Арвары. Книга 2. Магический кристалл

Артаванская Сокровищница, тоже не покидая седла, отдыхала, откинувшись на верблюжий горб и сцепив босые ноги в замысловатое кольцо. Несколько сопровождавших ее служанок (возможно, женоподобных слуг) тем временем доили верблюдиц в небольшие серебряные сосуды, которые подавали госпоже. Находясь в некоем полузабытьи, Авездра делала маленький глоток, бросала чашу на землю, а ей подносили новую, со свежайшим, только что из-под вымени, молоком, и это напоминало подношение жертв богине.

Его же делала великим только тень на отвесной стене, да и та размывалась и гасла вместе с остывающим солнцем.

Надо было, потребовать показать раба, но император с замиранием сердца вдруг понял, что не готов в сей же час увидеть существо, которое в один миг опрокинуло зачерствевшее, даже окаменевшее сознание комита Антония.

— Ты продаешь мрамор? — стараясь оттянуть встречу с рабом, спросил Юлий.

— Я заготавливаю его впрок, — со вздохом разочарования объяснил Минор. — Сейчас очень мало покупают мрамора. Разве что для надгробий…

— И много заготовил? — зачем-то спросил император, хотя сам видел склад мраморных глыб, спущенных с гор и уложенных вдоль дороги еще в начале подъема, где стояли камнерезные мастерские.

— Достаточно, чтобы выстроить несколько дворцов и новый колизей, — уже хвастливо сообщил грек. — Но если распилить на плиты, можно заново облицевать весь Ромей.

Тут на помощь императору пришел консул.

— И что, весь этот мрамор добыл и вынес один раб? — спросил он, как бы возвращая разговор к исходной точке.

— Нет, господин, у меня более тридцати рабов, — отчего-то вздохнул Минор. — Они вырубают и выпиливают глыбы, а Космомысл скалывает их и выносит к рудоспуску. Но лучше бы он был один…

— Как ты назвал его? — внезапно спросила Авездра голосом столь гулким, что в горах откликнулось эхо.

— Космомысл…

— Кто ему дал имя?

Грек завертел головой, не зная кому отвечать — женщине, императору или громогласному эху.

— Я не помню, — сказал он в пространство. — Так называли его мой дед и прадед…

— Что означает это имя?

— Не знаю, госпожа. — Минор сделал попытку приблизиться к верблюдам и будто наткнулся на сильный порыв ветра. — У варваров трудные имена…

Император взглянул на консула, ожидая от него пояснений, но тот смущенно замолчал.

— Покажи мне Космомысла! — велела Авездра.

Хозяин подбежал к краю каменоломни, склонился и крикнул кому-то невидимому:

— Выведите большого раба!

Неведомо отчего вдруг встревожились верблюды, словно почуяв поблизости волчью стаю; на их волнение тут же откликнулись лошади, фыркая и прядая ушами. Густо и разом, будто вспугнутые гуси, гоготнули погонщики, усмиряя верблюдов, конь попятился назад, и Юлий жестко натянул повод, останавливая нервный пляс. И увидел, как его низкорослый альпийский жеребец взмокрел, а из разинутой, искривленной удилами пасти обильно потекла жидкая слюна.

Это неожиданное волнение животных отозвалось сильной щемящей болью в позвоночнике, не раз претерпевшем удары от падений с лошади. Император чуть пригнулся вперед, отыскивая удобное положение, и увидел, что Авездра выскользнула из седла и не мягкой поступью львицы, как обычно, а мелким, семенящим шагом направилась к первому уступу гигантской лестницы.

И в тот же миг до ушей долетел странный, шелестящий звук, поднимающийся из каменоломни, но вскинутая голова коня мешала заглянуть вниз, подогнать же его к краю карьера никак не удавалось, ибо жеребец, охваченный мелкой дрожью, вышел из повиновения.

Преодолевая боль в спине, Юлий спешился и глянул в темный провал, огороженный лишь невысоким парапетом. И в первый миг отшатнулся, ибо показалось, что вздрогнула и качнулась противоположная отвесная стена, испещренная тенями. Потом он почувствовал незримое движение и мгновением позже заметил призрачное свечение, словно на дне котлована махали факелом.

И от этого зыбились стены!

Атланта он увидел внезапно, уже на ступенях циклопической лестницы. Тот мертвец из мавзолея, превращенный в мумию, выгядел длинным худосочным подростком по сравнению с живым; руки и ноги атланта волочили за собой четыре морских цепи, которыми перекрывали устье Тибра, но казалось, они ничуть не мешают ему. Он легко шагал по уступам вдоль стен глубокой каменоломни и, поднимаясь вверх, будто разрастался еще больше. На нем была лишь набедренная повязка, да на левом плече болталась берета — кожаная подстилка носильщиков камней из целой воловьей шкуры.

Император непроизвольно стал отступать, ибо одним взором уже трудно было охватить атланта целиком. То ли от резких шагов, то ли от неудобного, непривычного движения назад боль в позвоночнике перелилась к пояснице и, словно кипяток, потекла к ногам, из щемящей превращаясь в сладострастную.

И тут он заметил, как попятились Авездра вместе со своими слугами и погонщиками, а верблюды легли без всякой команды и вытянув шеи замерли.

Только Минор остался на своем месте, поджидая, когда раб покажется над устьем каменоломни.

Атлант вышел из полумрака в тот миг, когда потонувшее в море солнце бросало последние багровые лучи на склоны гор, но лицо его отчего-то осветилось ярко, словно в полдень. Юлий узрел, что он и в самом деле очень молод — возраст юниора, не достигшего двадцати лет, что подчеркивала еще не окрепшая, не знавшая бритья курчавая светлая бородка, обрамляющая щеки.

В голубых варварских глазах отражался закат…

Длина цепей позволяла ему приблизиться лишь к началу рудоспуска, так что он выступил из каменоломни только по пояс и встал на лестнице, не замечая ни хозяина, ни гостей и глядя куда-то мимо них, в морскую даль.

А сладострастный кипяток боли вдруг начал бурно испаряться, вырываясь наружу леденящим, не раз испытанным ужасом близкой смерти. И Юлий преодолел бы его лишь силой разума, ибо обладал тем воинским духом, который в минуты крайней опасности возбуждает дерзость и отвагу. Но это цепенящее чувство сейчас исходило не из его сути; солнце, обычно быстро погружавшееся в море, будто остановилось, и лучистый его гребешок продолжал сиять над водой, зеркально отражаясь на отвесной стене.

И показалось, над головой атланта распустился венец Митры.

Звучный в вечерних горах, голос Авездры вдруг приятно коснулся слуха императора и словно пробудил его, вызвал некое беспричинное ощущение радости.

— Что означает твое имя, Космомысл?

Его взор, устремленный вдаль, внезапно приблизился, и вместе с ним прилетел ветер, опахнув солоноватым запахом моря. Речь атланта звучала протяжно, низкий монотонный голос не выражал никаких чувств.

— Меня никто не спрашивал об этом…

— Я спрашиваю тебя. — Артаванская Сокровищница слегка подняла руки, словно привлекая к себе внимание.

— Кто ты?

— Меня зовут Авездра.

Их разделяло расстояние в полсотни шагов, однако атлант смотрел сверху и взгляд его блуждал по склонам гор намного выше ее головы, словно отыскивая источник звука, как отыскивают его слепые.

— Я здесь, Космомысл! — она еще выше вскинула руки. — Звучание твоего имени напоминает мне сакральный язык, на котором жрицы Астры произносят заклинания.

Наконец, глаза его остановились, но прошло более минуты, прежде чем он ответил на арварском, таком знакомом императору наречии:

— Мое имя означает Свет Полунощной Звезды.

— Никогда не видела этой звезды на небосклоне, — проговорила Авездра, тоже перейдя на язык варваров. — Но мой народ почитает ее выше, чем иные звезды.

— Полунощная Звезда светит лишь в полунощных странах, — ответил атлант и поднялся еще на одну ступень, до предела натянув цепи.

— Там живут такие великаны, как ты?

— Нет, там живет мой народ, называемый арвары.

— Ты бог арваров?

— Я исполин из рода Руса и всего лишь внук Даждьбога.

— Внуки Даждьбога бессмертны?

— Они были вечными, когда жили на Родине Богов. Но сейчас арвары смертны.

— Почему же ты достиг возраста, когда начинается бессмертие, и остался юным?

Атлант замолчал, чуть ослабив цепи, и император ощутил внезапный прилив беспокойства: только в этот миг он вдруг осознал, с какой надеждой вслушивается в арварскую речь, одно звучание которой прежде вызывало в нем жгучую ненависть. Сейчас же, пребывая в некоем отрешении от реальности, он испытывал странное, необъяснимое чувство перевоплощения, будто не атлант говорит с Авездрой, а он, Юлий. И это он бессмертный и уже двести лет прикован в каменоломне!

— Отчего же я молчу? — беспомощно спросил император.

— Ты не знаешь этого языка, август, — напомнил о себе консул. — Они разговаривают на арварском наречии. Оно трудно для восприятия на слух. Еще труднее воспроизвести его. К сожалению, не могу перевести и лишь догадываюсь…

— Не нужно переводить.

— Кажется, Артаванская Сокровищница говорит о вечности, — все же сообщил Лука и умолк под взглядом императора.

Тем временем Авездра сделала несколько мелких шажков вперед, путаясь в своих одеяниях.

— Не отвечай, если не хочешь, — проговорила она. — Я пришла сюда не для того, чтобы узнать тайну твоего бессмертия. Мне хотелось увидеть чудо. И наконец-то моя мечта свершилась.

— Разве может быть чудесным человек, прикованный к скале?

— Я дам тебе волю.

— Но я не лишен воли. У меня нет свободы.

— Я выкуплю тебя, и будешь свободен! Нет, ты уже свободен! Эй, мои воины! Подайте оружие Свету Полунощной Звезды!

Слуги сняли вьюк, притороченный к верблюду, развернули его и достали исполинский меч. Взявшись вчетвером, они поднесли его к рудоспуску — докуда доставали руки раба, и остановились, не смея поднять глаз. Хозяин каменоломни сделал слабое движение вперед, будто бы желая воспрепятствовать им, но лишь взглянул на молчаливого императора и сник.

Атлант отпрянул, но в следующий миг рванул наручные цепи так, что звенья их, разорвавшись, со звоном посыпались на дно каменоломни. Он схватил меч за рукоять и лезвие, поднес к лицу и вдруг возвысился, словно на глазах вырос еще на голову.

— Меч Краснозоры, — негромко вымолвил раб. — Он вернулся ко мне, как сон…

— Это я вернула тебе меч вместе со свободой, — напомнила о себе Артаванская Сокровищница.

— Кто ты? — не сразу спросил атлант.

— Дочь Артаванского царя Урджавадзы.

— Никогда не слышал о таком царе и таком царстве. Назови мне имена своих богов.

— Назову… Но так, чтоб услышать их мог только ты.

Не выпуская меча, он протянул к ней левую руку и положил на землю, раскрытой ладонью кверху.

— Подойди и встань сюда.

Чуть помедлив, Авездра приблизилась к ней и по пальцам, словно по ступеням, маленькими шажками взошла на ладонь, как на подиум, а император непроизвольно сжал в кулак свою правую обезображенную руку, будто это в его ладони оказалась Артаванская Сокровищница.

Атлант же поднес ее к своей груди и склонил голову, чтобы Авездра могла дотянуться до его уха. Она произнесла всего несколько слов, после чего атлант отвел руку, подержал ее перед собой, воззрившись на царевну, и опустил на землю.

— Коль так, — промолвил тихо, — чье вы творение? Или порождение?

— Мы творение войны, — отозвалась Авездра и, спустившись с ладони, знаком подозвала посла.

Пестро разряженный воин, не дрогнув ни единым мускулом, даже когда его госпожа летала по воздуху на ладони атланта, подбежал и склонился подобострастно. Император услышал лишь обрывки фраз незнакомой, гортанной речи народа македон, звучащей из уст Авездры грубо и громко, как воинские команды, и понял, что Артаванская Сокровищница диктует воину что-то резкое, властное и не приемлет никаких возражений.

— Август? Цезарь? — консул вдруг заслонил собой Авездру. — Ты слышишь меня?

Юлий молча оттолкнул его, однако Лука позволил себе невероятное — дернул императора за тогу.

— Опомнись, Юлий! Царевна приказывает купить раба! Я хорошо знаю язык македон!…

— Авездра в моих руках! — он возмущенно вырвался. — Как ты смеешь касаться меня, плебей?

Консул отпрянул, потряс головой и заговорил отрывисто:

— Она отдала меч! Если купит раба… Приданое уйдет в карманы… Владельца каменоломни… Сокровища, которые должны принадлежать тебе… Они несметны… Корабли настолько тяжелы… Особенно один сундук на пентере! Его иногда выносят на палубу и снова убирают…

— Сокровища будут принадлежать мне, — клятвенно произнес император, заставив комита оборвать свою речь на полуслове. — Теперь все будет принадлежать мне. Я исполнил ее каприз! Я исполнил ее желание! Она призналась в этом! Она сама сказала — я узрела чудо!…

Лука отступил.

— Август?… Ты знаешь язык варваров? Ты говоришь на арварском наречии! Я не понимаю ни слова!… Но все равно, послушай меня!

Император хотел ответить ему, что сегодня же Авездра перешагнет порог дворца, но замер, ибо вдруг услышал со стороны язык своих мыслей.

— Мои люди ведут неусыпное наблюдение! — не унимался консул. — Верблюды и корм для них только на одном корабле… На остальных по одному… Поставлены для отвода глаз… Приданое находится на всех трех судах… В том числе и на царской пентере… Там есть что-то таинственное! Непостижимое! В этом тяжелом сундуке!… Ночью он светится сам по себе!… Подумай, август! Зачем отдавать этому прощелыге то, что завтра возьмешь ты?!…

4

В начале осенней ярмарки, когда у пристани и ладьи не втиснуть между кораблей, ранним утренним часом с колокольной башни старой крепости сам собой сорвался камень и, павши на причальную мостовую, разлетелся брызгами, словно капля воды.

Град Гориславов тем предрассветным временем еще почивал, ни ночной, ни корабельной стражи не было, и потому никто не видел, как вслед за этим камнем шестисаженная стена, выходящая к морю, чуть дрогнула, потом зашевелилась снизу доверху, словно живая, в единый миг утратив связующую силу, и медленно осыпалась, как песок, вместе с башней и остатками морских ворот.

Ни треска, ни грохота при этом не возникло. Густым белым облаком взметнулась невесомая пыль, слегка всколыхнулась прибрежная земля вкупе с пристанью и кораблями, испустив в море волну по всей длине крепости, натянулись и ослабли многочисленные чалки да раскатились, будто горох, мелкие валуны.

Когда же рассвело и на пустую ярмарочную площадь пришли государевы мытники, то вместо стены увидели только саженной высоты островерхий вал из камня да белесую пыль, еще висящую в неподвижном воздухе. Их взорам открылось утреннее туманное море, гостевой причал с кораблями, постоялые дворы с тысячами повозок и даже стада коней, пасущихся в лугах на другой стороне затона — все то, что раньше заслонялось ветхой крепостью.

Стольный град, будто река в половодье, давно выплеснулся из тесноты стен, разлился вширь и поднялся ввысь, на холмы. Крепость с трех сторон давно разобрали на камень, и оставалась только эта ее часть, образующая всего лишь четвертину круга, ибо старый город, как и все арварские города, повторял очертания солнца. Зато последний остаток стены был самым высоким и мощным, хотя давно оборонял только ярмарку, да и то от холодных морских ветров. Вечевой колокол с башни давно был снят и перемещен на вечевую площадь в середину нового города, от которой во все стороны лучисто разбегались улицы; на башне же с наступлением сумерек зажигали мореходный светоч, но лишь в ненастную погоду, поскольку в ясную припозднившимся кораблям достаточно было и городских огней на холмах, освещавших ночные улицы Горислава Великого — так теперь именовался стольный град парусья.

Ни шорох оплывшей стены, ни сотрясенье земли не достали княжеского двора на холме, однако Белояр пробудился с тревогой и, не вставая с ложа, прислушался к тишине дворца. И уж был готов кликнуть отроков, чтоб спросить, не случилось ли чего, но вспомнил вчерашнюю радость, в единый миг взмолодившую дух.

А вчера с купеческими кораблями вернулся сын Годислав, дюжину лет бывший в учении на Светлой горе. Отсылал наследника несмышленышем шести годов от роду — явился ученый и достойный муж, коего хоть ныне на престол сажай да ступай на покой…