Помоги проекту - поделись книгой:
15 марта печатное издание Петросовета «Известия» опубликовало «Декларацию прав солдата», которая незадолго до этого была принята в солдатской секции Петросовета. Этот документ положил конец ненавистной и унизительной системе военной кабалы, существовавшей при царском режиме. Отныне не было обязательного отдания чести, цензуры писем, было отменено право офицеров налагать дисциплинарные взыскания. Декларация предоставляла солдатам право избирать представительные комитеты. Для консерваторов это означало подрыв устоев русской армии.
Совершенно очевидно, что вопросы о вооруженных силах, о военной службе, о полицейской деятельности, о народных дружинах являлись ключевыми для создания и упрочения власти – хотя складывалось впечатление, что эсеры игнорировали их (во всяком случае, газета эсеров «Дело народа» не освещала обсуждения данных проблем). В свою очередь, кадеты подчеркивали необходимость создания городской милиции для обеспечения правопорядка, причем в срочном порядке, чтобы заменить отряды добровольцев. В то же время некоторые из радикалов начали присматриваться к той важной роли, которую в феврале сыграли вооруженные рабочие отряды, а также к их отношению к солдатам.
Еще 8 марта меньшевистская «Рабочая газета» утверждала, что, хотя надежные и желательно избранные гражданами силы полиции и являлись насущной необходимостью, формирование милиции (под которой понимался «
Ни Приказ № 2 (изданный для «смягчения» Приказа № 1), ни «Декларация прав солдата» не смогли сгладить остроту сословных противоречий между солдатами и офицерами. Как сетовал в письме домой один молодой капитан, «между нами и солдатами – бездна». И теперь эта бездна таила в себе серьезную опасность. У солдат появилась новая черта: непокорство, открытое негодование, стремление «отомстить за столетия рабства». Все это зачастую проявлялось в убийствах на фронте не пользовавшихся любовью офицеров.
Безусловно, некоторые партийные функционеры пытались политизировать армию, но в большинстве случаев то, что называли «окопным большевизмом», просто вызывало отвращение у солдатской массы и неприязнь у офицеров, которые не испытывали желания воевать и умирать на ненавистной войне. После февральских событий масштабы дезертирства резко возросли. Рядовые просто-напросто покидали окопы с оружием в руках (не бросая его) и возвращались в города и деревни, обратно к своим домам и полям.
Несмотря на отчаянные попытки добропорядочных граждан пробудить дух воинственного патриотизма, на фоне усиливавшихся антивоенных настроений дезертиры подчас не испытывали никакого стыда. «На улицах полно солдат, – жаловался в середине марта один чиновник из города Пермь. – Они пристают к солидным дамам, катаются с проститутками и ведут себя на публике как хулиганы. Они знают, что никто не осмелится наказать их».
17 марта Ленин объявил, что план Мартова являлся его «единственной надеждой» вырваться из Швейцарии, где он оказался взаперти. Он вполне отдавал себе отчет в том, что если он организует поездку с помощью Германии, то может быть обвинен в измене (со временем именно так и произошло). Что касается Временного правительства, то Павел Милюков заявил, что любой, кто въедет в страну подобным образом, будет подвергнут судебному преследованию. Несмотря на это, Ленин заявил, что он был готов вернуться в Россию «хоть через ад».
При посредничестве Швейцарской социалистической партии Ленин попытался свести к минимуму опасность кажущегося «братания» с немецкими властями, настаивая на отсутствии во время поездки паспортного контроля, каких-либо остановок или расследований, а также на том, чтобы немцы не интересовались разными подробностями, касавшимися пассажиров. «Пломбированный вагон» фактически не был никак опломбирован. Гораздо более удивительным было то, что он являлся экстерриториальным, недействительным в правовом отношении железнодорожным подвижным составом.
21 марта посольство Германии приняло все условия Ленина. С любезного разрешения Рейха Ленин и группа других революционеров отправились на родину.
Учитывая бестолковую организацию Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, диапазон его деятельности и его неловкость по поводу предоставленной ему власти, совершенно удивительно, что он еще имел какое-то влияние на происходившие события. Тем не менее разочарование Временного правительства в связи с действиями его конкурента по власти было вполне оправдано: заявления Петросовета были способны оказывать непосредственное влияние на государственную политику, прежде всего в отношении войны.
Уже 14 марта Петросовет издал манифест, написанный при содействии знаменитого левого писателя Максима Горького. Этот документ призывал установить справедливый мир, а «народы мира» – «взять в свои руки вопрос войны и мира» и «противостоять захватной политике господствующих классов».
Международный резонанс на этот пропагандистский шаг был ничтожным. Однако в России манифест имел весьма заметное агитационное воздействие, призывая к отказу от аннексий и контрибуций, что казалось шагом к миру. На ряде солдатских собраний данный манифест был одобрен, и уже через неделю Петросовет по рекомендации солдатских депутатов официально принял это «революционное оборончество» в качестве своей позиции.
Подобного рода призыв к миру при сохранении революционной Россией за собой права на оборону таил в себе определенную двусмысленность, оставляя для нее возможность продолжать (и даже активизировать) военные действия. Тем не менее Декларация Петросовета была отвергнута правыми кадетами, такими как Павел Милюков (который теперь занимал пост министра иностранных дел), как исходя из патриотизма, так и потому, что он верил, что свержение самодержавия придало новые силы и России, и ее армии. Он считал, что теперь страна могла бы вполне эффективно сражаться, если бы только это ей было разрешено.
23 марта, давая интервью, Павел Милюков отметил в этой связи, что он рассчитывал на проведение мирной конференции, чтобы подтвердить претензии России на украинскую часть Австро-Венгерской империи, и что он ожидал исполнения давней русской мечты о приобретении Константинополя и Дарданелл. Несмотря на всю абсурдность его утверждений о «пацифистской сути» данных высказываний, это было очевидной провокацией, и Петросовет был спровоцирован должным образом. В ответ на возмущение, высказанное Петросоветом, 27 марта Временное правительство было вынуждено выступить с заявлением о целях войны, которое оказалось весьма схоже с позицией, изложенной Петросоветом: в заявлении Временного правительства было упоминание и «права наций на самоопределение», и (закамуфлированный) отказ от претензий на турецкие и австрийские территории. Но неисправимый Павел Милюков вразрез с официальной линией открыто заявил изданию «Манчестер гардиан», что ничто не может изменить обязательств России (даже крайне «революционной») перед своими союзниками. Петросовет на сей раз отреагировал более эмоционально. Его руководители (прежде всего Виктор Чернов, Глава и основной идеолог эсеров, который вскоре вернется в Петроград) настаивали на том, что заявление Временного правительства от 27 марта, которое было выдержано в совершенно ином тоне, чем высказывания министра иностранных дел, должно быть направлено союзникам в качестве «дипломатической ноты». Под давлением Александра Керенского, который являлся ярым противником Павла Милюкова, Временное правительство посчитало необходимым именно так и поступить. Однако противостояние между Петросоветом и Временным правительством по данному вопросу на этом не закончилось, оно было лишь временно отложено.
В тот же день, когда было опубликовано заявление Временного правительства, на вокзале Цюриха пестрая группа революционеров села на поезд, проверила свой багаж, приготовила продукты в дорогу. Среди этих пассажиров было шесть членов еврейской социалистической партии «Бунд», трое сторонников Льва Троцкого и девятнадцать большевиков. В этой группе были революционеры-«тяжеловесы»: Ленин и Крупская; Григорий Зиновьев, вечно взъерошенный интеллигент-труженик, которого считали приспешником Ленина; Злата Лилина, большевистская активистка, мать младшего сына Зиновьева – Стефана. В этом же поезде ехал замечательный человек и противоречивый польский революционер Карл Радек. Была здесь и Инесса Арманд, франко-русская коммунистка и феминистка, писатель и музыкант, близкий друг и товарищ Ленина, с которым, по слухам, ее уже давно связывали далеко не платонические отношения.
На швейцарской границе эмигранты пересели в специальный поезд, и поездка по Германии началась. Ленин целыми часами писал и строил различные планы, прерываясь лишь поздно вечером, чтобы пожаловаться на шумных соседей. Чтобы покончить с многоголосой толпой перед туалетом, он установил систему выдачи билетов для его посещения: по прямому предназначению и для того, чтобы покурить в пропорции три к одному. Как сдержанно пишет в своих воспоминаниях Карл Радек, «это, естественно, вызвало дискуссии о ценности человеческих потребностей».
Поскольку вагон действительно не был «опломбирован», на каждой остановке поезда немецкие власти были озабочены тем, чтобы воспретить местным социал-демократам общение с хорошо всем известным (и не желающим этого общения) Лениным. Тот, в свою очередь, сам попросил своих товарищей передать одному настойчивому работнику профсоюза его просьбу «пойти к чертовой бабушке».
Пока поезд двигался по территории Германии, в России Каменев и Сталин объединили свои усилия на Всероссийском совещании партийных работников.
Тем самым они выступили против (по мнению некоторых большевиков) условной поддержки Временного правительства, а скорее всего, против «революционного оборончества». Старый большевик, москвич Виктор Ногин, который позже стал относиться к умеренному крылу большевистской партии, теперь же утверждал: «Мы сейчас должны говорить не о поддержке, но о
Сразу же по прибытии в город 21 марта Ираклий Церетели произнес речь, которая явилась совершенно явным правоменьшевистским анализом истории и выражением позиции руководства партии к отношениям Петросовета с Временным правительством. Он также предупредил о недопустимости чрезмерного радикализма. Он поздравил рабочих с тем, что они не пытались осуществить пролетарскую революцию – он считал это таким же
«Вы поняли, что происходит буржуазная революция, – продолжал он. – Власть находится в руках буржуазии. Вы передали эту власть буржуазии, но в то же время вы стояли на страже вновь обретенной свободы… Временное правительство должно обладать полной исполнительной властью, поскольку эта власть укрепляет революцию».
Меньшевики пользовались уважением многих партийных функционеров, однако Церетели, Чхеидзе, Скобелев и другие партийные руководители никоим образом не могли выражать общего мнения. Через две недели слухи о намерении меньшевистских руководителей достичь примирения, об их склонности к «оборончеству» и политической умеренности дойдут до Юлия Мартова, известного левого меньшевика, пока еще находившегося в эмиграции, и заставят его «мучиться сомнениями» и надеяться, что это слухи, не внушающие доверия.
Однако в Петрограде это было воспринято как предложение Ираклия Церетели о единстве, которое рассматривалось большевиками.
На следующий день после того, как в Петрограде началось Всероссийское совещание партийных работников, открылось Всероссийское совещание Советов, которое весьма впечатляюще свидетельствовало о распространении советской власти: на нем было представлено 479 делегатов из 138 местных Советов, семи армий, тринадцати тыловых и двадцати шести фронтовых частей.
В это время наблюдалась полная путаница в названиях: в России в этом году было изобилие комитетов, собраний, конгрессов, постоянных и временных. Митинги множились до бесконечности. Это первое совещание Советов проводилось отчасти для того, чтобы подготовить первый съезд Советов, который должен был состояться в июне. Петросовет, у которого теперь делегаты были по всей стране, фактически стал Всероссийским советом рабочих и солдатских депутатов. После совещания Советов выросший в размерах Исполнительный комитет Петросовета, ответственный за принятие повседневных решений и управление делами, теперь включал представителей из провинций и был официально переименован во Всероссийский центральный исполнительный комитет, или ВЦИК. Могло быть использовано любое из этих названий.
Что касается меньшевиков, то именно на совещании Советов Ираклий Церетели оставил свой след, координируя дискуссии, внедряя новые профессиональные методы и закрепляя принцип «постольку-поскольку» и концепцию силового революционного оборончества. Он заявил: пока народы других стран не свергнут свои правительства или же не заставят их изменить свою политику, «русской революции следует вести борьбу против внешнего врага с той же храбростью, которую она продемонстрировала в борьбе против внутренних врагов». Что касается реакции большевиков, то Лев Каменев взамен выдвинул идею о том, что в интернациональном плане партия настаивает не на защите страны, а на необходимости экспорта революции, превращения русского опыта в «пролог для восстания народов всех воюющих стран».
Его позиция была, скорее всего, вопросом конъюнктуры и честолюбивых устремлений, чем проявлением какой-либо принципиальной конкретной политики. Тем не менее Лев Каменев проиграл Ираклию Церетели 57 голосами против 325. В то время как большевистские лидеры все более склонялись вправо, некоторые другие социалисты в Петросовете – влево. Таким образом, обеим группировкам предоставлялась возможность изыскать некий компромиссный вариант. Что касается отношений между Петросоветом и Временным правительством, то официальная позиция Петросовета, выработанная меньшевиком Стекловым, заключалась в следующем: мы настаиваем на тщательном контроле за тем, чтобы удовлетворенный Лев Каменев отозвал альтернативную резолюцию большевиков.
Для сближения позиций обеих сторон оставались считаные дни.
29 марта «пломбированный вагон» через Штутгарт и Франкфурт прибыл в Берлин. Оттуда он направлялся к балтийскому побережью. В течение всей поездки по территории Германии Ленин писал. Уединившись в своем купе, подкрепляясь прохладительными напитками из полузапретного вагона-ресторана, он писал и писал в то время, как лесные массивы и города мелькали за окном. Таким образом, в марте 1917 года в поезде без гражданства родилось то, что станет известно как «Апрельские тезисы».
У суровых берегов полуострова Ясмунд в Германии, в городке Засниц, путешественников ожидал шведский пароход. Наступили сумерки, когда они оказались на шатких сходнях, ведущих к шведскому городу Треллеборг. Журналисты жадно следили за их поездкой. Мэр Стокгольма приветствовал группу революционеров – после чего та продолжила поездку до шведской столицы, где Ленин ходил по магазинам за книгами (осуждая своих товарищей, которые закупали одежду), найдя время для участия в собрании русских левых.
В последний день первого «полного революционного» месяца в России (февраль – март 1917 года) большевики сели на традиционные финские салазки и поскользили по хрустящему снегу из Стокгольма в Финляндию, пока еще на русскую территорию.
Глава 4
Апрель: блудный сын
Монархические идеологи и истово верующие, такие как сторонники «черной сотни», затаились и вынашивали планы, ожидая своего времени. Первые дни революции были примечательны тем, насколько глубоко затаились и как многочисленны были эти ультраправые элементы. Большинство видных деятелей «черной сотни» покинули страну или же были арестованы сразу после Февральской революции. На свободе остался лишь эксцентричный Владимир Пуришкевич, достаточно бессильный и беззубый, которого новая власть готова была терпеть. Политический спектр Петрограда сместился влево и был теперь представлен в основном радикалами, как умеренными, так и правыми. В те дни все являлись (или же утверждали, что являлись) социалистами. Никто не хотел быть буржуа.
До революции кадеты были партией, которая порой даже поддерживала либерализм и которую за это преследовали реакционные круги, порождая в ее рядах героев-мучеников. Апрель 1917 года они начали с новыми силами, организовав съезд, на котором было провозглашено, что Россия должна быть демократической республикой. Но теперь история (и революция) вынудила их стать консерваторами. Павел Милюков, представитель правого крыла партии, несколько выпадал из числа партийных сторонников данного курса, являя собой образец приверженца слабого либерализма в смутные времена.
Однако на данный момент, когда начался апрель, даже далеко не все левые единодушно объявляли себя врагами Временного правительства. Это произойдет лишь тогда, когда «пломбированный вагон» прибудет из Финляндии.
2 апреля большевикам стало известно, что на следующий день Ленин прибудет в Петроград. Приезжал их вождь. Они принялись смешно готовиться к его встрече. На следующий вечер на небольшой железнодорожной станции поселка Белоостров, на границе Финляндии и России, поезд с Лениным ожидала избранная группа большевиков: Коллонтай, Каменев, Шляпников, сестра Ленина Мария и еще несколько человек.
Они оказались не единственными, кто услышал о возвращении Ленина. На перроне скопилось около сотни рабочих, нетерпеливо поджидавших неторопливо пыхтевший поезд. Криками вызвав Ленина из вагона, они с ликованием прошествовали с ним на своих плечах (паровоз эти полчаса пыхтел, стоя у платформы). «Осторожно, товарищи», – смущенно бормотал он. Наконец Ленина спустили на землю, и он с облегчением вернулся в поезд к своим взволнованным и пребывавшим в шоке коллегам по партии.
Ленин старался внимательно следить за статьями своих товарищей о войне и Временном правительстве. «Едва войдя в купе и усевшись на диван, – вспоминал выпускник гардемаринских классов, большевик из Кронштадта Федор Раскольников, – Владимир Ильич тотчас накинулся на Каменева: «Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали». Таким образом он поприветствовал своего старого товарища.
Революционеры возвращались домой, за окнами в сгущающихся сумерках мелькал пейзаж. «Есть ли угроза ареста?» – неуверенно спросил Ленин. Те, кто встречал его, лишь улыбнулись в ответ. И он скоро поймет, почему.
Когда поезд в 11 часов вечера прибыл в Петроград, на Финляндском вокзале раздались громкие крики приветствия. Ленин наконец понял, какой у него статус в революционной столице. Его товарищи организовали для него демонстрацию силы большевистской партии, направив на эту встречу представителей от гарнизонов, где большевики пользовались влиянием. Тем не менее толпа, выкрикивавшая имя Ленина, была действительно сильно возбуждена. Вокзал был украшен красными флагами. Когда Ленин, слегка растерянный, вышел на перрон, кто-то вручил ему букет, выглядевший неуместно. Тысячи людей приветствовали его: рабочие, солдаты, матросы-кронштадтцы.
Толпа ленинских сторонников проводила его в роскошный зал, так называемые «царские (пока еще) парадные комнаты» Финляндского вокзала. Там ждали своей очереди поприветствовать Ленина представители Петросовета. Председатель Петросовета Чхеидзе (грузин), серьезный, честный партиец, утратил свой обычный любезный лоск. Когда появился большевистский лидер, Николай Чхеидзе выступил с приветственной речью, которую, однако, весьма сложно было назвать приветственной или даже речью. Суханов, который, конечно же, тоже присутствовал в «царских парадных комнатах», позже охарактеризовал это «проповедью», причем «мрачной».
«Товарищ Ленин, от имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России!» – заявил в самом начале Чхеидзе. «Но мы полагаем, – продолжил он с тревогой, – что главной задачей революционной демократии является защита революции от внутренних и внешних атак. Мы считаем, что эта цель требует не разобщенных, а сплоченных демократических рядов. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели».
Цветы, про которые одаренный ими сразу же почти забыл, свисали с руки Ленина. Он проигнорировал Чхеидзе, подняв глаза к потолку. Он смотрел куда угодно, только не на умолявшего его меньшевика.
Когда Ленин наконец ответил, то не председателю Петросовета и не кому-либо из его делегации. Вместо этого он обратился ко всем остальным присутствовавшим, к толпе, к его «дорогим товарищам, солдатам, матросам и рабочим». Империалистическая война, заявил он, стала началом европейской гражданской войны. Долгожданная международная революция была неизбежной. Он провокационно похвалил своего немецкого товарища Карла Либкнехта. Будучи когда-то интернационалистом, он завершил свою речь зажигательным призывом, обозначив, что сейчас является первоочередным: «Да здравствует всемирная социалистическая революция!»
Встречавшие его члены Петросовета были ошеломлены. Они могли лишь изумленно наблюдать за происходившим, поскольку толпа требовала продолжения выступления. Ленин быстрыми шагами вышел на привокзальную площадь, забрался на броневик и продолжил свою речь. Он осудил «любое участие в позорной империалистической резне» и подверг резкой критике «ложь и мошенничество» и «капиталистических пиратов».
Для принципа «постольку-поскольку» это было уже слишком.
Февраль и март были свидетелями дерзкого всплеска архитектурной экспроприации. Революционные группы захватывали и оккупировали правительственные, а также различные другие величественные здания. Временному правительству и Петросовету оставалось лишь молча мириться с подобного рода незаконным захватом. 27 февраля, когда город бился в конвульсиях, легендарная балерина Матильда Кшесинская и ее сын Владимир покинули современный особняк на Кронверкском проспекте (здания за номерами 1 и 2) на северном берегу Невы рядом с возвышающимися минаретами главной мечети Петрограда. Революционные солдаты почти сразу же захватили его.
Для этого особняка была характерна удивительная, странная асимметрия соединенных между собой архитектурных компонентов, лестничных пролетов и залов. В середине марта большевики решили, что особняк прекрасно подходит для их штаба, и без лишних церемоний переехали туда. В ночь на 3 апреля именно здесь, в главном зале особняка, на фоне прецизионного интерьера в стиле модерн, Ленин изложил свои взгляды коллегам по партии, которые собрались, чтобы поприветствовать его.
Это был последний день работы Всероссийского совещания Советов. На нем большевики единогласно одобрили курс своего руководства на «бдительный контроль» за Временным правительством и большинством голосов приняли возражения Сталина и Каменева против «дезорганизации» на фронте. На следующий день должны были начаться переговоры о единстве между меньшевиками и большевиками. Эта мелодия, однако, была прервана Лениным.
«Я никогда не забуду, – вспоминал Суханов, – эту речь, которая, как громом, поразила не только меня, еретика… но и всех истинно верующих… Казалось, в гостиной особняка Кшесинской поднялись из своей обители и парили над головами очарованных адептов духи всеобщего разрушения».
Ленин потребовал продолжения революции. Он раскритиковал разговоры о «бдительности». Он осудил «революционное оборончество» Советов как инструмент буржуазии. Он устроил разнос из-за отсутствия большевистской «дисциплины».
Его товарищи слушали его в полной тишине.
На следующий день Ленин выступал в Таврическом дворце дважды: сначала – на заседании большевистских делегатов от съезда Советов, затем, с удивительной отвагой, – на общем собрании большевиков и меньшевиков, на котором планировалось обсудить их единение. Осознав, что находится в полной изоляции, он дал понять, что излагал свое личное мнение, а не политику партии, поскольку представлял свое историческое произведение, касавшееся революции: «Апрельские тезисы».
Среди их десяти пунктов было полное неприятие принципа «ограниченной поддержки» Временного правительства и обещания Петроградского комитета большевиков «не устраивать оппозиции». Ленин отказался признать «малейшие уступки… “революционному оборончеству”», продолжив защищать братание на фронте. Он потребовал конфискации помещичьих земель, национализации всех земель в стране и передачу их в распоряжение крестьянских Советов, создания одного общенационального банка под контролем Советов народных депутатов, ликвидации полиции, армии и бюрократии. На данный момент, заявил он, насущная задача заключалась в том, чтобы объяснить необходимость борьбы за отнятие власти у правительства и замену парламентской республики «республикой Советов».
Его речь вызвала настоящий хаос. «Апрельские тезисы» поразили всех присутствовавших словно электрическим током. Ленин оказался почти в полной изоляции. Ораторы один за другим с возмущением осуждали его выступление. Ираклий Церетели, видный меньшевик, предал Ленина анафеме, обвинив его в разрыве с учением Маркса и Энгельса. Иосиф Гольденберг, меньшевик, который когда-то состоял в рядах большевистского руководства, заявил, что Ленин стал анархистом, «оказавшись на троне Бакунина». По выражению меньшевика Бориса Богданова, выступление Ленина было «бредом сумасшедшего».
Виктор Чернов, один из руководителей эсеров, вернувшийся в Петроград из ссылки через пять дней после приезда Ленина, проделав опасное путешествие по морю, кишевшему подводными лодками, увидел, что в результате этого «политического эксцесса» Ленин сам себя изолировал. В тот вечер, когда «блудный сын» выступил со своей всех шокировавшей речью, еще один меньшевик, Скобелев, заверил Милюкова, что «безумные идеи» Ленина продемонстрировали, что он не представляет опасности, и сообщил князю Львову, что большевистский лидер «списан в архив».
Как же вели себя большевики? Насколько они были потрясены всем этим?
Часто утверждается, что 18 апреля Петроградский комитет большевиков отклонил «Апрельские тезисы» тринадцатью голосами против двух при одном воздержавшемся. Это утверждение, однако, основано на неточных сведениях. Двое из присутствовавших на заседании комитета, Сергей Багдатьев и Владимир Залежский, позже настаивали на том, что комитет
И это отражало сложившееся положение дел. После выступления Ленина в особняке Кшесинской его товарищи не переставали высказывать свою озабоченность его речью.
Споры касались в основном тактических вопросов, таких, например, как предложение Ленина изменить название партии, или его новый политический упор на Советы, а не на более традиционную пропаганду необходимости созыва Учредительного собрания. Особое внимание обращалось на то, что Ленин выступал категорически против (
Таким образом, как утверждали многие партийные функционеры (такие, например, как Людмила Сталь), вполне могли возникнуть сомнения в поддержке «старыми большевиками» «Апрельских тезисов» Ленина. Однако существовала тонкая грань между тактикой и анализом – и использованием силы. Безусловно, между этими понятиями была определенная родственная связь, однако то психологическое воздействие, которое оказывалось бескомпромиссными «Апрельскими тезисами», было больше, нежели «просто» риторика. Неудивительно, что некоторые в большевистской партии (как занявшие сторону Ленина, так и выступившие против него) были склонны расценивать «тезисы» как отказ от большевистских традиций. Подобного рода дискуссии могли проистекать из недопонимания запутанности сложившейся политической ситуации,
Большевистские опасения в отношении Ленина получили достаточно широкое распространение. Партийные организации в Киеве и Саратове категорически отвергли «Апрельские тезисы». По мнению их членов, Ленина слишком долго не было в России, чтобы он мог понять нынешнюю ситуацию. Григорий Зиновьев, товарищ Ленина по эмиграции и его близкий коллега, назвал «тезисы» «озадачивающими». Другие члены большевистской партии проявляли меньше такта.
Редакция газеты «Правда» поначалу не решалась публиковать «Апрельские тезисы», однако Ленин настаивал на этом, и они появились на ее страницах 7 апреля – вслед за этим там же была опубликована статья Каменева «Наши разногласия», в которой большевики дистанцировались от «личного мнения» Ленина. Лев Каменев писал: «Общая схема т. Ленина… представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции
Большевистская партия всегда обращала особое внимание на деятельность рабочего класса в сотрудничестве с крестьянством. В период после 1905 года надежды «старых большевиков» на революцию в России неизменно (хотя и довольно туманно) увязывались с «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства», которая должна была смести мерзость феодализма и проследить за последующим шагом к буржуазно-демократической системе, в том числе за исполнением необходимых действий в отношении земли. Еще в 1914 году Ленин писал, что русская революция ограничится «демократической республикой… конфискацией земельных владений и восьмичасовым рабочим днем». Однако теперь он раскритиковал подобные принципы Каменева как «устаревшие», «вообще никуда не годные», «мертвые». В «Апрельских тезисах» Ленин писал, что «своеобразие текущего момента в России» состояло «в переходе от первого этапа революции… ко второму ее этапу, который должен дать власть в руки пролетариата и беднейших слоев крестьянства».
Это была смена курса. Что касается «второго этапа», то Ленин ясно дал понять, что «нашей
Неудивительно, что Ленина его собственная партия обвинила в троцкистской ереси – «перманентной революции», в попытке преобразовать Февральскую революцию в полномасштабное социалистическое восстание (или же, по крайней мере, придать ей поступательное движение в этом направлении).
Однако все больше и больше большевиков возвращались из ссылки. И они, как правило, отличались бо́льшим радикализмом, нежели оставшиеся. Экономические трудности в стране углублялись, неадекватность Временного правительства проявлялась все более отчетливо, короткий медовый месяц сотрудничества политических классов завершался, и большевики вербовали в свои ряды молодых, разочарованных в жизни, агрессивно настроенных (а порой и откровенно задиристых) кадров. Именно на этом фоне Ленин начал свою кампанию, чтобы взять верх над своими коллегами по партии.
Его настойчивость свидетельствовала об определенной нестабильности нынешней «полуменьшевистской» позиции партии, в соответствии с которой некоторые из правых большевиков были склонны предполагать, что история «не была готова» к социализму, и настаивали на том, что буржуазное правительство не могло привести к социализму.
Через десять дней после возвращения Ленина в столицу состоялась первая Петроградская общегородская конференция большевиков. На ней Ленин изложил свои доводы, настаивая на том, что Временное правительство не может быть «просто» свергнуто, что сначала необходимо было добиться большинства большевиков в Советах. Тем не менее делегаты один за другим обвиняли его в анархизме, схематизме, «бланкизме» (революционная тактика, отдающая приоритет радикальной заговорщической деятельности в соответствии с идеями французского социалиста девятнадцатого века Огюста Бланки). Однако к этому времени Ленин (спустя полторы недели после своего возвращения в Россию) уже пользовался вполне определенной поддержкой. На его стороне выступили такие личности, как Александра Коллонтай и Людмила Сталь, хотя их голоса и были одинокими в общем хоре осуждения. Ленин, должно быть, пользовался также некоторой скрытной поддержкой со стороны определенных большевистских групп, поскольку, хотя большинство выступавших и высказалось против него, его предложение о противодействии Временному правительству было принято тридцатью тремя голосами против шести при двух воздержавшихся.
Это изменение расстановки сил в партии большевиков вскоре создаст серьезные проблемы для Временного правительства.
В эти апрельские дни продолжал проявляться общественный карнавал марта – но теперь уже в более жестких формах. И признаки общего кризиса бросались в глаза слишком очевидно.
В начале апреля тысячи солдатских жен, солдаток, организовали в столице демонстрацию. Они были обездолены, забиты и запуганы, страшились будущего, отчаянно нуждались в помощи и любой, даже минимальной, поддержке со стороны государства. Однако без мужей они неожиданно оказались вольны в своих действиях, получили нежданную свободу. И в феврале их обычные требования еды, помощи и уважения к себе стали радикально меняться. В Херсонской губернии случалось, что солдатки пробирались в чужие дома и «реквизировали» все предметы роскоши, которые, по их мнению, являлись незаслуженными:
«Они не только нарушали законы и запугивали власти, как только могли, но и совершали прямые акты насилия. Государственного торговца мучными изделиями, который не хотел продавать свой товар по сниженной цене, группа солдаток избила, а приставу, начальнику местной полиции, который хотел помочь ему, с большим трудом удалось избежать той же участи».
Бурное и осатанелое распространение Советов, конгрессов, конференций и крестьянских собраний в таких местных органах, как волости и поселковые земства, стало принимать зловещие формы. Уже в марте в Приволжье агрессивно настроенные сельские коммуны начали конфликтовать с землевладельцами по поводу платы за пользование землей и прав на собственность. Группы крестьян все чаще пробирались в помещичьи леса с топорами и пилами. Теперь, в апреле, такие случаи участились, особенно в северо-западных областях – в районе Балашова, Петровска, Сердобска. Нередко крестьяне принимались косить помещичьи луга для своих собственных нужд, платя за это «по справедливости»: ровно столько, сколько, по их мнению, было необходимо для закупки семян.
Это чувство «справедливости» имело решающее значение. Конечно, имели место случаи неприкрытой классовой ненависти и жестокости. Однако акции деревенских общин против помещиков зачастую объяснялись через призму нравственной экономики правосудия. Иногда соответствующие требования предъявлялись в псевдоправовой форме, через манифесты и декларации, сформулированные местными отзывчивыми интеллектуалами или же старательными многоречивыми самоучками. Это была импровизированная реализация традиционного стремления к равному дележу земли между всеми, кто ее обрабатывает (такое перераспределение земли было известно под названием «черный передел»), и к последующей за этим свободе.
«Кабинет, усадьба, монастырь, церковь и земли крупных помещиков должны быть переданы народу без какой-либо компенсации, поскольку все это было заработано не их трудом, а разными любовными авантюрами, – писали 26 апреля в Петросовет в коллективном письме 130 неграмотных крестьян Ракаловской волости Вятской губернии, – не говоря уже об их лукавом и коварном поведении по отношению к царю».
Это было одно из целого потока писем от вновь вовлекшихся в политику и нетерпеливо жаждущих результата граждан бывшей империи. Уже начиная с февраля этот поток со всех уголков страны стекался в Петросовет, Временное правительство, земельные комитеты, в различные газеты, к эсерам, меньшевикам, к Керенскому, во все и всяческие учреждения и организации. Авторы писем надеялись, что их обращения могли иметь определенную силу и какое-то значение. В первые месяцы у этих писем пока еще был весьма сдержанный, чуть ли не трусоватый тон, хотя многие из них были полны надежд, оптимизма и даже уверенности в благоприятном разрешении их вопросов. В письмах звучали наказы, мольбы, предложения, запросы и причитания неравнодушных людей. Письма приходили в виде огромных, сплошных (без разбивки на абзацы) текстов, не обремененных знаками препинания, со спешно придуманными, порывистыми метафорами и высокопарными ссылками на якобы существовавшие законы тех, кто никогда не писал никаких документов, да и вообще никогда не писал. В этих письмах были даже стихи, молитвы и проклятия.
Разгневанные рабочие Тульского патронного завода в письме в газету «Известия» защищали свою продукцию. Крестьяне деревни Лодейно Вологодской губернии обращались к Петросовету с просьбой прислать им социалистические газеты. В одной из меньшевистских газет было опубликовано письмо «Комитета рабочих старейшин» завода по обработке листового металла «Атлас» с осуждением алкоголизма. Солдаты 2-й батареи Кавказской армии направили письмо непосредственно «глубоко уважаемому депутату» Николаю Чхеидзе с жалобой на отсутствие у себя образования и просьбой к лидеру меньшевиков выслать им книги. Рабочие мастерской по ремонту транспорта номер 2 в Киеве также написали ему, приложив к письму сорок два рубля для мучеников революции.
Через несколько месяцев письма стали уже более ожесточенными, в них гораздо сильнее звучали нотки отчаяния. Многие теперь были наполнены откровенной злобой, в других чувствовалось нетерпение.
«Нам надоело жить в долгах и рабстве, – писал старший крестьянской общины Ракаловской волости. – Мы хотим места и света».
18 апреля Временное правительство по требованию Петросовета (после мартовского провокационного интервью Павла Милюкова) направило своим союзникам препроводительную ноту к заявлению Милюкова о целях войны с разоблачением «революционного оборончества». Однако сам Милюков, похоже, был настроен сорвать эти попытки, чтобы воспретить то, что он считал непростительной изменой. К документу, в котором повторялись принципы «Декларации Временного правительства о задачах войны от 27 марта 1917 года», он приложил «разъяснение» о том, что его телеграмма не означала намерений России выходить из войны и что Россия по-прежнему была готова сражаться за «высокие идеалы» союзников.
«Нота Милюкова» (этот документ вскоре стал известен под таким именем) не была результатом происков одного из правых кадетов. Планы Павла Милюкова по информированию союзников именно в таком ключе были одобрены Временным правительством как компромисс между его левыми и правыми представителями – именно для того, чтобы причинить ущерб Петросовету.
19 апреля, когда Исполкому Петросовета стало известно содержание этой ноты, Николай Чхеидзе осудил Павла Милюкова как «злого духа революции». И Исполком был не единственным, кто оказался рассержен. Когда 20 октября текст «Ноты Милюкова» появился в различных газетах, немедленно были организованы гневные демонстрации.
В Финляндском полку служил бравый вольноопределяющийся Федор Линде, политически нейтральный романтик, сыгравший важную роль в Февральской революции: он возглавил пятитысячный Преображенский полк, примкнувший к восстанию. Теперь «нота Милюкова» был гневно воспринята им как предательство революционных обещаний прекратить войну. Являясь «оборонцем», Федор Линде опасался, что «нота Милюкова» может деморализовать армию и направить ее в неверном направлении.
Когда стало известно о действиях Павла Милюкова, Федор Линде привел батальон своего полка к величественному, в неоклассическом стиле, Мариинскому дворцу, где заседало Временное правительство. Он был совершенно уверен в том, что Исполком Петросовета, членом которого он являлся, поддержит его, прибегнет к своим властным полномочиям и арестует вероломное правительство. К нему присоединились солдаты Московского и Павловского полков, и вскоре у Мариинского дворца гневно митинговало уже около 25 000 человек.
К удивлению и ужасу Федора Линде, Петросовет осудил его действия. Он настоял на том, чтобы Федор Линде вместо этого оказал помощь Временному правительству в восстановлении своей власти.
«Нота Милюкова» и рост в этой связи демонстраций протеста вызвали колебания и напряжение в рядах большевиков. Предложенная Лениным по этому вопросу резолюция, принятая этим утром на чрезвычайном заседании первой Петроградской общегородской конференции большевиков, была на редкость двусмысленной. Она осуждала эту ноту и предполагала, что война может быть окончена только путем передачи власти Советам, но при этом не содержала призыва к рабочим и солдатам выйти из войны.
Поделиться книгой: