Помоги проекту - поделись книгой:
– Скажи мне, милый друг! – Пьер обернулся ко мне. Он улыбался, но взгляд его был серьёзен – С каких это пор ресторанные критики rubjat в квантовой физике?
– Они еще не rubjat – в ответ улыбнулся я – но скоро будут, я надеюсь.
Я знал, на что надеюсь. Знал со вчерашнего дня, когда пришло извещение, что я принят в Сорбонну. Люблю, когда жизнь моя расписана надолго: теперь на шесть ближайших лет. За прошедшие годы я скопил немного денег: хватит, чтобы не отвлекаться от учёбы и заниматься ресторанной критикой по минимуму. Не знаю, чего я достигну на этом пути, новом и неизвестном. Но я буду стремиться.
Веточка, я начал свой поход.
Багоборец
– Ну вот, вашмилость, мы и пришли, – выдохнул хожалый и, снявши картуз, утёр платком выступивший на залысом лбу пот, – Видите, о-он тот каталог, за туманом виднеется.
– Спасибо, Трофим! Ты пока раскладывайся, а я схожу посмотрю на него поближе.
И Коршунов, словно и не добирался до места полдня, скинул с плеч тяжёлый индекс и налегке, раздвигая вымахавшую по пояс кэшку, пошёл напрямик к размытому приземистых очертаний старому маунту.
Маунт, еще энэфэсных времён, стоял, по корневой каталог уйдя в высохший дамп. На литом бутсекторе его еще виднелись неразличимые письмена. Кто и когда оставил его здесь, на границе старого кода? Ясно было одно: люди здесь давным-давно не появлялись. Коршунов, стараясь не шуметь, забрался по изрытому фрагментацией боку на самый верх и вынул из футляра интроскоп. Он тщательно и пристально осмотрел полускрытую туманом цель своего путешествия, время от времени отрываясь и делая пометки в маленьком карманном блокнотике. Несколько раз он хмыкнул, как будто нашёл что-то неожиданное и знакомое. Затем, покончив с осмотром, так же тихо и осторожно спустился с обратной стороны и пошел, вытирая руки, обратно.
Трофим в это время не бездействовал. Он уже вытащил всё необходимое и разметил по секторам площадку, так что Коршунов пришёл как раз вовремя. Вдвоём работа спорилась. Коршунов привычными движениями ставил файрволлы, вязал простые и символьные линки, и тень улыбки бродила по его лицу.
Через два часа уже подусталые путники закончили оборудовать место временного своего жилья и отошли полюбоваться сделанным. Стандартный модуль выглядел прочно и надёжно, как будто не был собран только что, а стоял здесь испокон веку. Трофим даже прикрутил к нему пару найденных поблизости старых доменных имён, отчего модуль обрёл совершенно обжитой вид.
– Этакий приют охотника – улыбнулся Коршунов – Спасибо, Трофим Егорыч.
– Вам за то спасибо – смутился Трофим, не привыкший к величанию, и, чтобы скрыть чувства, поскорее отошёл к архивам с поклажей. Уже оттуда, обернувшись, предложил:
– Сели бы, отдохнули, весь день на ногах. А я пока ужин спроворю.
Пока готовили ужин, пока отдавали ему должное и перетаскивали в модуль свои пожитки, незаметно сгустились тени, померкли краски. Ночь раскинулась, накрыв мир до самого окоёма бархатным чёрным покрывалом. Только видно было, как в неизмеримой вышине мерцают и переливаются проверяемые сектора, да чертят яркий, но краткий свой путь вниз сектора бракованные. Коршунов сидел, смотрел вверх и думал о завтрашнем дне, вдыхая чистый ночной воздух, в который вплетались порой нотки свирепого табака от Трофимовой самокрутки.
– Хорошо, что ты меня сюда привёл. Самое место.
Огонёк самокрутки описал дугу, на секунду разгорелся ярче, осветив отблеском лицо хожалого.
– Видали уж его, вашмилость?
Коршунов нахмурился каким-то своим мыслям и, помолчав, ответил:
– Да нет, пока не видал. Но ты прав: если не здесь его логово, то уж я не знаю, где.
– Так оно… Скрадывать его будете, или облавой пойдём?
– Завтра посмотрим. Следов много будет – можем и скрасть. А если нет – поднимать надо, или приманивать чем. Спим. Завтра спозаранку Ерошка со сворой подойдёт, там посмотрим.
Коршунов проснулся рано утром, до света, оделся и вышел наружу. Ночь уходила, сервера небесные заканчивали профилактику и включались в режим. Всё больше деталей проступало из тьмы, и сама она отступала, терялась в брезжущем свете утра. Трофима не было видно: скорее всего, он затемно ушёл поохотиться на ближнее глюковище. «Не выдержала душа старого охотника» – усмехнулся Коршунов и зашёл обратно поискать, что сготовить на завтрак.
Он только успел состряпать немудрёную яишню на сале и сварить утренний кофе, как из редеющего тумана показался Трофим. Весь пояс его был увешан свежедобытыми глюками, да и мешок был полнёхонек. Трёх самых больших и цветастых он, из простительного охотничьего тщеславия, прицепил к поясу спереди, на обозрение. Выложил добычу рядком на рогожу у входа и, перекрестившись, присоединился к трапезе. Ел чинно, но всё поглядывал на Коршунова. Видно было, что ему не терпится обсказать как прошла охота. Коршунов, как подобает, задал ему вопрос, и рассказ полился рекой. Трофим увлёкся, жестами рук показывая вылетающих там и сям глюков и свои выстрелы. За рассказом и бренчаньем посуды, складываемой для мытья, оба не расслышали появившийся новый звук, лишь только потом Коршунов понял, что это песня. Он вышел наружу, в свет наступившего утра.
…
Ерошка шагал к ним так, как шёл бы, наверное, герой его песни: рассупоненный, откинув голову вверх и устремив взгляд в утреннее небо, сапоги (не из сказочного пенгвина, но всё ж из ладных полигончиков) топтали поникшую за ночь кэшь. Левой рукой он удерживал на сворке трёх поджарых снифферов, а справа на поводке трусил лобастый, свирепого вида плагин.
За Коршуновым зашуршал откидываемый полог-фильтр, выглянул хмурый Трофим:
– Ох, Ерофей, ой, крамольник! Вот прознает урядник про песни твои, будет тебе хакер удалой!
– А откуда ему прознать-то? – отвечал подошедший Ерошка, еще не вполне выйдя из образа – Разве что ты, дядя, по старой памяти донесешь.
Коршунов предупредительно хмыкнул, и спор, не успев разгореться, угас.
Снифферы возбуждённо поскуливали, ластились к людям, привлечённые запахом яичницы и уже разложенной приманки. Коршунов гладил их по холкам, рассматривал сигнатуры, завернул одному губу, осмотрел:
– Что-то худые они у тебя, Ерошка. Или ты не патчишь их?
– Как же не патчить, вашмилось! Раза два в неделю, самолично, каждого. И обновляю, и за версией слежу. Ну и что, что худые! Зато уж след не упустят. Звери!
Коршунов недоверчиво прищурился, но больше ничего не сказал, зашел в модуль и начал собираться. Подсумки, патронташ, плащ для скрадывания, и чем укрыться в непогоду. Повертев в руках футляр с интроскопом, положил его обратно: в чаще он вряд ли понадобится, а вместо него по весу лучше взять полдюжины контрольных точек. Рассовав всё по подсумкам, для пробы понаклонялся в стороны, попрыгал, чуть перетянул амуницию и, повесив на плечо дебаггер стволом вниз, вышел наружу. Глянул на посерьёзневшего и тоже вооружённого Трофима, кивнул:
– Собрались? Тогда, помолясь, приступим.
В след за Трофимом, Коршунов – замыкающим, спустились в низину. Раньше по ней протекал какой-то устарелый протокол. Сейчас он заилился, зарос поправками и патчами и превратился в цепочку глюковищ, на одном из которых и охотился на заре Трофим. Всё же ложбина осталась, и по ней, как прикинул Коршунов, можно было зайти далеко, не заплутав и не сбив ног. Не прошло и получаса, как они ступили под тёмную сень старого кода.
Код обступил их со сех сторон, запущенный и дикий. По обе стороны ложбины старые иерархии классов росли, ветвясь, сплетаясь вверху над головами, образуя сплошной глухой и мрачный полог. В промежутках росли какие-то бледные, искривлённые, уродливые интерфейсы, беспорядочно и густо. Ни щебета, ни шороха – только хрустит под ногами многолетний слой опавших версий. Кое-где великанские деревья классов стояли покосившись под странными углами, подточенные багами. Кое-где поваленные, с вывороченными корнями и ссылками, они гнили без использования, облепленные белёсоватыми с тленным запахом колониями стабов. Тяжело, душно и жутко было здесь путникам. Здесь, среди переплетения непонятных мыслей, проросших кодом, уже давно не было места человеку.
К концу третьего часа пути в глубину чащи они решили сделать привал. Вокруг росли уже не классы, а странного и древнего вида библиотеки («Да тут Фортран, ничего себе!» – изумлённо покачал головой Коршунов). Без подлеска из интерфейсов, совсем почти без версий, возвышались они насколько видел глаз сумрачной колоннадой. Здесь когда-то был исток протокола, по руслу которого они пришли. Здесь же они нашли первую сброшенную кóру. Начинаясь от ложбины, она уходила влево между двумя поваленными каталогами и терялась из вида. Охотники, насторожившись, прошли вдоль неё, чем дальше, тем больше удивляясь, каким огромным был оставивший её процесс.
– Тут в одной выползине полтерабайта, не меньше – шепнул Трофим (все трое инстинктивно перешли на шёпот, и даже снифферы примолкли и не рвали поводки).
– Так – согласился Коршунов.
Он зашёл, чвакая сапогами, в самую кору, наклонился, протянул что-то через пальцы и, распрямляясь и вытирая руки, сказал:
– В нём еще и потоков как бы не тридцать. Многозадачный такой, вырос. Мне кажется, это он. И кора свежая.
Он и Трофим расчехлили оружие, проверили заряды. Снифферы взяли след, и люди вслед за ними тихо устремились в глушь. Справа от них рыжей тенью мелькал плагин.
За время недолгого бега сброшенные коры попадались еще дважды, и каждая была крупнее предыдущей. Коршунов стиснул зубы: местные власти, как всегда, тянули до последнего и вызвали его из столицы только когда стало уже поздно, ни о чём не предупредив. При виде третьей коры, уже совсем немыслимых размеров, Трофим побелел лицом, зачем-то взял наперехват своё оружье, споткнулся, упал и тут же вскочил, озираясь, и, загнанно дыша, присоединился к погоне. Снифферы уже не тянули шлейку, они перешли на мелкую трусцу и жались поближе к людям. Впрочем, их помощь больше не требовалась: вдали было уже видно, как среди зарослей библиотек ворочается исполинская туша. Хозяин здешних мест. Баг.
– Здоров! Ох, и здоров! – прошептал Коршунов.
Затаившийся рядом с ним Ерошка тоже что-то прошептал, судя по жестикуляции, матерное. Они, вскарабкавшись на низко растущую библиотеку и укрывшись среди процедур, наблюдали свою дичь или, скорее, противника, оставив вконец павшего духом Трофима присматривать за сворой. Баг был огромен, необъятен. Он, похоже, охватывал все еще живые библиотеки в окрестности. Видно, когда-то неизвестный кодер допустил его в какой-то элементарной функции. Потом на эту функцию ссылались, вызывали её, а вместе с ней – и бага, размножив, расселив по библиотекам. Теперь он хлюпал и скрежетал под ними, над ними, вокруг них, и даже Коршунову было непонятно, что с ним таким теперь делать.
– Вашмилось! Вашмилось! Может, в город сбегать, за подмогой? – прошептал Ерошка белыми губами.
– Ну, сбегаем мы. День туда, день там, два дня обратно. Представляешь, насколько он вырастет? Проще было бы вообще сюда никому не ходить, и про этот код забыть. Но что уж теперь, наворотили, теперь нам расхлёбывать.
И оба продолжили наблюдение. Ах, как сейчас пригодился бы интроскоп! Пусть не сразу, пусть хоть целый день провести здесь в укрытии, но можно было бы найти ту функцию, с которой он начался, изолировать её. Дальше было бы проще. Так ведь нет, понадеялся, решил взять не тонкостью, а силой. Контрольных точек набрал… Ну вот, пожалуйста, он, открытый, втыкай – не хочу. Коршунов поёжился, и вдруг насторожился. Кто-то шёл через лес прямо к ним.
Это был Трофим. Хожалый, по-видимому, совсем потерял голову от страха и одиночества и, привязав где-то свору, шёл к своим… и к багу. Едва заслышав его, пупырчатая масса вокруг напряглась, а затем вдруг вся сразу выстрелила собой в застывшего на поляне Трофима. Миг – и хожалый накрыт с головой бурлящей многопотоковой гадиной. А в следующий миг по багу ударили в два ствола дебаггер Коршунова и трассер Трофима в Ерошкиных руках. Каждый выстрел отстреливал один поток, но их было много, гораздо больше, чем высчитанные тридцать, и часть из них по-прежнему сжимала старого хожалого, а другие обернулись и кинулись на спрятавшихся охотников. В ход пошли контрольные точки: Коршунов бросал их метко, целя в общие функции и срубая за раз по нескольку штук, но баг атаковал со всех сторон сразу, и минуты охотников были сочтены. Помощь пришла, откуда не ждали: снизу раздался заливистый лай, и свора, оборвавшая привязь, ринулась на бага. С тонким визгом лай оборвался, и снифферы, переполнившись, бессильно повисли, но плагин настойчиво прогрызал дорогу к осаждённому хозяину, и белая пена летела с его ощеренных парсеров.
Сражаясь против нескольких врагов, баг невольно истончился, и стало видно, как между его потоков пульсируют точки вызова. Стреляя и бросая, кромсая и рубя, Коршунов краем глаза замечал эти точки. Вот натиск бага ослаб, потоки ринулись вниз, чтобы подвесить уже израненного плагина. Коршунов понял, что передышка продлится лишь секунды, после чего баг ринется на них всей своей мощью, лихорадочно зашарил по подсумкам и вытащил единственную оставшуюся контрольную точку. Ну вот, осталась одна. Теперь главное – правильно воткнуть. Он глубоко вздохнул, прикинул еще раз и запустил её в переплетение потоков за миг до того, как на него со всех сторон обрушился баг.
Он пришёл в сознание и застонал, ощутив себя придавленным свинцовой тяжестью. С трудом разлепил глаза и понял, что лежит, прижатый к земле корой. Превозмогая головную боль, посмотрел по сторонам и понял, что эта кора – всё, что осталось от бага. Понемножку, еле шевеля отдавленными руками, Коршунов выбрался на волю и, исчерпав этим все силы, упал, привалившись к упавшей библиотеке и дыша полной грудью. Недалеко от него на поляне мало-помалу развисал и слабо скулил от боли плагин. А совсем близко под прозрачным слоем нулевых символов лежал Ерошка, и лицо у него было удивительно мирным, как у спящего.
…
Коршунов закончил свой рассказ, и некоторое время в кружке молодёжи, слушавшей его, никто не проронил ни слова. Молодые люди, опустив глаза, о чём-то думали. Наконец Лидочка Аникеева открыла свой хорошенький ротик и с тщательно выписанной смесью скуки и отвращения произнесла:
– Ах, uncle Коршунов, и вольно вам рассказывать этакие ужасы на нашей party! Как будто нет никаких рассказов повеселее. Пойдёмте же, господа, я покажу вам подарок от моих parents – скажу я вам, премиленький аватарчик.
На лицах слушавших её невольно возникло похожее выражение. Когда стайка молодёжи, ведомая Лидочкой, упорхнула по парадной леснице в сад. Коршунов обнаружил, что остался в одиночестве. Вокруг него кипел бал, рассыпалась музыка, звенел смех и бокалы, но всё это было как бы снаружи, мимо, не оставляя ни отзвука в его душе. Он уже собрался было выйти на балкон, но вдруг заметил, что один из юношей не ушёл со всеми и стоит у стены рядом. Во взгляде, устремлённом на Коршунова, была невысказанная мысль, безмолвная просьба о разговоре. Коршунов подозвал его жестом.
– Я вас слушаю, молодой человек!
Юноша приблизился, сперва – неуверенно, затем, очевидно, на что-то решившись, встал перед ним.
– Mister Коршунов! То, что вы совершили, то есть, я думаю – это подвиг. Как в мифах, словно – о Персее… или Беллерофонте, и еще вы так… так замечательно всё рассказывали! Все так слушали вас! (здесь он совершенно залился краской). Скажите, что нужно, чтобы стать – как вы?
Коршунов внимательно разглядывал его: перед ним стоял городской мальчик, низкорослый, полноватый, на указательном пальце левой руки перстень с трезубцем – похоже, из Бесединых, рода старинного, но захудавшего. Точно, Антоша Беседин, их представляли сегодня.
– Я могу дать вам совет – мягко заметил Коршунов, – Могу даже взять к себе ассиситентом, хотя с непривычки вам, наверное, будет трудно. Но, кажется мне, вас привлекает не столько само дело, сколько возможность прославиться. Точнее, произвести впечатление. Я могу продолжать?
И, дождавшись от окончательно онемевшего собеседника едва заметного кивка, повёл речь дальше.
– First, вы, конечно, будете много времени проводить в странствиях, все эти frontier, и wilderness… Бесспорно, в этом есть что-то от романтического, книжного героя, способного тронуть девичью душу. Но, видите ли, предмет нашего разговора, если я правильно понимаю – настоящий child of her parents, been properly raised, и подобные книги уже год как снесены в дворницкую, а само упоминание о приключениях считается отныне детским, and therefore, скучным. Оно не найдёт должного отклика в душе, будь побеждённый лично вами баг хоть впятеро больше.
Антон внимал, не проронив ни слова.
– Second, вы исходите из предпосылки, что если вы с предметом ваших дум встречаетесь на одном балу, то вы by default принадлежите к одному обществу. Увы! Все эти Логиновы, Аникеевы, Воротаевы represent a completely different social layer. И вы, и я – элементарно не из их круга, к вам никогда не будет серьёзных чувств у девушки properly raised by her parents.
Коршунов замолк. Антон тоже поник, склонив голову, в глазах поблескивали слёзы. Молчание прервал подошедший к ним курьер. В запылённом мундире и едва очищенных от грязи сапогах, он казался на балу чем-то посторонним и чуждым. Отдав честь, курьер произнёс:
– Титулярному советнику Коршунову, срочно, лично, в собственные руки – и передал пакет с бумагами.
Коршунов быстро сломал печать, пробежал глазами письмо.
– Еду, сейчас же. Можете идти. – после чего, обернувшись к юноше, сказал:
– Найти меня просто. Правительственный кластер, третья линия. Департамент Контроля Целостности. Надумаете – приходите.
Тот поднял голову.
– Я – запомнил! Я приду.
На бегу попрощавшись, Коршунов покинул гостеприимный дом Логиновых, свистнул извозчика. Всю дорогу до дома он перечитывал содержимое пакета, взвешивая каждое слово лапидарного полицейского языка. По невыясненным причинам… по всему городу ночью открываются окна, в том числе, запертые… Подозревали хулиганство неизвестных хакеров (тем не менее, перечислены фамилии), но затем (тут – вчерашняя дата) в храме Бриана и Дионисия… осквернены иконы. Дело передано в службу Багоискательства, а дальше – ему, и как всегда, если уж дошло до икон, случай достался запущенный. Коршунов читал, и уже не дымный запах города наполнял его грудь, а ветер равнин. До Линуксаари два дня пути. У него будет время обо всём подумать.
Стойкий оловянный солдатик.[1]
Он просыпался медленно.
Сначала где-то внутри него зажёгся свет. Среди километров проводов и труб, под многослойным панцирем брони, он был почти неощутим, но он был. Свет просто зажёгся, аккумуляторов для него хватало, и долгое время не происходило вообще ничего. Достаточно долгое время, чтобы он снова погрузился в сон. Потом внутри, опять же чуть слышно, открылись клапаны, и застоявшийся мазут по капле устремился по трубам. Вот вспыхнули горелки, не торопясь, по одной, и скоро внутри него двумя рядами заструилось тепло. Открылись заслонки. Внутрь пошёл воздух. Он мучительно прокашлялся, словно старый курильщик, дымом, застарелой копотью и нагаром, но потом задышал ровно и глубоко, как прежде. Это означало только одно: к нему снова пришли люди.
Люди… Странные создания. Сколько он себя помнил, они всегда жили в нём. Они тоже двигались, дышали, находили какие-то крошки для еды, занимались своими непонятными мелкими делами. Их движения внутри него и снаружи были беспорядочны и жалки, не сравнимы ни с могучим напряжением винтов, ни с мощью главных башен. Иногда у него повышалось давление: давление пара в котлах, весьма распространённый недуг в его возрасте. Как он знал, многие винили в этом людей. «Вот увидите, они расплодятся, и можно будет только посочувствовать вашей личной жизни» – рассуждала Леди Лекси, когда они стояли вместе в Жемчужной гавани. Как это было давно! – он помнил те мирные дни. Море удивительной прозрачной голубизны, в котором на двадцатиметровой глубине были видны лежащие на дне якоря; зелёные на лазури силуэты гор, тёплый бриз, играющий во флагах. Рядом – друзья, по-детски глупые, смешные, ничего еще не видевшие, и среди них – Лекси, со знанием дела, не замечая ухмылок соседей, рассуждающая о людях. «Да-да, и не надо посмеиваться!» – с жаром говорила она – «Сколько я видела таких: раз – и вы уже музей!». Она единственная всерьёз относилась к людям, воспринимала их как болезнь и, говорят, втихомолку травила паром. Что из этого вышло, он узнал нескоро: дороги их разошлись почти сразу же после начала войны. Только потом он услышал, краем уха своей главной антенны, что судьба Леди была незавидной. Однажды, жарким майским утром, в неё попали, а потом – еще раз. Она горела и тонула, а люди, помня прошлое, не хотели лезть в наполненные убийственным паром отсеки. Так она и ушла. Неизвестно, было ли ей утешением то, что в последние десять минут все её покинули. Она пошла на дно чистой и свободной, как ей хотелось всегда.
Впрочем, он сам относился к людям куда спокойнее. И они, и крысы, и чайки, и сотни видов разной бестолковой мелочи – всё было таким же проявлением большого мира, как солнце, волны и облака. Он был прочен, могуч и полон сил, он был готов бросить вызов всему на свете. Отряхивая сверкающую воду с боков, играючи взрёвывая машинами на полном ходу, он оглядывался вокруг, с тихой радостью ощущая вокруг себя огромный бескрайний мир. И этот мир больше не был исчеркан снарядами и дымными следами подбитых самолётов, больше ничего не чадило жарко и душно в близких джунглях, и эфир не разрывался воплем контуженных, сбитых, тонущих… Война закончилась. Он и его друзья победили.
Кому же и зачем понадобился он в этом спокойном мире? Он прислушивался к себе, ощущая всё более явный зов; тот зов, что – он знал! – скоро воплотится, станет оборотами винтов и милями на лаге. Как раньше, мимо поплывут острова, только ни один из них не будет нести красные отметки целей. При всём своём могуществе, зоркостью он похвастать не мог. Возраст, что тут поделаешь. И сейчас, втянув якоря, на самом малом выходя с рейда, он близоруко озирался вокруг: ну да, везде свои. Воды кругом тоже были безопасны. Ни малейшего повода двигать орудиями. Радар тоже почти безмолвствовал.
Раньше у него тоже были мирные миссии. Он приходил в незнакомый порт, становился на якорь. Вокруг шныряли в утлых судёнышках люди. Часто поодаль стояли такие же, как он, посланники других стран. Подчёркнуто отстранённо стояли они, не шевельнув главным калибром, как бы не замечая друг друга. Это называлось «показывать флаг». И еще случилось однажды, сразу после войны, его позвали в разрушенную враждебную страну. Ничего достойного называться целью вокруг не было; только вырубленные рощи, перепаханные снарядами берега, догорающий город в заливе и россыпи жалких хижин за колючей проволокой. Оттуда он взял людей. Шесть тысяч шестьсот человек, он до сих пор помнит. Они были грязны, эти люди, они постоянно чесались, морская болезнь, пеллагра и дизентерия были его спутниками всю дорогу. Опреснители и прачечные работали без передышки; казалось, он навсегда пропах хлоркой и лизолом, словно какое-то госпитальное судно. Представляю, что сказала бы Леди Лекси, увидев такое! – он фыркнул, пустив дымную струю в облака. Что ж, если возить обессиленных людей тоже был его долг, то его надо было выполнить. Стиснуть решётки паропроводов – но сделать. Он сделал.
И, всё-таки, куда лежит его путь? Зов шёл по азимуту, не привязанный ни к какому месту. Так бывало, когда приходили секретные приказы, шифром по радио или в толстых опечатанных пакетах. Тогда о пункте назначения он не знал до самых последних часов. Только когда в чёрной воде начинали отсвечивать перископы, и неопознанные самолёты кружили поодаль, азимут сводился в точку за горизонтом, и тогда он вглядывался во тьму тропической ночи во все стереотрубы и радары, до боли и рези, чтобы распознать, наконец, вдали угловатые грозные очертания чужих кораблей. Здесь ничего похожего не было, и ему оставалось только гадать. Мидуэй? Вряд ли, до него не хватит топлива. Куда-нибудь на Марианы? Непохоже, он слишком забрал к востоку. Всё, что можно было делать – это идти и ждать, как раньше.
Ждать пришлось недолго. Одной тихой ночью на радаре появилось эхо далёкой земли – низкой полоски суши среди океана. Рано утром он увидел её. Кромка песка, заросшего пальмами, разбегалась в стороны, чтобы сомкнуться почти у горизонта, ограничивая неправильной овальной формы бухту. Атолл, каких в океане множество. Ни причалов, ни баз, ни целей, ни долговременных построек – вообще ничего. Он еще раз обошёл окрестности радаром – и вздрогнул от множества вдруг появившихся отметок. Вгляделся в лазурь бухты – там на водной глади виднелись тёмные силуэты. Они стояли на якорях непривычно близко друг к другу: крейсера, эсминцы, плавучий док, транспорта… Понятно, из-за чего он не разглядел их вначале: издали они сливались в один сплошной серо-красный остров. Было что-то зловещее в этом строе. Подойдя ближе, он понял: тишина. Над стоящим на якорях флотом не поднимался дымок, не слышно было привычного шума помп и генераторов, не перекликались люди. Только крики морских птиц, да плеск волн, да случайный глухой лязг якорной цепи. Войдя в лагуну (он снизил ход до малого), заметил еще одну странность: ни на одном корабле не было флага. Он знал: флаг обычно снимают перед смертью, будь то в бою или в мирное время, перед разборкой на металл от старости. Он это знал и был к этому готов. Но здесь, вдали от битв и от заводов, среди глуши на диком острове? Что здесь происходит? И что он здесь делает?
По правому борту завиднелась знакомая изящная тень, скошенная палуба, рубка, сдвинутая к борту. Он встрепенулся: Леди Лекси? Не может быть, ты же умерла, затонула, я слышал! Что случилось, ты воскресла?! Подойдя поближе, он понял свою ошибку: это была Сара, младшая сестра Леди, близнец. «Эй, Сара!» – окликнул он её, проходя мимо. Ни звука в ответ, только птицы, гомоня, рассыпались в стороны от его возгласа, да от поднявшейся волны коротко простонала якорная цепь. «Она спит» – подумал он, отгоняя и загоняя в глубь сознания страшное видение: её флагшток, беззащитный и бесстыдно голый на фоне равнодушного неба.
Он как будто онемел, и не чувствовал, как отдал якоря, как развернулся, заняв место в этом безмолвном строю, почти в самой его середине. Машины его смолкли, одна за другой гасли топки. Скоро только дежурное электричество осталось поддерживать в нём слабое дуновение жизни. Люди собрались, сели в катера и тоже исчезли. Он остался недвижим, лишь слегка колыхаясь на лёгкой зыби. Дальномеры замерли в нейтральном положении: он мог теперь смотреть только вперёд. Всё, что ему было видно – это прозрачной голубизны бухта, полоска суши с пальмами, и дальше – бесконечный океан, мало-помалу меняющий цвет от бирюзового в тёмно-синий и багровый: солнце клонилось к закату.
Но – что это? Зыбь стала сильнее, яснее, вот уже явно чувствуется бортовая качка. Кто-то проходит рядом. Кто-то очень большой: такой же, как он, если не больше. Вот чья-то тень упала на палубу, прошла вдоль борта, мазнула по надстройке – и силуэт огромной башни вплыл в его дальномеры! Следом показалась труба, таких же размеров. Этот силуэт он мечтал и страшился увидеть во время долгих ночных бдений посреди враждебного моря. Это – враг. Боевая тревога, орудия – к бою!
Но сигнал тревоги прозвенел в его пустых казематах едва слышно и, поперхнувшись, смолк. Тем временем массивное тело врага всё тянулось перед перископами: он шёл тяжело, чуть склонясь на левый борт. Вот мимо прошла покосившаяся, надломленная мачта, кормовые башни, а ниже – сплошное месиво перекрученного железа, всё в пятнах и цветах побежалости. Вот мелькнула корма, тоже без флага, а следом – длинный низкий силуэт – еще один враг, только меньше. Они встали на якорь чуть поодаль, и наступившая южная ночь стёрла их очертания.
В тропической ночи нет молчания. Шуршит и плещет вода, хлопают крыльями и кричат в далёких пальмах неугомонные птицы, пронзительно звенят насекомые. Там, где чёрным пятном на чёрной воде застыл строй кораблей, тоже есть звуки. Где-то в трюме перекатывается на зыби бочка. Где-то взвякивает незакреплённый колокол. Басовыми струнами гудят якорные цепи. Вслушайтесь! Вы услышите:
– Эй, Большой парень! Слышь, тебе говорю!
Густой южный акцент. Ниже обычного уровень бортов. Мобиль, штат Алабама – вот откуда вышел этот неказистый пехотный транспорт. А стар он или нет, бывал ли в бою – ничего не видно, только тёмный контур в ночи.
– Что ты к нему привязался? Не видишь, он такой же. Флаг сняли, топки загасили.
– Ну, мож он знает что. Или слышал. Всё ж из боевых.
– Да, какой он теперь боевой! Так же, как и нас всех, привели, поставили. Теперь вот с понтом спит. Эй, большой, ты спишь?
– И, всё-таки, к-как вы думаете, зачем нас здесь собрали? – новый голос, чуть издалека. Произношение как у диктора по радио – значит, Нью-Йорк или Бостон. Вот только заикается слегка. Когда достаётся по рубке, так бывает.
– Что, тоже не знаешь? А еще эсминец… – издали хохотнули зло и ржаво – А я скажу! Было время, был я молодой, гулял по Чесапику. Так вот, там вдоль берега по мелям понатыкано таких же бедолаг, как вы. На них развлекаются лётчики. Бросают бомбы, торпеды. Из пушек расстреливают, пока не развалится. Вы все теперь – мишени, вот что я скажу.
Поделиться книгой: