Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016

Маленький

Осень и воздух как облик ребёнкаВесёлый и строгий и днём и ночьюОдно и то же и который не прожитДень позади тела душиИ тише и тише жизнь и то ближеТо дальше душа сама от себяИ встречается взгляд с глазами своимиИ гаснет над ними как бы чужимиСебе на лице детском и смехНад собой смеётся далёким и тёплым

Лицо

Настала пора расставанья душаОбретала черты лица и своиТеряло лицо и зияло оноРядом с душой и сияли егоОчи и лик струился с душиВ листья цветы и невидимой жизньЛика была счастливым глазамПтицы зверька как снежинка тепла

Островок

Островок и на острове в поле не скошенномЛёд как на озере и воздух как домикДля плоти с душой и в домике томНикто не живёт кроме чёрногоВорона с холода кого-то он ждётИ осень пройдёт и снова начнётсяИ ждёт не дождётся то как шорох взовьётсяОкошко то в чёрном сводящем с умаОпять тишина в капелькахльда

Ласточка

Сверкнуло и вдруг и как бы не сразу радугаЛасточкой стала потом громомДождём и голос не свой высокаяПтица услышала низкий и цветыРаспустились у неё на палимых солнцемКрылах и кто-то позвал её из цветовИ воздух на зов откликнулся свистомНевидимых крыльев с неба над нимиИ девять и три у девочки крылИ сорок в крылатом облачке радугТёплых мохнатых зверёнышей и однаждыИ не тайно не явно и как бы случайноНи мамы ни папы и ласточки прилетают

Подсолнухи

В течение ночи и вдруг в одну ночьГод кончился поздно и не скоро начнётсяИ на месте берёзовой рощи сосновыйБор и под кровом сосен берёзыКак подсолнухи в поле и от моря до моряРека и в реке гора на гореСосна и подсолнух рядом с сосноюКак луна со звездою и туман над гороюПоднимается дождик из тумана идётИ манит на тот змей и зверейСвет и на небе самом последнемНе душа и не тело и не страшно междуТелом душой на свете том

Вид на жительство

Яблоня дикая лесная раскинуласьНад земляникою и до самого моряИ с яблони ворон чёрный слетелИ голубь с небес спустился и вместеЛетели из леса и в ливнях дождяБлестели летя и терем стоялУ них на пути и тихий внутриТерема скит по лесу бродилИ ручей бороздил реку рекаКипела в волнах морских и дождиМоросили с реки на невидимых птицГолубя ворона в окошках лесногоДоброго злого скита и вратаЕго отворились и окна закрылисьИ в тереме он прошумел и умолкПод шелестом волн дверей и окон

Покой

Как просит большой у маленького пощадыКак долгий потом сначала незваныйДень как просвет между телом душойИ не сон и не явь и плоть не однаИ не вместе душа с ней и не врозьВ дне прошедшем живёт и не узнаётТело её и по следу идёт оно своемуИ не плохо ему и не хорошо с нейПод сенью следов подсвеченных днёмПоследним когда снова в первом онаИ под сердцем неся душу своюК последнему дню то медлит то вдругДелает круг над сердцем своимДетским круги один и другойИ стучится в него и висит над собойВ сердцевине кругов как огненный шарВ холодных кругах и сходит с ума

Утро

В гулком лесу утро и вдругНи ветвей ни деревьев ни трав ни полянИ стучат в небеса капли дождяИ гроза и гремят громы из лесаПосле рассвета и долгое эхоС высокого неба и второе пришествиеВ россыпях первых и девятое пламяИ когда обжигает тогда утешает сноваИ снова в громах и грозах сороковоеИ голос из грома и лик из грозыИ в одних и других пришествиях кто-тоПредшествует плоти своей и душеИ как ветер себе строит он домВ утробе лесной и полн тишинойКого-то зовёт и гонит из домаСвоего и знакомит тело с душойС безответным собой как ветви с листвойИ с полянами травы не тайно не явноИ как бы случайно и гоня облакамиГром и грозу выходит из тучВ траву и листву и торопится вдруг

Море

Сон словно явь и лицо и глазаИ не родственница душа плоти своейИ полон очей прожитый деньИ расцвёл и растаял лёд и кричалиЧайки огромные над маленьким озеромИ качались как сосны птахи и островПо озеру плыл в море и птицНа острове не было и высокие пенилисьПо теченью плывя крошечные берегаИ ни ночи ни дня в соснах и взглядЧаек в холодных громах и грозахИ по морю волны бегут и в волнахОзера круг и острова шар

Любовь

В чаще лесной облака и одноЗа другим облако ввысь и по леснымТропинкам ручьям поднялись в небесаИ восхитили гам и щебет и рыкНа небо своихтеней и возникЗверь в облаках и пел и рычалСнегу дождям как если бы самСнегами дождём стал и потомГлазами лицом тени своейИ не встретился с ней в снеге дождеИ нежность к себе и грусть и тоскаИ ужас и страсть промелькнули в глазахНе коснулись лица и проснулся опятьИ снова заснул он наявуИ любовь как вину перед собойИзведал на том свете на этомУтешение между этим и темСветом и бездна разверзлась в очахМладенца зверька и в бездну стадаТропинок ручьёв шли с облаковИ плыл небосвод мимо негоИ малыш был готов не проситьНе бояться и остался однажды одинНа один с ликом своим и полюбил

Ласка

Как бабочка ночная одна зимаДругая как бабочка дневная и маленькиеЗимы и как бы не большие дневные и ночныеНад маленькими низко облака в обличьеПтичьем и как будто хищном и не грубомИ лучи как клювы мотыльки повсюдуИ тихо и на утро снежинки ниоткуда

Ангел

Мария спит и видит сынЕё во сне своём в семьеЛица и глаз себя и матьИ тает взгляд его как теньИ облик в облачке очейПлывёт как голос в тишинеИ сонмы голосов в душеРебёнка и не ночь не деньИ только очи на лицеНи слёз ни страха ни печалиВ очах объятых голосамиИ душа за облакамиИ ни тайны и ни явиИ ни мамы и ни папыИ дыхание как ангел

Анна Гедымин

Предчувствие небес

Анна Юрьевна Гедымин родилась в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Печатается как поэт с 1979 года. Автор семи стихотворных сборников и книги детской прозы. Лауреат нескольких литературных премий – за стихи, переводы и радиопьесу. Живет в Москве.

* * *

Предчувствие тепла…Мы были так живучи,Что можем представлятьНаучный интерес.И смутно на душе.Так праведника мучит,Привыкшего к земле, –Предчувствие небес.А может мы и впрямьДиковинной породы?Иначе кто бы смог,Удачей не храним,Не зная ни любви,Ни Бога, ни свободы,Прожить изрядный векПредчувствием одним?..

* * *

Брожу по дорожкам парка,также как прежде – ты,И от этого сходстваиспытываю подобие кайфа –В стране футбольных болельщиков,наркодилеров, гопотыИ распространителей гербалайфа.А ты издалёка«Приезжай, – говоришь, – люблю,Помню, тоскуюи в настоящее время холост».Что мне ответить?Каждому кораблю –Своя засада.И хоть у тебятакой волнующий голос,Видимо, мне здесь, однойсадиться на мель,Чтобы не привыкатьни клянчить, ни суетиться.Тем более в парке (ты помнишь?)твоя индевеет ель,А рядом (ты слышишь?)твоя бесчинствует птица…

Чужой

Он был учителем пения.Он и теперь поетБравурные восточные песниМосковскими вечерами.Мы раскланиваемся.Я отдала его детямИгрушечный вертолет,Чего не одобрил сосед –Тоже приезжий, но «свой»,Из более ранних.А тот, «чужой», подметает мой дворИ старательно колет лед –За неясное будущееИ крышу над головой.И, возможно, при случаеОн меня не убьет,Но тогда –Не убил бы свой.

* * *

Пришла весна.И крошечные людиДождинки обрывают, словно груши,С еще не пробудившихся ветвей.И плачу я.И крошечные людиПоспешными горячими рукамиКидают слезы в общую корзину,Еще не зная их соленый вкус.

* * *

А домик, что мы снимали,ты знаешь – давно сгорел,Что дачной округедобавило, действительно, лоску.И загнанно смотрит бомжиха,боясь спросить папироску, –Ну чистое чудо в перьях,на которое разрешили отстрел!Лишь солнце,ныряющее в поле как в озеро,всё так же красным –Красно.А картофельных грядок нет и в помине.Новодел победил быв этой тихой благородной низине,Когда бы не церковь,построенная крепостным…

* * *

УтроЦвета солнца, дачи, салата,Располагающее к успеху.Утро,Когда молоденького солдатаВновь провожает невеста –Неизвестно на чью потеху…НеужелиМы рождались, учились в школе,Жили дальше,Временами судьбой довольны,Для того чтоб узнать:Сколько ни выкашивай поле –Из него все равноПрорастают воины…

Курильские острова

Дай бог – еще раз, без обмана,Спастись от любви, от тоски,Где впалые щеки вулкановИ сопок седые виски!Щедра океанская милость,Что держит корабль на весу…Нет, сколько бы ни приходилосьБродить по лугам и в лесу,Тонуть в затухающем небеИ облако брать на таран, –А все ж в океане виднее,Который из нас – океан.

* * *

Август. Полдень. Ёлок вереницы.Три недоразрушенных избы.Я сюда на запах медуницыПрихожу, как в детстве – по грибы.И брожу своими же следами.И робею у церковных стен:Что просить нам – траченным годамиОчевидцам бурных перемен?(Вон и туча щерится морозно,Будто бы уже закончен суд!)Славы – стыдно, пониманья – поздно,А любви не просят, только ждут.Боже, стать бы тем седьмым коленом,На котором завершится месть!..Медуница нежно пахнет тленом –Неужели горше запах есть?..

* * *

Умела прощаться, как умирать – навеки,Сжигать мосты, сжигать корабли.А еще умела заговаривать реки –Чтоб помедленнее текли.Чтоб не так мелькали под небесамиПервый вдох – и последний звук,Чтобы лодки, прядая парусами,Успевали землю принять из рук.Дождь идет. Минувшее все дороже.Разреши мне, Господи, отдохнуть,Потому что так – сгоряча – негожеНачинать свой главный, ответный путь.

Песенка

Меркнет день, тает снег,Поспешает птица,Видя издали цельСвоего пути.Вот бы мне так лететь,Чтобы возвратитьсяИ ни разу вовекГлаз не отвести!Ветер воет вокруг,Как пылинку гонитИ роняет с небес,И о землю бьет…Вот бы мне прикорнутьНа твоей ладониИ проспать всю беду –Навзничь, напролет!..

* * *

Опять тебя, папа,полночными бреднями потчую,Не думая о пробужденье,отбросив дела.Скорее всего,я была отвратительной дочерью,Но хуже другое –что больше не «есть», а «была».О господи,как с фотографии смотришь внимательно!Как жить без тебя невозможно,хоть время прошло!Нет, то, что я стала для сынапосредственной матерью,Так это, ты знаешь,наверное, хорошо.Пусть будет ко мне не привязан!И даже куражится,Когда, так сказать,опустеет осенний мой сад!Но если умру,пусть ему ни на миг не покажется,Что свет почернели в случившемся – он виноват.

Михаил Айзенберг

Стихи разных лет

Айзенберг Михаил Натанович – поэт, эссеист. Родился в 1948 г. в Москве. Работал архитектором-реставратором. Автор восьми книг стихов и четырех книг эссе. Преподавал в Школе современного искусства при РГГУ, курировал поэтическую серию клуба «Проект О.Г.И.», после – аналогичную серию «Нового издательства». Лауреат Премии Андрея Белого (2003), премий журналов «Знамя», «Стрелец», «Новый мир» (Anthologia). Живет в Москве…

Наиболее полно поэт раскрывается, когда говорит о поэзии вообще, потому что так (иногда осознанно) проговаривает вектор собственного письма. Приведём несколько цитат, вырванных из контекста книги эссе «Оправданное присутствие»:

«Поэзия говорит что-то своим движением, изменением. Это всегда существование на грани, на границе – между озарением и инерцией, между нормой и её разрушением, между жизнью языка и просто жизнью». «Стиховое слово способно выйти из области предположений, у него особая, другая природа. Оно держит в одной оболочке и номинацию, и действие. Это действующее слово – слово в определённой ситуации. Действие в оболочке слова и превращает стихи в реальное событие, вторгающееся в мир, подчиняющее его своему ритму. Всё поддаётся имитации, только событие имитировать невозможно». «Чтобы выйти в это двойное состояние, поэтическое сознание должно осуществлять себя одновременно и в языке, и в каких-то до-языковых актах, до-речевых состояниях. Стихи становятся реальностью только в превосходной степени: только превосходя наличные языковые возможности. Они и употребительны лишь в том смысле, что создаются на потребу определённому моменту речевого становления. Это движение к языку в обход языка существующего. Иначе говоря, поэтическое произведение пишется одновременно на двух языках, и его второй язык (основной) особо замечателен тем, что пока не существует». «Определяя воздействие стихов словом «потрясение», мы с невольной точностью учитываем и какое-то их прямое физическое действие. Стихи скорее танец, чем рассказ».

Чудо стихотворений Михаила Айзенберга состоит в том, что спустя некоторое после прочтения время ты припоминаешь их как собственные. Не потому, что стремишься присвоить, а потому, что сам присваиваешься ими, втягиваешься в их танцы, становишься участником событий, внутри них происходящих, встречаешься с «поэзией» на их территории.

Сергей Пекин

* * *

Слабый фосфор закатной воды.Сноп сияния до слепотыи петляющий сумрак.Обведенная черным листва.Свет беспамятства и торжестваизменяет рисунок.На закате, на сходе лучеймного в воздухе новых вещей,необжитых, зловещих.Подожди, посидим где-нибудь.Может, полную горечи грудьпонемногу расплещет.

* * *

Потянуть до вечера околесицу,а потом, с горы, и сама покатится,обращаясь к новому в небе месяцу.И теперь никто за меня не хватится,отчего неделя почти спрессована,а пустое время с утра до вечеранеумелой кисточкой нарисовано,в путевом блокноте едва помечено.Если вместе сложатся время скороеи мое дыхание терпеливое,отзовется именем то искомое,ни на что известное не делимое.Если полное имя его – отчаяние,а его уменьшительное – смирение,пусть простое тающее звучаниеза меня окончит стихотворение.

* * *

Необъяснимо тихо. Скрипит коляска.Вид пустыря, нет, городского сада.Воздух бледнеет, словно уходит краскас неба, с деревьев, с тинистого фасада.На пустыре верткие полутенитак и танцуют, мимо скользят. «Видали?Вот, – говорит, – бабочки прилетели,так никогда рано не прилетали».Ждите ответа. Здесь, как на крыше мира,каждая фраза слишком пуста, наверно,или темна слуху идущих мимо,а для сидящих слишком обыкновенна.Слишком заметны свойственные заикамдолгие паузы, слога неверный угол.И ни степенным шагом, ни бедным шикомне обмануть того, кто не так запуган.Сколько усилий, чтобы стянуть магнитомна пустыре, как в новоселье сводном,тех, кто потом станет бесплатным гидоми – наконец – поводырем бесплотным.

* * *

Человек, пройдя нежилой массив,замечает, что лес красив,что по небу ходит осенний дым,остающийся золотым.Помелькав задумчивым грибником,он в сырую упал травуи с подмятым спорит воротником,обращается к рукаву.Человек куда-то в лесу прилег,обратился в слух, превратился в куст.На нем пристроился мотылек.За ним сырой осторожный хруст.Человеку снится, что он живеткак разумный камень на дне морском,под зеленой толщей великих водбесконечный путь проходя ползком.И во сне, свой каменный ход храня,собирает тело в один комок.У него билет выходного дняв боковом кармане совсем промок.

* * *

Мелкий дождик ходит тихо,как индейский проводник.Вот крапива, вот гречиха.Кто садовник? Я грибник.Елей пасмурная хвоя,их драконья чешуя.Но не вижу ничего я.Ничего не слышу я.Только слышу – тоньше вздохаветер ходит надо мной,да шумит ольха-елохадалеко за тишиной.С неба ровно-голубого,из недальнего угладля живущего любогоизготовлена стрела.Кто успеет уклониться,лёт ее признав едва?Вот невидимая птицаи поет как тетива.

* * *

Церкви, обстроенные дворцами,стены, обросшие чешуей,встретились каменными крестцами –стали одной семьей.Так, бесконечное время празднуя,улицы спутанные, густые,сплошь покрывает загаром краснаяпыль, занесенная из пустыни.Так же несутся, сбиваясь в тучу,ласточки на закатенад Ватиканом,над Авентином.Кто их так учит –в плотном на миг застывать охвате,взмахом кружить единым?Ходит туман,накрывает горы,склоны с проборами боковыми,башенные селенья.Время движеньями круговымиучит выстраивать укрепленьев воздухе без опоры.

Погреб

Вниз по лестнице шагнутьи с жарой расстаться разом.Погреб взрослому по грудь,мне по маковку с запасом.Наверху тяжелый зной,здесь так холодно и сыро.Я остался под землей,вдруг потерянный для мира.И деревья надо мной –прямоствольны, недвижимы –сквозь труху и перегнойземляные тянут жилы.Звуки в полном столбнякеи очнуться не готовы.Здесь со мной накороткетихий обморок грунтовый.Земляная тишина.Неглубокая закладка.Сырость нежно-холодна.Горе луковое сладко.

* * *

Так ночь зарницами бледна и молния близка, что тьма кромешная видна до каждого листка.Несется свет из черных рам, а гром не говорит. Мгновенный вывешен экран, он фосфором горит.Горит, но запись не ясна, и скоропись быстра. Мысль понимает, что она не молнии сестра.Той быстроте преграды нет. И прямо, без преград в ослепший мозг заходит свет, что зрению не брат.

* * *

Заросшее травою озерцоследит за комариной пляской.День марлевой ложится на лицо,а вечер влажною повязкой.Перебеляя воздух, дождик-вязьчуть сеется из вечного запаса.И целый день, почти не шевелясь,стоит его рассеянная масса.

* * *

Ангел мой, глаза закроем.Ночь проходит сквозь ресниц,поднимает рой за роему невидимых границ.Обойти ее отважусь,тяжестью оборонясь.Отчего такая тяжесть?Где ты, ангел?Что ж ты, князь!Там, за болевым порогом,перейденная стократ,все равно стоит под током.Что ж ты, братец!Где ты, брат?

* * *

Высоко над Кара-Дагомсветел каменный плавник.Здесь по складчатым оврагамкаждый дорог золотник.А сухие травы жесткидля дневного полусна.Открывается в подшерсткезолотая белизна,входит в ткань его волокони в состав его пород.Мертвый царь в горе без оконест на золоте и пьет.

* * *

Вот она, Москва-красавица, –постоянный фейерверк.Поглядите, как бросаетсябелый низ на черный верх.Дайте нам, у нас каникулы,конфетти и серпантин.Остальное, что накликали,даже видеть не хотим.Ожидания доверчивов новостях передают.Всем привет от фейерверкщика,а от сменщика – салют.Как бы вытащить из ящикас говорящей головойне того, впередсмотрящегона тебя, как часовой –словно ты шпана советскаяили крайний инвалид.Он о том, что время детское,по-немецки говорит.Время – голову не высуни.И уходят в дальний путьдети, загнанные крысами.Им вода уже по грудь.

* * *

– Хоть я и не протягивал руки,но это время, будь оно неладно,когда сдают и не берут обратно,небрежно загибая уголки,как будто все в разменную пехотуназначены бубновому царю.Давай-давай отсюда!Ходу, ходу! –Ну и кому я это говорю,когда иду, пугая мелких птах,взлетающих на каждый шорох,по узенькой тропе в кротовьих норахна поле в фиолетовых цветах

* * *

И во сне боролся с твоим лицомобращенный ко мне упрек,что не вхож я в твой беззащитный сон,что никто его не берег.И теперь не знаю – ведь я не вхож –что светилось в лице твоем.Мимолетной молнии светлый ножза оконный вошел проем.Но в ночи, проявленной серебромулетающего огня,не будил тебя ни далекий гром,ни зарницы, белее дня.

* * *

Сон идет за человеком,изведенным в никуда,словно талая водавперемешку с темным снегом.Их когда-то сдали в хлам –всех увечных, безголосых,что на остров Валаамукатились на колесах,на подбитых костылях,на подкованных дощечках,в черных сгинули полях,потонули в черных речках.Вот и в памяти черно.На пиру у людоедовсладко хлебное вино.И живи, его отведав.

* * *

Снимок, не попавший в проявитель,сделанный рассеянным прохожим;мы не знаем что там, мы не видим,дальнюю границу не тревожим.Кто же мы – летающие вздохиили вздохов моментальный снимок?Птицы, подбирающие крохимежду сквозняков необъяснимых?Ящерица, та что на припеке,поднимает мизерное веко.Видит восходящие потоки,принимает их за человека.

* * *

Стекла нового патрульногопротирает черной ветошью,а сама из Долгопрудного,чуть подправленного ретушью.Но дитя ее пристроено,и пальто ее на вешалке.И уже на постороннегоне глядит глазами беженки.Только лестница-чудесница,не ущелье и не улица,мелкой сволочью беснуетсяи никак не перебесится.Поперек себя расшатаназлая цепкость бестелесная.И теперь без провожатогоей нельзя, она не местная.Спит одна в холодной комнате,черной ветошью замотана.Никогда ее не вспомните,не увидите. Но вот она –на ближайшем повороте вына нее глаза не подняли.Это я стихи о родине.Это если вы не поняли.

Двор

Двор сверкает антрацитом.От границы до межитемный блеск его просыпан.В землю воткнуты ножи.Скачут кони из орешин.На земле блестит слюда.Мы еще земли нарежем,раз никем не занята.Из-под пятницы суббота.Позади попятный двор.За полгода два привода.Кто не спрятался, не вор.Не один в потешных войнахизменился на глазах.Кто ты? Часом не разбойник?Или родом не казак?Ножевой бросок небрежный,нитка тонкая слюныне такой уже потешнойдожидаются войны.В темноте таится недруг,непонятен и жесток,он стоит ногами в недрахи рогами на восток.Или детство видит скверно,цепко в памяти держачто-то острое, наверно,если режет без ножа.

Два голоса

– Что у тебя с лицом?Нет на тебе лица,выглядишь беглецом.– Топкая здесь земля.Тонок ее настил.Долог ее отлив.Быть не хватает сил,жабрами шевеля.– Вот объявился тать,командир этих мест.Что ни увидит, съест.Нечего ему дать.Всех коров извели.Зверя сдали на вес.Множатся стригали,но никаких овец.– Да, но еще вдалимножатся голосавыброшенных с земли,стертых с ее лица.В камни обращены.Гонит воздушный ключзапахи нищеты.Камень еще горюч.– Время-то на износ.Времени-то в обрез.Что бы ни началось,некогда ставить крест.Выбери шаг держать,голову не клонить,жаловаться не сметь.Выбери жизнь, не смерть.Жизнь, и еще не вся.Жаловаться нельзя.

* * *

Вдруг зеленеет зрение.Вещи теряют вес.Правила ударенияв дождь повторяет лес.Кто и куда проникзазеленевшим взглядомможно узнать из книг.Книги летают рядом.

* * *

Сажа бела, сколько б ни очерняли.Чей-то червивый голос нудит: «Исчезни!Если земля, то заодно с червями».Есть, что ему ответить, да много чести.Эта земля, впитавшая столько молний,долго на нас глядела, не нагляделась –не разглядела: что за народ неполный,вроде живое, а с виду окаменелость.Так и бывает, свет не проходит в щели;есть кто живой, доподлинно неизвестно.И по ступеням вниз на огонь в пещеретихо идет за нами хранитель места.То-то родные ветры свистят как сабли,небо снижается, воздух наполнен слухом,чтобы певцы и ратники не ослабли,чтобы ночные стражи не пали духом.

Евгения Баранова

Стихотворения

Поэт, прозаик, журналист. Родилась 26 марта 1987 года. Родной город-Ялта. Произведения публиковали «Юность», «Дальний Восток», «Кольцо А», «Ликбез», «Гостиная», «Новая реальность», «Дети Ра», «Зарубежные задворки», «Лиtеrrатура», «Журнал ПОэтов», «Южное сияние», «45-параллель» и других издания. Финалист «Илья-премия» (2006); призер премии «Серебряный стрелец» (2008); призер премии «Согласование времен» (2010); дипломант премии «Лужарская Долночь» (2013); лауреат конкурса «Пятая Стихия» имени Игоря Царева (2014); призер поэтической эстафеты «Вечерние Стихи» (2015); шорт-листер конкурсов «Эмигрантская лира-2013/2014», «Эмигрантская лира-2015/2016»; финалист премии «Поэт года» (2015). Автор двух книг. Член Союза писателей Москвы, Южнорусского союза писателей, Союза писателей XXI века. Проживает в Москве.

Свёкла

Зачем это время выбрало нас?Зачем это время, а, впрочем, снегложится на бочку с рисунком «Квас»,на плотных детишек, на двор, на век.И темные тени разят плотвой,и жители спят, притаив пятак,и повар с резиновой головойтрет красную свёклу (свеклу, буряк).Свекольная кровь протекает сквозь.Так страшно дышать, тяжело уснуть.Зачем это время, в ботинке гвоздь,отсутствие света, любви, минут.Где дом с колокольцем? альпийский луг?молочные реки? кисельный мир?И жители спят, притаив испуг,в сиреневых складках своих квартир.

Ромашки

Во мне живут ромашки. Белый листпрозрачен, как движенья стрекозы,которую Набоков-гимназиствсё ловит крепдешиновым сачком.Во мне живут ромашки. Их глазанапоминают цветом мушмулу,которую успеет облизатьдворняга-дождь шершавым языком.Во мне живут ромашки (турмалин,румыны, Ромул, Рим) и ароматгорячей горки собранной земли…Неважно, что с собой не унесешь.В моей душе так много (чур-чур-чуть),почти что жарко, вроде бы простордля каждого, кто хочет заглянуть.

Ходасевичу

Где я? где я? где я? где я?Кто из этих-точно я?Диктофон, афиша, плеер,Мила, Машенька, Илья?Где та девочка-лисичка(не боли, болиголов),что вскрывала жизнь отмычкойсвежевыструганных слов,четко мерила и знала,где вершок, а где аршин?Почему-то стало малымто, что виделось большим.Затерялось в панораме,скрылось Чеховым в саду.Где же Женя, та, что к мамешла с пятеркой по труду?

1913

Мне нравится глагол «выпрастывать».Он жил во времени, когданеделю шли из Химок в Астраханьпередовые поезда.Скоромные сменялись постными.Крестьяне выбирали квас.– В Америке, ну право Господи,не то что, батенька, у нас.– Ты глянь, Егорий, там искусники…– Сережка, к гильдии гони…– А Маркс я говорю вам…– Мусенька!Как вы прелестны, мон ами!– У Елисеева собрание…– Париж несносен, entre nous.И сумерки сгорали ранние,почуяв, кажется, войну.И, поддаваясь аллегориям,грустил на столике Вольтер,что все закончится историейв четыре миллиона тел.

Старый поэт

А с жизнью что? Не вся ведь жизнь стихи.Не всё ведь строчки, смазанные клеем.Литературы жидкий парафинне согревает (да и не согреет).А с жизнью что?Не в фокусе баллад,как вспоминают родственники/дети?Вон тот ушел, того уже едят,вон тот пришел, а тот уже бессмертен.Какая смена? Пионерский бред!Шеренги слов, неологизмов насыпь.Теперь не час, а сорок слишком лету оловянного солдатика в запасе.

Полынь

ничего и нет поймилишь болотные огнипримелькались дурачьюлишь дремотный кот-ворчунукачал мою странуспи малышка не ревну…не ходи искатьвидишь снятся образабирюза и стегозаврразве плохо спать?день пройдет и год пройдеткто-то в горнице растетповзрослеет и умретв скорлупе дверейне ходи нельзя запретслушай сказку ешь омлетзасыпай скорейвсе твои тревоги отвпрочем мало ли заботкнязю по нутруэто все – полынь умаэто все – не кровь а хнаспи во сне моя странаи играй в игру

Живаго

Я знаю о боли больше, чем собиралась.И если считать светилом луну-усталость,то я понимаю, что значит стоять у цели,ее ненавидя, точнее, ее бесценя.Я знаю, что люди, как правило, переменны,что жизнь составляет лишний поток Вселенной.Никто не спасется (…делам его коемуждо) –и в этом побольше искренности, чем в дружбе.За прошлую зимуя застудила что-то.По нежным посевам замерзшая шла пехота.Взлетали, сбивали, плакали и горели –музей преполнялся эскизами Церетели.И каждая вера, лишь перед тем как сгинуть,об острые взгляды больно колола спину.И в темном окошке дымно свеча горела.Я знаю о боли, я ее не хотела.

тонкие материи

интересна не форма но мысльwatermelon арбуз ли кавунс боем взяли снега перемышльно надеюсь оставят москвуинтересна не форма но стыдптицеловом прикормленных слови горчит и горит и гранитза собой оставляет любовьанатомия тела овалстраусиные гонки зрачковили рифма которой связалвсе аксоны-дендриты в пучокили гладкая шея коняили терпкие осени дниинтересна не форма но яне умею пока объяснить

первая мировая

чем дальше война тем меньше голодной совестичто остается в глотках твоих карманов?чем дальше война тем меньше алеша машенькагриша арсентий сонечка все здоровывсе улыбаются все не болеют взрослыеперебирают в глине кусочки черепакрасные маки перестают быть краснымимертвая шхуна возобновляет парусность«Ольга Кирилловна,я заменяю ротного…– На перевязку…– Нет, не болит, но чешется…– Вы не могли бы?– Впрочем, я сам. Не стоило…»длинные тени сбрасывают кресты

Вера Кузьмина

Стихотворения

Родилась в г. Каменске-Уральском в 1975 году. Живу там же. Работаю участковым фельдшером. Очень люблю читать, в соседней библиотеке перечитала все книги.

Стихи пишу с 2011 года. Люблю лес, сад и людей – хороших. Писать начала в 2011 году. Печаталась в журналах «Наш современник», «День и Ночь», «Москва», «Наша молодежь», «Хомо Легенс», в газете «Графоман» города Вельска.

В основном – публикации не в реале, а в Интернете. Литературный псевдоним – venik.

От редактора

Когда было принято решение о публикации подборки Веры Кузьминой в этом номере журнала, я написал ей письмо с просьбой дополнить биографический текст, предваряющий подборку стихов, именно: «тем же слогом, с той же непосредственностью и ясностью взгляда на жизнь. Напишите о том, о чём не говорили в стихах. Свяжите это как-то со своим творчеством. Напишите то, что сами считаете нужным и возможным написать в прозе о себе. Как живёте, как выживаете. Без ёрничанья, без пренебрежительного тона в оценке собственной персоны. Надеюсь, это хоть как-то поможет читателю понять – откуда в ваших стихах столько из той жизни, которую большинство из нас старается не замечать». Вскоре я получил от Веры ответ, который с её согласия и публикую:

«Привет, Виталий. Вы меня здорово озадачили, если честно. Мне нечего сказать о себе кроме того, что я очень привязана к тому месту, где живу. Мой прапрадед был мастеровой и пьяница, моя прапрабабка рожала детей, пекла хлеб на продажу и рано умерла. Мой прадед был разнорабочий и пьяница, его задавила лошадь – переехала ему ногу. Перед смертью он обматерил фельдшера, потому что фельдшер был «ученая сволочь» и к тому же поляк – поэтому прадед отказался лечиться, потребовал стопку, закурил трубку и умер. Он оставил прабабку Анну Терентьевну с пятью детьми – были и еще, но умерли. Из-за детей прабабка все время была голодной. Любимого ее сына, красивого Степу, убили в первые дни войны. Второй сын, дядька Коля, за убийство попал в лагерь, строил Беломорканал, а когда пришел обратно, был лучшим литейщиком на вагранке и страшным пьяницей. Старшая дочь, Маня, жила в прислугах, прижила ребенка – девочку – от хозяина и ушла от него, когда девочка умерла. Поступила в домработницы к двум братьям-офицерам в Свердловск. В тридцать седьмом году их в одну ночь обоих забрали – тогда она, не будь дура, схватила свой паспорт и убежала домой – пешком. Потом она путалась с ворами. Средняя дочь, Татьяна, моя бабка, ухитрялась находить себе мужиков всегда, но замуж так никогда и не вышла. Младшая, Нинка, вышла замуж за эвакуированного хохла и одна из всех жила более-менее зажиточно.

Когда моя прабабка умерла, у нее остался один халат, одна юбка и два платка. И три рубля денег. Но хоронила ее вся Вороньжа – гроб несли на руках, сменяя друг друга, а до кладбища – семь километров. Я – это они. В той земле, на которой я живу – их кровь. Это очень бедная, очень плохая земля, но другой мне не надо. Не думаю, что вам было интересно это читать, Виталий. Так же неинтересно будет и другим – и еще читать про то, как я бегаю по вызовам, ухаживаю за старой мамкой, варю своему Петровичу гречневую кашу и копаюсь в огороде. Поэтому оставьте предисловие или уж не пишите вообще ничего.

С уважением к вашему делу и вам –

Веник Каменский:)»

С учётом междустрочий – это роман страниц на 400. В междустрочьях – стихи Веры Кузьминой. Горькие, но и прекрасные, как сама жизнь.

Виталий Штемпель

Доверие

Помню старый двор, соседа ДюбеляПосле третьей ходки на крыльце.«На печеньку. Чо надула губы-то?»Песни пел, срываясь на фальцет,Снова заговаривал: «Дерябни-ка.Чо, не хочешь? Ладно, бля, сиди».Допивал, хрустел зелёным яблоком,С хрипом рвал тельняшку на груди.«Верка, никому не верь, запомни-ка.Друг подставил, сука, скоморох,Сделал из шахтёра уголовника,Скажет пусть спасибо, что подох.»Снова пил и плакал: «Друг, пойми же ты.Я ж ему всегда, во всем… урод!»Дюбель помер. Я зачем-то выжила.Может, чтобы верить, хрен поймет.Жизнь – не сто пятнадцатая серия,Не щенячий визг «люблю-умру».Нитка жизни из клубка доверияТянется, мотаясь на ветру.Прав ты, Дюбель, был, когда советовал:Мол, не верь, поверишь, сбросят вниз –Только те, кто нам не фиолетовы,Режут-укорачивают жизнь.Стать родными – говорят, сокровищеВ зачерствевшей ломаной судьбе.Только беззащитной ты становишься,Семечком, пушинкой на губе.Обожглась. Обиды-то – немерено…Но молчу, стирая соль со щёк:Жизнь короче на одно доверие,Только врёшь, не кончена ещё.

За грибами

Нынче всё остыло разом,Иней на траве.Мой хороший, кареглазый,Спи в своей Москве.Я сегодня за грибами:Два ведра, мешок.Месяц роет по-кабаньи,Может, груздь нашёл.Звёзды меньше, небо шире,Месяц хочет есть.У тебя в Москве – четыре,На Урале – шесть.В одеяло бы закутать:Сон, тепло, уют.Между нами не минута,Больше ста минут.Лесовик хихикнул в спину:Вот и грузди, стой…Пробивать мне жисть-суглинокГлупой головой.Думать: вдруг не срежут ножку,На ветру дрожатьИ любимому в лукошкоПрыгать без ножа.Медвежонок точит коготь,Весь восток в огне.Как грибов-то нынче много,Говорят, к войне.Ты не думай о плохом-то,Спи, хороший мой.Зажую черняшки ломтик,Всё, пора домой.Лесовик смеется тяжко,Пробежала мышь…Я не срезана пока что.Ты меня хранишь.

Не оставь

В этом теле – минимум три души, и у каждой больше семи путей. Первой прямо в руки плывут ерши: хороша уха для её детей. Ей с работы мужа-губана ждать, греть ведёрный чайник – с вареньем пей, и горбатых ландышей-жеребят запрягать в тележку неспешных дней. На святую Пасху рядиться в шёлк, красоваться – в ушках блестит рыжьё. Если вдруг заявится серый волк – за белёной печкой лежит ружьё.

У второй – в шатре конопля и плов, а её слова – золотой шербет. За неё Иаков служить готов восемь раз по восемь пастушьихлет. Запоёт псалмы – и заплачет полк: рядовые – Сим, и Яфет, и Хам. Ей не страшен даже тамбовский волк – слушать песни ляжет к её ногам.

А у третьей – кинь, и выходит клин, вместо крыш и лавок – одни горбы. Ей в ладони плачет пяток рябин и дубок у крайней кривой избы: за живых и тех, кто уже ушёл, за Васятку – мать заспала мальца, за Степана с заворотом кишок, за Никиту – он заменил отца. Всё бы славно, если б не три по сто, а потом пивка, а потом базлать. Третьей слышать: «нету для вас местов», «убирайся», «дурочка», «не со зла»…Третьей – с детства спать на краю крутом: у дощатой стенки сопит сестра. Серый волк-волчок залезает в дом, под лунищей шкура его пестра. Это сон, а может, лихая явь: подойдет и сцапает за бочок… Ты вот эту девочку – не оставь. Ей не выжить, если придет волчок.

Старые кварталы

Ветер доносит гудочки с вокзала,Вечером стало легко и тепло.Шляются пьяницы старых кварталов,Веткой с куста заедая бухло.Сидя на лавочке, кашляя глухо,Крошки роняя с отвисшей губы,Длинную улицу тянет старухаЧерез соломинку тихой судьбы.Деньги считает: «До пензии сотня…»Смотрит, как, сотни затёртой серей,Тени завмагов, врачей, домработницТрогают ручки подъездных дверей.Смотрит, и видятся новые рамы,Клумбы, люстрический белый огонь.Тычется носом облезлая памятьТихой старухе в сухую ладонь.«Ох, потолки-то! Гляди, как в столице,Маньке б позырить, каки потолки!»…слишком высокие, чтоб удавиться,Проще дойти до Исети-реки,Вдоль по Жидовской (Жуковского, значит),Жданова (нынче Зеленая ул…)Под ноги прыгнул резиновый мячик,В тридцать четвертый годочек свернул,Сбил Розенблатов кошерное блюдо,Детски притих за цветочным горшком…В тридцать седьмом увозили отсюда,В сорок втором уходили пешком.Видится: Ленин кудрявый и русый,Галстуки, планы, колхозы, ситро…Молча хранят алкаши и бабусиСтарых кварталов живое нутро.В нас не убито – притихло и дремлетТяжкое, тёмное, злое, своё:Слишком любить эту старую землю,Слишком… почти ненавидеть её.

Бате

Перекину в прошлое тонкий мостик, чтобы думать, сравнивать, каменеть. Настоящий батя три раза в гости заявлялся к мамке… да нет – ко мне. Много было их, приходящих батек – дурачков безусых, уже в летах. Не хотела на руки – было, хватит. Научили, блин – довелось летать. Настоящий вешал пальто на гвоздик, нашу кошку-дурутрепал за хвост, а меня подбрасывал прямо в гроздья наливных, рубиновых, рыжих звёзд. На лице у бати рубцы, рябины, сам большой, здоровый-аж гнётся пол. Папка, можно, в небе сорву рябины, ярко-жёлтых слив наберу в подол? Папка, папка, глянь, пастушонок Зяма по дорожке лунной ведёт телят! Папка смотрит весело, ходит прямо. Говорит: дочурка, не смей петлять. Папка, правда, в небе не лазят буки – ну такие, в бурой ночной шерсти?

…а хмельной отец опускает руки.Отпускает.Выпустил.Упустил.В жизни будет всё – и гроши, и штуки. Жди большую рыбу, лови тунцов –но всегда отцы разжимают руки, и всегда в любимых – черты отцов.Не петляю. Проще, честней – без лонжи, в горизонт рябиновый, наливной.Помню, бать – никто никому не должен.Ник чему сползать по стене спиной.

Двухэтаженки

Жизнь гранёными стаканамиТянут воля и тюрьма,Где рассохлись деревянные,Простодырые дома.Двухэтажки-двухэтажечки,Алиментики – долги.Что ж ты, маслице, не мажессиНа ржаные пироги?Погуляй на Волге, Каме ли,Утопи в Босфоре нож,Поживи в палатах каменных –Помирать сюда придёшь,Где из кухонь тянет щавелем,Где запоров нет – на кой?Где помолятся во здравиеИ нальют за упокой,Где старуха Перелюбкина –Костыли да медный крест –На просушку рядом с юбкамиПрицепила край небес,И смеётся – вот зараза ведь,Муха подлая цеце –Потому что кареглазогоЖду, как дура, на крыльце…

Собачий посёлок

Потянет к печке в холода,В дожди – тем паче…Посёлок «Красная звезда»Зовут «Собачий».Пусть на куличках у чертей –Айда со мною,Спасёт от тысячи смертейТепло печное,Спасут картоха и кроватьВремён Хрущёва…Всё есть, чтоб жить – не выживать,Чего ещё вам?Всё есть – святые и волхвы,Соседки-крали,Обои редкой синевы –На базе брали,Щенок на улице ничей,В снегу вороны,И тихий голос у дверей:«Открой, не трону…»

Впадать и выпадать

Впаду – в проулочек Исетский,В дрова, заборы и весну,Где старики впадают в детство,А дети – в землю и страну.Мне в спину тявкнет, злобно щерясь,Приняв за барыню, Муму…Здесь весь народ впадает в ересьИ ближе к Богу потому.Не тявкай, Мумка – нас немало,Кого баюкала беда.Я не из барынь: выпадала,Не вылетала из гнезда.Я щепка, воробей в горохе,Камыш, торчащий из реки.Мне выпадать из рук эпохиВ проулки, свалки, тупики.Как мы – такие – неудобны!Впадаем – поперёк всегда.Журчит-бежит на месте ЛобномС Исети талая вода.На лавке трое пьяных кучейНестройно «Ой, мороз» поют…Прости меня, мой самый лучший,За непокой и неуют.За поперёшности вот эти,Зато, что быть со мной – не мёд…Ведь мне бы – впасть в тебя Исетью,Да только гордость не даёт…

Поговори со мной

Я всё-таки жива, и даже тычет мордуВ ладонь смешной щенок – блохастый, ну и пусть.Что держит на краю? Любовь и злая гордость,И сталкивает вниз окраинная грусть.Пусть ветер во дворе моё бельё полощет,У печки пусть лежит роман про Бовари.Не мать и не жена. Неполноценна, в общем.Бесценок. Без цены. Не купишь – так бери.Узнать бы, что за тварь распределяет ценыИ сколько стоит дым над кривенькой трубой,Подколотый мужик по прозвищу «Полено» –Он сдуру обозвал соседа «голубой»,И нежность чабреца, когда уткнешься рожей,Чтоб выплакаться всласть от слов и синяков,И дедушко Иван, вздохнувший: «Верка, дожил…Сказали – кашляй, хрыч, в дому для стариков».Неполноценны, блин. Ошмётки-заморочки.Мы – щепки, мы – заслон для гвардии в бою…Поговори со мной о первом зубе дочки,Чтоб я осталась жить на глинистом краю…

Воздушный шарик

Сегодня тыщи звёзд дрожат в небесном сите,Промерзшие насквозь, мечтают о тепле,И смотрит грустный Бог, как тихо рвутся нити,Которыми душа привязана к земле.Мне шепчет эта ночь: Губан, Володька Силос,Мосёнок, Цуккерман, Наилька, Настька-ять:Вчера снесли барак, в котором я училасьИграть и говорить, любить и умирать.Ах, нити… раз – и всё. Как выцветшие тряпки,Соломинки, зола сгоревшего куста…Давно на небеси моя лихая бабка,Унесшая «едрить», «имать» и «тра-та-та»,А с ней тюремщик-брат, ругавшийся «подскуда» –Ого, пустили в рай, вон пялится с небес.Их младшая сестра ещё жива покуда,Но помнит только хлеб – по карточкам и без.Прочитаны давно великие романы,А нынешние – блин, какая же мурня.Мои друзья ушли – жалеть не перестану,А лучшие давно, где бабка и родня.Как тонко! Рвётся как! Слегка концом ударит,Вот эта – посильней… была она крепка.Держи меня, родной. Я твой воздушный шарик,Подставивший рукам скрипучие бока.Держи меня, как мяч, щенка, лесную шишку,(Нет, все же шарик я, скрипящий и тугой) –Ведь истинный мужик внутри всегда мальчишка:Футбол, смешная лень, педали под ногой.Держи меня, боюсь! Не разжимай ладоней!Я так же вся тряслась, когда с обрыва – вниз,В тяжелую Исеть (вверху орали – тонет),Держи меня, родной… держи меня… держись.Смотри – вон там звезда от холода уснула…Ну всё, уже теплей и отступает страх,И тихо гладит Бог мои крутые скулы –Смешной воздушный шар в мальчишечьих руках…

Пугачёвская жёнка

Нынче небо разукрашено цацками,Ночь –в тулупчике с чужого плеча,И стоит у церкви девка казацкая,Жёнка чёрного сыча-Пугача.Знать, зайти да помолиться охота ей –Нечо делать, ты ж покойница, стой…Так же тявкают щенки за воротами,Как при Катьке – Катерине второй,Снег такой же… прогуляемся, Устенька?Глянь, кивнула… погутарим за жизнь?По Урицкого, по тропочке узенькой –Поскользнёшься, за меня подержись.Всё у нас, у русских баб, не по-мелкому,Не в загашничек, а по лбу рублём:Анператор обернётся Емелькою,Сальным бабником, кровавым репьём.И такого –из сердечка-то вынешь ли?Хоть и вынешь –позабыть не дадут:Двадцать дён поцаревала Устиньюшка,Двадцать лет острожный хлебушек крут.Шибко воля хороша заоконная,Там колышется вода-лебеда…Зашпыняла Софья: мол, незаконная…Русь, Устинья, незаконна тогда.Не уймётся, лает шавка кусачая,Отойдём с тобой к соседской стене…Мы ведь русские –и нам переплачивать,Мы ведь бабы –переплата вдвойне.За какую рожу? Чёрта бы лысого,Фигу с маслицем да дышло бы в рот!Переплатишь –сдачу в пазуху высыплют ,Да такую, что никто не берёт:Сороковник –за решёткой исполнился,Сорок дней –не помянул и конвой,И попроще что: в заплатах исподнее,Слёзы горькие над серой канвой,Неощипанная горлица сизая:Всё же мясо, без похлёбки каюк,И растрёпанная Харлова Лизонька,Пальцем тычущая в балку и крюк……ночь растаяла со звёздами-бусами,Унесла Устинью в чёрной горсти –Только вечно мне под чёлочкой русоюПоцелуй прощальный Устин нести…

У тубера

Свернула нынче к тубдиспансеру:Вон дворник Вася – постарел.Мороз покрыл деревья панцирем,Засыпал спины пустырей,Да Васе-то с дебилкой ИркоюВсе пофиг: живо разгребём…Три бывших зэка в окна зыркают,Дыша последним январём.Когда-то – едено да плясано,Подколото: не суйся, тварь,Полёжано в кустах под насыпью,А нынче – кашель и январь.С больничек, брат, с казённыхшконочекБез шмона пропускают в рай…«Эй, Ирка! Шляться будешь до ночи?Комки-то в кучу собирай,Как догребёшь, пойдем полечимся,Перловочкой закусим, бля…»У пищеблока две буфетчицы,Халаты запахнув, смолят.«На, Ирка, докури-побалуйся,Да нам посуду прибери…»И всё в округе просит жалости:Деревья, стены, снегири,И передачи с трёх до вечера,Часов примерно до шести…(«С чем пирожки, маманя? С печенью?Не бойсь, нетрудно отнести…»)Кефир с конфетками желейными(«Тому, Андрееву – плеврит…»)Ах, Русь моя, страна жалельная –К тем, кто убивец и убит.Пойду отсюда – запорошена,Скользя под ветками рябин……ты пожалей меня, хороший мой –И можешь даже не любить…

В Ёбург

Ну и жись пошла – ухабы да петельки,Да иголки, да колючая соль…А поехали до Ёбурга, Петенька –Прошвырнёмся да проветримся, что ль.Промелькнули два мальца с папиросами,Чей-то сложенный промерзший горбыль.Петя, чо это? Кажись, Белоносово –Третий бабкин муж отсюдова был.В сорок третьем принесли похоронную,Пожалела, хоть дубасил зазря…Вся исклёвана дурными воронамиИ сочится чем-то красным заря.По морозу бы такому – да валенки,Хорошо в них по сугробам хилять.В Златогорово – коровник разваленный,Две кафешки – «Дастархан» да «Халяль»..У хозяйки – брови-волосы белые,А глаза – косые злые ножи.Как чужих Россия нашими делает –Так своих-то превращает в чужих.Знаешь, Петь, я поглядела на ценники –Из кафе, пожалуй, сразу пойду…А в Покровке расстреляли священникаВ девятнадцатом весёлом году,Вместе с матушкой и девкой на выданье –Ведь поповна, значит, к Боженьке брысь…Сколь Покровок по России раскидано!Улиц Ленина побольше, кажись.Ёбург, Петя! Тротуары пригладили,Не найдёшь бумажки брошенной – фиг.Во Высоцкий-то – какая громадина,Только кривенький – как все, кто велик.А витрины зазывают и зыркают –Не купить ли эту куртку? На кой?…а великие, большие – все с дырками,С загогулинами, с пулей, с петлей.Заблужусь – не знаю, вира ли, майна ли,Да ещё посыпал хлопьями снег.Поцелуемся на улице Вайнера –Пусть завидует с лопатой узбек.Кину снегом, ты на людях потискаешь –Знай-ко, Ёбург, нас, таких дураков.И вернёмся мы – по тракту Сибирскому,По дороженьке солдат-варнаков…

Что лучше стихов

Едем… Ракитник, боярка с пичугами,Тоненький лёд на переднем стекле.Снежная трасса, деревня Чечулино,Крепкие руки на старом руле.Здешние трассы не давлены Джипами,Джипам до трактора – нос не дорос.Может, в такой же избёнке задрипанной,То есть, в хлеву – народился Христос.Бедность – она по-библейски приманчива,Только вот – издали, как монастырь.Вон Магдалина с красивым пацанчикомВёдра несёт и хайлает: «Упырь,Сволочь ты, Ёська! Как шлёпну сандалией!Братьев не слушашься, вечно война!»Мальчик Иосиф, гляди, не продали бы…Было уж… кровь по отцу не одна.В это Чечулино – в августе, летом бы…В сено… так бабочек тянет на свет.Как же я рада – тебе фиолетово,Что в Интернете я типа поэт.Хочешь, отдам, что тревожит и дёргает:Письма солдат и Цветаевский гвоздь,Песни бурлацкие, волглые, долгие,Воланда – видеть его довелось,Смертную Каму, решёточки чёрные,Бабкины вопли – слыхать за версту?Нет. Не отдам. Есть фиговины чёртовы –Лишь одному по плечу. По хребту.Да и ваще – если руки мужицкиеКрепко и верно лежат на руле,Дети, дрова и боярка с синицамиЛучше стихов на жестокой Земле…

Татьяна Виноградова

Стихотворения

Поэт, литературовед, критик, переводчик, редактор, график. Окончила ф-т журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова (1990) и аспирантуру филологического ф-та МГУ (1997). Кандидат филологических наук, специалист по рок-поэзии. Член СП Москвы, координатор секции поэзии Московской организации Союза литераторов РФ. Участница литературной группы «Другое полушарие». Автор восьми поэтических книг. Стихи и статьи публиковались в российской и зарубежной периодике. Стихи переведены на итальянский, болгарский и сербский языки. Родилась и живёт в Москве.

Сова Афины

(Родосская быль)

Есть мудрость света, ясная насквозь.

Но старше – мудрость тьмы

Она спала на дальней полке магазинасреди кичёвых сувениров для туристов.Она спала с открытыми глазами –глядела в никуда потухшим взоромиз-под нахмуренных и пыльных бронзовых бровей.Она во сне тихонько вспоминалагнездо, и мастера, который её создал –из бронзы, настоящей, тяжкой…Ещё – своих сестер, которым,наверно, в жизни больше повезло.Все разлетелись. Всех купили…Глаза Совы, стеклянно-голубыеи с кукольным бессмысленным зрачком,не видя, сквозь меня смотрели.Тоска сияла в этом взгляде –быть может, просто отражение моей тоски…– И сколько? (Какие странные, мультяшные гляделки…)– Эта? О, она такая старая, мадам.Я здесь почти что двадцать лет.Когда пришла сюда – она уже была.Не покупают. Старая.Пять евро, леди. Никому ведь не нужна…Я глажу бронзовые крыльяи осторожно сажаю птицу на ладонь. Тяжёлая!– Да, бронза, леди, бронза! Литьё!Всего пять евро! Потому что старая, давно стоит.…Потом она сидела на моём столе,тяжёлая, с невидящим тяжёлым взглядом.И вся в пыли! Ох…Я стала осторожно отмывать и чистить перышки.И – чудо!Под струёй воды стекляшки помутнели, словно бельма,потом – отклеились…И вдруг открылись истинные очи.Какие строгие и мудрые глаза ей скульптор дал!«Эвхаристоме, – отдалось чуть слышным шёпотом в моих ушах. –Благодарю. Когда прозреть захочешь,я попрошу Богиню за тебя».

Цикады в Афанду

Полдень в Афанду.От земли и до неба –шелестящей, звенящей стеной –стрекот цикад.Колышется, сонно трепещет завесаиз мириада цикадиных песен,и Гелиоса поцелуи жгут нимфу Родос,священнодействуя и чудотворя.И я невесомо лечу в лиловой небесной истомек серебряно-синей мозаике моря.К вечеру стена истончается,почти исчезает –и свет тишины восходит над морем.Залив бледнеет от луны.По зыбкому сиянью светлячокрыбачьей лодкичуть движется,мерцает,замер.Цикады смолкли.И молоко луны пьют древние оливы.Оливковая роща под лунойтрепещет торопливым серебром.Заросшая тропинка… куда-то…В никуда.И ни души.Лишь тёплый ветер по имени Мельтемигладит голубые кроны.Чуть слышно, как во сне, звенят цикады.Издалека доносится собачий лай.И больше – ничего.Не надописать стихи об этом.

* * *

Золотой сумрак Сан-Марко.Розовые львята Пьяцетты.Старенькие, смирные.Синий бархат гондол.В мареве лета истаивает лагуна.Цепочка японских туристов под зонтикамидисциплинированно пересекает площадь,стремясь на выставку Климта.В кафе «Флориан» тень Бродскогообращается к тени Гёте:– Вы помните то место у Данте, где Люцифер,до половины вмёрзший в ледяное озеро…– Да, жарко нынче, – ответствует Иоганн Иосифу.Официант, мессир Экклезиаст (в чёрном галстуке)ставит перед нимидве теневые чашечки ристреттос двумя порциями теневого джелато.Часы на Кампаниле бьют полдень.Толстые чайки пикируютна безответного льва Святого Марка.Венеция, вся в стёклышках Мурано,искрится.Тихо, благостно тонет,улыбаясь.

* * *

Озеро Неро.Свету без меры.Водоём.Окоём.Купола.К небу подъём.Неро-озеронебо-озеродревне-озеромеря-озероморе-озеронебыль-озероэмаль-озероВельми и зело.Озеро-езеро – не зеро.В глубине его ходит рыба-китВ берегах его тихо жизнь кипит……А по берегам-то –свалки да руины,пыль да песок,мусор, щебень, хренотень.Бездорожье.Невозможье.Такие дела…Ку-по-ла.Во-до-ём.Вдвоёмк небу пойдём?

Рецепт

Взять кошку.Прижать к себе – сонную, тёплую, старую,равнодушно-добрую.Гладить мягчайший кошачий пух.Заглядывать в непроницаемые,но всё же вопрошающиезвериные глаза.Догладить до мурлыканья.Слушать,слушать,слушать…Наконец успокоиться.

* * *

Вы заметили, что за чертой города строительные рынки часто соседствуют с кладбищами?

…Отгораживаемся ремонтами,ламинатом-паркетом-обоями,обвешиваемся вещами всяческими,мебелями-сервизами-картинами,гаджетами-автомобилями, –как грузилами, чтобы быть весомее,чтоб не закрутило, не унесло быв тот холодный туман, откуда глядит она.Чтобы только не соскользнуть туда,где под тоненьким слоем льдачёрная тень маячит-мечется,червоточина человечества.Прильнёт снизу к пограничной хрустальной хрупкости –хруп!И оттуда сюда заглядывает.…Отгораживаемся книгами,чаще чужими, реже своими –стены книг, бастионы, имя им легионы.Читаем – и пишем, читаем – и пишем,чтобы только не думать, чтобы только не слышать –вот она, вот, рядом совсем.Из-под тонкого льда – недозвезда – мерещится, таращится,кажет себя, выжидает, терпеливенькая такая.…Отгораживаемся любовями-дружбами-«лайками»,ближними-дальними,мужьями-жёнами, братьями-сестрами,всеми ими обложились основательно,чтобы глухо, как в танке, глухо-наглухо,чтоб не слышать, как она там, чёрненькая, бьётся,всё ближе, ближе подбирается.По тонкому льду – вскользь,по взгляду – всегда вкось…Пройди-пролети-затаись,не дыши, не спугниразрыв-травуво рву,не провались – ввысь.Отгораживаемся.А она – внутри.Кричим, чтоб не слышать.А она – шепчет. Рядом совсем.Держимся за воздухтонкой ниточкой дыхания –а она качается вместе с нами:вдох – выдох, вдох – выдох, вдох…Она – это ты и я.Не бойся, не бойся, не бо…

Не Бо

Предвесеннее сеется небо. На землю.Небо – небыль. Избито.Небо – не был. Ещё банальней.Небо – не бог? Уже интересно.Если не бог – то кто-г?Не богово небо логово?А чей же тогда логос над головой висит-голосит?Небо, небось, не боится себя?Небеса – не бесы…Но всё ж: не болит ли небоот того, что бога в нём нету?А небожители божатся: мол, всё это, про небо,не более, чем ложь. Не более.Бог, мол, здесь рядом живёт,вот только вышел на минуточку.– Ой, не божись, небожитель!А ты, небесный бес, в грудь себя не бей,а ты, небесный босс, не боись, не болей.Лучше небо лей на нас, вместо слёз.Рядом бог. Он плачет светом.Он пришёл к нам всем. С приветом.Сеется свет – на миллион световых лет…Господь, отключи интернет.Не можешь? – Ну да, тебя нет.Сеется свет из небесных тенет (или тенёт?).А бог свою линию гнёт:– Я вам не гнёт, не иго… СветСветСвет, СвятСвятСвят…– Господи, от таких словес у меня в голове вертиго!…Да, этот бог не<п>лох.Средь звёзд сам с собою танцует милонгу(хоть ему одиноко немного).Кричит: «Передайте Ницше – я не сдох!Только тесно мне, душно, амиго!В моей божественной голове тоже давно вертиго!»Ох, кричит-то как, бедолага.Небольшой небогатенький бог.Ну – не смог.И на птицу Рух бывает проруха.Вот ка-ак рухнет расчудесный небесный свод,да как завертится весь зодиак задом-то наперед……Что морду воротишь, архангел-мордоворот?Не понравился мой перевод с небесного – наоборот?И не затыкайте мне рот!Предвесеннее сеется не… Не бодайте меня, не бодайте!Небо дайте мне, небо дайте!Свободу небосводу!НЕБО-НАРОДУ!