Хозяин двора

— Как же это я посеял его? Ну ладно, хорошо, что принес.

Вот и весь разговор. Дверь захлопнул.

А во второй раз Слежку никто не просил, сам пришел. Двадцать копеек принес. Перед этим он во дворе, в беседке, книжку читал про гуттаперчевого мальчика. Зачитался и не видел, как Сашка сзади подошел. Плюхнул Сашка на страницу шмоток жидкой грязи и, довольный, захохотал во все горло.

Олежка чуть не заплакал от обиды, И за книжку испугался.

— Что ты наделал! Библиотечная ведь!

— Вот и читай в библиотеке. Или дома сиди. А здесь, — Сашка вдруг больно сжал Олежкино ухо, — здесь всякой паршивой мелюзге не место! Не знаешь, чья беседка? Брысь отсюда!

Испачканную страницу Олежка и мыл под краном, и сушил, да толку-то — грязь все равно видна была. Злость разбирала его: мало того, что Сашка книжку испортил, так еще и за ухо, как щенка, вытащил! Хозяин какой выискался! И вовсе эта беседка не его. Общая.

И тут Олежка вспомнил, как накануне к ним с Мишкой подошел Юрка и, хитровато улыбаясь, позвенькал в кармане деньгами.

— Тридцать копеечек.

— Твои? — спросил Мишка.

— Не, брата. Это ему Толик передал. Теперь Толика Бес и пальцем не тронет…

Делец этот Юрка, хитрюга. Олежка не сомневался, что Юрка сам придумал собирать у ребят деньги.

Вот тогда-то Олежка во второй раз и пошел к Юрке домой. Юрка деловито опустил монетку в карман.

— Бес пристает?

— Книжку библиотечную испортил. — Про ухо Олежка стыдливо промолчал.

— Ладно, доложу брату, — пообещал Юрка.

И снова разговора больше не получилось.

С того дня, когда он приносил деньги, прошел месяц, а Олежка так и не был уверен — говорил о нем Юрка своему брату или не обмолвился и словом. Может, и про те двадцать копеек Лерчик знать ничего не знает?..

Двадцать. А тут… Олежка, не вынимая руки из кармана, подержал увесистую монету. Нет, Юрке и близко ее показывать нельзя.

«А где же Лерчик? — подумал Олежка и сразу почему-то вспомнил о Мишке. — Неужели на реке?.. Хотя вряд ли, Чего там приятного сейчас на пляже?» Олежка поднял вверх лицо. Над крышами громоздившихся вокруг домов тянулись белесые клочковатые облака. «Так в футбол же, наверно, играют!» — обрадовался Олежка.

Заметив на дороге косточку сливы, замахнулся было ногой, но тут же скривился от боли. Проклятое колено! Да еще правая нога. На неделю теперь отыгрался в футбол. А все этот Бес противный виноват.

Олежка, прихрамывая, торопливо зашагал мимо увитых плющом подъездов. Там, за пятиэтажным корпусом, на тесном пустыре, конечно же, идет футбольное сражение. Так оно и было. Пустырь с жухлой травой, почти начисто вытоптанной в центре поля и возле обоих ворот, обозначенных вбитыми в землю кольями, оглашался такими отчаянными криками, что Олежка, еще не видя игроков и самого поля, уже знал, что результат матча 11:8 и что одиннадцатый гол забил не кто иной, как ненавистный Сашка. Торжествующий Сашкин вопль долетел, наверное, до самых небес.

«И тут не обошлось без него!» — ревниво отметил про себя Олежка. Он уже заколебался — не повернуть ли обратно к своему дому, но опять вспомнил Мишкин рассказ о реке и с беспокойством подумал: «Неужели вместе играют, за одну команду?»

Опасался Олежка понапрасну: игроки команды Лерчика Сёмушкина носились по полю в одних трусах, без маек. А на Сашке была все та же, с волчьей пастью, желтая майка.

Олежка сразу же начал болеть за «голышей». Шутка ли: три мяча проигрывают! Хотя в мячах разве дело? В Сашке дело. Только из-за него, Сашки Беса, Олежка сейчас страстно мечтал, чтобы «маечники» играли плохо — бестолково пасовали бы мячи, падали, ушибались, мазали бы по воротам. Сердце его так и запрыгало от радости, когда мяч перехватил ловкий и мускулистый Лерчик. Вот одного обвел, другого, размахнулся и… может, влепил бы в «девятку» девятый гол, да Сашка помешал. Тугой мяч от ботинка Лерчика угодил в Сашкин живот, прямо в пасть волка. Ну и удар! Сашка вместе с зубатым страшилой полетел на землю.

Болельщики просто взвыли от восторга. Видно, многие натерпелись от Сашки Беса. А Сашка вскочил с земли и таким зверем, настоящим волком, посмотрел на Лерчика, что Олежка замер: кинется Сашка — и быть драке.

Не кинулся Сашка. Но Олежка все равно с радостью подумал: «Чепуху Мишка городил, что смеялись и мороженое ели! Какое там мороженое! Они же — враги. Ненавидят друг друга».

Один мяч «голыши» все-таки отквитали. А большего не успели: лопнула старенькая футбольная покрышка — выпучила в раздавшийся шов красную камеру.

Уселись на траве. Сашка громче всех кричит, мол, если бы мяч не лопнул, они бы «голышам» под самую завязку голов набили.

Олежку так и подмывало сказать, как Лерчик Сашку вместе с волком в нокдаун мячом послал. Однако побоялся: неизвестно, что получится из этого. Сашка-то, конечно, взъерепенится, с кулаками полезет, а Лерчик?.. Ведь устал он, замучился, будет ли защищать?.. Нет, надо наверняка.

И Олежка дождался подходящего момента — Лерчик поднялся, отряхнул трусы и пошел к воротам, где в общей куче валялись штаны, майки. Лерчик выбрал свою, с зелеными полосами. Он просунул в рукава худощавые крепкие руки, а натянуть майку на потную спину ему помог Олежка.

Лерчик, казалось, нисколько не удивился этому.

— Чего хромаешь? — участливо спросил он и посмотрел на темневшую, словно пятак, болячку.

Покосился Олежка на ребят, достал из кармана серебристую монету и сразу оробел: а что если Лерчик закричит, обругает его?.. Но Лерчик и тут не удивился. Взял монету, отыскал свои потертые джинсы, спрятал в один из кармашков полтинник, еще и змейку-молнию задернул. Джинсы надевать он не стал. Сердито поглядел на Сашку.

— Бес?

— Ага.

— За что?

— А ни за что. Ехали с Мишкой… — Одежда начал было рассказывать, но вдруг замолчал — устыдился: выходит, словно ябедничает. Он осторожно тронул пальцем ссадину и поморщился. — Велосипед-то ерунда, переднее колесо немного восьмерит… — Потом, набравшись храбрости и приглушив голос, он сказал: — А мне говорили, будто вы с Сашкой мороженое ели. Вместе.

— Кто говорил? — Лерчик острым взглядом посмотрел на Олежку.

— Неважно, — стараясь как можно небрежнее, отмахнулся Олежка. — Только я не поверил. Будто на пляже видели. Издали. Тебя и Сашку. Будто на тебе синие плавки были. Но это ж ерунда: мало ли ребят в синих плавках!

— Вот именно! — охотно подхватил Лерчик. — Ну и сказанули! Чтоб я с этим типом мороженое трескал! Больно? — неожиданно спросил он.

— Терплю, — скромно ответил Олежка. — Жалко вот — в футбол не поиграешь…

— Значит, говоришь, ни за что? Просто так?

— Ага. Ехали с Мишкой…

— Ладно, — не дослушав, пружинисто поднялся Лерчик. — Давно не учил я этого артиста!..

Олежка так мечтал, стремился, все сделал для того, чтобы задира, драчун и мучитель Сашка получил наконец по заслугам. А в последний момент ему стало страшно за Лерчика. Когда Лерчик, вплотную подступив к Бесу, потребовал, чтобы тот объяснил, почему он не дает проходу малышам, за что покалечил Олега, то Сашка вскочил как ошпаренный и заорал:

— Не твое дело! Не суйся, куда не просят! Лупил сопливых и буду лупить!

И так страшен был его вид, стиснутые крепкие кулаки, так зло оскалена волчья пасть, что испугался Олежка, Невольно вспомнил, как Сашка хвастался: «Такое сальто ему размотаю, что десять раз через себя будет лететь!» И плечи у Сашки шире, и ростом Лерчику не уступит. Кругом стало тихо. Многие, наверно, мысленно взвешивали шансы Лерчика. И многие, наверно, тревожились за него. Потому вдруг и наступила такая тишина.

Лишь сам Лерчик, кажется, не сомневался в себе. Чуть наклонившись вперед, он ждал, когда Сашка примет боевую стойку. Они схватились разом, молча. Сашке сразу же в надежном замке удалось сцепить на спине Лерчика кисти рук, и Олежка уже думал, что защитник его не выдержит, сломится в этом железном обруче, но вдруг молниеносная подсечка ногой лишила Сашку опоры, и, чтобы не свалиться, он разжал пальцы. Падая на спину, Лерчик потянул Сашку на себя и тут же резко выбросил ногу вверх. Вопреки Сашкиным похвальбам, сальто через голову пришлось совершить не Лерчику, а ему самому. Но эта неудача лишь сильнее взбесила Сашку. Не вставая с коленей, он с воплем кинулся Лерчику в ноги, свалил его, и двое разъяренных врагов, обхватив друг друга, принялись кататься по земле. Ребята, расположившиеся полукругом, уже не знали, что и советовать. Олежка даже подосадовал про себя: «Не может справиться! Так здорово бросил сначала…» И Лерчик будто услышал его. Прыжком оседлав Сашкину спину, он заломил ему руку, а голову прижал к земле.

— Пусти!.. Гад! — хрипел Сашка.

— Будешь к пацанам приставать?

— Пусти… Руку сломаешь!..

Лерчик наконец сжалился. Поднялся и брезгливо, как гусеницу, смахнул с локтя приставшую травинку.

— Это задаток, — сказал он. — А еще полезешь к ребятишкам, я тебе не такой Голливуд устрою — рук-ног не соберешь!

О дяде Коле

Неважнецкие получались у Мишки голуби. Первый, как подбитый «юнкерс» на экране кино, стал резко пикировать и врезался в куст сирени. Другой — спускался к земле неровными кругами.

Не в пример Мишкиным, Олежкины голуби (впрочем, он называл их «космическими кораблями») планировали далеко и красиво. А «корабль», который по всем правилам аэродинамики он изготовил из листка прошлогодней тетрадки по чистописанию, плыл по дворовому воздушному океану чуть ли не целую минуту. Метров пятьдесят пролетел — от Олежкиного балкона на третьем этаже до… самого Митрича, как всегда лениво махавшего своей неразлучной метлой.

Митрич тотчас отставил метлу и, сердито выставив седой клок бороденки, принялся бдительно оглядывать балконы. «Злоумышленники» успели спрятаться. Сидя на корточках, давились от беззвучного смеха.

Олежке было бы еще веселей, да снова напомнила о себе болячка. Присел резко, она и треснула. Ерунда вроде, а никак не заживет. Вторую неделю велик стоит без дела. Там, правда, колесо надо поправить, да что толку-то, все равно не сможет кататься. А хорошо бы выехать во двор! Теперь Сашка вряд ли посмел бы напасть на них. О схватке на футбольном поле до сих пор вспоминают. Гордятся Лерчиком. Может быть, и еще кое-кто после этого сунул ему монетки. На что уж Мишка невера и то два гривенника не пожалел. Сашка кулаки свои теперь не показывает. Крепко запомнил «науку» Лерчика…

Выждав немного, приятели вновь, словно поле сражения, оглядели с балкона двор. «Противник» в лице дворника Митрича, не обнаружив нарушителей порядка и утратив к ним всякий интерес, по-прежнему занимался своим делом — уныло махал метлой, поднимая на серой дорожке асфальта облачка пыли.

Олежка собирался было вырвать из тетрадки еще один листок, но не успел — внимание его привлекла девушка-почтальон. Она направлялась к их подъезду.

— Кто стучится в дверь ко мне с толстой сумкой на плече? — продекламировал Олежка, потому что у девушки и правда на плече висела толстая сумка, набитая газетами.

Олежка вспомнил, что сегодня пятница, а значит, должны принести его газету. Его, личную, которую сам выписал и которую ему аккуратно доставляют уже много месяцев. Перед новым годом Олежка попросил маму, чтобы она выписала ему газету «Пионерская правда».

— Но ты же не пионер еще, — сказала мама. — Раньше, чем в третьем классе, в пионеры не принимают.

— А я все равно хочу, — упорствовал Олежка. — И мне интересно. Я уже читал и все понимаю.

— Смотри-ка, — улыбнулась мама, — я как-то и не догадывалась, что ты у нас совсем взрослый!

Олежке не понравилась ее шутливая улыбка, и он, почти всегда говоривший то, что думает, с обидой заметил:

— Только так говоришь, что взрослый, а сама думаешь, что я еще маленький. А в моем возрасте, между прочим, некоторые люди научные открытия делают и первый разряд по шахматам имеют.

— Прости, сын, все поняла, — стараясь быть серьезной, сказала мама. — Вот тебе деньги, пойди на почту и выпиши газету…

В почтовом ящике Олежка кроме «Пионерской правды» нашел письмо с красивой маркой из серии «Космос». Маркой он заинтересовался прежде всего, даже ногтем колупнул уголок — крепко ли наклеена. И лишь после этого прочитал обратный адрес. Письмо от дяди!

Не обращая внимания на болячку, Олежка резвым козленком заскакал вверх по лестнице.

— От дяди Коли! От дяди Коли! — размахивал он конвертом над головой.

— Это у которого первый разряд по борьбе? — спросил Мишка.

— И второй по шахматам! А глянь — марка! Стыковка «Союза» с «Аполлоном»! Знает дядя Коля, какую марку прислать!

Мишка только делал вид, будто внимательно рассматривает длинную красивую марку — на самом деле он жгуче завидовал, что этот замечательный человек — не его собственный дядя, а Олежкин.

— И жить будет здесь, у вас?

— Папа просил, чтобы он приехал. Места, видишь, много — три комнаты. — Олежка в нерешительности вертел письмо в руках. Написано ясно: «Соболевой Ольге Васильевне». Маме. А вдруг дядя Коля уже написал, что приезжает?..

— А он кто — дядя Коля? — спросил Мишка.

— Сын папиной тети. Значит, мне дядя. Может, двоюродный. Мы с мамой думали и запутались. В общем, дядя.

— Да не про то я спрашиваю. Кто он? Инженер?

— Дядя Коля?.. — Олежка попробовал наморщить гладкий, выпуклый лоб. Из попытки этой ничего не получилось, и он загнул палец. — Тренером в спортшколе работал. В пионерлагере. В зоопарке… — Потом, словно извиняясь, что не может назвать дядю ни инженером, ни ученым или космонавтом, Олежка торопливо добавил: — Но ему только двадцать три года. Почитай биографии космонавтов — лет в тридцать попадают в отряд. Еще дядя в институте учится. Заочно, На третьем курсе. А жить у них дома стало тесно. Потому что его сестра Клавдия вышла замуж и у нее родилась маленькая девочка, А мы с мамой вдвоем. Понял? Папа только через год приедет из Франции…

— Это я знаю, — перебил Мишка.

— Конечно, знаешь! Сто раз тебе рассказывал, что папу послали налаживать приборы…

— Ну вот, — поморщился Мишка, — теперь рассказываешь в сто первый раз! Ты лучше о дяде Коле.

— Говорю же: согласился пожить у нас. А если мама во Францию к папе поедет, то заживем мы с дядей, как Робинзон с Пятницей!

Мишка рассмеялся. Он тоже читал книжку о Робинзоне. Почесав стриженую голову, хитровато спросил:

— А где козу держать будете? На балконе?

Марина

Он бы не вытерпел — распечатал дядино письмо. Уже и прикинул, с какого боку аккуратненько надорвать конверт, да вовремя вспомнил о своем «принципе». А еще волю собирался воспитывать!

Разозлился Олежка на себя. Пристроил конверт на телевизоре — нет более заметного места, отовсюду видно. И много раз потом за день взглядывал на письмо, но так до вечера, пока не пришла мама, и не притронулся к нему. И оттого чувствовал себя очень сильным.

Мама тотчас письмо приметила.

— От дяди Коли! — радостно сообщил Олежка. И похвастал: — Оно с утра на телике лежит, а я не распечатал. Вот!

— Марку-то, положим, ободрал.

— Марка не считается, — обиженно сказал Олежка.

— Ну-ну, посмотрим, что же пишет Николай…

Олежке совсем обидно стало: берег целый день, ждал, не дотрагивался, а она… Будто ему не хотелось знать, что в письме!