Помоги проекту - поделись книгой:
— Куешь, стало быть. А где железо берешь?
— Андреян Максимыч исполу дает. Жена корзины, верши плетет, дочка табун пасет. Кормимся, слава богу.
— Знаешь, кто я?
— Мало ли людей по свету ходит. Всех не узнаешь.
— Я тебя тоже не знаю. В поместных списках ты не значишься. А должон! Ежли ты Андреяна Максимовича человек, то почему в списках тебя нет?
— У него спроси.
— Дочка велика ли?
— Двадцать первый идет.
— Покличь. Скажи — воеводский подьячий зовет.
Мужик вышел, оставив дверь землянки открытой.
Сухота подошел к нарам, приоткрыл шубу, спросил:
— Простудилась, ай что?
— Кости болят, — простонала женщина. — Всю жисть по землянкам сырым… О, господи!
— Лекаря звали?
— Где тут лекарь. Аленка, дочка, травы знает, снадобья варит. Если бы не она.
— Девку твою видел. Замуж ей пора.
— Женихов нету. Леса кругом, болота.
— Я позабочусь.
В дверях появилась Аленка. Она прошла к нарам, на подьячего даже и не глянула, будто его нет совсем. Подняла с пола кафтан, набросила на плечи, села около матери.
— О тебе разговор шел, — строго произнес Сухота. — В город приходи, работу дам, место подыщу хорошее.
— Мне и здесь неплохо, — ответила Аленка не глядя на подьячего.
— Ты девка видная, красивая. Ты как горох на дороге. Кто не пройдет — всяк ущипнет.
Аленка поднялась, распахнула кафтан, положила пуку на черенок привешенного к поясу ножа, повернулась к Сухоте, сказала дерзко:
— Пусть попробуют. Я так ущипну! — И блеснула глазами. Подьячий вздрогнул, про себя подумал: «Такая прирежет и глазом не моргнет».
— Зачем звал, говори?
— На тебя посмотреть хотел. Всех, кто в воеводстве пребывает — я знать должон.
— Посмотрел? Ну и поезжай с богом. Мне к табуну пора. — И вышла.
— Вон какая! — Подьячий поднялся со скамьи, сказал в сторону больной — Передай мужу, чтобы в город явился, ко мне зашел. Я его в списки внесу. Инако как беглых поведут на воеводский двор, под батоги. Всех троих.
На обратном пути Сухота заехал в деревню, узнал о кузнеце подробности. Бабы рассказали, что живет Ор-тюха на Мокше третий год, кует всякую кузнь: ухваты, сковородники, сошники, зубья для борон — тем и кормится. О дочке бабы говорили, перекрестясь, — ведьма с бесовским взглядом.
Всю дорогу Аленка не выходила из головы подьячего. Было ясно, что кузнец в бегах, инако зачем ему хорониться в глуши лесной. И еще было ясно — барину он выгоден. В списках кузнеца нет, тягла он не несет, под налог государев не подходит. И польза от него только помещику: почти даром пасет его лошадей, кует их и поставляет все железные изделия. И — кто знает — может, Андреян эту дикую ягодку-малинку бережет для себя? Беглых, бессписочных людей к нему прибилось немало, о них воеводе, конечно, известно, а кузнеца почему-то держит от всех в тайне. Наверно, не зря. Тоже кобель старый: и жена при себе, и крепостных девок полон двор — так на тебе, еще на лесную красавицу-ведьму позарился. А он, Ондрюшка, в свои тридцать пять лет един яко перст… Погоди, Андреян Максимыч, я ужо подумаю, как обхитрить тебя. Припугнем мы тебя и воеводу сокрытием беглых людишек, за такие дела государь-батюшка не жалует. А потом смуглянку эту подставим воеводе. Старый вдовец замуж ее, конечно, не возьмет, а при дворе оставит. Вот тут и не зевай, подьячий…
2
…Табунок был небольшой — сорок лошадей. Как только в лесу появилась трава, прислал их Андреян Максимович на попечение кузнецу Ортюшке. Наказ был такой: пусть кони пасутся на лесных полянах до троицы, а после всех заново перековать, искупать в реке Мокше и доставить на господский двор для продажи.
Вожаком в табуне был вороной жеребец с белой отметиной на лбу. Могучий, с широкой грудью, он властвовал над лошадьми безраздельно. Водил табун с поляны на поляну, не позволял рассыпаться по лесу, защищал кобылиц от волков и прочего лесного зверя.
Про Белолобого кузнецу было сказано: никого, кроме хозяина, не признает, никому, кроме Андреяна, на себя садиться не позволяет. Может-запросто убить.
Аленку это упреждение только подзадорило. Три лета подряд она пасет табуны, скачет на любой лошади, а тут вдруг — зашибет. Дня три она приглядывалась к Белолобому со стороны, потом взяла нагайку и пошла к табуну. Отец понял намеренье дочки, но задерживать ее не стал — бесполезно. «Все одно ей стеречь этот табун чуть не все лето, все равно она от этого жеребца не отступится».
Девка сызмала росла своеобычной. Отец Аленке не препятствовал ни в чем — он и сам не терпел над собой насильства. Лет до двенадцати девчонка бегала в штанах, сарафан надевала редко. В юность вошла по-мальчишески дерзко, смело. Дралась с деревенскими парнишками сверстниками, верховодила ими. На удивление всем к пятнадцати годам у Аленки сломался голос. Говорить она стала грубовато, властно, по-прежнему водилась не с девчонками, а с мальчишками-подростками.
Со временем у Аленки выросли длинные косы, тело утратило угловатость, женское в нем взяло верх. Смуглое лицо посветлело, щеки зарумянились, на подбородке появилась ямочка, придавая девичьему облику нежность. Глаза, раньше мало заметные, вдруг округлились, стали большими, переменчивыми. То в них бездонная нежность, то колючая злость. Голос по-прежнему остался сочным, чуточку басовитым. Настойчивость в характере укрепилась еще больше. Сейчас она решила укротить коня, и отец понимал ее.
Аленка подошла к табуну и направилась к Белолобому. Жеребец угрожающе заржал, вырвался из табуна и, высоко выкидывая копыта, помчался прямо на человека. Своим конским разуменьем он понимал, что этот парень не сможет причинить табуну зла, но в его руке была нагайка. Этот ременный бич Белолобый не любил. И петому человека с нагайкой нужно было отогнать, показать, кто в табуне хозяин. Конь знал — парнишка сейчас побежит. Даже сильные мужики бегивали от него, когда хозяин выпускал Белолобого во двор. Угрожающе пригнув голову и раздувая ноздри, жеребец мчался на человека. Сейчас парень побежит!
Но что это?! Повернувшись спиной, человек сел на луговую кочку, и коню пришлось остановиться- на скаку, резко вскинуть передние ноги над головой паренька и подняться на дыбы. Разбег был велик, и конь смог простоять так лишь какое-то мгновение. Перескочив через человека, Белолобый пробежал немного, остановился, повернул голову. Человек лежал вниз лицом. Неужели зашиб? Это обескуражило жеребца. Может, парень испугался и сейчас поднимется? Нет, лежит неподвижно. Неподалеку, сбившись в круг, стояли кобылицы. Они, как показалось Белолобому, смотрели на него укоризненно. Вожак переступал с ноги на ногу — он не знал, как быть дальше? Постояв немного, конь медленно пошел к человеку. Обнюхал голову, запаха крови не было. Мягко, одними губами, взял шапку, сдернул. За нею потянулись две девичьи косы.
— Ну, не балуй, — услышал конь повелительный голос, — Иди сюда, — Девушка села па траву.
Белолобый не знал людских слов, но он хорошо понимал голоса: Этот голос был женский, и он знал его к себе. И жеребец подошел. Девушка ласково потрепала его гриву, перекинула ее. Вынула из кармана штанов краюху хлеба, приложила к конским губам. Потом легко и привычно набросила узду…
Через час Аленка скакала на жеребце впереди табуна, и черные косы, растрепавшись, стлались за нею по ветру. Конь с гордостью нес на себе необычную всадницу.
С тех пор Аленка и Белолобый неразлучны. Ома часто приносила ему хлеба, купала в реке, заплетя."а гриву в косички. Раз в педелю ездила в село, чтобы привезти муки, мяса и другой снеди.
После троицы приехал приказчик Логин. Дело было под вечер, Аленка только что затворила лошадей в загон и торопилась в землянку. У входа сидел Логин, хрипло выговаривал отцу:
— Ты, Ортюшка, сам знаешь, кака твоя стать. Ты мужик беглый, ты сберегаешься в сих лесах по милости Андреяна Максимыча. Стоит ему моргнуть глазом, и ты снова крепостной.
— Жена у меня хворает. Второй месяц спину не разогнет, — угрюмо оправдывался отец.
— А если она не выздоровеет год — кони год не кованы будут? Они уже нагулялись, их на ярманку вести надо, а ты…
— Подковы я чуть не все изделал. Неделю повремени — всех подкую.
— Я-то бы повременил, а ярманка! Барин узнает — с нас обоих шкуру спустит.
За спиной Логина появилась Аленка. Спросила:
— А кто ж ему тогда коней ковать станет?
— Это ктой-та не в пору голос подает? Скажи, Ор-тюха?
— Дочь моя Аленка.
— Под носом сперва утри!
— Не скажи, Логин Петрович. Без Аленки тут ничего бы не было. Она и за табуном смотреть успевает, она и в кузнице мне помогает, матерь лечит.
— А ну, покажись.
— Смотри.
— Ты чего, это самое… в портках, в мужичьей рубахе? Такой красавице не к лицу.
— Мне братьев бог не дал, отцовские штаны и рубахи донашивать некому. Вот я и стараюсь:
— Смела! — Логин бесцеремонно оглядел стройный стан девушки, задержал взгляд на упругих грудях, взглянул в глаза. Взглянул и осекся. Словно огнем полыхнуло из этих глаз. Логин прищурился, отвел взгляд, сказал:
— Ладно, Ортюха. Помогу я тебе. Завтра начнем лошадей ковать втроем. За неделю, я думаю, справимся.
— За неделю мы и без тебя справимся, — холодно сказала Аленка.
— Не с тобой говорят!
— Нам приказано дело делать — не тебе.
— Ты гонишь меня? Да как ты смеешь?!
— Смею. Погостил, хватит.
Давно Логину никто не перечил. Случалось, сам барин не решался возражать приказчику, а тут какая-то девчонка!
Логин взмахнул рукой, подбросил плетку, ухватил ее на лету за черенок. Поднял голову — и снова эти большие, с бездонной глубиной глаза. И снова полыхнули они каким-то злым светом, и опустилась рука с плеткой.
— Поезжай домой, — твердо сказала девка. — Через неделю я пригоню табун сама.
И Логин покорно зашагал к коню, привязанному у дерева. И только проехав верст пять, он одумался. И никак не мог понять, какой силой девчонка заставила его сесть на коня и уехать против своей воли. Поразмыслив, решил, что глаза у девки колдовские.
ПОБЕГ
1
Темниковскнй воевода Василий Максимович Челищев готовился ко сну. Года четыре назад, сразу, как только сел на воеводство, заболели у него пятки. Какая невидаль — пятки, подумал воевода и лекаря звать не стал. Потом началась ломота в костях ниже колеи, а после заныли и колени. Да так заныли, что хоть ложись и помирай. Все ночи напролет Василь Максимыч мучился и отсыпался только днем, когда ноги болели меньше.
Лекарь натер их каким-то вонючим зельем, замотал овчинами и не велел открывать ноги до утра. Сколько уж мазей перепробовали, сколько натираний делали, а проку что? Может, эта вонючая смесь поможет? Лекарь ушел, воевода заложил под бороду край одеяла, плюнул на палец, придавил язычок пламени свечи. И верно — ноги ныть перестали, дрема сразу перешла в сон…
Вдруг загремело кольцо в двери. Да так сильно, что воеводу подкинуло на кровати будто от удара грома.
— И-ироды, умереть спокойно не дадут, — плаксиво заговорил воевода. — Кто та-ам?
— Василий, открой — дело спешное! — раздалось за дверью, и воевода узнал голос брата.
— Заходи-и, Змей ты Горыныч. Не заперто.
Брат толкнул дверь, вошел. За ним через порог шагнул подьячий Ондрюшка.
— Што это тебя черти носят, полуношник. Мне вставать не велено, телеса оголять нельзя, а ты…
— Не бранись, Василий. Доспишь потом.
— Что в твоей усадьбе до завтра подождать не может, а?
— Да не из усадьбы я. Из Москвы. Разве забыл?
— Совсем из головы вон. Ну и что там, в Москве?
— А то… Воеводе козловскому башку оттяпали.
— Как это… оттяпали?
— А так. Положили на плаху и…
— Так он же давний приятель мой. Сосед.
— И на это не посмотрели. Заворовался, говорят.
— Расскажи.
— Лучше вот это прочитай. Какой-то стервец челобитную накатал. Будто бы от дворян разных городов. Имен нет, токмо подписано — из города Козлова. Мне один дьяк список с челобитной сделал. Слово в слово; Держи, — и подал воеводе свиток.
— Я дюже глазами слаб. Пусть Ондрюшка чтет — у него глаза вострее.
Поделиться книгой: