Команда (СИ)

4

— А как ты вообще стал этим заниматься? — новичок с красноречивым позывным «Салага» намертво прилип к Сычу, и отлипать никак не желал.

— Ну, я начал заниматься этим в 17 лет. — с серьезным лицом начал повествование Сыч, — Она была старше меня года на три, и как-то пригласила к себе в съемную квартиру…

Салага поменялся в лице:

— Да не этим же!

Сыч жизнерадостно заржал. Шутка удалась. Овации. Занавес.

Они сидели на бетонных блоках рядом с заброшенным корпусом детского лагеря. Команда страйкболистов, в которой играли Сыч и Салага, приехала туда на очередную воскресную игру. Салага, едва увидев Сыча, стал отираться рядом, в свободное от беготни и стрельбы по ближнему своему время донимая Сыча расспросами.

— А если серьезно? Как все началось? Как вы вообще додумались отстреливать бандитов?…

— Салага, отстань от него! Накажу! — послышался настороженный голос из группы отдыхающих и перезаряжающихся игроков.

— Да все нормально. — успокоил говорившего Сыч, — Мне даже приятно. Как собрались… Знаешь, Салага, я б сам тебе с радостью рассказал, да не могу. Не мой это секрет. Причем, секрет очень грязный, злой и уродливый. А ты вообще, с какой целью интересуешься?

— Ну… Так… Просто. А почему прекратили? Вас же, вон, по всем каналам крутили. Героями называли. Наградили.

— Ну да, наградили. Повесили какую-то цветную хреновину на грудь, я не разбирался. Эхх, Салага, всё тебе вынь да положь… А ну как это государственная тайна, не думал? Скажу тебе — и всё, придется тебя шлёпнуть. — заулыбался Сыч, глядя на то, как его слова действуют на новичка.

— Да я ж ничего… Я просто так…

— Опять просто так? Да брось. Я ж тебя насквозь вижу.

Салага напрягся, на секунду аж зажмурился, а потом выпалил:

— К вам хочу.

— Чего-о? — обалдел Сыч, — К нам? Это еще зачем?

— Тоже хочу стать супергероем.

Сыч замолк и переваривал услышанное.

— Ну вот смотри… — сказал он, когда поборол желание прямо назвать Салагу дураком, — Во-первых, Команды больше нет. Во-вторых, никакие мы нафиг не супергерои, это нас такими в СМИ нарисовали. А в-третьих… Оно тебе надо?

— Надо.

— Зачем?

Салага пожал плечами:

— С детства хотел стать супергероем. Я вообще обожаю комиксы. И фильмы по ним. Особенно, последние, снятые в реалистичной манере. Ну, ты знаешь, наверное… Бэтмен, Хранители… Да тот же самый Пипец. Их посмотришь — и складывается полное впечатление, что ты сам можешь стать героем — просто нужно очень-очень постараться.

Сыч закатил глаза:

— Да чего ты заладил: супергерои-супергерои… Не супергерои мы, Салага, лазерами из глаз стрелять не могём. Мы… — Сыч задумался на секунду, — Мы просто мстили. Поначалу. А потом втянулись. Не смогли остановиться. Не надо оно тебе. — резюмировал Сыч, вставая, — Ничего крутого в геройстве нет. Одни побои, кровища и психические расстройства…

— Да ладно тебе! — с надеждой сказал Салага, — Вы же нужное дело делали.

Сыч только лениво отмахнулся:

— Ай, не смеши. Кому?… Людям? Так на место тех бандюков пришли новые, еще злее. Себе? Ха!.. — он горько усмехнулся, — Знаешь, я много думал над тем, что мы делали и понял, что лучший способ бороться с бандитами — это одеть погоны и сажать. По-закону. С уликами, доказательствами, судом и прочим. А то, что мы творили — хрень и детский сад.

— Сажать? Ка-ак же… Их посадишь! — сказал Салага с какой-то непонятной злостью, — А если и посадишь — они же все равно в тюрьме, как дома. Авторитеты, все такое… Съездят, как на курорт, а когда выйдут — снова за старое. Правильно вы всё делали, Сыч, стрелять их надо. Погоны — это, конечно, хорошо, но иногда нужно действовать так, как вы. Жестко.

— Оу-оу! Откуда столько ненависти, молодой человек? — удивился Сыч, — Что, тебя лично коснулось?…

— Коснулось… — поглядел Салага исподлобья, — Знаешь, ты не смотри, что, я весь такой смазливый-положительный, отличник и любимец женщин, которым за пятьдесят. Я смогу застрелить, ты не думай. В конце концов, я охотник. Ай… — Салага махнул рукой на Сыча, — Распалась команда — сам пойду. В одиночку. Рано или поздно. Не берёте — унижаться не буду.

— Сыч! Салага! Вы идете? — команда собралась расходиться по разные стороны баррикад, все ждали только их.

— Да, сейчас! — крикнул Сыч, и, повернувшись к Салаге продолжил, — Выбрось эти мысли из головы. Целее будешь.

— Да ты же сам не веришь этим словам! — воскликнул Салага, — Я просто не верю, что ты не хочешь взяться за старое. Иначе не играл бы в страйк. Моя подруга, которая учится на психолога, называет это сублимацией.

— Сублимация это или мастурбация — решать только мне. Да и ты, Салага, не психолог. Давай, дуй к своим. Готовься получать по каске.

Расстроенный Салага отошел к своей команде, и вскоре страйкболисты разошлись на точки старта.

— Готовы??? — гаркнул Сыч во всю глотку.

— Да-а-а! — послышалось с той стороны здания.

— На-ачали!

Сыч вместе с двумя ведомыми решил пройти через подвал. Он нырнул в окно цокольного этажа, и едва не словил очередь из темного дверного проема. В последний момент он успел увернуться от летящих в него шаров — шустро отпрыгнул в сторону, упал на битый кирпич и ободрал локоть. Ведомым повезло меньше — они стояли рядом друг с другом и приняли на себя всё-всё летучее добро, предназначавшееся Сычу. Тот, не теряясь, вытащил из подсумка гранату и швырнул ее в дверной проем, откуда послышалось сдавленное «Бл. дь!», и через три секунды раздался взрыв.

— Убит! — послышалось из дверей, и спустя секунду, оттуда вышел человек в красной повязке, — Не слышу ни хрена… — пробормотал он, проходя мимо Сыча, но тот уже не обращал на него внимания.

Наверху становилось жарко. Второй этаж оказался полностью занят командой Сыча, но за первый велась жестокая перестрелка, которую Сыч прекратил самым бесцеремонным образом — банально появившись из пролома в полу, и перестреляв в спины вражеских бойцов, держащих под огнем длинный узкий коридор. Салага был в числе последних. Перед тем, как поймать очередь, он успел обернуться, и увидел картину, которая запомнилась ему в мельчайших деталях.

Сыч, высунувшийся из дыры, ведущей в подвал. Грязный, в бетонной пыли и кирпичной крошке, потерявший где-то свою знаменитую кепку, с ободранным в кровь локтем. Зажавший спуск и поливающий шарами спины вражеских стрелков. Беззаботно улыбающийся и глядящий на всё вокруг глазами абсолютно и незамутненно счастливого человека.

Такими глазами, которых, вне игры, у него никто и никогда не видел.

5

Вечером того же дня Дубровский снова напился. Вдрызг. Он опустошил бутылку пятизвездочного дагестанского коньяка, и, как всегда, сидел в кресле напротив окна.

Стемнело. Комната погрузилась во мрак, нарушал который только свет от фонаря где-то внизу, в районе третьего этажа. Дубровский жил на пятом, и привык видеть подобное бледное зарево. Оно помогало ему не промахнуться мимо стакана, когда совсем темнело, а включать свет мучительно не хотелось.

Стены давили на него. В квартире не работали электроприборы, не играла музыка, не был включен «фоном» телевизор, даже настенные часы Дубровский остановил, дабы находиться в максимально возможной для Москвы тишине. Где-то далеко послышался звук сирены, и, мгновения спустя, стих.

Тишина как будто физически сжимала Дубровского, но звуки были бы еще хуже. Он скрежетал зубами, вцепившись в подлокотники кресла, и боролся с желанием прямо сейчас завыть, глядя на Луну. Квартира уже давно превратилась в склеп, полный ненужных и давящих воспоминаний. Безделушки, сувениры, старые фотографии… Дубровский уже давно собрал их в коробки и запер в старой спальне, но они как будто звали его оттуда укоризненными голосами. Требовали вытащить их из плена пыли и паутины, и снова водворить на места. Чтобы все было как раньше.

При мысли «как раньше», с губ Дубровского все-таки сорвался стон. Он был пьян, как боцман, и его ужасно мутило. Хотелось проблеваться и умереть — причем, непонятно, чего больше.

С улицы послышался визг тормозов.

Во двор дома Дубровского кто-то заехал, едва ли не на полной скорости, заложив крутой вираж на повороте. Послышалось хлопанье дверей, и из машины на сонную ночную улицу выплеснулся поток громкой музыки. Визгливая кавказская мелодия из дрянной аудиосистемы как будто ножом полоснула по ушам.

— М-м… Ик… М-мудаки… — пробормотал Дубровский, и, подойдя к окну, зачем-то открыл его.

Музыка стала еще громче и отвратительнее.

«Суки»: думал Дубровский, вцепившись в подоконник, как утопающий в соломинку: «Какие же суки…»

Он натуральным образом закипал от ярости и невозможности эту самую ярость выразить. Просто стоял у подоконника, раскачиваясь, слушал песню на незнакомом языке и повторял про себя «Суки… Суки… Суки…», постепенно повышая внутренний голос до яростного крика.

Наконец, «Суки!» прозвучало вслух, ибо говорить про себя еще громче Дубровский не мог. Это и стало, своего рода, отправной точкой. Он оттолкнулся от подоконника, и, шатаясь, побрел вглубь квартиры, в свою спальню — где стоял узкий продавленный диван с давно не менянным постельным бельем. Там же, в изголовье стоял высокий черный оружейный сейф, сейчас почти невидимый из-за наваленной на него одежды. Скинув все на пол, Дубровский дергаными движениями открыл его и выудил из недр карабин «Тигр». Бегло осмотрев его, и забив магазин патронами, Дубровский решительно отправился обратно к окну.

Под фонарем стояла темно-синяя Subaru с какими-то дурацкими наклейками, а рядом с ней — три человека.

«Как на ладони»: кровожадно усмехнулся Дубровский и приник к прицелу. И в этот момент произошло чудо.

Когда он поймал в прицел нестриженную голову в белой кепке с надписью «Russia», руки перестали дрожать. В голове прояснилось так, как будто он окунулся в холодную воду. Руки не дрожали, мозг работал трезво и расчетливо, продумывая траекторию полета пули и привычно делая поправку на ветер. Как будто и не было бутылки коньяка в одно лицо почти без закуски.

Дубровский, удивленный такой метаморфозой, ошарашено уставился на свои руки, будто спрашивая, что с ними случилось, и, секунду спустя, пришло понимание.

Он наконец-то почувствовал себя так, как НАДО.

И это было сродни прозрению.

В голову вместо коньяка ударила ярость вперемешку со злым азартом.

«За мной ведь наверняка следят… Ай, да и по хрену! Я почти что Герой России».

Снова прицелившись в ту же голову, Дубровский приготовился, было, нажать на спуск, но затем покачал головой, и прицелился чуть левее — в открытый багажник, где виднелся здоровенный сабвуфер, оглашавший теперь улицу звуками какой-то низкопробной клубной мелодии. На фоне такой какофонии звук выстрела был почти не слышен. Обломки сабвуфера брызнули в разные стороны и осыпали стоящих рядом с машиной людей. Что-то отвратительно захрипело и застонало. Дети гор сперва не поняли, что случилось, и полезли в багажник, рассматривать застреленный сабвуфер.

«Недогадливые какие…» — нехорошо ухмыльнулся Дубровский, и сходил в спальню за лазерным целеуказателем.

Один из джигитов заметил точку на колесе и указал на нее остальным. До тех все еще не дошло, с чем они имеют дело — парни хотели повернуться и поискать источник света, но Дубровский их опередил, и всадил пулю в колесо прежде, чем кто-то успел сказать «мама».

В этот раз выстрел был очень хорошо слышен, да и пробитая покрышка с диском говорила сама за себя.

Джигиты с воплями бросились врассыпную и залегли, тихо переговариваясь на своём языке. Через минуту они, осторожно повылазили из кустов, и покричав «Не стреляй, э-э! Мы уезжаем! Не стреля-яй!» шустро уселись в машину и таки действительно уехали, высекая искры из асфальта пробитым колесом.

Откуда-то сверху послышались хлопки в ладоши.

— Ну мужик, ну молоток! — невидимый сосед, увидевший весь спектакль, искренне аплодировал Дубровскому, и вскоре к нему присоединилось еще минимум двое-трое хлопающих, — Так им, козлам! Скажи, из какой ты квартиры, и я тебе пиво поставлю!

Дубровский закрыл окно и рухнул в кресло, поставив рядом винтовку. Его трясло, но, в кои-то веки, не от страха или неудовлетворенной ярости, а от адреналина и желания повторить.

Через 20 минут, он откупорил еще одну бутылку коньяка, выхлестал сто грамм, сходил на кухню за мобильником и набрал номер Сыча.

— Спишь? — пробормотал он пьяным голосом, когда услышал «Алло». Коньяк снова брал своё, и голова опять закружилась.

— Ну… Как бы, сейчас два часа ночи… — сказал Сыч и замолк, ожидая дальнейших комментариев.

Дубровский лишь сопел в трубку. Наконец, вдоволь надышавшись, он выдал:

— Я пьян.

Сыч тихонько заржал:

— Да неужели?

— Ага.

— И поэтому ты мне позвонил?… Слушай, люди, обычно, по пьяни звонят либо бывшим, либо тем, кого хотят трахнуть, так что этот твой звонок меня пугает.

— Я только что стрелял из окна с «Тигра». Разнес сабвуфер и покрышку каким-то джигитам.

— …Погоди минутку, я на кухню выйду. — Сыч разом посерьезнел, — Так. Теперь по пунктам. Рассказывай.

— Да они… Заехали во двор, музыку слушали громко… Вот я и… Я сперва в голову целил, но потом пальнул в саб.

— Свидетели есть?

— Есть. Хлопали мне.

Сыч неопределенно хмыкнул.

— Я сейчас приду. Минут через сорок. Жди. Перед женой сам меня оправдывать будешь.

Спустя некоторое время Сыч и Дубровский сидели вместе на кухне и пили коньяк. На столешнице лежал небольшой приборчик, похожий на рацию. Глушилка. Исключительно на всякий пожарный.

— Ты еще под колпаком? Вдруг тебя пасут? — спросил Сыч, когда выслушал всю историю от начала и до конца.

— Да мне пох. й, пасут меня или нет! — взорвался Дубровский, — Понимаешь? Пох. й! Теперь уже совсем! Я когда винтовку в руки взял… — он успокоился также резко, как и вспылил, и заговорил медленно и задумчиво, — Когда прицелился в гада того… Прямо в надпись «Раша» на кепке… Я аж протрезвел, понимаешь? Руки не дрожат, мысли в голове как трамвайчики по рельсам — бодренько так, шустро, ничего лишнего, никакого тумана, никакого лишнего шевеления. Никаких сомнений, никакой памяти. Лишь чувство, что я все делаю правильно.

— И что ты собираешься с этим делать? — настороженно спросил Сыч.

— Вернуться. То, как я живу… Это не жизнь — это ниже её. — процитировал Дубровский старую песню, — Ты же и сам хотел.

— Хотеть-то я хотел, но это легче сказать, чем воплотить. Жора в горах, Анька в депрессии, я заплыл салом… В принципе, последние две проблемы не настолько уж и проблемы — я попробую прийти в форму, а Анька пойдет на всё, чтобы меня трахнуть… А вот с Жорой проблемы. Нам нужен второй штурмовик.

— Да я буду штурмовиком, в чем проблема? — заплетающимся голосом сказал Дубровский, пытающийся поймать вилкой кусок сосиски.

— Неа. Не будешь. Ты снайпер, тем и ценен. Твое дело — издали пулять. А мне нужен кто-то, кто умеет бегать с автоматом наперевес, прикрывать и штурмовать. И весит не как ты — шестьдесят кило. Ты в бронике погибнешь. И щит не утащишь. В принципе… — задумался Сыч, — Знаешь, есть у меня одна идея…

— Какая?

Сыч озвучил.