Помоги проекту - поделись книгой:
– Ты, Матвей Кондратич, прежде послушай. Слово молвить не даёшь. Земля наша не беднее Киевской, али Черниговской, тем более, Новгородской, а живём мы хуже всех. Гобино через два лета на третье собираем, едва хватает себя прокормить. А князья ежелетно поземь увеличивают, и знать не хотят, что по нашей земле мор прошёлся. Торговать надо. А как торговать, о том Иван скажет, ежели ты, Кондратич, перебивать не будешь.
Старик покрутил бороду в кулаке, почесал за ухом. – Ладно, уж, пока буду молчать.
– Два лета назад смерть прошла по нашей земле, – продолжил Иван. – Кого она косила в первую очередь? Бедных и голодных. А теперь некому землю орать, жито выращивать. Приди сейчас ворог в нашу землю, он нас голыми руками возьмёт. Этого мы хотим? По нраву ли нам такая жизнь? Будь мы богаче, мы бы дружину ростовскую увеличили числом гораздо. Но, даже если будем собирать урожай добрый, борти множить, больше зверя бить – всё это есть мёртвый товар, а не богатство. Нужно гостьбу ширить. Посмотрите на соседей: Новый Торг вырос, как опара на сусле. К нам товары с Готского берега попадают с ценой втридорога! Почему так? Потому, что у новгородских купцов хватка есть. У них товар постоянно в движении, а без этого гривны не позвякивают. На пути готского товара в нашу землю, перекупщики в Новом Торге мытное в скотницы княжьи с лихвой берут и себя не забывают. А ежели мы поставим мытный заслон на пути товаров с юга в Новгород, то и нам будет корысть от того, и наши скотницы будут не пусты. Подумать надо, как общим потщанием обустроить волоки и погосты на Ламе. А далее, может, и о Вазузе так же помыслить, – Кучка замолчал, переводя дух.
– Теперь, Кондратич, и слово молвить не грех, – снисходительно произнёс Бута.
Старик кинул в его сторону усталый взгляд, покряхтел для важности.
– Пущай молодь говорит, а я послушаю.
– Лама – искони наша река, это ясно, – начал, было, говорить Константин, – но Вазуза чья? То ли наша, то ли Смоленска, кто ведает?
– Тебе кто позволил вперёд отца слово молвить?! – пристукнул грозно посохом боярин Борислав.
Константин съёжился, замолчал.
– Буестная молодь пошла. Поучить бы тебя плетьми на сей лавке! У-у-у! – Борислав погрозил сыну кулаком. – Однако он верно говорит, – вдруг вывернулся боярин. – Знаешь ли ты, Бута, чья Вазуза?
– Чья Вазуза, разберёмся, а вот пошто ты сына своего на думу притащил? Не положено ему тут быти. Вот женится, тогда другое дело.
Бута растерянно посмотрел на Ивана, на Борислава, на владыку.
– А ведь и верно, чья Вазуза?
Все бояре, как по команде повернули головы в сторону владыки. А Исайя сидел, опустив очи и, казалось, спал.
– Владыко, твоё слово, каково будет? – осмелился кто-то робко потревожить епископа.
Исайя устало поднял веки, глядя куда-то в пустоту. Измождённое болезнью лицо не выражало, казалось, никакой заинтересованности.
– Се ваши мирские дела, – едва слышно говорил епископ, – однако мне в том есть свой интерес. Каков он – скажу, когда всех послушаю. С Вазузой не нам разбираться, се дело княжье. Межу установить может только княжий суд. Не ходите вы к Вазузе, а то рать обрящете от смолян. Об остальном говорите, спорьте, а я послушаю. Говорите, как думаете, не озирайтесь на мой архипастырский сан, и на тысяцкого не оглядывайтесь. Дело-то замыслено вельми изрядное. Был бы князь на столе ростовском, он бы рассудил нас по-своему. Но князя нет, и мы не ведаем, когда он приидет; а потому нам с вами вершить все дела.
– Иван Степаныч, как мыслишь обустраивать волок с мытными заставами? – послышалось от купцов, сидящих особняком.
– И сколько гривен надобно на сие обустройство?
– Дело замыслено изрядное и долгое, прибыли дождемся ли?
Казалось, Иван сумел пробудить интерес к задуманному делу. Но спрашивали купцы, а бояре слушали, нехотя переговариваясь между собой.
– Не должен Ростов оставаться в стороне от большой гостьбы. Довольно нам греть свои зады на печи да пузо почесывать. Каждый будет иметь свой прибыток, в зависимости от вложенных кун. И князю будет корысть. Ведь в его же скотницы потечёт серебряный ручеёк от мытного. Знамо дело, единым днём всего не содеять, но ежели дружно навалиться всем миром, то можно скоро свершить задумки наши.
Последние слова Ивана были обращены не столько к купцам, сколько к боярам. Поводя взглядом по их постным лицам, несколько дольше задержался на Бориславе. На неподвижном лице боярина ни удовлетворённости, ни сомнения. Лишь едва заметные морщинки в уголках тёмных глаз, цепко смотрящих изпод вылинявших бровей, говорили, что их обладатель себе на уме. «Расчётлив, своего не упустит, – подумал Иван. – Долго щупает товар, но, если уж вцепится – не отдаст, за ценой не постоит. Вот так и с Никодимом ведёт непонятную игру: прежде, чем сватов послать, всё разнюхает, всё выведает, но, вцепившись в невестку, непременно женит сына. У него и купцы все, как на ладони, всех видит насквозь. Да-а, упустил я Варвару, жаль. А ведь она могла бы полюбить меня…» – Иван глубоко и тяжко вздохнул, опустил плечи, упёрся взглядом долу, уже не замечая вокруг себя ничего. До сознания, будто сквозь туман, откуда-то издалека доходили слова боярина Матвея:
– Ты, Иван, так горячо сказывал о своих дерзновенных замыслах, будто истину ведаешь. А почему к нам заморский купец не идёт? А не идёт потому, что нет здесь ему покупателя. Обнищала Русь, разорила сама себя усобицами да войнами.
«Опять эта скрипучая заноза встревает, всё дело испортит», – подумал Иван.
– Истины никто не ведает, кроме Бога, тем паче тот, кто в себе не сомневается, – продолжал Кондратич. – Не-ет, без княжьего благоволения такие дела не делают. Надо ждать князя. Риск зело велик. Окромя того, скажу вам, думцы высокочтимые, не боярское это дело – тщиться о гостьбе. Наше дело товар добывать, а как и где торговать – се дело купецкое. Вспомните, что Иоанн Златоуст говорил? А говорил он, что купецкое дело не угодно Богу. Там, где купля-продажа, всегда грех водится.
– Это что же получается, Кондратич, все мы заведомо грешники?! – взвился с места кто-то из купцов. – А, говорят, в Евангелии писано, что хватка купецкая есть дар Божий, как и у всякого иного искуса, будь то изуграф, али книжник, али златокузнец. Мало, по-твоему, мы, купцы, кун даём на богоугодные дела? Да мы…
– Сядь и успокойся, Назар, никто тебя не хулит. Кондратич лишь слова святого отца вспомнил, – урезонил купца тысяцкий.
– А не послать ли нам к Всеволоду в Киев нарочитых мужей, спросить, долго ли Ростову в забытьи прозябать?
Кучка, встретившись взглядом с Бутой, искал его поддержки. А тот, втянув голову в плечи, развёл руками, дескать, что поделаешь, ежели ты не сумел убедить.
Иван дышал гневом. «Упрямые телк
Последняя надежда на владыку. Но что он скажет? Конечно, будет призывать к разуму и миру.
Бута о чём-то шептался с епископом.
Наконец Исайя слегка пристукнул посохом, требуя тишины.
– Единого согласия и на сей раз не обрящено. Что ж, нужно время – большое видится издалека. Мое благословение будет, когда явите единомыслие. А тебе, Иван, и тебе, Бута, мой совет: надо вам помыслить крепко. Что-то вы не до конца продумали, хотя помыслы ваши, в том нет сомнения, на благость всей земли нашей. Когда каждый примет замысел в свой разум и сердце, тогда и благословение будет. Нелегко такие дела даются, но путь к истине – через тернии.
Бута посмотрел на унылого Ивана и снова развел руками, дескать, здесь воля тысяцкого бессильна.
Иван бездумно брёл в сторону своего строящегося подворья. «Во всём неудачник», – подумал он о себе с усмешкой. Вспомнилась Варвара. Казалось, что между ними – неодолимая даль. Вроде, вот она, рядом, за оградой, только руку протяни. Но пропасть между ними не саженями и не локтями мерена. Он пытался гнать мысль о ней, но какая-то неодолимая сила упорно высвечивала в его воображении лучистую улыбку Варвары. Как ни старался перебороть себя, подавить вдруг возникшую любовь – не получалось. Это было сверх его сил, и он не знал выхода. Ведь он же ещё не старик, чтобы чувствовать себя столь беспомощным в любви. «Ведь должно это пройти, должен же я освободиться… А, может, и возраст тут не при чём? Сказывают, иные старики любовные страсти имают, будто молодые. Вон, Матвею Кондратичу восьмой десяток идёт, с виду стручок жёваный, а какой задиристый. И жёнка у него моложе вполовину его, ходит веселая, мужем довольная».
Варвара хоть и не отвергла неожиданно явившуюся любовь Ивана, но испугалась, сгорая от стыда в его объятиях. Потом, придя в себя, пыталась понять, почему же не отстранилась с гневом от ошалевшего соседа. А с его стороны, что это, прихоть богача? Где-то в глубине души свербело: нет, это не прихоть резвого молодца, Иван – человек не такого нрава. И заныло сердечко Варвары, целыми днями она не могла уйти от мысли: вот он, настоящий суженый! Разве можно поставить в один ряд Константина с Иваном! Эх, если бы Иван появился чуточку раньше!
Отец видел перемену настроения дочери и понимал, откуда она исходит. Раньше Никодим и подумать не мог, чтобы такого жениха прочить Варваре. Кто ж возьмет её, дочь небогатого боярина? У него даже займища нет. Так, по мелочи на дворе кое-что найдётся в приданое. Вот и рад был, что нашёлся жених отнюдь не захудалого рода. Но Борислав что-то долго не засылает сватов. Ведь сам же сказал, что рад без сомненья обуздать женитьбой буйство Константина, пока разгульная жизнь его совсем не погубила, женится – остепенится. Уже все сроки прошли, забыл, что ли Борислав? Не напомнить ли? Но, нет! Пусть и беден Никодим, а честь свою и дочери он не уронит.
Варваре казалось, что у неё всё ещё горит лицо от страстных поцелуев Ивана. Она замкнулась, старалась избегать с ним встреч.
А Иван успокаивал свою растревоженную душу: «Люблю! Но не умыкать же девицу».
Нет покоя ни ей, ни ему.
Но вот однажды случилось то, о чём и сказать страшно. Досадуя на ростовских бояр, не внявших его убеждениям, Иван решил поскорее от греха уехать в имение. Но пока ещё посматривал на соседский двор: не заявились ли сваты. Никодим видел, как с каждым днём всё печальней становился взгляд дочери. Как ни старалась она скрыть красные от слез глаза, отец всё замечал. Поняв причину её тоски по-своему, он решилтаки поговорить с Бориславом откровенно, и поспешил утешить Варвару:
– Не печалься, доченька. Пойду, потолкую с Бориславом. Ежели загулял Константин – не беда, перед свадьбой каждый жених прощается с друзьями, с вольной жизнью. Так уж ведётся. Но жениха богатого мы не упустим.
– Нет! – вдруг всколыхнулась её гордость. – Батюшка, родненький, не надо ходить к Бориславу. Выслушай меня, – она запиналась от слез и волнения, не находила нужных слов, но знала одно: надо отца отговорить от встречи с Бориславом.
– Ну, что ты так убиваешься. Успокойся. Понятно, жених завидный по всем статьям, такого упускать обидно. Но и себя пожалей.
Варвара рухнула на колени, обняла ноги отца, и ещё сильней разрыдалась.
– Ну, буде, буде, – Никодим поднял дочь с колен, поцеловал в головку. – Было б нам легче с тобой, ежели б матушка твоя жива была, царствие ей небесное. Мне не по силам успокоить женское сердце. Будь умницей.
– Батюшка! Грех велик на мне!
Никодим сначала не понял её. Потом отшатнулся, держа дочь за плечи. Расширенными глазами, не моргая, смотрел на неё, борода отвисла, губы дрожат.
– Согрешила во плоти? – шипел он, как змей.
– С кем?
– Зачала я от Константина, – она опустила голову и безудержно разрыдалась.
Оба в изнеможении опустились на лавку. Никодим одной рукой обнял дочь, тупо глядя в пустоту.
– Говоришь, от Константина? – тяжело произнёс отец. – Тем паче надо идти к Бориславу. А Константинто ведает об этом? Ты уверена, что понесла? Что яко говоришь, не надо идти? Али не уверена?
– Все признаки тому! – схватила она ладони отца в свои руки. – Константин бросил меня! Дочь боярина Нечая окрутила его. Видела я их намедни, говорила с ним. Ничего он не ведает, и не вернётся он ко мне. Опоил меня зельем приворотным… и воспользовался моим безволием.
– Но как же… Поговорю с отцом, вразумит он своего блудного сына, – уверенно заявил отец, сам же про себя подумал: «И когда успели согрешить? Ведь всё время была на глазах, а недосмотрел вот!»
– Как можно жениха к невесте силком тащить? Что это за жизнь будет?
– Как же теперь быть нам, доченька? Что же делать?
Варвара закрыла лицо ладонями, тихо всхлипывая. Они ещё долго сидели молча. Что можно говорить, когда у каждого в душе излом и горечь?
Была у Варвары любимая тропа на берегу озера. Вот и теперь она с тихой грустью пришла сюда. Долго бродила среди белоствольной рощицы, пока багровый круг солнца не коснулся края земли. Пора!
Она не могла представить свою жизнь всеми отверженной. Одиночество?! Зачем ей такая жизнь? Сделала шаг, другой к воде. Она мысленно видела, как тёмная бездна поглощает тело, душу, мысли… И вот уже нет ничего! Пустота! О, как она сейчас ненавидела своего обманщика, презирала свою минутную слабость. С силой обняла ствол попавшейся на пути березы. Остановилась. О, как хочется отомстить обидчику!
Но, разве собственный уход из жизни, это месть? Отец не вынесет потери единственной дочери, умрёт с горя. Получается, её месть не достигнет цели, обернётся несчастьем для родного отца. Она представила полные грусти глаза отца, не подозревающего, что дочь прощается с ним. А он, который в её чреве… Там зародилась новая жизнь. Ужель ему света Божьего не увидеть? Но в злом и жестоком мире разве есть достойная жизнь? Её ждут душевные нескончаемые мучения и укоры совести. И эти страдания она «подарит» ещё не родившемуся дитя? Зачем им такое существование? Пусть лучше вечные муки ТАМ. Решительно развернулась к озеру и твёрдой поступью вошла в воду. Она уже ничего не видела и не слышала. Вот пальцы рук окунулись в прохладу озера… Вдруг, какая-то сила подхватила её, закрутила, наступил полный мрак, она, испугавшись, потеряла сознание.
Отяжелевшие веки никак не могли открыться. Варвара слышала чей-то голос, доносившийся со всех сторон, но разобрать слов не могла. «Почему так темно? Ведь ТАМ всё должно быть залито благостным светом!» – появилось из бездонной глубины её сознания. «Губами шевелит, пить просит», – разобрала, наконец, она чьи-то слова. Где она? Что с ней? Невероятным усилием она открывала веки. Вот он, свет! Но всё в тумане. Вот кто-то наклоняется к ней. «Глаза открыла» – послышалось где-то рядом, и перед ней стало проясняться лицо отца.
После этого случая Никодим стал другим. Внешне, вроде, не изменился. На лице та же приветливая улыбка, лишь во взгляде появилась грусть. Но былая доверчивость исчезла. Всю свою жизнь Никодим исповедовал покорность перед судьбой, считая и княжью власть ниспосланием Божьим. Но в последнее время стал сомневаться в своих убеждениях, ибо не достиг высот, не нажил богатства, своей податливостью, терпимостью. Нет, он не завидовал Кучке, он вообще никому не завидовал, просто понимал, что из другого он мира, из другого времени, нет у него хватки, дара к стяжательству. Есть лишь мечта – выдать дочь в богатую семью, чтоб хоть её избавить от той юдоли, коя отцу выпала.
Конечно, о таком женихе, как Иван он и не мечтал. Тем более теперь, когда Варвара впала в грех великий, чуть было не приведший к непоправимой беде.
– Это моя вина, – говорил Никодим Ивану, принёсшему на руках бесчувственную Варвару. – Мой недогляд, мой грех. Я за всё в ответе.
– Не тужи, Никодим, жива осталась, какая тут вина, радоваться надо.
– Не наставил я дочь на путь истинный…
– Ну ладно, ладно, буде причитать. Мы все за свои грехи в ответе. Однако надо что-то делать. Пойду за лекарем.
– Погоди, Иване, глянь, она вроде губами шевелит. И впрямь, глаза открыла.
– Батюшка, родненький, – шептала она, едва слышно.
– Ну, вот и слава Богу, – крестил лоб Никодим. Иван направил стопы к двери, бросив на ходу:
– Ежели что понадобится – кликнешь.
Никодим грохнулся перед ним на колени.
– Ну что ты, что ты, буде тебе, ты же не холоп. Иди, Варвара зовёт, – резко повернулся Иван и вышел.
Варвара ощущала слабость в теле, но скоро нашла силы подняться. Никодим рассказал дочери, как приходил Иван, попрощаться перед отъездом, и ушёл грустный, не застав Варвару. Побрёл Иван почему-то к проездной башне, вышел за ворота, и тут увидел знакомый силуэт на берегу озера. Он обрадовался и пошёл, было, навстречу. А когда девица решительным шагом направилась в темную глубь, не размышляя, бросился к ней.
К утру Варвара совсем поправилась, оставалось лишь томление в сердце, чувство безысходности, неловкости и стыда перед Иваном.
– Господь послал его за тобой. Это – судьба, – говорил Никодим дочери таинственным шёпотом и с такой уверенностью, будто сам Бог сообщил ему великую тайну. – Кликнуть Ивана? Он уезжать собрался.
– Батюшка, я понимаю, надо сказать ему слова благодарности, но не могу сейчас никого видеть. Прости.
На следующий день Варвара взяла себя в руки, взгляд стал уверенным, голос окреп.
– Спаситель-то твой, был бы завидный жених, – причитал неуверенно отец.
– Какая же я невеста, – сверкала она очами.
– Ежели б не сговор с Бориславом, он давно бы заслал сватов. Муж он видный, не чета блудливому Константину. Ивану сам владыка благоволит.
Варвара вскинула руками, словно отмахиваясь от кошмара, испуганно моргала.
– Ты молчи! Молчи и слушай.
– Батюшка, что ты, грех-то какой!
– Хм, грех, – процедил сквозь зубы Никодим. – Грех твой остался там, в озере. А ЭТОТ грех я беру на себя. Тебе надо теперь думать о нём, – отец бросил косой взгляд на живот дочери. – Ты, как бы вназвесть встреться с Иваном, очи печально опусти. Он тебя спросит о твоей кручине, ты улыбнись, но ничего не говори. Тут я подоспею и сам ему поведаю, что отрёкся от тебя Константин, что глянулась ему другая красавица.
– Батюшка…
– Делай, что говорю! – Варвара в жизни не видела отца столь суровым и решительным. – Или хочешь жить в людских насмешках? Мой век короток, а тебе жить.
Варвара с трудом пыталась одолеть робость. Но спорить с отцом было бесполезно.
– Затворим кашу свадебную за две седмицы, никто опомниться не успеет. Ивану ничего не стоит уговорить на венчание самого владыку. Поворчит вмале, что-де время не свадебное, а гривны сделают своё дело, они для Церкви не лишние. Никуда владыка не денется, благословит молодых. Дело надо содеять борзо. Ничего для этого не пожалею. И запомни: никаких сомнений! Ты меня слушай, и будет тебе счастье, коего не видать тебе с Константином. Я Ивана хорошо знаю. Как станешь женой Кучки, тогда и Константин будет тебе земно кланяться.
По хозяйским делам вышел он на крыльцо, стал громко поучать за нерадение дворовую челядь, поглядывая, однако, на соседский двор, где Иван распоряжался подготовкой к отъезду.
– Ну, ну, Смарагд, не балуй! – трепал Иван по холке любимого коня. – Сейчас отправимся восвояси, погоди вмале. Всё ты понимаешь. Любишь волю, соскучился по лугам пойменным, не терпится тебе домой. И мне тоже.
Никодим издали поклонился Ивану, подошёл и, как обычно, между прочим, спросил:
– Никак, уже собираешься?
– Пора домой возвращаться. Петров пост на исходе. Здесь мне боле делать нечего. Тиун мой всё ведает, будет срубы ставить. Весною, как дороги просохнут, вновь приеду. Как дела пойдут, а то и зимой наведаюсь. Там, в сельце, у меня дел выше головы. Нельзя хозяину надолго свой дом оставлять.
– Да, да, конечно… – говорил Никодим растерянно, а сам думал: «Вот те на! Всё задуманное рушится в одночасье! Что делать?!»
– Хотел зайти попрощаться, – продолжал Иван, – а уж, коли пришлось во дворе свидеться, то здесь и попрощаемся. А Варварушке мой поклон передай и пожелание счастья долгого. Свадебный подарок за мной.
– Передам, всяко, передам. А ты, Иване, на неё не серчай. Затворилась она, тяжко ей днесь.
Поделиться книгой: