Месть Медеи

— Мне нужна хоть одна зацепка, которая сможет связать гибель Гарина с той глубокой комой, в которую впал Семибаев. Если я смогу убедить прокуратуру, что Гарин был отравлен тем же ядом, что и Семибаев, разумеется, мне дадут разрешение на эксгумацию. Но пока у меня нет никаких доказательств, что он был отравлен вообще.

— Тебе нужна зацепка? — психанула я. — А мозгами пошевелить не пытался? Допроси любовницу Семибаева, ей наверняка ночью позвонили… — тут я осеклась. Ей позвонили бы только в ночь после кремации. А поскольку Семибаев вовремя ожил, то и звонка, судя по всему, еще не было.

— Ты сама все понимаешь. — вздохнул Оскар.

— Маша, ну неужели ничего нельзя сделать? — взмолилась я. Подруга лишь развела руками.

— Так расскажи про допрос Дарьи Михайловой. — напомнил Оскар. Я кратко пересказала эпизод с цыганкой. И тут же оживилась:

— Ну вот тебе и зацепка. Наверняка к семибаевской пассии тоже в последний вечер приходила цыганка.

— Сейчас проверим.

Оскар поднялся со стула, мы с Машей встали следом. Вместе подошли к вахтерше, передали ключи от архива, и поднялись на третий этаж, в кабинет Оскара. Он открыл сейф, достал пухлую папку протоколов допросов, отыскал протокол гражданки Тамары Котиной, положил его на стол и уселся читать. Мы с Машей уселись на жестких стульях вдоль стенки кабинета, и затаили дыхание. Через несколько минут Оскар поднял голову:

— Полина, ты ошибаешься. Никакая цыганка к любовнице Семибаева не приходила. Ни в последний день, ни вообще.

— Не может быть! Давай я сама прочитаю.

Оскар молча протянул мне несколько сколотых вместе листов с набранным на компьютере текстом. Я бегло пробегала глазами строчки, надеясь увидеть слово «цыганка» хоть в каком-то контексте. На последних трех листах Тамара Котина буквально по минутам расписала последний день, проведенный вместе с Тагилом Семибаевым. Увы, дочитав протокол до конца, я убедилась, что Оскар был прав. Не навещала Тамару с Тагилом цыганка, и даже мимо не проходила. Я вернула Оскару листы и бессильно прислонилась спиной к стене. Опять никакой зацепки, ничего, что могло бы связать покушение на убийство Семибаева с гибелью Матвея Гарина!

— Оскар, а что говорит сам вовремя оживший? Он кого-то подозревает?

— Нет, никого он не подозревает. И вряд ли когда-нибудь заподозрит. Ему сделали энцефалограмму мозга — почти ровные линии. Похоже, его мозг находится в глубокой спячке. Практически, он до сих пор в коме.

— Но я сама видела — он встал и пошел!

— Он двигается чисто механически. Если на пути встанет бетонная стена — все равно пойдет вперед и уткнется в бетон. Он не отдает себе отчет ни в своих действиях, ни в том, кто он, где находится, никого не узнает. Хуже того, он не может ни ходить в туалет, ни самостоятельно питаться. Сейчас он находится в отделении частной больницы, где ему ставят капельницу с глюкозой и кормят через зонд. Оплачивает палату и комплексный уход его компаньон. Он пока еще надеется, что Семибаева удастся привести в сознание. Но, учитывая рассказ профессора Эйнгарда, я в этом сильно сомневаюсь…

— Уже доказано, что его тоже отравили тетрадоксином?

— Это доказать мы не сможем. Тут вот какая загвоздка — ни в какой лаборатории у нас не могут взять пробы на этот яд, у нас просто нет нужных реактивов. Мы запросили помощь из Москвы, но вполне возможно, реактивы нам не пришлют, я не уверен, что в данный момент они где-либо есть вообще. Но тут дело проще — у нас есть официальное заявление матери Семибаева, которая требует возбудить уголовное дело по факту покушения на убийство. Так что согласие его жены прокуратуре уже не требуется.

— А если бы он был сиротой? Что, его внезапной воскрешение перед дверью крематория не дало бы повода возбудить дело?

