На далеких окраинах

— Пойди, поймай... Я к воротам, а они — через забор.

— Тоже чиновники прозываются... эх!..

— Много напили?

— На три с четвертью... Ах, господи! Народу много — прислуги мало: нешто за всеми углядишь!

— Где углядеть! Слышь! Федор Иванович кличет.

— Однако, мне пора и домой, — сказал Хмуров, поднимаясь со стула — Тоже ведь хозяйственные распоряжения надо сделать.

— Ну, что же, поезжайте; мы еще посидим. Перлович, вы не откажетесь быть моим кавалером?

— О, конечно, мне будет это очень приятно... Я вполне... я... — бормотал Перлович.

Он совершенно растерялся. С той минуты, когда он поговорил с джигитом Батогова, даже раньше, когда Марфа Васильевна заметила кого-то в конце аллеи, он был совершенно не в своей тарелке.

— Что с вами? — спросила она своего нового кавалера.

Хмуров уже уехал и они остались вдвоем.

— Мне что-то нездоровится...

— Вздор, вы просто смущены.

— Вот еще!

— Вы получили нехорошие вести... этот джигит...

— Марфа Васильевна, что вас так занимают мои дела? Ну, пожар, разорение, караваны мои ограбили, дачу сожгли — господи боже мой! Да вам-то что до этого?

Видно было, что Перлович был очень раздражен, когда произносил эту тираду.

— Ну, довольно, довольно; положим, что ничего подобного не случилось, но, во всяком случае, волноваться нечего. Пойдёмте; в этой беседке страшно накурено и вином пахнет. Пройдемтесь по дорожкам. Э, да никак все почти разъехались?

Они встали и пошли к павильону для танцев, где уже никого не было и музыканты убирали пюпитры.

Несколько раз они прошлись по саду.

— Вот мой Бельчик, — указала Марфа Васильевна на белую голову лошади, видневшуюся сквозь решетку.

Она начала откалывать шлейф и нечаянно уронила хлыст. Когда Перлович поднял его и подавал Марфе Васильевне, то заметил, что она пристально всматривается в кого-то. Ему показалось сначала, что на него, но потом он увидел, что взгляд этот устремлен на того, кто находился сзади Перловича, по одному с ним направлению. Перлович невольно задрожал и обернулся.

Не более как в трех шагах от них стоял тот самый бородач, который так смутил его своим появлением, час тому назад.

— Тебя никак в генералы произвели? — спросил он Перловича.

— Я, может быть, стесняю вас? — сказала Марфа Васильевна и отошла.

— О нет, сударыня, извините, я не имею чести знать ваше имя. Да, в генералы произвели, — продолжал он, обратившись к Перловичу. — Как же, посылаю джигита, говорит: завтра — совсем по-генеральски...

Бородастый незнакомец пошел в глубину сада. Перлович машинально шагнул за ним.

Марфа Васильевна осталась одна. Несмотря на свою бойкость, она несколько струсила, потому что, по местным нравам, это было не совсем безопасно и она могла рассчитывать на всякую неприятность со стороны запоздавших посетителей Мин-Урюка. Уже раза два какие-то подозрительные личности проходили близко от Марфы Васильевны, искоса поглядывая на красивую женщину.

Вдруг, словно из-под земли, перед ней очутился рыжий артиллерист. Марфа Васильевна вздрогнула, даже слегка вскрикнула.

— Чего же вы испугались?.. — начал рыжий артиллерист.

Он стоял перед ней в самой скромной, почтительной позе, даже шапки не было у него на голове, он ее снял и мял в руках, как провинившийся школьник перед учителем.

— Я не мог уехать из сада, не видавшись с вами. Я сделал глупость. Простите... Будьте уверены, Марфа Васильевна, что подобной выходки не повторится...

Он говорил даже с некоторым жаром.

— Простите же, — продолжал он. — Я до тех пор не успокоюсь, пока не уверюсь, что вы на меня не сердитесь.

Марфа Васильевна улыбнулась. К ней вернулась уже ее смелость; она успокоилась.

— Хоть вы и раскаиваетесь, — начала она, смеясь, — но все-таки получите достойное наказание.

— Я на все согласен!

— Вы должны меня проводить в город. Перлович исчез и, кажется, не скоро явится. Едемте.

Рыжий артиллерист кинулся отвязывать Бельчика.

Когда они отъехали от ворот сада, из-за другой стороны выехали еще два всадника, держа наискось, наперерез их дороги. Потом они приостановились, дали проехать Марфе Васильевне со своим кавалером и тронулись вслед за ними в почтительном отдалении.

Несмотря на темноту, можно было рассмотреть, что рыжий артиллерист разменялся с одним из всадников каким-то странным сигналом.

Марфа Васильевна ничего не замечала и заигрывала со своим Бельчиком, слегка щелкая хлыстиком по кончикам его ушей, отчего конь тряс головой, мелодично гремя мелкими металлическими украшениями кашгарской уздечки.

Перлович и человек с большой бородой забрались в самую глушь опустелого Мин-Урюка. Перлович горячился.

— Батогов, я вам говорю — это эксплуатация! Скажу более: это не совсем честная эксплуатация.

— Ну, честь тут не при чем, — вставил человек с бородой, которого Перлович назвал Батоговым.

— Мы с вами — (Перлович все время говорил Батогову вы, несмотря на то, что последний относительно его употреблял другое местоимение) — разошлись при совершенно равных условиях; я не виноват, что вы не умели воспользоваться тем, что вам попало прямо в руки.

— Оставим и это... — проговорил Батогов.

— Нет, не оставим... Сотня по сотне вы перебрали у меня более пяти тысяч.

— Да, а разве, черт возьми, не возвращал я тебе, когда выигрывал; я даже возвращал более: я надбавлял также жидовские проценты, которые ты берешь с других...

— Когда выигрывал, когда выигрывал, — повторял Перлович. — Ну, а когда проигрывал... что было чаще, что было почти постоянно...

— Тогда, понятно, я не мог заплатить...

— Да, не мог; но согласитесь же, Батогов, если подобный порядок вещей будет продолжаться, что же останется у меня? Вы высасываете у меня капля по капле все, что я приобретаю трудом...

— Давая взаймы по двадцати процентов, — опять вставил Батогов.

— Это не ваше дело. Я веду торговые обороты, рискую; я отказываю себе почти во всем, имея одну цель впереди; я иду к этой цели и на дороге постоянно натыкаюсь на вас; вы мне отравляете все мое существование... Для чего я хлопочу, если все это идет в бездонную яму?.. Я разве знаю границы ваших требований, разве вы их знаете сами?..

— Постой-ка; вот ты тут речи произносишь, а время идет; ты, во-первых, меня задерживаешь, а, во-вторых, тебя дожидается барыня у ворот и очень красивая барыня!..

— Я не могу вам более ничего дать.

— Ну, и не давай...

— Да, не дам. Помните, что мне нечего вас бояться.

— Конечно, что же во мне страшного?

— Выдавая меня, вы и сами лезете в петлю.

— Ну, понятно.

— Прощайте!

Перлович встал со скамьи, на которой они оба сидели, и сделал несколько шагов.

— Прощай, брат, — спокойно произнес Батогов и не трогался с места.

Перлович быстро вернулся.

— Батогов, я вам завтра дам эти деньги... — (в тоне Перловича зазвучали просительные ноты). — Завтра, приезжайте ко мне на дачу...

— Завтра мне не нужно будет. Ступай же скорее! Ведь, говорят же тебе, что тебя ждут.

— Сегодня со мной нет денег... я бы рад, но...

— Не ври, пожалуйста, они всегда при тебе...

— Ах, да идите.

Перлович сел на скамью и чиркнул спичкой: загорелся синеватый огонек. Неловко придерживая спичку и в то же время достав из бокового кармана бумажник, он начал отсчитывать деньги.

— Ну, вот, давно бы так, — произнес Батогов, принимая маленькую пачку бумажек. — Юсуп, лошадей!..

Тут только Перлович заметил, что около них, на траве сидел на корточках туземец, джигит Батогова.

Непроницаемая темнота охватила всадника, когда Перлович, доверившись зоркости своего чалого коня, рысил к городу. Вдали почти на горизонте мелькали красноватые огоньки. Густая пыль не успела еще улечься и почти неподвижно стояла в воздухе.

IV

Оргия у Хмурова

В первой комнате было пусто; у окна стояла только высокая конторка, на ней лежала большая счетная книга в изношенном донельзя переплете, на книге — казачья уздечка. Под конторкой стояла корзинка с посудой, в углу валялись шелковый халат и камера-обскура с выбитыми стеклами. Все это освещалось висячей лампой под круглым металлическим абажуром.

Во второй комнате — пили, в третьей — играли, в четвертой — опять пили, в следующей — опять играли.

Всем, должно быть, было весело.

Громкий говор и смех, вместе с клубами табачного дыма, носились из комнаты в комнату. Словно маяки по берегу в туманную погоду, мелькали нагоревшие свечи, кое-где мигали и теплились голубоватые огоньки на пуншевых стаканах играющих.

Все двери и окна большого дома Хмурова были растворены настежь, и в них заглядывали характерные, узкоглазые, скуластые, то черные, почти оливковые, то медно-красные лица любопытных туземцев.

Несмотря на позднее время ночи, все хмуровские приказчики бойко шныряли по двору по разным делам, ругаясь мимоходом с киргизами, только что прибывшими с большим оренбургским караваном. Длинные ряды развьюченных верблюдов, неподвижно, словно груды камня, лежали вдоль стен двора, пережевывая саман (мелко рубленую солому). Ручной тигр Маша метался в своей просторной клетке, сверкая разгоревшимися изумрудными глазами.

Шум и гул веселья далеко разносились по городу.

— У Хмурова нынче вечер, — говорил один офицер-линеец другому.

Оба они мерно, нога в ногу, шагали но «большому» шоссе.

— Да, что-то гудят.

— А что, зайдем, брат?

— Неловко: я совсем не знаком.

— Ничего, я представлю.

— А ты когда же познакомился?..

— Не помню, как-то на прошедшей неделе; где-то виделись, чуть ли не подрались даже, а, впрочем, мы с ним уже на ты.

— Ну, ладно, идем.

— Ты, брат кажется, в одних под....

— Нет, это — так: белые панталоны в сапоги, по-походному.

Оба свернули с шоссе, перескочили чрез арык и направились полем, куда предполагали.

***

Спелохватов метал, несколько военных и два господина в штатских костюмах понтировали. Банкомету, что называется, везло и около него лежала порядочная куча небрежно скомканных ассигнаций.

Перлович только что поговорил с полковником, бывшим у него сегодня утром на даче, и ощущал в своем боковом кармане аккуратно сложенный документ. Полковник походил еще по комнатам, больше для вида, перекинулся кое с кем незначащими фразами и раскланялся с хозяином.

Хмуров, полулежа на турецком диване, рассказывал многочисленным слушателям, как они в бытность свою в Бухаре, вдвоем с приказчиком Громовым, вооруженные одной только бутылкой шампанского, тьфу — бишь, револьвером в триста шестьдесят пять выстрелов (особенной американской системы) защищались от сорокатысячной армии бухарского эмира.