Взлетная полоса

— Что-то письма долго нет от него, — сказала мама и села к швейной машинке. Она собиралась удлинить мои брюки. А я-то переживал, что останусь низкорослым! На четыре сантиметра за лето подрос. Не ахти сколько, но с краю-то теперь не буду стоять в шеренге.

— Военная жизнь, она такая. — Отец потянул блаженно мурлыкавшего Пушка за длинный ус. — В иное время и не напишешь. Да и что писать теперь — к увольнению готовится.

— Хоть бы Галя позвонила. Может, ей написал… Бориска! — Мама обернулась ко мне. — Ты, продукт акселерации, как намерен дальше развиваться? По сантиметру набирать или методом взрыва — сразу до ста восьмидесяти махнешь?

Я улыбнулся — здорово бы: сразу такой рост! Надя-то сейчас повыше меня. А девчонки — это же всем известно — только и мечтают, чтобы парень был на голову выше.

Ложась спать, я посмотрел на часы и произвел подсчет: десять с половиной часов осталось до начала первого урока. И тогда все решится. Вдруг откроется дверь класса и…

Утром я встал пораньше, еще раз проутюжил удлиненные мамой брюки, надел белую рубашку. Волосы мне захотелось причесать как-нибудь по-особенному. Что это, набок да набок! Несерьезно, как у любого сопливого мальчишки. А если назад? Я обильно омочил волосы водой, но без привычки они все равно клонились на сторону.

Я столько времени провозился с непокорными волосами, что не успел толком позавтракать.

В классе стоял галдеж, смех. Как-то сразу все поняли, что за каникулы ужасно соскучились друг по другу, хотелось каждого расспросить, где был и что видел, и о себе хотелось рассказать, — ведь за долгое лето со всяким из нас произошло что-нибудь удивительное и «жуть до чего интересное».

И мне приятно было видеть знакомые лица чуть повзрослевших ребят и лица наших вполне симпатичных девчонок.

Я разговаривал с ребятами, слушал, улыбался, кого-то хлопал по плечу, отвечал на какие-то вопросы, а сам беспрестанно следил за дверью. Я ждал Надю — русоволосую, с большими серыми серьезными и чуть шире, чем у всех, расставленными глазами.

И строгий звонок отзвучал, и Лидия Максимовна, все такая же энергичная, кудрявая, в знакомом синем жакетике с блестящими пуговицами, вошла в класс. А Надя так и не появилась.

В первую же перемену я поспешил в параллельные восьмые классы. Однако снова неудача. Нади Озеровой и там не оказалось. У Лены Шумейко, которая была ведущей на дворовом концерте, с помощью нехитрой уловки я выведал такую информацию, что лучше бы и не старался.

— Лена, — морща лоб, опросил я, — не помнишь, кто автор стихотворения, что читала та девчонка… ну приехала которая недавно?.. Еще гопак танцевала.

— Надя Озерова, — живо подсказала Лена.

— Неужели? Это она такие стихи написала?

Лена поняла свою оплошность и расхохоталась:

— Про Надю говорю — она читала. А стихи сочинил известный поэт Иосиф Уткин.

— А я подумал — Озерова! — Я дурашливо подмигнул Лене. — Хотел уже бежать поздравить ее. Она не в вашем классе?

— Если бы! — Лена печально вздохнула. — Очень ей советовала записаться в нашу школу, а районо почему-то направило в шестую. Так жалко — танцует, декламирует.

Лене было жалко — пострадает, школьная самодеятельность. А каково мне? Словно темная неоглядная туча вдруг погасила солнечный свет. И друзья, с которыми не виделся целое лето, не радовали меня, и уроки показались скучными, ненужными. Лишь на заседании учкома, куда нас собрали после занятий, как-то незаметно отвлекся от мыслей о Наде. Говорили о самообслуживании, уборке классов, дежурстве поста бережливых. Я, честно говоря, вначале слушал без особого внимания. Об этом вели речь и в прошлом году, и раньше. Но когда наш председатель Олег Шилин из десятого класса, побывавший этим летом в лагере комсомольского актива, развернул на широком листе эскиз им самим придуманного стенда «Сколько стоил ремонт школы?», все оживились. Еще бы: 64 тысячи!

— А из чьего широкого кармана денежки? — обращаясь к нам, опросил Шилин. — Ну, шурупьте, шурупьте…

И мы, остальные девять членов ученического комитета, «шурупили», хотя и так было ясно каждому: широкий карман этот — государственный.

Тут же и директор школы с нами сидел, рисовал на листке зеленые завитушки. Директор в разговор не вмешивался, вполне доверял Олегу.

— А смотрели бы строже, давали бы настоящий бой некоторым циркачам… Не видели весной на третьем этаже, возле туалета, отпечаток подметни на стене? Я сам измерил линейкой: на высоте двух метров пяти сантиметров был отпечаток. Это же почти мировой рекорд. На стадион бы циркачу, а он, дурак темный, — на стенку!.. Вот смотрели бы строже, как хозяева, то, может, и не потребовалось бы в этом году такие великие тысячи выкладывать! Будто у государства других забот мало и денег девать некуда! В общем, предлагаю взять школу на социалистическую сохранность. Поняли, что это такое?.. — Олег внимательно оглядел нас. — А если поняли, тогда будем голосовать. Кто — за? Против — есть?..

Смешно! Кто же будет против такого дела! Молодец Олег! Есть чему у него поучиться. Разбудил ребят. Предложили открыть кружок переплетного дела, починить школьную ограду, до которой у ремонтников руки не дошли, а может, просто денег уже не хватило. Девочка из седьмого класса вспомнила, что раньше у гардероба всегда был ужасный беспорядок, хорошо, если бы дежурные по классам становились после уроков гардеробщиками и выдавали пальто. И ее совет понравился, одобрили единогласно.

— Дела наметили хорошие, — заключил наш председатель и взглянул на директора школы. — Василий Николаевич, только нам помогать надо. Жалко, если так все это и останется на бумаге.

Директор положил шариковую ручку на листок с завитушками.

— Жалко — не то слово. Короче: будем работать вместе. Вы, я и вся школа…

Я половину дороги прошел и все о школьных делах думал. Похоже, что в этом году жизнь пойдет интересней. Видно, недаром провел Олег месяц в лагере, кое-чему научился. Но тут я опять вспомнил о Наде и пожалел, что она не попала в нашу школу. Как было бы славно! Ах, Надя, Надя…

Вот что значат переживания — утром позавтракать как следует не успел, а тут налил в миску борща, хлеба отрезал, даже маслом намазал, но в горло не лезет. Нет аппетита. Кое-как все же пообедал, а потом уселся возле окна и долго смотрел во двор. Двор был необычно пуст. То ли начало занятий в школе и первые домашние задания усадили непоседливых ребятишек, то ли по телевизору показывали интересную передачу.

Глубокая апатия охватила меня. Надо бы в «Спартак» сходить, узнать расписание занятий секции — нет никакой охоты. Телевизор не хочется смотреть. Вдруг футбольный матч идёт? Или детектив какой… А, все равно. И книжку читать не хочется.

«Нет, — вдруг сказал я себе, — так не годится! Что я, тряпка, безвольный человек? Возьму себя в руки. А Надю забуду. Точно, забуду! Ведь неделю назад не знал ни о какой Наде, всем доволен был. Чего же теперь, как ненормальный, хожу и маюсь? Все! И думать не стану о ней. И почему обязательно — Надя? В классе еще и получше девчонки есть. Вот возьму в какую-нибудь и влюблюсь. Хоть в соседку по парте Круглову. Да запросто. На нее столько мальчишек поглядывает!»

Сказал я себе эти спасительные слова и поднялся со стула, чтобы включить наконец телевизор и начать новую, а вернее, свою старую, свободную жизнь. Но не успел сделать и шага — в окне совершенно неожиданно увидел… Надю. Она шла по дальней дорожке в коричневой школьной форме, в белых гольфах и так же, как в прошлый раз, несла в авоське хлеб.

И вдруг такую радость я ощутил, такое волнение, мгновенное и острое, как укол стального зубчика, когда берут кровь, что понял: не забыть мне Надю. Это выше моих сил.

Взглядом я провожал ее до той самой секунды, пока не скрылась за углом дома. Как жалко, что не видно из наших окон ее подъезда и балкона. Можно было бы прямо из окна посылать солнечный зайчик… Стоп! А может, у них телефон есть? О, великая вещь телефон! Я выскочил на лестницу и наискосок, через двор, поспешил к подъезду с дверью, забитой зеленой фанерой. В побитом ржавчиной списке жильцов против цифры «52» пропитал фамилию прежнего владельца квартиры — Волков П. А. Пока только это я и хотел знать. Тотчас возвратился домой и в телефонном справочнике обнаружил целую стаю Волковых — восемнадцать человек. Но все они, на мое несчастье, были не «П. А.» и проживали совсем на других улицах.

Мои возможности сузились до предела. В организованное «случайное» знакомство я уже не верил.

И тогда подумал о почте. Почему бы не воспользоваться этим древним и надежным видом связи?

Сгоряча я решил, что сейчас же сяду и настрочу Наде послание. Написать школьное сочинение для меня никогда не было проблемой. Однако, поостыв, понял, что все не так просто. Что напишу Наде? «Ах, как хорошо, что ты приехала в наш город и поселилась в нашем дворе! Я увидел тебя на концерте, и ты мне ужасно понравилась. Все время думаю о тебе, мечтаю и тоскую. Поэтому очень хочу с тобой познакомиться». Глупо. Так можно все испортить. Это почти то же, с чем явился Валька Капустин. Но что тогда написать и как?..

Вечером я долго не мог уснуть. Ворочался с боку на: бок, несколько раз переворачивал горячую подушку, точно она была в чем-то виновата. Даже стихи пробовал сочинять. Стихи в моем трудном положении, пожалуй, были бы лучшим выходом.

Поэтического вдохновения у меня хватило на четыре строчки. Но там и с рифмами было не все в порядке, и слова какие-то бледные. Вконец изнуренный, я незаметно уснул.

Два дня я мучился со стихами. В конце концов, обозвав себя бездарностью и тупицей, признал свое поражение. Какие прекрасные строки читала со сцены Надя, как волновали они! «Над моими шедеврами, — горько подумал я, — она только посмеется». Чтобы не оставалось соблазна, я решительно на мелкие клочки разорвал тетрадные страницы со своими жалкими виршами.

Я выдохся. Обессилел. Чего не надо делать — я уже понимал, а вот что надо, как поступить в этот час своей жизни — еще не знал.

Тогда-то мне и помогла Галя. Чудесная Галя. Умница. Золотая душа. Прекрасный и смелый человек.

Она пришла вечером и сразу наполнила нашу двухкомнатную малогабаритную квартиру веселой суетой. Прежде всего объявила, что по итогам соревнования профком фабрики премировал ее бесплатной туристической поездкой в Венгрию.

— Двенадцать дней! Будапешт, озеро Балатон! Принимаю заказы! Раиса Ильинична, — Галя подошла к маме, — у вас красивая шея! Привезу кулон на цепочке. Видела у одной девочки — дымчатый агат в серебряной оправе. Глаз не оторвешь! Вам бы очень подошло.

Мама засмущалась, но я заметил, что она украдкой взглянула на себя в большое зеркало шкафа.

А Галя, маленькая, в розовой полосатой блузке, и наглаженных брючках, уже стояла передо мной и, будто сейчас увидев, удивленно склонила набок голову.

— Бориска! Вытянулся как! Рыцарь. Мушкетер. Д’Артаньян. Шпагу! Непременно раздобуду тебе шлагу. Нужна шпага?

— Не знаю. — Я пожал плечами, хотя мне почему-то сразу захотелось иметь оружие славных мушкетеров.

— Дмитрий Матвеич, — обернулась Галя к моему отцу, — а с вами просто не знаю как и быть. Зажигалку, трубку? Так вы не курите.

— Точно. Пожарнику такие штуки ни к чему.

— Галстук! Самый модный.

— Спасибо, золотая. Лучше на себя трать. Дело молодое.

— У-у! — радостно прогудела Галя. — Мигом форинты разлетятся!

А потом она, повязав фартучек, стучала на кухне ножом и никого туда не пускала.

— Дмитрий Матвеич, в поварском деле мне с вами не тягаться, но фруктовым салатом попробую удивить…

И правда, салат был отменный. Даже мама, не великая любительница поесть, и то не отказалась от добавки.

Поговорили, разумеется, и о затянувшемся молчании Валерия. Гале он тоже давно не писал.

— Объяснял же я Раисе, — принялся успокаивать отец, — солдатская служба такая: дали команду — подхватился и выполняй задачу. Тут уж не до писем. Так что не волнуйся, Галочка, прибудет наш воин в положенный министром обороны срок.

— Да я и не волнуюсь, Дмитрий Матвеич.

— Оно конечно, — вздохнув, сказал отец. — Валерий у нас не корона с алмазами. С институтом вот промашка получилась… Но тебя он любит. Крепко любит. Этой весной, на побывке, так и сказал: «Для Галинки, батя, хоть и Сатурн с неба достану. Вместе с его кольцом. Отслужу — про свадьбу толковать будем».

— Сатурн с кольцами он и мне обещал, — улыбнулась Галя.

— Ну а про свадьбу? Не говорил разве?

— Об этом, Дмитрий Матвеич, разговора у нас не было. Правда, в майском письме вроде бы намекал. Полушутя.

— Э, нет-нет! — протестующе замахал рукой отец. — Мне — на полном серьезе. Да любит он, не сомневайся. В трубу-то смотришь? Свои выложил, собственные, мозольные — сто тридцать пять рубликов. Думали, на джинсы потратит, все о штанах говорил, а потом, видишь…

С трубой тогда, еще до призыва в армию, брат действительно здорово начудил. С расстройства, что завалил вступительные экзамены, нанялся в бригаду бетонщиков. Два месяца вкалывал, ни разу на работу не опоздал. Заработал почти триста рублей. И вот вместо джинсовых штанов притащил телескоп «Алькор» на железной подставке, аж в сто тридцать три раза увеличивает, половину денег на него ухлопал. И самое главное, не себе купил, не мне с отцом, а Гале. В подарок.

— Я отказывалась, — в смущении вспомнила Галя, — не хотела брать, смешно — зачем мне, да еще в общежитии, такой телескоп! А он даже рассердился. «В вооруженные силы, говорит, призовут — будешь на меня со своего одиннадцатого этажа смотреть».

— Мальчишка, — словно поежившись от холода, сказала мама.

Ее тон отцу не понравился:

— Эх, Раиса, разве вам понять мужскую натуру!

— Да вроде понимала, который год живу с вами, тремя самобытными мужскими натурами.

Об этой истории с необычным и дорогим подарком у меня со временем сложилось собственное мнение, и потому я посчитал нужным внести ясность:

— Он не тебе, Галя, купил, а вам, то есть тебе и себе.

Мою точку зрения отец горячо поддержал:

— Вот и я говорю: дыма без огня не бывает. Уже в ту пору, до армии, он все решил и обдумал. С институтом, конечно, Валера оплошал, а насчет всего другого — он парень твердый, надежный и слову верный, как присяге. Так что правильно рассчитал: вдвоем и: будете этот самый Сатурн с кольцом рассматривать. Вот и выходит, Раиса, что труба эта — очень необходимая вещь!

— Ну, совсем затюкали, — слабо рассмеялась мама. — Ладно, Галочка, смотри, наслаждайся. Выглядывай своего воина с одиннадцатого этажа. Не видно его там, не собирается?

— Далековато, Раиса Ильинична. Зато наше летное тренировочное поле хорошо видно. И планеры как на ладошке. В прошлое воскресенье не ходила на тренировки, приболела немного, так целый час смотрела с балкона. Лену Гридневу узнала, у нас на фабрике работает. Потом Семенов подошел, наш руководитель, мастер спорта, сто семьдесят четыре прыжка у него. Сказал что-то Лене, очки она надела и забралась в планер.

— Отчаянная ты, — с искренним удивлением сказала мама. — Я бы никогда не решилась прыгнуть.

— Ну что вы! Человек просто и не знает про себя, на что способен, — спокойно заметила Галя. — А если необходимость заставит…

— Война, что ли? Не дай бог.

— Не только. Хотя и война, конечно. Она-то, уж точно, каждого мобилизует до предела. Я из-за бабушки еще в девятом классе пошла в аэроклуб. Вот кто действительно героиня — моя бабушка. Двести шестьдесят боевых вылетов на ее счету. Почти все ночные. А летала на ПО-2, «кукурузнике». Немцы «русфанер» называли. Вроде как в насмешку, а сами их боялись пуще наших ястребков. Те днем летали, а эти ночью, как летучие мыши, с бомбовым грузом.

— Награды у твоей бабушки есть? — опросил я.

— Два ордена и шесть медалей, — не без гордости ответила Галя. — Так жалко, что раньше времени умерла. У нее ведь не только ордена — и ранения были. Последнее — в сорок четвертом, самое серьезное. Я только восьмой класс закончила, когда бабушки не стало.

Посидели, повздыхали, понимая, что никакими словами Галю не утешить, а потом отец то ли с беспокойством, то ли с юмором спросил:

— У вас в аэроклубе ребят, наверно, много? Тоже, поди, отчаянные, лихие, как джигиты. Этот мастер спорта, говоришь, Семенов… он как, нравится тебе? Женатый?

— Аж трое наследников! — весело успокоила Галя. — Мишка был, ходил в садик, а зимой еще двойня прибавилась. Дмитрий Матвеич, да что об этом! Я Валерия жду. Только его… А вот он… почти полтора месяца нет писем. Сегодня — сорок третий день. А вы когда получили?

— Тоже давненько, — грустно ответила мама. — Месяц уж, пожалуй. И коротенькое, на полстраницы.

— Да объяснил же я с письмами! — поморщился отец. — Пустое это, ерунда! Сам, помню, когда служил, — тяну, тяну, никак не могу заставить себя сесть за письмо. Нет-нет, Галочка, главное, чтоб у тебя все было крепко, по-прежнему. Чтоб кто другой, получше не обозначился на горизонте. Аэроклуб да фабрика — сколько всякого народу!

— Что вы! — засмеялась Галя. — На нашем швейном производстве девяносто процентов слабого пола.

— Теперь уж, — заметила мама, — говорят не мужчина, а женщина — сильный пол. А про тебя и подавно так скажешь. Сколько прыжков с парашютом сделала?

— Немного. Восемнадцать пока.

— Ого! Пока! Нет, кто сильный, кто слабый — все поменялось.

— А что ж, я согласна. Чем не сильный пол! — И Галя с улыбкой придвинула свое худенькое плечико к массивному, широченному плечу отца.

Мне нравилось слушать Галю, смотреть на нее. Разговор при ней всегда веселый, неожиданный. Не соскучишься. Скоро она стала собираться домой, и я вызвался проводить ее. Специально вызвался. Был почти уверен, что решусь заговорить с ней о Наде.

Когда мы вышли во двор, то увидели ребят, сидевших на лавочке. В центре возвышался нечесаный Валька с гитарой. Валька со смешком посмотрел на нас и дернул струны.

— Ходил он с дамочкой под ручку…

Мы свернули за угол дома, и Галя сказала:

— Все-таки не помешала бы тебе мушкетерская шпага. Вот напали бы вдруг хулиганы — как бы стал защищать меня?

Я засмеялся:

— Почему тебя? Ты же — сильный пол.