Чуть-чуть считается

Глава десятая

ПИСЬМО ОТ ДЕДА

Витин папа чиркнул спичку и закурил. Сигарета у него сразу поехала в угол рта. Витя, не зная, куда деть глаза, задрал голову к небу.

Высоко над Вознесеньем тянулись белыми мазками прозрачные, как дымка, облака. Телевизионная мачта пронзала их острой пикой. Казалось, не облака плывут над мачтой, а она сама, наклонившись, стремительно падает им навстречу.

Открыв дверцу «жигулей», дяди Сеня бодро спросил у Вити:

– Может, со мной, старик? По городу прошвырнёмся.

– На переднем сиденье? – дёрнулся Витя, но тут же остановился и умоляюще поглядел на отца. – Можно, па?

– Нет, – сухо отрезал отец. – Неужто до тебя так и не дошло, что случилось? Или ты все еще совсем несмышлёное дитя, каким тебя считает мама?

– Да чего я такого сделал-то? – шмыгнул носом Витя.

– Я, признаться, надеялся, – сказал папа, – что до тебя кое-что дошло про пароходы. Оказывается, ошибся. А это твое сегодняшнее доставание, если хочешь знать, ещё хуже, чем та минутка. Чтобы я никогда больше не слышал ни о каких доставаниях.

– Так я… – хотел объяснить Витя.

Но папа не стал его слушать, махнул рукой.

– А-а… Иди домой, там тебя мама ждёт.

Мягко стукнула дверца «жигулей». Негромко заурчал мотор. Дядя Сеня ничего не возразил папе, ни слова не сказал в Витину защиту. Дядя Сеня один сел в машину, и она легко покатилась с асфальтового кольца под горку.

А Витя, тяжело вздохнув, зачем-то поправил в кармашке хрустящий дядин Сенин рубль и понуро побрёл к подъезду.

Лифт стремительно вознес Витю на седьмой этаж.

Дверь Витя открыл своим ключом. Шоколадка совсем размякла в кулаке. А в квартире вкусно пахло варёным мясом.

Портфель полетел под вешалку. Куда же шоколадку? Дядя Сеня тоже удружил – сунул, как младенцу, подарочек.

– Ботинки! – закричала, выглядывая из кухни, мама. – Куда ты лезешь в ботинках? А портфель! Где место твоему портфелю? Я когда-нибудь приучу тебя к порядку?

Шоколадку Витя решил пристроить на столике у зеркала. От этой шоколадки даже руки уже стали липкими. И странно – в одной руке держал, а липкими стали обе руки. Витя протянул руку с шоколадкой к столику и… даже чуть подпрыгнул от радости.

На столике у зеркала, между шарфами и шляпами, лежало письмо.

– От деда! – закричал Витя.

Дедово письмо враз заглушило в Вите все обиды. Витя вообще не умел долго обижаться. А тут такое! Если Витя чем-то по-настоящему и гордился, то, конечно, прежде всего дедом Колей! Потому что дед Коля – военно-морской лётчик-торпедоносец! Да ещё полковник! В Витином городе полковники, правда, иногда встречались. Но чтобы военно-морские лётчики-торпедоносцы…

Дед Коля каждое лето ездил с бабушкой в отпуск и, как правило, заглядывал в родной город на Волге. И очень может быть, что раз пришло от деда письмо, то вскоре…

– Положи письмо туда, где оно лежало, – сказала мама. – Разве ты не видишь, что оно адресовано папе? И сейчас же сними ботинки. Сколько нужно тебе повторять?

Дедово письмо действительно, как обычно, было адресовано папе. Внуку писем дед не писал. И Витя, с сожалением повертев письмо в руках, осторожно положил его поверх шляп.

А вечером неожиданно выяснилось, что дед Коля написал на этот раз письмо не только своему сыну. Выяснилось, что он написал письмо как бы одновременно и сыну, и его жене, и даже внуку. Потому что у деда Коли произошло событие совершенно исключительной важности. И это событие вплотную касалось всего семейства Корневых.

Да что там касалось! Дедово письмо враз изменило всю в общем-то спокойную и довольно размеренную жизнь Корневых. Но, впрочем, не так само письмо, как то, что вскоре за ним последовало.

Глава одиннадцатая

НА ЭШАФОТЕ

Как-то в разговоре с мамой Витин папа сказал, что если его вызывает к себе в кабинет начальник и начинает ругать, то папа в это время старается думать о чём-нибудь своём.

Может, папа пошутил, а может, нет. Но папины слова вспомнились Вите, когда его с Федей Прохоровым вызвали в кабинет к завучу, или, как говорили в школе, на эшафот. Их вызвали на эшафот с третьего урока, в понедельник. В субботу произошла вся та история с билетами, а в понедельник их с третьего урока уже вызвали к Ивану Грозному.

Из класса Витя с Федей вышли, сопровождаемые понимающими взглядами товарищей.

За окнами школьного коридора хмурилось серое небо и шумел тёплый весенний дождь. Капли воды кривыми дорожками стекали по стёклам. Пелена дождевого тумана прикрыла город и затихшую Волгу.

– Я так прямо чувствовал, что этим кончится, – проворчал Витя. – Быстренько Ивану Грозному доложили, кто достал Светлане билеты на москвичей. Кто же это ему мог доложить? Вот всыплет он нам теперь! Любу так он небось побоялся вызвать, у неё папа. А нам за неё отвечай.

И, сказав про Любиного папу, Витя вспомнил слова своего папы. Про то, о чём папа думает, когда его вызывают к начальнику. А может, такая мысль у Вити и появилась именно потому, что Любин папа был начальником?

– Ты вот что, Прохоров, – сказал Витя. – Ты, как, значит, Иван Грозный начнёт про своё, думай прямо совсем про другое. И тогда сделается совершенно не страшно.

– Про чего – про другое? – не понял Федя.

– Ну, он начнёт про те билеты, а ты прямо думай, как мы с тобой на рыбалку пойдём.

– На рыбалку? – захлопал глазами Федя. – Как – на рыбалку? Сейчас? Заместо эшафота?

– Ой, дурак ты всё-таки прямо какой, Прохоров! – удивился Витя. – Я говорю: когда Иван Грозный начнёт нас ругать, ты не слушай, про что он ругает. Ты в это время про рыбалку мечтай. Это такой способ. Тютя.

– Да-а, – протянул Федя, – спо-особ. Если бы он ругал. А он всегда так говорит, что и не понятно, серьёзно он или шутит. Всегда с этим царём своим, с Иваном Грозным. А ты, Витя, знаешь вправду, за что Иван Грозный убил своего сына? Знаешь?

– За что, за что! – сказал Витя. – Какая на царя управа была. Царь кого хотел, того и убивал. Хоть собственного сына, хоть кого.

– Вот именно: хоть кого, – подтвердил Федя. – Не даром нашего тоже Иваном Грозным зовут. Своих детей у него нет, так он на чужих кидается.

О том, с кем Светлана Сергеевна ходила в воскресенье на концерт, в понедельник с утра знал весь четвёртый «б». Ребята знали, что хмурый завуч (так ему и надо!) сидел в театре один, рядом с пустым креслом. Знали, что после антракта он не выдержал и ушёл. Потому что увидел в самой удобной ложе, рядом со сценой, Светлану Сергеевну вместе с дядей Андрюшей. А этого он, по вполне понятной причине, стерпеть не мог.

Особенно подробно знали обо всём девочки. Они знали даже то, какие у Светланы Сергеевны были на концерте туфли. Светлана Сергеевна первый раз надела в театр свои недавно купленные туфли на толстенной подошве-платформе. Девочки не знали лишь одного: почему Светлана Сергеевна и дядя Андрюша тоже ушли со второго отделения концерта. Не знали и терялись в догадках. Ведь все родители, все до единого, говорили дома, что концерт им очень понравился. Выходило, что всем понравился, а Светлане Сергеевне с дядей Андрюшей – нет. И в этом крылась какая-то неразгаданная тайна.

В понедельник с утра в классе помимо всех этих вопросов обсуждался ещё один: а если бы Витя, Федя и Люба не привезли домой Светлане второй билет, воспользовалась бы она «вопросами по методике» или осталась дома. И большинство считало, что Светлана Сергеевна всё равно пошла бы в театр. Хоть с завучем, но пошла. Зачем же сидеть дома, когда пропадает билет?

И никто ни на минуту не мог себе представить, что из-за этого несчастного билета Иван Г розный поступит так сурово: возьмёт и без всяких яких вызовет с третьего урока Витю с Федей на эшафот. Разве это было по-справедливому – сразу вызывать на эшафот? У нас каждый человек имеет полное право доставать кому хочет и как хочет билеты. Сам Иван Грозный ведь достал! И потихонечку подсунул Светлане Сергеевне. Он думал, что в четвёртом «б» сидят одни глупыши, которые ничего не заметят. А они заметили. И выходило, что Ивану Грозному доставать билеты можно, а другим нельзя.

И вот, с трудом переставляя тяжёлые, как у водолаза на суше, ноги, Витя с Федей кое-как добрели до кабинета завуча. С минуту они сопели у дверей и подталкивали друг дружку локтями.

– Давай, – сопел Федя.

– Почему это прямо я должен первый? – отвечал Витя. – Вот ты первый и давай.

Постучать в дверь никто из них так и не решился.

Неожиданно дверь зловеще скрипнула и распахнулась сама.

– О, кто ко мне в гости! – сделал широкий жест Иван Игоревич. -Милости прошу! Что мнётесь, родимые? Где так вы в поисках добычи землю носом роете. А тут вишь враз замялись. Заходите! Смелее!

Переступив порог. Витя мельком увидел на стене знакомую картину Репина, на которой царь убивал своего сына. Вернее, он его уже убил. Царевич в шелковом халате полулежал на роскошном ковре, опершись на левую руку. Из виска у царевича хлестала кровь. А Иван Грозный с выпученными глазищами придерживал сына и зажимал у него на голове рану.

– Хочу выяснить у вас, родимые, один вопрос, – со знакомой ласковостью в голосе спросил завуч. – Как вы относитесь к коровам?

Вопрос о коровах Витю удивил не очень. Иван Грозный умел задавать ещё и не такие вопросики. И чем ласковее он спрашивал, тем более неприятные последствия тебя ожидали.

Ласковости в голосе завуча на этот раз было больше обычного, и на душе у Вити сделалось совсем кисло. Ему сделалось так кисло, что даже не сравнить с тем, как было в субботу из-за того подшипника.

Опустив голову, Витя смотрел в пол. Рядом со своими ботинками он видел грязные и стоптанные ботинки Феди Прохорова. Ботинки у Феди застыли носками внутрь. И кроме своих и Фединых ботинок. Витя больше ничего не видел. В кабинете угрюмо висела тишина. Лишь за окном чуть слышно шелестел дождь.

Уставившись на ботинки, Витя вспомнил, что делает папа, когда его вызывают к начальнику. Вспомнил и стал тоскливо размышлять о том, что после дождя обычно появляется много червей. Их лучше всего копать у Феди в саду, в самом дальнем углу, около подгнившего забора. На червя после дождика хорошо берёт всякая рыбёшка. Хоть тебе плотвичка-краснопёрка, хоть колючий в полосатой тельняшке окунь…

– Стоп! – раздался тут в тишине голос завуча. – Не нужно так громко, родимые. И пожалуйста, не перебивайте друг друга. В вашем слаженном дуэте я, к сожалению, не улавливаю личного отношения каждого из вас к затронутому вопросу. Я у вас спросил: как вы относитесь к коровам?

К коровам Витя в принципе относился положительно. Если бы, разумеется, завуча и впрямь интересовали коровы. Но какое отношение имел крупный рогатый скот к театральным билетам? Ясное дело, никакого.

И чтобы зря не ломать себе голову, Витя стал думать дальше про то, про что думал. Про дождь, червей и рыбалку. Он стал думать о том, что не худо бы взять с собой на рыбалку деда. Вот приедет дед Коля – и прямо сразу взять его с собой на рыбалку. Если, конечно, мама права и дед Коля вовсе не болен.

Интересно, болен дед на самом деле или не болен? Почему все взрослые говорят не поймёшь что? Прямо удивительно, что они говорят. А ты ходи, думай и разбирайся. Но разве тут разберёшься. Они такого умеют наговорить, что за сто лет не раскопаешься.

Глава двенадцатая

ПО БОЛЕЗНИ ИЛИ НЕТ?

Когда вечером папа вслух прочитал то дедово письмо, у мамы даже голос сделался другой, словно у какой-то посторонней женщины.

– Что такое? – сказала мама. – В отставку? И они едут к нам? А где, собственно, они собираются жить? У нас? Но ведь они едут не на месяц, а насовсем. Ты отдаёшь себе отчёт, что это такое? Почему твой отец даже приличия ради не счёл нужным спросить у тебя совета?

Папа начал убеждать маму, что дедушке с бабушкой быстро дадут квартиру, что поживут они здесь недолго, что в конце концов это его родные отец и мать, самые близкие и дорогие ему люди.

– И всё, что есть у меня. – убеждал её папа, – принадлежит им.

– Ах, вот как! – удивилась мама. – Выходит, всё это, – она широко обвела комнату руками, – твоё? А где же моё?

– Галка! – взорвался папа. -Не цепляйся к словам! Всё моё в такой же мере и твоё. И ты превосходно знаешь, что отцу, как полковнику в отставке, положена квартира вне очереди. С нами ничего не случится, если мои родители немножечко, до получения квартиры, поживут у нас.

– Ах, на немножечко! – нервно засмеялась мама. – Ха- ха-ха! Но я, прости, не желаю жить в аду даже немножечко. Я, как ты знаешь, совершенно не переношу солдафонских выходок твоего папочки.

Мама ещё много чего кричала. И про дедушку, и про бабушку, и про папу. Папа в ответ тоже срывался на крик и стучал по столу кулаком. Витя ещё ни разу не слышал, чтобы мама с папой так громко друг на друга кричали. И папа ещё курил одну сигарету за другой, хотя обычно дымить в комнате ему строжайше запрещалось.

А про Витю родители словно забыли. Витя замер на стуле у серванта и с интересом слушал, про что кричат мама с папой. Хрусталь в серванте отзывался на необычный шум тоненьким жалобным звоном. Впрочем, это, может, звенел и не хрусталь, а прозрачные фарфоровые чашки, из которых никогда не пили чай. Кто его знает, что там звенело. Ясно одно: если бы Витя промолчал, его бы наверняка так и не заметили. Сидел бы себе в уголочке и сидел. Но Витя не выдержал и сказал:

– Дедушка ведь пишет, по болезни он. Он заболел, а вы…

В комнате сразу сделалось очень тихо. Даже в ушах загудело. Папа вынул изо рта замусоленный окурок и беспомощно посмотрел на маму. Мама страдальчески закрыла глаза и глубоко втянула носом воздух.

– Витенька, – сказала мама и открыла глаза, – ты ещё слишком мал, чтобы понять, о чём мы с папой разговариваем. Тебе, наверное, показалось, что я не рада приезду дедушки с бабушкой. Но на самом деле я им очень рада. Просто взрослые люди нередко думают одно, а говорить им приходится другое. И многие слова, которые ты ещё понимаешь по-детски, скрывают за собой совсем иной смысл. Вот хотя бы про ту же болезнь. Дедушка пишет, что выходит в отставку по болезни. Но на самом деле это вовсе не означает, что он и вправду заболел. Просто у военных это так называется: по болезни. Пожилому человеку неудобно сказать: ты состарился. Поэтому ему говорят: по болезни. И так же очень многое другое. Я очень рада приезду дедушки с бабушкой. Но просто я… ну, ещё не совсем представляю, как мы все тут разместимся.

Мама говорила убедительно. И в тот момент, когда она объясняла Вите его заблуждения, Витя верил каждому её слову. Витя вообще никогда не сомневался в правдивости слов взрослых. Но по какой-то непонятной причине иногда вера в слова взрослых присутствовала у него лишь до тех пор, пока эти слова звучали. А стоило им затихнуть, как что-то незаметно исчезало. Как исчезает дым от костра.

Витин дедушка провоевал всю войну лётчиком-торпедоносцем. У них с бабушкой было трое сыновей. Двое из них, папин старший брат и папин младший брат, тоже стали военными лётчиками. Младший, капитан дядя Арсений, служил под Москвой. Старший, подполковник дядя Илюша – на Севере. Корневы были сплошные лётчики. Кроме одного Витиного папы. Но у Витиного папы плохое зрение. Он с детства носил очки. Поэтому Витин папа, к сожалению, стал не лётчиком, а инженером.

И теперь дед Коля выходил в отставку. А по болезни или нет – этого никто не знал. Потому что взрослые люди нередко думают одно, а говорят совсем иное. Сами, например, думают про билеты в театр, а говорят – корова…

Глава тринадцатая

НА ЭШАФОТЕ (продолжение)

– Нет, родимые, нет, – ласково протянул завуч, – так у нас дело не пойдёт. Я, кажется, просил вас не перебивать друг друга и высказываться по очереди. Мы остановились на том, что первым начнёт Корнев. Однако Корнев почему-то немного стесняется и готов уступить пальму первенства Прохорову. Что ж, Прохоров, не станем спорить, выпустим сначала тебя. Итак, Федя Прохоров, нравятся ли тебе коровы? Мы ждём.

Когда тебя ждут, это всегда не очень уютно. Завуч ждал. Федя молчал.

– Так мы ждём, Прохоров, – напомнил завуч.

И тогда Федя, чувствуя, наверное, что больше тянуть нельзя, глухо выдавил:

– Угу.

– Угу? – повернул к нему ухо завуч. – Что – угу? Как прикажешь перевести это слово на русский язык? Как «да»?

– Угу, – подтвердил в пол Федя.

– Угу, – согласился завуч. – Я понял, что ты к коровам относишься хорошо. А нету ли у тебя, Прохоров, чего-нибудь общего с этими замечательными животными?

– Хэ! – презрительно выдохнул Федя.

– Утверждаешь, нету? – догадался завуч.

– Угу, – сказал Федя.

– Странно, – проговорил завуч. – А ты поднапрягись, Прохоров. Может, что и обнаружишь.

– Ну, – двинул плечом Федя.

– Что – ну? Обнаружил? Что же ты, Прохоров, обнаружил?

– Млекопитающие мы, – прогудел Федя.

– О! – восхитился завуч. – Это уже что-то! Мысль уловил. Ну, а ты, Корнев.

– Я – не, – отрицательно мотнул головой Витя.

– Что – не?

– У меня с ними – ничего.

– С кем – ничего? С коровами?

– С ними.