След апреля стелется белой крошкой –Подсыпает еще из небесных рук.Как хозяйка – пыльной взмахнув ладошкойПодсыпает в печево белых мук.И взрастает в тесте сыром апреляЖелтоглазый первенец – птичий сын.Над губой юнца, не пройдет неделяТополиным пухом взойдут усы.Годовые кольца его дороги –Долгожданным гостем по городамОн идет расхристанный босоногий,Повзрослевший за ночь – не по годам.Над плечом зависнет тревожно птица –Чикчирикнет спичкой о небосвод……А народ вздыхает, молчит, толпитсяво все небо крестит ее полет.Не совсем весеннее
такое небо расплескалось краской!поверх ему подставленных голов,сплетались с солнцем в поцелуях страстныхсто языков.лакали воздух кислый, прелый, вешнийни капли не оставив на потом,всё прибивали шаткие скворечнижелезным лбом.и верилось весна навеки с нами,что утром, встав с постели, не уйдет,не назовет чужими именами –закроет рот……ветшало время, истончалось, блекло –сном уходило вдаль за поворот,но та же осень отражалась в стеклахиз года в год.«когда весенний придет туман…»
когда весенний придет тумани в нем нас видно с тобой не станетмы растворимся в густом туманекак сахар – /ложечка на стакан/.как заговорщики на чердаквзлетим по серым стальным ступеням,послав все нафик, к едрене фенемы перепутаемся в руках.читая связанно по губаммы мир отложим до воскресеньяи торопясь, будто не успеемко всем не встреченным поездам –мы будем ластиться горячои нежно-нежно молчать на ушко,и отдаваться весне послушнонадежно связанные лучом……как дежавю и программный сбой –по крыше черная бродит кошка…давай её назовем «Понарошку»и на чердак пригласим с собой…Покров
В утреннем тумане клочковатомВыдох выдуваешь, как пузырь.Неделимый осени остатокВпитывает, кашляя, пустырь.Воздух индевеет между бревенВ запустевшем парке у пруда.После лета мир холщов, огромен –Будто впору не был никогда.Путаются мысли в подворотнях,«снега, снега!» требует душа.Переделать все задумал плотник,в черно-белых роясь чертежах.Только мать от осени излечит,От ремня отцовского спасет –Одеяло снежное под вечерГороду под спинку подоткнет.Слово вечность
в этом холоде живы в толпе среди спинкак в считалочке детской один плюс одинчайник ставим на кухневсе меняем печали рубли и жильезачерствевшее гладим под телек бельеот бессонницы или от скукижжем холодными пальцами ласково подсвитерами колючимипальцы как ледне сердись мой хорошийпусть быстрей закипает на кухне водаи смертельно уставшие спят городапочесавшись от редких прохожихздесь от кубиков битого колкого льдахолодеет сильнее мертвеет рукалучше было б в перчаткахслово вечность писать запивая виномно когда прочитаем выходит ононепечатнымВремя вдохновения
бесшумно секунды бьются в глухие стены квартирыот боя секунд на стенах вздрагивают картиныона в этом ритме кружит /ей кажется балерина/а он говорит «дорогая, котлеты недосолила»она у окна застывает, последние па от танца –стряхнув на паркет дубовый, ей все равно убиратьсяи тихо стоит, качаясь, подобие легкого трансав ней строчка, живая строчка, уже начала прорезатьсяа он ее не тревожит, детей отправляет к мамекотлеты свои приправляя кислым сливовым ткемалии все замирает в этом покачивающемся молчаньеи, кажется, даже секунды биться потише стали…и вот – отпускает.…дом вновь наполняет время, секунды шаги чеканятприходят от мамы дети и прыгают на диванене учит уроки Леня, щебечет о чем-то Маня…внутри у нее потихоньку след от строки заживает.Сергей Ивкин
Спички для Библии Гутенберга
Ивкин Сергей Валерьевич. Поэт, критик, художник. Родился в 1979 г. Член Союза писателей России. Дипломант Первого Санкт-Петербургского фестиваля им. И.А. Бродского. Шорт-листер Литературной премии им. П.П. Бажова. Один из составителей третьего тома Антологии Современной Уральской поэзии. Живёт и работает в Екатеринбурге.
Послесловие: Геннадий Каневский«В маленькой комнате розовые вытертые обои…»
В маленькой комнате розовые вытертые обои.Мы занимались любовью там по-собачьи.Мы не любили, а занимались любовью.Любят, мне представлялось, как-то иначе.Просто хотелось любви. Я не знал, что такое.Я никогда не стоял под балконом с букетом.Мне представлялось: однажды встречаются двоеи начинается самое долгое лето.Вечные осень-зима, по весне – обостренье.Не прикасаешься, а откровенно кусаешь.Нужно всего-то от счастья упасть на колени,а не высчитывать возраст, типаж и дизайн.Эти стихи перепостят, и всё теперь можнов них написать, как соседу углём на заборе:вся моя жизнь представляется выспренной ложью,только стихи отзываются радостной болью.Шорохи, скрипы, расшатанной этажеркискорбный скелет в каноническом лунном сиянье.В маленькой комнате запах раскроется женскийи отрешённую память закрутит инь-янем.«– А ты долго был с Шер?..»
– А ты долго был с Шер?– Я не знаю никого с таким именем, кроме певицы.– Я не о женщине. Шер – этоличная неприкасаемая сущностьчетвёртого порядка,отвечающая за ментальные перестановки.– Я сейчас перекрещусь, и ты исчезнешь.– Ничего смешного.– А я ничего смешного и не сказал.Любая нечисть из моего дома выметена.– Шер скорее чисть. Чистящая.Та, которая забирает себе чужую боль.Правда, вместе с болью она высасывает и радость.Ты можешь испытывать вспышки счастья,но протягивать их разноцветными нитямичерез многие дни и недели ты не способен.Связующая радость испита.– А что происходит, когда Шер больше нет?– Живёшь. Просто живёшь. Веришь, что живёшь.«День начался с того, что в доме кончились спички…»
День начался с того, что в доме кончились спички.Все шесть зажигалок поочерёдно вынесли курящие друзья.Холодное молоко с ароматными льдинкамии деревянные мюсли.Новая дублёнка, подаренный шарф,ботинки с протектором.Очень долго я боялся любить себя.Считал, что так будет закрыта единственная валентность.Останусь внутри зеркальной бутылки Клейна.Именно там и оказался:вечный брат, защитник, душа, жилетка,любовник-заместитель…Готовый взять с улицы первую встречнуюдевочку со спичками:– Живи, только будь рядом,если не сможешь греть собой,поджигай на мне одежду.Кстати, надо купить спички.Вот я какой в зеркале!Тёплая кремовая кепочка.Выбритое овальное лицо.Пёстрая лента на плечах.Меховая оторочка.Золотистые брюкис гармошкой понизу.Всё детство носил короткие штаны.Странно быть самым высоким в семье.Глупая обида отпечаталась на всей фамилии.Ясновидящая мать, зажимающая себя,чтобы забыть, ничего не знать:– Чем я провинилась перед Тобой, Господи?Бабушка в сотый раз перебирающаяальтернативные реальности:– Почему я живу не с ним? Не с ним…Отец, вызывающий призраков на дуэльи стыдливо выходящийв общий коридор.Брат, разбивающий машиныодну за другой,чтобы разрешить себе обоснованныйповод для слёз.И я – всегда счастливый –не имеющий права показыватьсопричастность семейному горю,где у каждого вместо волос – пламя.Поэт Дмитрий Чернышёвзапаливает сигарету от щелчка пальцев.А для меня даже спичек нет.«Потому что сердце – камень…»
Потому что сердце – камень,потому что паразит,отвечать на мир стихами –это всё, что мне грозит.Обернусь, вздохну и сплюну,и вернусь к работе, ибуду видеть в жизни юмор,что ты мне ни говори.«С тех пор, как ты превратилась…»
С тех пор, как ты превратиласьв большой мыльный пузырьи прошла многоэтажками,этот мир стал настолько мелок –тонкая плёнка поверх асфальта, –что я обнаружил возле доматри больших пакета вины,не донесённых до мусорных баков.Я не хочу развязывать ихи заглядывать внутрь.Пробую угадать.От тебя никакой подсказки:я же рассказывал только свою давнюю жизнь.Происходящее параллельнотебя почти не касалось.Ну, кто в здравом уме станетпересказывать любимому человеку новостной канал?Пакеты совершенно одинаковые.На равном расстоянии от подъезда.По очереди набираю номера в телефонеи прошу прощения.Нет вины, нет вины, нет…Записная книжка пуста.Пакеты стоят. Ждут.На светофоре
Артёму Путинцеву
Женщины с голыми ногами.Мужчины с неприкрытыми лицами.Дети, застегнувшие рты.Собаки с тремя хвостами.Нет, эта с двумя. Второй торчит из пасти.Птицы, пролетающие сквозь стены домов.Вот, только что видел. Смотри, ещё одна.И тут на светофоре эта ящерица ко мне поворачиваетсяи уточняет: К банку мне спускаться по левойили, всё-таки, по правой стороне!Вполне себе симпатичная ящерица.Непонятно, зачем столько лет мы их отстреливали?Сейчас они поселились на тех же лестничных площадках.В парадных стало пахнуть лучше.Люди более церемонны, стеснительны, отводят глаза.Когда уничтожили Санкт-Петербург,ящерицы первыми додумались раскрыть социальные сетии скачать все личные фотографии с видами иинтерьерами города.Бесконечные ню и соития были бережно вырезаны.Восстановили восемьдесят процентов жилфонда.Человек иррационален.Про женщин с голыми ногами я говорил.«В пятнадцать лет мне повезло…»
В пятнадцать лет мне повезло.Меня освидетельствовала психиатрпосле пролома черепа в двух местахи убрала из моей историистраницу с диагнозом «Сумеречный эффект»:– В случае чегоможешь сослаться на травму.Компьютеров в больницах не было,все документы хранились в единственном экземпляре.В школе я видел то, чего не видели другие,и говорил вслух.Надо мной не смеялись – боялись,потому что каждое откровение имело последствия:укушенный красной змеёй ребёнокподхватывал простуду,синие пауки приносили нервное истощение.Затыкаться я не научился.Однажды застыл посреди улицы Пальмиро Тольятти,потому что прямо в воздухе зияла дыра,и там в ней, внутри, с той стороны воздухаискрила проводка.В другой раз воздух был исцарапаногромными когтями,и я не смог протиснуться между царапинами,пришлось делать крюк в четыре квартала.В моём доме в старом креслелюбит спать человек без лица.В окна (сквозь стекло и антикомариную сетку)влетают говорящие птицы.В плафоне в ванной комнате живётдальний родственник Оле-Лукойе.Бреясь по утрам, стараюсь не порезатьв зеркале жабры:у крови в горле болотный вкус.Для чего я это рассказываю?Мне нужно, чтобы вы поверили:я присутствовал при знаменитойшахматной партии Тристана Тцараи Владимира Ильича Ульянова-Ленинав Цюрихе одна тысяча девятьсотшестнадцатого года. В январе.В «Cafe Terasse».Чехословацкий поэт Любомир Фельдекневерно описал события.Не было лозунгов дадаизма.Не было тихих сентенций.Не было исторической миссии.Они не предполагали встретиться снова.Поэт передвигал чёрные фигуры.Литератор – белые.Белые начали и выиграли.Литература всегда начинает и выигрывает.А поэзия всё теряет и остаётся.«В сумерках тело становится цвета бумаги…»
в сумерках тело становится цвета бумагибиблии Гутенбергачтобы любить тебянадо отказаться от человекаждать, а не желатьизбранные местанаизусть* * *Александру Самойлову
Тэги: fantazy, trash,уральский магический реализм
Интервью с оператором поэтической кино-секты.
Kopp: Здравствуйте, Александр. Ваш последний релиз
был заблокирован. Александр: Те, кто
обладают свободной волей, могут смотреть кино
без технических или химических приспособлений…
К сожалению, данное видео было удалено
В этом разница восприятия у поколений,
живших в доцифровую эпоху
и после прихода андроидов.
Государству не всё равно,
как закодировать базовые программы
в детях…
К сожалению, данное видео было удалено
Взыскующий Господа проповедует в интернете:
«Раньше вставали перед иконой, читали псалтырь,
только потом умыться, почистить зубы.
Даже в стране идеологической пустоты
радио нам возвещало о Том, кого все любим.
Так отмечает Виталий Кальпиди:
В искусстве должно быть дно,
ниже которого не опуститься…»
–
К сожалению, данное видео было удалено
–
Вы пытаетесь перейти на несуществующую страницу.
Преодоление инерции
Помню, как, будучи знаком с ним лишь заочно, впервые увидел «в реале». Все начали поворачивать головы, улыбаться, как-то светиться изнутри – «Серёжа, Серёжа пришёл!»
Человек рисующий, человек поющий, человек, соединивший в стихах юношескую оптику, полную максимализма, но и максимализма-то какого-то необыкновенно доброго и всеохватного, как у Ганди – и напряжённое вглядывание, философское проникновение вглубь вещей. Этим вглядыванием и проникновением Сергей Ивкин делится с нами, его читателями, но – как делится? Не как человек, вещающий последние истины с кафедры, и подкрепляющий их теоретическими выкладками – на доске, мелом, непременно осыпающимся на пиджачный рукав – а как философ Древней Греции, свободно гуляющий с учениками и оппонентами по саду и обменивающийся мыслями, и спорящий, и соглашающийся – или остающийся при своём мнении. Но никогда не выбегающий из сада прочь (или – из зала, хлопнув дверью). И всё это – в городе Екатеринбурге, через стихи Ивкина становящимся неким «городом вообще», полисом, если угодно, лишь иногда, через упоминание примет и знаков раскрывающим своё инкогнито:
над городом плывут левиафанына нитях остановлены машиныслепой ребёнок ножницами шаритему пообещали элефантаона пообещала быть инфантойона пообещала среди женщинпинать ногою и лететь нагоюнад городом плывут аэростатыи овцы объедают пальцы статуйМожет быть, именно эта всеохватность, всеобщность, открытость и выделяет Ивкина в среде поэтов Уральской поэтической плеяды, к которой он, тем не менее, несомненно принадлежит и в силу человеческого и поэтического рождения, и как ученик известного уральского поэта Андрея Санникова, и как друг и собутыльник поэтов т. н. «Озёрной школы», и как брат и добрый ангел взлелеянной Евгением Туренко молодой поэтической поросли из Нижнего Тагила.
Для поэта, публикующегося и читающего свои стихи вслух достаточно часто – то есть для фигуры публичной и укоренённой в литературной жизни – особенно тягостен момент инерции и привыкания, когда поэтическая речь начинает течь плавно, по старому руслу, по прежним наработкам. И – напротив – невероятно интересен и самому поэту, и его читателям момент слома инерции, перехода к чему-то непривычному, поиск новой поэтики. Мне показалось, что новые стихи Сергея Ивкина – это как раз точка бифуркации, некое обещание совсем нового Ивкина, которого мы раньше не знали. Особенно характерны в этом смысле тексты нерифмованные, разбивающие лёд инерции, уводящие от лирической и текучей стихии в эпико-метафизическое пространство, в благую скупость изобразительных средств, в ту область, где автор, мысль и слово – три точки, через которые необходимо провести линию текста.
Геннадий Каневский[1]
Елена Ковалева
Тростниковая дудка
Родилась в гор. Вольске Саратовской обл. Окончила Саратовское худ. училище, училась в ЛВХПУ им. Мухиной. В 1991 г. переехала в Алма-Ату. После возвращения с семьей в Россию окончила художественно-графический факультет Орловского гос. университета, затем аспирантуру при кафедре философии и культурологии. К. ф. н. С 2007 г. публикуется в электронном арт-журнале «Arifis». В настоящее время преподает на философском факультете ОГУ. Член Союза писателей России, лауреат Всероссийского литературного конкурса «Хрустальный родник» (Орел, 2011), автор трех поэтических сборников.
«Каргополь, город на поле вороньем…»
Каргополь, город на поле вороньем,Долго встречает, да скоро хоронитЗеленоокое нежное лето –Где ты, мой ангел лазоревый, где ты?В светлых проемах глазниц колокольни,Не различающих мир этот дольний,В тесных углах деревянного дома,Где и солома бывала едома,В радостных возгласах чад человечьих,В хрупкой душе, что камней вековечней –В ней отразившись, просевшие стеныТоже сподобились доли нетленной:В памяти нашей свежи и сохранныВсе нанесенные временем раны.В Азии
Когда-то жили в Азии – хребетТянь-Шаня за окном как на ладони…Сквозь шторы проникал горячий свет,И не вздохнуть в прожаренном бетоне.Ни облака, лишь пики гор вдалиТуманом заволакивались синим –Курились влагой нежной, от землиЧуть отдаляясь, как мираж в пустыне.Воды немало утекло с тех пор,Как мы ушли…, нет в памяти обиды,Лишь изредка всплывают пики горИ вкрадчивые речи чингизидов.«Кроткий Орлик. Целуют ивы…»
Кроткий Орлик. Целуют ивыОтраженья свои в воде,Безответна, тиха, пугливаГладь студеной реки. НигдеБеззащитнее нет природы,Полон скорби небесный свод, –Словно нашей земли невзгодыВидит в зеркале тихих вод«Приехали. Вдохнули Петербург…»
Приехали. Вдохнули ПетербургПоглубже, захватив единым взглядомВсе, что внезапно оказалось рядом:Фасадов строй, канал и колоннадыКазанского священный полукруг.Без малого два дня – ничтожный срок,Чтоб приобщиться к роскоши столицы –Зайти в музей, на небо подивиться,Понять, что здесь всего волшебней лицаВ толпе на Невском – вот и весь итогВизита. Что на память заберем?Промозглый ветер Балтики в карманах,Фарфор в коробке, в голове престранныхВидений сор…. И вот уже с МосбанаГремящий змей летит за окоем.«Астры догорают во дворах…»
Астры догорают во дворах,Тишина на улочках старинных,Робкий ветер в зябнущих садах,Хрупкие целует сентябрины,Теребит последнюю листвуНад немым пустеющим фонтаномСо скульптурой вычурной и странной,Виденной когда-то наяву,Так давно, что явственных следовВ памяти отыщется не многоГородка того, что одинокоСпит средь серых бархатных холмов.«От Гражданки до Марсова поля…»От Гражданки до Марсова поляВ ленинградских забытых садах –Юность…август…беспечная воля…Терпкий вкус на остывших губахДо сих пор ощущаю я, словноЛишь вчера…и ладоней тепло,И листва опадает неровноНа ветру, и темнеет стеклоНалитое мерцающей влагой –По глотку драгоценный Агдам,По глотку и печаль и отвага…Пусть приют не нашли мы тогда.«Так высок этот берег, что даже Луна…»
Так высок этот берег, что даже ЛунаПотерялась внизу средь осоки,Светлым краем одним чуть касается дна –Засмотрелась на берег высокийИ заслушалась… – в чаще скучающий ПанКоротает часы со свирелью –И отзвуков в ночи расцветает тюльпан,Соловей отзывается трелью.Только Нимфа капризная к трелям глухаИ гармонии ясной не рада:«Эта музыка, может быть, и не плоха,Но грубее, чем шум водопада.»Тростниковая дудка
Если о тайне сердца молчать невозможно,То отыщи заросли тростника.(Не сомневайся, это совсем не сложно,Помни одно – рядом течет река).Крикни его стеблям и метелкам пышнымВсе, что людским доверить нельзя ушам –Травы, как люди, тоже умеют слышать,Многое помнит тихая их душа.Срежь один из стеблей и сделай свирелью(Если не сможешь, подскажет лукавый Фавн)Дунь в нее – и услышишь: в прозрачных треляхЧуть заметно мерцают твои слова.Переплавлен рассказ в переливы звуков –Можешь теперь на площадь его нести –Каждый узнает в нем радость свою и муку,Все тебе, как себе самому, простит…«В мае живешь, в октябре только пишется…»
В мае живешь, в октябре только пишется –Грустью рождается слово.В шуме листвы опадающей слышитсяТихая песня иногоКрая. Туда отправляются стаямиТени ушедшего лета.Видишь, и наши с тобою растаялиГде-то вдали силуэты.Там за рекою небесно-зеленою,Вьющейся неторопливо,Образы памяти вечно влюбленныеБродят в забвеньи счастливом –Между стволов, погрузившись в молчание,В ласку полдневного света,Слушают голос листвы и журчаниеНезатихающей Леты.«Осень… беги от нее – не беги…»
Осень… беги от нее – не беги…После дождя потемнела дорога,Птицы усталые чертят круги,Впрочем, осталось немного.Вон, уж виднеется каменный дом –Окна заплаканы и близоруки.Ждут ли тебя за накрытым столомИли забыли в разлуке?Все же спешишь, разбивая легкоСерых небес отраженья – границыСтерты, и кажется – недалекоСвет и любимые лица.«Был месяц так тонок, что страшно коснуться рукой…»
Был месяц так тонок, что страшно коснуться рукой.Пока мимо нас по мосту проносились машины,Мы видели только ладью, что плывет над рекой,Мы слышали лишь тишину и вдыхали покой,Как путники, что наконец добрались до вершины.Пора расходиться – минуты тянули ко дну.Касание губ невесомо, как крылья ночницы.Расстались, и каждый увел за собою луну:Я шла на восток, ты на север с луной повернул,И свет ее рушил над нами любые границы.Он был, как язык тополей – непонятен и прост.Огней городских расступались и меркли отрядыПред тонкой скорлупкой, идущей размеренно в рост –Сиянье ее – над землей перекинутый мост,Где наши с тобою свободно встречаются взгляды.Глаза
Я их встречала и не раз –Изображенья АнтониновИмеют тот же очерк глазИ часто лица на картинахФаюмских. В жизни – никогда.Гляжу в диковинные очи –В них, словно звездная вода,Мерцает свет античной ночи.Из Малой Азии приветИль весть с семитского Востока?Из Петры… – под коростой летТеперь не разглядеть истока.Спрошу – откуда этот взглядНездешний? Из какого мира?Улыбкой грустного СатираТы отвечаешь невпопад.Уроки каллиграфии: три стихотворения
1Смешаю тушь с томлением, с тоской,Чуть нежности… – оттенка рыбьей кровиГустой раствор и перья наготове.Ах, если бы вернуть себе покой,Колдуя над бумагой меловой,И отусердья плотно сдвинув брови.Но все напрасно – снова в каждом слове,За каждой буквой вижу образ твой:Глубокий взгляд тревожит, и ресницы –Как крылья мотыльковые легки –Невидимо касаются щеки….И вот уже летит за край страницыСтрока и знаки гибнут, как полкиАвстрийцев на полях Аустерлица.2Синяя тушь – вечер июльский поздний.Лишь проведи линию, а за неюТихий эфир звезд зажигает гроздья,Блещет луна, кроны ракит темнеют.Красная тушь – росчерков нервных пламяВслед за пером мечется по странице.Слово твое вспыхнуло между намиАлой дугой и озарило лица.Черная тушь – лезвия очерк тонкий.Знаю, что с ней лучше быть осторожной,В точку вглядись – будущего воронкаВзгляд уведет в бездну, где все возможно.3Так ровно пишешь ни о чем –Фигурный клюв роняет знаки.И невзначай твое плечоС моим смыкается – бумагиКоснется тушь вот так… – всего лишьОдно движение, легкоЕго забыть, но след не смоешь,Он въелся насмерть, глубоко –Мгновенный и непоправимый…А ты все тянешь сети строк,И вечер пролетает мимо,Как неусвоенный урок…«Размениваю чувства на слова…»
Размениваю чувства на слова,Как золото на медные монеты,Как рощу на сосновые дроваПод осень, из желанья быть согретой,Когда нагрянут ветер и мороз.Вот так, благоразумием болея,Заготовляем долго и всерьезСухие листья нежного шалфея.Готовимся к печальным временам –Пусть достиженья выльются в награды,Весомей, звонче станут имена –Чего еще на склоне жизни надо?Влюбленность – порох: вспыхнуло и нет…Надежнее чернил лиловый след.
