Помоги проекту - поделись книгой:
С болью в сердце я оставляю своих чудесных товарищей, с которыми вместе я провел в роте три с половиной года, с которыми уехал на фронт. Увижусь ли я с ними снова? Пусть Бог пребывает с вами, солдаты моей родной 6-й роты, пусть вас не оставляет солдатская удача.
Пункт оказания первой помощи был развернут в нескольких больших палатках. Пришлось немного подождать, пока очередь дойдет до меня. Мною сразу же занялись – ногу одели в шину, сделали один укол от столбняка и еще один укол морфия от боли. Потом меня поместили в одной из больших палаток, где я стал дожидаться эвакуации в тыл.
29 июня 1942 г
Это была ужасная ночь. Шина на ноге позволяла мне спать только на спине, а в этом положении я не могу спать. Всю ночь нас обрабатывали бомбардировщики противника. Некоторые бомбы падали в опасной близости от нас. Вот было бы интересно получить еще одно ранение уже здесь! Хейндль, из которого извлекли множество осколков, переносит боль со спокойствием, достойным восхищения.
Рядом со мной находился фельдфебель из 377-го пехотного полка. Он получил ранение в грудь и теперь лежал в собственной блевотине. Со вчерашнего вечера идет дождь, и у нас нет никакой возможности выбраться отсюда. Санитарные машины, должно быть, застряли в Щиграх, а это в 40–45 км отсюда. Слава богу, что у меня еще остались сигареты.
30 июня 1942 г
Сегодня рано утром нас должны отсюда вывезти. Если это окажется правдой, мне нужно будет позже написать об этом.
Позже. Путь отсюда до Щигров был ужасным. Огромные ямы на дороге заставляли машину совершать прыжки, и внутри ее мы чаще оказывались не на носилках, а вне их. Мы кричали на водителя, но ему не оставалось ничего другого, как продолжать ехать в той же манере, иначе мы просто застряли бы в грязи. Нас вывезли, чтобы доставить в армейский госпиталь в Щиграх, но там нас даже не вынесли из машины. Наши пожитки выгрузили прямо на улице, а нас направили на станцию. Импровизированный госпитальный поезд – товарные вагоны, немного соломы на полу – стоял на путях в готовности к отправке. На Курск. Когда мы добрались туда, то дальше – на Конотоп. А из Конотопа поезд пошел на Гомель.
Мое колено довольно сильно болело, и ночью я снял шину. Я не мог носить ее. Поездка казалась бесконечной. Некоторых из нас высадили в Курске, прочих в Конотопе. Они, бедняги, были настолько тяжело ранены, что больше не могли выдержать дороги. Наконец около полудня 2 июля мы прибыли в Гомель. Там нас на носилках отнесли в центр сбора раненых, расположенный прямо на вокзале. Нам сменили повязки, а на следующий день мы снова были в пути, на другом приспособленном под госпитальный поезде, но гораздо лучше оборудованном. Там, по крайней мере, были набитые соломой матрасы и санитар в каждом вагоне. На каждой станции о нас заботились представители Красного Креста. Мы не успевали съедать и выкуривать все то, чем они нас снабжали.
5 июля мы въехали в Варшаву. Меня отвезли в госпиталь на Добраштрассе. Нас сразу же избавили от вшей и помыли (и это было чудесно). Мне поставили новую шину, гораздо более удобную, чем прежняя. Я почувствовал, будто родился заново, лежа помытым в чистой, белой постели, на свежем белье; в комнате стояло радио, внимательные санитары – все это было похоже на сон.
Рентгеновский снимок показал, что осколок состоял из двух частей и обе застряли в моих костях. Я больше не испытывал боли, но все равно не мог спать – проклятый осколок.
Как и планировалось, в Варшаве мы задержались ненадолго. Как только мы смогли двигаться, нас на санитарном поезде отправили в Германию. Когда я впервые начал вставать, поезд направлялся в Дрезден. Там мне удалили осколок и сделали гипсовую повязку. На следующий день мне пришлось готовиться к выписке, а вечером 9-го числа я уже сидел в поезде, который вез меня в нужном направлении – в Вену!
Ночью 11-го мы прибыли в Вену на вокзал Аспангбанхоф. На следующее утро в 8.00 мы выгрузились, и, когда я получил направление в госпиталь, я чуть не упал в обморок – Больтцмангассе, в 9-м районе, в 10 минутах от моего дома! Мне удалось уговорить водителя санитарной машины (это была одна из венских муниципальных машин) проехать мимо моего дома и сообщить жене о моем прибытии.
Меня решили не оперировать, иначе мое колено перестало бы сгибаться. Пока было непонятно, восстановится ли оно полностью: время покажет.
30 (июля) мне авиапочтой пришло письмо из батальона, в котором мне сообщили, что я награжден Железным крестом 1-го класса. 1 августа я впервые вышел из помещения. Мое колено еле сгибалось.
Декабрь 1942 г.[115]
Мы только что организовали посты охранения в Веселом, которое заняли полчаса назад, а потом нашли домик и для себя, где и начали устраиваться на ночь. Возможно, завтра нам придется выдвигаться дальше, как думало большинство из нас, но все же мы включили наше радио. После множества помех и свиста оно заработало, и мы сразу же переключились на Deutschlandsender.[116]
Из громкоговорителя лился одобрительный рев. После того как мы с любопытством прождали несколько секунд, диктор объявил, что сейчас будет говорить фюрер. Те, у кого было время и желание – а у кого такого желания не было? – собрались вокруг; практически каждый из нас чувствовал, что просто обязан услышать его речь.
А потом мы сидели на деревянном полу и слушали этот голос, который так любили. Наши глаза сверкали, пока мы ловили его волшебные слова. В избушку невозможно было бы просунуть даже шпильку, столько человек в ней набилось. Все мы завороженным взглядом уставились на радиоприемник, как будто он находился в нем, наш фюрер. Несмотря на то что можно было разобрать лишь небольшую часть речь – русские станции подавления были слишком мощными, – никто не вышел, пока речь не подошла к концу. Каждое слово было бальзамом для наших душ. Мы боялись пропустить хотя бы одно слово. Боже мой! Знаешь, с каким подъемом и энергией, с каким энтузиазмом мы завтра пойдем в атаку на противника! В каждом из нас все еще звучат слова фюрера.
Колонна медленно движется вперед. Какая надоедливая дорога: дождь стучит по крыше машины, прокладывающей себе путь через ямы, по дверям скользит внутрь нашего вездехода. А там, где дорогу прерывает зияющая яма, брезентовая крыша сползает, и тогда на нас выливается целое море воды. Уже наступил вечер. Никто не вымолвил ни слова. Каждый погружен в свои мысли или борется с неудобствами дороги. Наконец кому-то в голову пришла мысль включить радио. Замечательно! Говорит фюрер!
Забыта утомительная дорога, забыт несчастный дождь, холод и слякоть, которые действовали на нас так угнетающе. Улетучились все прочие мысли, и мы завороженно прислушиваемся к его словам. Нас выводил из себя каждый толчок, и мы бранились при каждом звуке переключения передач нашим водителем, который заслужил даже толчок по ребрам от нашего командира – должно царить полное благоговейное молчание; ведь говорит фюрер!
В течение месяца мы находились на наших постоянных зимних квартирах. В это время я командовал нашим 2-м взводом. Командир пригласил всех командиров взводов на кофе и объявил, что сегодня будет говорить фюрер и мы можем остаться и послушать его.
Я прибыл на КП заранее, за четверть часа до начала. А потом мы сели с кофе и бутербродами, а когда закончили, фюрер заговорил… Завороженные тем энтузиазмом, с которым он строил партию, государство, мы все – несмотря на все неудачи и задержки, были очарованы его словами, его уверенностью, так же как он, становились уверенными в победе, вместе с ним клялись сделать все для нашей Германии. Мы откинулись назад, чувствовали себя спокойными и счастливыми и были рады, как маленькие дети, когда фюрер насмешливо говорил о другом мире.
Конечно, эту русскую зиму почти невозможно пережить, и она требует, чтобы наши сердца были сильными и честными. Но мы преодолеем ее. Так сказал фюрер!
«Тогда я решил вновь вложить судьбу и будущее Германского рейха и народов в руки наших солдат».
И мы сделаем это, мой фюрер! Никто не превзойдет нас в верности, повиновении и нашей вере в тебя и в окончательную победу! И никто не поколеблет нас в этой вере, что бы ни случилось.
«Когда окончится эта война, я вернусь с нее еще более фанатичным национал-социалистом, чем был прежде».
Если бы даже мы вступили в эту войну, не будучи национал-социалистами, если бы тот или иной из нас вышел на бой без веры в наше движение, то теперь, в этой войне, в эти дни сражений, в часы под вражеским огнем, даже самый последний из солдат отбросил все посторонние идеи и продемонстрировал для Германии, для народа, а значит, и для нашего движения все свои лучшие черты. Вплоть до сегодняшнего дня не каждый мог понять, какое счастье жить в рейхе, вплоть до сегодняшнего дня не каждый из нас мог осознать всю степень нашего долга и благодарности тебе, мой фюрер, всему нашему движению, за наше спасение, за грядущую победу и за будущее нашего народа.
«Высшая доблесть, продемонстрированная на фронте, бессмертна, и за этот бессмертный подвиг мы, те, кто верит, как и наш народ, в Провидение, можем заявить, что награда будет безмерной».
Награда? Мой фюрер, мы не жаждем наград! Больше всего мы жаждем победы! И если вы, мой фюрер, будете довольны нами, теми подвигами, что мы совершаем как солдаты; и если вы не просто признаете их, но и обращаете на это особое внимание, это само по себе служит для нас высшей наградой. И нам действительно ничего больше не нужно, ведь мы уже горды так, что невозможно выразить это, чувствуем, что нас отметили самой невероятно высокой наградой!
Как после каждой речи фюрера мы ощущаем свое превосходство! Каким энтузиазмом мы преисполнены перед этой трудной битвой! Как сильно верим в победу! Как мы уверены в ней после каждой из речей фюрера! Фюрер говорит, и все слушают его – вся страна у нас дома, вся Европа и даже весь мир! Но разве не мы, солдаты понимаем его лучше всех?
Глядя молча и сосредоточенно на громкоговоритель, мы впитываем его укрепляющие нашу веру слова, которые звучат для нас, как Евангелие. Мы будто пьем эти фразы, каждая из которых настолько логична, что полностью убеждает аудиторию. Его речи будто сбивают с ног, они воспринимаются, как ничто другое в этом мире. Разве мы не просто видим его через громкоговоритель? Нет! Мы можем различить каждую деталь – как на лоб ему падает челка волос, каждый жест его рук, движение губ, как он крепко скрещивает руки, когда он говорит о товариществе и единстве рейха. Мы видим выражение презрения, когда он говорит о наших врагах, его сверкающие глаза, когда он, говоря о победе, приводит конкретные цифры – все это мы как будто видим, слушая фюрера через громкоговоритель. И когда он завершает речь проникновенными словами и звучит наш гимн, как благоговейно каждый раз мы поем вместе со всеми! И когда здание «Спортпаласт» или «Кролль оперы» в Берлине сотрясается от восторга, как радостно мы выкрикиваем вместе со всеми «Хайль!» снова и снова!
Часть четвертая
Финал. Выдержки из дневника и письма за 1944 и 1945 гг
Краков, 27 февраля 1944 г
Завтра с утра мы отправляемся в Одессу в качестве резерва фюрера для группы армий «А»… Прошу тебя сделать все возможное, чтобы как можно скорее выехать из Вены. Для меня большим облегчением будет знать, что ты и дети находитесь в безопасности. Они (бомбардировщики союзников) непременно должны появиться. Я надеюсь, что ты вот уже несколько часов как находишься в пути. Ты знаешь, мне было бы легче видеть, что ты смотришь опасности прямо в лицо. Наш долг требует от нас обоих многого…
…Вчера в Кракове часовой впервые отсалютовал мне. На самом деле они не делают этого в военное время, только за границей. Это производит хорошее впечатление. Естественно, они делают это только для офицеров. Поскольку существует традиция, что офицер, которого впервые приветствовали таким образом, дарит что-то часовому, я проследил, чтобы ему передали 5 марок. Должно быть, он был изумлен! Я уверен, что был единственным из тех, кто еще помнит об этом.
По пути на Восток, 2 марта 1944 г
Несколько часов назад мы пересекли границу с Румынией.[117] И тут же вернулась старая знакомая картина: существа мужского и женского пола, грубые и непривлекательные, стараются продать яйца, бекон, шнапс, табак. Я берегу все это для Одессы… Если бы только ты с детьми была уже за пределами Вены. Если у тебя есть такая возможность, не оставляй ничего в квартире, особенно компактные вещи. Лучше большие вещи.
Одесса, 7 марта 1944 г
…Город выглядит так же, как и любой другой город в России: грязь, грязь, грязь. Похоже, румынские гражданские власти не сильно озабочены выполнением своей работы. Судя по ценам, можно понять, что мы движемся в сторону инфляции…
Возвращаясь к поездке: когда ты заперт на неделю в тесном пространстве, тебе поневоле приходится понять, каковы люди на самом деле. То, что происходило, – незрелость, отсутствие солдатского духа – невозможно описать… Я не буду писать тебе об этом подробно… лучше я все расскажу сам. Но я знаю, как ты относишься к дисциплине, не важно, идет ли речь о военном или гражданском, дома или за границей, и я знаю, как ты ценишь честь и мораль. И в связи с тем, что я видел, я могу лишь снова заверить тебя, дорогая, что не разочарую тебя. Ни в каком виде. Ни в общем поведении, ни в том, что касается только нас двоих…
У меня не осталось для чтения ничего из классики, а мне хотелось бы иметь что-то. Я думаю о Фаусте, что-нибудь из Грильпарцера[118] или Шиллера, или о либретто к Вагнеру…
Не знаю, слышала ли ты когда-нибудь об одесской опере, но она является одной из самых знаменитых за рубежом. Билеты туда для нас здесь приобрести довольно трудно, поэтому я отправился в здание оперы и отрекомендовался директору. Я представился «представителем венской оперы», и он чуть не умер от восторга; я позволил ему пригласить себя на послезавтра на «Травиату», а на субботу – на «Фауста». Ах, этот запах воздуха театра, шум за сценой, суета и переполох…
О, Хенни, ты не знаешь, что это означает для меня! Я думаю, что никогда не смогу оттуда выйти. Мне непременно нужно будет что-то с этим делать. Может быть, мне удастся заполучить место в венском театре после войны… Мои мысли, как обычно, занимают планы на будущее, и как это прекрасно – заниматься таким планированием… Если только все закончится хорошо, Хенни, нас впереди ждет такое замечательное время…
Одесса, 11 марта 1944 г
…Часы здесь стоят 1500–2000 марок. Из чистого любопытства я зашел в магазин и предложил там свои часы. Там хотели дать мне 600 марок, но я уверен, что мог бы получить и восемьсот… У меня появилась идея: почему бы не продать свои вторые часы, те, что остались дома?… Если ты пришлешь мне как-нибудь медовое пирожное, отрежь от него донышко и положи внутрь часы. Только запечатай его снова, иначе народ на полевой почте найдет их… Мои трофеи здесь стоят довольно дорого, поэтому не отдавай их за пустяки; только за продукты (половину свиньи) или за хорошие деньги…
Одесса, 22 марта 1944 г
Я уже писал тебе, что намерен прозондировать почву по поводу венского театра; каждый должен знать о нем, каждый, кто должен начать. Ты не сможешь начать эту операцию достаточно скоро… Ты знаешь, что я намерен делать, когда придет время? Усовершенствовать свой французский. «Те, у кого есть знания, – хозяева, а те, у кого их нет, – рабы». И я хотел бы, чтобы ты продолжила занятия английским. Мы должны стремиться к совершенству во всем, что делаем.
31 марта 1944 г. (в дороге)
…Что касается положения на Востоке, те из вас, кто сейчас дома, могут чувствовать себя спокойно. Все происходит в соответствии с планом.[119] Вскоре ты увидишь доказательства этому…
Бузэу (Румыния), 15 апреля 1944 г
…У меня сложилось впечатление, что наши письма, по крайней мере последние, уже не те, что мы писали годы назад. Но ты знаешь, моя любимая, что я люблю тебя больше, чем прежде… Ах, если бы только эти особые слова могли бы так же плыть по бумаге, как это было раньше… Луна, звезды, солнце, природа – они манят и ведут в юность, к любви, к чувству принадлежности кому-то, к тому, что они являются правдой для кого-то. И сердце растет во всю ширь, и мысли крутятся в такой любопытной последовательности вокруг чего-то. Постоянно хочется раскрыть объятия для кого-то и… и… все то, что кто-то старается затолкнуть куда-то в глубь себя. У кого-то даже нет времени, чтобы в спокойствии и тишине подумать о высоких материях. О, Хенни, на какие жертвы нам пришлось с тобой пойти! И сколько еще остается положить на алтарь будущего. Достаточно знать, что дети будут когда-нибудь жить лучше. Этого точно достаточно…
18 апреля 1944 г
…Мы покинули Бузэу в воскресенье, и сегодня через Бырлад я прибыл в Хуши… Это был трудный путь. По железной дороге не доберешься никуда, а дороги здесь ниже всяких описаний. Для поездов вполне обычно прибывать с опозданием на день. Если кто-то в Румынии говорит «прямо сейчас», вам следует прибавить сюда час; а если говорят «через час», то обычно это означает пять. Не могу не думать, что румыны, по крайней мере неосознанно, саботируют наши действия. Ужасный народ…
21 апреля 1944 г
Вчера утром я прибыл в свой батальон, где был назначен офицером по связи от 1-го полка… Мы находимся по соседству с городком Оргеев; сейчас здесь все спокойно, если не считать мелких стычек. А вот несколько дней назад здесь разверзся настоящий ад…
24 апреля 1944 г
…Еда здесь прекрасная, и вместо воды мы пьем вино. Прекрасное место для вина! Но балканские народы так ленивы, что самим небесам тошно. Поселите здесь немцев, и вы получите настоящий рай. И можешь быть уверена, кстати, что вино не заставит меня отклониться от заданного пути. Я знаю, ты считаешь это особенно важным…
28 апреля 1944 г
…Что касается твоих последних писем, милая Мутти [уменьшительное от слова мать], то сначала я буквально чуть не рухнул: у нас должен быть еще ребенок. Я отреагировал на это так же, как и ты: новость не заставила меня прыгать от радости. Это очевидно. Но если как следует подумать, то все выглядит по-другому. И теперь я откровенно рад. Слушай, Мутти, может быть, это будет мальчик, с карими глазами, темноволосый. Разве это не замечательно? Моя любимая, я понимаю, что здесь существует столько же понятий «если» и «однако». Но природу не обманешь… Мы оба не хотим потратить наши жизни на часы и ночи игр. Мы всегда хотели служить примером, показывать дорогу… Я знаю, что это будет пугающе страшно для тебя, но я знаю и то, что ты будешь смелой, будешь бороться в этой борьбе радостно и успешно… Передавая тебе свои приветы, я теперь буду включать туда и наше новое приобретение!
6 мая 1944 г
…У меня появился перевод дневника русского офицера, погибшего в апреле… Не хочу цитировать оттуда все. Будет лучше, если я сделаю это при встрече. [Прюллер сохранил копию этого дневника, который является не только ярким, но и очень интересным и познавательным документом.]
21 мая 1944 г
…Нас должны отвести и перебросить во Францию. Естественно, через Вену…
Окрестности города Ним, Южная Франция, 9 июня 1944 г
…Нас расквартировали в пустующем замке. Казармы вполне удобные: какие комнаты! Какие удобства! Чудесная библиотека, игры; все это просто великолепно…
Что ты думаешь по поводу вторжения? Я надеюсь, что эта проблема будет устранена в течение нескольких недель; это просто немыслимо, на что это похоже – сражаться на три фронта… Население настроено очень дружелюбно, к офицерам и унтер-офицерам относятся особенно уважительно. Я здесь очень хорошо продвинулся со своим французским; через месяц, надеюсь, буду говорить просто отлично. Я уже нашел словарь, но не хочу забирать его – он из замковой библиотеки, и владелец сейчас находится не здесь, а в Париже…
16 июня 1944 г
…Как только я попал в Ним, то сразу истратил все свои деньги. 400 марок или 8 тысяч франков. Но, Мутти, самое лучшее из купленного мной предназначено для тебя. В самом деле! В действительности я хотел сохранить эти вещи для тебя до Рождества, но я не могу возить их с собой – их слишком легко будет потерять. С сегодняшнего дня отменены все отпуска, как на фронте, так и в тылу.[120] Распоряжение фюрера. Судя по сегодняшнему бюллетеню новостей вермахта, вот-вот должно прийти возмездие [союзникам]…
2 июля 1944 г
Недавно я получил специальное задание, выполняя которое совершил поездку вдоль Средиземного моря к испанской границе. Мутти, поездка была фантастической. Синий, как чернила, океан… Хенни, после нашей победы мы проведем медовый месяц в Голландии и во Франции. Мы возьмем машину, я, как офицер вермахта, могу рассчитывать сделать это дешево; потом ты пройдешь экзамен на водителя, и мы стартуем…
21 июля 1944 г
Когда сегодня мне сообщили о попытке покушения на жизнь фюрера, я просто онемел. Представь себе, моя добрая Хенни, если бы это неописуемое преступление удалось и эти предатели своего народа выполнили бы то, что замыслили! Результатом было бы установление дикого хаоса. Ведь пять лет войны, боли, трудов и жертв миллионов наших товарищей обратились бы в ничто. Большевизм стал бы единственным победителем, фронт развалился бы, а страна (Германия) превратилась бы в руины.
То, что Провидение спасло фюрера, само по себе является знаком, что мы идем верным путем… Наводить порядок следует кровавой метлой, и крови здесь не может быть слишком много!.. Впервые в истории Германии подобные вещи творят офицеры. Это вопиющий скандал! Среди них не было ни одного офицера из Австрии – я твердо уверен в этом! Сражаться до самого конца. Победа или смерть. Наш лозунг: все для нашего любимого Отечества, все для фюрера!
25 июля в результате нападения партизан Прюллер был тяжело ранен. Лежа в луже крови, он сумел вынуть из кармана тетрадь, продырявленную пулей, и начать записывать: «Ich bin verwu… (я ранен…)». Потом он потерял сознание. Та тетрадь с пятнами засохшей крови существует до сих пор.
27 июля 1944 г. (написано левой рукой)
Мое состояние не позволяет мне рассказать тебе, что произошло. Но я знаю, что ты воспримешь новость с присущей тебе стойкостью. 25-го числа я был ранен в результате нападения террористов. Я лежу в Ниме, обо мне хорошо заботятся… Надеюсь найти кого-то, кто сопроводил бы меня в госпиталь резерва в Цветле [Цветль-Штадте] (Нижняя Австрия)…
Валанс, 2 августа 1944 г
Она (рана) будет заживать долго, пусть и не так страшна, как выглядит: пуля попала в шею справа; дырка в груди размером с яйцо, сломана ключица справа, заодно и одно или пара ребер, пробиты верхушка легкого, верхняя и нижняя часть руки, большой и указательный пальцы не шевелятся, так как нерв поврежден. Звучит ужасно, но это не так… Произошло это так: я был в своей машине, осматривал дороги. В городке Сен-Ипполит-дюФор, в 50 км северо-западнее Нима, Майерхофер, Липска и я мирно сидели в садике у гостиницы, когда на нас напали двадцать террористов. Я почти истек кровью, и террористы решили покончить со мной; но они подумали, что со мной и так покончено. Через пять часов я находился в операционной…
Валанс, 9 августа 1944 г
Куда ни глянь, все выглядит не особо радужным. Хенни, я прирожденный оптимист, но чем все это кончится? Мир кишит врагами, и повсюду они готовят нам смертельный удар, обладая огромным превосходством в людях, материальных средствах, оружии, боеприпасах и технике. Им сопутствуют успехи, один за другим. А мы?…
Валанс, 12 августа 1944 г
…Помнишь, как однажды ты прислала мне несколько слов, написанных Кнутом Гамсуном, и эту записку я (естественно) ношу в своей записной книжке.[121]
Я только что прочитал книгу, из которой они взяты. Фантастика! В нынешние дни я в основном читаю «Майн кампф». В эти трудные времена она дает единственно правильное: указывает самый простой путь хранить верность. Я рекомендую ее всем.
По ночам я часто спрашиваю себя: как так произошло, что я все еще здесь, а не лежу под простым деревянным крестом? Нам все еще позволено наслаждаться жизнью и нашей любовью. Когда я лежал на земле и писал в тетради левой рукой свои последние слова тебе (см. выше), меня хватило лишь на несколько слов – настолько я был слаб тогда. А потом я вспомнил, как у нас было в июле, когда я приехал домой на несколько часов и дети бросились ко мне со словами: «Папа приехал домой!» Дело теперь больше не во мне лично. Конечно, я рад, что жив. Но я сам определил свою судьбу на некоторое время, и, если ко мне придет настоящая смерть солдата, я умру со спокойным выражением лица или даже улыбкой на губах. Это нормально. Но я хотел бы помочь детям сделать первые шаги в их жизни, реализовать свои планы от носительно их. Я хотел бы поблагодарить тебя еще раз, хотя бы одним словом, за твою любовь и верность, за веру в меня. Но тут французская женщина вернулась с доктором, дала мне глоток воды, подняла голову и прошептала мне по-французски, что все будет в порядке. И я ответил ей «il faut» – так и должно быть. А потом все пошло так, как должно было идти. А вчера, и сегодня, и завтра – каждый день – мои мысли всегда были и будут с тобой и детьми…
Александерсбад [Бад-Александербад в Баварии], 10 сентября 1944 г
Ты знаешь присущий мне оптимизм. Он и теперь со мной, как и всегда прежде. Я уверен, что все еще повернется к лучшему. Не может быть, чтобы народ, которому мир так очевидно обязан всем, будет рассеян. Не существует нации более энергичной, более честной, более храброй и грамотной. Наши заклятые враги не смогут нас победить, даже если сейчас наша жестокая битва за наше любимое отечество кажется почти безнадежной… Это просто немыслимо, что все было напрасно…
Вена, 24 сентября 1944 г
Мы приехали вчера, добрались благополучно и вовремя… По дороге я видел несколько разрушенных зданий… Альзерштрассе от Гёртель до Хаузиндустрие, Киндершпиталгассе и район у Брунненмарк, а также Нейлерхенфельдерштрассе особенно пострадали. Активно идут работы по расчистке завалов…
Поделиться книгой: