Помоги проекту - поделись книгой:
В условиях, когда женщины пассивно ждут, что их выберут, положение мужчин — тех, кто выбирает, — кажется более выигрышным. Но это только на первый взгляд.
К 1820-м годам дворянские состояния серьезно поистощились. Сыграли роль и многодетность, и тяжелая война. Будущее также не обещало приятных сюрпризов: падали цены на сельскохозяйственные продукты, крестьяне нищали. Помещики отчаивались получить с них денежный оброк. Например, Н. М. Карамзин, располагая прежде неплохими нижегородскими имениями второй жены в тысячу душ, к середине 1820-х годов бросил и ждать от них дохода. «Наши крестьяне, подобно другим, худо платят оброк»[193], — сетовал он в письме молодому императору Николаю I.
Женитьба — дорогое удовольствие. Бывший профессор Московского университета, эмигрант и один из первых русских «невозвращенцев» В. С. Печерин вспоминал о своей первой любви, встреченной в 1823 году. Наследник двух деревенек, которые худо-бедно кормили его родителей, он в 16 лет влюбился в тринадцатилетнюю соседку, дочь управляющего одним из имений П. Д. Киселева, и, конечно, помышлял о браке: «План жизни моей был готов. Я еду в университет, оканчиваю курс, получаю диплом, возвращаюсь в Хмельник и женюсь на ней. Каков план для сына русского майора, у которого за душой было около 60 душ в сельце Навольном, Позняки тож!»[194] Но, пообтесавшись в Москве, Печерин вынужден был отказаться от мысли о семье. Через несколько лет, когда девушку вывезли в свет, на одном из званых вечеров он даже спрятался от нее. Ни о какой семье при его доходах думать не приходилось. Уделом студента стали молодые простолюдинки, недорого бравшие за любовь.
Прежде вполне «достаточные», как тогда говорили, семейства теперь надеялись на сочетание жалованья и доходов с имений. Без помощи казны, личных пожалований государя трудно было выучить детей, определить их на хорошее место, а подчас и свести концы с концами.
При этом война выдвинула на первые места в военной администрации немало толковых командиров — со звездами и блестящими перспективами, но без гроша. Недаром острая на язык горничная Лиза замечает барышне:
В прежние — екатерининские — времена к ордену часто прилагалось существенное денежное или земельное пожалование. Прося для Ф. Ф. Ушакова, за которым числилось всего 30 душ в Пошехонье, «душ 500 хорошенькую деревеньку», Г. А. Потемкин писал императрице: «Тогда он будет кавалер с хлебом»[195]. Сразу вспоминается шутка Н. Н. Раевского об одном из сослуживцев, уволенном в отставку «с мундиром, но без штанов»[196]. Уволить с правом ношения формы считалось весьма почетно, но что толку во внешних знаках отличия, когда не на что жить?
При Александре I практика раздачи земель и денег почти прекратилась, что объясняли и скуповатостью государя, и дефицитом казны. А служить, как тогда говорили, «из чести» могли немногие. Ведь и амуницию, и пропитание офицер даже в военное время должен был приобретать сам. Не имея возможности рассчитывать на щедроты из августейших рук, некоторые поправляли дело удачной женитьбой. Ведь чин кое-чего стоил: обеспечивал возможность являться при дворе, определял место по отношению к государю на официальных церемониях, длину шлейфа у жены, право ехать на почтовых лошадях без очереди, есть на серебре, а не на фарфоре и т. д. Как уже говорилось, для дворянства со времен Петра I и особенно в екатерининскую эпоху был разработан и утвердился целый список поощрений, заставлявший считать службу почетным и престижным делом. Поэтому представители состоятельных семей, чьи отпрыски не отличились на полях сражений, случалось, выдавали дочерей за выдвиженцев «горячего времени».
Так, Арсений Андреевич Закревский, небогатый помещик из захолустья, быстро поднялся в годы Наполеоновских войн исключительно благодаря собственным дарованиям. В январе 1812 года он был назначен директором Особенной канцелярии при военном министре — главной военной разведки, а в 1815 году занял место дежурного генерала Главного штаба (фактически заместителя начальника этого учреждения), в формировании которого сыграл важную роль[197]. В 1818 году Закревский, тогда еще обласканный милостью царя, женился на Аграфене Толстой, взяв за нее в приданое 12 тысяч душ. Представители старинной знати Толстые уступили только потому, что сватом выступил сам Александр I.
В романе «Война и мир» воспитанник Ростовых Борис Друбецкой, представитель древнего, но обедневшего рода, сделав штабную, адъютантскую карьеру, женится на богатой невесте Жюли Карагиной. Приданое тяготело к чину, а чин искал приданого.
Однако не всем везло. Алексей Петрович Ермолов, например, уже став командующим Кавказским корпусом, не получил от государя никаких пожалований и оставался беден. Поэтому ему пришлось отказаться от перспективы создать семью с женщиной своего круга — ее следовало содержать подобающим образом — и ограничиться походными женами из местных горских племен. В письме Закревскому он с грустью рассуждал о любви своей молодости: «Было время… весьма был близок от женитьбы, но скудное состояние с моей стороны и ее бедность не допустили меня затмиться страстью… Я, как и ты, имею правило ничего не просить, а дать мне, быть может, не догадались бы»[198].
Если мужчина-дворянин рассчитывал содержать семью, ему следовало не просто служить, а служить успешно, нацелясь на высокий чин и хорошее приданое невесты. Отказ Чацкого от службы автоматически выбивал его из числа кандидатов на брак, что, без сомнения, становилось дополнительной причиной для раздражения, щедро изливаемого на окружающих — не в последнюю очередь на женщин.
Аннет Оленина недаром жаловалась на «гордость мужчин» и говорила о своем «презрении» к этому чувству. Позволим себе в третий раз процитировать дневник, который она собиралась передать в назидание собственным дочерям. Демонстрация мужского «превосходства» уже тогда очень обижала женщин.
«Бедные твари, как вы ослеплены! Вы воображаете, что управляете нами, а мы… не говоря ни слова, водим вас по своей власти: наша ткань, которою вы следуете, тонка и для гордых глаз ваших неприметна, но она существует и окружает вас. Коль оборвете с одной стороны, что мешает окружить вас с другой. Презирая нас, вы презираете самих себя, потому что презираете тех, кому повинуетесь. И как сравнить скромное наше управление вами с вашим гордым надменным уверением, что вы одни повелеваете нами?»[199]
Окружающая реальность давала образованной и думающей даме много причин чувствовать себя задетой. Комедия «Горе от ума» полна высказываний «шовинистического», как сейчас сказали бы, толка. Они сделаны так естественно, что не возникает тени сомнения: ни автор, ни большинство читателей просто не замечают их, считают в порядке вещей.
Нас не удивит тот факт, что Софья, тайно встречаясь с Молчалиным, подвергается осуждению. А Чацкий — молодой человек, влюбленный и ищущий брака, — напротив, в своей остающейся за рамками сценического действия жизни встречается с дамами, так сказать, по естественной надобности. Когда Молчалин советует ему посетить ради покровительства влиятельную московскую барыню Татьяну Юрьевну, герой отвечает: «Я езжу к женщинам, да только не за этим», — одной фразой очерчивая значение слабого пола.
Читая через 200 лет пьесу, мы легко делаем скидку на эпоху: то, что порицаемо в женщине, естественно для мужчины. Но есть другая странность, которая царапает
И Софья с Лизой наперегонки пускаются в оправдания. Сначала за барышню заступается горничная: «Ей-богу, нет пяти минут, / Как поминали вас мы тут». Потом в себя приходит и хозяйка:
И слышит недоверчивый ответ: «Положимте, что так». Странно, но притязания Чацкого почему-то никого не удивляли. В том числе и саму Софью. Хотя из ее разговора с Лизой видно, что она была обижена на прежнего поклонника за отъезд: «Ах! если любит кто кого, / Зачем ума искать и ездить так далеко?»
Многие ситуации в комедии зеркальны. Чацкий обвиняет окружающих в том, в чем легко может быть обвинен сам, но это не смущает героя. Вот во время беседы с Софьей, уже несколько огорченный ее равнодушным приемом, Александр Андреевич перебирает старых московских знакомых и, конечно, задевает каждого. На память приходит учитель танцев:
Дальше герой не продолжает свою мысль, переходя к «смешенью языков» «французского с нижегородским». Но и без пояснений понятно, что молодой дворянин возмущен не просто снисходительным отношением и даже восхищением, которое в русском обществе возбуждают учителя-иностранцы. Эти «подбитые ветерком» бродяги низкого происхождения, которых «под великим штрафом» велят признать педагогами и которые обосновываются в домах у знати, могут составить порядочному человеку марьяжную конкуренцию, подслужившись к какой-нибудь княгине не первой молодости.
Далее, в разговоре с графиней-внучкой Хрюминой снова возникает тема засилья иностранцев, и снова в связи с брачными делами. Теперь на острый язык попались мужчины. Хрюмина задает Чацкому вопрос, не женился ли он в чужих краях. И удивленный герой слово в слово повторяет вопрос Софьи: «На ком?»
отвечает Хрюмина.
Впору смутиться, но не на того напала. Герой тут же парирует:
В сущности, проблема, которая беспокоит Чацкого в случае Гильоме и Хрюмину в случае модисток, одна — предпочтение на брачном поприще, которое может быть отдано иностранцам низкого происхождения. Русские — мужчины и дамы — оскорбляются такой возможностью в равной степени. Вопрос больной. Но какая разная реакция! Софья шокирована самим предположением: «Танцмейстер! можно ли!» Чацкий, напротив, горячо и в обидной для собеседницы форме встает на защиту права кавалеров предпочитать французские «оригиналы» бледным отечественным копиям.
Абсурд такого высказывания очевиден. Браки высшего сословия — не та сфера, куда могут затесаться танцмейстеры и модистки. На самом деле их положение куда скромнее — это любовники и любовницы состоятельных покровителей. Марта Вильмот, небогатая ирландская девушка, гостившая в начале XIX века в Москве у княгини Е. Р. Дашковой, писала домой о знаках внимания, которые оказывают ей состоятельные старички-вельможи[200]. Она даже оттягивала отъезд в надежде, что один из наиболее усердных кавалеров сделает ей предложение. Но никто не заговаривал о браке, намекая на положение содержанки.
Связанные с любовниками-иностранцами происшествия были пищей для насмешек, недаром Лиза вспомнила тетушку своей госпожи:
Однако сам факт марьяжной угрозы от неровни-иностранца дважды зафиксирован в комедии, стало быть, он остро ощущался в тогдашнем обществе. Особенно теми, кому пока не повезло в брачной гонке — Чацкому и Хрюминой.
Но и желанная цель представлена в комедии так, что способна отпугнуть самые бестрепетные сердца. В первую очередь, конечно, мужские. Брак по расчету несчастлив уже в самом себе. Репетилов, женившись на министерской дочери и угробив большие деньги на приличный дом в Петербурге, не получил от тестя ничего. С досады ударился во все тяжкие, оставлял жену, детей, а одумавшись, вступил в тайное общество, целей которого понять не способен.
Однако еще хуже так называемый счастливый брак Счастливый, по московским меркам, естественно. Чтобы показать всю его безрадостность, на сцену выведена пара молодоженов — Горичи. Автор не скрывает, что Наталья Дмитриевна и Платон Михайлович любят друг друга, но тем пошлее и даже трагичнее их отношения.
Старинная знакомая Чацкого Наталья Дмитриевна, выйдя замуж, расцвела: «Моложе вы, свежее стали; / Огонь, румянец, смех во всех чертах». А вот умученный от ее балов и нарядов муж, также старый приятель главного героя, прямо-таки зачах. «Теперь, брат, я не тот», — повторяет он. «Брат, женишься, тогда меня вспомянешь! / От скуки будешь ты свистеть одно и то же». При словах о прежнем полковом житье и «борзом жеребце» Платон Михайлович с горечью обрывает друга: «Эх! братец! славное тогда житье-то было». И, наконец, при разъезде: «Бал вещь хорошая, неволя-то горька; / И кто жениться нас неволит…»
Фамилия Горич дана персонажу не случайно: бедняга в горе, поскольку в неволе — хоть и добрая жена, а заездила мужа своими светскими развлечениями, пустыми и суетными. Как не вспомнить известный отзыв Пушкина в письме П. А. Вяземскому мая 1826 года. «Законная… — род теплой шапки с ушами. Голова вся в нее уходит»[201].
Того же мнения придерживался и Грибоедов. В образах Горичей много от четы Бегичевых, в имении которых под Москвой — «в моем саду, в беседке» — были дописаны последние акты комедии. Старинный полковой друг автора — С. Н. Бегичев — женился весной 1823 года. Грибоедов был у него на свадьбе шафером. Когда начался обряд, Бегичев заметил, что рука Грибоедова, державшая венец, трясется, сам он «бледен и со слезами на глазах». На вопрос, что случилось, шафер отвечал: «Мне вообразилось, что тебя отпевают и хоронят»[202].
Семья — могила. В ней невозможны полезная деятельность, развитие, высокие стремления. Одно угождение бабьим прихотям.
говорит Горич жене.
Такое отношение к семье, как к концу духовной и деловой жизни, тем более любопытно, если учесть громадные усилия, которые предпринимались в брачной гонке. Везло единицам, но и они в конечном счете вытягивали вместо счастливого билета черную метку. Запретный для большинства плод оказывался с гнилой сердцевиной.
Это характерное для эпохи мнение точно уловил Лев Толстой, передавая в самом начале романа «Война и мир» разговор несчастливо женатого Андрея Болконского с Пьером:
«— Никогда, никогда не женись, мой друг… до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, которую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам… Ежели ты ждешь от себя чего-нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя все кончено, все закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым… Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, — и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной — и как скованный колодник, теряешь всякую свободу… Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество — вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти… Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем — вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что-то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись».
Пушкин выразился короче: «Брак холостит душу». Таково же было мнение молодых людей, которым, из-за сложного финансового и служебного положения, брак в обозримом будущем не грозил. Под ситуацию выстраивалась мораль, приподнимавшая повесу и унижавшая эдаких Платонов Михайловичей. «Муж мальчик, муж слуга, из жениных пажей, / Вот идеал московских всех мужей».
Однако что же ставится в вину Наталье Дмитриевне, кроме любви поскакать на балах и атласного «тюрлюрлю»? Она перекутывает мужа! «Платон Михайлоч мой здоровьем очень слаб»; «Все рюмотизм и головные боли»; «Здесь так свежо, что мочи нет, / Ты распахнулся весь и расстегнул жилет»; «Мой милый, застегнись скорее»; «Да отойди подальше от дверей, / Сквозной там ветер дует сзади!» Чацкий осуждает и такую навязчивую заботу, и покорность, с которой муж ее переносит:
И, конечно, сам Горич с грустью вздыхает о прежнем житье-бытье. А в сущности — о молодости. И здесь уж Наташа-матушка никак не виновата. Ревматизм и головные боли под пером Грибоедова выглядят надуманным предлогом для того, чтобы оставаться в городе, а в деревне, на свежем воздухе излечились бы мгновенно. Между тем картина совсем не так проста. Болезнями костей и суставов, а также мигренями вследствие контузий страдало множество по возрасту еще далеко не старых офицеров, прошедших войну и заграничные походы. Ведь спать приходилось на земле, и в дождь, и в снег. Яловые сапоги не снимать с ног по несколько месяцев, так что потом они стягивались только вместе с кожей, или под ними открывались цинготные язвы. Переправы через реки наводить вместе с рядовыми, по пояс в воде…[203] Понятно, что здоровья это не прибавляло.
Вот как генерал Н. Н. Муравьев описывал отступление от Смоленска: «Брат Михайла сказывал мне, что, возвратившись однажды очень поздно на ночлег и чувствуя лихорадку, он залез в шалаш… и подогретый от озноба скоро уснул». Потом явился хозяин шалаша генерал Д. Д. Курута и выгнал незваного гостя. «Михайла лег больной на дожде, предпочитая умереть, чем проситься на ночлег к человеку, который счел бы сие за величайшую милость»[204].
А вот жалоба Ермолова на здоровье. «С тех пор как ты женат, — писал он А. А. Закревскому в 1819 году, — нападаешь на меня, чтобы и я женился также. Между нами в сем случае есть некоторая разница. Мне уже перешло за сорок, ты молод… Жаль мне, что я старею… Ты говоришь о потомстве. До такой степени не простираю я моего самолюбия… Дай Бог свой век прожить порядочно… Было время, что не помышляя о потомстве, имел бы я его… Что бы из меня теперь вышло?.. Итак, друг любезный, прости, что не будет у меня сына»[205].
Судьба оказалась милостива, в недалеком будущем у «проконсула» Кавказа появилось четверо сыновей от местных горских женщин. Но сами по себе жалобы и опасения героя показательны. Его корреспонденту Закревскому едва перевалило за тридцать, но после контузии он страдал приступами сильнейших мигреней, и медики не гарантировали долголетия. Они обманулись, Арсений Андреевич умер стариком, занимал высокие должности, но в строй не годился и излечению не подлежал. Великая война пережевывала и выплевывала калеками тех счастливцев, которых не убивала. В их числе и Платон Михайлович. Пока он носился в полку на жеребце — держался молодцом. Но стоило выйти в отставку, и глубоко загнанные болезни дали о себе знать. На этом фоне навязчивая забота московской жены о своем калечном муже вовсе не так уж смешна.
Но зачем тогда мучить благоверного танцами, таская с собой с бала на маскарад? Из текста комедии следует вывод: Наталье Дмитриевне самой нравится городская суетная жизнь, в деревне ей будет скучно, и она изо всех сил уверяет Чацкого в любви мужа к Москве: «За что в глуши он дни свои погубит!» Александр Андреевич возмущен этим. Ведь если Горич скучает, ему нужно дело: «А кто, любезный друг, велит тебе быть праздным? / В полк, эскадрон дадут. Ты обер или штаб?» Если болеет — свежий воздух: «Движенья более. В деревню, в теплый край. / Будь чаще на коне».
Ни полк, ни деревня не могут устроить госпожу Горич. И не только потому, что сама она хочет остаться в Москве и расхаживать в «тюрлюрлю» по гостям. Есть несколько оговорок, которые позволяют понять ситуацию глубже. Легкомысленная на первый взгляд супруга отставного вояки прекрасно понимает, что ему скучно. Она уже нацелилась на хороший и доходный пост для мужа:
Такой должности не добиться, сидя в деревне. Связи, покровительство, нужные знакомства — всё в Москве. И чтобы получить искомое место, надо вращаться. В том числе бывать на балах и принуждать мужа танцевать у нужных людей. Разъезжая по Москве и заставляя бедного Горича дремать за полночь на чьих-нибудь вечеринках, Наталья Дмитриевна одним дамам известным образом ткет полотно, о котором писала Аннет Оленина, и устраивает карьеру мужа. У Толстого «маленькая княгиня», жена Андрея, тоже старается продвинуть мужа-адъютанта во флигель-адъютанты, используя чисто дамские методы — разговоры с Анной Павловной Шерер и поиск покровительства. Все это претит герою, который рвется за славой на войну, в то время как супруга стремится удержать его в Петербурге и выгоднейшим образом пристроить к должности.
Выдвижение мужей и любовников посредством женских связей, особенно придворных, ведших к самой влиятельной даме России — вдовствующей императрице Марии Федоровне, — воспринималось мужским сообществом весьма болезненно. Как унижение. В донесении управляющего Третьим отделением М. Я. Фон Фока, чиновника умного, образованного и весьма чувствительного к колебаниям общественного мнения, сказано, что «возвышением Грибоедова на степень посланника» «раскрыта важная истина, что человек с дарованиями может всего надеяться от престола, без покровительства баб»[206].
Нет никаких оснований полагать, что Грибоедов хотел намекнуть на усилия госпожи Горич. Напротив, ему противно, как обабился боевой офицер под каблуком у вертихвостки. Лишь благодаря тому, что слепок сделан с натуры, проявляется скрытое звучание некоторых образов и ситуаций.
Создавая карьеру супругов, женщины удовлетворяли в первую очередь собственное тщеславие. Честолюбие обоих полов — одно из самых развитых чувств в описываемую эпоху. В черновике «Романа в письмах» Пушкин заметил: «Мужчины почти не знают любви: они развлечены честолюбием». И далее: «…Многие приняли сторону дам большого света, утверждали, что любовь питается блеском и тщеславием»[207].
Отзыв Фамусова о московских барышнях: «К военным людям так и льнут, / А потому что патриотки» — получает неожиданное развитие в обличительной тираде Чацкого про мундир:
Нередко представляют себе толпу дам, в прямом смысле срывающих с голов чепцы и подбрасывающих их в воздух при виде марширующей гвардии или очередного «эскадрона гусар летучих» на улицах уездного городка. На самом деле имелась в виду куда менее невинная забава. Грибоедов поместил в текст комедии кальку с французского выражения: «зашвырнуть чепец». Что может быть переведено как «пуститься во все тяжкие».
Дамы, бросающие в воздух чепчики, когда в старую столицу прибывают гвардейцы и придворные, — это «жены и дочери», кидающиеся на шею военным самого высокого уровня. Какой именно момент общего восторга и любовного возбуждения имелся в виду, не трудно догадаться. Бурные послевоенные торжества. Внимание прекрасной половины направлено было мимо героя — и это одна из глубоких причин неудовлетворенности Чацкого.
И не только его. Из всей обличительной тирады Александра Андреевича, адресованной Москве, полковник Скалозуб понял только те слова, которые относились к честолюбию красавиц. И немедленно отозвался на них. Стало быть, и у самого наболело:
«Патриотизм» женщин подстегивался тщеславием. Гвардейский любовник казался предпочтительнее армейского, независимо от узкой талии и умения говорить по-французски.
Чувству, питающемуся честолюбием, должна бы противостоять сердечная склонность, основанная на любви. Но два примера таких отношений: чета Горичей и влечение Софьи к Молчалину — не оставляют иллюзий. Кругом пошлость или обман.
Из разговора Софьи с Лизой видно, что девушка была обижена причиной отъезда жениха из Москвы.
Здесь что-то недоговорено. Человек преисполнился тщеславием и уехал от любимой… путешествовать. Не покорять народы, не завоевывать Олимп. Пропущено звено между отъездом из Москвы и лечением «на кислых водах», «не от болезни, чай, от скуки». Это звено в разговоре с Чацким невольно обнаруживает Молчалин, говоря, что дома слышали «с министрами про вашу связь, / Потом разрыв». Чем вызывает каскад желчных замечаний собеседника в стиле: «А ей какое дело?»
Любопытно, как счастье «в друзьях» может заставить думать о себе «высоко»? Зависит от положения «друзей». Какое-то время Чацкий был «в делах» и, видимо, имел сильных покровителей, но потом произошел «разрыв», причин которого автор не оговаривает, разве только: «служить бы рад, прислуживаться тошно». Возможны и гордый независимый нрав героя, и уход прежних покровителей со сцены, а с новыми Александр Андреевич не поладил, ведь они не были «друзьями». «Вам не дались чины, по службе неуспех?» — спрашивает Молчалин. И тут же получает бритвой по языку: «Чины людьми даются, / А люди могут обмануться». В отношении Чацкого податели чинов и орденов явно «обманулись».
Итак, покинуть Москву и любимую девушку Александра Андреевича заставили честолюбивые мечты. Они не оправдались. Героя ждало карьерное фиаско, пережив которое, он не захотел более служить и отправился в заграничное путешествие, чтобы развеяться. После краха иллюзий молодой человек возвращается к оставленной возлюбленной. Она не забыла, что ею пренебрегли ради карьеры. Стоит ли удивляться ее холодности?
Нет ни малейшего сомнения в любви героя. Достаточно вспомнить, как он кидается приводить Софью в чувство после падения Молчалина с лошади. Его поведение — страх за девушку, опрыскивания, растирание висков уксусом — резко контрастирует с равнодушием Скалозуба, который отправляется «взглянуть, как треснулся он, грудью или в бок?». На мгновение с Чацкого слетает весь показной скептицизм. Его обидные остроты, его обличения, нападения на всех и вся — лишь форма самозащиты. Как молодой Пушкин периода южной ссылки, он стремится ударить первым, пока не ударили его.
В любви подруги детства Чацкому видятся спасение и опора. Недаром он просит разрешения хоть на минуту зайти к ней в комнату:
Но Софья ему не верит. Когда-то поклонник покинул ее, «задумав о себе высоко». Что он ищет теперь? Женитьбы? Способа совладать с растравленным самолюбием?
Эпоха еще только познавала дары и анафемы вольного состояния дворянства. Герои проходили испытание ненужностью. Выбирая отставку, даже наиболее интеллектуальные из них полагали, что семейный круг может стать заменой государственному поприщу, а любовь — делу. Они жестоко обманулись. И обманули доверившихся им женщин. Если слабая половина человечества реализует себя через семейные отношения, то сильная — через дело. Никак иначе.
Чацкий пока не понял этого на личном опыте, а опыт культуры только приобретался. Ему, как и многим в тот момент, казалось, что семья — спасение от несправедливого и жестокого мира. Но закономерно, что тот, кто потерпел неудачу по службе, терпит ее и в вопросе о браке. Хуже того — в любви.
Главное препятствие на пути Чацкого — сама возлюбленная. Она не любит его. Причем ясно показывает, почему. Это не тот случай, когда «сердцу девы нет закона». Напротив, семнадцатилетняя мадемуазель Фамусова обнаруживает целую программу, свой взгляд на вопрос о достоинствах и недостатках «идеального» жениха. И этот взгляд трагически не совпадает с любовным эталоном эпохи. Как бы выламывается из времени.
В воображении Софья рисует себе вовсе не Чайльд Гарольда. Если бы было так, ее отношения с Чацким восстановились бы. Но Софья ищет другого. «Кого люблю я, не таков, — говорит она Лизе. — Молчалин за других себя отдать готов, / Враг дерзости, всегда застенчиво, несмело…»
Софью не смущает низкое происхождение любимого. Она несколько раз высказывает в разговоре с Лизой презрение к обществу и его мнению: «Что мне молва? Кто хочет, так и судит»; «А кем из них я дорожу? Хочу люблю, хочу скажу»; «Откуда скрытность почерпнуть!»; «Да что мне до кого? До них? До всей вселенны?».
Действительно, откуда ей почерпнуть скрытность? Она выросла госпожой в богатом доме, без матери, при не слишком строгом отце. Молода, красива, знатна. В ней нет робости и есть свобода в проявлении чувств. Ради чего же Софья готова перенести остракизм света, покинуть привычный круг и обрести рай в шалаше? Попытаемся увидеть Молчалина ее глазами.
Итак, человек кроткий, мирный, прощающий ближним брань и несправедливость. Сам незлобивый и вокруг себя устанавливающий атмосферу тишины. Что напоминает этот идеал? По сути, он христианский. Но к 1820-м годам поведение, при котором человек «молчит, когда его бранят», и терпит чужие прихоти, — смешно. Эти черты описаны Грибоедовым как подличанье, и даже в устах влюбленной Софьи выглядят неприятно, хотя сама девушка не отдает себе в этом отчета.
Недаром Чацкий реагирует на рассказ: «Она его не уважает»; «Она не ставит в грош его». Для него, как и вообще для молодых людей его круга, перечисленные свойства отталкивающи. Он не понимает, что Софья может находить их притягательными.
Кто же осчастливит? Тихий, кроткий человек. Тот, кто стяжал дух мирен. Кто никому не сделал зла и на которого можно положиться. Пересмешник сам не уверен в себе, раз набрасывается на других. По мнению Софьи, тот, кто «чужих и вкривь и вкось не рубит», — сильнее. Беда девушки в том, что ее «сахар медович» не таков, каким она его вообразила.
Но уничтожало ли это сам идеал? Для Грибоедова — да. Для его читателей — в зависимости от убеждений. Чацкий принадлежит быстро меняющейся современности с ее байронической модой на обличения. Софья выбрала вневременной идеал, уходящий корнями в традицию. И этот идеал, по воле автора, оказался обманкой.
Давно отмечено, что и само название комедии сейчас воспринимается не так, как слышали его современники. В XIX веке была в ходу поговорка: «Горе от ума, от ума строптивого, самовластного»[208]. И даже если Грибоедов отсек вторую половину, мысленно ее все равно проговаривали. Имелась в виду гордыня, осуждаемая Церковью и — по привычке — многими светскими людьми того времени. Но более молодое — переломное — поколение уже было достаточно секулярным. Оно видело горе в уме как таковом. Гордость перестала считаться пороком. Напротив, провозглашалась качеством, единственно достойным уважающего себя человека. А ее отсутствие — подлостью, изъяном души.
Сегодня старая поговорка забыта и мы даже мысленно недоговариваем названия пьесы. А в комедии единственный персонаж, противостоящий Чацкому с действительно нравственных позиций, наказан так же сильно, как и сам Александр Андреевич. Идеала нет. Оба героя совершают падение. Оба предают себя. Софья — когда именно с ее обмолвки начинается сплетня о сумасшествии Чацкого. Он — когда подслушивает разговор возлюбленной с Молчалиным и устраивает разоблачение, не щадя чести девушки. Оба оказываются недостойными счастья. А их несчастье в финале — закономерно.
Глава вторая
«Кто умное действующее лицо?»
Любопытна история, произошедшая в начале XX века, когда знаменитый русский философ В. В. Розанов повел дочь на комедию Грибоедова «Горе от ума». Посреди действия девочка разрыдалась, спросив у отца: «Почему дядя всех обижает?»
Устами младенца… Тем же вопросом втихомолку задавались поколения и поколения школьников, узнавая от преподавателей и вычитывая в учебниках,
Люди, живущие столетия спустя, не могут ощутить художественное произведение так же, как современники. Или даже как позднейшие критики. Из жизни уходят предметы, над которыми потешались авторы; истины, казавшиеся непреложными, мельчают; убеждения дают трещины; человеческие типы, вызывавшие восхищение, встречаются с улыбкой…
Не случайно критики, говоря о даре Грибоедова, называют убийственный сарказм, едкую иронию, колкую сатиру[209] и… никогда юмор в современном понимании слова. Такой желанный, такой привычный для нас, такой отточенный за XX столетие. Юмор как единственную форму защиты личности, которую знала культура тоталитарных обществ.
О том, в
Поделиться книгой: