Сталин в преддверии войны

Не меньшее значение для СССР имело сохранение независимости Польши, предотвращение аннексии ее Германией. В течение всего послеоктябрьского периода Польша проводила в отношении Советской страны крайне враждебную политику, активно участвуя во всех антисоветских акциях. Но с тех пор как в Германии к власти пришли фашисты, для самой Польши усилилась опасность для целостности ее границ. Это давало СССР шанс не допустить германо-польского сближения на антисоветской основе, улучшить отношения с Польшей.

Сталин быстро оценил ситуацию и поспешил использовать сложившиеся условия. 14 декабря правительство СССР выступило с предложением об опубликовании совместной советско-польской декларации о заинтересованности двух стран в сохранении и укреплении мира в Прибалтике. Согласно проекту декларации, СССР и Польша в случае угрозы Прибалтийским государствам обязывались обсудить создавшееся положение40. Смысл советского предложения заключался в том, чтобы придать Прибалтийским государствам, находившимся под угрозой немецкой агрессии, чувство уверенности, укрепить их сопротивление германской экспансии, ослабить нажим рейха на Прибалтийские страны, перенести в конкретную плоскость сотрудничество СССР и Польши.

Однако польские правящие круги под давлением реакционных сил, ослепленных планами создания «Великой Польши» за счет СССР и Прибалтийских государств, встали на путь создания условий для реализации собственных экспансионистских планов. Глава Польского государства Ю. Пилсуд-ский в беседе с гитлеровским эмиссаром X. Рауш-нингом еще 11 декабря поставил вопрос о заключении антисоветского альянса между Германией и Польшей1. Обсуждали они вопрос и о разделе Прибалтийских государств. «Польско-германское сближение, — докладывало советскому руководству разведуправление РККА, — несмотря на наличие серьезных противоречий по территориальным вопросам, помимо подписания в январе 1934 года протокола о ненападении, пошло по линии установления далеко идущих взаимных обязательств. Заключены соглашения о расширении экспортного сотрудничества, подписаны протокол о ликвидации таможенного конфликта, портовое соглашение и ряд других»41 42. 26 января была опубликована германо-польская декларация о дружбе и ненападении. Фактически с этого момента Польша начала сотрудничать с германскими, японскими и итальянскими милитаристами. В апреле Берлин отверг советские предложения о взаимных гарантиях Прибалтийским республикам.

Такой поворот событий был воспринят в СССР с явным беспокойством: подобные действия свидетельствовали об усилении военной угрозы. В отчетном докладе ЦК ВКП(б) XVII съезду партии отмечалось, что «идет лихорадочная подготовка к новой войне для нового передела мира и сфер влияния»43.

По данным разведуправления РККА, «именно в 1934 году происходило усиленное сколачивание нового антисоветского блока в составе Японии, Германии и Польши и отмечались настойчивые попытки привлечь к участию в этом блоке Англию, Швецию, Венгрию, а также всех ближайших соседей СССР на Западе и на Среднем Востоке.

Эта новая расстановка сил, явившаяся результатом нашего роста и обострения противоречий в лагере империалистических держав, в значительной степени меняет условия стратегического развертывания наших вероятных противников. Как никогда становится актуальной проблема одновременной войны на Западе и на Дальнем Востоке. Крупнейшее значение имеет тот факт, что в составе антисоветского фронта на Западе, кроме Польши, выдвигается Германия, как наш активнейший и первоочередной противник»44.

На фоне ухудшения отношений с Германией, враждебности ряда соседних государств СССР было особенно важно наладить советско-французские контакты. От отношения к СССР Франции и динамичной внешней политики самого Советского Союза зависел рост его международного авторитета.

Установление союзнических отношений с Францией позволяло советскому руководству создать благоприятные условия для формирования системы коллективной безопасности в Европе, которая могла бы стать прочным заслоном агрессивным устремлениям фашистских государств. Это объяснялось тем, что большинство средних и малых европейских стран так или иначе были связаны союзническими узами с Францией. Она имела союзные договоры и военные соглашения с Польшей и Румынией. В фарватере французской политики следовали Малая Антанта (Румыния, Югославия, Чехословакия), республики Прибалтики, государства Балканского полуострова. Кроме того, через дружественные отношения с Францией СССР мог улучшить взаимоотношения и с Англией, поскольку, несмотря на ряд противоречий, они, проводя согласованную политику, делали политическую погоду в Европе.

Франция также была заинтересована в активизации связей с СССР, особенно после прихода Гитлера к власти. Воспоминания о германском вторжении в 1914 году и последовавшей кровопролитной войне были еще слишком свежи в памяти простых французов. Что касается правительственных кругов, то, по их мнению, дружественные отношения с СССР позволили бы поддерживать в Европе статус-кво. Поэтому миролюбивые шаги Советского правительства находили благоприятный отклик во Франции. Министр иностранных дел Ж. Поль-Бонкур поставил вопрос о дополнении франко-советского договора о ненападении 1932 г. договором о взаимной помощи, а также о вступлении СССР в Лигу Наций.

Растущее международное признание требовало от советского руководства выработки новых подходов во внешней политике. 19 декабря 1933 года Народный комиссариат иностранных дел СССР подготовил для передачи французскому правительству следующие предложения, получившие одобрение Политбюро ЦК ВКП(б):

«1) СССР согласен на известных условиях вступить в Лигу Наций.

2) СССР не возражает против того, чтобы в рамках Лиги Наций заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии.

3) СССР согласен на участие в этом соглашении Бельгии, Франции, Чехословакии, Польши, Литвы, Латвии, Эстонии и Финляндии или некоторых из этих стран, но с обязательным участием Франции и Польши ...»'.

В этих предложениях в сжатой форме была изложена советская концепция коллективной безопасности в Европе для обуздания агрессоров и предотвращения войны.

В отличие от французской инициативы о заключении двустороннего франко-советского до-

'двп.т. 16. С. 876.

говора правительство СССР предложило заключить региональный договор с более широким кругом участников. Оно исходило из того, что тесное сотрудничество СССР, Франции, Польши, Чехословакии и некоторых других стран могло остановить германскую экспансию, ибо полагало, что немцы, учитывая печальный опыт Первой мировой войны, не решатся воевать на два фронта. Изложенные предложения Советского правительства были переданы 28 декабря 1933 года министру иностранных дел Франции Ж. Поль-Бонкуру'.

В ходе переговоров проявилась двойственность в ориентации Франции: с одной стороны, линия на сближение с СССР, с другой — на сохранение локарнской системы, созданной на основе ряда договоров между Германией, Францией, Великобританией, Бельгией, Италией, Польшей и Чехословакией. В конечном итоге вместо единого договора ряда стран был предложен советско-французский план заключения двух договоров. Первый — региональный — должен был охватить государства Восточной Европы и Германию. Предполагалось, что участники пакта гарантируют нерушимость границ и обязуются оказать помощь тому из них, кто подвергнется нападению извне. Второй — между Францией и СССР — должен был содержать обязательства по взаимной помощи против агрессии. «Советский Союз, — говорилось в предложении СССР, — возьмет на себя такие обяза-

Там же. С. 773.

тельства в отношении Франции, как если бы он участвовал в локарнской системе, а Франция — обязательства в отношении Советского Союза, как если бы она была участницей Восточного пакта»45. Кроме того, предусматривалось вступление СССР в Лигу Наций.

В ходе переговоров из числа участников регионального договора были исключены Франция и Бельгия, а включена по настоянию Англии Германия. В измененном виде проект вошел в историю как Восточный пакт. Предусматривалось одновременное заключение между СССР и Францией двустороннего договора о взаимопомощи, связанного с Восточным пактом46. Правительство Чехословакии сразу же согласилось подписать Восточный пакт. Хотя и с некоторыми оговорками, дали положительный ответ Латвия, Литва и Эстония. Однако Германия, Польша и Финляндия заняли отрицательную позицию. Главную роль в срыве планов заключения Восточного пакта сыграла, бесспорно, фашистская Германия. Ее реваншистские планы требовали восстановления «свободы вооружаться». С лета 1933 года это стало центральной и главной целью германской внешней политики47. Но, чтобы реализовать ее, нужно было помимо внутренней обстановки, которой фашисты уже вполне владели, использовать и внешние факторы, создать условия для беспрепятственного вооружения Третьего рейха, то есть сбросить версальские оковы. Международное положение, сложившееся в Европе в начале 30-х годов, благоприятствовало выполнению замыслов Гитлера.

В стане «версальских держав» не было единодушия в отношении Германии. Франция стремилась создать блок государств, заинтересованных в сохранении версальской системы. В Юго-Восточной Европе ее поддерживали страны Малой Антанты, в Восточной Европе — Польша. Англия и США склонялись больше к восстановлению германского военно-экономического потенциала, рассчитывая не допустить французской гегемонии на континенте. Для всех западных держав общей была одна цель — отвести от своих стран угрозу войны со стороны фашистских государств и по возможности направить их агрессию на восток, столкнуть фашизм с большевизмом.

Различия в интересах западных держав привели к тому, что они, видя реваншистские устремления фашистской Германии, не только не вводили в действие санкции, предусмотренные Версальским договором, но даже не пытались протестовать, когда нацистское руководство нарушало его положения. Более того, сначала в Лондоне, а затем и в Париже стали раздаваться высказывания за предоставление Германии равных со странами-победителями прав в области вооружения.

На конференции по разоружению в Женеве в октябре 1933 года обсуждался так называемый план Макдональда (премьер-министр Англии в 1933 г.), по которому вооруженные силы Франции должны были уменьшиться с 500 тыс. до 200 тыс. человек, а Германии соответственно подняться со 100 тыс. до 200 тыс. человек. Кроме того, Франция должна была сократить свою авиацию и ограничить артиллерию орудиями калибра до 105 мм. По сути, это было продолжение извечного курса британской политики: не допустить на европейском континенте гегемонии какой-то одной державы, в данном случае Франции, которая претендовала на главенствующую роль в европейском доме.

Позднее, оценивая политику Англии в отношении Франции, У. Черчилль, в то время член парламента, говорил: «Страшная опасность нашей нынешней внешней политики состоит в том, что мы непрерывно понуждаем французов ослабить самих себя... При этом всегда внушаем надежду, что, если они это сделают и попадут в беду, мы так или иначе придем им на помощь, хотя мы не располагаем ничем, что позволило бы нам оказать им эту помощь. Я не могу даже представить себе более опасной политики».

При обсуждении «плана Макдональда» на конференции по разоружению Франция потребовала отсрочки в уничтожении тяжелого вооружения на четыре года, на что Англия дала согласие. В ответ Гитлер приказал германским представителям не только покинуть конференцию, но и заявить о выходе из Лиги Наций. Германия, не обращая внимания на западные державы, в открытую развернула подготовку к войне.

В 1935 году в Германии, вопреки положениям Версальского договора, была объявлена всеобщая воинская повинность. 100-тысячный рейхсвер был преобразован в 500-тысячный вермахт. С 1936 года начала выполняться крупномасштабная программа вооружений. Вся жизнь Германии милитаризировалась. «Пушки вместо масла» — таков был лозунг нацистской партии. Страна превращалась в единую военную машину — машину агрессии и реванша.

Какой-либо резкой реакции версальских держав на все эти действия германского фашизма не последовало. В Берлине поняли: наступило время действий. Опасность возникшей ситуации адекватно оценил Сталин: надо было сделать все возможное, чтобы СССР в условиях мира мог осуществлять курс на индустриализацию страны.

Перед неагрессивными странами Западной и Центральной Европы и перед СССР встал вопрос: как сдержать агрессивные устремления Берлина? Ответ напрашивался один: только угрозой вновь поставить Германию перед перспективой гибельной для нее войны на двух фронтах — на востоке и на западе. Эта мысль завладела умами лидеров и в Лондоне, и в Париже, и в Праге, и в Варшаве, и в Москве.

Возможность сохранения мира в Европе была в руках западных держав — Великобритании и Франции. Но их лидеры, хотя и видели в притязаниях

Гитлера угрозу установленной ими после Первой мировой войны версальской системе, где Лондон и Париж играли главенствующую роль, приветствовали во вред себе политику фашистской Германии, объявившей главным своим врагом Советский Союз.

В тот напряженный период великие державы — Англия, Франция, США — и следовавшие в фарватере их политики средние и малые страны Европы стояли перед выбором: какой курс избрать, поощрять ли антисоветскую политику Гитлера, закрыв глаза на растущую военную мощь Германии, в расчете столкнуть германский фашизм с советским большевизмом или, наоборот, совместно с Советским Союзом поставить заслон системой договоров агрессивным планам немецких фашистов: в случае развязывания Германией войны начать военные действия против нее и с востока, и с запада.

Для того чтобы сделать выбор, надо было решить вопрос: кто представляет наибольшую и ближайшую по времени угрозу для Запада: фашизм или большевизм, фашистский Берлин или коммунистическая Москва? И решено было, увы: Москва. Но почему? Пугала и риторика Коминтерна о неизбежности скорой «мировой революции», и помощь СССР испанским республиканцам и го-миньдановскому Китаю, и победа Народного фронта левых сил во Франции. Ну а Гитлер хотя и клял «плутократию» Запада, но в отличие от Коминтерна не посягал на главную «западную ценность» — частную собственность. И хотя фашистские лозунги претили респектабельным защитникам демократии, они, однако, предпочитали договориться с Гитлером («сукин сын, но ведь наш сукин сын») и направить взоры Германии на Восток, чтобы с Советским Союзом решать ее немецкие проблемы «жизненного пространства».

Это была роковая ошибка Запада, ибо с середины 30-х годов сталинское руководство предпочитало во внешней политике уже не идеи Коминтерна, а национальные интересы Советского государства. Ведущую роль приобретала геополитика, а не идеология. Произошло, можно сказать, прощание «Славянки» с «Варшавянкой»48. Советскому Союзу нужен был мир. Страна только-только начала преодолевать вековую отсталость, чтобы стать в ряды высокоиндустриальных держав. Полным ходом шла индустриализация страны, всеобщая грамотность сменяла подавляющую безграмотность (80%) дореволюционной России. СССР попросту не мог тогда развязать «революционную войну»: не было ни такой цели, ни сил у еще не перестроенного государства.

А гитлеровский рейх уже был мощным индустриальным государством и, бросив все силы на подготовку к жестокой агрессивной войне, с каждым днем представлял все более грозную опасность для своих соседей как на востоке, так и на западе. Нельзя сказать, что этого не видели на Западе. Нет, наиболее разумные политики — У. Черчилль, Д. Ллойд-Джордж — предупреждали об опасности германского фашизма для западных стран. Но идеологические проблемы в те годы затмевали настоятельные стратегические требования и в Лондоне, и в Париже.

Антисоветизм западных держав вселял в Гитлера уверенность в том, что объединения западных демократий и СССР никогда не будет, а значит, не будет и войны на два фронта. Созданные версальской системой новые государства — Чехословакия и Польша — не в счет: слишком слабы, чтобы без России организовать сколько-нибудь значимый восточный фронт. А раз так, то необходима только умелая политическая линия, что означало сочетание коварства с демагогией. И он начал свою дерзкую, опасную игру.

прощание «Славянки» с «Варшавянкой»

Усиленная милитаризация Третьего рейха вызывала тревогу в Москве. Руководство страны увидело в этом растущую угрозу СССР и предприняло новые шаги к франко-советскому сближению в военной области. Однако отношение к нему французского командования оказалось неоднозначным: с одной стороны, оно стремилось заручиться советской поддержкой в случае нападения Германии на Францию; с другой — не желало стеснять себя какими-либо военными обязательствами. Кроме того, сдерживали трудности, связанные с отсутствием общих границ между Германией и СССР. Необходимо было добиться согласия Польши, Чехословакии и Румынии на проход советских войск, а заручиться таким согласием представлялось делом нелегким. Все это, вместе взятое, в условиях, когда опасность со стороны Германии не представлялась французам настолько острой, чтобы спешить с принятием крупных политических решений, обусловило затяжку заключения советско-

французского договора о взаимопомощи до 1935 года.

В это время в Берлине не сидели сложа руки. Выйдя из Лиги Наций, фашистское руководство приступило к форсированной гонке вооружений и развернуло подготовку к введению в ближайшем будущем всеобщей воинской повинности. Как отмечал после Второй мировой войны бывший генерал вермахта Б. Мюллер-Гиллебранд, это могло дать возможность «планомерно создавать... армию военного времени»49. Но для этого еще предстояло покончить с версальскими ограничениями, воспользовавшись тем, что в начале 1935 года во Франции обсуждался закон о продлении срока воинской службы с восемнадцати месяцев до двух лет из-за снижения уровня рождаемости в период Первой мировой войны. Гитлер 10 марта намеренно приоткрыл свои карты с целью проверить решительность противников. В одном из интервью Геринг официально сообщил, что Германия уже располагает военно-воздушными силами. Западные державы не отреагировали на это заявление. Более того, Великобритания на конференции по разоружению ясно показала, что она не может пойти на полный разрыв с Германией. Ее представитель заявил, что англичане «не допустят нигде нарушения мира», но и не возьмут «на себя новых обязательств», с одной стороны, они не поддержат военных акций Германии, а с другой — они, установив контакты с Германией, «должны продолжать поддерживать их»50. Как собиралось правительство Великобритании реализовать эти исключающие друг друга принципы, трудно представить.

16 марта Гитлер издал закон о всеобщей воинской повинности и создании армии, куда войдут 12 корпусов и 36 дивизий — всего около полумиллиона человек. Это означало конец версальских ограничений в строительстве вооруженных сил Германии.

Вызов, брошенный Гитлером западным державам, был встречен рядом ничего не значащих жестов. 11 апреля представители Великобритании, Франции и Италии встретились на конференции в Стрезе (Северная Италия), где осудили действия Германии и заверили мир в своей верности Локарнскому договору. Однако участники конфе-

ренции ограничились лишь «выражением сожаления» по поводу нарушения Третьим рейхом условий Версальского договора. Только Черчилль и немногие поддерживающие его парламентарии пытались привлечь внимание общественности к этому факту. В одной из речей, произнесенных в марте 1935 года, Черчилль говорил: «Величайшее бедствие постигло нас. Гитлер уже добился равенства с Великобританией (по авиации). Отныне ему оставалось только пустить на полный ход свои заводы и летные школы, чтобы не только сохранить превосходство в воздухе, но и неуклонно увеличивать его. Все те неизвестные и неизмеримые опасности, которыми грозило Лондону нападение с воздуха, становятся отныне определенным фактором, подлежавшим учету во всех наших решениях1. Так был открыт путь к восстановлению военной мощи Германии. Воодушевленные первым успехом нацисты в открытую заговорили о своих территориальных притязаниях.

