Чуть-чуть считается

Вообще-то Люба действительно никогда не пользовалась помощью папы. Вся школа знала, кто у Агафоновой папа. Но Люба не позволяла делать себе скидок на то, что она дочка самого Агафонова. Даже ещё сердилась, когда при ней говорили про её папу.

За ребячьими спинами стукнула на пружине дверь. Из театра вышел мужчина в плаще-болонье и с тонкими грузинскими усиками. Люба мигом подлетела к грузину.

– Дяденька, вы из театра? Вы в театре работаете, да? А кассирша ваша на какой улице живёт? На Кирова?

– Сыромятникова, что ли? – сказал дяденька с грузинскими усиками. – Почему на Кирова? Она – на Подгорной. А тебе зачем?

– Да! – обрадовалась Люба. – Мы с мальчиками поспорили. Я им говорю, на Подгорной, а они спорят, что на Кирова.

Витя с Федей ничегошеньки не поняли. Только глазами захлопали от удивления.

– Когда это мы с тобой спорили? – поинтересовался Федя, едва дяденька с усиками отошёл на несколько шагов.

– Ай, да ну вас! – отмахнулась Люба. – Бежим скорее на Подгорную.

Глава восьмая

ЧТОБЫ ПО-ЧЕСТНОМУ

Небольшая Подгорная улица спускалась к берегу Волги. У тротуаров между булыжниками пробивалась первая трава. Посеревшие от старости дома с высокими глухими заборами и резными воротами совсем вросли в землю. У некоторых домишек окна опустились ниже тротуара. И в углублении у окон кое-где ещё лежали остатки грязного снега.

– Бабушка, – обратилась Люба к старушке, которая грелась на солнышке у ворот, – вы не знаете, где живёт Сыромятникова?

– Клава? – сказала старушка. – Да вон как раз напротив, в седьмом номере. Почто она вам? У неё никого дома. Сама с утра на работе. Сына её, Никиту, в прошлом годе в армию забрали. А вам чего, гвардия, нужно-то?

– Да мы… это, – замялась Люба. – Мы, бабушка, первых пионеров разыскиваем. Она, случайно, не первая пионерка?

– Эко! – вскинулась старушка. – Ну, нашли пионерку! Клава Сыромятникова – и первая пионерка! Охо-хо!

– А чего? – не поняла Люба.

– Пионер есть кто? – сказала бабушка строгим голосом. – Вы красные галстуки носите, лучше меня должны знать. А ну, кто такой пионер Страны Советов?

– Который всем ребятам пример, – с ходу отчеканила Люба.

– Так, подтвердила бабушка, – верно. Только это ещё не самое главное в пионере. А что самое главное? Вот ты, мальчик, скажи, что? – ткнула она пальцем в Федю. – Ну!

– Я? – буркнул Федя.

– Ты, ты, – подтвердила бабушка.

– Пионер… который учится хорошо, – просопел Федя.

– Так. А ты, мальчик, – ткнула бабушка в Витю.

– Пионер ещё честным должен быть, – глухо добавил Витя, подумав о папе. Папа там сидел сейчас около дома, дожидался сына, чтобы оставить на него машину и съездить в магазин. Витя клялся, что прибежит сразу после четвёртого урока, а сам вместо этого зачем-то стоял и разговаривал с незнакомой бабушкой.

Незнакомую бабушку звали Василисой Трофимовной. Лицо у неё было в сплошных морщинах. Под глазами – синие мешочки. Волосы редкие и седые. Но хотя бабушка и говорила с одышкой, голос у неё ещё звучал задорно и по-молодому.

– Эх вы, гвардия! – по-молодому сказала бабушка. – Откуда вы такое про Сыромятникову взяли? Пионерка! В пионере, гвардия, самое главное, что он есть юный коммунист. Пионер свято верит в коммунизм и всеми силами за коммунизм сражается, за светлое будущее всех тружеников Земли. Это вы обязаны как дважды два знать. А у Клавы Сыромятниковой совсем не в коммунизм вера. До счастья трудового люда Земли ей тьфу. Потому как она для одной себя живёт, только для одного своего собственного удовольствия. И сынок её. Никита, копия в мамочку. Только что в церковь пока не ходит.

Поговорить бабушке, наверное, было не с кем, вот она и разговорилась. Вспомнила, как в двадцатых годах вступала в комсомол, как в гражданскую погиб в бою с колчаковцами её муж а с последней войны не вернулись оба её сына-добровольца.

– То, что человек по необходимости делает или по принуждению, – объяснила бабушка, – тут никакой такой его заслуги нету. Заслуга там, где он сам идёт, по своей доброй воле. По его добровольным делам человека всегда как на ладошке видно. Вот вам и вся тут тётя Клава Сыромятникова. Она всю жизнь добровольно лишь свечки в церкви ставит. И по своей непроходимой темноте лишь себе самой вред наносит. У неё вон почки больные, операцию нужно делать, а она заместо врача опять же к богу: «Исцели, господи, владыка небесный».

Заметив, что ребята нетерпеливо поглядывают по сторонам, Василиса Трофимовна сказала:

– Что, заговорила я вас? Бежать, наверное, куда-нибудь срочно нужно? Ладно, бегите. Но не забывайте только, что в пионере самое главное. Гвардия!

Вверх по Подгорной ребята промчались единым духом Мимо чёрных, поблёскивающих смолистыми днищами лодок. Мимо ветхих домишек и высоких ворот.

У гастронома Люба опять повернула к Старому театру. Витя с Федей – за ней. Что ей снова понадобилось в театре, Витя с Федей не поняли. Но Вите теперь уже было всё трын-трава.

В прохладном вестибюле театра всё так же безмолвно висели по стенам старинные купеческие фонари. Сводчатый, как арка в подворотне, потолок зловеще усиливал звуки.

По выщербленным плитам пола ребята старались ступать как можно осторожней. Особенно Витя с Федей.

На деревянную полочку у кассы подбородок на этот раз положила одна Люба. Витя с Федей остановились в сторонке.

– Опять ты, девочка? – удивилась кассирша. – Что тебе неймётся? И кавалеры, гляжу, за тобой, как пришпиленные.

Портфель Люба поставила у стены. Уцепилась за полочку пальцами. В середине – подбородок, по краям – по четыре пальца.

– Жарко сегодня на улице, – сказала Люба кассирше. – Совсем лето. Правда? А у вас тут хорошо, прохладно. Мы мимо гуляли и зашли. Вы, наверное, сыну Никите носки вяжете? Да? Правда, сыну Никите?

– Откуда ты сына-то моего знаешь? – насторожилась кассирша. Она отодвинула фанерный щиток и сунулась поближе к окошку.

– Так его все знают, – улыбнулась Люба. – Я маленькая была, а он за меня заступился. Он всегда, тетя Клава, заступался за маленьких.

– Ой, золотко ты мое! – обрадовалась тётя Клава. – Он уж такой у меня и есть, мой сынуля. И носки я ему вяжу, Никитушке своему. Пишет, может, в отпуск его отпустят за хорошую службу.

– Конечно, отпустят, – сказала Люба. – Всех, кто отлично служит, обязательно отпускают в отпуск. У моей тёти подруга есть, так у неё тоже сын недавно приезжал из армии в отпуск.

– «Младшего сержанта» моему сыночке недавно присвоили, – расплылась в улыбке тетя Клава. – Жаль, карточки у меня с собой нету. Посмотрели бы, какой он у меня красавец стал.

Теперь тётя Клава обращалась уже не к одной Любе, но и к Вите с Федей. Мальчики осмелели и тоже подошли поближе к окошку. Тётя Клава отложила недовязанный носок и сунулась к самому вырезу в стекле. Лицо у неё сделалось ласковым и добрым. Рассказывала про своего Никитушку, даже слёзы на глазах заблестели. Пригласила ребят к себе домой пить чай с вареньем из райских яблочек. И настаивала, чтобы непременно приходили, не обидели, чтобы посмотрели Никитушкины карточки.

– Надо ведь, какие милые детки! – умилялась она. – Скромные, к старшим уважительные. Вот уж родителям вашим счастье, вот уж радость-то им!

Если от разговоров про Никиту тётя Клава чуть не заплакала, то когда Люба завела разговор про больные почки, кассирша и вовсе размякла.

– Знаю, миленькая, что операция нужна. – запричитала она. – Да кому под нож-то охота? Мне и Никитушка пишет: «Ложись, мама, если врачи советуют». Ох, худо, когда здоровье никуда! Ох, худо!

Разговор про почки окончательно доконал тётю Клаву.

– Вам сколько билетов-то? – спросила она, вытирая кончиками пальцев слезинки под глазами. – Два? Вы завсегда, милые, ко мне приходите. Для таких хороших деток я – чего угодно. Кому нет билетов, а вам всегда найдутся. И чай ко мне приходите пить на Подгорную. Очень меня обидите, если не придёте.

– Да нет, мы придём, – заверила Люба, протягивая в оконце три рубля. – Мы обязательно придём, тётя Клава. Спасибо вам большое. Вы нас не знаю как выручили!

Видно, ребята по-настоящему понравились тёте Клаве. Она даже отказалась взять с них деньги за билеты.

– Какие ещё деньги? – замахала она на них руками. – Нe нужно мне от вас никаких денег! Не нужно, вам говорят. Разве с таких хороших людей можно брать деньги?

На улице всё так же светило солнце. В сквере над водяным шатром фонтана искрилась разноцветная радуга. Над нежно-зелёной дымкой деревьев тянулась в небо каланча «пожарки».

– Понятно, как нужно доставать билеты? – сказала Люба притихшим мальчикам, когда они вышли на улицу. – Если с людьми по-хорошему, то можно что хочешь достать. Учитесь у меня, тюти. И теперь всё будет по-честному: с кем Светлана захочет, с тем и пойдёт на концерт. Правда, теперь всё будет по честному? А то Иван Грозный больно хитренький.

Глава девятая

ЧЕТЫРЕ РУБЛЯ

Высотный дом на Вознесенье, где жили Витя и Люба, был выше всех домов в городе. Правда, рядом с их домом строители возвели ещё один дом, точно такой же. Но его поставили чуть ниже по склону горы. И Витин с Любой всё равно оказался выше. Они поднимались один над другим, два одинаковых девятиэтажных высотных точечных дома с широкими светлыми окнами и просторными балконами.

Между домами строители разбили небольшой сквер. Посредине круглая клумба, от неё лучами – пять асфальтовых дорожек. Дорожки – и вверх по горе, и вниз. А клумба на ровной площадке. Вокруг вытоптанной ещё осенью клумбы – асфальтовое кольцо. Папин «москвич» стоял на асфальтовом кольце. Поднятый домкратом, автомобиль кособоко застыл на трёх колёсах. Снятое переднее правое колесо лежало у бортика клумбы. Возле колеса валялись гаечные ключи.

Перепачканный маслом, Витин папа сидел на обшарпанной алюминиевой канистре и курил. Глаза у папы светились сквозь стёкла очков не по-доброму. И замусоленную сигарету он гонял из угла в угол рта тоже не по-доброму. Вообще, когда Витин папа начинал гонять во рту сигарету, это не предвещало ничего хорошего.

Рядом с Витиным папой пристроился на корточках дядя Сеня. За «москвичом» сиял на солнце дядин Сенин новенький тёмно-вишнёвый автомобиль «жигули».

У Витиного папы пиджак и брюки замусоленные, грязные, специально автомобильные. А у дяди Сени костюм новёхонький, отутюженный, светло-серого цвета в голубую полоску. Из кармашка на груди торчит платочек нежно-розового материала с коричневыми мазками, из такого же, что и галстук. Никогда не подумаешь, что дядя Сеня, как и Витин папа, инженер. Артист и артист. И сам красивый, и одевается красиво.

– О, моя деточка на всех парах несётся. – сказал Витин папа. – Ты ног, деточка, случаем не обломал, когда этак-то на пароход торопился? Кто мне сегодня утром клялся, что будет сразу после четвертого урока?

– Да тебе, папа, и не нужно теперь никуда ехать! – ещё издали закричал Витя. – Ни в какой магазин тебе не нужно! Потому что мы, па, достали тебе этот самый подшипник! Настоящий подшипник! Наружный! Во! Совсем новенький! Прямо совсем-совсем! Мы только из-за него и задержались. Честное слово.

– Ага, – подтвердила Люба, – мы только из-за подшипника и задержались. Мы знали, что вам очень нужен подшипник, и поэтому задержались. Иначе ничего не получалось с подшипником.

Феде Прохорову было хорошо: добрёл до водоразборной колонки на углу своего Дегтярного переулка – и уже дома. И ни перед кем ему не нужно оправдываться. Можешь хоть у полевого походного телефона ручку крутить, можешь хоть на Волгу идти. Делай, что пожелаешь. А тут и подшипник папе достал, и всё равно оправдывайся.

Ну почему Витя должен оправдываться? Он ведь не для себя, для папы старался. С подшипником пришёл. У Вити так всё и пело в груди. Это же нужно! Никогда ничего, кроме хлеба в булочной, не покупал, а тут сразу – подшипник! Папа не мог достать, а они достали. Сами!

…Дядя Андрюша не подвёл ребят, хотя и довольно долго прождал их у школы. Но он-то не знал, что они не к Любе бегали за билетами. К Любе бы они живенько обернулись. А тут – в театр, на Подгорную, снова в театр.

Один билет ребята отдали дяде Андрюше. А он им привёз завёрнутый в промасленную бумагу подшипник. Со вторым билетом поехали домой к Светлане Сергеевне. Люба непременно сама хотела отвезти билет учительнице. А учительница живёт совсем на другом конце города. Вот и ещё ушла целая куча времени.

– Какой ещё такой подшипник? – хмуро спросил папа, осторожно поправляя грязным пальцем очки на носу.

– Да вот же, вот! – ещё громче закричал Витя. – Самый прямо настоящий! Для переднего колеса! Наружный! Новёхонький! Вот!

Папа развернул промасленную коричневую бумагу и недоверчиво покосился на Витю с Любой.

– Чудеса, – сказал папа. – Видал, Семён. И где же это вы умудрились раздобыть?

– Молодчаги, что умудрились, – похвалил ребят дядя Сеня. – С такими детьми не пропадёшь. И за подобную инициативу, Вадим Николаевич, людей поощрять нужно. Молодая-то смена разбирается, что к чему.

Поднявшись с корточек, дядя Сеня открыл дверцу своей новенькой сверкающей машины и протянул Любе с Витей по маленькой шоколадке. У дяди Сени всегда были с собой или шоколадки, или конфеты. Без гостинцев он никогда не появлялся. Витиной маме он обычно привозил цветы. Хоть один-два цветочка, но обязательно привозил.

– За что же это их, интересно, поощрять? – возразил папа и сердито швырнул на асфальт подшипник, который так и прилип к промасленной коричневой бумаге. – За то, что они пронырами растут?

– Ну, вы уж сразу, Вадим Николаевич: пронырами! – не согласился дядя Сеня. – Какие они проныры.

– Иди сюда, – подозвал папа Витю. – Ближе иди. Расскажи, где вы взяли подшипник.

Держа в кулаке размякшую шоколадку, Витя с горечью смотрел вниз на Волгу. Подошёл к папе и, отвернувшись, смотрел вдаль. Добытый с такими муками подшипник валялся на асфальте. Оказалось, он вовсе папе и не нужен. Папа не то что обрадовался, он даже наоборот. Ещё и на дядю Сеню накинулся. Будто дядя Сеня неправильно ему сказал.

Просторная река сверкала под солнцем золотыми чешуйками. Пронёсся, почти не поднимая волны, «метеор» на подводных крыльях. Через железнодорожный мост медленно тянулся над водой товарный состав. А на том берегу Волги белела церквушка с пятью куполами-луковками: в центре одна большая луковка, по краям – четыре маленькие.

Надувшись, Люба стояла рядом с Витей и тоже смотрела на Волгу. В одной руке она держала шоколадку, в другой – портфель.

– Это вовсе и не Витя достал подшипник, – вдруг, не оборачиваясь, тихо сказала Люба. – Это я достала. Я не знала, что он вам не нужен. Я думала, нужен. Витя сам в школе говорил, что нужен.

– Да нет, почему же он мне не нужен? – несколько смущённо проговорил Витин папа. Нужен он мне. Да только… Сколько вы за него, ребята, заплатили? А деньги, что, Витя, Любины?

– Ничего мы за него не заплатили, – буркнул Витя.

– Ладно. Без обид обойдёмся. Сколько? – похлопал себя по карманам папа. И тут же добавил: – Впрочем, в этом пиджаке у меня всё равно ничего нету.

– Да вы не беспокойтесь, Вадим Николаевич, – вскинулся дядя Сеня. – У меня – пожалуйста! Сколько, Любанька? Два рубля? Три?

– Витя же сказал, что мы за него ничего не заплатили, – обиженно отозвалась Люба.

– Ах, какие мы гордые! – воскликнул дядя Сеня. – Ах, какие мы благородные!

Кошелёк у дяди Сени был из мягкой коричневой кожи с пупырышками. И для каждой денежки имелся свой особый кармашек: для меди, для серебра, для мелких бумажек и для крупных.

– Держи, Любанька, – протянул дядя Сеня Любе хрустящую трёшку. – Огромнейшее тебе спасибо, девочка. И не обижайся, пожалуйста. Вадим Николаевич просто немного устал. И с тормозами у него не ладится.

– Семён! – возмутился Витин папа. – Ну разве в этом дело?

Но дядя Сеня словно и не услышал никаких слов. Аккуратно положил в Любин кармашек фартука трёшку и потряс перед Витиным носом хрустящим бумажным рублём.

– А это тебе, старик! – Длинные дяди-Сенины пальцы ловко сложили рубль пополам и сунули к Вите в нагрудный кармашек.

Даже деньги и те у дяди Сени были на удивление новёхонькие, нетронутые, будто только что из банка.

– Мне всё же кажется, Вадим Николаевич, – сказал дядя Сеня, снова присаживаясь рядом с Витиным папой на корточки, – что колесо у вас не держит из-за колодок. Тормозной барабан сильно износился, и эти колодки вам всё равно не подогнать. Новые нужны. Давайте я всё же быстренько смотаюсь и постараюсь раздобыть новые колодки.

– В субботу-то? – неуверенно произнёс папа. – Да и времени сейчас уже сколько. Куда ты сейчас сунешься?

– Как-нибудь, – заверил дядя Сеня, направляясь к своей сверкающей тёмно-вишнёвой машине. – Мои друзья меня ещё никогда не подводили. Подшипник же я вам достал, хотя сегодня и суббота.

Вот оно, оказывается, что! Витя искоса глянул на папу. Так бы сразу и сказал. Выходит, подшипник дядя Сеня папе уже привёз. С раннего утра. Вот почему папа и не обрадовался новому подшипнику, швырнул его на асфальт, словно какую-то испорченную железяку. И ещё пронырами обозвал.

Из подъезда молча вышла Любина мама.

Подошла к Любе, взяла её за руку.

– Сколько можно тебя дожидаться, Любовь? У меня окончательно лопнуло терпение. И теперь пришла, снова тут стоишь. Как тебе не стыдно?

– Здравствуйте, Нинель Платоновна! – издали закивал Любиной маме дядя Сеня. Не ругайте, пожалуйста, Любаньку. Она у вас замечательный человечек. Благородное дело сегодня совершила, друзей выручила.

Любина мама поздоровалась с дядей Сеней. Даже улыбнулась ему краешком рта. И, крепко держа дочку за руку, скрылась в парадном. А у Любы из кулака, за который её держала мама, выглядывала яркая дяди-Сенина шоколадка.