Сон Демиурга

– Вода, – сказал Сергей.

– Искупнемся! – восторженно-надрывно добавил Саня Веремеев.

Нет, они не бросились к воде сломя голову. Они продолжали идти гуськом, и по-прежнему всматривались в окружающее. Но все-таки чуть ускорили шаг, направляясь туда, откуда раздавался все усиливающийся почти непрерывный птичий гомон.

Раздвинув ветки, Гусев на мгновение застыл, а потом с удовлетворенным видом обернулся к товарищам:

– Река, парни!

Река была медленной и не претендовала на особый размах – до противоположного берега было метров шестьдесят – семьдесят, не больше. Она плавно выплывала из-за поворота и столь же плавно уплывала за другой поворот. Вода была чистой, в ней отражались небо и деревья, и над волнистым песчаным дном стайками носилась юркая рыбья мелочь. Только страдающий водобоязнью не захотел бы окунуться в такую реку в жаркий полдень. Берег, на котором, вытирая пот и осматриваясь, стояли бойцы ГБР, нависал над водой невысоким обрывом. А противоположный был отлогим, покрытым травой. Лишь у самой воды ее сменяла узкая полоска золотистого песка. Именно там и танцевали в воздухе галдящие пестрые длинноклювые птицы – совершенно незнакомые птицы, – с криками унесшиеся прочь при появлении людей. Лес вздымался и на другом берегу, такой же густой и неподвижный, но стену деревьев отделяла от зеленого ковра прибрежной травы неширокая лента дороги. Дорога повторяла изгибы реки, над ней тут и там тучками порхали большие желтые бабочки. А на обочине возвышался столб. К верхней его части была прикреплена поперечина, на концах которой висели продетые за полукруглые ручки широкогорлые коричневые кувшины.

– Годится, – сказал Гусев и плюнул в воду. – Переберемся на ту сторону и пошлепаем по дорожке вниз по течению. Будем надеяться, что крокодилы здесь не водятся.

– И пираньи с барракудами тоже, – добавил Саня Веремеев.

– Давайте подумаем, как ее форсировать, – сказал Сергей, с прищуром глядя на солнечные блики, играющие на воде.

– Не проблема. – Гусев сел и начал расшнуровывать ботинок. – Раздеваемся, вещички в руки – и вперед. Здесь мелко, дно видно – можно вброд перейти. А на кой ляд там эти посудины болтаются?

– Наверное, воду ими набирают, – предположил Саня и тоже начал разоблачаться.

«А зачем же вешать-то так высоко? – подумал Сергей. – Чтобы зверье не утянуло, что ли? Только где же здесь зверье?»

Он оглянулся на чащу за спиной, и ему вновь почудилось, что из-за дерева в кустарник бесшумно метнулось что-то синее.

…Переправа прошла без каких-либо сложностей. Дно было ровным, вода в самом глубоком месте едва доходила до подмышек, и ни крокодилов, ни барракуд с пираньями действительно не наблюдалось. Выбравшись из реки, расположились на траве, совершенно голые, и не хотелось одеваться, напяливать на себя бронежилеты и тащиться куда-то по жаре. У реки было хорошо. В траве отыскался родничок, и вода оказалась очень вкусной и холодной. Они с удовольствием пили ее, хотя утолили жажду еще при переправе.

Да, у реки было очень хорошо, но бойцы решили не разлеживаться. На полигоне не загорают – полигон проходят, причем стараясь сделать это с максимальной скоростью.

Досадливо морщась, облачились в пропитанную потом одежду, обули берцы, вновь разобрали оружие. Неохотно переставляя натруженные ноги, потянулись вверх по отлогому берегу, к обочине, где стоял столб с кувшинами.

Кувшины висели высоко, метрах в трех над землей, и Сергей еще раз удивился: к чему такие сложности? Коричневые выпуклые бока кувшинов были покрыты сложной сетью закругленного орнамента, в котором чудились какие-то диковинные полузвери-полуптицы. Гусев, дымя сигаретой, поднял руку с автоматом, чтобы подцепить стволом крайний кувшин и стащить его с поперечины, – но в этот момент раздался вдруг в тишине быстро нарастающий тонкий свист.

Сергей резко обернулся и увидел что-то, серебристо сверкающее в солнечных лучах. Это «что-то», со свистом рассекая воздух над берегом, неслось прямо на них. Не успев еще ничего сообразить, он сделал именно то, что должен был сделать – отпрыгнул вбок. И, падая на траву, успел заметить, что Саня, зеркально повторяя его прыжок, летит в другую сторону, а Гусев уже развернулся лицом к серебристой молнии, рухнул на живот и вскинул автомат.

Молния врезалась в столб – на том уровне, где только что находилась шея Гусева, – и стало понятно, что это стрела с коротким, жестким на вид оперением. Стрела вибрировала, уткнувшись острым носом в высушенную солнцем древесину, и Сергей отчетливо осознал, что если бы Гусев не присел – покоился бы сейчас в придорожной пыли. Совершенно мертвый – однозначно и непреложно, потому что не надел шлем… Все они были без шлемов.

Но Гусев, слава богу, был совершенно жив. Он уже перебрался за столб и теперь стоял на одном колене, скалился и поводил из стороны в сторону стволом «калаша», выискивая цель. На противоположной обочине, у самых деревьев, залег успевший перекатиться туда Саня, тоже готовый в любой момент открыть огонь. И в своих собственных руках Сергей обнаружил словно бы сам собой прыгнувший туда автомат.

Стрела отнюдь не походила на муляж, она действительно могла убить… и убила бы… И значит, идея насчет полигона могла отдыхать. Полигон – это учебные занятия, это испытания… но не до такой же смертельной степени!

Одного из них только что пытались угробить. По-настоящему. Насовсем.

Нетрудно было понять, откуда прилетела стрела. Не так далеко от столба, выше по течению, и река, и дорога делали поворот, скрываясь за выступом леса. Все в той стороне было тихо и неподвижно, но именно там, без сомнения, затаился неведомый недоброжелатель… или недоброжелатели?

Сергей скосил глаза на Гусева. Тот продолжал держать палец на спусковом крючке. Саня Веремеев словно врос в обочину и неподвижностью своей мог вполне соперничать со скульптурой. Нет, на роденовского «Мыслителя» он, конечно, не тянул – что-нибудь вроде «Перед боем»… Все вокруг оставалось статичным, только река знай себе текла и текла, да продолжали самозабвенно виться над дорогой желтые бабочки, и пора уже было что-то предпринимать.

Едва Сергей подумал об этом, как картина изменилась. За поворотом послышались приближающиеся звуки, словно кто-то нервно барабанил пальцами по столу, и мгновение спустя на дороге показались всадники. Копыта мчащихся коней вздымали клубы пыли, развевались зеленые плащи под цвет травы, блестели на солнце доспехи, шлемы с поднятыми забралами, длинные мечи…

– Предупредительную! – крикнул Гусев.

И тут же открыл огонь, выпуская очередь над головами приближающегося отряда, который словно заявился сюда прямиком из легендарного Средневековья. Саня Веремеев и Сергей незамедлительно поддержали его своими «калашами» – и топот копыт двух десятков коней растворился в трескотне автоматов.

«Маскарад какой-то…» – подумал Сергей, готовясь перейти к прицельной стрельбе.

Перспектива быть затоптанным рассыпавшимися в цепочку – от кромки леса до самого берега – здоровенными, черными как на подбор конями его не устраивала.

Но репетиция трио прочищающих горло «калашей», похоже, произвела должное впечатление. Черно-зеленая цепочка замедлила бег, и кони взвились на дыбы, повинуясь осадившим их седокам. Вперед выехал молодой рыжеволосый парень с луком в руке – кажется, только у него одного и был лук, – развернул коня боком и вытащил из прикрепленного к седлу колчана стрелу – двойняшку той, что застряла в столбе. Серебром сверкнул на солнце длинный острый треугольный наконечник. Похоже, стрела предназначалась одному из тройки бойцов, а из обшитого золотистой тесьмой колчана торчало еще много таких стрел – и вряд ли лучник умудрится промазать с тридцати метров по неподвижной мишени…

Кататься по траве, увиливая от стрел, Сергею совершенно не хотелось. Но и стрелять на поражение, когда атака уже захлебнулась – тоже. Ситуация была совершенно неясной, и, наверное, не стоило пытаться прояснить ее с помощью трупов. Да и коней – длинногривых, ухоженных, красивых – было жалко.

Вероятно, примерно так же мыслил и Гусев. Он окинул взглядом недружелюбные вполне европейские лица длинноволосых всадников – молодых и постарше, бородатых и безбородых – и чуть опустил ствол автомата. И крикнул лучнику, все так же стоя на колене под прикрытием столба с кувшинами:

– Эй, не стреляй! Давайте разберемся!

Рыжеволосый медленно натягивал тетиву, игнорируя предложение Гусева. Молчали и товарищи лучника.

«Может, по-русски не понимают?» – подумал Сергей и обнаружил, что острие стрелы рыжеволосого направлено прямо на него.

Выбор лучника не был случайным: Гусева закрывал столб, а Саня Веремеев перебрался с обочины под деревья и залег там, выставив автомат. Лежащий на покрытом травой откосе Сергей был, безусловно, самой удобной мишенью.

Лукин, коротко вздохнув, приготовился приступать к исполнению акробатических этюдов, но тут Гусев процедил:

– Щас они у меня попляшут, отмороженные!

И отцепил от пояса круглую, зеленую и на вид совершенно безобидную «погремушку Перуна». Неизвестные всадники наблюдали за его действиями, и рыжий не спешил пускать стрелу.

– Пока будут очухиваться – в лес, а там будем думать, – быстро сказал Сергею Гусев.

И, широко размахнувшись, метнул «бабахалку» в сторону маскарадных незнакомцев.

«Погремушка» соприкоснулась с землей метрах в десяти от рыжего. Сергей уже имел удовольствие наблюдать это «психическое оружие» в действии, поэтому быстро развернулся ногами к цепочке всадников, зажмурился и плотно прижал ладони к ушам. Тем не менее, и вспышку, и грохот, хоть и в ослабленном виде, он все же ощутил, и ему стало не совсем хорошо. И это при том, что он был подготовлен. Что же тогда говорить о неподготовленных?… «Перун, ребята, – это сплошные полные штаны у бандюков», – любил повторять капитан Зорин, то ли намеренно цитируя Стругацких, то ли придумав эту фразу независимо от них. («– Р-раз – и полные штаны! – орал Полифем».)

Грохот эхом перекатывался по лесу, обезумевшие кони несли всадников в разные стороны – кого в придорожные кусты, кого прямиком в реку. А рыжего парнишку-лучника вообще нигде не было видно.

Сергей поднялся и вместе с Гусевым перебрался за деревья, к Сане Веремееву.

– Блеск! – с довольным видом заявил Гусев.

– В прямом смысле блеск, – согласился Сергей.

– И блеск, и треск, – подключился Саня. – Треску тоже хватает.

– Пошли чуть глубже, – предложил Гусев. – Стрелы здесь не достанут, кони не пройдут, и мечами тут не больно помахаешь. А больше у них и нет ничего.

Отойдя метров на пять от дороги, они, не сговариваясь, надели шлемы и присели на корточки в подлеске.

– Пугнуть-то мы их пугнули, – сказал Гусев. – А вот дальше что делать? Что это за рыцари киношные? Откуда?

– Спроси чего-нибудь полегче, – усмехнулся Сергей.

– Придурки какие-то! – Гусев сплюнул в траву. – Перешпокать-то мы их, конечно, можем запросто, но смысл? И потом, неизвестно, чья территория. И кто они такие.

– Во-во, – закивал Саня Веремеев. – Лучше уж переговоры попробовать.

– Дак пробовал же! Что вышло – сами видели. Не понимают.

– Или у них задача – уничтожать всех чужаков, – заметил Сергей. – Без предупреждения.

– Гвардия какого-то частного владельца, запавшего на рыцарские сериалы? – предположил Саня, отряхивая куртку от дорожной пыли, в которой он успел изрядно накувыркаться.

– Фиг разберешь, – сказал Гусев, – но на проверку, однако, не очень похоже. А похоже это на компьютерные игрушки.

– Ага, – иронично усмехнулся Саня. – Залетели в виртуальный мир. Подумаешь, делов-то! Очень даже просто. Сидит себе какой-то умник и играет в игрушки, а мы…

– Тихо! – Гусев, прислушиваясь, поднял руку.

Неподалеку вновь дробно застучали копыта. Топот приближался, и ясно было, что на сей раз всадники не гонят коней, торопясь в атаку, а движутся обычным шагом. Кажется, они кое-как оправились от шока, вызванного «погремушкой Перуна», и, потеряв из виду тех, кого по какой-то непонятной причине собирались уничтожить без лишних слов, пустились в дальнейший путь. Топот приблизился, мелькнули в просветах между ветвями и стволами зеленые плащи седоков и черные гривы коней – и начал удаляться.

– Попробовать еще раз? Не поймут слов – буду жестами изъясняться. – Гусев обвел взглядом товарищей и решительно направился к дороге.

Сергей и Саня Веремеев последовали за ним, причем Саня взял в руку «погремушку» из своего комплекта.

Пыль, словно дым, сочилась сквозь придорожные кусты, оседая на листьях, в воздухе стоял запах конского пота. Зеленые плащи, покачиваясь, медленно удалялись, сливались с зеленью деревьев, и все так же поблескивали на вовсю уже врубившемся солнце рыцарские шлемы. Сквозь пылевую завесу фигуры всадников и мощные крупы коней казались слегка нереальными, как будто и впрямь были они всего лишь компьютерными изображениями в какой-то игре.

– Эй! – выйдя на дорогу, крикнул Гусев вслед всадникам. – Стоп! Тпр-ру!

Двое едущих бок о бок замыкающих стремительно обернулись. Гусев тут же поднял вверх руки с открытыми ладонями, демонстрируя, что там ничего нет, и он не имеет никаких агрессивных намерений. Сергей и Саня проделали за его спиной то же самое – Веремееву пришлось для этого засунуть «погремушку» в карман. Пара замыкающих попридержала коней и вроде бы не собиралась пока хвататься за мечи.

– Мы не желаем вам зла, – громко и отчетливо сказал ободренный первым успехом Гусев. И, понизив голос, бросил через плечо товарищам: – Что им еще показать?

– Идем к ним с поднятыми руками, медленно, – предложил Сергей.

Это намерение так и осталось неосуществленным. Потому что откуда-то из середины кавалькады пробрался в арьергард рыжеволосый малый с луком и вновь принялся деловито и сноровисто ладить стрелу.

– Да погоди ты ради бога! – с досадой вскричал Гусев. – Давайте объясниться попробуем!

Рыжий внезапно оставил свой лук в покое и вытаращился на Гусева, словно признал в нем ту самую зубастую страхолюдную жабищу. Бородачи из арьергарда открыли рты и тоже уставились на бойца ГБР, и на лицах их изобразилось величайшее изумление. Глядя на них, можно было подумать, что они только что услышали от Гусева некую вселенскую истину, которая не открывалась еще никому и никогда. Невнятные восклицания прокатились из конца в конец остановившегося отряда.

Чернобородый широкоплечий всадник рядом с рыжим лучником справился наконец со своей отвисшей челюстью и окинул Гусева с головы до ног недоверчивым взглядом. И произнес на чистейшем русском языке:

– Ты сказал: «Ради бога»? Повтори.

Теперь пришел черед удивляться Гусеву. Однако он довольно быстро пришел в себя.

– Наши, – полуобернувшись, сказал он тоже слегка оторопевшим Сергею и Сане. И, обращаясь к чернобородому, громко произнес: – Ради бога. Ради бога, мужики, давайте разберемся.

И вновь легкий изумленный ропот прокатился по отряду. Чернобородый чуть откинулся в седле, словно его толкнули в грудь, и медленно, с запинкой, спросил:

– Так ты… человек?

– Нет, блин, мы призраки, – сердито ответил Гусев, подозревая, что над ним, похоже, издеваются. – Неужели не видно? И они тоже человеки. – Гусев показал на Сергея и Саню.

– Пусть скажут, – продолжал гнуть куда-то чернобородый.

– Именем бога клянусь, что я человек, – громко сказал Сергей, начинающий что-то понимать.

Прозвучало это как-то напыщенно и нелепо, но он чувствовал, что сказал именно то, что ожидали услышать эти бравые парни. И подтолкнул удивленного всем происходящим Веремеева:

– Давай, то же самое!

– Богом клянусь… я тоже человек, – словно сомневаясь в этом, выдавил из себя Саня.

Прошло несколько мгновений недоверчивой напряженной тишины – и рыжий, не глядя, сунул стрелу обратно в колчан.

Хоть и молод был рыжий, но должность в отряде, как наконец-то понял Сергей, занимал ответственную: он был снайпером особой специализации – истребителем нелюди.

6. Горахти

Доктор Самопалов вышел из больничной палаты и, держа руки в карманах халата, неторопливо направился дальше по коридору. Это не был обход с обычной свитой – просто доктор считал целесообразным общаться с пациентами не только в своем кабинете, но и по «месту жительства» больных. И порой такие беседы давали кое-какие результаты. Не в том, конечно же, смысле, что обнаруживались какие-то неизвестные ранее пути к выздоровлению, а в смысле лучшего понимания.

Хотя в клинику попадали люди самые разные, поведение и «пунктики» большинства из них укладывались, в основном, в рамки давно изученных стереотипов. И тем отчетливее выделялись на общем фоне личности в некотором роде уникальные.[3]

Доктор Самопалов хорошо помнил больного по фамилии Яковлев – тот лечился в клинике лет десять назад, а, выписавшись, куда-то уехал из города. Обладая интеллектом имбецила, он в свои девятнадцать лет почти не умел читать и писать, несмотря на все усилия родителей. Однако у него была одна замечательная способность: стоило назвать ему любую дату за последние сто лет или дату на сотню лет вперед, как он почти мгновенно отвечал, ни разу не ошибаясь, какой это был или будет день недели. Механическим голосом, подобно роботу, Яковлев повторял вопрос и тут же выдавал ответ. Доктор Самопалов долго бился, пытаясь установить систему такого бессознательного счета, и наконец докопался до истины. Оказалось, что у Яковлева при сосредоточении на дате возникает в сознании определенный цвет – а всего их семь, и цвета эти в точности соответствуют последовательности цветов спектра: от красного – воскресенья до фиолетового – субботы. Хотя сам Яковлев даже не знал такого слова – «спектр»…

Другой пациент, месяц назад занявший одну из коек в пятой палате, накануне госпитализации пережил серию вспышек агрессивности. Но постепенно его состояние стабилизировалось. Выяснилось, что память у него недостаточна и словарный запас ограничивается всего лишь тремя десятками слов. Но стало известно и другое: до того, как угодить в больницу, он каждый день выходил к дороге, всегда в одном и том же месте, неподалеку от своего дома, и с поразительной быстротой часами бормотал номера проезжавших мимо автомобилей. Как убедился Самопалов, пациент помнил номера тысяч грузовиков, автобусов и легковушек…

Совсем недавно покинул больницу студент медицинского университета – и доктор Самопалов не взялся бы утверждать, что этот парень вновь не попадет к нему в отделение. Студент испытывал очень странные ощущения. Он чувствовал, как автомобили (в основном, легковые иномарки), проезжая мимо него, забирают с собой его руку или ногу. В этом случае нужно было прикоснуться к «отобранной» конечности, и тогда она возвращалась на место. Выходя из троллейбуса, он «забывал себя», и ему приходилось вновь вскакивать в тот же троллейбус, чтобы себя вернуть. Для этого необходимо было взглянуть на то место, где он только что сидел. Как-то раз, побывав вместе с другими студентами в морге, он забыл свой взгляд в мозгу мертвеца, которого при них вскрывал патологоанатом. Вечером студент вернулся и, используя различные ухищрения, договорился с охранником и вошел в морг, чтобы «забрать свой взгляд обратно». Уже выходя из временного пристанища покойников, он почувствовал прилипание головы к притолоке и взглянул на нее, чтобы «забрать голову». Этот студент избегал смотреть на других, так как его взгляд «оставался в их глазах» – и с доктором Самопаловым он всегда беседовал, низко опустив голову и уставившись в пол…

Еще один пациент, бывший милиционер, был убежден в том, что кто-то превратил его в автомобиль. Громко портя воздух, он заявлял, что это «выхлоп газа от сгорания солярки». В животе у него «урчал кардан», в сердце работала «камера сгорания», а в голове находился «пульт управления»…

А в палате номер семь вместе с Демиургом-Ковалевым проходил очередной курс лечения сорокатрехлетний грузчик Левченко. В свое время он смог осилить в школе только пять классов… При каждом общении с доктором Самопаловым Левченко уверял психиатра в том, что у всех людей, как и у него, Левченко, в теле находятся несколько компьютеров, управляющих движением молекул. Уже очень давно, еще до фильма о роботе-полицейском, он ощущал странные признаки автоматической активности в позвоночнике. Станции компьютеров, говорил он, вживлены в позвоночник, солнечное сплетение и мозг, и с помощью набора команд превращают тело в «зомби». Левченко двигался, как робот, поясняя такую неестественную манеру командами процессора в животе. Мозг связан с Луной, растолковывал он доктору Самопалову, а спинной мозг – со звездами. Иногда перед глазами у Левченко возникал мужской торс с мишенью и звездой, на котором он и фиксировал свое внимание…

Из года в год общаясь со своими старыми и новыми пациентами, Самопалов обретал все большую уверенность в том, что человеку вовсе не нужны иные дальние миры в туманности Андромеды. А нужно человеку погрузиться в глубины своей сущности и все-таки понять наконец: что же такое он есть? Ведь мало просто сказать: «Се – человек». Необходимо узнать, ЧТО есть человек.

Доктор Самопалов потратил на поиски ответа на этот вопрос больше четверти века, но отчетливо осознавал, что сделал только первые шаги по длинной дороге. И дойти до конца просто не успеет – не хватит жизни…

Виктор Павлович заглянул в окошко с толстым стеклом, прорезанное в двери палаты, и увидел, что Левченко занимается медленными приседаниями в проходе между кроватями. Это было его обычным занятием, когда «программа допускала ошибку и временно закрывалась». Приседания, по утверждению Левченко, помогали ему «аккумулировать энергию», и заниматься этой процедурой он мог больше часа, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Ковалев умостился на узком подоконнике боком к стеклу и, обхватив колени руками, смотрел в окно и едва заметно покачивался вперед-назад. Палата была рассчитана на четверых, но два места еще ждали пациентов, быть может, пока и не подозревавших о том, что не сегодня-завтра они окажутся соседями Левченко и Ковалева.

Доктор Самопалов вставил в отверстие съемную дверную ручку, сделав знак дежурившему в коридоре санитару оставаться на месте. Войдя в палату, он, как всегда, громко поздоровался, хотя знал, что ему не ответят. Прошел мимо «заряжающегося» с каменным лицом экс-грузчика – у того похрустывали колени – и остановился возле Ковалева. Тот продолжал смотреть в окно.

– Как дела, Демиург?

Ковалев перестал раскачиваться и повернулся к доктору. Взгляд у него был какой-то отстраненно-полусонный, словно в мыслях своих находился Демиург очень далеко отсюда.

– Вы насчет «Арго» справки не наводили, Виктор Палыч? – вопросом на вопрос тихим голосом ответил он.

– Вам там удобно? – Самопалов сделал шаг назад и опустился на стул у кровати. – Может быть, сядете сюда? – Он кивнул на стоящий у соседней кровати такой же стул с привинченными к полу ножками.