Все это происходило в обстановке, когда Советский Союз разрабатывал активные формы борьбы за мир против угрозы войны. Конструктивные идеи, выдвинутые советскими дипломатами в ходе международных переговоров по созданию системы коллективной безопасности (неделимость мира, определение агрессии, акты о ненападении с рядом стран), не остались незамеченными, и это вызвало ответную реакцию. В 1933—1935 годах были установлены дипломатические отношения с Испанией, Венгрией, Румынией, Чехословакией, Болгарией, Албанией, Бельгией, Люксембургом, Колумбией. В сентябре 1934 г. СССР, реализуя французское предложение о вступлении его в Лигу Наций, стал не только членом этой организации, но и постоянным членом Совета Лиги. Такое положение создавало благоприятные возможности для развития сотрудничества СССР с другими странами.

Борясь за создание системы коллективной безопасности, Советское правительство последовательно придерживалось принципа мирного сосуществования со всеми капиталистическими государствами, независимо от режима, установленного в той или иной стране. В равной мере это относилось и к нацистской Германии. Хотя экономические и политические контакты между обеими странами значительно сократились, а военное сотрудничество и вовсе заглохло, Советский Союз стремился поддерживать нормальные отношения с Германией, несмотря на развернувшуюся там антисоветскую кампанию, и не терял надежды на их улучшение. Однако враждебный курс, который начал проводить Третий рейх по отношению к СССР с середины 1933 г., не мог не вызвать соответствующей реакции и со стороны советского руководства. В отчетном докладе на XVII съезде ВКП(б) Сталин говорил: «Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме... Дело в том, что... началась борьба между двумя политическими линиями, между политикой старой, получившей отражение в известных договорах СССР с Германией, и политикой «новой», напоминающей в основном политику бывшего германского кайзера... причем «новая» политика явным образом берет верх над старой»51.

Провозглашенная Третьим рейхом политика экспансии на Восток потребовала от СССР принятия срочных мер, гарантировавших западные границы от непредвиденных случайностей. Так, продолжая делать попытки обезопасить Ленинград и советское Балтийское побережье, правительство СССР 28 марта 1934 года предложило Германии подписать протокол, обязывавший обе стороны воздерживаться от каких-либо действий, которые могут нанести ущерб Прибалтийским республикам. Берлин ответил отказом. В этих условиях Советский Союз попытался нейтрализовать агрессивные устремления Германии путем вовлечения ее при посредничестве Великобритании в Восточный пакт. Эта идея была высказана в ходе первого в истории англо-советских отношений визита официального британского представителя лорда — хранителя печати Великобритании А. Идена в марте 1935 года. Выразив готовность подписать Восточный пакт с участием Германии, Сталин заявил Идену: «Мы не стремимся к изоляции Германии. Наоборот, мы хотим жить с Германией в дружеских отношениях»1. Однако привлечь Третий рейх к участию в Восточном пакте и за счет этого укрепить свою безопасность не удалось. Как уже указывалось, Восточный пакт не был подписан. Необходимо было продолжать поиски действенных решений.

Но в реалиях 30-х годов, когда в политическом и военном мышлении господствовал версальский менталитет диктата, когда в общественных, международных и психологических структурах, которые сложились в Европе, царствовал кулак сильного, для того чтобы добиться союза с западными державами, необходимо было доказать, что и Советский Союз располагает достаточным военным потенциалом и представляет собой ценного союзника на случай совместных действий против общего врага. Поэтому происходившее в СССР развертывание военной промышленности, постоянное совершенствование военного строительства и повышение боеспособности РККА играли немалую роль во внешней политике Советского Союза. К середине 30-х годов в советских Вооруженных силах произошли кардинальные изменения. Войска были оснащены новой техникой.

За первую пятилетку удельный вес артиллерии, авиации и бронетанковых войск, вместе взятых, возрос с 20% до 35% общего состава Вооруженных сил СССР52 53. Начальник Генерального штаба А. И. Егоров, подчеркивая влияние новых средств вооруженной борьбы на развитие советского военного искусства, еще в 1932 году писал: «Совместное использование самостоятельных механизированных соединений, пехоты и конницы, имеющих в своем составе танковые подразделения, а также авиации дает возможность успешно решать все основные крупнейшие оперативные проблемы»54. Рост боевых возможностей Красной Армии сыграл немалую роль во внешней политике Советского Союза, он способствовал развитию связей советских и французских представителей в 1933—1934 годах, подготовил почву для более тесного франко-советского союза. 2 мая 1935 года в Париже был наконец-то подписан договор о взаимной помощи против агрессии между СССР и Францией сроком на пять лет. Спустя десять дней в Москву прибыл министр иностранных дел Франции П. Лаваль. Он имел встречи со Сталиным, Молотовым и Литвиновым. В ходе бесед советские лидеры предлагали дополнить договор военной конвенцией с конкретными обязательствами на случай войны. Лаваль, который, кстати, не питал дружеских чувств к Советскому Союзу, признал разумным предложение начать переговоры между генеральными штабами Франции и СССР55.

Чтобы продемонстрировать Лавалю серьезность советских намерений, его пригласили посетить военный аэродром под Москвой, где он наблюдал полеты военных самолетов и учения парашютных войск56. Не успел Лаваль приехать в Париж, как советский военный атташе Венцов проинформировал французский генеральный штаб, что штаб РККА «готов вступить в отношения с французским генштабом»57. Последний занял выжидательную позицию, поскольку начальник французского генштаба генерал М. Гамелен считал, что в настоящий момент пока еще рано говорить о каких-либо конкретных аспектах франко-русского военного сотрудничества58. В июне советский посол во Франции В. П. Потемкин вновь напомнил военному министру Фабри о желании Советского Союза заключить военную конвенцию.

С целью продемонстрировать реальные возможности Красной Армии и ее успехи в деле модернизации военные делегации Франции, Чехословакии и Италии были приглашены на большие осенние маневры войск Киевского военного округа, проходившие с 12 по 17 сентября 1935 года. Руководил учениями командующий округом И. Э. Якир. Маневры были организованы с большим размахом. Наряду с использованием стрелковых и кавалерийских соединений широко применялись механизированные и танковые войска и, что особенно поразило иностранных гостей, массовый воздушный десант. Гвоздем программы была отработка теории глубокой наступательной операции.

Маневры были отсняты на кинопленку, и фильм о них демонстрировался в советских посольствах ряда европейских стран членам правительств и представителям генштабов. Генерал Луазо, возглавлявший французскую делегацию на киевских маневрах, по возвращении представил доклад, в котором дал высокую оценку достижениям Красной Армии. «Это поможет ей, — писал он в заключении, — удержаться на Восточном фронте в такой критический момент, как начало конфликта, столь важного для сил, оказывающих сопротивление на Западе»1. Доклад Луазо, однако, не встретил понимания у руководителей французского генерального штаба, а сам генерал получил выговор за неумеренные похвалы в адрес Красной Армии. Видимо, французский генштаб еще не созрел для объективных оценок и тесного военного сотрудничества с Советским Союзом. В результате французская сторона, не без влияния Англии, не решилась подписать военную конвенцию с СССР.

Подписание советско-французского договора о взаимной помощи было, бесспорно, крупным достижением советской внешней политики. Однако собственно военное его значение нельзя было переоценивать. Литвинов вынужден был констатировать, что «не следует возлагать на пакт серьезных надежд в смысле действительной военной помощи в случае войны... Пакт для нас имеет преимущественно политическое значение, уменьшая шансы войны как со стороны Германии, так и со стороны и Польши, и Японии»59.

Вслед за советско-французским договором 16 мая был заключен договор о взаимной помощи между СССР и Чехословакией. По настоянию президента Чехословакии Э. Бенеша в текст его была включена оговорка: обязательства СССР и Чехословакии об оказании взаимной помощи будут действовать лишь в том случае, если помощь Чехословакии и Советскому Союзу в случае агрессии против них будет оказана Францией60. Это отражало настроение чехословацких правящих кругов, опасавшихся «советизации» страны в случае вступления в нее войск РККА без французских сил.

Военные руководители Чехословакии отнеслись к сотрудничеству с РККА без особых политических предубеждений. Они сразу же поставили вопросы взаимодействия с Красной Армией в случае нападения агрессора на их страну на практическую основу. Начальник Генерального штаба РККА А. И. Егоров, посетивший Чехословакию летом 1936 года, докладывал 7 июля наркому обороны Ворошилову об этом следующее: «Надо отметить особый интерес, проявляемый чехами к нашей авиации, что видно из заявления Крейчи (министр обороны Чехословакии. — Прим, авт.), который сказал, что если на пропуск через Румынию частей Красной Армии надо добиваться согласия румын, то для авиации этого не потребуется. Она воздушным путем прилетит прямо на нашу территорию. По его словам, они подготовили уже аэродромы для приема наших 18 эскадрилий и дополнительно подготавливают еще на 16 эскадрилий»61.

Далее Егоров изложил основные положения чехословацкой концепции возможного будущего конфликта.

1. Франция после занятия немцами Рейнской зоны поставлена в стратегическом отношении в крайне тяжелые условия. Поэтому, по мнению чехов, нельзя исключать возможность того, что с приходом к власти соответствующего кабинета французы не сговорятся с немцами.

2. Наиболее реальной силой, могущей спасти страну, чехи считают Красную Армию, для прохода которой на территорию Чехословакии планируется осуществить ряд мероприятий: организовать круговую оборону, способную сдержать натиск немцев и поляков, а на румынском участке оставить «открытые ворота» для пропуска войск Красной Армии и собственной эвакуации в случае неблагоприятного развития событий.

3. Предполагается, что позиция Польши вначале будет неясной. В целях обеспечения безопасности польский участок границы будет прикрыт укреплениями. Эти укрепления, а главное, проход частей Красной Армии на стыке границ между Польшей и Румынией разобщат силы этих двух стран и заставят Польшу в кратчайший срок определить свою военную позицию.

4. Считается, что в 1937 году и, пожалуй, даже в 1938 году Германия еще не будет готова для большой войны, поэтому чехословацкая армия успеет вооружиться. «Несмотря на мои замечания, — продолжает Егоров, — что для этого должны быть веские основания, подкрепленные реальными документами, без чего весьма опасно строить расчеты обороны, Крейчи все же придерживался такой оценки готовности германской армии»1.

Таким образом, в чехословацких правительственных и военных кругах возлагались большие надежды на военную помощь со стороны Советского Союза. Однако отношение к возможностям и условиям, при которых могла быть осуществлена помощь РККА Чехословакии в соответствии с договором, было неоднозначным и в какой-то степени даже двойственным. Красная Армия должна была прийти на помощь чехам только совместно с Францией, но, кто из союзников ЧСР должен был (или имел право) выступить первым, оставалось до конца неясным. Не было ясности и в отношении пропуска советских войск через Польшу и Румынию.

Тем не менее договоры, заключенные Советским Союзом с Францией и Чехословакией, стали крупным вкладом в строительство системы коллективной безопасности в Европе, предупреждением Гитлеру об опасности его реваншистских замыслов. Однако эти доводы вызвали большое беспокойство у влиятельных элит в Британии и Франции. Гитлеровский фашизм продолжал казаться им менее опасным, чем сталинский социализм. Окрыленные нерешительностью западных держав на конференции в Стрезе, явным попустительством Англии, нацисты еще наглее заговорили о своих территориальных притязаниях. К тому же британское правительство, сила и влияние которого могли бы пресечь притязания фашистов, пошло на дальнейшие уступки Гитлеру.

18 июня 1935 года было подписано англо-германское военно-морское соглашение, по которому Третий рейх брал обязательство «ограничить» тоннаж своего военно-морского флота 35% флота Британского содружества наций, по подводным лодкам — 45%, а «в особом случае» Германия получала право на паритет и по этому классу судов1. В действительности соглашение означало не ограничение германского военно-морского флота, а увеличение по меньшей мере в четыре раза по сравнению с уровнем, имевшимся к тому моменту. Гитлер, по словам Риббентропа, отреагировал на подписание соглашения восторженной фразой: «Это самый прекрасный день в моей жизни»62.

Несмотря на наметившееся сближение с Францией, Советское правительство еще надеялось сохранить лояльные отношения с Третьим рейхом, по возможности ограничивая его экспансионистские устремления. Были расчеты и на то, что гитлеровский режим просуществует недолго. Советский полпред в Берлине Я. 3. Суриц писал в ноябре 1934 года: «Проводя нашу политическую и тактическую линию в отношении Германии, мы не должны терять из виду тот факт, что существующий режим не может длиться вечно и что миллионы и миллионы немцев, которые далеки от поддержки политики нынешнего правительства, остаются пламенными патриотами. Поэтому было бы глубокой ошибкой забывать об этих миллионах, когда дело идет о наших словах и делах» (в отношении Германии. — Прим. авт.)63.

Надежды на позитивную политику Гитлера по отношению к СССР или на неустойчивость режима не оправдались. В марте следующего года Германия объявила широкую программу вооружений, а после подписания советско-французского и советско-чехословацкого договоров она развернула антисоветскую пропагандистскую кампанию. В этой ситуации Наркоминдел СССР сделал попытку оказать воздействие на правительство рейха через влиятельные военные, промышленные и банковские круги, не разделявшие политику Гитлера. Летом и осенью 1935 года советский торгпред в Берлине Д. Канделаки провел серию переговоров с министром экономики Германии Я. Шахтом, с симпатией относившимся к немецким оппозиционным кругам, об активизации германо-советской торговли64. В октябре Тухачевский бросил пробный шар относительно возможных перспектив взаимного сотрудничества германскому военному атташе в Москве: «Если бы Германия и Советский Союз продолжали поддерживать такие же дружественные отношения, какие они когда-то имели, они были бы в состоянии диктовать условия миру, всему земному шару»65. Дальше больше. На приеме в честь годовщины Октябрьской революции Литвинов предложил тост германскому послу в СССР Ф. Шуленбургу: «Я пью за возобновление нашей дружбы»66. В конце ноября полпред СССР в Берлине Суриц получил инструкции «активизировать контакты с немцами». Однако кампания результатов не принесла. Как докладывал в Москву Суриц, германский министр иностранных дел дал понять, что «на ближайший период наши отношения нужно замкнуть в рамки узкоэкономического порядка»67.

17 декабря все тот же Суриц сообщил в Нарко-

миндел, что, «хотя улучшения советско-германских отношений не предвидится», «и в рейхсвере, и в промышленных кругах растет убеждение в непродуктивности и ошибочности антисоветского курса национал-социалистов...»68. В Москве к этому отнеслись уже с недоверием. В ответе Сурицу было указано: «Что же касается вопроса об изменении немцами их политической позиции по отношению к нам, то никаких признаков каких-либо изменений в этом направлении ни в Берлине, ни в Москве, ни в других пунктах земного шара не замечается»69.

Освободившись от версальских ограничений в области вооружений и развернув планомерную подготовку к войне, Гитлер и его приспешники ждали своего часа, зорко наблюдая за обстановкой в мире: нужно было выяснить реакцию западных держав на возможные акты агрессии в Европе.

Расчеты на нейтральную, а то и благоприятную реакцию Запада строились не на песке. Теперь, когда были сняты последние запреты на ограничения, армия и ВВС могли беспрепятственно наращивать численность и совершенствовать вооружение, а следствием морского соглашения с Англией явилось то, что Германия приобретала господствующее положение на Балтийском море в ущерб интересам СССР и других Прибалтийских государств.

В Берлине хорошо понимали, что уступки западных демократий, расшатывание сложившегося международного порядка, все более явная ставка на силу во внешнеполитических акциях создали благоприятные условия для активизации фашистской экспансии. Ждать пришлось недолго — до октября 1935 года.

Пробным камнем стала итальянская агрессия против Эфиопии. Срочно собравшийся Совет Лиги Наций признал Италию агрессором и поставил вопрос о применении санкций против нее. Был образован координационный комитет из представителей 50 государств, принявший решение о применении к Италии экономических санкций: запрет экспорта военных материалов, а также предоставления займов и кредитов; введение эмбарго на импорт итальянских товаров; запрещение экспорта стратегического сырья (каучука, алюминия, железной руды, хрома, никеля, олова и т.д.). Однако из-за сопротивления Франции, опасавшейся победы левых сил в Италии, санкции вступили в силу только через полтора месяца после начала агрессии, что позволило Италии еще до их введения создать необходимые запасы. Кроме того, по ряду пунктов санкции оказались просто призрачными. Например, они не имели никакого значения в отношении запрета ввоза алюминия, поскольку Италия сама одна из ведущих держав по его добыче, а санкции на поставки железной руды не запрещали ввоза железных болванок. Участники политики санкций так и не смогли договориться о запрете экспорта в Италию нефти. А ведь именно это парализовало бы использование военной техники в войне с Эфиопией и крайне затруднило бы боевые действия итальянской армии.

Только СССР поднял голос в защиту Эфиопии. Советское правительство сразу же заявило, что рассматривает нападение Италии как акт агрессии70, и призвало Лигу Наций пресечь агрессию коллективными действиями.

Западные державы избегали оказывать нажим на Италию, опасаясь, как бы в случае падения Муссолини в Италии не восторжествовал коммунизм71. Премьер-министр Франции Лаваль отмечал «большую опасность того, что коммунизм может свергнуть режим в Италии, и Европа вряд ли сможет перенести эту бурю»72.

8 декабря 1935 года в результате переговоров министра иностранных дел Англии С. Хора с П. Лавалем был выработан секретный план «мирного урегулирования конфликта» (соглашение Хора — Лаваля), который предусматривал передачу Италии ряда эфиопских провинций. Он был одобрен английским кабинетом, но вскоре стал достоянием общественности, что стоило Хору отставки с поста главы МИДа. План Хора — Лаваля означал провал санкций против Италии. Используя самые жестокие методы ведения войны, вплоть до химического оружия, она захватила Эфиопию. Муссолини объявил Италию империей73.

Безнаказанность итальянской агрессии против Эфиопии, легкость, с которой дуче преодолел призрачные запреты Лиги Наций, благосклонная позиция правительств Англии и Франции (соглашение Хора — Лаваля) по отношению к итальянскому фашизму не остались незамеченными в Берлине. Гитлер внимательно следил за всеми перипетиями европейской политики в ходе итало-эфиопской войны.

Обстановка разобщенности стран, которые могли бы противостоять назревавшей фашистской агрессии в Европе, создавала благоприятные условия для Третьего рейха в его захватнических планах. Западные державы, разумеется, видели это, но их правительства, особенно Великобритании, рассчитывали на то, что набиравший силу Третий рейх направит свои экспансионистские устремления в восточном направлении. Английский премьер-министр С. Болдуин в 1936 году отмечал: «Если бы в Европе дело дошло до драки, то я хотел бы, чтобы это была драка между большевиками и нацистами»74.

Недооценка опасности фашизма со стороны британского правительства и поддерживавшей его Франции в конечном счете привела к самым плачевным последствиям для этих держав. Но в описываемое время их близорукая политика виделась им как блестящее достижение дипломатии. Только немногие из английских политиков, прежде всего У. Черчилль, предупреждали о роковых просчетах правительства, но к их голосу не прислушались.

Франция занимала более осторожную позицию из опасения иметь на своих границах сильную и агрессивную германскую армию; однако, боясь «левой альтернативы», «большевизации» Европы и самой Франции, французские правящие круги все больше теряли самостоятельность в политике и следовали в фарватере своего британского партнера. Враждебную позицию по отношению к СССР продолжали занимать и некоторые сопредельные с ним страны, особенно Финляндия, Польша, Румыния.

Советское руководство в своем курсе на предотвращение войны стремилось привлечь к борьбе за всеобщую безопасность не только правящие круги суверенных государств, но и общественные движения и организации, которые не были связаны государственными интересами и границами.

Союзником СССР в борьбе за сохранение мира выступало широко развернувшееся в 30-е годы антивоенное движение демократических сил, включавшее коммунистические партии во главе с Коминтерном, демократические, пацифистские и другие прогрессивные организации. Растущая угроза независимости соседним с Германией странам вызвала к жизни идеи широкого объединения различных антивоенных сил в единый фронт движения за мир. Мировая общественность сознавала надвигавшуюся опасность, однако идейно-политические различия в коммунистическом, пацифистском, социалистическом и религиозном антивоенных движениях обусловливали несовпадение оценок характера фашистской угрозы и подходов к ненасильственным и насильственным (или вооруженным) методам борьбы, сдерживали достижение единства.

1935—1937 годы стали периодом наивысшего подъема в антивоенном движении. Все приверженцы мира верили в возможность создания единого фронта. И все же различия мировоззренческих позиций, столь остро разделявшие антивоенные силы, явились непреодолимым препятствием в реализации совместной платформы предотвращения войны. В результате была резко ослаблена одна из главных антифашистских сил, которая могла бы наряду с миротворческой политикой СССР стать крупной преградой наглевшему фашизму. Раскол антивоенного движения нанес серьезный удар делу предотвращения войны, стимулировал в какой-то мере политику «умиротворения».

Между тем курс, проводимый фашистскими державами, становился все более агрессивным. Нацистское руководство Германии, учтя опыт итальянского похода в Эфиопию, попустительство ей со стороны западных держав и бессилие Лиги Наций, готовилось раздвинуть границы Третьего рейха вооруженным путем. К 1936 году Германия уже располагала для этого необходимыми силами и средствами.

Армия Германии, имевшая в 1932 году всего 7 дивизий, спустя четыре года насчитывала 36 дивизий75. Первым актом агрессии стал захват демилитаризованной Рейнской зоны, которая в те годы представляла собой высокоразвитый в промышленном отношении район (добыча чугуна — 26,7 млн. т, стали — 3,23 млн. т, каменного угля —

20,2 млн. т) с экономически развитым сельским хозяйством и большой плотностью населения (196 человек на 1 кв. км)76. И хотя формально Рейнская область входила в состав Германии, согласно статье 42-й Версальского договора «Германии запрещалось содержать или сооружать укрепления как на левом, так и на правом берегу Рейна к западу от линии, начертанной в 50 км восточнее этой реки»77. Долина Рейна нужна была Третьему рейху как плацдарм для нападения на страны Западной Европы. Кроме того, вторжение в Рейнскую зону отвлекло бы мировое общественное мнение от итало-эфиопской войны, что позволяло Муссолини без особых помех завершить заключительные операции в Эфиопии.

Готовясь к проведению этого агрессивного акта, нацистские лидеры, безусловно, рассчитывали на «невмешательство» или «нейтралитет» таких стран, как Англия и США, нерешительность французского правительства, политический шок, вызванный внезапностью вторжения в Рейнскую область.

Планы ремилитаризации Рейнской зоны (кодовое название операции — «Шулунг»), которые стали разрабатываться со 2 мая 1935 года, велись в обстановке строжайшей секретности. В качестве идеологического оправдания подготовки операции «Шулунг» на случай утечки информации выдвигалось подписание 2 мая 1935 года советско-французского договора о взаимной помощи, чем Франция, как считали в Берлине, нарушила Локарнский договор.

Правители фашистской Германии гуэнимали, что это была рискованная авантюра, так как ремилитаризация Рейнской зоны представляла реальную угрозу безопасности Франции и Бельгии, которые могли применить войска против вермахта. «Немецкая армия находится в состоянии полной реорганизации, и она не готова к войне, — отмечал командующий сухопутными войсками генерал

В. Фрич. — Она может потерпеть поражение от одной только французской армии»78. Однако Гитлер был уверен, что «Франция абсолютно ничего не предпримет» и «мы сможем действовать в совершенно спокойной обстановке»79. Об отношении Англии Гитлер мог судить по результатам поездки своего министра иностранных дел в Лондон. Нейрат докладывал ему, что британское правительство не предпримет никаких мер в случае ремилитаризации Рейнской зоны.

Перед вторжением Гитлер заявил: «Франция находится в самом разгаре предвыборной кампании, разобщенная и раздираемая борьбой партий. Франция будет протестовать, но без Англии она не решится действовать. Итак, вперед!»1. В 5 часов утра 7 марта 1936 года началось вступление германских войск в Рейнскую зону. Прикрытием этого агрессивного акта должна была служить ратификация парламентом Франции 25 февраля 1936 года советско-французского договора о взаимопомощи. Через несколько часов послы держав, подписавших в 1925 году совместно с Германией в Локарно Рейнский гарантийный пакт, были приглашены на Вильгельмштрассе. Министр иностранных дел Нейрат вручил им меморандум и сообщил, что Германия отказывается от Локарнских соглашений и оккупирует Рейнскую зону. В тот же день Гитлер выступил в рейхстаге с полуторачасовой речью. Он утверждал, что «франко-советский договор направлен исключительно против Германии», а «Франция взяла на себя перед СССР обязательство действовать так, будто не существует ни Лиги Наций, ни Локарно»2. Он поспешил тут же успокоить Запад, добавив: «Вооруженные силы в Рейнской области не будут увеличены в течение очень длительного периода времени»80. Таким образом, и речь Гитлера, и меморандум были составлены в расчете на враждебное отношение реакционных кругов Англии и Франции к франко-советскому договору о взаимопомощи.

Конференция Франции, Италии и Бельгии — держав, подписавших Локарнский договор, — лишь констатировала в Лиге Наций, что Германия нарушила границы Рейнской зоны. Этим дело и ограничилось. В целом на Западе агрессивные действия Третьего рейха в Рейнской области были восприняты как намерение «создать барьер», который прикрыл бы парадную дверь Германии, давая ей возможность предпринимать вылазки на восток81. Глава французского МИДа Ж. Поль-Бон-кур с горечью сказал в те дни: «Жестокая действительность заключается в том, что, хотя Франция и была в состоянии защитить свои жизненные интересы, она проявила свою неспособность сделать это, и отныне ничто не воспрепятствует осуществлению плана Гитлера»82.

Безнаказанный ввод германских войск в Рейнскую зону и пассивная реакция западных держав вызвали тревогу советского руководства — мир сделал очередной шаг к войне. Советский посол Суриц докладывал из Берлина: германская армия получила новый передовой стратегический плацдарм для развертывания вооруженных сил и создания угрозы соседним государствам83. Правительство СССР решило предпринять попытку активизировать создание системы коллективной безопасности. Используя факт ратификации советско-французского договора о взаимопомощи и приход к власти правительства Народного фронта (июнь 1936 г.) во главе с Блюмом, СССР предложил Франции усилить договор взаимными военными обязательствами. На этот раз оно не получило отклика.

Тем не менее советская сторона продолжала предпринимать шаги к тому, чтобы активизировать советско-французское военное сотрудничество. Решено было использовать визиты видных советских военачальников во Францию. В начале 1936 года Тухачевский совершил поездку в Англию в связи с похоронами короля Георга V. В Лондоне советский маршал получил приглашение начальника французского генштаба Гамеле на прибыть в Париж и провести неделю в качестве гостя. Программа его пребывания во Франции была чрезвычайно насыщена. Это и посещение военных объектов, и визиты к государственным деятелям, и продолжительные беседы с генералом Гамеле-ном по вопросам технического оснащения обеих союзных армий и их более тесного сотрудничества. Тухачевский не скрывал, что он встревожен гер-майской угрозой и внимательно следит за совершенствованием вермахта1. Визит Тухачевского произвел во Франции самое благоприятное впечатление и подготовил почву для дальнейших контактов.

Затем Францию с 19 августа по 2 сентября посетил Якир84 85. Его сопровождали советские военный и военно-воздушный атташе во Франции, а также один из руководителей ВВС РККА комкор Хрипин. Советская делегация присутствовала на военных учениях в районах Меца, Нанси, Труа и Тура, а также на авиационных маневрах и учениях противовоздушной обороны в районе Бурже. Посещение линии Мажино и наблюдения за применением танков на маневрах разочаровали Якира. Теория военного искусства французского генштаба была консервативна и мало соответствовала духу времени.

Якир встречался и беседовал с генералами Га-меленом и Вейганом, а также с министром авиации Котом. В день отъезда, на завтраке, где присутствовали Кот и высшие чины генштаба, советский гость, поблагодарив французов за радушный прием, сказал: «При теперешнем положении в Европе сотрудничество наших двух армий без каких-либо агрессивных намерений против кого бы то ни было может явиться крайне важным фактором безопасности и мира»86. Визиты Тухачевского и

Якира сыграли свою роль: в сентябре того же года наметились некоторые сдвиги в вопросе переговоров генеральных штабов. Французский генштаб был уполномочен провести подготовительные обсуждения. Глава правительства Народного фронта Блюм собирался лично проконтролировать переговоры, зная отрицательное отношение военного министра Даладье и его советников к контактам с Советским Союзом в военной сфере87.

Поездки Тухачевского и Якира получили одобрение Сталина и Политбюро. В сентябре же СССР предложил Франции и Чехословакии начать переговоры на уровне представителей генеральных штабов88.

Военные контакты продолжались: в Советский Союз прибыла французская военная делегация во главе с генералом В. Швейсгутом, заместителем начальника генштаба. Она вместе с делегациями Чехословакии и Англии присутствовала на маневрах Белорусского военного округа. Руководил маневрами командующий войсками округа И. П. Убо-ревич. Маневры, включавшие проведение воздушно-десантной операции, произвели большое впечатление на иностранных гостей. Однако по возвращении в Париж генерал Швейсгут представил доклад, разительно отличавшийся от доклада Луазо год назад. Он отражал не только впечатления о маневрах, но включал и содержание бесед с

Ворошиловым и Тухачевским. Красную Армию французский генерал оценил как «кажущуюся сильной, но недостаточно подготовленную к войне с крупной европейской державой»89.

Главное место в докладе Швейсгута занимали соображения о целях советской внешней политики. Общий его вывод сводился к тому, что СССР делает ставку на войну между Францией и Германией, предпочитая, чтобы «гроза разразилась над Францией». Война между двумя европейскими державами была бы, по мнению Швейсгута, выгодна СССР. Она позволила бы Советскому Союзу быть, как и Америке в 1918 г., арбитром в истощенной Европе90. Швейсгут не видел никакой пользы от переговоров генеральных штабов.

К мнению генерала присоединился Даладье. Его препроводительная записка к докладу знаменовала собой поворотный пункт франко-советских отношений, так как отражала официальную точку зрения руководителей французской политики. И только страх перед возможным русско-германским сближением заставлял французские военные круги продолжать обсуждение проблемы военной конвенции, в сущности, при этом ничего практически не делая. Позиция французского генштаба препятствовала усилиям тех военачальников Красной Армии, которые стремились к тесному военному сотрудничеству с Францией в целях совместной антигитлеровской борьбы. Когда в ноябре Блюм решил сдвинуть дело с мертвой точки и открыть переговоры с советским военным атташе, придав им строгую секретность, он сразу почувствовал оппозицию со стороны генштаба91. Первая же попытка получить отчет генерала Луазо о маневрах Красной Армии в 1935 году, чтобы сравнить его с отчетом Швейсгута, натолкнулась на скрытое сопротивление военных. Доклад Луазо был вьщан ему неохотно и с большим опозданием. Сравнив оба доклада, Блюм понял, в чем тут дело. Разделенные периодом всего в один год, они содержали разительные отличия в оценках Красной Армии. Блюму стало ясно, что французский генеральный штаб не рассматривает военную помощь со стороны Советского Союза как фактор, имеющий первостепенное значение92.