— Только дело о врачебной ошибке. Можно было бы устроить показательный процесс против врача, который признал живого человека умершим. И все. У нас по-прежнему нет никаких доказательств того, что Семибаева отравили.

— А если бы провели эксгумацию тех двух трупов, по поводу которых были звонки, выяснили бы, что их действительно похоронили живьем — тогда доказательства бы были?

— Три схожие медицинские ошибки и странные ночные звонки — это лишь косвенные улики. Но думаю, их хватило бы для уголовного дела. Беда лишь в том, что никто мне сегодня разрешения на эксгумацию не даст.

— Да что за дуболомство такое? Мне что теперь, самой могилы раскапывать? — в отчаянии взвыла я.

— Зачем? Эти мужчины, погребенные заживо, они тебе кем приходились — братьями, сватьями, друзьями товарищами? — жестко сказал Оскар. — Ты хочешь добиться справедливости? Рано или поздно она будет восстановлена и без твоей помощи. Полина, ты слишком близко к сердцу принимаешь чужие проблемы. А лучше бы тебе заняться своими…

От изумления я даже забыла обидеться. Просто тупо вытаращила на Оскара глаза:

— Ты хочешь сказать, что я сама виновата в уходе Саши? Если бы не вела расследований, он бы от меня ни на шаг?

— Прекрати! — взвилась Маша, налетая на Оскара, как орлица, защищающая своего птенца. — Нечего ей морали читать! Ни в чем она не виновата, а ее муженек — самый обычный подлец!

— Необычный подлец! — добавила я.

— Пусть будет по-вашему. — вздохнул Оскар. — И все же… Поля, тебе стоит с ним объясниться. Я ведь знаю, как он тебя любил…

— Ты сам поставил прошедшее время. Теперь он любит другую. Она надоест — полюбит третью.

— Поля, а может, тут Оскар прав? — робко пискнула Маша. — Его та девка околдовала, но тебе надо обязательно с ним встретиться. Может, морок падет, и он к тебе вернется?

— Морок, говоришь? — я сорвалась на визг. — Он с этой тварью полгода встречался! Полгода, ты это понимаешь? Он приходил поздно вечером домой, нянчился с дочкой, улыбался мне, говорил разные слова… теплые… а наутро уходил к ней!

Я разрыдалась, Маша подошла ко мне вплотную, положила мне ладонь на затылок и прижала мое лицо к своему животу. Я обняла подругу и продолжила самозабвенно рыдать, чувствуя, как становится легче на душе. Я рыдала до тех пор, пока не услышала сквозь всхлипы нервное покашливание Оскара.

— Девушки! — наконец не выдержал он. — Здесь все же служебное помещение! Давайте я отвезу вас к нам домой, там и продолжите.

Я помотала головой.

— Оскар, спасибо тебе за сочувствие, но я лучше не к тебе, а к себе поеду. Мне хочется побыть одной.

Я сильно кривила душой — быть одной мне вовсе не хотелось, и еще меньше тянуло смотреть на заплаканное лицо мамочки. Но я посчитала, что уже достаточно злоупотребила дружбой, уже несколько дней таскаясь за Машей хвостом. Надо же молодых супругов хоть на ночь одних оставить!

Но Маша проявила упорство, и Оскар ее решительно поддержал. По приезде друзья тут же запихнули меня в гостиную. Оскар помчался на кухню заваривать чай, а Маша взялась за меня всерьез.

— Ладно, Полька, Сашу возвращать ты, как понимаю, не хочешь. — выпрямившись во весь свой немалый рост, строго сказала она. — Знаешь, а может, ты и права. Я сама не представляю, что решила бы, если бы так поступил Оскар. Может, и не простила бы. Но это не значит, что ты должна ставить на себе крест!

От удивления я аж вздрогнула:

— А при чем тут… крест?

— Ну, ты, похоже, решила, что твоя жизнь окончена. Ну хочешь, зеркало принесу? Волосы потускневшие, морда от постоянных слез распухшая. Ты лучше скажи, тебе что, после ухода Саши жить не на что? На паперть с дочкой пойдешь?

— Маша, окстись, — я замахала на подругу рукой. — Я и сама неплохо зарабатываю. И потом, уверена, дочке Саша точно будет помогать, что бы его стерва не говорила. Хотя… Мне от него ничего не надо!

— И правда, не надо. — спокойно согласилась Маша. — Уверена, ты в своем салоне получаешь больше, чем он в своей хреновой фирмочке. Мужик, называется!

— А что, Оскар в полиции больше зарабатывает? — по привычке вступилась я за мужа.

— Ты Оскара с твоим кобелем не равняй! — на сей раз Маша разозлилась всерьез. — Он каждый день жизнью рискует! Он за идею работает! А твой — какие-то свечки продает, и даже своего магазинчика нет до сих пор. Ты сама все время на жизнь себе и дочке зарабатывала. а от него — только проблемы. Еще и жрет много, я думаю.

Я невольно фыркнула. Маша довольно кивнула головой.

— Ну вот, уверена, скоро ты вздохнешь с облегчением. Нахлебник с возу — бабе легче. Я, кстати, все время удивлялась — что ты в нем нашла? Невзрачный, прости Господи, ни кожи, ни рожи, ни денег настоящих… Но ты же не видела ничего! А теперь вот оказалось, что еще и бл…ун!

Но я снова загрустила, и Маша усилила атаку:

— Поля, давай так: сегодня ты еще плачешь, а завтра успокаиваешься, идешь в парикмахерскую, делаешь приличный маникюр, цепляешь на лицо улыбку и…

— И идешь домой. — грустно закончила я.

— Ничего подобного! — с торжеством выдала Маша. — Мы хотим тебя с одни потрясающим мужиком познакомить! Рост — почти как у Оскара, внешность Джеймс Бонда, прикид, джип — все как у настоящего мужика!

— Почему «как»? — насторожилась я. — А на самом деле — маменькин сыночек?

— Да ну тебя, слишком долго со своим хлюпиком возилась. — отмахнулась Маша. — Стала бы я тебя с сыночком знакомить! Нет, это стоящий кадр. Ты, главное, себя в порядок приведи, нечего убитую горем вдову изображать.

Оскар принес чай, я быстро выпила еще дымящийся напиток и заказала такси. На прощание Маша надавала кучу советов по немедленному улучшению моей внешности, я пообещала все выполнить в точности, а покинула гостеприимную квартиру лучших друзей. Дома все было тихо. Мама не ложилась спать, дожидаясь меня, зато Маруська уже спала. Я пожелала маме спокойной ночи, приняла душ и пошла в спальню. Разделась, легла и задумалась: так ли уж неправа Маша? Ведь несколько последних лет я провела как в тумане, не видя никого и ничего, кроме Саши. Правда, между делом я нашла нескольких убийц… Но это, наверное, не считается.

Перед глазами поплыли картинки: вот в убийстве банкира обвинили… Сашу. А мне пытались приписать пособничество или укрывательство. Но я ни на минуту не усомнилась в невиновности любимого. И ведь мы выиграли, хотя были моменты, когда мне казалось это невозможным! Мы выигрывали всегда и везде, потому что мы были вместе. Больше того — мне всегда казалось, что мы — две половинки одного целого. Но вот теперь выяснилось — это я его половинка, а он… Интересно, теперь бы он не кинулся меня защищать от убийц и маньяков?

Ладно, исправить все равно ничего нельзя, надо попытаться его забыть. Завтра же займусь своим внешним видом, а пока, чтобы успокоиться, подумаю о чем-то другом. О чем же? Мысли путались, хотя спать вовсе не хотелось. Сегодня мы прочитали протокол допроса Тамары Котиной. Что там было такое, что слегка резануло глаз? Какое-то упоминание… о чем?

Я дотянулась рукой до ночника, включила его и, таращаясь на розовый тусклый огонек, принялась медитировать. Ага, вспомнила: какое-то упоминание о том, что у Семибаева состоялась незапланированная встреча. Как же это звучало? «Из-за незапланированной встречи Тагил приехал домой немного позже, чем обещал, и мы чуть не опоздали к открытию.» К открытию нового вернисажа Семибаев с Тамарой все же успели, но вот что же это была за встреча? Может быть, Оскар знает? Интересно, который час? Я прищурилась и, сильно напрягая глаза, разглядела, куда показывают стрелки настенных часов — если зрение меня не подводило, наступил Час быка: четыре часа ночи, или уже утра — даже и не знаю, как сказать. Звонить Оскару было поздновато, или рановато, поэтому я решила не мучить друзей, а вместо этого поспать хотя бы пару часов.

Проснулась я около полудня от громких криков Маруськи. В испуге вылетев в гостиную, я обнаружила ревущую белугой дочку и сердитую маму. Оказалось, девочка, невзирая на строгие запреты, как-то умудрилась вскарабкаться на подоконник, чтобы наконец ощупать большой колючий кактус, который как раз этой осенью почему-то вздумал расцвести. И я, им моя мамочка не раз запрещали Маруське даже приближаться к колючему растению, но сегодня мамочка отвлеклась, и Маруська добралась до кактуса. Теперь и кактус в разбитом горшке, и дочка с ушибленным затылком валялись на полу, и реву малышки могла бы позавидовать любая пожарная сирена.

— Поля, может, «Скорую» вызовем? — в тревоге спрашивала мама. — Вдруг у нее сотрясение?

— Вряд ли, — с сомнением протянула я. — Было бы что-то серьезное. Она бы не так ревела. Ты же знаешь — если что-то сильно болит, она кричит, а не плачет. Скорее, просто испугалась.

— Но она никак не успокаивается!

Я осторожно подняла ребенка с пола, обняла и начала гладить по головке, утешая. В ответ Маруся, не переставая реветь, протянула мне обе ладошки — на каждой красовалось по большой кактусиной колючке.

— Вот почему она так плачет! — обрадовалась я разгадке.

Мама отыскала медицинский пинцет, и мы совместными усилиями вытащили из извивающегося ребенка обе колючки. Вскоре рев затих, и еще через полчаса Маруська весело лопотала что-то на своем языке, играя с погремушкой. А я вновь вспомнила о загадочной незапланированной встрече Семибаева и пошла звонить Маше. Выслушав меня, подруга сказала:

— Я тоже сегодня прочитала протокол. Допрос вел не Оскар, он же не может все успеть сразу. Поэтому, насколько я поняла, никто о той встрече Котину не расспрашивал. Слушай, а зачем нам Оскар, раз я тоже будущий следователь, и как раз практику прохожу? Давай я сама проведу ее допрос, а тебя возьму за компанию.

Я согласилась, и мы договорились созвониться сразу же, как Маша назначит встречу Тамаре Котиной. Маша перезвонила через час, и велела мне немедленно выходить из дома — она едет на беседу с Тамарой на служебной машине, и захватит меня под дороге. Я быстро оделась и выбежала наружу. Через несколько минут подъехала Маша, а еще через четверть часа мы уже звонили в домофон нового четырехэтажного кирпичного дома с панорамными окнами и огромными прямоугольными балконами. Вокруг стояли невыносимо прекрасная бело-желтая березовая роща.

— Хорошо живут люди! — вздохнула Маша.

— Это ты про кого? — подивилась я. — Про Тамару Котину? Так ее хорошая жизнь, похоже, как раз закончилась. Разве Семибаев пришел в себя?

— Не пришел. — вздохнула Маша. — И прогнозы врачей неутешительные. Ты думаешь, это ему принадлежит все великолепие вокруг?

— Ну, не все, березовая роща и пруд вряд ли его собственность, но вот квартира в этом доме наверняка.

В этом момент из домофона раздался женский голос:

— Вы кто?

— Следователь! — строго произнесла Маша.

— Проходите.

В замке что-то щелкнуло, раздалась мелодичная трель, я дернула за металлический поручень, и дверь приветливо распахнулась. Мы вошли в подъезд, дошли до огромного лифта, размерами смахивающего на грузовой, и нажали кнопку вызова. Передняя панель тут же отъехала в сторону, как будто лифт с нетерпением нас ожидал и вот наконец дождался. Доехав до четвертого этажа, мы вышли на залитую неярким осенним солнцем просторную площадку и, как по команде, посмотрели наверх.

— Надо же, стеклянная крыша! — с восхищением выдохнула Маша. — Совсем как в московском ГУМе!

— А если ливень ее пробьет? — усомнилась я.

— Ну ты даешь, что, в ГУМе, да и в нашем Аквапарке часто крышу дождем пробивает?

— А чердак где?

— Зачем тебе чердак? Белье развешивать?

Наш спор прервала появившаяся на площадке молодая темноволосая женщина в строгом бежевом брючном костюме. На первый взгляд мне показалось, что ей давно за тридцать, хотя я знала, что Тамаре всего двадцать три. Девушка с удивлением уставилась на одетую в коротенькую джинсовую юбчонку и длиннющие сапоги-ботфорты Машу.

— Девушки, это вы следователи?

Маша жестом фокусника извлекла из накладного кармана юбки удостоверение. Помахала им перед собственным носом и тут же спрятала. Затем развернулась к женщине:

— Госпожа Котина? Вы разрешите нам войти?

Женщина молча кивнула на распахнутую дверь квартиры. Мы с Машей прошли первыми, хозяйка закрыла за нами дверь. Оказавшись в коридоре, я опять принялась пялиться по сторонам. Помещение, в котором мы оказались, больше напоминало небольшой стадион, по-крайней мере, в мини-футбол здесь точно можно было сыграть. Причем пол в холле был выложен мраморной плиткой, скользкой настолько, что вполне можно было играть и в хоккей. Под недоумевающим взглядом хозяйки я пошаркала по полу ногой, затем сняла коротенькое пальтишко и повертела головой: куда бы его пристроить? Хозяйка все так же молча слегка толкнула рукой большое настенное зеркало, он отъехало в сторону, обнажив внутренности встроенного шкафа. Пальто я благополучно повесила, Маша легким движением скинула тоненькую жилетку, повесила ее на руку и по-прежнему официально обратилась к хозяйке:

— Госпожа Котина, где бы нам с вами поговорить?

Женшина повернулась и прошла на кухню, размерами соперничающую с прихожей. Но падающее в окно солнце осветило распухшее от рыданий лицо хозяйки, и разглядывать роскошную мебель мне уже не захотелось. Я села в кожаное кресло и неожиданно для себя выпалила:

— Тамара, мы, как женщины, очень вам сочувствуем. Тагилу стало легче?

Хозяйка вздрогнула, и вновь с недоумением взглянула на меня, но все же ответила:

— Нет, все по-прежнему…

— Это ваша квартира? — некстати полюбопытствовала Маша.

— Нет, его. — голос женщины звучал безжизненно. — Тут все его. У меня ничего нет. И если Семену надоест платить за больницу, Тагил окажется на улице, на помойке.

— Семен — это его компаньон, господин Семанович? — уточнила Маша.

— Да. Он пока не теряет надежды вытащить Тагила, поэтому платит. Станет ли он платить, если поймет, что надежды никакой?

— А почему вы так считаете? — не выдержала я. — Почему вы не верите, что Тагил придет в себя? Как же так получается — деловой партнер верит, а вы, его любимая женщина — нет?

— Я по образованию медсестра. — пояснила Котина. — До последнего времени работала в больнице, в реанимации, там и с Тагилом познакомилась — он после сердечного приступа туда попал. у меня полно знакомых врачей. Я советовалась с ними — они считают, что Тагил лишь временно пришел в себя. Его состояние будет понемногу ухудшаться, и через полгода, максимум через год все жизненно важные системы тихо откажут.

Возразить на это было нечего, хотя все в моей душе протестовало: ну нельзя же заживо человека хоронить! Мы немного помолчали, затем Маша спросила:

— Тамара, как вы считаете, что на самом деле с Тагилом произошло?

— Не знаю. Может, порчу на него навели? У него с женой скверные отношения были. Он собирался развестись, и уже перевел весь бизнес на подставных лиц, чтобы по суду не делиться. Что вы так на меня смотрите? Он считал, что этот бизнес — его, только его! Он его с юности создавал, ночами не спал, все работал! А жена жила в свое удовольствие, все свободное время по салонам красоты проводила — и теперь что, позволить ей все разрушить, все отнять?