Метаморфозы родительской любви, или Как воспитывать, но не калечить

Ей за сорок. Удивительно, но у нее есть семья: муж и уже взрослая дочь, студентка. И даже вполне любимая работа. Почему говорю «удивительно», потому что при том раскладе, в котором она росла, всего этого могло и не быть…

Ее мать рано, в пять лет лишившаяся родителей и воспитываемая сестрами, несла на себе груз того лишения и, видимо, не желая взрослеть, так и задержалась в том психологическом возрасте. Но физиологически и социально расти ей приходилось. Учеба, работа, замужество… В глубине души все это давалось ей с величайшим трудом. И потому заботы в связи с родившейся дочкой окончательно подкосили ее. Роды, период грудного кормления забирали все ее силы, она болела, будучи совсем неготовой к той ответственности и еще одной взрослой роли, что появилась у нее. Ее мучила необходимость заботиться о ком-то другом, в то время как ее детский сосуд был совсем не наполнен заботой. Так и произошло, что еще совсем маленькая дочка должна была быстрее взрослеть, расти и начинать восполнять матери все на нее затраченное и той недополученное.

Для этого у дочки должно быть всего по минимуму, а отдавать она должна была даже не по максимуму, а просто все, что есть. У нее было: одно платье, одна пара туфель, одна пара зимних сапог, демисезонных ей не полагалось, одна (!) книжка, одна кукла. Предельно аскетично, если не сказать бедно, а в сравнении с другими детьми (времена-то уже были весьма благополучные, давно не военные), то и совсем обделенно, депривированно.

Любое (весьма редкое, кстати) желание означало «ты эгоистка», любое сопротивление – «ты упрямая», любые проблемы в школе с девочками – «конечно, кто с тобой такой захочет дружить», любая болезнь – «учти, я с тобой по врачам таскаться не буду». Доброе слово, забота, чья-то взрослая рука, гладящая ее по голове, конфета, улыбка – всегда и только от случайных людей, дальних родственников, соседей.

Когда ей исполнилось 10 лет, умер папа, и жизнь стала еще горше. В семнадцать она уже устраивается на работу и все деньги отдает маме. Любые попытки иметь хоть что-то свое: красивый, первый в ее жизни плащ, на который она же сама и заработала, – вызывают целый шквал обвинений, скандал, доходящий до рукоприкладства.

Я удивляюсь, что в какой-то момент появившийся жених не был истреблен на корню. Но, видимо, поняв, что будущий муж вполне ей подконтролен и к тому же от него может быть толк, мать соглашается на свадьбу и не ставит палки в колеса.

Несмотря на сложившуюся семью, вся ее жизнь по-прежнему подчинена матери. Собственно, время на жизнь и семью всегда должно выделяться по остаточному от забот о матери принципу. Той уже около восьмидесяти, и мир ее дочери по-прежнему должен вращаться возле и вокруг этого несчастного, истерично-манипулятивного «солнца».

Дочери за сорок, но, умея многое: непрерывно и тяжело работать на службе и по дому, угождать всем вокруг и, конечно, прежде всего собственной маме, подстраиваться, бежать по первому зову, вкладываться временем и силами, заботиться, беспокоиться, спасать, она в то же время совершенно не умеет элементарного – понимать, чего она хочет, ощущать то, что она чувствует, защищать себя, если нападают. Ей до сих пор трудно решиться иметь хоть что-то свое. Свой персональный компьютер был приобретен ею совсем недавно, несмотря на то что он ей очень нужен для работы, отчасти это был долго вынашиваемый акт свободы и заботы о себе. Для того чтобы посмотреть какое-нибудь кино – редкая индивидуальная радость, ведь она киноманка, – она «мужественно» купила себе цифровой плейер.

Ей немыслимо трудно выносить чье-то недовольство, она говорит с запинками, заикаясь, она сидит с напряженной спиной почти на краешке стула. У нее по-прежнему мало прав и свобод, совсем нет решимости и уверенности. И не знаю, получится ли хоть когда-нибудь ощутить себя хозяйкой собственной жизни. Во всяком случае, ей по-прежнему проще посвятить свой выходной бесконечным проблемам и болячкам матери, чем просто сказать ей «нет» или «не я», «не сегодня», «не прямо сейчас».

Но я верю в нее. Свобода и право жить своей жизнью отвоевываются ею по крупицам у того своего прошлого и настоящего, что создалось, связалось в этой крепкой родной паре «мать и дочь».

Родительская ответственность состоит и в том, чтобы всегда осознавать, что мы являемся примером и моделью для своих детей, даже в наши пожилые годы. Ведь в старости мы, как родители, нужны для того, чтобы давать то немногое, в чем еще нуждаются наши дети. А им нужно часто всего лишь видеть, как мы мудро, осознанно и интересно живем. Радоваться тому, что мы еще сильны, здоровы и счастливы. Ведь это значит, что тогда и они, наши дети, могут не бояться старости, считая ее всего лишь частью своей наполненной и плодотворной жизни.

Далее – о двух самых тяжелых, разрушительных и вредных в силу своей инцестуозности инверсий.

Сын – муж своей матери

Такая инверсия ролей, тоже, к сожалению, не редкость. В нашей матриархальной культуре, в которой женщины активно оттесняют мужчин от воспитания, вероятность того, что муж (отец ребенка) будет каким-то образом вытеснен из семьи, весьма велика. Особенно если женщина так и не отделилась от своей матери, а та, вместо того чтобы реализовывать свою жизнь и помогать дочери только в том, что полагается бабушке и матери по статусу, начинает внедряться в ее супружеские отношения.

Феномен российских бабушек, конечно, заслуживает отдельной главы. Но здесь мне важно сказать, что если каким-то образом мужчина оказывается выдавленным из семьи, то женщина остается одна, без своего партнера достаточно рано. А если к тому же они и расстались травматично, да еще с недобрым посылом-советом от ее матери («я же говорила тебе, что все мужчины таковы»), то вероятность того, что в доме появится новый мужчина, весьма мала. И тогда матери ничего не остается, как выращивать маленького мужчину для себя из собственного сына. Чем и начинают упоенно заниматься мама вместе с бабушкой ребенка.

При этом они наивно совершенно убеждены в том, что знают, как вырастить из мальчика мужчину. Вот только часто не осознают, что растят его не для жизни, а для себя и под себя. И если уж они обе не смогли найти общий язык с мужчиной, то есть с существом другого пола, не смогли притереться к различиям, не переделывать его, а узнавать и принимать его мужскую природу, то не смогут ее увидеть и вырастить в мальчике, который им поручен. И тогда, не умея видеть и принимать различия, они скорее будут создавать для матери партнера, забывая при этом, что он всего лишь ее ребенок, да к тому же будут делать из него скорее женщину, чем мужчину.

В таких семьях существует риск, что мальчик будет расти в постоянном конфликте, даже в нескольких. С одной стороны, такого ребенка часто балуют, то есть дают ему послание «ты маленький, ты без нас ничего не можешь, ты в нас очень нуждаешься». С другой – при всяком удобном случае говорят ему: «Ты же мужчина», а то и «Ты же у нас в семье единственный мужчина». Хотя это совершенно не так, он всего лишь будущий мужчина, потенциальный. И вообще полноценным мужчиной он сможет быть только в своей собственной семье, если она у него будет, когда он вырастет. Ему еще предстоит стать им, и это значительно легче сделать при наличии каждодневного примера, модели рядом. И значительно труднее – в ее отсутствие.

От «единственного мужчины» требуют многого одновременно конфликтного, амбивалентного, полярного. Потому что ждут, с одной стороны, что он будет вести себя пассивно-послушно, покладисто, вежливо, аккуратно, неагрессивно, понимающе, нежно-заботливо, эмпатично, воспитанно. С другой стороны, будут ждать инициативы, активности, лидерства, умения защищать себя и других, не проявляя агрессии, мудрой позиции и взрослых ответственных поступков.

Ребенок будет перегружен ожиданиями и возложенной на себя практически невозможной к исполнению миссией – сделать счастливыми двух женщин – мать и бабушку, став при этом для них тем, кем невозможно стать. Безусловно, при таком отношении у него не будет сил и права жить своей жизнью, выстраивать свое будущее. Он будет «работать» на их задачу еще и потому, что, кроме них, так любящих его, у него больше никого нет. Он будет крайне эмоционально и психологически зависим. Что по каким-то причинам осознанно или неосознанно будет нравиться живущим с ним женщинам. Вот только они часто не отдают себе отчета в том, что психологическая зависимость – прямая дорога к возможной алкогольной или иной зависимости, ибо природа у них одна и та же.

К тому же женщина, в свои молодые годы живущая без мужчины, без нормальной сексуальной жизни, будет вынуждена либо жестко подавлять свою сексуальность, что не преминет сказаться на ее психосоматических болезнях по «женской части». Либо будет подсознательно использовать сына для размещения своих эротических чувств и фантазий.

Его психика, переполненная этими инцестуозными чувствами, будет расщепляться и калечиться от невозможности переработать такое количество серьезных внутренних конфликтов. Говоря символическим языком психоаналитиков, такая мать будет подсознательно либо соблазнять своего сына, видя в нем желанного мужчину, либо кастрировать, видя опасность в его мужской природе. И то, и другое отнимает у него не только его детскую природу, но и калечит его, делает не тем, кто он есть.

В такой семье женщине часто трудно принять тот факт, что из мальчика мужчину можно вырастить только вместе с любимым мужчиной, но никак не вместо него. Формирование, лепка из собственного сына нужной мужской модели кажется более простой и доступной для женщины задачей, чем взросление и попытки научиться понимать и принимать мужскую организацию, психологию, физиологию живущего с ней рядом реального любимого мужчины.

Но к сожалению, запутавшиеся во внутренних конфликтах мальчики в какой-то своей части так никогда и не взрослеют, и не мужают. Они, скорее, становятся тревожно-мнительными, беспокойно-контролирующими, положительными и воспитанными… пожилыми женщинами в штанах. Больше напоминая тем самым своих бабушек, чем настоящих мужчин. Собственно, какая модель была перед их глазами, ту они и реализовали. При этом, как ни грустно, по прошествии лет они могут получать от своих женщин (матери, бабушки и жены, если таковая все же появится) множество обвинений в немужском поведении. Незаслуженно. Несправедливо. Необоснованно. Это не его вина. Это ответственность тех, кто не смог жить в паре с мужчиной, способным помочь мальчику по-настоящему возмужать.

В таких мальчиках, сколько бы лет им ни исполнилось, будет жить много страха, пассивной агрессии, скрытого недовольства от нереализованности и подавленности своей природы. Но они будут «выдрессированы» на то, чтобы понимать женщин, беспрекословно слушаться их, заботиться и не возражать. При этом мужские задачи: проявляться, заявлять о себе, завоевывать мир, защищать ценное, по необходимости проявляя свою силу и агрессию, творить, создавать, брать власть и ответственность, – будут не выполнены, задавлены, истреблены.

Таким образом, для женщин в этой семье подобная инверсия – это способ спрятаться от собственного взросления и роста, от открытия и узнавания мужского мира. Для детей в таких семьях – это трагедия непроявленной собственной сути, неявленной природы, непрожитой жизни.

Двое разных мужчин, живущих в разных городах, не ведающих друг о друге, с удивительно похожими в чем-то историями, прозвучавшими с разницей в полгода в моем кабинете. Очень любящая мама, достаточно быстро исчезнувший из семьи папа, вполне активно присутствующая бабушка.

Оба мальчика растут очень умными, нежными, восприимчивыми, подающими надежды, являясь для любящих своих матерей центром мира, источником амбициозных материнских ожиданий и надежд. Хотя мир этих мам не ограничивался только их сыновьями – и та и другая были очень активными. Одна в своем огромном бизнесе, другая – в своей социально-общественной жизни.

Но, так много отдавая себя всем вокруг, растя детей без мужской поддержки, эти мамы обе внезапно исчерпывают ресурс своего здоровья и в еще достаточно молодом возрасте зарабатывают себе онкологию, от которой неожиданно быстро погибают, оставляя каждая своего сына лет двадцати с небольшим. Каждый из них остается один на один с этой жизнью, с этим миром. Без нее. Один на один с зияющей пустотой. С изнуряющим чувством вины, которое невозможно унять. С невероятным одиночеством, растерянностью и непониманием, как жить. Ведь ось, вокруг которой вращалась вся их жизнь, внезапно исчезла… Каждый из них переживал эту потерю по-своему, проходя свои круги ада. Депрессию, отчаяние, таблетки, разного рода компенсации и утешения, самодеструктивное поведение, алкоголь, все, что угодно, лишь бы хоть как-то понять, как жить, хоть как-то ощутить себя, почувствовать хоть что-то. Как будто, уйдя, каждая из них забрала с собой их душу, чувства, смысл, оставив жить только тело, по сути не умеющее без нее хотеть и ощущать.

Дочь – женщина своего отца

Мужчины реже долго остаются без партнерши, но тем не менее, к сожалению, нередко умудряются инверсивно растить своих дочерей даже при наличии жены. Чаще всего это также происходит в семьях с алкогольной зависимостью, где дочь вынуждена брать на себя много взрослых функций при пьющей матери.

Но от инверсий страдают девочки и в тех семьях, где мать по каким-то причинам не очень зрелая или травмированная женщина. Ее незрелая или надломленная сексуальность приводит к тому, что она не может быть размещена в отношениях со своим мужчиной. И сексуально неудовлетворенный мужчина размещает тогда свою сексуальную энергию не на тех объектах, на которых следует. Связи на стороне в таком случае если и случаются, то меньше калечат ребенка. Но если мужчина на них не решается, то сексуальная энергия размещается в поле семьи на подрастающих дочках.

В трезвом уме и твердой памяти любой мужчина спокойно отличит отцовское объятие от эротического. Но в измененном состоянии сознания: на грани яви и сна, сильной усталости, сексуальной депривации, эмоциональных или личностных проблем, алкогольном опьянении – перейти эту грань очень просто. Учитывая тот факт, что лет с пяти (а то и раньше) девочка может начать бессознательно соблазнять отца, ввиду развивающейся у нее детской сексуальности или просто своим аппетитным и нежным видом, то поддаться на этот соблазн легко, если не осознавать всю тонкость этой грани и всю важность ответственности за решение не переходить ее.

Важно понимать, что ребенок ВСЕГДА (!) осознает и чувствует разницу в сексуализированном или просто адекватном отцовском поцелуе, вне зависимости от возраста и умственного развития. Для ребенка чрезвычайно важно, чтобы его детская сексуальность (как у мальчиков, так и у девочек) не нашла своего реального воплощения в контакте с родителем. Сексуальность ребенка, с младенчества проходя ряд этапов в своем развитии, будет размещаться в поле семьи, но она не должна быть использована, и важно обойтись с ней максимально корректно.

Послание (это не обязательно слова, символическое ощущение, чувство) отца своей растущей дочери в ответ на ее соблазнение должно быть таким: «Я замечаю тебя. Ты прекрасна. Я вижу в тебе будущую женщину. Но ты никогда не станешь моей женщиной. Я никогда не стану твоим мужчиной. Потому что у меня уже есть женщина – твоя мать (или моя партнерша). Когда ты вырастешь, у тебя будет твой мужчина, который будет тебя любить, в том числе и сексуально. Я буду тебя всегда любить только как твой отец».

Если отец все же допускает в своем контакте с дочерью (или мать со своим сыном) сексуальный подтекст – это не только прямые случаи сексуального насилия, домогательства, но и эротические объятия, поцелуи, игривый контекст в разговоре, эротические фантазии, нескромные взгляды в отношении собственных детей, – все это является и называется инцестом. Серьезным нарушением всех норм и правил, в большинстве стран (в нашей в том числе) преследуемых по закону.

Инцест чрезвычайно тяжело переживается ребенком, с колоссально разрушительными последствиями для его психики, вплоть до психотического расщепления, то есть сумасшествия.

Поскольку инцест в нашей культуре табуирован, то есть является символически запрещенным, то в любом ребенке достаточно глубоко заложен этот запрет. И когда происходит инцест, у детей сразу возникает ощущение неправильности, чудовищности происходящего. Но ему трудно представить, что такой важный человек, как родитель, может делать с ним что-то настолько неправильное. Тогда ребенку предстоит сложная задача – решить, что же тогда неправильно: его чувства отвращения и страха или действия такого родителя?

Решается эта задача глубоко в подсознании только двумя способами. Либо ребенок оставляет себе веру в свои чувства, но он должен вытеснить из своей психики инцестуозного родителя как фигуру, его защищающую, важную, на которую можно положиться, которой можно доверять. Либо оставляет себе эту фигуру, но перестает совершенно доверять себе. Есть и третий способ, совсем печальный, когда вытеснить так и не удается, конфликт превращается в душевную болезнь, серьезное психическое заболевание.

В теле ребенка от домогательства родителя могут рождаться весьма конфликтные чувства – приятное возбуждение, радость от проявленного к нему внимания, страх от запугивания «никому не говорить об этом», отвращение от понимания, что происходит что-то сильно противоестественное, сильнейший стыд, невозможность защититься, потеря доверия, жертвенная позиция, возможная вина или страх перед другим родителем. Чувств так много и они такие сильные, что совершенно невозможно переживать их одновременно. И тогда, чтобы справиться с сильнейшим внутренним конфликтом, ребенок вынужден расщепить их и вытеснить из своего сознания.

Дальнейшее развитие событий часто таково: девочка, например, вырастая, либо отщепляет от себя отвращение, но оставляет себе возбуждение и тогда становится сексуально-расторможенной женщиной с соответствующим образом жизни, с постоянным желанием соблазнять окружающих ее мужчин, желая на самом деле не столько секса, сколько заполучить тепло и внимание «отца». Либо она отщепляет возбуждение, становясь фригидной, закомплексованной, травмированной, недоверчивой, неспособной выстроить удовлетворяющие ее сексуальные отношения. Часто это серьезная преграда для хорошего, крепкого брака или серьезные проблемы с женским здоровьем.

Опасность инцеста еще и в том, что, по закону ретравмы, девочка, получив опыт сексуального домогательства или насилия в своей семье, даже выйдя из семьи, будет продолжать получать его в дальнейшей жизни. Особенно если с этой травмой ей не помогли справиться.

Если ей некому было рассказать об этом (что часто бывает, потому что дети опасаются рассказать об этом кому-либо, во-первых, стыдно и страшно получить обвинения и устыжение, а не помощь, во-вторых, они часто берегут от этой информации второго, инфантильного родителя), то девочка остается один на один со своими переживаниями, замыкается в себе, пытается справиться с конфликтом путем расщепления и вытеснения. Психика стремится устранить расщепление и воспроизводит травму, чтобы на этот раз все прошло по-другому и помощь была оказана, непрожитые чувства прожиты. Но если и в этот раз девушка остается с этим наедине, то происходит только усугубление травмы. Ребенок с опытом инцеста, вырастая, волей-неволей попадает в череду подобных использований и травм, углубляя их, закапываясь в своем конфликте все глубже и глубже…

Ей было всего лет пять-шесть, когда это с ней случилось в первый раз. Они с младшей сестрой все лето проводили у бабушки в деревне. Регулярно «поддававший» дядя, вместе с которым две маленькие девочки ночевали в комнате, не одну ночь подряд приставал к ним, удовлетворяя невесть почему неудовлетворенные сексуальные потребности. Жалобы бабушке и их отчаянное нежелание спать с ним в одной комнате особого результата не давали. Та отказывалась верить, считала, что девчонки все выдумывают, малы еще. К тому же это был ее сын. Ведь не подумаешь о сыне такое, что тогда думать о себе, как о матери? Проще было не верить внучкам.

Ей всегда было трудно описывать словами те чувства. Страх, омерзение, беспомощность. Слов недостаточно… Она, и без того тревожная, с тех пор живет в постоянном страхе, в отчаянной попытке быть очень правильной, трудолюбивой, старательной. Может, это поможет.

Когда ей исполнилось 12 лет, в ее семье случилась трагедия – умер горячо любимый отец. И ее роль в семье стала окончательно инверсивной. Она, по сути, становится самой старшей в семье, помогает матери справиться с горем, отвечает за младшую сестру. К ее и без того недетской ответственности родственники добавляют свою психологически незрелую долю: «Тебе надо заботиться о матери, а то и она не выживет, не переживет потери отца». И потому на похоронах она не плачет, как тут заплачешь, если и маму потерять можно. И что тогда, детдом? По отцу она смогла начать плакать значительно позже, ближе к своим сорока годам, на терапии, когда осознала, какой разрушительной была эта потеря, какой громадной, тяжелой, невыносимой. Как изменился ее мир после его смерти. С каким кошмаром ей предстояло встретиться оттого, что больше никто не мог защищать ее и любить.

Мать не может жить без мужа, в ее жизни появляются другие мужчины. Очевидно, что она весьма неразборчива. Один из них, судя по всему, криминальный элемент с явной психопатией, вскоре начинает регулярно нападать на мать. Та его выгоняет, начинает от него прятаться, старается не открывать дверь. Но дети, две девочки все время рядом.

В один из дней, придя из школы с субботника, она (ей тогда по-прежнему всего 12 лет от роду) слышит дверной звонок, мамин мужчина колотит дверь и требует впустить. Она мужественно отвечает ему, что мамы нет, и дверь не открывает. В какой-то момент их перепалки он начинает давить на жалость и просит у нее хотя бы бутерброд, потому что он страшно голоден. «Я только поем и уйду», – жалобно просит он ее. И она (мама всегда говорила ей, что надо быть доброй и помогать людям) открывает и впускает его в квартиру, все-таки он время от времени живет здесь.

Поев, он не собирается уходить. Испугавшись, она пытается его выпроводить, увещевать. Уже начинает бояться, что мама будет ее ругать за то, что впустила. Уговаривает. Все напрасно. В какой-то момент он начинает страшно заводиться и нападает на нее, срывая одежду, пытаясь насиловать и выкрикивая злобные нецензурные слова в адрес ее самой и ее матери. Она отбивается, дерется, как может. «Я все маме скажу!» – кричит она в отчаянии. «Убью тебя, если скажешь!» – и он тащит ее в ванную, открывает воду, пытается ее топить, держа голову под водой…

Ее спасает дверной звонок, за ней пришли подружки. Это как-то его то ли останавливает, то ли пугает. Он отпускает ее и сбегает. Она остается одна. Живая. Но в невыразимом ужасе и страхе, что же скажет мама. Почему-то она уверена, что мама будет не на ее стороне, что будет кричать: «Зачем ты его впустила?» А как ответить на этот вопрос? Ведь трудно предположить, что такое может случиться с тобой, но как будто она должна была знать, предусмотреть, предвидеть… Она же за все должна отвечать, и если она не справилась, то виновата будет только она.

В ужасе, стыде и страхе, снимает она с себя остатки разорванной в клочья пионерской формы и прячет подальше. Она надеется забыть эту историю. Она никому о ней не расскажет, только много-много лет спустя, уже разгребая на психотерапии последствия той ужасной катастрофы.

Когда в свои уже сорок лет она все же рассказывает этот давнишний случай своей матери, та отвечает ожидаемым вопросом: «Зачем же ты его впустила?»… Хотя она, ее дочка, втайне все же так надеялась, что та спросит: «Как же ты это пережила, бедная моя?» или хотя бы: «Почему ты не могла рассказать это мне тогда? Я бы могла хоть как-то тебя защитить». Ведь даже после того случая этот насильник и криминальный элемент появлялся в их квартире и продолжал жить с ее матерью. Но даже сейчас ее мать не ужасается, лишь расстроенно пожимает плечами: «Надо же, я не знала…»

Таким образом, смешение, инверсия детских и женско-мужских ролей максимально разрушительно отражается на детской психике. Кроме мучительного расщепления, ребенок начинает стыдиться и ощущать себя виноватым за то, чего не совершал. Он берет на себя всю ответственность за произошедшее, хотя она полностью лежит на плечах взрослых. У него искажается образ себя и образ собственного тела. Чтобы пережить эту чудовищную боль и невыносимость конфликта, он замораживает и хоронит внутри себя эту историю. Но обезболивая себя, замораживая те самые непереносимые и конфликтные чувства, он замораживает и все остальные. И тогда ему трудно ощущать хоть что-то, кроме привычных напряжения, тревоги, страха, сверхконтроля, выработавшихся у него, дабы предотвратить повторение катастрофы.

Важно сказать, что инцестом будет являться любое домогательство со стороны не только родителей, но любых близких и дальних родственников ребенка. И дело здесь не в возможном кровосмешении. А в символическом доверии ребенка к заботящимся о нем взрослым. Которые должны его защищать, учить, быть опорой и поддержкой. К этим фигурам также относятся няни, учителя, воспитатели, тренеры, преподаватели, а также немного позже – начальники, психотерапевты, то есть все люди, от которых мы каким-то образом зависим, люди, с которыми мы находимся в других, подчиненных ролях. Люди, по отношению к которым работает наша детская проекция.

Дети, получившие инцестуозный и не проработанный, не закрытый опыт в семье, со значительно большей вероятностью будут попадать в другие инцестуозные истории, они часто становятся безоружны против чужого использования и не способны себя защитить.

Лучшая профилактика против возможного инцеста и подобных инверсий – хорошо выстроенная эмоциональная и сексуальная связь между родителями, способная выдерживать неизбежные семейные и возрастные кризисы. Их простроенные, налаженные и все время налаживаемые отношения, осознанная, ответственная позиция, их внимание к своим сексуальным импульсам и четкое разграничение того, на кого они должны быть направлены, помогают ребенку адекватно обойтись со своей сексуальностью, познакомившись с ней, присвоив себе и размещая ее по мере взросления на своих партнерах. Такие дети сохраняют опыт хорошего контакта со своим телом, умеют доверять друг другу, могут строить близкие отношения. Они не страдают от расщепления, блокировки собственных чувств, депрессий и психосоматических заболеваний.

Своевременная помощь ребенку при получении инцестуозной травмы может в значительной мере ослабить внутренний конфликт, убрать или уменьшить последствия нанесенной ему травмы. Так что если есть даже подозрения о возможном подобном происшествии в вашей семье, стоит обратиться к специалисту-психологу, вне зависимости от того, сколько времени прошло с тех событий.

Старший ребенок – родитель младшим детям

Я уже много писала о том, как вредно передавать старшим детям родительскую ответственность за младших. К сожалению, по-прежнему эта проблема остается во многих семьях, возможно, потому, что традиционно в новом советском времени это была одна из наиболее популярных инверсий.

Я думаю, что корнями она уходит в многодетные крестьянские семьи, где подрастающие дети действительно присматривали за младшими, очень рано начиная выполнять и тяжелую бытовую работу, и помогать отцу в поле, а матери – в заботе о большом хозяйстве. Но важно понимать, что, во-первых, старших детей часто было больше, чем один, во-вторых, время было действительно тяжелое и подрастающих крестьян готовили к их дальнейшей такой же тяжелой крестьянской судьбе, а в-третьих, мать не уходила на работу, а всегда была в доме и оставалась матерью, фигурой взрослой и окончательно отвечающей и за дом и за всех детей.

В поздне-советские времена эта практика превратилась в единоличную ответственность старшего, самостоятельно приходящего из школы с ключом на шее, готовящего уроки, ходящего в магазин, готовящего ужин. Иногда старший ребенок с дошкольных лет вынужден был отвечать за младшего, часто совсем грудного. От такого перепоручительства и у старших, и у младших появлялся ряд психологических проблем, с которыми им приходилось разбираться всю оставшуюся жизнь.

Старшие дети, наделенные не соответствующей их возрасту ответственностью, временами все же выпадали из родительской роли (что неудивительно, они же дети) и оказывались совершенно незаслуженно виноватыми. Мало того, что они сами осознавали, что что-то упустили и подвергли младшего опасности или дискомфорту, так еще и родители «выписывали» им непременное наказание или озвучивали свое недовольство. Парадоксальным образом, сами не выполняя своих родительских функций, они обвиняли старшего в том, в чем сами, мягко говоря, не преуспели.

От такой несправедливости у старших детей копилось много вполне праведной злости. Но направлять эту злость на родителей было страшновато. Все-таки старшие дети – всего лишь дети и сами нуждаются в родительской любви и заботе, и потому свою злость они перенаправляли на младших детей, надеясь хоть так избавиться от чувства саднящей несправедливости.

Но не тут-то было. Агрессивное поведение в сторону младших тут же замечается (а если не заметят сами родители, то уж рев младшего возвестит об этом в ту же секунду), и старший ребенок получает нагоняй, наказание или сильное раздражение родителя, перед которым старший так хотел выглядеть хорошим, потому что нуждался в родительской любви. И тогда, виноватый и расстроенный, подавив свою злость на очередную несправедливость, старший снова начинает стараться. Круг замкнулся. Он всегда ответственен. Он всегда виноват. И в глазах любимых, так нужных ему людей, чье мнение о нем необыкновенно важно, он – агрессивный и «нехороший», который обижает маленьких. Хотя он по-прежнему всего лишь хочет быть их любимым дитем.

Старший ребенок в результате часто растет конкурентным, всеми силами пытаясь доказать, что хороший – именно он и любить надо именно его, он же так старается, так много всего делает, так хорошо справляется. Но родитель не замечает. Когда он поступает хорошо – это естественно (мы поручили тебе – ты и должен справиться, как же иначе!), но зато промахи и ошибки будут замечены и осуждены со всей серьезностью. И не хочет признавать родитель того факта, что старший не просто «справляется», он вообще-то выполняет сверхзадачу, очень трудную, не положенную ему ни по возрасту, ни по статусу «ребенок в этой семье».

Старший будет всеми силами стараться вернуть себе свое детское место в этой семье. Он может начать болеть, регрессировать (снова начинать сосать пальцы, писаться в постель, забираться в коляску или кроватку малыша, хотеть к маме на ручки), но часто получает возмущенный отказ или бывает застыжен: «Ты что, маленький?» или «Ты же уже взрослый!». Часто он просто вынужден выполнять все, что потребуют, чтобы не нарваться на очередную порцию родительской злости или недовольства. Весьма непросто иногда объяснить такому родителю, что старший – не есть взрослый. Потому что этому «взрослому» всего каких-нибудь три года от роду, или пять, или восемь. Что дела не меняет. И он по-прежнему ребенок в этой семье, а не неестественно рано повзрослевший родитель.

В результате такой жизни старший ребенок по жизни несет слишком много ответственности, часто беря под покровительство всех и вся, уставая, не успевая проживать свою жизнь, не очень умея брать за нее ответственность на себя, потому что его приучали всегда отвечать за другого. А вот это он прекрасно умеет делать.

Его «недопрожитый» возраст всегда будет «фонить», либо отзываясь в нем тоской, либо желанием «допрожить». В нем всегда будут храниться залежи вины, поскольку на нем всегда лежали залежи ответственности. Он будет привычно считать себя виноватым за то, что кому-то плохо, кто-то обделен, несчастен, нуждается. Ему будет непереносимо сталкиваться с чужим недовольством или с фактом того, что он может не справиться с тем, за что взялся.

С детства в нем может застрять этот ужасный страх – не соответствовать, что-то выпустить из-под контроля, не предусмотреть, пропустить. Даже во взрослом возрасте ему бывает сложно понять, что он и не должен был соответствовать возложенной на него роли родителя, что это было просто невозможно, потому что он был ребенком. И отвечают за факт его непосильной ноши, за сверхответственность, которой его нагрузили, – его родители.

На младшем ребенке тоже значительно отражается эта инверсия. Поскольку старший ребенок часто злится на то, что ему поручено сложное дело и он постоянно находится в поле несправедливого отношения, то младший живет в постоянном смешении одновременно заботы и агрессии. У младшего, становящегося жертвой злости или манипуляций старшего, может начать развиваться пассивно-жертвенная психология. Он привыкает к заботе и привыкает получать ее в смешанном с агрессией виде. И потому растет одновременно в пассивности и страхе нападения или использования.

К тому же воспитывающий его старший ребенок, сам лишенный детства, дает младшему множество посланий также про раннее взросление: «давай уже быстрее умей все, что я умею». И это понятно, взросление младшего – освобождение для старшего. И младший также начинает страдать и ощущать вину, если чего-то еще не умеет, по-своему страдает, если делает что-то хуже всех в семье (что естественно, он же самый младший).

В силу того, что младший не может в открытую пожаловаться на старшего (он от него очень зависит), он может обучаться широкому спектру пассивной агрессии: нытью, капризам, саботажу, манипуляциям, обидам. По законам ретравмы, младшие постоянно ищут покровительства и заботы, пассивно принимая ее вместе с агрессией, которая почти наверняка им может перепадать в тесно сплетенной с заботой форме.

Если старший ребенок вырастает в символическом посыле «ты можешь, ты должен, попробуй только не справиться», то младший – «ты не можешь, ты еще маленький, ты зависим от другого, у тебя не получится». В каждом из этих посылов тяжело расти. И в том, и в другом предстоит решать свои задачи. Старшим – учиться не брать на себя лишнего, позволять себе ошибаться и не мочь. Младшим – видеть свои силы, ресурсы, учиться опираться на себя, а не только искать покровителей и зависеть от их «спасательства» или невроза ответственности.

Маленькая зарисовка, по-своему традиционная для сиблинговых историй, по-своему специфичная, впечатлившая меня, отраженная в судьбе одной молодой женщины.

Я знаю ее уже взрослую. Сама уже мама, замечательный профессионал. Хороший организатор, много всего делает, за все отвечает. С виду – уверенная, сильная, красивая, нежная, с мальчишескими, впрочем, повадками, никогда и не подумаешь, что она чего-то боится.

«Меня почти постоянно трясет, – как-то рассказывает она. – Я уже так давно с этим работаю, но это никуда не уходит». Она обвиняет себя в том, что никак не может справиться с собственным страхом, привычно вытесняя тот факт, что это именно страх и есть. Но, слушая лишь небольшой кусочек из ее детской истории, я нисколько не удивляюсь, что ее трясет, скорее мне удивительно, что для нее были не так очевидны эти связи – ее прошлая история и настоящий симптом.

Когда она родилась, ее старший брат был так расстроен и недоволен этим фактом, что пытался выкинуть ее с балкона. У него просто не получилось, подоспели родители. Другая семейная история гласит, что мама, как-то вернувшись с работы, не нашла свою дочку. Ее долго искали, оказалось, что она спит в ковре. Брат, устав слышать ее младенческие вопли, просто закатал ее в ковер, там она, накричавшись, и заснула.

Неудивительно, что ее жертвенность стала проявляться слишком рано. Символически младенец все время «проверяет», способен ли он выжить в этой семье. Вот и она проводила свою семью через ряд ужасных проверок. Ей не раз в детстве выписывали смертельный диагноз, говоря ее матери «прощайтесь, она не выживет». Поскольку мама в таких крайних случаях активно включалась и становилась заботливой и очень любящей матерью, она все же осталась жить.

При этом все ее детство было отмечено играми с приятелями брата, которые лазали по крышам, трубам и другим интересным для мальчишек, но жутковатым для нее местам. «Ну ты что, перепрыгнуть не можешь?» – постоянно слышала она недовольный голос брата. Вот с тех пор она и устраивает себе с завидной регулярностью серьезные препятствия и мужественно их преодолевает.

Такой ранний и регулярный опыт серьезной агрессии и нападений не может не отразиться, не застрять в теле. Я не удивляюсь, что ей почти постоянно страшно, если только она решается хоть сколько-то ощущать себя. Я удивляюсь тому, как она привычным способом осуждает и шпыняет саму себя, ну в точности, видимо, как ее брат тогда. Это то, чему она так хорошо научилась: жить в ожидании нападения, осуждения, критики. И, став взрослой, она не жаждет встречаться со своим, тоже уже повзрослевшим братом. И ей трудно передать большую часть ответственности за это своим родителям, она привычно осуждает себя за этот страх перед каждым ответственным «прыжком» в сложное и неизвестное.

Старших детей, конечно, можно просить о помощи, тем более что она часто действительно нужна, особенно закрутившейся маме. Просьба в отличие от долженствования все меняет, помогая старшему выбирать: отзываться на просьбу или сказать «извини, мама, я не могу» или «я не могу прямо сейчас, но помогу тебе позже». Ведь именно это вы бы услышали, если бы обратились за помощью к постороннему человеку, и он, не обязанный выполнять вашу просьбу, мог бы вам спокойно отказать. Наш старший ребенок тоже человек со своими планами, задачами, хотениями или нежеланиями, и тот факт, что он самый близкий нам человек, не означает, что мы можем позволить себе использовать его в своих интересах, по своему усмотрению. Не означает, что вместо просьб он должен слышать приказы.

Просьба и ответное «спасибо, сынок» позволят старшему почувствовать себя хорошим, важным, не обязанным заслуживать любовь, свободным от долга и ответственности, несвойственной его возрасту, положению и роли. Он с большей готовностью и желанием сделает то, что выбрал, а не вынужден был сделать, даже если ему это не очень хотелось. У него будет меньше агрессии и подавленного чувства несправедливости, от этого и младшему ребенку будет легче жить. Каждый из них сможет оставаться ребенком, занимать свое адекватное место в семье и, вырастая, взрослеть естественным образом.

Бабушка – родитель для своих внуков

Традиционная, часто встречающаяся, к сожалению, инверсия для семей в нашей стране. Матриархальная послевоенная семейная субкультура создала такое явление, как российская бабушка. Это была, как правило, сильная женщина, травмированная военным или послевоенным бедственным временем, с его опасностями, голодом, непредсказуемостью, тяжелой работой, от которой зависело выживание. Это женщина, привыкшая на своих плечах выносить невыносимое, справляться со всем в отсутствие какого бы то ни было мужчины рядом. Работоспособность, сверхконтроль, тревога, часто доходящая до паранойи, отсутствие в прошлом благополучия, стабильности, нормального детства, радости, достатка – вот традиционное наследие того времени.

Эти женщины, с одной стороны, будучи лишенными в детстве всех детских благ, хотели дать все лучшее своим детям и внукам, с другой – не видя в своем прошлом ничего, кроме страданий, тяжелой работы, тревоги за будущее, голода и лишений, подсознательно считали, что и жизнь нынешних детей и внуков должна быть такой же. Поэтому такие бабушки привычно давали детям и внукам много тревожных посылов про будущее («жизнь тяжелая, а как ты хотел»), поощряли в них и даже насаждали привычку к тяжелому и упорному труду, не могли переносить, когда ребенок просто долго отдыхает или радуется, старались все равно лишать чего-то или значительно ограничивать в удовольствии тех, кого они воспитывали.

Такие бабушки начинали активно конкурировать за роль родителя со своими детьми, когда у них рождались внуки. Часто с согласия всей семьи бабушка оставляла все свои социальные дела и бралась «сидеть с внуками», пока родители на работе, наполняя свою жизнь дополнительным смыслом, чувствуя себя важной, успокаиваясь от востребованности.

В советские времена выбор между плохим детсадом и хорошей, любящей бабушкой легко решался в сторону последней. В этом, безусловно, были свои значительные плюсы, но были и минусы. Минусы в том, что у родителей уменьшалась возможность учиться быть родителями, а бабушки активно замещали их, оттесняя с этого важного места.

Постепенно бабушка все больше захватывала власть в семье, для всех определяя, как им жить. Часто вместо того, чтобы помогать молодой матери становиться хорошей взрослой матерью, она начинала с ней конкурировать, радуясь, если ее решения и предложения оказывались верными или если ребенок высказывал к бабушке более глубокую привязанность. От этого власть бабушки и ее самооценка все больше укреплялись, а самооценка родителей – матери и отца ребенка падала. Постепенно такая бабушка могла вообще оттеснить молодых родителей от воспитания, а те, не имея сил и смелости ей противостоять, шли на это соглашение, все больше проигрывая в родительской конкуренции.

Далее бабушка, как правило, все больше вмешивалась в дела семьи, в бытовые, финансовые и даже супружеские отношения. Бабушка – мать матери часто становилась фигурой, способной разрушить женско-мужские отношения и вытеснить мужчину своей дочери, подсознательно желая быть «владычицей морскою», единственной, кто владеет и управляет в семье. Она уверена, что значительно лучше, чем отец ребенка, справится с родительской ролью. Надо ли объяснять, насколько медвежью услугу она таким образом оказывала как своей дочери, оставив ее без мужа, так и своим внукам, оставив их без отца.

А уж если к тому же она начинала заниматься подавлением мужского в мальчике, в своем внуке, то от такой символической кастрации мужчины в доме и всего мужского, даже не подавленный, а раздавленный бабушкой и матерью мальчик, живущий рядом с обесцененным и раскритикованным отцом, рисковал стать только «хорошей девочкой», со всеми последующими проблемами начиная с подросткового возраста и дальше.

Совершенно понятно, что это происходило не от злобности характера или жестокости намерений таких бабушек, но исключительно из их собственной травмированности жизнью, неосознанности и явного желания сделать всем «как лучше». Но неосознанность их собственных мотивов и намерений в итоге приводила к тому, что все происходило совсем не так, как ожидалось, но вот ответственность и вина за это возлагались бабушками на самих детей и внуков, хотя их возможности противостоять таким сильным женским фигурам при малозначимом отце с самого начала стремительно приближались к нулю.

В одной советской семье жили-были три поколения женщин – бабушка, мать и дочка. (К сожалению, это не сказка, а быль, к тому же с печальным продолжением, но, к счастью, с хорошим концом.) Внучка была умницей да раскрасавицей, и все у нее было хорошо, пока она не собралась замуж. Муж, конечно же, оказался не «принцем», хотя тоже был перспективен, умен, хорош собой. Уж что в нем было не так для этих взрослых женщин, история умалчивает. Но та самая молодая умница-красавица дочка стала расти как в тисках между матерью-бабушкой и любимым мужем.

Чуть позже ей захотелось ребеночка. И она родила замечательного сыночка, к сожалению, оставив его – новорожденного и крошечного – бабушкам. Самой же ей нужно было бороться за свою жизнь в реанимации несколько послеродовых недель. Бабушки, конечно, окружили внучека своей всепоглощающей заботой, стараясь отдавать ему все самое лучшее.

Молодые родители вскоре были решительно оттеснены от воспитания: мама работала и болела, папа – с детьми-то не очень умел, но его никто и учить не стал, не стал рассказывать, помогать стать хорошим отцом. Наоборот, трудно ему было хоть какое-то свое отцовское мужское слово вставить в этом столпотворении вокруг ребенка любящих женщин. Конкуренция за «лучшее родительство» была слишком высока.

Трудно сказать, что там еще происходило, но молодая мама, очевидно, чего-то не выдержав в такой жизни, быстро и трагично погибает от своих болезней совсем молодой. Сыночку всего девять, ей – всего тридцать три… Молодой папа – безутешный вдовец, совершенно оглушенный этой потерей, будучи не в силах справиться, бежит от своего горя в прямом и переносном смысле «на край света», оставив сына бабушкам.

Те – бабушка и прабабушка мальчика – растят его, с трудом оправившись после такой потери. Растят его как «хорошую девочку» (уж они-то знают, как воспитывать детей, свою дочку каждая вырастила), всячески препятствуя его редким встречам с отцом. Тот и раньше их совсем не устраивал, а уж после гибели дочки-внучки приобрел в их воображении, комментариях и высказываниях совсем уж непрезентабельный или даже зловещий вид.

Мальчик ухаживает за бабушками, которые, естественно, от таких трагедий и перипетий болеют. Временами он все же видится с отцом, но вынужден спускать в мусоропровод отцовские подарки, перед тем как войти в квартиру. Нельзя, чтобы они заметили.

Он мечтает, как все дети, о какой-то хорошей, крепкой, благополучной, нормальной семье. В подростковом возрасте его такие естественные мечты перерастают в навязчивые фантазии, которые разрушают его подростковую жизнь, приводят к событиям, сильно повлиявшим на его судьбу.

К двадцати с небольшим годам, похоронив их всех, кроме отца, связь с которым практически прервалась, он остается один и, как и мама, зарабатывает себе заболевание, приведшее его к инвалидности. Десять лет болезни, ощущение себя ничтожным, несчастным, зависимым. Десять лет страха, сидения дома и хождения по врачам.

Лучшее время – его молодость ушла на это, а могла бы и вся жизнь. Если бы не его решение вылезать из своей истории, из своей инвалидности, из своего прошлого, где он был всего лишь несчастным, но горячо опекаемым младенцем без пола, возраста и права быть мужчиной, быть сыном своего отца.

Травматичный прошлый опыт может становиться важным багажом, помогающим в жизни, только если он проанализирован, до конца прожит, осознан, проработан. Без этого трудный опыт «лихих годин» – всего лишь риск передачи из поколения в поколение своего опыта лишений, внутренних и внешних бедствий, привычки страдать или компенсаторно избегать страданий.

Будучи лишенными или обиженными мужским вниманием в прошлом, некоторые бабушки подсознательно разрушают в голове ребенка и его матери положительный образ отца и мужчины. Что не замедлит сказаться на их настоящем и будущем. Молодой женщине с негативным образом мужчины будет трудно создать полноценные, счастливые долгосрочные отношения. Ребенку будет трудно расти, если в психологическом фоне у него вместо отца – дыра, зияющая пустотой, а то и негативный, развенчанный или опасный образ.

Бабушка ни в коей мере не должна забирать у родителей их важнейшую роль и место в семье. Аргумент «я лучше знаю, как воспитывать детей, я же жизнь прожила и вас воспитала» не должен считаться неоспоримым. Во-первых, она уже когда-то выполнила свою родительскую задачу, теперь дело молодых ее выполнять. Во-вторых, она растила своих детей в другое время, в другой жизни и при других обстоятельствах, и тот опыт либо впрямую неприменим, либо будет скорее вредным из-за несовременности и несоответствия. В-третьих, замыкая на себе все родительские функции, она обкрадывает ребенка влиянием и общением важных для него людей и инфантилизирует самих реальных родителей, которые потом, в случае если у бабушки заканчиваются силы и здоровье, не в состоянии стать для своих детей опорой, поддержкой, источником мудрости и взрослости.

И уж конечно, такой бабушке не стоит вытеснять мужчину из семьи и замещать его, заняв его место. В любом случае это будет получаться у нее хуже. Во-первых, она все равно женщина, хоть и с сильными, как правило, мужскими качествами, во-вторых, ее силы убывают и она не сможет стать долгосрочной опорой для детей, в-третьих, она обделяет семью, лишая ее реального мужского присутствия. В-четвертых, она создает и укрепляет драму своей дочери: вместо того чтобы делить свою жизнь с мужчиной и отцом ребенка, такая женщина делит ее со своей мамой.

Все на своих местах

Настолько, насколько иллюзией является, что можно стать хорошей матерью при плохом отце, настолько же иллюзорна возможность дать ребенку счастливое детство, по сути забрав у него родителей. Конкуренция за «хорошесть» в семье всегда оборачивается провалом. Потому что для ребенка подлинно хорошей будет являться не мама, папа или бабушка, а хорошо налаженная и сбалансированная система отношений, где каждый замечательно выполняет свою роль, каждый занимает свое место. Мое убеждение, и семейные психологи это убеждение подтверждают, что нельзя стать хорошей женой, сыном, матерью, бабушкой или мужем, если другие члены семьи плохи. Можно стать только хорошей семьей.

Печально-традиционное убеждение некоторых родителей даже звучит парадоксально. Некоторые думают, что они-то замечательные родители, просто у них плохие дети. Так не бывает. Хорошим может быть только каждый в семье и семья в целом, и то если этот каждый делает свое дело и помогает друг другу быть теми, кем они и должны являться.

По-настоящему мудрая бабушка будет поддерживать родителей в их решениях, делиться опытом или советом, только если к ней за этим обращаются, хорошо понимая, что все же основная ее задача – заниматься своей жизнью, заботясь о своем здоровье и полноценно и интересно живя, давать здоровую модель, пример детям и внукам. Ее подмога в том, чтобы, к примеру, освобождать периодически замотанных иногда своими обязанностями родителей на каникулы, выходные или несколько часов от родительских забот, предоставляя ребенку свое безраздельное внимание, всячески балуя его теплом, заботой, вкусностями.

Дедушка (если, к счастью, таковой имеется) – это особый мужчина для передачи мудрости и опыта, способный создать вместе с ребенком увлекательную совместность, в процессе которой ребенок легко научится тому, с чем придется столкнуться ему в мире: увлекательными историями, отвертками, рыбалками, книжками, стамесками, кранами, историческими знаниями, жизненным опытом, рассказами очевидца.

Достаточно хорошая мать (прекрасный термин, придуманный когда-то Д. Винникоттом) – дает любовь, внимание, тепло и заботу, вскармливает в прямом и переносном смысле. Создает уют, комфорт и возможность расти в обстановке безопасности и принятия. Транслирует идеалы, ценности семьи и жизни, учит детей понимать и узнавать самих себя, понимать чувства других людей, осознавать и поддерживать свое предназначение. Она верит в силы и возможности повзрослевших детей, благословляя их своей верой, поддерживая их на выбранном ими пути.

Она позволяет и помогает отцу выполнять свои отцовские задачи, осознавая, что они в чем-то расходятся с ее материнскими. А не начинает конкурировать, отнимая у него все воспитательно-родительские функции, в попытках самой себе и ему доказать теорему, кто тут «лучший родитель», кто лучше понимает своих детей.

Достаточно хороший отец – это взрослая фигура, осуществляющая созидательную власть, задающая границы и правила, транслирующая ребенку необходимость и позитивную роль ответственности за себя, за свои поступки, позже – за свою семью и свой род. Это тот, кто не конкурирует, а делится секретами силы и учит признавать слабость, кто помогает преодолеть трудности, кто поддерживает нормальный риск.

Тот, кто учит нормальной конфронтации с безопасностью ради достижения каких-то важных целей. Тот, кто поддерживает желания и учит их реализовывать. Тот, кто учит мальчика защищать все то, что он будет считать ценным, и прежде всего себя, своих женщину и ребенка, свое жилище, свой род, свою землю. Тот, кто разворачивает своего ребенка к миру, транслируя ему: «Мир полон возможностей, и ты можешь ими пользоваться, потому что этот мир – для тебя».

Хорошо, если оба родителя осознают разность своих родительских задач и помогают друг другу, а не занимаются неосознанным взаимоуничтожением, пытаясь ругать отца за то, что он выполняет отцовское, а мать за то, что она ведет себя по-матерински.

К сожалению, в нашей культуре, привыкшей к слиянию и не переносящей различий, часто так и происходит. И отец начинает ругать заботливую и все понимающую мать, позволяющую детям быть просто детьми (часто не осознавая собственной зависти к детям, из-за, возможно, недопрожитого собственного детства). А мать начинает мешать выполнять отцу отцовские задачи: выводить ребенка из зоны безопасности, чтобы учить его справляться с трудностями, учить его преодолению и защите себя. Мешает отцу устанавливать правила и границы в семье, пресекает его попытки остановить или запретить детям то, что им следует запретить.

Если бы замотанная мать грудного малыша на свой внезапный срыв и крик слышала: «Ты, видимо, очень устала, дорогая, давай я тебе помогу», а не «Что ты за мать такая, раз орешь на нашего сына?», то ей значительно проще было бы становиться хорошей матерью. И если бы мать не делала из отца авторитарного монстра или никчемного «вашего папочку-разгильдяя» в глазах собственных детей, а всего лишь помогала ему поддерживать авторитет знающего и умеющего взрослого, помогая ему понимать своих близких, то и мужчине легко было бы чувствовать себя прекрасным отцом.

Было бы значительно более естественно, если бы родители радовались возможности привносить в воспитание детей, в их жизнь каждый свое, в соответствии со своей природой, согласно своей роли. А не боролись за «приз» всегда правого, все знающего или лучшего родителя из лучших, делая при этом другого, рядом с ребенком живущего и очень для него важного человека, плохим.

Хорошие дочь и сын не те, кто служат матери, отцу или бабушке, обслуживая их несостоявшуюся жизнь и старость. Не те, кто, вырастая в инверсии, продолжают инфантилизировать своего престарелого родителя, обслуживая его инфантильные потребности, так и не дав шанса тому повзрослеть хотя бы на старости лет. А те, кто способны прожить сепарацию, отделиться и начать вкладываться в свою жизнь, радуя родителей своей состоявшейся жизнью, вкладываясь в будущее своих детей. Вопреки бытовым представлениям совсем не те, что оборачиваются в прошлое, отдают долги за вложенное. Задача ребенка, вырастая, вкладываться в созидание своего будущего и будущего своего рода, что является одной из основных жизненных задач и немаловажным смыслообразующим компонентом.

В дисфункциональной семье, к сожалению, находясь не на своих местах, все члены семьи могут конкурировать, соревноваться, брать на себя несвойственные роли, ответственность, задачи, создавая напряжения, конфликты, ссоры, разлад, а иногда и распад семьи.

В хорошей семье все естественно и гармонично помогают друг другу занимать свое место. Муж помогает жене быть хорошей женой и мамой, поддерживая, защищая, любуясь, заботясь. Жена помогает мужу стать хорошим мужем и отцом, уважая, поддерживая авторитет, восхищаясь, признавая, с благодарностью принимая его мужскую заботу. Родители помогают детям быть детьми, создавая им условия для полноценного детства, дети помогают взрослым быть хорошими родителями, доверяя, опираясь, уважая, принимая их заботу, их ценности и любовь.

2

Представление о психологических границах, столь малознакомое россиянам

Мы, как этнос, как нация, выросли в государстве огромном, почти безграничном. Ни конца, ни края… При этом на протяжении русской истории государство наше расширялось за счет захвата территорий, насильственного или полудобровольного присоединения соседних государств и этносов. Причем государство было почти убеждено, что малые соседние государства будут счастливы от такой возможности – быть поглощенными большой необъятной страной. Потому что Россия даст им экономическую заботу, защиту, опеку, но и к тому же идеологию, политику, ценности, разумеется, самые лучшие, самые разумные, приводящие к немедленному счастью присоединившихся земель или республик.

Как ни печально, а может быть, просто закономерно, все это отразилось на российском характере, на родительских моделях, человеческих отношениях. Все это то, что создало так называемый русский характер, русскую душу. И конечно, в русской душе есть много, чем мы можем гордиться, что можем присвоить, уважая и радуясь доставшемуся нам наследству. Но есть особенности и данности в нашей ментальности и культуре, которые создают очевидные психологические трудности. Иногда они являются тем, что сильно мешает в жизни, временами приводя к трагедии, катастрофе, беде.

Одна из этих особенностей (наряду с инверсиями) – отсутствие о понятии личностных границ.

Мы, являясь в прошлом продуктом коллективистской культуры, в которой все было обобщено, все должно было быть коллективным, одновременно общим и ничьим лично, чье государство считало собственность, индивидуальность, личностность – буржуазным, порочным, опасным, не имели права иметь что-то свое: не только собственность, накопления, но и позицию, мысли, представления. Все должны были разделять некую общую точку зрения, «смотреть в одну сторону», «колебаться только вместе с линией партии».

Через семьдесят с небольшим лет мы начинали пожинать плоды такой общности, размытости, непринадлежности. Общее – значит, ничье. Значит, никто персонально не отвечает, значит, если что-то случилось, главное – найти виноватого. Поскольку часто в случае реальных катастроф и происшествий прежде всего искался виновный и только потом начинали хоть как-то исправлять ситуацию, то прежде всего преуспели в том, как перекладывать ответственность и искать виноватых.

А также в том, как наделять ответственностью, не наделяя властью и полномочиями. Часто ответственный не обладал никакой, даже минимальной властью принимать решения и потому не мог вполне отвечать за то, что делает, мог только одно – избегать виноватости, говоря «Я не виноват, это они…» или «Это не я, это все он…». Неудивительно, что в этой стране часто никто не знает, кто и за что должен отвечать, где чья ответственность и в чем она состоит.

Какое это все имеет отношение к детско-родительским отношениям? Непосредственное. Классический, уже не раз приводимый мной пример.

Маленький ребенок морозным днем гуляет со своей мамой. Ему все интересно, он лезет везде, не стоять же ему на морозе по стойке «смирно». В какой-то момент он лезет на горку, поскальзывается, падает, ушибается, плачет. Напуганная и раздраженная мама подбегает к нему и начинает отчитывать, ругаться, кричать: «Я же тебе говорила – не лезь, зачем ты полез? Сколько раз тебе говорить, не лезь на эту горку! Не послушался, вот тебе!»

То есть произошло событие, в котором ребенок и так пострадал и нуждается в утешении и успокоении. Но что он получает, попав в беду? Обвинения, агрессию, перенос ответственности на него – и никакой психологической взрослой поддержки или участия, помогающих пережить эту небольшую катастрофу. Такая мама, к сожалению, и по жизни не учит его тому, как осуществлять свои желания, справляясь при этом с возможными препятствиями. Ей проще запретить и заругать в случае нарушения запрета, чем разрешить и помочь, если нужно. Как в этом случае, например, видя его намерения: «Если захочешь полезть на эту горку, позови меня, чтобы я помогла тебе или подстраховала, а то там скользко, ты можешь упасть».

Но многим из нас, российским родителям, проще запрещать, чтобы не тревожиться, не беспокоиться, не сталкиваться с последствиями или чтобы не напрягаться. Все потому, что многие из них устали справляться не со своей ответственностью. Когда так много ответственности за всю страну, за то, что подумают соседи, заругает или нет свекровь за лишний синяк у ребенка, за то, как дела у подруги, за то, в чем нуждается кто-то еще, то нам не до того, чтобы отвечать еще и за собственные чувства, переживания, страхи. К тому же за других отвечать всегда немного легче – мы же так все прекрасно видим со стороны, мы же такие хорошие люди, когда «болеем душой» за другого или лучше его знаем, как ему правильнее и счастливее жить. Отвечать за свои чувства и за то, чтобы грамотно выполнить свою социальную роль, так трудно, так скучно, так неочевидно…

Возвратимся к ситуации на ледяной горке. Ответственность матери состояла в том, чтобы справляться с собственным страхом или переживанием, если оно возникло, и прежде всего помочь ребенку преодолеть стресс, а потом уже обсуждать, как вы будете поступать с этой горкой в следующий раз. И уж если мама поставила запрет, самой следить за тем, чтобы он был выполнен. И ответственность за это брать на себя.