На далеких окраинах

— Кажется, вы в этом больше нуждаетесь, чем ваш Бельчик, — заметила красивая наездница, сверкнув из-под густой вуали глазами.

— Это почему-с?..

— Да вольно ж вам наряжаться в этот дурацкий кафтан. Вон тем, я думаю, и в кителях жарко.

Она указала назад своим хлыстиком.

Хмуров был в суконном кафтане русского покроя, перетянутом золотым поясом с цветными, эмалевыми бляхами.

— Ну, хоть и не потому, — возразил Хмуров. — Вон, поглядите-ка, видите — сюда спускается...

— Кто это?

— А это наш новый негоциант...

— Перлович?..

— Он самый. Я, знаете, хочу его к нам пристроить: мы его придержим с нами, а там — ко мне. Сведу его со Спелохватовым, пускай потягается...

Они поехали шагом. Остальные члены кавалькады стали понемногу догонять передних.

— Станислав Матвеевич! — кричал рыжий артиллерист. — Вы там не переедете; возьмите немного поправее — там уже!

— Это он недавно купил чалого, — заметил один офицер другому и приподнял фуражку, отвечая на поклон издали Перловича.

— Недавно, должно быть; у него прежде был вороной с лысиной.

— Вас нигде не видно, Станислав Матвеевич, — сказала амазонка, когда Перлович неловко перескочил канаву, причем чуть не вылетел из седла, и подъехал к обществу. — Вы совсем пропадаете на вашей даче.

— В оборотах погряз, — вставил Хмуров, — такие дела заводит, что скоро всех нас подорвет.

— Ну, вас-то не скоро подорвешь, — огрызнулся Перлович. — Вы не поверите, Марфа Васильевна, времени свободного так мало, так мало... Мое почтение, капитан!.. Здравствуйте, господа... Да к тому же, я живу так далеко...

— Мы все к вам как-нибудь нагрянем гуртом, — перебил рыжий артиллерист.

— А ты, — (Хмуров имел привычку скоро сходиться на ты), — к тому времени кое-что в лед заруби, понимаешь... Ты куда это ехал-то?

— Поезжайте с нами, — приглашала его амазонка. — Конечно, если вы не имеете чего-нибудь более интересного...

— Извините... Я собственно ехал к вам... к тебе, — поправился Перлович, обращаясь к Хмурову, — а пока — в город, по одному делу (Он наклонился к Хмурову и понизил голос). Ну, так вот видишь ли, надо повидать кое-кого.

— Кого, кого? — наступал Хмуров.

— Захо, да еще, вот, Федорова.

— Стой! Этих жидов ты сегодня у меня увидишь... такой ансамбль соберется...

— Итак... — протянула Марфа Васильевна.

— Да что с ним говорить! Не пускать его, да и только, — решил Хмуров и заворотил коня Перловича.

Кавалькада тронулась.

— Вы, говорят, устроились не хуже бухарского эмира, — начала Марфа Васильевна, поравнявшись с новым членом кавалькады.

— Ну, уж это слишком.

— Помните — в Самаре... Мы встретились, если не ошибаюсь, на Самолетской пристани.

Перлович передернул поводья своей лошади, отчего та задрала морду кверху и засеменила ногами.

— Вы, кажется, служить собрались здесь? — допрашивала наездница.

— А теперь нашел выгоднее бросить службу...

— Отчего выгоднее?

— У вас вон шлейф разорвался, — круто повернул Перлович, и ни за что ни про что огрел чалого хлыстом по боку.

Их обогнала коляска парою, сопровождаемая неизбежными конвойными казаками. В экипаже сидел красивый, полный генерал с дамою сурового вида.

Рыжий артиллерист и остальные офицеры приняли солидный вид и приложили руки к козырькам фуражек. Хмуров почтительно раскланялся и даже произнес с гостиннодворской вежливостью: «Мое почтение-с, ваше превосходительство-с...», хотя генерал никак не мог его слышать.

Марфа Васильевна скромно опустила глазки; Перлович нагнулся к стремени и что-то очень долго поправлял гайку на ремне.

Коляска скрылась за поворотом...

Довольно большое пространство, усаженное правильными рядами старых, раскидистых абрикосовых деревьев, кишело гуляющими. Разноцветные фонари ясными точками искрились во мраке, в глубине рощи, и бледнели по окраинам, где им приходилось еще побороться со слабыми лучами угасающего дневного света. Сквозь деревья виднелись какие-то постройки, флюгера, полосатые навесы; в этих пунктах освещение было ярче и гремела военная музыка.

Часть этого гульбища была огорожена решеткой: она предназначалась для привилегированной публики... Вдоль этой решетки, по наружной стороне, стояли десятка два длинных приземистых дрожек в одну лошадь, так называемых долгуш, две коляски и множество верховых лошадей, оседланных русскими и азиатскими седлами. Группы оборванных сартов, евреев, туземцев, преимущественно детей, жались к самой решетке, пытаясь разглядеть, как забавляются «урусы».

— Эй, пошли прочь... Гайда! гайда!.. — помахивая нагайкой, разгонял Хмуров толпу у ворот, когда кавалькада прибыла на место.

Рыжий артиллерист почти свалился со своей лошади и уже стоял у шлейфа Марфы Васильевны, готовый принять ее, хоть на одно мгновение, в свои объятия.

— Позвольте, — сказала она, отстраняя эту услугу, и соскочила на землю без помощи протянутых к ней рук.

— Такие прыжки не совсем безопасны, — произнес рыжий артиллерист, стараясь улыбнуться как только возможно язвительней.

— Не беспокойтесь, я не беременна, — ответила Марфа Васильевна, прикладывая свой шлейф к поясу.

Хмуров усердно обчищал пыль с черного платья амазонки, пустив в ход свою меховую шапочку, что оказалось очень удобным.

Все общество вошло в сад.

Впереди — Марфа Васильевна под руку с Хмуровым; она сообщала что-то Перловичу, который шел рядом, с другой стороны; за ними — рыжий артиллерист, все еще продолжая язвительно улыбаться. Далее — остальные члены кавалькады, которые и разбрелись тотчас же по сторонам.

Ближе к освещенным ярче других палаткам буфета расставлены были крашеные столики и деревянные стулья; между ними, по разным направлениям, сновала прислуга; слышались громкие требования, звон посуды, хлопанье пробок; и если бы не чалмы и яркие халаты, там и сям видневшиеся в толпе, да этот теплый, мягкий, охватывающий, словно бархатом, воздух, то можно было бы подумать, что находишься на одном из наших загородных гульбищ.

В павильоне, задрапированном полосатым тиком, с дощатым некрашеным полом, два офицера-линейца степного происхождения и статный адъютант с ярко-красным орденским бантом на белом кителе отхватывали разухабистую польку.

У одного из столов, поближе к проходной дорожке, сидели две личности в неопределенных костюмах: они пили красное вино местного первушинского приготовления. Стаканы были почти допиты, бутылка, неубранная еще со стола, была совершенно пуста.

— Что, в бутылке ничего нет? — спросил один.

— Пусто... — отвечал другой, приподняв и тряхнув бутылку.

— Ну, доливай свой стакан, да и мой кстати...

— Пусто, тебе говорят.

— Ничего, наливай...

— Я, брат, не Боско...

— Нет, я это к тому говорю, что если бы ты из пустой бутылки начал наливать и вино полилось бы...

— Это было бы странно.

— Зато выгодно.

— Выгодно?

— Ну вот, нам странно, а ему выгодно...

Он указал глазами на Перловича, который в эту минуту подошел к ближайшему фонарю закурить сигару.

Оба помолчали и стали насвистывать персидский марш.

— Батогов с передовой линии приехал.

— Ты его видел?

— Да, сегодня у Спелохватова. Приехал, говорит, поправляться, а то совсем продулся.

— Еще бы, дураком играл; закладывает чистые, а ему понтируют на мелок.

— Цены деньгам не знает. Легко пришло, легко и ушло.

— У того не уходит.

— Тот, брат, помесь жида с ляхом, на немецкой подкладке, порода, на сей предмет приспособленная.

— Это точно, что приспособленная.

— А что, если бы нам какая-нибудь благодать с небеси — бряк... Эк ее заливается! А ведь барынька хоть куда... просто дух захватывает.

Последнее было произнесено по поводу звонкого смеха Марфы Васильевны, пронесшегося из уютного уголка сада, где Хмуров угощал все общество замороженным шампанским.

— Кто это? — спросила Марфа Васильевна, пристально всматриваясь в глубину аллеи. Там шел человек среднего роста с большой, темной бородой; на нем были высокие походные сапоги и вместо кителя — белая шелковая рубаха с погонами; через плечо, на тонком ремне висела кавказская шашка.

— Кто это? — повторила свой вопрос Марфа Васильевна. — Я его никогда здесь не видела.

Перлович взглянул, побледнел и сделал вид, что не слышит вопроса. Хмуров занят был откручиванием проволоки у новой бутылки; прочие тоже никто не заметили новоприбывшего, да и сам он словно сквозь землю провалился, свернув в боковую аллею.

— Как было бы прекрасно, если бы не эти проклятые комары, — произнес Перлович с заметным смущением, дав разговору новое направление.

— Это еще что! — начал один из собеседников. — Это еще очень сносно; а то, вы представить себе не можете, раз в Кармакчах мне пришлось ночевать на открытом воздухе — тут, знаете, сейчас камыши — это ужасно! Пробовал курить — не помогает, завернулся с головой под простыню — дышать невозможно...

— Пью за ваше здоровье, Марфа Васильевна!— отчеканил рыжий артиллерист и приподнял стакан.

— Пейте, — произнесла она, слегка повернув свою голову.

— Чокнемтесь...

Марфа Васильевна протянула стакан. Рыжий артиллерист быстро наклонился через стол и чмокнул протянутую руку.

— Это еще что за глуп... нежности? — поправилась Марфа Васильевна и быстро отдернула руку. Стакан выскользнул из облитых вином пальцев и покатился по столу.

Рыжий артиллерист вскочил, хотел что-то сказать, заикнулся и, повернувшись, быстро вышел из павильончика.

— Ну, за что вы его обидели? — начал Хмуров.

— Кто его обижал?.. Так комары в Кармакчах сильно кусаются, — обратилась она к тому, чей рассказ был прерван тостом рыжего артиллериста...

Неловко шагая в своих широких кожаных шароварах, вовсе не приспособленных к нашей ходьбе, в красном расшитом халате, в тюрбане из красного же куска шерстяной ткани, подходил к столу молодой туземец, по типу — узбек, оставляя на песке дорожки глубокие следы острых металлических каблуков. Это был очень красивый парень с яркими белыми зубами, способными жевать свинцовые пули, с едва пробивающимися усами, с веселой, хотя несколько глуповатой улыбкой.

— А, здравствуй, приятель! — произнес Хмуров, по-видимому, узнав джигита.

— Аман, — отвечал тот и обратился к Перловичу. — Эй, тюра! Мой тюра зовет; вон там. —  (Джигит указал рукой к воротам сада). — «Поди, Юсуп, скажи Перлович-тюра, чтоб сейчас пришел», — говорил он ломаным русским языком.

— Это Батогова джигит, — объяснил Хмуров в ответ на вопросительный взгляд Марфы Васильевны.

Джигит пристально смотрел на русскую женщину; улыбка его росла все шире и шире.

— Эх! Хорош марджа...[4] якши ой! ой! — бормотал наивный узбек.

— Вот и этот тоже, — произнесла Марфа Васильевна и расхохоталась.

Перлович встал и отвел джигита в сторону. Он несколько минут говорил с ним вполголоса и закончил словами:

— Завтра утром... так и скажи... завтра.

После этого джигит пошел к воротам, оглянувшись раза два на Марфу Васильевну.

Весь запыхавшись, бежал с салфеткой в руке один из буфетных прислужников. Из боковой аллеи выскочил другой, тоже в взволнованном виде, с разорванной полой фрака:

— Поймал?!