Помоги проекту - поделись книгой:
Кошмар, каких генералу не приходилось испытывать при жизни, растаял перед глазами, погас, как телевизионный экран. Пабло Матео сбросил с лица визуатор, словно гигантское чудовищное насекомое, пытавшееся лишить его зрения, но глаза его от этого не перестали чувствовать отраву, льющуюся через них в самые недра его разума. Цитадель сознания генерала покачнулась, но выстояла.
Он видел всю картину локального апокалипсиса, видел от начала до конца, как ему и было обещано. Видел глазами того человека – нечетко и смазано, но после пережитого, пусть и виртуально, Пабло лишился всех сомнений относительно реальности произошедшего. Он понимал – будь изображение хоть немного контрастней, его постигла бы ты же участь, что и всех обитателей ада под названием Санта-Креспо.
Дрожащей рукой он взял трубку телефона, поднес динамик к уху и услышал чье-то дыхание, неровное, тяжелое от волнения. Потом другое, похожее на стон. Потом еще и еще. Генерал был на связи не один.
Когда Пабло Матео давал свой ответ, в комнате, кроме него, никого уже не было.
Он не успел задать незнакомцу последний, самый важный вопрос. Оставшись наедине с телефоном, сеньор Леонорис, кажется, стал догадываться о цели визита темного гостя. Стал догадываться о том, зачем древнейшей тайной организации, по мощи и накопленным знаниям превосходящей любые службы разведки и контрразведки, понадобилось собрать самых влиятельных людей мира и направить их силу против единого, неведомого ранее, врага. Он начал понимать истинное назначение удара по обратной стороне Луны, сумел распознать грандиозный замысел, скрытый за стальной завесой дьявольской головоломки и дьявольского же обмана, если тот обманом являлся.
Но генерал снял трубку. Снял трубку и проговорил отчетливо и громко, смертельно боясь забыть правильный ответ. Снял трубку и сказал:
– Да.
Пять послов Сгалариона
То было на Заре Времён, когда молодые Боги, пробудившись от изначального сна, соткали из нитей нерастраченных грёз первые хрупкие образы того, что называем мы Вселенной; то было незадолго после Великого Рассвета, когда первые Солнца, отторгнув исконные покровы мрака, вспыхнули пожаром бытия, и лучи их озарили укрытые пеленою бежевых облаков новорожденные миры; то было во дни радости и первородной благодати, когда известно было Слово, способное потрясти само мироздание, разделить его надвое с легкостью, с какой Звездный Кузнец раскалывает молотом своим квазары, и Слово, воссоздающее сызнова расколотые доли с простотой, с какой соединяет Швея две части податливой ткани миров прочной нитью общей судьбы. То были времена, которые нельзя назвать древними, ибо сама Древность тогда была еще молода; времена, укрытые завесой сокровенных тайн и неразгаданных чудес, когда миры рождались, возникая из праха, с каждым тактом божественной мысли и умирали, оставляя после себя свет, рвущийся к Дальней Границе, попирающей Тьму своими пределами, и не было за Тьмой той ничего, ибо всё, что за ней, и есть Предел. И в этом вихре непокоренного хаоса элементов, в шквале порождавших самих себя частиц, был мир, имя которого стерли безжалостные звездные ветра, мир молодой и отважный, населенный народами, названия которых навеки и впредь утрачены, что даже само Время, алчным змием стерегущее злато воспоминаний, не могло бы вспомнить, как именовали этот мир когда-то Боги, и куда поместили его, оберегая от губительного урагана пронзавших плоть мироздания странствующих комет. Помнит Время лишь туманы, наполнявшие нетронутые луга и холодные хрустальные озера возлюбленного и воспетого демиургами мира, помнит молочное пламя звезды, согревавшей его, и помнит историю, что восстает в памяти космоса периодами, когда в очередной раз галактики выстраиваются сокровенным знаком, знаменующим виток бесконечной Спирали.
Как сказано уже, был мир тот молод и отважен, и войны гремели на землях его. И был в мире том человек, полюбившийся Богам, ибо совершал он во имя их подвиги, и стремлениями к высотам был им подобен; то был великий Полководец, покоривший мечом и копьем многие города, что в гордыне и своенравии своем устремляли золотые шпили дворцов и храмов к подвластным одним лишь Создателям небесам, он подчинил воле своей упрямых царей и правителей, и почти не осталось таких, кто отказывался бы признавать власть слова его и силы. Никто не смог укрыться от карающего перста Полководца – от завоеваний не спасали города ни окружавшие их широкие реки, ни высокие недоступные горы, в плодоносных долинах которых те города скрывались, ни крепкие, как незыблемый гранит Творения, замки-монолиты, способные отражать как стрелу, так и пламя…
И вот пришел тот час, когда во всем мире, наблюдаемом и опекаемом Богами, осталось только два города, способных называть себя свободными. Один славился своим неисчерпаемым богатством: закрома его ломились от будоражащих разум самоцветов, пришедших из глубинных недр космоса в ночи чарующих звездопадов, висячие мосты и городские парапеты совершенных форм были украшены искуснейшей филигранью из невесомых металлов, каких не сыскать больше в чреве Вселенной, каркасы зданий, кладка мостовых и раскидистых террас выполнены из полупрозрачного камня, пьющего солнечный свет днем и отражающего поцелуи звезд по ночам, а капители из ослепительно-белоснежного мрамора, затмевающего блеском своим сами светила, подпирали сияющий фиолетом небесный купол; жители города того носили одежды, сотканные разумными видами шелкопрядов безо всякого людского вмешательства, а по цветущим улицам-садам ходили забытые ныне священные животные, убранные, величавые и почитаемые. Другой же город известен был строем ровным боевых порядков своих, остротой мечей и точностью стрел, отвагой населявшего многоярусные кварталы его народа и военной мудростью генералов, не уступавших в ремесле войны даже великому Полководцу. И было имя первому городу Сгаларион, а второму – Наарихадон, – вот единственные имена, величие которых не позволило Времени позабыть их.
Так, одним днем, отмеченным на календарях Времени глубоким болезненным шрамом, подошел Полководец к прекрасному цветущему городу в блуждающем оазисе, именуемому Сгаларионом, что значит Родник Миражей на языке Богов, и ударили воины его в тысячи барабанов, и запел горделиво горн, возвещая горожан Сгалариона о прибытии Победителя Народов. Открылись мегалитические врата, и вышел из блистательных чертогов своих навстречу Полководцу Правитель сего города, восседая на грохочущей колеснице из драконовой кости, запряженной переливающимся лазурью шестиногим жеребцом, высекающим правыми копытами янтарь, а левыми аквамарины, и держал в руках своих Правитель восемь поводьев с восьмью мастифами восьми различных пород и расцветок, и на шеях их было восемь ошейников, выплавленных и отлитых из восьми драгоценных металлов; по изголовью трона его, помещенного в колесницу, расхаживали павлины, распустив хвосты изумительных красок, а на стенах колесницы рукою мастера изображались три птицы-сирина, несущие в лапах своих синюю розу, винный рог и корзину с налитыми мёдом фруктами, выполнены были создания эти столь искусно, что выглядели живыми, готовыми вспорхнуть и унестись к породившим их небесам; и просил Правитель великого Полководца оставить мысли о завоевании города его и пройти мимо, следуя к намеченной несравненным воином конечной цели.
– Сердце самого мира расколется, коль рухнет под громом солдатской поступи цветущий Сгаларион, коль низвергнется он в пыль обрушенных жилищ и разграбленных дворцов. Омоются слезами крови невинные лица младенцев, целомудренных дев и почтенного возраста стариц, скорбящих по утраченной его красоте, и выцарапают они глаза свои, не желая видеть, как умирает в дыму истории возлюбленный их город. Осенним листом осыплются плодоносящие сады наши, чтобы не встретит впредь полюбившихся вёсен, ибо не явится весна никогда боле в те края, где царствуют тлен и руина. Почернеют и укроются пылью храмы и площади наши, зарастут скверным сорняком колодцы с живыми водами, сгорят библиотеки, хранящие знания о глубоком прошлом и незримом будущем, покроются едкой ржавчиной мастерские и ювелирные кузницы, рухнут оземь купола обсерваторий, чтобы не узреть больше звезд, так рьяно ими желанных. Реку тебе, Триумфатор – так и будет, если длань чужая коснется сокровищ наших! Истинно и неотвратимо гласят о том надгробия побежденных тобою городов и царств.
– Прекрасен город Сгаларион, – отвечал ему Полководец, – и слова твои лишь побудили меня скорей войти в ворота его. Но ты не воин, и нет в городе твоём воинов, и потому честь не позволяет мне спорить с тобой на языке клинков и пилумов. Не примут меня Несравненные к пантеонам своим, коль подниму я меч на безоружного. Однако город твой – непременный шаг к моему божественному возвышению. Он нужен мне, чтобы одолеть непокорный Наарихадон, и богатства его мне в том помогут. Так назови же причину, которая заставит меня поднять мои легионы и пройти стороной великолепный Сгаларион с его висячими садами и курящими дурманом храмами, почему, скажи, должен избежать он всеобщей участи? Пять дней готов я ждать, Правитель, а к вечеру последнего приму из рук посла твоего ключ от врат городских, либо, ударив, возьму его сам, и – знай же – удар мой повергнет тебя в величайшую скорбь.
Так было сказано, и вынужден был Правитель ответить захватчику повиновением, и вернулся он в город свой, опечаленный Сгаларион, и каждый день назначал он послом к Полководцу одного из властительных горожан, способных, как утверждали они, склонить недруга на свою сторону.
Опускался вечер первого дня, и Полководцу явилась Жрица из славного города Сгалариона, Жрица красот человеческих, услад и тайных знаний, прибыла она верхом на грациозном лунном барсе, облаченном в сверкающие вечерними зорями латы, и повод на груди его был из осколков упавших звезд; вела с собою Жрица две сотни наложниц с изысканными браслетами на изящных шеях и запястьях их в дар Победителю Государей. И была Жрица та телом безукоризненна, черна глазами, бёдер изгибами соблазнительна, и благоуханный аромат темной атласной плоти её лишал рассудка и повергал в желание вечного служения; одежды её были из тончайших нитей паутины цвета чайной розы, правая грудь её была обнажена, левая же – прикрыта дымчатым кружевом, отчего делалась ещё более желанной, обе остры и упруги; локоны её вились, как летней ночи прохладный ветер.
– Вот дар тебе мой, Полководец, каким бы ни было твоё решение, – сказала она, и наложницы окружили Полководца, стали ласкать его и нашептывать слова любви, и звон браслетов и серег их был подобен колыбельной. – Но коль решишь ты обойти стороною город, благодарности моей и щедрости не будет предела, как нет предела океану небесному: я дам тебе тысячу девственниц, предназначенных для мужей Сгалариона, подберу супругу и любовницу каждому воину из легионов твоих по нраву его, что останутся они довольны ими до конца дней своих, а сама буду приходить к тебе ночью твоих желаний в образе, желанном тебе. Я посвящу тебя в таинство колдовских действ, обучу божественной алхимии, научу зреть движение звезд и читать календари пяти лун, взывать к силам незримого мира и понимать шепот духов, поведаю Слово, способное сразить человека, как разит сердце кинжал, – обещала Жрица, и голос её был сладок, как райский нектар.
– К чему мне девы твои, если мир лежит у ног моих, и могу я взять себе любую из жен? – вопрошал в ответ её Полководец, высвобождаясь из объятий двух сотен наложниц. – Говорю тебе, как испивший обе чаши – несравним пик услады плоти взбудораженной с моментом, когда достойный враг, свирепый и сильный, падает к ногам моим, в горячей битве сраженный, и вместе с нитями жизни его, разрубленными рукою моей, рушатся пути, дела и тщетные стремления его. Чарам никогда не будет места рядом со стальным клинком, как не соседствовать и доблести с обманами алхимии, уродующими и искривляющими мир. Ты предлагаешь соху астроному, ты предлагаешь крестьянину астролябию и телескоп. Ты предлагаешь воину обменять славу, подобие Богам и владычество над миром на слабую их иллюзию, крошащуюся до основания каждый раз, когда светила небесные не благоволят деяниям его. Тебе ли не знать, Жрица, что звезды всё чаще блуждают в хаосе, нежели выстраиваются в ряд? Ложна, как вижу я, наука о чарах твоя, ремесло твоё слабо и недейственно, ибо много речей ты молвила, но живым стою пред тобою, не сразили меня ни взгляд, ни Слово твоё. Проворна и грациозна кошка твоя, но лукавы и низменны помыслы.
И вернулась посрамленной Жрица в город Сгаларион, и наложницы её, отвергнутые и невожделенные, вместе с ней.
Вторым из послов, прибывших к шатру Полководца, в день второй, был именитый Купец, владетель дорог и ярмарок шумных, пастбищ бескрайних и земель вспаханных урожайных, хозяин дворцов, убранных богатствами несметными, и кладовых, златом полных, день и ночь сторожимых замками полновесными; приехал он верхом на трубящем слоне, чьи бивни были из чистой яшмы, шелковые попоны цвета пламени рассвета украшали опалы и жемчуга, щит на могучей груди сверкал каменьями редчайшими и бесценными, и было на щите том по одному от каждого из всех, что есть в мире, а за спиной Купца вздымался стяг города его Сгалариона. Перевязь ярких парадных одежд купеческих, украшенных тесьмою и кистями, была окаймлена бахромой, волны плаща ниспадали на одно плечо, цепи с гербами и марками торговых гильдий отягощали его шею, волосы и борода его были пропитаны благовонным маслом, чело венчалось тиарой с самоцветами и радужными перьями птиц, а в ушах пели серьги. Поднял Купец руку в приветствии, и зазвенели в пальцах его, схваченных перстнями и печатями дорогими, ключи из неразрушимого метеоритного злата от кладовых его ломящихся, и заговорил он, и были слова его металлом блестящим и податливым:
– Не золото тебе я подношу, о Сокрушитель Городов, но власть, неотъемлемо к нему прилагаемую. Не страхом и мечом, но словом, твердым, как алмаз, предлагаю тебе править в царствии своем, как незримо правлю им я. Столетиями прадеды мои выстраивали царство это из камней и металла, и вот, стоит оно, и весь Сгаларион под ним. Даю тебе половину его, коль свернешь ты с пути, и, гнев свой обуздав, обрушишь силу удара на город Наарихадон непокорный, обросший копьями и стрелами, словно чудовище-дикобраз мерзостное, а Сгалариону процветающему позволишь впредь торжествовать и восславлять имя твоё, ликуя; сам же, победу одержав, не будешь знать ты нужд, как и дети твои, столько поколений, сколько возводили отцы мои трон сей.
Отвечал Полководец, выслушав слова Купца, скупо прозвеневшие и упавшие в грязь монетой медной:
– Столь же смешно, как и оскорбительно предложение твоё. Зачем соглашаться мне на половину, если во власти моей взять обе? Разве всего одну рыбину брал украдкой прадед твой из лодки рыбацкой соседа своего, когда мог взять он две? Разве не дед твой покупал овцу за монету, чтобы продать её назад втридорога? Не отец ли твой отстроил храм из дерева, но брал за веру серебром и золотом? Не ты ли сейчас делишь мир надвое, чтобы каждой ладонью черпать поровну из частей его? Знаю я, на чём зиждется царство твоё, и противно мне быть князем в таком царстве. Я выстрою своё, и, возведенное на крови и стали, простоит оно дольше всех других, потому что плавит солнце не сталь, но золото. Как глупо было мыслить, что соблазнит меня тусклый самоцвет в руке твоей, когда попираю я ногами горы камней, и каждый из них драгоценен. Купец, ты скупее Жрицы – та предлагала всю себя без остатка, ты же даешь мне половину, стремясь тем самым стать равным мне. Не быть тому! Силен и вынослив слон твой, но прям ты и неуклюж, и помыслы твои читаются легко, как переписанный наново свиток.
И отправился Купец назад, к хранилищам богатств своих, презираемый.
Минула ночь, и в озаренный светом Солнца полдень, дня третьего, явился к лагерю великолепного Полководца знатный Дипломат, Послом Мира и Другом Царей наречённый, Легатом Дружбы и Соединителем Семей прозванный; был он чертами строг и благороден, серая тога обрамляла аристократический стан его, покрывала плечи и гордо поднятую голову; в правой руке своей держал Дипломат цветущую лавровую ветвь, а в левой – письмена хвалебные с одами и гимнами звучными от литераторов и поэтов, искушённых Словом волшебным и лестным; прибыл он на благородном молодом жирафе, крепком поступью, венец из пальмовых листьев и белого золота украшал голову животного сего; диковинно-ветвисты были рога жирафовы, усеяны молодой порослью и обильными розовыми соцветиями, наливными краснобокими яблоками и спелым инжиром были фрукты; и кружил в небе над Дипломатом почтенным кричащий сокол прирученный.
– Артиста слово может сокрушать, а меч солдата – править в мире, – объявил Дипломат Полководцу в приветствии, поведя лавровой ветвью. – Лишь в том вина моя, Меченосец, что не встретился я с тобою в день первый, позволив глупцу и нимфе одурманивать разум твой. Но занят я был тем, чтоб мир в который раз земле сей даровать. Вкуси же трудов моих плоды! Слушай: в блистательном дворце, в чертогах царских, в покоях своих ждет тебя дочь Правителя, чтоб ложе брачное с тобою разделить. Прекрасна телом она, ликом мила, нравом покладиста и словами рассудительна, поступками же добродетельна. Великий Сгаларион, город людей и Богов, достанется тебе кровью малой – то кровь не жителей его и не солдат твоих, а кровь первая на постели супружеской. Взойдешь на царство ты, Полководец, не как тиран и узурпатор, но как муж и защитник, и дети твои воссоединятся узами брака священными с детьми поверженных тобою царей, и род твой, и кровь твоя в торжестве и власти пребудут отныне и до конца дней земных; и город вечный устоит, и битва твоя будет выиграна. Вот предложение тебе моё, обдумай, и пусть ответ твой будет мудрым.
– Предложение твоё щедрее первых двух, бесспорно, – соглашался Полководец. – Но, Дипломат, скажи мне, сколько лет торжествовать династии моей? И дай ей хоть века, хоть тысячелетия, наступит день, и падет она однажды, поверженная и презренная. Ты знаешь, как уста способны осквернять историю, ты знаешь, как капля яда, растворенная в праздничном вине, сжимает горло, и рушится вслед за удушенным Империя его, и ведомо тебе, как смерть к правителям приходит, изнеженным годами мира и блаженства. Своим потомкам не позволю я гнить в бездействия болотах, не дам затупиться их мечам, и не позволю ржавчине изъесть доспехи. Вечен лишь один союз – союз мужчины со сталью, и не ко власти рвусь я, Дипломат, как рвется быстрый сокол твой к пугливой горлице, но к имени бессмертию. Сколь бы не знатен был род, в котором Боги отвели рождение человеку, но имя себе каждый должен выковать сам, из поступков и свершений. Тебе ль не знать судьбы такой, Оратор, младший сын отца своего? Или напомнить следует тебе, что вышел ты с низов, из голода и грязи, хоть путь прокладывал к вершинам не острием клинка, а словом точным и людьми желанным? Соединяя семьи, ты становился выше сам, и властвуешь теперь над ними, и управляешь, как делает то с куклой кукловод. Не царей возводишь ты на трон, но цари возводят на трон тебя. И суть ты соперник мой, а не примиритель. Так далеко ты смотришь, Дипломат, но голова жирафа твоего скрывается в тумане облаков. И приручать тебе, Оратор, соколят, но не орлов, взращенных декадами свободы.
И вернулся в город свой посол, и листья лавра, в руке его увядшие, обвисли нитями оборванными.
И был день четвертый, и навестил порядки боевые, горькими кострами дышавшие, Первый Священник города затаившегося Сгалариона, Пастырь духом нищих и разумом слабых, Утешитель потерявших и потерянных, Поводырь слепых и заблудших, и Причаститель покорных; прибыл он верхом на священной шарлаховой ламе, длиннобородый и почтенный, в куреве ладана благословенного, под песнопения хора отроков юных, за ним следовавших, скромные уборы его были аскетично-белы, как снега севера, и чисты, как предрассветные туманы; и подносил он солдатам, походом утомленным, хлеб ароматный и вино молодое, в ключах ледяных охлажденное, и озарял двумя перстами их – благословением бога своего. И рёк Полководцу он, навстречу ему вышедшему:
– Узри же истинную власть, о Уравнитель Судеб: на коленях стоят люди твои, не пред мечом твоим, но перед словом праведным, склонили головы горячие не в страхе, но в благодарности. Мне то в моем видении велелось свыше: сказал Господь Единый явить тебе, как милость безграничная Его к покорности взывает, как воля Его властна на земле; и вот, ты видишь. В прощении и покаянии Он заключен, но, вездесущий и всесильный, не желает, чтоб ты колено преклонял. Дела твои угодны проведению Его, и в откровениях моих сказал Он, что в тебе признает истинного Сына, ежели град его возлюбленный одаришь ты милосердием и не тронешь ни святынь его, ни жителей. Дай мне ответ, и я, Его наместник полномочный, возложу руки на чело твоё, и помажу тебя семью елеями сакральными на оба царства – земное и небесное – и станут же отныне не кланяться тебе, но преклоняться, и живописцев холсты благословенные запомнят тебя в образе Спасителя нашего, да вознесется имя твоё выше всех других имён, и править будешь ты сердцами и тогда, когда огонь в груди твоей вдруг перестанет трепетать и биться. Ты Богом быть хотел – что ж, Бог согласен быть тобою.
Раздался громом Полководца смех, и молвил он:
– Желанны и исполнены бессмертия соблазном речи твои для уверовавших, лестны они для несведущих мирян и прочих кротких. Но ядом, сладостью своей вино паскудящим, прыщут уста твои, и волчьей пастью оборачиваются, взгляни кто на них сквозь хрустальную призму праведности, тебе чуждой. Что ты пророчишь мне, что обещаешь? Навряд ли сможешь вновь всё сказанное повторить. Из слов твоих вырос песчаный бархан, затмивший горизонты, но из всего обилия песчинок едва ли несколько задержались в сите памяти моей. Пролились ливнем посулы твои, и можно сколь угодно долго переливать их из ведра в ведро – журчать они будут по-разному, но их объемности то журчанье не изменит. Быть может, я прислушался бы к ним, коль не имел бы ничего – так внемлет тишине пещер отшельник, – но не позволит мне так поступить знание того, чем ты живешь и то, чему ты служишь. О Боги! Словно не тебя, Священник, я вижу пред собой, но разом всех троих, что приходили раньше. Под белой мантией твоей – соскабы блуда; воспетая тобою чистота погибла в кельях, где дочери безнравственные той, что оседлала барса, связали её ремнями тугими и искромсали острыми ногтями; свободы птица, какую превозносишь ты в молитвах, сложила крылья, и не поднять их боле – в вине дурманящем они утопли, а груз из злата алтарей и храмов на плечи рухнул, и вниз, ко дну, прочь от небес влечет. И кардинальских пауков твоих я не забыл – их изгонял я неустанно из каждого захваченного города, и рассекал клинком запутанные сети, ими сотканные, но липкую их паутину до сих пор счищаю с сапог, и вот, стою теперь у их гнезда. Невинным агнцем, обагренным кровью, кажется лама твоя; взор её устремлен к облакам, но никогда не стать ей небесным грифоном неуловимым. В гордыне своей почитая из многих лишь одного, ты оскорбляешь само небо, ибо не для одного оно предназначено, а для множества. Поди же прочь! Твои речи полны ортодоксии, и заставляют мой желудок вспомнить, что ел я на обед.
Так и прогнал посла Полководец, и воины его провожали Священника насмешками и плевками от вина приторного. И стали готовиться легионы к атаке, ибо уверился ведший их в том, что не способны жители Сгалариона изменить его решения.
Но шёл по дороге пыльной от мерцающих ворот Сгалариона вечером пятого дня человек, и просил он покорно встречи с Полководцем, Богами коронованным, великим и воинствующим, и назвался он послом, потому исполнили прошение его. Был то Старец презренный, годами странствий согнутый, умудренный сединою, нищий и хромый калека страждущий; так шёл он неспешно, одной рукою схватившись за жердь кривую из горького ореха, путешествиями истертую, с котомкой дырявой на конце её, в другой же руке держал он узду порванную с ослом колченогим, слепым на оба глаза, с боками, старостью избитыми, изъеденными плешью. Ветхое тряпьё, гнилой верёвкой перевязанное, укрывало Старца голову от зноя и ветров сухих, лохмотьями растрёпанными была одежда, и босы ноги. И брёл за Старцем следом пёс беспородный, виляя по песку хвостом облезлым, скорее, по привычке, чем из дружелюбия, задняя лапа его волочилась по земле беспомощно, а кожа на брюхе прохудилась так, что внутренности псовы, синие, болезненные, были видны сквозь полупрозрачный пузырь.
Узрев картину скорбную сию, покинул седло Полководец и сказал:
– Так мне хвалили славный Сгаларион, что я поверил, будто не найти в нём людей, чьи спины изогнулись от нужды, что нет таких, кто каждый день заботами живет о том, как раздобыть себе отсрочку от смерти голодной, и счёл за правду, что грязь и нищета за стенами остались беломраморными. Как райский сад мне город воспевали, и я поверил, что тот сад избавлен каким-то небывалым дивом от червей ничтожных. Ты стар и дряхл, и слеп осёл твой, что не везёт тебя, а ты ведёшь его поводырём, и пёс твой, требухой тряся, марает землю. Выходит, ложью были те слова, что их я слышал ото всех прошедших под аркою ворот? И лгал Правитель, распевая, что рухнет город-сад его в тот самый миг, как я попру его ногами.
– Не мой то город. Не довелось мне в нём родиться, о чём я сожалею слёзно, – молвил Старец. – Я странник перехожий, и землю исходил вокруг так много раз, что чисел не сыскать моим дорогам пройденным, и не упомнить уж, где дом мой, в юности оставленный, в какой он стороне. Но истину скажу: честней Правителя, чем тот, который восседал перед тобой на колеснице из кости драконовой, запряженной лазурным жеребцом шестиногим, каменья драгоценные чеканящим копытами, ни человека нет, ни бога, и город свой он любит крепко, как любит первенца отец. Словам его ты можешь верить безо всяких рассуждений – то не уста его, но сердце говорило.
– Зачем же вышел ты спасать Сгаларион, счастливый город торжеств и ярмарок, где ты чужак?
– Я то искал, что есть достойным быть для Вечности подарком, что, возведённое людьми во славу их, не д
– Но видел ты, старик, коли не слеп, кто приходил ко мне. Неужто Вечности нужны их жизни?
– Нет, не нужны. Отринет она их и скормит Бездне, клубами хаоса бурлящей за Пределом, но будет город жить, когда они уйдут.
– Мне ведом, Старец, тот Предел – за ним сейчас моё терпенье. Не дали ничего мне жители Сгалариона, окромя слов пустых, и легионы мои бьют в щиты, желая славы боя и побед. Ужель не мог достойно поражение принять Правитель, что шлёт он день за днём к моим порядкам словоблудов бесчестных? Не смей же говорить, о таракан, что ты принёс мне ключ от врат! Я не приму его из рук твоих – что будет это за победа? Или, тебя прислав, желает тем Правитель мне нанести пусть не удар, но оскорбленье?
– Не помышлял того Светлейший. И видишь ты – пусты мои ладони. В них нет ключа ни к городу, ни к счастью. И ничего тебе я не принёс, – сказал устало странник, – но дар тебе мой – лицезрение меня.
– Зачем мне на тебя смотреть, ничтожнейшее из созданий? Иль в голову тебе ударило пустыни солнце? – в глубоком изумлении воскликнул Полководец. – Пускай нашел ты в Роднике Миражей сокровище своё, но Боги не разделяют твоих взглядов глупых, а я – любимец их, и мне, а не тебе решать, чему остаться жить, а чему навеки сгинуть. Ты шёл своим путём, а я – своим, и вот они пересеклись. Теперь закончен твой, а мой проляжет дальше. Ты не соперник мне, на том наш разговор окончен.
Потряс клюкою Старец, и пёс его протяжно заскулил.
– Послушай прежде, что скажу я напоследок, Человечества Палач, а после сам решай, как поступать тебе, какою из дорог пойти! В котомке старой за спиной ношу я Прошлое, и знаю потому, сим грузом с давних пор обремененный, что Завтра призрачное нам сулит. Вот как случится, внемли же: с триумфом ты войдешь в Сгаларион трепещущий, и поступью тяжелой измеришь площади его и куполом зеленым укрытые террасы, себе присвоишь все его богатства, и не станет равных тебе в мире ни в прошлом времени, ни в том, что будет. Падёт затем бесстрашный Наарихадон, Свободы пламенный поборник, клинки и копья навостривший, под натиском неистовым твоим; не видать ему победы. Никто не в силах будет обуздать стихию, водой живой колодцев омовенную в оазисе Богов, зовущемся Сгаларионом, и возрастёт перед тобою страх живущих до космоса немыслимых высот; он будет так велик, что не найдется ни глупца, ни смельчака, способного дерзнуть и власть твою оспорить, хоть в поединке честном, хоть в разбойничьей засаде, ни старого не будет, ни младого, кто меч скрестит с мечом твоим, и не отыщется ревнивицы коварной, которая вино твоё отравит утром, а на закате впустит к тебе, ослабшему, с гарротой душегуба. Пред именем твоим склонятся сами Боги многоликие и, пораженные величием твоим, да оградят тебя от случая напастей, как равного и как подобного себе. Так и погрязнешь ты в блаженстве власти липкой, той власти, от которой сам бежишь, какую презираешь, как презираешь и всех тех, кто был готов тебе её бразды вручить. Ты променяешь пыл борьбы на праздность, Полководец, и изнутри гния, так доживешь до тех времен, когда одрябнут твои мышцы, и кожа сморщится, и пятна бурые её покроют; и станешь ненавистен ты себе. И видя, как слабеешь, как увядаешь с каждым днём, ты возжелаешь смерти, но и тогда того не будет, кто прервёт страдания твои, и лесть потоком неуёмным продолжит в твои уши литься, дабы гнев твой, когда-то целый мир объявший, умерить и навеки усыпить. Так будет, если завладеешь ты вратами мегалитовыми Сгалариона и предпочтёшь победу твёрдую отважной схватке и броску фортуны вечно молодой. Я есть последняя причина, чтобы решениям своим ты изменил. Возьми атакой город, Сгаларион чудесный – минуют годы, позабудешь ты беседу эту, и послов не вспомнишь, иную судьбу пророчивших тебе, но вот однажды, когда времени река принесёт воды свои к океану эонов, в твоих покоях ослепительно-нарядных, в палатах золотых, мы вновь увидимся в бездонной глади полированных зеркал. Предстану я тогда, такой же, как сейчас, и снова отвращения наденешь ты гримасу. Тогда поймешь ты и слова мои, Завоеватель. Я – это Боги, что уснут, лишь только растворится в лунном свете последняя пылинка, что имена их помнит. Я – это Память, что с разумом угаснет и, светом обернувшись, ринется туда, где, прорвавшись сквозь Пределы, даст семя новой жизни. Я называюсь Предком, ибо Начало заключается во мне. И, что есть главное, я – это ты.
Не знал благодетельный Правитель, какие сокровенные слова сказал тот мудрый Старец железному доспехами и сердцем Полководцу перед вратами незыблемыми Сгалариона, восхитительного и предвосхищающего, не ведал он того, что Вечности обещан его город, и плата бременем бессмертия была за жизнь. Не помогли Правителю в стремлениях его добиться правды ни видения оракулов, глядевших в сферы звездные, ни часовых дотошные расспросы; осталось сказанное тайной для него, хранимою самой Вселенной, холодной и немой. Растаял Старец в городской толпе, как тает наваждение в сияньи солнца, едва сомкнулись за спиной его врата Сгалариона, от штурма им спасённые. Щедрую награду объявил Правитель тому, кто скажет ему имя Старца доброго, кто приведет бродягу к трону его, из костей драконов скованному, чтоб лично мог Властитель благодарность вознести, великодушие которой не поддаётся описаньям; но оставался пуст торжественный чертог его. Твердили горожане, будто не было и вовсе никакого Старца, что вышел к Полководцу смелому сам город воплощённый, возлюбленный Сгаларион, молитвами одушевлённый и слезами; клялись, что покидал врата не одинокий путник, но все они, живые и отжившие.
И возвели Сгалариона архитекторы, чьи мысли в вечном камне обретают плоть, из черного базальта, что есть Творцов застывшей кровью, величественный монумент; и высотой своею пристыжал он тучи. Мечом своим колосс грозил самим Богам, но был то образ не странника-спасителя, отведшего от города беду, а доблестного Полководца, который мудрости великой научил людей: не властен искушений плен над Человеком, волею и духом сильным, и к цели рвущийся способен золотые цепи разрывать. Не станет он рабом любви покорным, и морок таинств звёздных, густой и непостижимый, которым Жрица держит в подчиненьи, сумеет он развеять. Богатства жажду и к владениям охоту – Купца пороки – преодолеет Человек, ведь пылью есть именья и дворцы – из камня созданные, уйдут они однажды в землю прахом, и золото – не боле чем металл, коих в мире миллионы, и невозможно воедино их собрать. Сложнее будет справиться с капканом власти; попав в него, имеешь два пути: стать куклой или кукловодом, Оратором глаголить иль слушателем быть безмолвным; но нить имеет свойство истираться, и знает старый волк, как сбрасывать зубцов стальную хватку. В конце же испытаний приходит к Человеку непреодолимое желание исправить те ошибки, которых он в пути немало совершил; видит он острее, чем когда-то прежде, неверности в деяниях других, и наставленьями глубокими пытается направить к храму молодых глупцов, тем самым благосклонности у неба заслужив, но знает небо, что сам он никогда в том храме не был. И снова выбирает Человек из двух путей: под руку взяв глупца, отправиться вдвоем искать дорогу к храму, где алчущий Священник пропоёт о высоте, или, отринув всё, что держит на земле, под синий купол неба помыслами взвиться, которое есть Истина и есть Ответ. Но, сокрушив преграды на пути своём, днём пятым повстречает он
Не миновал и Полководца, воспетого хвалами, удел сей, с разностью одной, что о судьбе своей он был предупрежден заблаговременно. И поднял он войска, и стороною обошел Сгаларион, цветущий город-сад неувядающий, и бросил вызов Наарихадону, покрытому щетиной копий и панцирем щитов; и там, у стен его сражённый в сердце меткою стрелою, покой обрёл в объятиях холодной смерти. Но чем была та смерть в сравненьи с тем, что рассмотрел он в старческих глазах? Что быть могло ужасней того мгновенья, когда, пройдя сквозь годы, он вновь бы их увидел в безмятежной глади золотых зеркал? Не ведом страх был Полководцу, сомнения не ведомы, но вот узрел он пред собою их олицетворенье, и дрогнул, обречённый. Не мог стерпеть он ожиданий горестных истому, и ринулся вперёд, в кольцо врага сжимавшееся, чтоб встречу неизбежную с беззубым Старцем затмить пусть кратковременной, но мироздания столпов достигшей, вспышкой славы. В тот день увидел Полководец, что ждёт его в конце пути, если звездою яркой не сгорит его душа до срока, и понял, кем являлся тот дряхлый муж, что вёл осла на поводе, и чьи следы сметал хвостом безродный пёс. И само Время стало тосковать с тех пор, ибо оно – не больше чем песчинка, проглоченная монструозным зевом Вечности.
Недолго длился Полководца век, и рано нить его оборвала Швея, но жизнь его была наполнена свершениями и подвигами смелыми. Встречал он на пути своём людей, знал добродетели их и пороки, читал лжецов и чтил искавших правду; он верным сыном был Войны, из лона её выйдя, одаривал он жаждущих Богов, с высокомерием взиравшим сверху, побед спектаклями и сытными пирами крови, и радовал их души, вдохновенные, но преисполненные хаосом, их изрыгнувшим, до краёв. И вот, возненавидел их в последний миг, когда ему был явлен бытия исход, когда у врат Сгалариона преткновенных, в день предвкушаемого им триумфа, с речами обратилась к Полководцу сама уродливая, ничтожная и жалкая, грядущая и непреклонная, в одеждах, источающих зловоние, неотвратимая
Тень Дремлющих
Никогда прежде мне не приходилось испытывать такой паники, такого гнетущего трепета, такого страха пред нависшей угрозой, такого темного, незыблемого ужаса; ужаса, который восстал из мрачных бездн эпох, кошмара, который вырвался из глубин седых веков, чтобы в бездонном колодце небытия утопить наше будущее. Никогда еще боль потерь не была так горька, никогда вера в удачный исход не была так искалечена и изуродована, никогда положение дел не было так безнадежно, как в момент, когда за мной закрылся шлюз космического челнока, и родная планета навсегда осталась позади.
Всё произошедшее выбивается за всякие рамки возможного, переходит любые границы здравого смысла и кажется настолько неправдоподобным, что мой разум упорно отказывается в него верить. Я видел кровь и слышал крики мольбы – больше, чем видел и слышал кто-либо из живших ранее. Я жил в мире, где хозяева, радушно принявшие под кров гостя, пали жертвами предательской руки. Я стал свидетелем чудовищной несправедливости, величайшей из всех, что только могли случиться: мне довелось созерцать, как на руинах одной поверженной цивилизации, открытой и дружелюбной, пустила свои плотоядные ростки другая, вероломная и коварная, хладнокровная, расчетливая и безжалостная.
Меня ждет тот же исход. Тщетно думать, что корабль, высланный за мной, когда-нибудь прекратит свою погоню. Для преследователей время имеет гораздо меньшее значение, чем для любого человека, и, рано или поздно, они настигнут меня. Мой побег – это не стремление спасти собственную жизнь, а высокий долг как последнего представителя своего вида рассказать Вселенной историю нашей гибели, попытка предупредить тех, чьего далекого дома, быть может, достигнут эти слова. Финальный рывок человечества. Наш запоздалый крик о помощи… Надиктованная мною речь записывается на жесткий носитель, а после будет разослана в виде Ψ-сигнала по всему космосу, и когда-нибудь достигнет самых дальних его просторов, что избавляет меня от одного из страхов – страха о том, что информация о нас бесследно исчезнет, канет, раздавленная монструозным гигантом мироздания.
В иллюминаторах показались серые оспины Луны, а, значит, отведенные мне минуты подходят к концу. Двигатели космической лодки настроились на n-квартовый марш-бросок, и система предупредила меня о необходимости лечь в сервокапсулу и пройти обязательные процедуры гиперлетаргии. К сожалению, это единственный способ оторваться от тех, кто желает меня погубить. Я должен погрузиться в сон длиною в двадцать лет, чтобы позже, в коротких перерывах между марш-бросками, успеть рассказать внемлющей галактике свою печальную историю. Надеюсь, что к тому времени мои мысли придут в порядок и волнение сменится исключительно здравыми суждениями.
Вот система подтвердила герметизацию металлокварцевого цилиндра, принявшего мое тело, и таймер начал отсчет до подачи сомнамбульной жидкости. Обычно отключение мозговой деятельности происходит немедленно после герметизации капсулы, однако в моем случае этому, видимо, воспрепятствовал чрезмерный выброс адреналина. Я думаю о том, что на синей планете, возможно, еще остались живые люди. Остались те, кому удалось скрыться от взора неблагодарных предателей. Остался кто-то, кто еще держит на ветру знамя с гордой надписью “Человек”. Но ко времени, когда мой челнок совершит остановку, я, вероятней всего, буду единственным из рода.
Ремни скрепили конечности… Суставы скрутило от криогенного впрыска… Одна игла в висок, вторая – в сердце… Как же больно…
Вытянутый планетоид, который я могу наблюдать в боковой иллюминатор, носит название Хаумеа. Откровенно говоря, он больше похож на змеиное яйцо или на пятнистый морской камень, чем на небесное тело, хотя эта схожесть, по-видимому, всего лишь плод моей фантазии, утомленной длительным сном. Горько осознавать, что даже теперь я размышляю так… по-земному; что думаю на языке родины, которой больше нет.
Как я говорил, мой долг – рассказать о случившемся и разослать сигналы по космосу, чтобы предупредить о потенциальной опасности тех, кому она, возможно, грозит. Конечно, имеется вероятность того, что мои слова так и найдут случайного адресата: Вселенная колоссально огромна, и населяющие ее разумные виды могут находиться слишком далеко даже для световых расстояний. Я не могу быть стопроцентно уверен и в том, что таковые вообще существуют – за свое время человечество так и сумело обнаружить доказательств инопланетной (или любой другой) жизни за пределами Земли. Единственным доводом можно считать только слова наших гостей, с недавних пор обернувшихся нашими злейшими врагами. Если верить их утверждениям, в глубокой древности они пришли на Землю со звезд. Что ж, из этого следует, что мы не единственные разумные существа, и мои шансы быть услышанным далеко не нулевые. Смею предположить также, что для тех, кто преследует меня, опасен не столько я сам, как те знания, которые я могу передать неизвестному слушателю. Значит, мои слова представляют для них некую угрозу. Значит, я смею лелеять надежду, что в итоге справедливость одержит верх. Таким образом, это придает мне уверенности в действиях. Остается надеяться, что далекие братья по разуму смогут расшифровать и воспользоваться этими знаниями.
Сейчас мне необходимо быть предельно точным в построении своих мыслей и постараться передать всё как можно более доходчиво, чтобы у того, кто получит данное послание, не возникло вопросов, на которые он не смог бы найти ответа среди всего мною сказанного; и передать как можно более лаконично, так как я не располагаю достаточным запасом времени. Запись и передача ведётся только в момент холостого хода челнока, а всё прочее время мне жизненно необходимо находиться в состоянии гиперлетаргии. Вопрос же состоит в том, с какого момента я должен начать повествование. Здесь я сделаю допущение, что цивилизация, которая сумеет уловить и расшифровать мое послание, находится на достаточно высоком уровне развития. История докосмической эры Земли вряд ли будет представлять для столь развитого вида какой-либо практический интерес, поэтому я сразу перейду к той точке времени, с которой началась наша новейшая история.
Для начала назовусь. Мое имя Герман Кеплер. Я являюсь представителем разумного вида, населявшего мир на планете Земля, в системе Солнце, что в галактике Млечный Путь. Вида, называвшего себя людьми, ныне вымершего… безжалостно истребленного. В обществе я занимал должность старшего инженера-конструктора межпланетных лодок класса MR. Сейчас я нахожусь на борту грузо-шахтерского челнока MR22-RT, серийный номер 22RTt3-032, где и веду текущую запись. Лодки подобной модели создавались для работы на спутниках последней планетарной тройки: Сатурна, Урана и Нептуна, а также на поясе Койпера. Целесообразность добычи в столь отдаленных районах Системы была обусловлена нуждой человечества в редких минералах, без которых терральный комплекс производства претерпел бы упадок и, возможно, полное обрушение. Рейс в одну сторону длился от трех до пяти земных лет к Дионе, и от девяти до пятнадцати – к спутникам Нептуна, поэтому двигатели челноков устроены таким образом, что имеют всего два режима работы – холостой ход и марш-бросок. Во время последнего экипаж челнока погружается в гиперлетаргию; все процессы в организме на время полета усыпляются сомнамбульной жидкостью, а криогенный впрыск препятствует развитию старения. Подобная технология позволяла космонавтам не растрачивать понапрасну драгоценное время, отведенное им природой, что, правда, не избавляло их от неизбежности возвращения в мир, который с каждым разом становился всё старше. По этой причине на добычу обыкновенно отправлялись люди без прочных социальных связей и семей. Впрочем, я отвлекся.
Итак, началом новейшей истории принято считать 2061 год по условному терральному времяисчислению. Наша цивилизация совершила значительный скачок вперед в плане всеобщего развития, когда тремя учеными из Нью-Хоупского университета – Рихардом Вайдманом, Фридрихом Тауманом и Джу Ин Яо – был открыт способ блокирования в человеческом организме гена, отвечающего за агрессию, при котором все прочие функции оставались незатронутыми. Этим изобретением сперва пренебрегли, как в те времена поступали и со многими другими, достойными внимания, но когда в странах-лидерах разразились социальные конфликты, сулившие перерасти во всемирную войну, главами правительств было принято решение о необходимости внедрения в жизнь проекта Вайдмана-Таумана-Яо. С 2064-го года без исключения каждый человек – от младенца до сознательного гражданина – обязан был пройти процедуру привития абсолютной гуманности.
Думаю, тому, кто получит данную запись, интересно будет узнать причины, по которым люди ополчились друг на друга. Что ж… для составления полной картины мне нужно было бы описать множество деталей, а необходимым для этого запасом времени я не располагаю. Достаточно знать, что причины эти крылись в непреодолимой потребности борьбы, выработанной в процессе длительной эволюцией нашего вида. Зёрна раздоров настолько глубоко засели в сознании каждого отдельного человека, что избавиться от этой заразы самостоятельно мы не могли. Так называемых камней преткновения была масса: религия и вкусы, род занятий и цвет кожи, социальное положение и сложившаяся исторически неприязнь, известность, богатство, политика, личные интересы и интеллектуальный уровень… одним словом, существовало великое множество вещей, из-за которых мы могли ненавидеть ближнего. И вот назрел момент, когда сдерживать злобу больше не представлялось возможным. Нетерпимость, копившаяся годами, выплеснулась наружу, и неконтролируемые толпы, разделившиеся по фракциям, готовы были погрузить мир в пучину хаоса. Трудно представить, чем закончилась бы для нас эта вражда. К счастью, на пути нашего самоуничтожения стало удачное открытие. Человечество вовремя отступило от края обрыва и, уничтожив в себе агрессию и злость, шагнуло на путь процветания.
Весной 2067-го прошла церемония захоронения последнего огнестрельного оружия, а через год за ненадобностью были упрощены границы государств. Мир перешел к новому строю. Заслуженная награда не заставила себя долго ждать – уже в начале следующего десятилетия человечество добилось таких успехов, к каким при старом режиме не сделало бы и шагу: в восьмидесятых годах полным ходом шла разработка минералов на астероидном поясе, а через каких-то пару лет человек впервые достиг границы Солнечной Системы.
Однако наши интересы коснулись не только космоса, но и того, что испокон веков находилось совсем рядом. Примерно во времена освоения Марса и его спутников – это был 2078 год – глубоководная экспедиция, возглавляемая господином Эрнестом Мартинесом-Пламменом, совершила находку, повлиявшую на всю нашу дальнейшую судьбу. При изучении вулканической активности дна к северо-востоку от островов Новой Зеландии исследовательский батискаф наткнулся на огромный заледенелый массив, скрытый от поверхностной съемки неизвестной ранее тектонической плитой. В своих дневниках Пламмен описывал поразительную структура льда, который слабо поддавался плавлению даже при температурах, значительно превышающих нулевую отметку по Цельсию. Механическая обработка принесла результатов не больше, чем термическая, и только когда экспедиция получила в свое распоряжение алмазный бур, лед, наконец, поддался.
Естественно, что подобная находка не могла не привлечь любопытство ученых умов. Образцы чудесного материала были разосланы по лабораториям мира, а Эрнест Мартинес-Пламмен, в свою очередь, получил дополнительное финансирование для дальнейших исследований океанической породы.
Прослушивание толщи льда мощнейшим эхолотом показало, что под плитой, на глубине около трех тысяч метров ниже уровня моря, находятся пустоты, некие многокилометровые полусферические “мешки”, заполненные всё тем же теплостойким льдом. Но в настоящий восторг и удивление акванавты были повержены, когда сканер выдал картину ландшафта дна. В подножии каждого из “мешков”, которых, к слову, насчитывалось полтора десятка, располагались настоящие города с удивительной архитектурой; в рельефах съемки даже ненаметанным глазом с легкостью угадывались дворцы с высокими колоннами, молитвенники и храмы, здания муниципального характера, дороги, каналы и акведуки. В своем рапорте министерству науки Пламмен без тени сомнения заявил: “В результате изучения поднявшейся в водах Тихого океана тектонической плиты обнаружены следы древней доисторической цивилизации”.
Снимки затонувших городов вызвали среди археологов горячие споры. Кроме того, что невозможно было определить причины, благодаря каким погибшие города оказались в текущем положении, так не удавалось установить и культуру, к которой данная цивилизация принадлежала. Среди элементов архитектуры присутствовали ионические пантеоны, пиктские статуи, высокие кельтские кресты и алтари, шумерские и вавилонские мольбища, индийские дворцы и многочисленные пирамиды как египетских, так и ацтекских образцов. Весьма вероятно, что споры продолжались бы и по сей день, ведь от прямого изучения подводных руин, кроме всего прочего, археологов отделял еще и загадочный неподатливый лед, однако, неожиданно для всех, исследования осколков, присланных Пламменом, показали, что теплостойкий лед как нельзя лучше подходит для конденсации криогенной жидкости, так необходимой для длительных перелетов. Космические компании начали разработку пласта сабплитных “мешков”, и приблизительно через пять-шесть лет первый античный город был освобожден от ледяного покрова. Тогда же мы совершили находку, ставшую для нас впоследствии роковой.
В году 2084-м по условному терральному времяисчислению из глубины на поверхность был поднят первый Дремлющий…
Что это?.. Что за звуки я слышу?.. Как будто двигатели челнока стали набирать обороты… Но почему холостой ход длился всего несколько минут вместо минимально положенного часа? Или время пролетело для меня незаметно, или же система дала сбой… Хотя не удивительно – лодка, в которую я второпях запрыгнул, находилась в ремонтном корпусе.
Мне вновь придется уснуть, чтобы пережить n-квартовый прыжок.
Моя родная планета осталась далеко позади, как в пространстве, так и во времени, и даже Солнце теперь выглядит не больше, чем любая из звезд на бесконечном мерцающем полотне. Единственный крупный объект на фоне дышащего тьмой космоса – корабль моих врагов, следующий за мной неотступной зловещей тенью.
Проснувшись, я предался размышлениям, истратив на это вдвое больше положенного времени. Я чувствую себя… иначе. Не могу сказать наверняка, что именно изменилось в моем сознании… и не боль, не печаль по утрате довлеет надо мной, но… что-то вроде… злости? Нет, это исключительно невозможно. Абсолютная гуманность была привита мне на третьи сутки жизни, еще в младенчестве, как того требовал закон, и за всю историю золотого века не было выявлено ни единого инцидента нарушения работы сыворотки. Так может ли случиться, что со временем мой организм решил самостоятельно… восстановить собственную систему?
Однако же, я должен продолжать.
Итак, находка, что ждала нас ледяным покровом, оказалась удивительней, чем сам затонувший континент. Множественные пирамиды, составлявшие основной элемент архитектуры городов, служили ничем иным как усыпальницами для неизвестного народа. В каждой из таких построек покоились от нескольких десятков до сотен, а иногда даже и тысяч, гуманоидных существ. Никто тогда и подумать не мог, что условия длительного нахождения в замороженном состоянии и, к тому же, на столь немалой глубине, могут быть сопоставимы с жизнью. Логично, что извлеченные на поверхность Дремлющие первым делом были направлены на вскрытие, но тесты, проведенные анатомами, выдали ошеломляющие результаты: казавшиеся мертвыми организмы реагировали на электричество, по прошествии десяти-двенадцати минут общая температура тела каждого отдельно взятого… экземпляра увеличилась на три-четыре градуса, а через час мозг существ начинал отвечать нервными импульсами на внешние раздражители.
На следующие сутки первый Дремлющий открыл глаза.
Мировое правительство забило в набат. Компании, занимавшиеся добычей теплостойкого льда, в приказном порядке получили распоряжение перенаправить все силы и ресурсы на спасение народа, скованного сном в многолетнем плену. Впервые человечество ощутило всеобщее чувство долга, увидев в тех, кого мы называли Дремлющими, никого иного как наших прародителей, первых людей, которые могли раскрыть тайну нашего истинного происхождения, указать нам наше место на земле. Возможно, именно это заблуждение и подтолкнуло нас к гибельному краю, как и замешательство, вызванное их внешним видом.
Дремлющие действительно походили на нас внешностью, так и повадками, но как бы нам не хотелось причислить их к своему роду, людьми они все-таки не являлись по ряду анатомических особенностей: любой из них превышал рост среднего человека более чем на метр, имел глаза глубокого синего цвета с вертикальными зрачками, сиреневый окрас крови, два сердца и темно-матовую кожу, не меняющую пигментации при воздействии солнечных лучей. В отличие от мозга рядового человека, мозг Дремлющих не был разделен на полушария. Все они были мужского пола, и, как выяснилось позже, не ведали естественной смерти.
Они называли себя народом Му-Ан, Пришедшими-со-звезд, Ждущими Часа, Уснувшими, Сменяющими, Синекровыми. Объяснить смысл своих имен они так и не смогли, или, как думается мне теперь, попросту не пожелали. То же касалось и их прошлого. Хотя Дремлющие без труда овладели нашими языками, объяснения того, как они попали на Землю, оказались настолько туманными и неоднозначными, что пользы от них ученым было не больше, чем от мифов древности или шарлатанских предсказаний. Вскоре же мировое правительство, волнуясь о покое гостей, запретило обращаться к Дремлющим с расспросами об их происхождении.
Но, тем не менее, каждый из нас хотел увидеть в загадочным созданиях себя. Спустя столько лет поисков, люди наконец узнали, что бессмертие – не вымысел, не обман, и те, кто владеет его секретом, находятся просто здесь, перед нами, совсем рядом. Необходимо было только выведать их тайну. Нужно было лишь понять их, сделать частью себя, сделаться такими же, как они… Ребячьи грезы, обернувшиеся для нас всех кошмаром. Они воспринимали мир совершенно по-иному, описывали его формами совершенно для нас чуждыми, а мы только делали вид, что понимали, тем самым становясь частью их жестокой игры…
Разность восприятия нисколько не мешала Му-Ан влиться в человеческое общество, и, если бы не высокий рост Дремлющих, в обыденной жизни их невозможно было бы отличить от людей. Им пришлась по вкусу наша пища и напитки, особенно алкогольсодержащие, от которых они, однако, не хмелели; они переняли наш стиль одеваться, отдавая, правда, предпочтение, более ярким цветам; они проявляли крайний интерес к несложной технике – транспорту и мобильным устройствам. Каждый из них обладал врожденным талантом к торговле. К началу столетия треть предприятий, выходивших на рынок той или иной продукции, прямо или косвенно управлялись Пришедшими-со-звезд. Они умело пользовались достижениями человеческого прогресса, но главной их отличительной чертой было то, что они не были неспособны создать
Да, они могли собрать рабочее устройство или машину по готовым схемам, могли организовать работу по имеющемуся графику, могли приготовить изысканнейшее блюдо по предоставленному рецепту, но, если под боком внезапно не оказывалось руководства, они становились совершенно беспомощными. За всю историю нашего недолгого соседства Дремлющими не было создано ни единого проекта, не написано ни единого произведения искусства, будь то литература, музыка или живопись, словом, не было сделано и мельчайшего вклада в общее развитие. Их удел – поддержка и потребление. На этом их качестве следует сделать особый акцент. Думаю, тому, кто получит это послание, полезно будет знать слабые стороны нашего, надеюсь, общего… врага.
Но в те времена, вплоть до последнего момента, ни на какую враждебность со стороны Ждущих Часа не было и намека. Каждый пробудившийся ото сна становился полноправным членом нашего общества, жил среди нас, занимал служебные посты и, нередко, руководящие должности, брал в жены наших женщин… и, что характерно, в родившихся на свет детях не было ничего от матери. Эти дети… они уже не были людьми в привычном для нас понимании. Настал момент, когда нам следовало бы задуматься над развитием событий, но мы были чересчур увлечены воссоединением со своими идолами. Мы пустили их в свой дом, дали тепло и кров, подарили свободу жить. Кто, кроме этих коварных существ, мог знать, что ждет нас в будущем?
Поделиться книгой: