Месть Медеи

Разумеется, советская медицина не могла пройти мимо такого замечательного обезболивающего средства. Это ведь как здорово — раненый солдат не чувствует боли и не уходит с поля боя, пока этот самый бой не закончен. Даже с оторванной левой рукой он продолжает воевать, правой рукой заряжая винтовку, и носом нажимая на курок. И в конце 80-х годов перед лабораторий профессора Эйнгарта была поставлена задача — в самый короткий срок создать из тетрадоксина принципиально новый аналгетик. Сильнейшый яд был выдан медикам и записан в журнал строгой отчетности, белые подопытные мыши готовы к самым жестоким опытам…

Но дело не пошло. Дозы яда все уменьшали, но мышки реагировали одинаково: они переставали двигаться, дышать, и через короткое впадали в кому, из которой уже не выходили. Одну мышь из научного любопытства решили не хоронить. Через две недели некоторые двигательные рефлексы к ней вернулись, она могла ползать по клетке, но выходить наружу не решалась. Самое печальное, что мышка разучилась самостоятельно кушать, теперь ее приходилось отпаивать через пипетку молоком. А еще через неделю, несмотря на все усилия медиков, мышь тихо скончалась. Наконец, профессор с огорчением констатировал: тетрадоксином можно запросто травить людей, вгоняя их в кому, но лечить их не получится.

После этого заключения тему тихо прикрыли, а тетрадоксин велели отправить до дальнейших распоряжений на дальний склад. И лишь пара сотрудников профессора не подчинились вынесенному вердикту. Две молодые женщины и один мужчина средних лет решили продолжить опыты на свой страх и риск. Профессор не возражал — дело молодое, он и сам в юности страдал от непомерного научного любопытства. Так что пусть ребята работают — вреда не будет, а там, глядишь, и изобретут что-то новое. Через некоторое время он забыл и думать о новом провале эксперимента, тем более, перед лабораторией ставили все новые и новые задачи.

Занятый исключительно наукой, профессор не замечал, что творится под самым его носом в лаборатории, тем более не следил за личной жизнью ее сотрудников. Развал Союза тоже не произвел на него сильного впечатления — власть меняется, наука остается. И его как молотом оглушило известие о том, что на лабораторию больше не выделяется средств, а здание продается с молотка. После этого сообщения пожилой профессор с микроинсультом попал в больницу. Его часто навещали сотрудники, но их рассказы только ухудшали здоровье Льва Соломоновича.

Оказалось, развал Союза погубил не только научную лабораторию, но и личную жизнь многих ее сотрудников. Пары со стажем расходились, дети лаборантов разъехались по миру, оставив тосковать престарелых родителей. Одна из научных сотрудников, занимавшаяся тетрадоксином, умерла от непонятной болезни, от другой, самой талантливой ученицы профессора, восточной красавицы Тамилы Ивановой ушел муж, оставив ее с грудным ребенком на руках. Профессор чуть не плакал, слушая эти рассказы. А судьба талантливой Тамилы, недавно защитившей кандидатскую диссертацию, и теперь оставшейся не только без работы, но и без мужской поддержки, и голодающей вместе с ребенком, потрясла его до глубины души. Едва выписавшись из больницы, он предложил Тамиле переехать вместе с ребенком к нему на квартиру. Как он объяснил, вместе им будет легче отражать удары судьбы.

Тамила переехала жить к профессору Эйнгарту, но и его небольшие сбережения стремительно таяли, а крошечной пенсии едва хватало на оплату квартиры. Вскоре молодой женщине пришлось выходить на работу. Профессор не знал, куда она устроилась, но уходила она рано утром, а возвращалась, когда на улице темнело. Лев Соломонович же взял на себя роль няни, нянча ее ребенка. Однажды Тамила пришла домой такой сияющей, словно выиграла в лотерею миллион долларов:

— Вы слышали? Мой-то муженек бывший приказал долго жить!

Старый профессор не мог разделить ее радость, он привык по-другому относиться к человеческой жизни, но и осудить брошенную женщину у него не хватило духа. Чтобы сделать ей приятное, он даже согласился пойти вместе с ней на похороны бывшего мужа.

Хоронили его на крупном кладбище, народу собралось много, рядом с гробом плакала молодая полная блондинка. Тамила молча стояла чуть поодаль от толпы, ее темные восточные глаза лихорадочно блестели. Профессор, достававший ей лишь до подбородка, галантно поддерживал ее под локоток. Дело было ранней весной, снег еще не растаял, и профессор сильно промерз, стоя на продувном ветру с непокрытой головой. Поэтому он хотел было уйти с похорон чуть пораньше, не дожидаясь, пока крышку гроба заколотят гвоздями. Он заикнулся было об этом своей спутнице, но она крепко вцепилась ему в руку и так умоляюще поглядела своими огромными, вмиг увлажнившимися глазищами, что он дрогнул, и продолжал тихо мерзнуть, надеясь, что следующие похороны, на который он попадет, не станут его собственными.

Наконец, на гроб опустили крышку, гробовщик занес было молоток… и вдруг крышка дрогнула, как будто ее толкнули изнутри. Гробовщик так и замер с занесенным молотком. Профессор невольно покосился на Тамилу: молодая женщина сильно побледнела, но глаза ее светились, как у кошки. Крышка гроба еще раз дернулась, и все затихло. Полная блондинка бросилась к гробу и, истошно что-то выкрикивая, попыталась отодрать тяжелую крышку. Двое мужиков уцепились за ее руки и попыталась оттащить от гроба, но блондинка не сдавалась. С невесть откуда взявшейся силой женщина вырвалась из рук здоровых мужиков и, изловчившись, все же сбросила крышку. И тут же судорожно заорала, отскочив от гроба.

Толпа бросилась посмотреть, что произошло, и только профессор с Тамилой остались на своих местах. Эйнгард невольно снова посмотрел на Тамилу, удивляясь: почему женщина не проявляет столь естественного в данных обстоятельствах любопытства? Но она стояла, как изваяние, а губы ее кривила странная усмешка. Профессор вздрогнул не то от страха, не то от холода, его начала бить крупная дрожь. Почувствовав это, Тамила сама повернулась к спутнику и тихо предложила:

— Ну что, уйдем отсюда?

Эйнгард торопливо закивал головой. Они быстро вышли за ограду кладбища, но, прежде чем затворить за собой ворота, профессор, не выдержав, обернулся. Толпа возле гроба продолжала метаться, крики блондинки не затихали, а где-то вдалеке уже выла сирена «Скорой».

— Что происходит? — обескураженный профессор повернулся к невозмутимой Тамиле.

— Ничего особенного. Просто его девка обнаружила, что он еще жив.

— Кто жив?

— Мой бывший муженек.

Профессор невольно попытался высвободить свой локоть из руки Тамилы, но она лишь крепче сжала пальцы.

— Лев Соломонович, не волнуйтесь вы так, вам это вредно. Мой бывший муж меня предал. Я пожертвовала своей научной карьерой, родила ему ребенка. А когда все вокруг стало рушиться, и я осталась без работы, он меня бросил! Вы сами видели — я живу у вас почти три месяца, и за это время он ни разу не поинтересовался — что со мной, что с его ребенком, живы ли мы еще, или уже померли от голода. Во мне течет восточная кровь, и я не могу не отомстить.

— Ты использовала тетрадоксин? — с ужасом спросил профессор.

— Да. Этот гад выжил, ему просто повезло — он очнулся раньше, чем гроб закопали в землю. Но моя месть удалась. Он забудет все, что с ним раньше было, превратится в грудного младенца, его новая пассия будет поить его с ложечки и менять ему подгузники. На самом деле, смерть — это не худшее, что с ним могло случится. Пусть живет.

Вернувшись домой, профессор почувствовал сильный озноб. Тамила измерила ему температуру — она уже зашкаливала за сорок градусов. Срочно вызвали врача, тот, в свою очередь, вызвал «Скорую», и старика отвезли в больницу. Очухался он примерно через неделю, но на скорой выписке не настаивал. Ему было страшно оказаться со своей бывшей ученицей в одной квартире. Тамила приносила ему в больницу фрукты и соки, но профессор боялся к ним прикоснуться, и все продукты оказывались в мусорнике. Его бывшие сотрудники, изредка навещая старика, передавали ему последние новости. Бывший муж Тамилы, Сергей Иванов, действительно оказался живым и практически здоровым. Вот только память и здравый рассудок к нему так и не вернулись. Он почти не мог ходить, только ползал на четвереньках и дико рычал. Не мог жевать твердую пищу, и новой жене приходилось варить ему кашки, как для младенцев. Врачи не могли поставить диагноз, и только успокаивали родственников: может быть, память и все остальные способности и навыки когда-нибудь вернуться сами.

Слушая эти рассказы, профессор покрывался холодным потом. В отчаянии он решил, что, выздоровев, ни за что не вернется домой, лучше попросится жить к кому-то из своих учеников. Но через три недели его добровольного заточения в больнице Тамила пришла к нему в отделение вместе с ребенком.

— Лев Соломонович, мы пришли проститься. Вы меня очень поддержали в тяжелое для меня время, и этого я никогда не забуду. Но теперь все утряслось, я нашла хорошую работу, уже договорилась о съеме квартиры, и сегодня переезжаю. Не понимайте лихом.

С легким сердцем профессор благословил Тамилу на переезд. После этого и его здоровье резко пошло на поправку, и вскоре он вернулся домой. Про бывшую лаборантку он больше ничего не слышал. А к Сергею Иванову здравый смысл так и не вернулся. По слухам, безутешная полувдова в конце концов сдала его в какой-то пансионат для инвалидов.

Мы с Машей и Оскаром молча выслушали невероятный рассказ профессора. Затем Оскар, откашлявшись, достал из портфеля бланк протокола.

— Лев Соломонович, давайте-ка мы запишем ваш рассказ для истории. Итак, вашу сотрудницу звали…

В этот момент из коридора донеслось громкое треньканье.

— К вам гости? — мигом насторожился Оскар.

— Да нет, телефон так звонит. Я к старости слегка оглох, не обессудьте…

Профессор легкой походкой выкатился в коридор. Мы слышали, как он громко вскрикнул:

— Ой, я тебя и не узнал!

Затем наступила тишина. Через пару минут, когда обеспокоенный Оскар уже вскочил на ноги, снова раздался приглушенный голос профессора:

— Да-да, я все понимаю… Конечно, не беспокойся.

Через полминуты старик вернулся к нам. Он выглядел каким-то растерянным и куда более старым, чем еще пять минут назад, каким-то сгорбленным и немощным. Молодящий его блеск в глазах тоже потух.

— С вам все в порядке? — поинтересовалась Маша.

— Да-да, деточка, все хорошо. — как-то рассеянно отозвался профессор. — Так о чем вы, молодые люди, хотели меня спросить?

— Нам нужны официальные данные для протокола. — вежливо пояснил Оскар. — Во-первых, все, что вы знаете про Тамилу…

— Хорошая девочка, талантливая… — отозвался профессор. — То есть, она такой была, пока она не стала убийцей.

— Какого она года рождения?

— Не помню… — угасшим голосом ответил Лев Соломонович.

— В каким году родился ее ребенок? Какого он пола?

— Не помню… — эхом откликнулся профессор. — Ох, деточки, память меня подводит…

— Лев Соломонович, кто вам сейчас звонил? — не выдержала я.

— Что? — слегка вздрогнул профессор. — А, одна моя знакомая.

— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, хоть что-нибудь. — настойчиво произнес Оскар. — В каком году развалилась ваша лаборатория? Это вы навряд ли могли забыть.

— Навряд ли… Но вот забыл. — профессор избегал смотреть нам в глаза.

— А у вас сохранилась трудовая книжка, или еще какие-нибудь документы? — не унимался Оскар.

— Ох, ну что вы, сами знаете, все пришлось в архив сдать, чтобы пенсионное удостоверение получить. — слегка оживился профессор.

— Ну хорошо. — терпению Оскара я просто завидовала. — У Тамилы родился мальчик или девочка? Как звали ребенка?

— Кажется, мальчик. — без должной уверенности в голосе ответил Эйнгард. — Кажется, звали Иваном…

— Понятно. И, разумеется, вы за все эти годы ничего не слышали о Тамиле Ивановой?

— Да-да, именно та. — обрадовано закивал профессор.

— Лев Соломонович. — я опять не смогла сдержаться. — Это ведь она вам сейчас звонила, Тамила?

Профессор молча смотрел в пол.

— Поймите, она очень опасна. Она убила с помощью тетрадоксина еще несколько человек. Неужели вы хотите, чтобы она продолжала убивать?

Эйнгард молча покачал головой.

— Тогда не молчите! И потом, почему вы так уверены, что она не отравит и вас?

Профессор наконец поднял на меня глаза:

— Деточка, я так или иначе скоро умру. У меня неоперабельная опухоль, врачи удивляются тому, что я еще жив. Мне уже поздно бояться…

— А других, кого убьет ваша ученица, вам не жаль?

— Значит, такова их судьба. — задумчиво протянул профессор. — Но я не думаю, что она продолжит убивать. Молодые люди, простите, но больше я вам ничего не скажу.

Мы долго молча сидели в машине Оскара. Первой не выдержала я:

— Ты установишь за домом профессора наблюдение?

— Зачем?

— Тамила должна сюда прийти, что убить свидетеля.

— А если она не собирается его убивать?

— Ты считаешь, она его пожалеет?

— К сожалению, для наружного наблюдения за домом профессора у меня нет людей. — подвел итог спору Оскар. — Тем более, неизвестно, придет ли Тамила убивать профессора, и когда она соберется это сделать. Так что в любом случае, старик сам выбрал свою судьбу.

— Ладно, но неужели следствие без профессора не в силах выяснить место жительство Тамилы Ивановой?

— Прежде чем ехать сюда, мы по своей базе данных проверили и город, и все пригороды. — спокойно пояснил Оскар. — Никакой Тамилы Ивановой среди наших жителей не числится.

Глава 7

Дома у Маши мы просмотрели оперативную видеосъемку с похорон Тагила Семибаева. Никого из собравшихся в крематории людей я, разумеется, не знала, и поэтому Оскар пояснял, кого запечатлела камера:

— Вот эти завернутые во черные ткани женщины и суровые мачо — многочисленная родня, всей компанией прибыли откуда-то из Абхазии специально на похороны. Вот его вдова, а вот эти две нарядные дамы — ее подруги.

Дамы и в самом деле выглядели так, словно пришли на показ модной одежды. Одна красовалась в маленьком черном платьице чуть повыше колен, поверх которого была кокетливо накинута белах меховая горжетка. На другой был строгий черный шерстяной костюм, зато многочисленных украшений на шее и руках было столько, что дама слегка напоминала новогоднюю елку. Да и сама вдова в элегантном трикотажном темно-фиолетовом миди-платье держалась с поистине королевским достоинством, временами сдержано улыбалась подругам уголками губ, и вовсе не выглядела убитой горем.

Тем временем камера переключилась на невысокого толстяка с большой плешью в полголовы. Толстяк, в отличие от элегантной вдовы, сильно нервничал, опасливо оглядывался по сторонам и ежеминутно утирал дрожащей рукой выступающий на лысине пот.

— Это Семен Семанович, компаньон Семибаева, пока наш главный подозреваемый. — пояснил Оскар. — Смотри, как нервничает!

Камера вновь проплыла мимо группы родственников покойного и остановилась настоящей чуть в стороне от них высокой фигуре женщины, одетой в длинную темную юбку и серую кофту. Ее голова была повязана черным платком так, что разглядеть лицо было почти невозможно. Платок полностью закрывал брови и часть подбородка, оставляя открытым лишь середину лица. Невозможно было определить даже то, мужчина или женщина перед нами. Я вопросительно посмотрела на Оскара, но он нажал на «Паузу», зафиксировал изображение на экране и загадочно молчал. Маша тоже внимательно смотрела на пленку, но вопросов не задавала.

— Оскар, кто это? — не выдержала я.

— А вот эту гостью, как выяснилось, никто из собравшихся не знает. Но, поскольку она уверенно прошла внутрь и присоединилась к родне, все и решили, что это очередная скорбящая родственница. Учитывая восточные корни покойного, наличие родственницы, закутанной в платок, никого не удивило. А сама родня приняла ее за какую-то знакомую вдовы.

Оперативникам так и не удалось выяснить, общалась ли незнакомка хоть с кем-то из собравшихся. Она вошла в крематорий вместе с толпой, и тихо, по-английски удалилась в тот момент, когда труп ожил, оператор чуть не помер от ужаса и никакая съемка, разумеется, уже не велась.

— И что, нет никакой возможности узнать, кто эта женщина? — я не поверила своим ушам. — Да уж, в вашем управлении собрались редкие профессионалы!

— Не каждый день они сталкиваются с зомби. — мягко ответил Оскар. — Тут у любого профессионала крыша поедет.

Остаток вечера мы втроем провели в архиве МВД, изучая подшивки старых газет. К сожалению, мы не нашли ничего, что хоть как-то походило бы на рассказанную профессором историю. Ничего удивительного, кто бы позволил в советское или даже постсоветское время публиковать в газетах материалы про ожившие трупы? Поздно вечером, когда пожилая вахтерша уже пятый раз заглянула в библиотеку, проверить, не пьянствуем ли мы в столь поздний час, и не уничтожаем ли ценнейшие архивные документы, мы наконец закрыли последнюю пожелтевшую газету и тупо посмотрели друг на друга.

— Оскар, а как ты вообще вышел на Эйнгарда? — спросила я.

— Мне позвонила жена друга, и сказала, что еще в ранней юности слышала от матери вот эту историю. К сожалению, ее мать недавно умерла, и потому историю про зомби нам пришлось слушать в вольном пересказе. Кроме того, жена друга не запомнила ни точной даты, когда произошло воскресение трупа, ни каких-либо фамилий, кроме профессора Эйнграда. И то только потому, что ее мать часто навещала профессора, и дочка пару раз ходила вместе с ней. Старого профессора мы легко нашли по обычной телефонной книге, и перед тем, как поехать к нему, мы созвонились с профессором, узнали от него фамилию главных действующих лиц, и попытались навести справки и о них. Увы… Никого из них в нашем городе не оказалось. Вторая лаборантка, работающая с тетрадоксином, давно умерла, младший научный сотрудник Таниш эмигрировал в Штаты, и его нынешнее место жительства неизвестно. А имени и фамилии любовницы Сергея Иванова, на глазах которой произошло воскресение, профессор Эйнгард никогда не знал.

— Неужели больше не осталось свидетелей?

— Похоже, что нет. Или мы просто не можем их найти.

— А записи лабораторных журналов самой научной лаборатории, архивы?

— Все уничтожено. Здание лаборатории продали с молотка, купивший его частник основал там ткацкую фабрику. Новый владелец не стал себя утруждать, передавая научные записи в какой-либо архив. Он просто выкинул все документы на помойку.

Некоторое время я сидела молча, удрученно смотря на покрытый стопками газет огромный письменный стол. Затем вскинула голову:

— Но свидетель у нас все-таки есть! Надо допросить жену Семибаева, и потом — его любовницу, вполне вероятно, они прольют какой-то свет на происшедшее. Любовница Матвея Гарина, например, видела убийцу лично.

— Ну-ка, ну-ка, с этого момента подробнее. — сухо сказал Оскар. — Как я понимаю, ты снова ведешь самостоятельное расследование?

— Представь себе, веду! — из моих глаз брызнули слезы. — Вот только Саше ты на сей раз нажаловаться не сможешь!

— Полечка, не плачь, успокойся! — кинулась ко мне Маша. — Оскар, ты бы хоть сегодня оставил свои штучки! — напала она на мужа. Но Оскар уже и сам пожалел о своем наезде. Он виновато опустил голову, затем совсем другим тоном произнес:

— Полина, ты молодец, опросила важного свидетеля. Расскажи, пожалуйста, что тебе удалось узнать?

— А почему ты сам важного свидетеля не опросил? — я не могла вот так сразу закопать топор войны.

— Полечка, ну подумай сама — кого я могу опрашивать, если уголовное дело о смерти Матвея Гарина не возбуждено? Он умер от внезапной остановки сердца — такое бывает, его родные с диагнозом согласны, что я могу поделать?

— И что, даже сейчас, после оживления Семибаева, ты не сможет добиться эксгумации?! — не поверила я.

Оскар лишь пожал плечами: