Помоги проекту - поделись книгой:
Однако тысячи солдат и рабочих уже митинговали на улицах, требуя отставки Милюкова и Гучкова. Когда Петросовет велел им разойтись, большинство (в том числе впавший в уныние Федор Линде) послушалось. Но демонстранты продолжали нести плакаты с призывами: «Долой империалистическую политику!» и (как и следовало ожидать, более конкретно) «Долой Временное правительство!».
Такие лозунги отвечали настроениям делегатов большевистских райкомов. Таков был настрой левого крыла большевистской партии в ответ на интриги Временного правительства. Уже в тот же день, во время проведения Петроградской общегородской конференции, председатель Президиума Военной организации при Петроградском комитете большевиков Владимир Невский выступил за агитацию войск за захват власти Советами. Людмила Сталь просила своих партийных коллег не быть «левее самого Ленина», и делегаты в конечном итоге согласились призывать к «солидарности с резолюцией ЦК», что означало поддержку ленинской, довольно уклончивой формулировки.
Однако на следующий день тысячи демонстрантов вновь вышли на улицы, хотя солдат среди них было уже меньше. Это было очередным проявлением всплеска эмоций. Свержение правительства? Эта мысль все более укоренялась среди большевиков.
Ветер гонял по улицам сотни анонимных провокационных листовок. Можно было, наклонившись, достать их из-под ног и прочитать призывы, начинавшиеся словами: «Долой Временное правительство!». Среди большевиков ходили слухи, что их автором являлся Сергей Богдатьев, представитель левого крыла, рабочий Путиловского завода и кандидат в ЦК партии. Доблестные кронштадтские большевики решительно выступали за свержение правительства. Они заявили, что готовы в этом деле «в любой момент поддержать армию».
Во второй половине 21 апреля демонстрации прокатились по всей Москве. В столице рабочие вновь заняли Невский проспект, выкрикивая лозунги о необходимости покончить с Временным правительством. Когда их колонны проходили по проспекту, они разглядели другую демонстрацию с другими лозунгами, которая, как змея, извивалась вокруг Казанского собора – это была альтернативная демонстрация кадетов.
Кадеты воинственно скандировали свои лозунги: «Ура Милюкову!», «Долой Ленина!», «Да здравствует Временное правительство!»
В тени купола Казанского собора вспыхнули столкновения. Демонстранты использовали свои плакаты как оружие. Стороны набросились друг на друга. А затем эхом раздалось: тра-та-та!.. После начала стрельбы все в панике обратились в бегство. Погибли три человека.
В 3 часа дня, когда рабочие снова направились к Зимнему дворцу, генерал Лавр Корнилов, командующий Петроградским военным округом, приказал своим частям занять позиции на площади перед дворцом, в районе возвышавшейся там Александровской колонны.
Корнилов был кадровым военным из рода татар и казаков, был известен побегом из австро-венгерского плена в 1916 году. Он был воинственен, смел, прозаичен, жесток, храбр. Перед ним стояла незавидная задача восстановить дисциплину в войсках Петроградского гарнизона. Словно для того, чтобы продемонстрировать ему всю масштабность этой миссии, солдаты отнеслись к его приказу весьма пренебрежительно. Вместо этого они последовали указанию Петросовета не вмешиваться в события.
Корнилов по характеру был горяч, но он не был дураком. Он проглотил оскорбление, справился со своим гневом и смог избежать конфликтной ситуации, отменив свой приказ.
Попытавшись решить возникшую проблему с применением силы, Петросовет издал постановление о недопустимости несанкционированного военного присутствия на улицах. В эти апрельские дни данная директива явилась эффективным средством для прекращения уличных беспорядков. Вечером того же дня Исполком Петросовета проголосовал (тридцать четыре голоса за, девятнадцать – против) за то, чтобы принять «объяснения» Временного правительства по поводу «Ноты Милюкова», – это было равносильно отступлению.
Требовалось что-то предпринять в связи с погибшими активистами, кровь которых все еще взывала к отмщению. Вечером того же дня на заседании Исполнительной комиссии Петербургского комитета большевиков настроения за свержение правительства получили серьезную поддержку. Однако если ранее Ленин шокировал умеренных в рядах большевиков, то теперь он обескуражил ультралевых однопартийцев, охладив их пыл.
Принятая под его давлением резолюция от 22 апреля гласила: «Лозунг «Долой Временное правительство!» сейчас не верен», потому что на стороне революционного пролетариата пока еще нет большинства. Без этого большинства «такой лозунг либо есть фраза, либо объективно сводится к попыткам авантюристического характера». Ленин вновь повторил, что «только когда Советы рабочих и солдатских депутатов станут на сторону нашей политики и захотят взять власть в свои руки», он будет за переход власти в руки пролетариев.
В апрельские дни был дан важный (хотя и непреднамеренный) урок. Стало совершенно ясно, что у Петросовета больше власти над Петроградским гарнизоном, чем у Временного правительства или офицеров, хотел того Петросовет или же нет.
Всплеск революционных настроений в апрельские дни, вероятно, оказал существенное влияние на ситуацию не только в столице, но и во всей стране. На бескрайних просторах России рожденная в феврале жажда нового принимала весьма своеобразные формы, превращаясь порой в более серьезные попытки различных нацменьшинств официальным образом стать свободными. Нации и народности бурлили, добиваясь автономии.
Бурятская область в Сибири (населенная преимущественно сторонниками буддизма) была свидетелем многих волн российской иммиграции со времен постройки Транссибирской магистрали, которая в 1898 году была проведена до ее главного города, Иркутска. Не раз в последующие годы здесь происходили бурятские восстания против существовавших дискриминационных законов, бурятская область постоянно сталкивалась с шовинистическими культурными и политическими притеснениями со стороны царского режима. В 1905 году общебурятский съезд Иркутской губернии призвал к созданию органов самоуправления и выступил за развитие национальной культуры и бурятского языка. Он был подавлен. Теперь, с новой волной свободы, в Иркутске состоялся общенациональный съезд бурят, который проголосовал за независимость.
В Осетии, в горах Кавказа, местные жители созвали съезд для формирования органов самоуправления в новом демократическом государстве. На Кубани (регион юга России у Черного моря) Кубанская казачья рада (орган управления, который до последнего времени назначался царем) провозгласила себя высшей местной административной властью. Воодушевленные Февральской революцией и чувствуя, что она отвечает их собственным устремлениям, члены прогрессивного мусульманского джадистского движения создали в Ташкенте (Туркестан) Исламский совет, помогая демонтировать прежние правительственные структуры (которые уже были подорваны распространением местных Советов) и способствуя укреплению роли коренного мусульманского населения. В конце месяца Исламский совет созвал в Ташкенте первый Всетуркестанский съезд мусульман. Его 150 делегатов признали Временное правительство и единогласно призвали к предоставлению региону существенной автономии.
Подобные первые пробные шаги прогрессивного характера были отмечены не только в области государственности. Велась активная работа по подготовке Всероссийского съезда мусульман, к проведению которого призвали мусульманские депутаты Государственной думы сразу же после Февральской революции. Но еще до этого, 23 апреля, в Казани (Татарстан) был созван Всероссийский съезд мусульманок. Пятьдесят девять делегаток встретились с 300 женщинами-активистками, чтобы обсудить множество вопросов, в том числе ситуацию с шариатом, многоженство, права женщин, отношение к ношению хиджаба. Участие в этом форуме принял целый ряд политических и религиозных представителей, например, социалистка Зулайха Рахманкулова, двадцатидвухлетняя поэтесса Захида Бурнашева, богослов Фатима Латифия и эксперт по исламскому праву Лабиба Гусейнова.
Делегаты обсудили историческую специфику запретительных норм Корана. Даже многие сторонники общепринятых, освященных историей норм, интерпретируя коранические тексты, настаивали (вразрез с позицией консерваторов) на том, что женщины имели право посещать мечеть, что полигамия была допустима только в том случае (это было важным предостережением), если она являлась «справедливой» – то есть с разрешения первой жены. Выразив недовольство тем, что съезд одобрил эту прогрессивно-традиционалистскую позицию относительно многоженства, феминистки и социалистки делегировали трех своих представительниц, в том числе Захиду Бурнашеву, на Всероссийский съезд мусульман в Москве, который должен был состояться в следующем месяце, чтобы представить на нем свою альтернативу полигамии.
На съезде были приняты десять принципов, включая право женщин принимать участие в выборах, принцип равенства полов и необязательность ношения хиджаба. Характер дискуссий в ходе этого форума был, безусловно, джадистский, то есть левый. Это было характерным признаком того пламенного времени.
Петроград приходил в себя после подвигов Федора Линде. Сразу же после этих событий состоялась Седьмая Всероссийская конференция Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП (б) – официальное название партии большевиков с 1912 года), работавшая с 24 по 29 апреля. На ней Ленин добавил правую критику левых к своей левой критике в адрес правого крыла. По его словам, апрельские события не следует рассматривать как сражение. Скорее, это была возможность «мирной разведки сил наших врагов» – подразумевая под «врагами» Временное правительство. Как он выразился, Петроградский комитет в своем энтузиазме совершил «тяжкое преступление», «приняв немного левее».
Сталин был одним из тех немногих партийцев, кто, вначале придерживаясь более сдержанной, умеренной позиции, теперь голосовал за предложения Ленина. Против «Апрельских тезисов» по-прежнему последовательно возражал, среди прочих, Каменев, а также партийное меньшинство, придерживавшееся более правых взглядов, которое отстаивало принцип необходимости «контроля» Временного правительства. Тем не менее призыв Ленина «Вся власть Советам!» (как он был изложен в соответствии с поправкой Сергея Багдатьева и его сторонников, был принят подавляющим большинством голосов. Позиция Ленина заключалась в том, что необходимо бороться и против империалистической войны, и против «революционного оборончества».
Принимая во внимание, с каким ужасом были встречены предложения Ленина буквально три недели назад, это можно было считать существенным успехом. Ленинские акции в партии росли, и довольно быстро.
Однако партию большевиков вряд ли можно было назвать монолитной. Ленин почувствовал необходимость несколько притупить остроту своих требований в докладе «О текущем моменте», в котором были сделаны определенные уступки сторонникам Каменева, но даже он был принят всего лишь семьюдесятью одним голосом за при тридцати девяти голосах против и восьми воздержавшихся. В Центральном комитете партии правые большевики получили четыре места (из девяти), Лев Каменев получил пятое – этого было достаточно, чтобы иметь возможность подвергать Ленина суровой критике. Что касается Второго интернационала, который дискредитировал себя призывами к продолжению войны, то Ленин оказался практически одинок, предложив проголосовать за разрыв с ним.
И даже при таком исходе Ленин мог быть до определенной степени доволен результатами партийной конференции, завершившейся 29 апреля.
26 апреля Временное правительство обратилось к населению с полной эмоций декларацией, в которой честно признало, что, как показали апрельские события, ему не удалось контролировать ситуацию в стране. Оно призвало «представителей тех активных творческих сил страны, которые доселе не принимали прямого и непосредственного участия в управлении государством», поддержать его усилия.
Это было прямым обращением к Петросовету с предложением формального сотрудничества. Тот, однако, колебался, раздираемый спорами о том, как ему следует реагировать.
Положение Александра Гучкова, военного и морского министра, и ненавистного Павла Милюкова стало крайне шатким, и 29 апреля они подали в отставку.
В течение всего этого драматичного апреля Петросовет обращал особое внимание на бедственное положение различных революционеров, находившихся в эмиграции, которым воспретили вернуться на родину и законные основания для пребывания за границей которых в ряде случаев оказались под вопросом. Петросовет потребовал вмешательства правительства. Одна из последних задач Милюкова в качестве министра иностранных дел заключалась в том, чтобы, связавшись с англичанами и канадцами, вступиться за российского гражданина, который был задержан английскими властями и содержался в концлагере для интернированных в канадской провинции Новая Шотландия, поскольку союзники считали, что он представлял для них угрозу. Это был Троцкий.
Гучков считал, что сложившееся к этому времени «двоевластие» было неустойчивым, и пытался вместо него сформировать коалицию правых сил, объединяющую представителей буржуазии во Временном правительстве, «здоровые» элементы в армии (такие, как генерал Корнилов) и крупных предпринимателей. Привлечение Петросовета в эту коалицию, разумеется, не предполагалось. Но это не означало, что Петросовет знал, как ему поступать с той властью, которой он обладал. С его стороны было абсурдно брать на себя обязательство «контролировать» правительство, которое честно объявило, что оно не в состоянии управлять страной.
В тот день, когда Милюков и Гучков подали в отставку, Исполнительный комитет Петросовета с большим трудом отклонил вероятность коалиции с Временным правительством: двадцатью тремя голосами против двадцати двух. Местные Советы (в Тифлисе, Одессе, Нижнем Новгороде, Твери, Екатеринбурге, Москве, в других городах) по-прежнему были решительно настроены против участия социалистов в буржуазном правительстве. Между тем многие из придерживавшихся более левых взглядов (например, большевики) начинали относиться к Временному правительству просто
Наряду с этим усилилось давление со стороны определенных политических сил, выступавших за сотрудничество между Петросоветом и Временным правительством. Представители патриотических социалистических партий из стран-союзниц, которые олицетворяли собой международное левое крыло выступавших за примирение, настойчиво призывали Петросовет принять участие в работе правительства. Если выражаться в духе Циммервальдской конференции, это были социалистические патриоты. Они массово съехались в Россию, стремясь убедить русских продолжать воевать. Альбер Тома и Марсель Кашен из Франции, Артур Хендерсон и Джеймс О’Грэди из Великобритании, Эмиль Вандервельд и Луи де Брукер из Бельгии – все они разъезжали по стране и фронту и объединяли свои усилия с усилиями российского генералитета, ратуя за высокий боевой дух и, как выразился французский социалист Пьер Ренодель, за то, что теперь можно было, «не краснея», назвать «справедливой войной».
Большинство из тех, кого они пытались убедить, измотанные войной, проявляли либо равнодушие, либо враждебность. Но европейские визитеры не замечали этого. Однажды разыгралась поистине театральная сцена, когда Альбер Тома, обращаясь к толпе с балкона, пытался сопровождать свои малопонятные увещевания на французском нелепыми жестами, словно мим на детском празднике. Изображая кайзера, он закручивал воображаемые усы и душил воображаемую Россию. Ошибочно восприняв отвращение аудитории к этому фиглярству как похвалу, он завершил свое выступление приветственным помахиванием котелком.
Для рабочих, крестьян и солдат, которые поддерживали Советы и наряду с этим не были настроены категорически против правительства, было логичным предположить, что не было ничего плохого в том, чтобы социалисты вошли в состав этого правительства. Постепенно некоторые местные власти стали открыто высказываться за это. Ведь Керенский уже был членом правительства, разве не так? И Керенский был весьма популярен, не так ли? Так почему бы не последовать примеру Керенского?
В партии эсеров подобные настроения существенно усилились, что продемонстрировало углубление разногласий между левым партийным крылом и правым. Простые солдаты требовали, чтобы правительство вело войну «революционным образом». Воинские части в Петрограде (включая выступавший на стороне большевиков броневой автомобильный дивизион), приводя вышеупомянутые соображения, высказывались в пользу сотрудничества Петросовета с Временным правительством.
К этой разновидности левых умонастроений странным образом присоседились бесспорные правые социалисты. И если радикалы желали коалиции с правительством потому, что не доверяли Советам, то правые, включая многих «официальных» социалистов из числа умеренных и из состава Советов, были бы удивлены, если бы с Советами было покончено – в том случае, если бы власть теперь вновь была представлена в каком-либо традиционном виде.
Умеренные эсеры в Петросовете, несмотря на свою многочисленность, политически тяготели к меньшевистским вожакам. Разногласия между основными фракциями двух партий постепенно сглаживались, и меньшевики Федор Дан, Чхеидзе и Церетели являли собой другой тип лидеров, способных к решительным действиям, нежели большинство номинальных руководителей эсеровской партии. После своего возвращения в Россию даже уважаемый всеми Чернов, который традиционно относился к числу левых эсеров, довольно быстро присоединился к бывшим партийным противникам, таким как Абрам Гоц, и сторонникам «революционного оборончества». Он принял умеренный курс эсеровской интеллигенции (которая ранее занимала более правые позиции), выступая за консолидацию «революционных завоеваний» Февральской революции и против радикальных движений, которые могли спровоцировать контракции со стороны властей. Открыто осуждая дезорганизацию левых сил и считая, что управлять страной должны «представители имущих классов», Виктор Чернов выступал за сотрудничество между социалистами и кадетами и в поддержку Временного правительства.
Если не учитывать от всего отказывавшихся анархистов, а также большевиков, левых эсеров, левых меньшевиков и максималистов различных направлений, то можно было сделать следующее заключение: левые из числа левых и правые из числа левых начали движение к формированию коалиции.
Апрель завершился существованием правительства, утратившего контроль над ситуацией в стране, в котором не было военного и морского министра, а также наличием в Петросовете социалистов, приверженных успеху буржуазной революции, из институтов которой они по-прежнему были исключены; из этих институтов подавали в отставку и сами буржуа. Неудивительно, что в этих условиях Керенский предсказывал предстоящий хаос, всеобщее смятение, гибель. Он предупреждал своих коллег в Петросовете, что дезорганизация будет только усиливаться и что армия вскоре станет полностью недееспособной.
Таким образом, именно война явилась первопричиной того, что опасения сторонников «революционного оборончества» совпали с опасениями отечественных империалистов – и это отразилось в предсказаниях надвигавшегося краха, которые были озвучены Керенским.
Глава 5
Май: вынужденное сотрудничество
1 мая, всего через два дня после предыдущего голосования по данному вопросу, Исполком Петросовета вновь обратился к возможности формирования коалиции с Временным правительством. На этот раз сорока четырьмя голосами против девятнадцати при двух воздержавшихся было принято решение в пользу сотрудничества. Напрасно Юлий Мартов, как представитель крайне левой оппозиции в буржуазной революции, преданный идее независимости и дистанцированности от власти, яростно пытался доказать своим коллегам по меньшевистской партии, что участие в коалиционном правительстве «недопустимо».
Переговоры начались немедленно. Петросовет выдвинул условия для своей поддержки. Он настаивал на серьезной проработке вопроса о прекращении войны на основе принципа самоопределения без аннексий, на демократизации армии, введении контроля над промышленностью и распределением продукции, охране труда, введении налогов на богатство, формировании демократических органов местного управления; проведении аграрной политики, направленной на «передачу земли в руки трудящихся», на практических шагах по созыву долгожданного Учредительного собрания.
Некоторые из этих требований могли показаться достаточно радикальными и неприемлемыми для сторонников буржуазии, умолявших Петросовет присоединиться к ним в органе управления страной, но на самом деле выдвинутые условия отличались расплывчатостью формулировок, их временные рамки были растянуты, причем зачастую на неопределенно длительное время. Основной части меньшевиков и эсеров, а также их правому крылу, в первую очередь руководителям и представителям интеллигенции (в том числе множеству «разовых» радикальных элементов), стало казаться, что единственной альтернативой коалиции с Временным правительством было опасное усиление левого крыла. Имевшие значительный вес правые эсеры стремились подорвать позиции левых эсеров Петрограда и майской Петроградской конференции РСДРП меньшевиков, осудив их как «партийных большевиков». В новом печатном издании меньшевиков, газете «Воля народа», которая финансировалась Брешко-Брешковской, появилась статья о том, что выбор теперь «открыто и определенно был между присоединением к Временному правительству (что явится энергичной поддержкой государственного революционного правительства) и откровенным спадом, т. е. оказанием косвенной поддержки ленинизму».
В свою очередь, кадеты и правые силы, как продемонстрировали их дискуссии в феврале 1917 года, в качестве ответного шага добивались уступок со стороны социалистов. Кадеты потребовали как минимум четырех министерских постов в каком-либо кабинете министров. Что касается ключевого вопроса в отношении войны, то Временное правительство настаивало на том, чтобы Исполком Петросовета признал за ним высшую власть как единоличного органа управления армией.
Подход Петросовета к внешней политике и войне был, по мнению кадетов, слишком миролюбивым, но согласованная программа устроила кадетов в одном (и немаловажном) отношении: она позволяла армии вести как наступательные, так и оборонительные действия. Фактически с учетом падения международного престижа революционной России в связи с ее двусмысленной и неэффективной военной политикой даже многие члены Петросовета все менее активно выступали против организации наступательных боевых действий.
4 мая, в последний день переговоров о составе нового кабинета министров, в Петрограде был созван Первый Всероссийский съезд крестьянских депутатов. В тот же день в столицу вместе со своей семьей после затянувшегося отсутствия, вызванного интригами, полицейскими преследованиями, лишением свободы, из США вернулся Лев Давидович Бронштейн – Троцкий.
Троцкий запомнился как создатель и руководитель Петербургского Совета рабочих депутатов в 1905 году и имел среди левых сил большое влияние, хотя доверяли ему далеко не все. О нем много говорили, однако с интонациями определенного сомнения. Как вспоминала Анжелика Балабанова, космополитичная итальянско-русская социалистка, фактически примкнувшая к большевикам, принимая во внимание авантюристические теории Льва Троцкого, его склонность вести полемику резко и безжалостно, его колкий характер и неисправимое упрямство, «и большевики, и меньшевики относились к нему с затаенной враждой и недоверием». Она полагала, что отчасти это был «страх перед соперничеством»: Лев Троцкий всеми признавался ярким, блестящим оратором, способным разгромить любого оппонента, и входил в то время в состав выдающейся, но весьма малочисленной левой группы межрайонцев. Никто не решался сказать, на что он способен.
5 мая появилось новое правительство: второе Временное или первое коалиционное. Кроме князя Львова, который остался на посту министра-председателя и министра внутренних дел, расстановка сил изменилась. Среди новых министров были шесть социалистов и десять представителей других политических сил, в том числе кадет Михаил Терещенко, молодой миллионер, сахарозаводчик с Украины, который сменил Милюкова на посту министра иностранных дел. Терещенко был известным масоном, и в лихорадочной, полной слухов политической атмосфере тех времен за его назначением было легко заподозрить масонский заговор. Подобные спекуляции при спорах о революционных событиях 1917 года муссируются до сих пор. На самом деле (вне зависимости от того, был ли он назначен на эту должность по протекционистскому принципу или же нет) Михаил Терещенко смог выполнить практически невозможную задачу: выстроить рабочие отношения как с союзниками, так и с Петросоветом.
В состав нового правительства вошли следующие социалисты: «народный социалист» А. В. Пешехонов, отвечавший за поставки продовольствия; два меньшевика, И. Г. Церетели (министр почт и телеграфов) и М. И. Скобелев (министр труда), и три эсера – В. М. Чернов (министр земледелия), П. Н. Переверзев (министр юстиции) и, безусловно, самый важный, новый военный и морской министр (и еще один знаменитый масон) Александр Керенский.
На пленарном заседании Петросовета шесть министров-социалистов обратились к нему за поддержкой в формировании коалиционного правительства – и Петросовет предоставил ее. Только организованная левая оппозиция – большевики – выступила 100 голосами против.
Именно в этот момент в зале Таврического дворца под восторженные аплодисменты появился Лев Троцкий.
При виде его новый министр труда Скобелев выкрикнул: «Дорогой и любимый учитель!»
Лев Троцкий начал выступать. Сначала он был вынужден сделать паузу: великий оратор был сам не свой, его била нервная дрожь. Все собравшиеся стихли, чтобы выслушать его. Он наконец собрался с силами, обрел уверенность и предложил свое видение сложившейся ситуации.
Троцкий вознес революцию до небес. Он указал на то, какое влияние она оказала и все еще продолжала оказывать на все человечество, и подчеркнул, что русская революция должна в конечном итоге стать прологом мировой революции.
Затем время дифирамбов вышло, и Троцкий перешел к горьким лекарствам. «Я не могу скрыть, – заявил он, – что со многим из того, что сейчас происходит, я не согласен».
Резко, с растущей уверенностью, он осудил вхождение социалистов в правительство и отметил, что коалиционное правительство не избавит от двоевластия. Он напомнил на заседании о «трех революционных заповедях: недоверие к буржуазии, контроль над собственными вождями и доверие к собственной революционной силе». Он обратился к притихшему залу: «Что же мы рекомендуем?» И ответил: должно быть не двоевластие, а
«Следующим вашим шагом, – заявил он, – будет передача всей власти в руки Советов». Эта формулировка вполне могла быть ленинской.
Когда Лев Троцкий покидал зал, ему аплодировали еще более бурно, чем когда он входил, – хотя большевики при его словах и насторожились.
Неудивительно, что через пять дней после триумфального выступления Троцкого Ленин предложил межрайонцам место в редакции газеты «Правда» – в том случае, если они присоединятся к большевикам. Он сделал аналогичное предложение даже левым меньшевикам-интернационалистам. Их лидер Мартов после длительной задержки и без особого содействия со стороны своих петроградских товарищей вернулся в столицу России, как и Ленин, на поезде (но значительно более длинном).
Со своей стороны, Троцкий, хотя, в принципе, больше и не возражал против такого объединения сил, однако не мог согласиться
С 7 по 12 мая в Петрограде была проведена первая Общероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП. В самый разгар ее работы в ней приняли участие левые лидеры меньшевиков Мартов, Павел Аксельрод и Александр Мартынов.
Как Мартов признался одному из своих друзей, он был потрясен тем, что его партия совершила «величайшую глупость», присоединившись к правительству даже без его обязательств прекратить войну. На конференции за день до его появления на ней уже был подтвержден этот принцип, и теперь его товарищей по эмиграции, интернационалистов, жестоко раскритиковали по вопросу «оборончества», поскольку Ираклий Церетели решительно высказывался в пользу выработки политической платформы оборонческого характера. Поддержать эти решения отказалась лишь небольшая группа меньшевиков-интернационалистов.
Когда Мартов попытался выступить с трибуны, все присутствовавшие недовольно загудели. Левые, ужаснувшись, осознали, что они оказались в изоляции. В Петрограде некоторые из левых меньшевиков, такие, например, как Юрий Ларин (он также был из числа межрайонцев), высказывались за выход из партии. Мартов решил вместо этого остаться в партии в составе оппозиционного блока, надеясь за время, оставшееся до партийного съезда, проведение которого планировалось в июле, завоевать доверие большинства партийцев.
Ставки были высокими; задачу, которую поставил перед собой Мартов, решить было чрезвычайно сложно. «К черту его! – кричали делегаты. – К черту! Не желаем слушать его!»
Несмотря на острые разногласия по вопросу возможного сотрудничества с кадетским правительством, оба крыла партии пока еще придерживались единой позиции в отношении того, что сам пролетариат не мог взять власть в свои руки. В тактическом плане эта доктрина обеспечивала меньшевистскому руководству (в первую очередь из числа умеренных) определенную (пусть даже несколько абстрактную) возможность сохранить политическое лицо.
Недавно примкнувший к большевикам Федор Дан с уважением относился к московским меньшевикам, считая их «старшими, мудрыми, начитанными товарищами», «весьма опытными рабочими», «рабочей аристократией» с впечатляющими знаниями и опытом – и наряду с этим отмечал, что их «революционный пыл охладился». Во время обсуждения на заводе «Апрельских тезисов» эти меньшевики, конечно же, высказывались против передачи власти Советам. Они детально, приводя различные цитаты, доказывали, что страна еще не была к этому готова, что «до того, как рабочие придут к власти, им еще придется многому научиться».
Как вспоминал Дан, «собрание внимательно выслушало всех докладчиков, однако уделило мало внимания меньшевистским аргументам о социалистической и буржуазно-демократической революции, которые подкреплялись цитатами из произведений Бебеля и Маркса… Большевики говорили более доступно: мы должны сохранять и укреплять власть, которую мы завоевали во время революции, ни в коем случае нельзя отдавать ее буржуазии; мы не должны ликвидировать Советы как органы власти, но должны передавать им власть».
Напряженность в стране с каждым месяцем нарастала. Среди солдат, рабочих и, самое главное, крестьян усиливались тревожные настроения и опасная озлобленность. Это по большей части пока еще не принимало явно политизированные формы, однако такая тенденция была чревата всплеском насилия.
В провинциях крестьянские выступления стали происходить все чаще, и это был весьма тревожный фактор. «Россия, – говорилось в печатном органе кадетов, газете «Речь», – превратилась в некий сумасшедший дом». Группы возмущенных крестьян, среди которых зачастую были и солдаты, грабили усадьбы, и это тоже случалось все чаще и чаще. Солдаты, несмотря на театрализованные проклятия и просьбы военного и морского министра Керенского, продолжали массово дезертировать. Дезертиры заполонили деревни и города. Искалеченные войной, пережившие психологическую травму, преступившие, по сути дела, закон, многие из них теперь стремились выжить, чтобы быть вовлеченными в новые ужасные дела.
И они были не единственными в своем роде. Уровень преступности резко пошел вверх: в этом году в Петрограде было гораздо больше убийств, чем в прошлом, некоторые были совершены словно напоказ и отличались особой жестокостью, что вызвало ужас и панику среди горожан. Дезертиры ворвались в дом на Лесной улице, задушили слугу и жестоко избили юношу, после чего забрали все деньги и ценности. Молодая женщина из десятитысячной китайской общины была обнаружена зарезанной, с выколотыми глазами. Представители средних классов паниковали в первую очередь: они чувствовали себя более уязвимыми, нежели состоятельные граждане, которые могли обеспечить себе защиту, и нежели те, кто проживал в пролетарских кварталах, где рабочая милиция проявила себя гораздо действеннее, чем городская. Неудивительно, что в этом месяце, по выражению газеты «Петроградский листок», «был резкий всплеск» самосудов. В издании «Газета-копейка» даже появилась регулярная колонка под названием «Сегодняшние самосуды».
Такие же настроения крайнего недовольства, какие царили среди солдат (хотя в целом более политизированные), наблюдались и среди рабочих. Забастовки множились с головокружительной скоростью – и не только в Петрограде или среди заводских рабочих, которые обычно попадали под влияние агитации. Например, в городе Рославль Смоленской губернии объявили забастовку продавцы галантерейных товаров. Это были в основном молодые еврейки, которые еще до 1905 года отличались воинственностью. Они выступили за восьмичасовой рабочий день, 50-процентное увеличение заработной платы, двухдневные выходные, оплачиваемый отпуск. Был и ряд других требований. И они добивались своего отнюдь не в угодливом тоне.
13 мая Кронштадтский Совет объявил себя единственной властью на острове. Он объявил, что не признает коалиционное правительство и будет связываться исключительно с Петросоветом. Это решительное отрицание двоевластия (явившееся результатом сильного влияния местных большевиков) было раскритиковано ЦК большевистской партии как авантюризм. ЦК настаивал на том, что сейчас было не время для организации боевых действий по захвату власти. В одной из листовок Ленин писал, что большевики должны «сделать [себя] свободными от господствующей
Ленин достаточно долго уговаривал их – но безрезультатно. К 26 мая этот вопрос так и не решился, несмотря на обращение Петроградского Совета к Кронштадтскому Совету. Это потребовало вмешательства Льва Троцкого, который 27 мая выработал компромисс, позволивший Кронштадтскому Совету, сохранив лицо, пойти на уступки. И даже после этого данный орган остался единственной эффективной властью на острове.
В эти пьянящие дни, когда коалиционное правительство боролось за то, чтобы не потерять контроль над ситуацией в стране, у ее критиков «слева» были проблемы в обеспечении контроля над своими собственными сторонниками.
Многочисленные нации бывшей Российской империи чувствовали новые возможности, открывавшиеся перед ними.
С 1 по 11 мая в Москве состоялся Всероссийский съезд мусульман, инициатором которого выступила мусульманская фракция Государственной думы. В столицу прибыло девять сотен делегатов от мусульманского населения – башкиры, осетины, турки, татары, киргизы и многие другие.
Почти четверть из них были женщины, в том числе депутатки от женского мусульманского съезда в Казани. В президиуме (из двенадцати человек) была одна татарка, Селима Якубова. Когда один из мужчин спросил, с какой это стати мужчины должны предоставлять женщинам политические права, Селима Якубова ответила ему: «Вы слушаете представителей духовенства и не возражаете им, вы действуете так, словно можете предоставить нам права. Вместо этого мы сами возьмем их!»
Съезд был посвящен нескольким острым вопросам. Однако сильная по своему содержанию программа женских прав была принята. Кроме того, поскольку на съезде были представители левых сил, была запрещена (пусть только символически) полигамия. Выступив против могущественной татарской буржуазии в вопросе экстерриториальной культурно-национальной автономии и против ее панисламских устремлений, съезд проголосовал за федералистскую позицию этой автономии. Это вполне могло способствовать (и действительно способствовало) укреплению призыва к национальному освобождению.
Подобные требования росли и ширились. 13 мая состоявшийся в Семипалатинске (провинциальный населенный пункт на границе с Китаем, где проживали в основном кочевники) киргизско-казахский съезд послал приветствие Петросовету, выразив свою с ним солидарность. Этот съезд также подтвердил свое право на «культурно-национальное самоопределение» и «политическую автономию». В Финляндии Февральская революция активизировала стремление к автономии – а возможно, и к нечто большему. Правительство в Петрограде просило финнов подождать созыва Учредительного собрания, иначе они могли подать плохой пример для других национальностей. В Бессарабии был созван съезд молдавских крестьян. Левые, доминировавшие в новой Молдавской национальной партии, требовали «самой широкой автономии». В период с 18 по 25 мая в Киеве состоялся Первый Всеукраинский военный съезд. В нем приняли участие более 700 делегатов, которые представляли миллион человек как с фронта и флота, так и с тыла. Это был весьма решительный голос для национального самоопределения.
По сообщению меньшевистского журнала «Рабочая газета», теперь, после революции, «Временное правительство полностью отрезало себя от империалистических влияний» и направлялось к «всеобщему миру». 6 мая издание Советов газета «Известия», в спокойном тоне оповестив о необходимости продолжения войны, наряду с этим заявила, что русские «могут меньше всего делать это… с их энергией и мужеством… и в твердой уверенности, что их героические усилия не будут использованы для зла… [но] с той же целью – защитить революцию и как можно скорее обеспечить всеобщий мир».
На фоне этих призывов, подводящих законную базу под идею продолжения войны, коалиционное правительство осознавало, что его международная репутация (особенно среди союзников) в значительной степени зависела от того, насколько заметны будут его военные усилия. В этом вопросе наблюдалось очевидное противоречие, поскольку, продолжая выступать в поддержку войны, коалиционное правительство проявляло явный цинизм. Для многих социалистов (искренни они были в данном вопросе или же нет) это психологическое испытание было тяжелым, зачастую даже трагичным. И оно стало для них еще более болезненным в связи с подготовкой правительством нового наступления на фронте.
11 мая Александр Керенский издал приказ по армии и флоту о правах военнослужащих, «Декларацию прав солдата». Этот приказ во многом повторял содержание Приказа № 1 (что было необходимой уступкой общественному мнению), однако, что было крайне важно, восстанавливал на фронте авторитет офицеров. Новый приказ предусматривал возможность назначать и увольнять младших офицеров без участия солдатских комитетов, а также право применять телесные наказания. Большевики сразу же раскритиковали это унизительное возвращение прежних традиций, назвав документ «Декларацией бесправности солдата».
Керенский был прирожденным артистом. Он отправился на фронт, чтобы агитировать войска за готовившееся наступление. Это была идеалистическая и гротескная пропагандистская кампания.
На передовой, у окопов, искореженных артиллерийскими разрывами, «главноуговаривающий» (как прозвали Керенского) проявил все свое актерское мастерство. Он, улыбаясь, в безупречной псевдовоенной форме продирался через фронтовое дерьмо, грязь и кровь. Он собирал вокруг себя солдат, горячо хвалил их, смотрел им в глаза. Он стремился добиться всего, что только могло от него зависеть. Забираясь на ящики из-под снарядов, пни, на капоты разбитых военных машин, он произносил перед войсками свои яркие речи, требуя жертвенности и доводя себя при этом порой до такого напряжения, что иногда падал в обморок.
Некоторым образом и некоторое время все это работало. Когда Керенский приезжал на фронт, солдаты бросали ему цветы. Они носили сиявшего от восторга вождя на плечах. Когда он призывал их пожертвовать собой, они отвечали согласием. Когда он взывал к ним: «Еще одно, последнее усилие – и наступит мир!» – они молились и плакали.
По крайней мере, некоторые из них. Солдатские восторги при встрече с ним были искренними, но они не были ни глубоко осознанными, ни долговременными. Керенский был убежден, что армия готова к наступлению и что она желала наступать – но на самом деле это было не так. Прозорливые офицеры (к которым относился и генерал-адъютант Брусилов, сменивший 22 апреля генерал-адъютанта Алексеева на посту Верховного главнокомандующего) знали это.
Кроме того, Керенский выступал только перед вполне определенной солдатской аудиторией. Его берегли от встреч с теми, кто мог каким-то образом навредить ему (если не хуже). Он ораторствовал, затем уезжал, наркотическое опьянение от его выступления проходило – и солдаты вновь оставались в нескольких метрах от вражеских позиций, в леденящей грязи, под прицелами пулеметов. Несмотря на его блестящие речи, иногда его перебивали. Масштабы дезертирства по-прежнему были громадными, привычка бунтовать в солдатской среде была неистребима. Антивоенная агитация (со стороны большевиков и некоторых других политических сил) не прекращалась.
Старая гвардия, армейская элита, была разочарована тем, как ведется война и как размываются прежние армейские устои. В первый же день после своего назначения на должность Верховного главнокомандующего генерал-адъютант Брусилов встретился с высшим командованием Ставки. Их «холодный прием», как он вспоминал позже, был весьма ощутим. Для этих чопорных, консервативных офицеров готовность Брусилова сотрудничать с солдатскими комитетами делала его в их глазах предателем. Он крайне удивил старших офицеров, попытавшись продемонстрировать свой демократизм: по прибытии он приветствовал рядовых, протягивая им руку. Испуганные солдаты, отвечая на рукопожатие, неловко перехватывали свое оружие другой рукой.
Тем не менее, независимо от низкого морального духа войск, неверия высшего командования в возможный успех и дезертирства рядового состава, подготовка к наступлению продолжалась. Наряду с этим продолжали вызревать и предпосылки к будущему восстанию.
Первый Всероссийский съезд крестьянских депутатов состоялся в Петрограде в мае 1917 года, продолжаясь почти месяц. Около половины из 1200 делегатов были с фронта, что отражало масштаб участия крестьянства в войне.
329 делегатов не имели никакой партийной принадлежности. Большинство из 103 социал-демократов были меньшевиками. Больше всего было представителей от эсеров – 537 человек, что было вполне объяснимо для страны с преимущественно крестьянским населением. Даже не располагая абсолютным большинством, они могли проводить политику поддержки коалиции с Временным правительством, а также политику в отношении войны и мира и по национальному вопросу. Однако отражением настроений раздробленности и консерватизма в стране являлось то, что такие победы не всегда достигались легко.
Поделиться книгой: