Помоги проекту - поделись книгой:
Галя мой смех не поддержала.
— Не хочу быть сильным полом. Хочу, чтобы меня защищали. Чтоб рядом был сильный и добрый человек.
— Валера? — опросил я.
— Да. Ты же знаешь.
— Он в обиду не даст. Плечищи стали — во! Их там здорово тренируют. Десантники! Пишет, что штангой стал заниматься. Сто пятьдесят килограммов выжимает. Наверно, сильней отца.
— Ну, — вроде бы шутя заметила Галя, — ты несколько преувеличиваешь его силы. К сожалению.
Я собирался было возразить, но вовремя понял, что она имеет в виду.
— О силе воли говоришь? Что не подготовился как следует и завалил экзамены в институт?
— И про это тоже, — кивнула Галя. — Но я, Бориска, думаю, что сумею помочь ему стать сильным. По-настоящему сильным. Я так думаю, надеюсь… Раиса Ильинична сказала, что уже месяц не писал домой? — неожиданно спросила она. — Может, в самом деле учения у них проходят какие-нибудь? Как ты считаешь?
— Наверно. А то бы написал… Тебе-то написал бы! — уверенно добавил я.
— Ты так считаешь?
— Конечно!
Мы дошли до автобусной остановки, но расставаться с Галей не хотелось.
— Пройдем еще остановку? — предложил я.
Она согласилась и взяла меня под руку.
— Ну а твои-то как дела? Все обо мне да обо мне. Отвык за лето от учебы?
— Дела неважные. — Я вздохнул и, не ожидая неминуемых расспросов, заговорил: — Девчонка одна нравится. В общем, втюрился, понимаешь? До того дошло — стихи начал писать.
— Читал ей?
— Что ты! Все порвал.
— Значит, серьезно. — Галя остановилась посреди тротуара, внимательно рассмотрела меня при свете фонаря и озорно подмигнула одним глазом. — Бориска, поздравляю! Это же здорово! Это прекрасно!
Я помрачнел.
— Но она-то ничего не знает. И обо мне не знает. Меня для нее будто и на свете нет.
— То есть как?
Я объяснил. Рассказал, что не раз пытался познакомиться, письмо написать, но ничего не получается.
— Ты считаешь ее выше себя? Лучше, тоньше, умней? — догадалась Галя.
— Это так и есть, — грустно сказал я.
— И прекрасно, — снова странно обрадовалась Галя. — Очень хорошо.
Я не понимал ее радости.
— Хорошо, что сознаешь это. Значит, можешь и должен тянуться до нее. Как личность должен расти. Понимаешь?
— Не очень. Ну что я должен делать? — Мне хотелось конкретнее определить свою задачу.
— Расти.
— И так уже мама брюки удлинила, — невесело пошутил я.
— Что делать, спрашиваешь? Пожалуйста. Хорош такой способ: поставь себя на стул у окошечка, чтоб лучше было видно, отойди в сторонку и разглядывай — что ты за человек? Может, так, человечишко? И любви-то ее не стоишь?.. Я шучу, Бориска. Парень ты хороший. Только ведь и лучше можно стать. Где предел? Нет его. А вообще ты счастливый — любишь. Значит, сил у тебя может прибавиться впятеро… Если бы и Валерий мог так. Чтобы стихи рвал, худел.
— А телескоп подарил? — напомнил я.
— Да, порывы у него бывают, — согласилась Галя. — Порывы…
Автобус уже подходил к остановке, и Галя на прощание тихо сказала мне:
— Боря, осторожен будь. Не разбей свою любовь. Скажут, что молодые. А кто знает наверняка, когда просыпается сердце. Сейчас в этом чувстве — твое добро и счастье. Оно как бы твоя взлетная полоса. Для большого полета.
Я буду всегда благодарен Гале, что она в ту минуту нашла те не совсем простые и понятные, но такие необходимые для меня слова.
На другой день я написал письмо.
«Надя, не сердись, что набрался решимости написать тебе. Меня ты не знаешь. Но это, может быть, пока и не обязательно. Кто я? Обыкновенный мальчишка. Только, наверное, счастливее других. Потому что кроме дома, родителей, друзей, школы, кроме березки, что растет перед окном, теперь у меня есть еще и ты. Когда думаю о тебе или случайно увижу, мне тепло, хочется смеяться, и, честное слово, не вру, даже плакать хочется от радости. Вот и все, что хотел сказать. Просто знай: у тебя есть на свете друг, который всегда о тебе помнит.
Если ответишь на письмо, для меня это будет праздником».
Я перечитал строчки, уместившиеся на тетрадном листе, и с надеждой подумал: «Может, все-таки напишет? На такое письмо не должна рассердиться». Только куда ей писать? Ни моей фамилии, ни адреса. На деревню дедушке? Вот если бы во дворе было какое-нибудь дерево с дуплом. В старых романах иногда пользовались такой «зеленой почтой». Но в нашем дворе никаких больших деревьев не росло. Первые саженцы здесь посадили лет пятнадцать назад.
Тогда мне пришли на ум детективные фильмы. Там часто показывают всякие тайники для шпионской связи. Но все это как-то уж очень несерьезно — Надя, будто шпионка, прячет письмо, пугливо оглядывается. Смешно! Но, поразмыслив, подумал: а почему смешно? Может, это как раз и понравится ей — необычно, загадочно. Где же устроить тайник?
Выручил Пушок. Он давно сидел рядом на стуле и внимательно смотрел, на меня. Пока я писал, Пушок не навязывался со своей дружбой. Но стоило мне завертеть головой и почесать в затылке — кот решил, что настал его час. Со стула перемахнул ко мне на колени и выставил над столом усатую мордаху. Я тотчас почему-то вспомнил, как месяц назад взял его погулять во двор. Пушок радовался, бегал по травке, а потом отыскал в досках эстрады узенькое отверстие и залез внутрь, под пол. Что ему там понравилось? Может, запах мышей? Я долго стоял на корточках и на все лады звал его вернуться… Чем не удобное место? И кусты кругом — не видно.
Я взял ручку и с оборотной стороны листа дописал: «Хочу предложить место для тайного «почтового отделения». Знаешь эстраду, где выступала на концерте? Слева, внизу, у самых кустов, в досках — отверстие. Рука пролезет. Вот туда можешь и положить. Если, конечно захочешь ответить».
Снова перечитав все, я подмигнул Пушку и крупными буквами добавил: «ТВОЙ НЕИЗВЕСТНЫЙ ДРУГ».
Желание остаться неизвестным возникло у меня после разговора с Галей. Зачем в самом деле лезть на витрину — вот, мол, я, удалец-молодец, любуйся! Было бы, кстати, чем любоваться. А так даже интересней — «твой неизвестный друг».
Письмо запечатал в конверт с маркой, написал адрес, услышанный тогда от Сережки-кисы, дом, номер квартиры, фамилию ее написал, имя. В скобках сделал примечание: «Лично в руки». Я уже собирался бежать бросить письмо в почтовый ящик возле молочного магазина, но передумал. Хотя и написано «Лично в руки», а не вскроют ли без нее? Вот если бы на мое имя пришло такое письмо? Мама, конечно, не распечатает. Отец? Нет, тоже не стал бы. А за Валеру не ручаюсь. В случае чего отшутился бы: имею, дескать, право, как старший брат, воспитывать и предостерегать от ошибок.
Рисковать я не захотел. Сам-то и доставлю скорей.
Утром взял письмо в школу и, едва кончились уроки, побежал к нашему двору. Место выбрал удобное — была далеко видна дорога к шестой школе. И стал ждать.
Надю увидел еще издали. Она шла с какой-то девочкой. А рядом с ними — вот тебе и раз — Валька Капустин! Ему-то чего надо? Я так разволновался, что едва не забыл о письме. Через минуту, быстро войдя в подъезд, отыскал в коллективном почтовом ящике ячейку с номером «52» и опустил в железную щель конверт. На это ушло не больше минуты. Значит, две всего. Немного. И все же я испугался: вдруг заметят, когда буду выходить? Да еще и Валька, там… С бьющимся от волнения сердцем я стал подниматься по лестнице. Вот и третий этаж, дверь ее квартиры. Обычная дверь. Ручка с подтеком коричневой краски. Кнопка звонка. Телефонного шнура не видно. Я двинулся дальше. На площадке четвертого этажа остановился…
Внизу хлопнула дверь. Шаги. Потом металлическое звяканье. И… долгая тишина. Наверно, разглядывает конверт. Удивляется. А если уже читает?.. Нет, зашагала по лестнице. Два коротких звонка и вместе со стуком открывшейся двери — радостный голос Вики:
— Что получила? Пятерочку? Покажи дневник!
Надя ничего не ответила. Не вызывали ее сегодня? Или озадачил странный конверт?..
Я тихонько спустился по лестнице. Оглянувшись в дверях — не видно ли Капустина, вышел во двор.
Вальку я увидел под вечер, когда уже сделал уроки и написал в стенгазету «Вымпел» заметку о первом заседании учкома. (Меня все-таки снова, хоть и упирался, выбрали в редколлегию). Валька, окруженный своими прихлебателями, развалясь и вытянув длинные ноги, сидел на лавочке и дымил сигаретой. Рассказывал он что-то смешное, мальчишки то и дело угодливо ржали противными голосами. Я бы не подошел к ним, хотел поиграть с ребятами в волейбол, но любопытство пересилило. Тем паче видел сегодня, как этот бахвал вышагивал рядом с Надей. О чем же повествует счастливчик? Уж не в его ли класс попала Надя? Небрежным шагом я направился к лавочке, и услышал:
— …и говорю Мишке-очкарику: возьму, говорю, тебя, икс-игрек, за шкирку, закатаю в лоб и… что, говорю, получится? Он только зенками хлопает. Уравнение с тремя неизвестными, говорю, получится!
Прихлебателя дружно заржали.
— Дальше. Самое главное. Не успел очкарика взять за шкирку — подлетает Озерова. Валечка, просит меня, отпусти, ну пожалуйста, он не виноват. Я человек культурный, послушался, раз девочка просит. Только, говорю ей, напрасно, лапочка хорошая, защищаешь его. Он же, Мишка-очкарик, жмот первейший. Задачку не дает описать. Он, говорю, эти задачки с ответами на зиму в кадушке солит.
— Гы-гы-гы! — закатились Валькины дружки.
— Дальше. Она и говорит мне: не надо списывать. Если хочешь, останемся после уроков и я объясню задачку. Нет, говорю, лапушка, задачки мне до лампочки. Лучше прошвырнемся после уроков в кинушку.
— А она что? — разинув рот, опросил лупоглазый Сережка.
— Что! Видит же, с кем дело имеет! И рубчики у меня водятся. Согласна, говорит, как-нибудь сходим.
— Когда пойдете?
— Да вот будет что-нибудь про любовь, и пойдем… А хорошо посидеть рядом с ней в кинушке! Кругленькая!..
У меня сжались кулаки. С каким наслаждением влепил бы Вальке оплеуху!
Играть в волейбол расхотелось. Такое хорошее до этого настроение было, и вот на тебе, Валька, юродивый, все испортил! Ни одному слову его я не поверил, но все равно на душе стало гадко, будто в лицо плюнули.
Валька был мне противен, отвратителен. И в то же время я думал: в чем-то мы схожи. В чем? Обоим нравится Озерова? Оба добиваемся ее дружбы? Да, так и есть. Только разными путями. Хотя такими ли разными? Еще недавно я сам упорно выслеживал Надю, искал способ познакомиться. Электронные часы надевал для фасона, журнал «Наука и жизнь» не выпускал из рук — тоже пыль в глаза пустить. Сейчас было стыдно и за часы, и за журнал. Они словно бы ставили меня на одну доску с Валькой.
Мне казалось, что за последние дни я прожил какую-то совсем новую жизнь и понял так много, как никогда раньше.
На другое утро, отправляясь в школу, я с большим трудом удержался от соблазна потихоньку пробраться к кустам боярышника у эстрады. Зато вечером, как только стемнело, я поспешил туда, с усилием просунул руку в щель между досками и тщательно все обшарил. Пустые хлопоты.
Я не обиделся. Сам же написал: «Если ответишь…» Так что может и не отвечать.
Каждый день в течение недели я обследовал тайный почтовый ящик. И уже не сомневался, что ожидания мои напрасны, но если бы я, например, заболел и была бы у меня высокая температура, хоть сорок градусов, то все равно нашел бы силы добраться до кустов у эстрады.
И однажды — не чудо ли? — моя рука на знакомом пятачке земляного пола под досками коснулась чего-то мягкого. Я даже не поверял. Но нет, на ладони лежал старый замшевый кошелек с металлическими шариками. А внутри — бумага. Зажав в кулаке письмо, я пустился домой.
Так отчего пишу все же? Происходят удивительные вещи. Иногда бывает трудно. В школе. И дома. Очень трудно. Есть люди, которых лучше бы не видеть и не знать. В такие минуты я почему-то вспоминала о твоем письме. И… становилось легче. Ты написал, что тебя греют мысли обо мне. Кажется, и я могу сказать это. До свидания.
Я сидел у письменного стола в нашей с Валерой комнате, за плотно прикрытой дверью, и во второй, в третий, в четвертый раз перечитывал письмо. Написанное убористым почерком, с четкими наклонными буквами, оно не занимало и одной страницы. Но сколько, оказывается, можно прочитать еще и между строчек! Нравится Тото Кутуньо. Я видел его по телевизору. Темные, длинные волосы, улыбка, зубы! Приятный голос. А как свободно держится, шутит. Да, конечна, знаменитость, кумир публики… А я? Точно: радоваться нечему, внешность у меня самая заурядная. Пишет о трудных минутах. Из-за того, что больна бабушка? А что за люди, которых и видеть не хотела бы? Может, Капустин?.. И все же самое удивительное: ответила, написала! Больше того, мысли обо мне греют ее, помогают в трудные минуты! Это я помогаю. Не кто-то, а я, Борис Сомов, восьмиклассник, в феврале исполнится пятнадцать, скоро будут принимать в комсомол. Пусть не певец, не композитор, но тоже что-то, возможно, стою.
Обрадовало и Надино предложение считать бабушкин кошелек почтовой сумкой. Милый кошелек! Милая бабушка! Пусть скорее выздоравливает.
Надино письмо я заложил в прошлогодний журнал «Юность» и спрятал его в нижний ящик стола. После этого решил подремонтировать «почтовую сумку». Ослабевшие шарики подогнул кусачками, и они стали захлопываться с тугим звучным щелчком.
Я с удовольствием опустил кошелек в карман, щелкнул там замочком и запел из арии Фигаро. Получалось у меня, кажется, вполне прилично, однако я быстро замолчал — вдруг вспомнил Кутуньо: вот кто по-настоящему спел бы!
Мои музыкальные упражнения не остались незамеченными. В открывшейся двери показалась мама:
— Бориска, поешь? Что с тобой?
— Со мной?.. — Застигнутый врасплох, я смутился. Но сдержать улыбку уже не смог. — Мамуля, со мной ничего. Все в полном порядке!
— Слава богу! А то ходишь букой.
— Нет, тебе показалось… Мамуль, а ты красивая, — мне почему-то ужасно захотелось говорить приятные вещи. — Посмотри, какая ты! — И я потащил ее в большую комнату, где отец, сидя в кресле, читал газету «Труд». Я подвел маму к зеркалу. — Ну, скажешь, я не прав? Разве не красивая?
— Вон у висков седые волосы, — разглядывая себя, проговорила мама. — Еще. И здесь. Боже, сколько седых! Старуха.
— Глупости, — возмутился я. — Сейчас даже молодые красятся под седых. Старуха! А на лице почти ни одной морщинки.
— Почти. Под глазами, здесь. — Пальцами мама провела вокруг рта.
— Где? Ничего здесь нет.
— Так ее, так! — Отец отложил газету. — Ишь, в старухи записалась!
— Сорок второй. Сын в армии.
— Ну и что? Бориска-то прав: погляди на себя как следует — молодая. И вообще… А то заладила: старуха, старуха! Уши бы не слышали!
Маме было приятно, что мы так дружно ее «ругаем». Одной рукой обняла меня, а другой провела по жесткому отцову ежику на голове. Я сразу притих, а папа не хотел сдаваться на ее ласку. Его сильно задело упоминание о годах.
— Сорок второй! А что же мне, в свои сорок восемь, делать? На пенсию собираться?
— На пенсию тебе рановато, — сказала мама. — Не все пожары еще потушил. Даже здесь, — она показала себе на грудь, — мне сдается, еще сохранились опасные очаги огня. Так что о пенсии не мечтай.
Мне понравилось, как мама это сказала. Все-таки умница она у нас. Отец, конечно, любит ее, хотя и старается не показывать этого.
— Мам, а вы с папой как познакомились? — спросил я.
— Как познакомились? Да я же рассказывала: на пожаре. Соседка оставила включенным утюг и ушла. Дым из форточки повалил. Гарью из-под двери запахло. Кто-то вызвал пожарных. И вот наш лихой и отважный папа в сияющей каске предстал передо мной, восемнадцатилетней романтичной студенткой…
— Разве не девятнадцать было? — усомнился отец.
Поделиться книгой: