Любовь не помнит зла

— Ладно, спасибо. А что они хотели? Проблемы какие-то?

— Не знаю… Ты сходи туда на всякий случай, проведи разведку.

— Ага. Потом схожу.

— Да не потом, а сейчас! Говорят, сокращение штатов у нас будет. Боюсь я. Тебе хорошо, ты давно работаешь… А я тут без году неделя. Вышвырнут, и звать как не спросят. Сволочи. Придумали себе кризис, чтоб над людьми издеваться…

— Почему придумали? Сама же видишь, как у нас склад опустел. Клиентов в два раза меньше стало. Раньше вдвоем с выпиской не справлялись, а теперь сидим полдня, дурака валяем.

— Ой, не дави на нервы, я и без тебя как на иголках сижу! Иди лучше спроси, чего они там хотят…

— Ладно. Сейчас схожу.

Леся сунулась к зеркалу, провела расческой по волосам, расправила замявшийся ворот толстого свитера. Идти никуда не хотелось. Хотелось плюхнуться на свое место, навести полную кружку суррогатного кофе из пакетика «три в одном», согреть организм сладкой незамысловатой бурдой. Но идти и впрямь надо. А вдруг правда — сокращение? Слово-то какое противное придумали. Шипящее, как змея. Злое.

Вежливо постучав в дверь с табличкой «Менеджер по персоналу Иванова А. А.», Леся робко приоткрыла дверь, заглянула в кабинет:

— Можно, Анастасия Александровна?

— Да. Заходи, Хрусталева. Ты что, курить начала, что ли?

— Нет. То есть так, немного… А что, нельзя?

— Ой, да мне все равно. Заходи, разговор есть.

Леся села на самый краешек офисного мягкого стула, подождала вежливо, когда Анастасия Александровна выдержит обязательную и важную для нее паузу. Любила она эти паузы, прямо хлебом не корми. Нравилось ей, наверное, чтоб человек от этой паузы нервничал и изводился в неприятном ожидании новостей. И рожица вон какая важная, сильно сосредоточенная. Бровки домиком, губки бантиком — вершительница чужих судеб, ни дать ни взять.

— Вот что, Хрусталева… Руководство приняло решение, что ты на своем участке и одна справишься. Объем продаж сильно уменьшился, двух операторов нет смысла держать. Второго человека сокращать придется.

— Какого — второго? Это Наташку, что ли?

— Ну да. Ильину мы сокращаем. Вот, возьми бланк уведомления, отдай ей под роспись.

— Ой, как жалко… Она же расстроится.

— Ничего, переживет. Мы же не просто так ее увольняем, мы же с выплатой всех положенных по закону компенсаций…

— Да что там ваши компенсации — копейки! Сами же знаете, что официальная зарплата у нас — с гулькин нос!

— Я не поняла, Хрусталева… Ты что, собираешься оспаривать решение руководства? — насмешливо подняла на нее красиво подкрашенные глаза Анастасия Александровна.

— Нет… Я ничего не оспариваю. Просто мне человека жалко, и все.

— Ну да. Можно и пожалеть, когда эта же проблема тебя не коснулась. Тебя-то не сокращают. Наоборот, зарплату немного увеличат, раз ты одна остаешься. Так что поздравляю тебя, Хрусталева.

— Спасибо… — автоматом поблагодарила Леся.

— Да не за что. Иди, работай. Уведомление для Ильиной не забудь взять. И проследи, чтоб она на втором экземпляре расписалась. Потом мне занесешь.

Взяв протянутые Анастасией Александровной через стол бумажки, Леся понуро поплелась к выходу, соображая на ходу, как бы помягче преподнести неприятную новость Наташке. Минуя светлый офисный коридор, прошла мимо охранника, потом толкнула тяжелую дверь, быстро побежала по заснеженной тропинке в сторону большого склада-ангара, где в самом углу была отгорожена от общего помещения небольшая комнатка для операторов. Холодная, неуютная, с трудом обжитая за много лет. Первое время Леся страшно в ней мерзла, а потом ничего, организм привык, приспособился к суровым рабочим условиям. Можно печку включить, можно горячий чай пить через каждые полчаса, если время позволяет. Ничего, жить можно. Зато зарплату вовремя платили.

Наташка, увидев бумажки в ее руке, замерла в тревожном ожидании. Как ей преподнести новость помягче, Леся так и не придумала и потому рубанула с ходу:

— Тебя сокращают, Наташ… Вот, уведомление в кадрах дали. Распишись на втором экземпляре.

Наташка с шумом вдохнула в себя воздух и застыла, забыв выдохнуть. Глаза ее тут же заволокло горькой влагой, будто забытый внутри воздух странным образом успел конденсироваться в слезы. Скривив губы и утерев нос ребром ладони, она проговорила тихо:

— Ну вот, я так и знала… Я знала, что так будет.

— Да не расстраивайся, Наташ. Ты быстро себе другую работу найдешь. У тебя прописка есть, тебя возьмут. И мама у тебя есть, она поможет продержаться…

— Ой, да откуда ты про маму мою знаешь? Мама у меня есть… — икнув, горестно выкрикнула сквозь слезы Наташка. — Да у меня… У меня мама больная дома лежит… Ей лекарства дорогие каждый день нужны… А где я теперь денег возьму? Не знаешь, так лучше молчи! Мама, главное дело, поможет… Не знает, а говорит…

— Но я ведь и впрямь не знала, Наташ… Ты никогда об этом не рассказывала.

— А чего рассказывать-то? — вскинула на нее залитое слезами лицо Наташка. — Чтоб лишний раз пожалели? Не хочу я, чтоб меня жалели, понятно? Тем более я всего месяц здесь работаю, чтобы о своей личной жизни кого-то уведомлять… Ну вот где, где я сейчас работу найду, когда кругом одни сокращения? Что мне делать-то, Лесь? Как маме объяснить, что лекарства купить не на что?

Уронив голову на руки, Наташка зарыдала так громко и безутешно, что Лесино сердце сжалось от боли. Подойдя к Наташке, Леся осторожно погладила ее по плечу, проговорила тихо:

— Ты прости меня, Наташ, я ж не знала про маму. Ты такая веселая всегда была, что и не догадаешься… А что с ней, Наташ?

— Инсульт. Она уже полгода не встает. Ни рукой, ни ногой не шевелит. Я не могу работу терять, Лесь, просто не могу… Что делать-то, а? — резко подняла она к ней зареванное красное лицо. — Помоги мне, Лесь…

— Я? А как?

— Ну давай ты вместо меня сократишься. Пожалуйста! Иначе я не представляю себе, как жить буду.

— А… Ну да, конечно. Хорошо, Наташ. Ты только не реви, ладно? Давай так и сделаем. Я сейчас в кадры схожу и предложу свою кандидатуру на сокращение. Я понимаю, мама все-таки… Я сейчас, Наташа!

Она быстро выскочила из комнатки, пошла обратным путем — через склад, через двор, мимо охранника, вот и офисный коридор обласкал взгляд евроремонтной красивостью. Живут же люди — и тепло у них, и светло, и диванчики белые в холле, и пальма в углу. А до Наташкиного горя никому дела нет. Вот и дверь с красивой табличкой «Менеджер по персоналу Иванова А.А.»

— Анастасия Александровна, увольняйте меня вместо Ильиной! — торопливо выпалила она в ухоженное лицо женщины, плюхнув на стол бумажки.

— Ты что, Хрусталева, с ума сошла? Врываешься, шумишь… Я работаю, между прочим!

— Да я понимаю. Извините. В общем, мы с ней так решили: я ухожу, а она остается.

— Ты хорошо подумала, Хрусталева? Зачем это тебе надо? Ты же на хорошем счету у руководства, давно работаешь.

— Да я вообще не думала, Анастасия Александровна. Так получилось. Понимаете, у Ильиной мать больна, и…

— И что? Если ты вместо нее уволишься, то мать сразу выздоровеет?

— Нет. Нет, конечно. Не важно. В общем, я уже решила — сокращайте меня.

— Странная ты какая, Хрусталева. Мне-то что, я приказ перепишу, мне по большому счету все равно. Ты же без работы останешься, глупая.

— Ну да. Я глупая. Я знаю. Была бы умная, в таком же красивом кабинете сидела.

— Что ж, ладно… Пиши заявление. Прямо с сегодняшнего дня пиши. Я тебе продиктую, как надо. По закону у тебя два месяца еще есть, но руководство приняло решение компенсировать сокращенным эти два месяца. Деньги в кассе получишь. Дела Ильиной сдашь. И свободна. Потом подождешь в коридоре, я тебе в трудовой книжке запись сделаю…

— А мне компенсацию выдадут из расчета официальной зарплаты? То есть копейки, да?

— Ну конечно… Так будешь писать заявление?

— Буду…

Обратно Леся плелась уже не так шустро. Можно сказать, обреченно плелась, держа в руке трудовую книжку с заложенной меж страницами тоненькой пачечкой тысячных купюр. Медленно прошла по коридору, мимо охранника, через двор, через склад. Открыла дверь в свой закуток, молча плюхнулась на крутящийся стул перед компьютером.

— Наташ, включи чайник, пожалуйста…

Девчонка шмыгнула носом, потянулась к стоящему в углу на тумбочке чайнику. Потом глянула на нее с ожиданием, виновато пропищала:

— Ну что, Лесь?

— Да ничего. Все нормально. Работай. Сейчас кофе напьюсь и дела тебе передам. Хотя какие у нас тут дела особенные? И сама потом разберешься.

— Спасибо, Лесь. Спасибо тебе! Ты даже сама не понимаешь, как ты меня выручила.

— Да ладно. Не благодари. Помолчи лучше.

Запоздалая досада желчной горечью разлилась в груди, ударила раздражением в голову. Благодетельница нашлась! Добрая и жалостливая самаритянка! Опять забыла, что жалость в ее положении так же недоступна, как норковое манто нищенке? Сколько раз говорено было самой себе: хочешь сделать доброе дело — держи себя за руку. Не позволяй. Соотноси желание с возможностью, не теряй в этом вопросе бдительности. Нет, это ж надо — взяла и насиженное место профукала. И что теперь делать? Кто ее без прописки на работу возьмет?

Леся уперла взгляд в яркую картинку календаря на стене. Картинка с изображением набегающих на песок океанских волн и загорелой красотки на их фоне давно уже намылила глаз, но была до боли привычной, легко приглашала в свою ленивую виртуальную беззаботность. Можно было, например, представить, что она, Леся, и есть та самая красотка, развалившаяся в шезлонге у самой воды. Ума ей, может, и не хватает, а с воображением, по крайней мере, всегда полный порядок был. Теперь, выходит, настало время вставать из шезлонга и убираться из картинки восвояси, уступать место под солнцем Наташке. Жалко. Господи, какая ей глупость лезет в голову — картинку на календаре жалеть…

Видимо, Леся долго плутала рассудком в этой задумчивости — вдруг почувствовала, что кружка под руками стала совсем холодной. Оторвавшись от картинки, вздохнула, огляделась кругом. Наташка, спрятав кудрявую голову за монитором, сидела, сжавшись мышкой, посапывала носом. Что ж, собираться надо. Дело сделано, назад уже ничего не воротишь. Ладно, пусть девчонка работает.

Вещей у Леси в этом закутке скопилось не так уж много — все вошли в небольшой пакет. Зеркало, расческа, туфли, щипцы для завивки, кружка, тапки-чуни на меху на случай холодов… Вот и все. Осталось присесть на дорожку да с Наташкой попрощаться. Надо бы еще к девчонкам со склада тоже попрощаться зайти. И к фасовщицам. Она с ними дружно жила. О! Вот как раз чьи-то каблуки в сторону их закутка цокают. Наверное, кто-то из девчонок бежит. Прослышали уже про ее подвиг…

Дверь широко распахнулась, и они с Наташкой дружно повернули головы навстречу вошедшей женщине. Лесе женщина была незнакома, и она с удивлением перевела взгляд на Наташку, поскольку та довольно странно то ли вскрикнула, то ли икнула испуганно. И зажала рот ладошкой. И выпучила глаза так, будто ожидала, что вошедшая кинется на нее с кулаками.

— Привет, дочь! Ты чего на меня так уставилась? Я не вовремя, что ли? — хохотнула вошедшая к ним в закуток дама, плюхнувшись на стул перед Наташкиным компьютером. И тут же добавила скороговоркой: — Да я ненадолго, не волнуйся… Вот, ехала мимо, решила посмотреть, как ты на новом месте устроилась. Не ахти, конечно… — провела она быстрым взглядом по серым обшарпанным стенам комнатушки, — бедненько тут у вас, очень бедненько…

— Мам, прекрати… — испуганно просипела Наташка, старательно пряча от Леси лицо за монитором. — Зачем ты вообще приперлась, господи?..

— Как это — зачем? Говорю же, посмотреть! Должна же я знать, в каких условиях на сей раз моя дочь трудится! — перевела веселый жизнерадостный взгляд в сторону Леси женщина, будто приглашая ее к разговору. — Кто его знает, сколько этот проклятый кризис продлится? Может, тебе придется здесь долго работать? С местами-то сейчас не ахти…

— Да. Не ахти. В этом вы правы, — холодно и грустно улыбнулась ей Леся. Потом добавила тихо: — И правда, зачем вы вообще сюда приперлись? Я бы ушла и не знала ничего… А так…

— Ничего себе! — возмущенно подпрыгнула на стуле дама, тряхнув круглыми розовыми щечками. — Кто вас вежливости учил, девушка? Что значит — приперлись? Кругом одно хамство! Ладно еще от родной дочери, это можно стерпеть, а от постороннего я не стану!

— Мам, заткнись, а? — то ли проныла, то ли простонала из-за монитора Наташка. — Заткнись, я прошу тебя…

Вздохнув, Леся кинула прощальный взгляд на красотку в шезлонге, потом посидела еще минуту, низко опустив голову и будто ожидая Наташкиных объяснений. Наташка подавленно молчала, поджав губы и низко опустив голову. Мама ее тоже молчала, глядя на дочь потерянно, чувствуя ее крайнее напряжение. Лесе даже ее жалко стало — не хотела бы она попасть в такое неудобное положение. И тут же она одернула себя насмешливо: давай-давай, еще раз Наташку пожалей. Ты же у нас добрая-съедобная, так что давай, выдай очередную порцию душевного сочувствия.

Так мама с дочкой и промолчали, пока Леся одевалась и собирала свои котомки. Открывая дверь, Леся оглянулась на Наташку, ожидая, что она таки поднимет на нее глаза. Нет, не подняла. «И впрямь, черт принес так не вовремя Наташкину маму! — подумала Леся. — Так бы шла она сейчас, ругала бы себя за добрый поступок — все бы ей лучше было. По крайней мере, осознание полезности сделанного грело бы душу. А сейчас на душе ничего нет. Пустота. Досада. Интересно, как она будет Ильке объяснять свое увольнение? Господи, а Ритке?!»

Зимний день готовился к сумеркам — оплывал под грустной серостью низкого снежного неба. Самое тяжелое время суток, между прочим. Не день и не ночь. Время для самоубийц и отчаявшихся. День кончился, в ночь заползать не хотелось. Там еще хуже. Вон трамвай идет — под рельсы броситься, что ли?

Леся содрогнулась, представив себя под трамваем. Было в этой картинке, да и в самом чувстве крайнего отчаяния что-то совсем детское, девчачье, как в стишках-страшилках, которыми они с Веркой увлекались в детстве. Что-то из серии: трамвай переехал отряд октябрят…

Заверещал в кармане куртки мобильник, и Леся осторожно глянула на дисплей. Ага, Илька звонит. С домашнего телефона. Домой пришел из школы, значит. Молодец.

— Да, Илюш… — ласково проворковала Леся в трубку. — Ты уже дома, как я поняла?..

— Лесь, ты только не пугайся, ладно?

— А что такое? — тут же испугалась она. — Что случилось, Илья?

— Да ничего особенного. Говорю же, не пугайся. Я тут подрался немного.

— Ты? Подрался? Не может быть! Ты ж не умеешь!

— Ну, не подрался, меня побили… Пусть будет так, какая разница?

— Сильно побили?

— Как тебе сказать?.. Губу расквасили, и еще глаз заплыл, плохо открывается. Фингал порядочный сядет. Так что ты не пугайся, ладно? И еще это… У меня бок сильно болит…

— Я сейчас приеду, Илюш… А завтра в больницу сходим! Надо же рентген сделать. А вдруг у тебя ребро сломано?

— Да зачем, Лесь? Не надо.

— Ладно, я уже в дороге. Намочи пока полотенце холодной водой, приложи к лицу. И жди меня. Я скоро. Горе ты мое луковое.

* * *

Дверь ему открыла домработница Роза — неуклюжая худышка с постоянным румянцем на юных смуглых щечках. Андрей уставился на нее удивленно, будто не узнал — Розино маленькое личико было бледным, глубоко сидящие раскосые глаза припухли от слез. Из кухни доносились громкие голоса — в основном тещенькин, сердито бубукающий, перекрывающий Анькин высокий тенорок.

— Ты чего это, плакала, что ли? — Андрей заботливо склонился к Розе, и она торопливо отвернула лицо в сторону, махнув рукой.

— Что случилось, Роза? — требовательно встряхнул он ее за худые плечики.

— Да ничего, ничего… Хозяйка вечером кольцо потеряла, а утром у себя в сумочке нашла…

— Понятно. Потом извинилась перед тобой?

— Да ладно… Нашла, и слава богу.

— А сейчас они чего разоряются? — мотнул Андрей головой в сторону кухни.

Роза пожала плечами.

Совсем зашугали девчонку, подумал Андрей. Надо бы на место барынь поставить, давно он по столу кулаком не стучал. Хотя сегодня, пожалуй, не время. Сегодня он и сам виноватый — дома не ночевал. Что ж, пойдем на разборки…

— Ты где всю ночь шлялся, сволочь?

Анька налетела на него, едва он ступил за порог кухни. Но возмущение ее было фальшивое. И сама постановка вопроса фальшивая, театральная, будто выхваченная из юмористической телепередачи «Кривое зеркало». Специально для благодарных зрителей. Для мамы то есть. Чтоб видела мама, в каких ежовых рукавицах дочка своего мужика держит.