Последний хозяин

В хаосе революционного и послереволюционного времени искать родственников оказалось весьма затруднительно. Посылаешь человеку письмо – оно идёт три месяца; ответа ждёшь полгода. Посылаешь второе – а человек расстрелян или в тюрьме. А чаще пропал без вести, и помощи не жди. Мыкались 5 лет; в итоге приткнулись в Кургане. Леониду уже 14 было, но школьную программу он догнал быстро. А в 1927 году его жизнь вновь сломалась: из-за неясного социального происхождения дорога в университет оказалась закрыта. Клеймо «бывшего» и «сына репрессированного» мать с него правдами и неправдами сняла. Но советской власти этого оказалось мало. Даже в армию Леонида не взяли, хотя он туда рвался. Пришлось талантливому юноше идти работать в городскую больницу: сначала простым санитаром, а потом фельдшером.

Неизвестно, как сложилась бы судьба Леонида Колядуцкого, но любовь спасла его. Встретил в больнице симпатичную медсестру и влюбился без памяти. Тем более что у Людмилы та же история, только хуже. Она была настоящая панночка известного польско-белорусского рода. В прежние времена брак с Колядуцким стал бы мезальянсом на грани допустимого. В новых реалиях союз и смена фамилии социальный статус «панночки» парадоксальным образом повышал. Поэтому ссыльные дядя и тётя Людмилы, у которых она жила (родители давно сгинули в огне революции и гражданской войны), прикрутили фитилёк польского гонора и благословили молодых. Бабка Тамара тоже радовалась, хотя и видела, что сын любит невестку больше, чем она его. Свадьбу сыграли в 1932 году, а в 1934 году появился на свет Мирослав, будущее светило отечественной медицины.

Светлых воспоминаний детства у Мирослава не имелось: их заслонял постоянный сосущий голод времён Великой Отечественной Войны. Отца забрали сразу; в 1941 году. На фронте отчаянно не хватало не только солдат и техники, но и медиков. В добровольно-принудительном порядке могли забрать и мать-медсестру, но её родственники оставались в статусе спецпереселенцев. Бабка Тамара стала совсем плоха. Видно, пожалели мальца; не стали обрекать на детдом. Отец Мирослава воевал справно; имел награды. Да толку-то? Как под обстрелом раненых выносить – фельдшер, вперёд! Среднее время жизни фельдшера в бою составляло 6 минут: по ним охотно стреляли немецкие снайперы. А как семье по карточкам продукты получать: вторая категория. На полноценное питание тогда и первой повышенной (семьи офицеров) не хватало. Семья Колядуцких с голоду не умирала, но явно недоедала. Спасались огородом; «панночка Людмила» вдруг оказалась весьма сноровиста с тяпкой.

Отец Мирослава погиб в 1943 году, когда его фронтовая жизнь стала налаживаться. На войне на происхождение и прочую идеологическую муть смотрели мало: можешь – делай. Медицинские знания и таланты Леонида Колядуцкого заметили в дивизионном госпитале. Он попал туда по ранению в 1942 году. Чуть оклемался и стал помогать. Когда военврачи от потока раненых с ног валятся и во время операции уснуть могут, фельдшер с навыками хирурга становится настоящей находкой. Увидев результаты, главврач рыкнул: «Не отпущу!» Медиков на фронте суеверно боялись. «Пуля – дура; осколок – идиот…». Окончание фронтовой пословицы приводить не буду: матерное. Задеть может любого: и генерала, и политрука. А на столе у хирурга погон и лампасов нет: все голые. Очутишься в лапах злого эскулапа, с кем давеча ругался, а тот подумает: спасать тебя или нет, а если спасать, то инвалидом какой группы станешь. А ещё у врачей в избытке универсальная фронтовая валюта: спирт. Потому главврач – полковник, а то и майор – безнаказанно орал на генералов. А уж оставить в госпитале полезного фельдшера в высоком звании старшего сержанта ему было проще простого.

Но даже главврач не мог повлиять на немецких лётчиков. На госпитале красный крест; мишень с высоты заметная. А зениток прикрытия ему не положено, потому как гуманитарные конвенции, то да сё. Только фашисту на все конвенции с высоты плевать. Ему отбомбиться надо, и не только по плану вылета. Фронтовой бомбардировщик тех лет мог с бомбами взлетать, но не садиться. Не дальняя авиация: бомбы крепятся не внутри фюзеляжа, а под крыльями или, что хуже, под брюхом. При посадке с нагрузкой носовые взрыватели бомб смотрят вниз. У прифронтового аэродрома взлётно-посадочная полоса не асфальтированная, а, как правило, грунтовая. Тряхнёт самолёт на кочке или ударит во взведённый взрыватель отскочивший от колёс мелкий камушек – тут аэродрому и каюк: от взрыва весь его многотонный боезапас детонирует. Посадка с нагрузкой означала трибунал. Впрочем, горе-лётчик до расстрела не дожил бы: у аэродромных зениток был приказ их сбивать. Своих. Причём во всех армиях.

Сидит трусоватый «истинный ариец» в кабине бомбардировщика и думу думает. Русские войска бомбить страшно: там истребители и зенитки. Русские за расстрелы беззащитных колонн беженцев и прочие художества 1941 года на немецких летунов люто злы. Сбитых и выбросившихся с парашютом немцев в русском плену было очень мало: не доживали они до плена, несмотря на строгие приказы командования. Господство в воздухе

Германия утратила в 1942 году. Лёгкие прогулки немецких бомберов кончились; риск быть сбитым, а затем и убитым, вырос многократно. Выжившие «арийские соколы» всё чаще проявляли воронью трусость, опасаясь атаковать боевые части. Проще отбомбиться по беззащитному госпиталю с нарисованной мишенью-крестом. Медаль не дадут, шнапса не нальют, но и не накажут: ущерб противнику нанесён. А раненые – что раненые? По арийской мысли русские – не люди, а второй сорт; их не жалко. Так и погиб Леонид Колядуцкий. В июле 1943 года под Курском отогнали наши истребители два звена немецких бомбардировщиков. Бомбовой нагрузки у них хватило бы танковый полк в пыль размолотить. Вот всю её на госпиталь и высыпали. Не выжил никто.

Становление

Излюбленным методом воспитания

был принудительный массаж больших

ягодичных мышц с использованием

подручных средств, например, ремня.

Роберт Хайнлайн, «Двойник».

После гибели отца материальное положение семьи Колядуцких парадоксальным образом улучшилось: за потерю кормильца полагался дополнительный паёк. Бабка Тамара смерти сына не пережила; весной 1944 года похоронили. Цинично, но исчез лишний рот. Мирослав с 1945 года стал подрабатывать. В Кургане разместилось несколько госпиталей глубокого тыла, где требовались руки санитаров, даже 12-летних. Страшным наследством войны стали сотни тысяч раненых; в госпиталях война за их жизнь окончилась лишь года через два после официальной Победы. Голодные послевоенные годы – с 1945-го по 1948-й – семья пережила относительно благополучно. Растущему Мирославу есть хотелось всегда. Еда часто снилась, но по помойкам он её не искал; в голодные обмороки не падал. А в 1947 году появился дядя Сеня; через полтора года родилась сводная сестра Мирослава Анна. Каким ветром занесло в Курган не имеющего там ни знакомых, ни родственников одноногого майора? Сам он молчал. Ещё непонятнее, почему выбрал он преждевременно постаревшую, но ещё красивую и хрупкую Людмилу с ребёнком. После войны дефицит мужчин был страшный. Даже инвалид дядя Сеня легко женился бы на молоденькой, и без беспокойного довеска в лице чужого сына. Но сплелись судьбы в узел – не развяжешь.

Мирослав отчима не принял. Бывало, подросток с инвалидом дрались. Но сделал ему дядя Сеня такой подарок, оценить который довелось лишь в зрелости. Хотел тогда Мирослав Леонидович за юношеские выкрутасы покаяться, да сошёл к тому времени дядя Сеня в могилу. Орденам и медалям у дяди Сени на впалой груди было тесно. Уж куда он ходил, где ими звенел, об кого однажды костыль обломал (Мирослава чинить заставили) – кто знает? Но клеймо «непролетарского происхождения» с мальчика сняли. Это давало право на получение высшего образования. Казалось бы, для потомка многих поколений врачей выбор профессии очевиден, но упрямый подросток заартачился. Помимо детской мечты стать офицером-танкистом (в годы войны в Кургане открылось танковое училище), у Мирослава обнаружились способности к языкам. Врач обязан знать латынь; Мирослав её в госпиталях нахватался. Бабка Тамара под большим секретом научила его немецкому: «Вырастешь, поедешь в Германию, убьёшь Гитлера; отомстишь за отца». У матери был в ходу польский. А дядя Сеня, крякнув, вдруг стал – тоже по секрету – учить пасынка испанскому. Иногда костылём. И категорически отказывался отвечать, откуда он сам его знает. К 17 годам Мирослав стал изрядным полиглотом и всерьёз думал о карьере если не лингвиста, то переводчика.

Конец спорам положил обычно молчаливый дядя Сеня. В своей манере: для начала отвесил разошедшемуся пасынку звонкий подзатыльник. А когда Мирослав, сжав кулаки, замолчал, сказал добродушно: «Дурачок! Тебя до какого колена на шпионском факультете проверять будут? На меня и Аню ты плюешь; ладно. Сам сгинешь – ну и чёрт с тобой! А мать жалко; она в тюрьме не жилец». Негромкие слова ударили подростка, словно обухом по голове. Он убежал и долго плакал в одиночестве последними слезами детства. В итоге он выбрал медицину, благо блестящих характеристик за время работы в госпиталях скопилось три штуки. Но в Кургане медицинского ВУЗа не было, как и вообще никаких ВУЗов, кроме военных. Курганскую область создали во время войны, в 1943 году, для управления обширным эвакуированным хозяйством. За военные годы население Кургана выросло вдвое. Заводы перевозили и достраивали вместе с людьми. Кургану, в одночасье ставшему областным центром, по статусу полагался университет, но в военные и первые послевоенные годы никто его строить не собирался. В итоге гражданские ВУЗы в Кургане открылись лишь через 15–20 лет, уже в 1960-х.

А в 1951 году Мирослав выбирал между Свердловском (ныне Екатеринбург), Челябинском и Пермью. В итоге решил поступать в Свердловский государственный медицинский институт (тогда СГМИ, ныне Уральский государственный медицинский университет, УГМУ). В начале 1950-х ВУЗ был новым: формально он был открыт в 1930 году; но главный корпус построили лишь в 1936 году. Среди преподавателей хватало профессоров старой закалки с ещё дореволюционным опытом и стажем работы. Одним из эффективных методов выживания русской интеллигенции оставался добровольный отъезд в ссылку, пока под конвоем не увезли. Советская власть не только не препятствовала, но даже негласно поощряла: Урал и Сибирь осваивать надо, а в столицах неблагонадёжные кадры не отсвечивают; воду не мутят. Да и арестантская пайка экономится: человек пашет сам, только покрякивает. Своеобразный гуманитарный коридор для выхода из плотного окружения. Вот и ехали.

Вспомнив предсмертный наказ бабки Тамары «вернуться домой, в Петербург», Мирослав заикнулся было об учёбе в Ленинграде (ныне Санкт-Петербург) в Военно-медицинской Академии (ВМА). Но ещё раз ощутил тяжёлую – и откуда только сила в тщедушном теле? – руку дяди Сени. И услышал ворчание: «Светлая голова, но дураку досталась! Ладно, в Свердловске поможем». Протекция потребовалась, поскольку после войны положение интеллигенции в СССР изменилось. В 1946 году товарищ Сталин совершил ужасное преступление против советской власти. При преобразовании СНК (Совета Народных Комиссаров) в Совет Министров СССР было издано Постановление об аттестации и служебном соответствии, тут же переименованное народом в «закон о дураках»[7]. Согласно ему, в промышленности, образовании и здравоохранении был введён образовательный ценз: запрещалось занимать ответственные должности, без профильного высшего образования. Видно, крепко достали товарища Сталина во время войны советские «самоделкины»; да и атомную бомбу надо было срочно ваять. Органов власти документ не касался, не то «корифею всех наук» Иосифу Джугашвили, не имевшему даже полного среднего образования, пришлось бы уволить всё партийное руководство, начав с себя. В урезанном виде кампания чистки некомпетентных кадров продолжалась всего пару лет, затем её свернули и затоптали до состояния «не было этого». Было. Ведь Россия страна большая и инерционная. Поэтому кое-что осталось, например, резкое повышение зарплат интеллигенции.

В результате конкурс в ВУЗы вырос в десятки раз. Часто учиться приходили люди в форме с заслуженными боевыми наградами. Не Мирославу, тогда сопляку, было с ними конкурировать. К тому же фамилия «Колядуцкий» вызвала подозрения в еврействе: с 1948 года в СССР шла кампания борьбы с «безродным космополитизмом», вылившаяся в 1953 году в «дело врачей» с расстрелами, посадками и чистками медиков-евреев. Гонения на евреев в СССР совпали с войной евреев не только против арабов, но и против англичан в Палестине, в результате которой образовалось государство Израиль.

СГМИ удар задел вскользь: в 1952 году там сменился ректор; уволили нескольких евреев-профессоров. Но никого не расстреляли, не посадили и даже не арестовали. Это особенность провинции: если среди исполнителей не попадается беспринципный местный карьерист, любая кампания, инициированная в столице, при удалении от неё быстро затухает. А если попадается, то начинает работать басурманская пословица: «Когда в Стамбуле стригут ногти, в провинции рубят пальцы». От намёков на сионизм Мирослав отбился, сославшись на белорусские корни и старорусское слово «колядки». С конкурсом получилось хуже: пришлось поступать на недавно восстановленный факультет педиатрии. Детским врачом Мирослав быть не хотел, да и никто тогда не хотел; отсюда минимальный конкурс. К компромиссу, под причитания матери и подзатыльники отчима, самолюбивого юношу склонила незаурядная биография декана: доктор медицинских наук, профессор Константин Гаврилин был выпускником Императорской Военно-медицинской Академии Санкт-Петербурга, переименованной советской властью в ВМА. В Свердловске бывший белый офицер сидел мышью с 1918 года. Но у него сохранились обширные связи в медицинских кругах, причём не только со старыми кадрами, но и с учениками. Декан мог талантливого студента и на лыжню поставить. Но, по понятным причинам, осторожен Гаврилин был до крайности. В 1954 году у третьекурсника Колядуцкого случилась «встреча судьбы». И отнюдь не любовь. Несмотря на пламенные взоры сокурсниц и множество амурных похождений, всерьёз он увлекался лишь учёбой и наукой; сказались гены. Наука и свела талантливого студента с Гавриилом Илисоровым. Доктор Илисоров был белорусско-азербайджанским евреем, но себя называл татом (одна из малых народностей Дагестана). В официальных биографиях подчёркивается крестьянское происхождение гениального изобретателя. В СССР так было модно и открывало многие двери по пути наверх. А в данном случае это ещё и правда. Только крестьянами Илисоровы были особыми. Как кавказская семья могла очутиться среди белорусских болот? Весь ХIХ век Россия вела на Кавказе непрерывные войны; ни года без мятежа. Боевые действия отличались жестокостью с обеих сторон. Но после подавления восстаний Российская Империя проявляла великодушие. Знатных пленных, вроде Шамиля, одаривали поместьями в центральных губерниях. Люд попроще не казнили, а разжаловали и переселяли от Кавказа подальше. Для того времени обычная имперская политика. Так, сейчас в Польше живёт довольно многочисленная татарская община. Причём не ополяченная, а мусульманская: посреди католической Польши мечети стоят. У польских татар своя политическая партия, представленная в парламенте, школы и СМИ на родном языке, некоторая законодательная автономия и национальная местная власть. Они процветают, бережно храня свою культуру. Казалось бы, где поляки и где татары; откуда они там взялись? Это потомки пленных, ещё с ХVI и последующих веков. В «любовном треугольнике»: Речь Посполита-Московия-Крымское ханство 300 лет такая резня творилась, что пленных было много, и далеко не все хотели возвращаться. Польские татары внесли немалый вклад в создание знаменитых крылатых гусар XVII века и не менее известных польских улан XVIII–XIX веков.

Будучи на 13 лет старше Мирослава, горюшка во время революции и гражданской войны Гавриил Илисоров хлебнул сполна. Он родился в посёлке Беловежа в Белоруссии в 1921 году. Вскоре после его рождения семья, спасаясь от наступления поляков во время советско-польской войны, бежала к родственникам в город Кусары (Азербайджан). В школу будущий академик пошёл лишь в 11 лет, но закончил он её вовремя и с отличием, как и позже рабфак в Буйнакске. Увлёкся медициной и в 1939 году поступил в Крымский государственный медицинский институт имени И. В. Сталина в Симферополе (сейчас Крымский государственный медицинский университет имени С. И. Георгиевского). Учебный год 1941–1942 гг. сорвали обстрелы и бомбёжки немцев. Последовала эвакуация в Армавир на корабле с более чем реальной угрозой фашистских торпед. Заканчивал в 1944 году в Кзыл-Орде, куда был эвакуирован его факультет. Почему дипломированный врач Гавриил Илисоров, в отличие от Леонида Колядуцкого, не только не попал на фронт, но и вообще не служил в армии? Говорят, что по здоровью, но история тёмная.

Вместо повестки из военкомата Илисоров получил распределение в село Долговка Курганской области, где 8 лет оттрубил главным и единственным врачом местной больницы. Мирослав Колядуцкий с Гавриилом Илисоровым познакомились и много раз виделись ещё в Кургане. Сельский главврач Илисоров регулярно ездил в областной центр: ругался с начальством и пытался в условиях послевоенной разрухи достать, как тогда говорили, «выбить», положенные его больнице по закону, но остающиеся дефицитными лекарства. Молодой шустрый фельдшер Колядуцкий, прекрасно знающий официальные и неофициальные ходы и выходы курганской медицины, ему помогал. Не безвозмездно, а за продуктовый бартер для семьи. В советское время такая практика была распространённым явлением, и не считалась коррупционной или зазорной. В 1954 году Гавриил Илисоров и Мирослав Колядуцкий вновь встретились в Свердловске, как почти земляки.

Взлёт и крах

Изобретатель это не учёный, а пират. Он плывёт безо всяких карт, на «авось». Ему нужна не истина, а деньги. Это новатор, авантюрист. Как правило, в самом основании изобретательства таится системная ошибка, и изобретатели редко бывают специалистами в своей области.

Д. Е. Галковский, «Свеча Яблочкова»[8].

Ещё в 1952 году доктор Илисоров выдвинул идею аппарата, устрашающим видом похожего на пыточный инструмент «испанский сапог». Два хомута соединялись штырями с болтами. Конструкция одевались на руку или ногу пациента; болты стягивались. По идее изобретателя механизм должен был надёжно фиксировать сломанные или раздробленные кости и тем способствовать их скорейшему сращиванию. И аппарат действительно делал это! Мало того, при определённых обстоятельствах он мог кости удлинять, вытягивать, что особенно важно в детской ортопедии. Ребёнок растёт, но сломанная рука или нога останавливается в росте. После вылечивания перелома одна конечность становится короче другой. Иногда на 15–20 см.; уродство на всю жизнь. Аппарат Илисорова впервые в мире позволял его корректировать. Но механизм работал через раз: то на уровне медицинского чуда, то с нулевым эффектом и дискомфортом больного. А то и с осложнениями в виде страшных отёков. Гениальному изобретателю Илисорову отчаянно не хватало знаний о нюансах строения человеческих костей. В том не его вина, а его беда. В условиях утраты, вернее физического истребления старой медицинской школы в России и намеренного перекрытия советской властью каналов международного научного сотрудничества взять нужные сведения было просто негде. Ещё основатель советского государства В. И. Ленин в 1921 году советовал своему другу, писателю Максиму Горькому, лечиться у зарубежных врачей, а полуобразованных советских медиков гнать вон[9]. В дальнейшем ситуация лишь ухудшилась из-за войны, где погибло много талантливых врачей. Если медицинский ВУЗ в Кзыл-Орде носит имя Сталина, то и знания он даёт соответствующие. Для ускоренной штопки раненых в полевых условиях их хватит, но входить в тонкости – извините.

В Свердловске у чудом выжившего, как тогда говорили, буржуя недорезанного Константина Гаврилина и его талантливого ученика Мирослава Колядуцкого нужные знания были. По сути, декан факультета педиатрии СГМИ несколько лет прикрывал подпольную лабораторию, где аппарат Илисорова был усовершенствован и доведён до ума им и Колядуцким. Во всех странах испытание на людях неопробованных лекарств или методов лечения является уголовным преступлением. Советские законы были намного строже: в СССР боролись со знахарством. В развитых странах человек, подписав кучу бумаг с отказом от претензий и тем, фактически, лишив себя бесплатной государственной медицинской помощи, всё же может легально съесть неведомую пилюлю от «народного целителя». А в СССР знахарей просто надолго сажали в тюрьму вместе с незадачливыми пациентами. В случае аппарата Илисорова-Колядуцкого-Гаврилина тяжесть преступления усугублялась ещё и тем, что оно было совершено по предварительному сговору группой лиц с использованием служебного положения.

На другой чаше весов находились сотни людей, избавлявшихся от увечий после применения чудесного аппарата. Врачей они готовы были носить на удлинившихся руках. Буквально. В Свердловск потянулись пациенты, в том числе высокопоставленные. За 10–15 лет, прошедших после окончания войны, немало её ветеранов достигли «степеней известных». Что не отменяло их инвалидности, ибо мало кто смог пройти войну без ранений и увечий. Шли и те, кто 10-14-летними детьми работал в тылу на эвакуированных на Урал заводах. Это подвиг, но производственные травмы, влекущие инвалидность, у необученных малолетних рабочих случались часто.

Слухи о волшебном уральском аппарате, якобы позволяющем человеку отращивать оторванные руки и ноги, как ящерица хвост, ширились и разрастались. Закончиться это должно было либо громким судебным процессом, либо легализацией методики. В 1959 году фигуранты несостоявшегося уголовного дела решили выйти из подполья. Аппарат Илисорова-Колядуцкого представили на экспертизу в московский Центральный институт травматологии и ортопедии (ЦИТО). После года испытаний официальный отзыв ЦИТО дал резко отрицательный: «лечебного эффекта не имеет». Неофициально же столичные медики высказывались об изобретателях так: «дремучие уральские шарлатаны». В ЦИТО аппарат применили неправильно, излишним сжатием перекрыв кровоток к конечностям пациентов. Не вошли в тонкости. Вышло так случайно или злонамеренно, дабы потопить провинциальных конкурентов – бог весть. История очень тёмная, достоверных сведений нет (а у кого есть, те молчат). А слухи ходили и ходят мутные и разные. Зная советские реалии, предполагаю злонамеренность. Но мне можно; я конспиролог. Как бы то ни было, для врачей-изобретателей наступили мрачные времена, продолжавшиеся 7 лет. Но затем пришёл успех. И тоже какой-то странный; типично советский.

Считается, что триумфальное шествие аппарата Илисорова началось в 1968-69 гг., когда с его помощью удалось вылечить от травм легендарного легкоатлета Валерия Броммеля. Так, да не так. Спортсмена лечили в Проблемной лаборатории Свердловского научно-исследовательского института травматологии и ортопедии (СНИИТО). А она была создана в 1966 году под руководством Гавриила Илисорова. Что характерно, в Кургане. После афронта ЦИТО 1960 года оставаться в Свердловске изобретателям стало опасно. Кого и какими аргументами уговорил Константин Гаврилин взять их под крыло, история тёмная. Подпольная лаборатория переехала в Курган, где продолжала работать 6 лет, вплоть до легализации. Некоторый (весьма мрачный) свет на события может пролить тот факт, что в 1969 году лаборатория преобразуется в филиал Ленинградского института травматологии и ортопедии имени Р. Р. Вредена. Казалось бы, причём здесь Ленинград? А притом, что в деле с самого начала негласно, но весьма активно участвовала Военно-медицинская Академия. Осторожнейший Константин Гаврилин никогда не разрешил бы у себя в Свердловске сомнительные эксперименты без одобрения высоких покровителей. Причём кураторов в погонах, для которых испытания на живых людях были в порядке вещей. По сути, в Свердловске, а затем и в Кургане, подальше от столиц и проверяющих, ВМА организовала полигон. Даже не особо секретный и наверняка не единственный. Обороноспособность всегда важнее людишек.

А что же Мирослав Колядуцкий? До 1968 года оставался в Свердловске; окончил институт и ординатуру. Был оставлен на кафедре ортопедии СГМИ как преподаватель без учёной степени. Занимался тем, чем всегда хотел: исследовал, лечил и учил. Женился он в 1959 году; как-то случайно. Квартирный вопрос в СССР испортил не только москвичей, а работа на кафедре не повлекла выделение 25-летнему учёному жилья. По закону комната ему полагалась, но хрущёвский бум жилищного строительства (знаменитые «хрущёбы») в 1959 году до уральской медицины ещё не добрался. В очередь на получение жилья его, конечно, поставили. Да только ждать нужно было лет 20. Будущий тесть Мирослава был высокопоставленным военным, связанным с атомным проектом. Для ядерщиков тогда ничего не жалели, например, у Натальи, студентки СГМИ, имелась собственная неплохая квартира. Видимо, потому и стала она в жизни Мирослава не очередным приключением, а законной супругой. Поспособствовал браку и тесть. Собрав по своим каналам пухлое досье на зятя, он изрёк: «Перспективен». Особой любви между молодыми не было, но в 1961 году у них родилась дочь Светлана.

Карьера Мирослава Колядуцкого развивалась, хотя и не без ухабов. В 1968 году Гавриил Илисоров получил звание сразу доктора медицинских наук без прохождения им степени кандидата наук. В том же году его соратник Мирослав Колядуцкий защитил диссертацию и стал кандидатом медицинских наук. Но работать дальше под руководством Илисорова он не желал. Дело в том, что все разработки Гавриил Илисоров патентовал на своё имя (первый патент от 1952 года). В то время в советской медицине это было не принято, да и сама система патентов в СССР была внове. Доктор Илисоров обосновал необходимость патентования на одно, причём своё, лицо тем, что «в случае чего он один и пострадает». Но репрессий не последовало, а страдать пришлось другим.

Из-за патентов то, что в медицинских документах именовалось «аппарат Илисорова-Колядуцкого», а то и «аппарат Гаврилина-Илисорова-Колядуцкого», волшебным образом превратилось просто в «аппарат Илисорова». Как водится в советской науке, с гением, имевшим к концу жизни (1992 год) 208 запатентованных изобретений, никто даже рядом не стоял. При подготовке кандидатской диссертации Мирослав Колядуцкий вдруг с удивлением обнаружил, что он, оказывается, нагло присваивает себе достижения Гавриила Илисорова. И на каждый чих у гения надо брать подтверждения и разрешения, которые тот даёт крайне неохотно и лишь под давлением Константина Гаврилина, который из въевшейся привычки к осторожности сохранил в отдельной папочке некоторые любопытные документы. А тут ещё квартиру Гаврилина средь бела дня ограбили неизвестные. Папку не нашли, но старику досталось монтировкой по голове. Чудом выжил, спугнув странных грабителей.

Практичные вояки предпочли замять скандал. Выбив изобретателю Илисорову собственную лабораторию (с 1969 года – институт), они не забыли и про Колядуцкого, пригласив его к себе. Однако, устроиться непосредственно в ВМА, как мечтал Мирослав, не получилось. Для этого нужно было поступить на военную службу в звании рядового, поскольку из-за медицинской брони в армию Мирослав не призывался, и его срочная служба ограничивалась военными сборами. В то время офицерских званий выпускникам гражданских ВУЗов не давали. Жить в казарме 35-летнему кандидату медицинских наук, обременённому семьёй, как-то не улыбалось. Выход предложили в московском Главном военном клиническом госпитале имени Н. Н. Бурденко. Погоны рядового Мирослав всё же надел, но без перехода на казарменное положение. Тесть, вышедший к тому времени в отставку в чине генерал-майора, помог обменять квартиру в Свердловске на равноценное жильё в Москве. А через год, сдав абсолютно формальные экзамены, Мирослав получил звание лейтенанта военно-медицинской службы.

Военные, облегчившие Мирославу переход из гражданской медицины в своё ведомство, были отнюдь не альтруистами. Протекция играла важную, но второстепенную роль. Просто ситуация в мире вдруг сильно изменилась. После Карибского кризиса 1962 года стало ясно, что полномасштабная мировая ядерная война между СССР и США если и разразится, то не завтра[10]. Обе сверхдержавы с ястребиным клёкотом продолжали гонку стратегических вооружений, но от прямого противостояния перешли к позиционной и затяжной «холодной войне». Теперь глобальные соперники делали основную ставку не на концентрацию мощи для первого и единственного ядерного удара, а стремились окружить врага подконтрольными им малыми странами. Возникло понятие неоколониализма[11]. Без объявления протекторатами, доминионами и колониями на территориях стран-сателлитов (вернее, мателотов) размещались военные базы[12]. Так подрывалась экономическая мощь глобального супостата, и одновременно нащупывались бреши в его обороне. Как говорил один мой знакомый прапорщик-стратег: «Чтобы врага обмануть, надо его измотать». Но враг не сидел, сложа руки. В результате, в некоторых странах «Азии, Африки и Латинской Америки» за 20 лет (с 1960-го по 1980-й) случилось по 5–6 революций и гражданских войн. Со сменой хозяина или, как тогда гениально выражались советские пропагандисты, социалистической или капиталистической ориентации.

Результатом смены концепции глобального противостояния также стали тайные и явные боевые действия спецслужб и армий США и СССР в, порой, весьма экзотических и удалённых от метрополий уголках земного шара. Соответственно изменились и задачи военно-медицинских служб. Ранее главным направлением считалась борьба с облучением и другими последствиями ядерного удара. Важность этих исследований никто не отменял. Но кроме них русским военным медикам пришлось разрабатывать меры противодействия малярии, лихорадке Эбола, ядам пауков и змей и прочим напастям, на территории России отродясь не встречавшимся. Мало кто знает, что укусы гиен и некоторых видов обезьян весьма токсичны из-за падали, которой зверушки питаются. Военные медики, приданные «ограниченным контингентам» и «военным советникам» в разных странах, такие вещи обязаны не только знать, но и уметь быстро и эффективно лечить. Мирослав Колядуцкий не был инфекционистом. Но дело в новых условиях нашлось и ему.

Озимые

Войны начинают, когда хотят,

но завершают, когда могут.

Никколо Макиавелли, «Государь».

Продолжало совершенствоваться и наносить всё более серьёзный ущерб обычное, не ядерное оружие. Например, что такое «озимые»? Можно сказать, что это способ посева пшеницы и других злаков осенью, под зиму. Верно, но у слова есть ещё одно, страшное и отнюдь не сельскохозяйственное значение. Из-за созвучия букв «озимыми» в советской армии прозвали противопехотные мины ОЗМ (осколочно-заградительная мина кругового поражения). Второе название «лягушка» дали противопехотным минам из-за того, что при срабатывании они выпрыгивают из земли на 0,6–0,8 м. Это на уровне колена. Взрыв мины рассылает во все стороны шрапнель из 2,5–3 тысяч стальных шариков (при кустарной установке в качестве поражающего элемента используют подшипники, обломки арматуры и гвоздей). Всё это летит в ноги, пах и низ живота наступившего на мину. Бронежилетом эти части тела обычно не прикрыты, иначе солдат не сможет ходить и бегать. В результате кровавая каша с обломками костей вместо ног, отрыв половых органов, тяжёлое ранение в живот и скорая смерть от кровопотери или перитонита. А ещё нескончаемый, рвущий душу и режущий уши вопль страшной боли.

Первые «лягушки» применялись ещё немцами во время Второй мировой войны. Но они были громоздки и заметны, поэтому малоэффективны. Настоящим бичом Божьим противопехотные мины стали с 1950-х. Недаром ООН с 1992 года хочет их запретить как варварское оружие массового поражения. Соответствующая конвенция ООН принята в 2006 году, но ни Россия, ни США, ни ещё 27 стран к ней не присоединились. Это ведь невыгодно. По данным ООН в мире установлено более 300 миллионов противопехотных мин. И львиная их доля – 250 миллионов – поставлены во время «холодной войны». На долю СССР и его союзников приходится около 70 миллионов мин, у США и союзников – вдвое больше. Подписание конвенции ООН означает признание ответственности и трату денег на разминирование в различных регионах. Предварительная оценка необходимых средств зашкаливает за триллион долларов. Столько лишних денег нет даже у США. А противопехотные мины продолжают устанавливаться. Так, в июне 2014 года о намерении заминировать границу с Россией объявила Украина[13]. Люди, в основном мирные жители, продолжают десятками подрываться на минах каждый день, и это не скоро закончится. На минах также гибнет огромное количество скота и диких животных.

Многие знают американскую автоматическую винтовку М-16; неплохое стрелковое оружие. Менее известно, что самая массовая американская противопехотная мина тоже называется М-16. С 1967 года одной из модификаций этой «лягушки» стал пластиковый корпус. Это немного снизило поражающие свойства мины, но резко увеличило трудность её обнаружения. Чтобы различить в наушниках миноискателя писк М-16 надо обладать абсолютным слухом. Но среди простых пехотинцев музыкантов и акустиков нет: их забирают на подводные лодки и в военные оркестры. Считается, что М-16 в пластиковом корпусе штатными ручными миноискателями не обнаружима. Нужна серьёзная техника: минные тралы, рентген. А кто её даст обычному мотострелковому батальону? С 1968 года число убитых и искалеченных минами советских военных стало быстро расти.

Тут и понадобились военным медикам знания и опыт доктора Колядуцкого. Боец, задевший противопехотную мину – не жилец. Он может спастись лишь в двух случаях. Первый: броситься ничком на землю, тогда шрапнель отразит бронежилет, если есть защитные пластины на спине, и каска. Но падать надо лицом к мине, голову руками не закрывать, прятать руки под грудь. Психологически это очень сложно, когда перед носом нечто выпрыгивает из земли и грозит взорваться. Но и удачно упавший солдат получит контузию от взрывной волны. Второй способ состоит в том, что боец кузнечиком прыгнет на стоящий рядом бронетранспортёр, если он есть. За долю секунды надо оказаться на метр выше прыгнувшей мины и укрыться за бронёй. Оба способа требуют от простых солдат акробатических навыков спецназа и даже при их применении гарантий не дают. Но один труп в условиях боевых действиях – полбеды. Помимо несчастного, которому не повезло задеть мину, в подразделении появляется несколько раненых средней тяжести, тормозящих передвижение. Заряд мины мал; её поражающие элементы быстро теряют убойную силу, не пробивая обычных кирзовых сапог. Шрапнель сечёт защищённую лишь тряпочной штаниной голень. Таких раненых можно не только спасти, но и вернуть в строй. Если, конечно, быстро доставить их в госпиталь, где есть аппарат Колядуцкого и врачи, умеющие его применять. Тогда недели через три солдатики начнут ходить, а через полтора месяца смогут медленно бегать, постепенно увеличивая темп и нагрузку.

Мирослав Колядуцкий за 10 лет работы в госпитале имени Бурденко спас немало жизней и ещё больше людей избавил от инвалидности. Докторская диссертация закрытой тематики, звание профессора и погоны майора в порядке ускоренного производства были получены им в 1974 году. Через пару лет светил чин подполковника и крупная должность, но из-за скандального развода не только ничего не дали, но и посоветовали скоро не ждать. Оправдываться Мирослав не умел и не хотел. А его бывшая супруга Наталья не преминула вынести сор из избы и разослала письма с жалобами на непутёвого мужа. Видимо, она боялась потерять квартиру. Начальство и коллеги, знающие Мирослава, над опусами лишь посмеялись. Но письма попали в различные инстанции, в том числе, и в КГБ[14]. В СССР за моральным обликом должностных лиц следили, тем более в армейской среде. После развода карьера Мирослава оказалась наглухо перекрыта. Он продолжал работать механически, как робот. Тёмными одинокими вечерами всё чаще подступало отчаяние. Утопить его в бутылке не мог; не пил. Бывало, руки сами доставали наградной пистолет. Мирослав долго гладил воронёную рукоятку и думал о том, что более половины его жизни прожито, а в итоге крах и отсутствие перспектив. Прежде всего, это касалось жилья. На подарки пациентов и благодарных учеников не разбежишься. Да и разовые они, хотя иногда и ценные. Денег, чтобы накопить на кооперативную квартиру, не хватало, несмотря на многочисленные подработки, в том числе по детской ортопедии, которые Мирослав на себя взвалил. Нужно было вымогать взятки, но Мирослав этого никогда не умел и отчаянно боялся.

Выход из тупика предложил один из постоянных пациентов. В СССР официально не существовало понятия «горячие точки». О том, что страна ведёт колониальные войны, советский обыватель не мог даже помыслить. С экранов и страниц газет ему долбили, что «СССР – оплот мира», а войны ведут «проклятые империалисты» с «прогрессивными национально-освободительными движениями». А слухи ходили; из-за полного отсутствия достоверной информации СССР был страной слухов. Люди ведь не слепые и не глухие, а воевавшие иногда что-то рассказывали друзьям и родственникам, особенно по пьяни. Их откровения быстро перевирались и обрастали самыми фантастическими деталями, вплоть до борьбы доблестных советских спецслужб и армии с инопланетными захватчиками, летающими на НЛО. Власти слухов не опровергали. Зато каждый шибко разговорчивый мог надолго или навсегда исчезнуть, причём на вполне законных основаниях: нарушение подписки о неразглашении. Страх зашивал рты. Даже в госпитале имени Бурденко врачи предпочитали не интересоваться, откуда у пациентов густой загар, а в телах – осколки и пули иностранного производства. И почему явно русские на вид люди в бреду командуют и матерятся на неизвестных (а, порой, и на слишком хорошо известных) языках.

У пациента с ничего не говорящим именем Алексей Петров таких странностей был целый букет. Коренастый крепыш, темноволосый и немногословный. Незапоминающееся лицо, смуглое, но круглое, как блин, с как будто стёртыми, смазанными чертами. Взгляд выцветших, неопределённого цвета глаз остёр, но не более. Такого можно встретить и в Мурманске, и в Краснодаре – везде будет свой. В госпиталь имени Бурденко он попадал регулярно. Менялись лишь погоны: в 1974 году привезли старшего лейтенанта; а в 1978 году он оказался там в третий раз уже в чине майора. И всегда тропический загар, осколки иностранных мин в теле, отметка о малярии в медкарте и характерная после неё желтизна кожи, пристрастие к портвейну и мат на португальском языке. А ещё друзья. Сидят вокруг постели «Петрова» здоровенные мужики, кто в форме, кто в штатском, смотрят едва ли не с обожанием и хлещут портвейн. Да не советское пойло, а настоящий «Порто», из пузатых бутылок с иностранными этикеткам. Молча. Час, другой, третий. Ни тостов, ни шуток, ни смеха. Выпьют, закусят, потом кто-нибудь делает ряд быстрых жестов, будто на языке глухонемых; другие отвечают тем же кодом. Похоже на краткий разговор. И снова улыбаются, молчат, пьют. Поначалу это выглядит забавным; затем становится жутковато. Особенно если знать, что «Петров» и его друзья психически вполне адекватны и умеют не только говорить, но иногда и рявкнуть.

Главный военный госпиталь – не проходной двор; получить разрешение навещать его пациентов затруднительно. Но друзья «Петрова» как-то обошли строгости, когда он был ещё в невеликом звании старшего лейтенанта. Инструктируя персонал об особом отношении к пациенту, главврач несколько раз ткнул пальцем в потолок: распоряжение сверху. Лишних вопросов никто не задавал. Тем не менее, к врачам необычный даже для многого и многих повидавшего госпиталя пациент относился неприязненно. Мирослав исключением не был. Не сказать, что они с «Петровым» сдружились. Скорее, сошлись после того, как во время второго пребывания в госпитале в 1976 году капитан «Петров» всё-таки погорел на друзьях.

Была в СССР (впрочем, она и в РФ процветает) многочисленная и зловредная когорта «проверяющих». Конечно, контроль необходим. Беда в том, что «проверялкины» часто были (и есть) некомпетентны в подлежащей их контролю области. Причина в том, что проверять, якобы для пущей объективности, обычно назначали человека из другого ведомства. Так, военных медиков мог проверять артиллерист, а то и кавалерист: бывало и такое. Другой вопрос, кто и зачем завёл сие «мудрое» правило, трансформировавшееся в нынешней РФ в образ «эффективного менеджера», которому что мебелью торговать, что армией командовать – всё едино. Ответ известен: англичане, но для доказательства надо писать серьёзный исторический труд. У себя, кстати, они ничего подобного не внедрили. Они не глупцы: чужую работу всегда проверяют эксперты в данной области. В СССР-РФ перед людьми ставится задача найти недостатки в работе непонятных им спецов. Так унижается и проверяющий, и проверяемые. Работа первых выставляется тривиальной, раз её может инспектировать кто угодно. Вторые выглядят дураками, берущимися судить то, в чём ничего не смыслят. Но человек – существо разумное, а кто ищет, тот всегда найдёт. Горе-инспектор не желал получить по шапке и решал задачу, как мог. Изъяны находили по принципу: «Бей своих, чтобы чужие боялись». Визит проверяющего в СССР и РФ стал подобен стихийному бедствию. Это всегда повод наорать, унизить людей, доставить им максимум неприятностей и дезорганизовать их работу. При бережном сохранении всех реально имеющихся недостатков.

Шествует по госпиталю очередной генерал-проверяющий; вскрывает недостатки и раздаёт ценные указания по их искоренению. И натыкается в коридоре на пьяного после посиделок с друзьями капитана Петрова. Заслышав о проверке, друзья быстро слиняли. Оперативно рассредоточились и организованно отступили на заранее подготовленные позиции. Петров их провожал, но после ранения ходил медленно, не успел укрыться в палате. Завидя безобразие, генерал навис над Петровым, как степной орёл над сусликом, и начал его отчитывать генеральским матом. Минут пять Петров покорно молчал, но отданную громовым басом команду «Смирно!» исполнять и не думал. Его губы кривит усмешка; начальство распаляется и багровеет. Неуловимое движение, и согнувшийся пополам генерал перестаёт орать, лишь сквозь зубы сипит от боли. Его фуражка катится по коридору, как отлетевшее колесо. А на свекольной правой щеке отчётливо виден глубокий след пятерни, в скором времени грозящий стать синяком воистину генеральских размеров. К Петрову бросаются четверо охранников. Мягкий полушаг с поворотом; движения вновь смазываются, и мордовороты оказываются на полу в живописных позах, не делая попыток пошевелиться. Умный адъютант тянет руку к кобуре. На губах Петрова вновь змеится усмешка. Не миновать бы смертоубийства, но выскочивший из палаты Мирослав Колядуцкий обнял капитана за плечи, закрыл его собой и, приговаривая: «У больного послеоперационный шок, отойдите, пожалуйста», увёл его.

Шок или не шок, а нападение на старшего офицера – это трибунал. На следующий день не долеченного Петрова срочно выписали. Собрав вещи, он зашёл к Мирославу. Не благодарил особо; но подарил литровую бутыль крепкого пойла с заспиртованной внутри змеюкой. В то время в СССР такое было невиданной редкостью и изыском. Вручая дар, Петров промолвил: «Доктор, как бутылку приговорите, змею не выбрасывайте. Её съесть надо; она целебная. Голову отрежьте, там внутри мясо вкусное». Рептилиями Мирослав не питался, но после встречи с друзьями нового 1978 года бутыль опустела. Извлечённая из спиртосодержащей жидкости змея утратила грозный вид, стала морщиться и коробиться. Мирослав всё же отрезал гадине голову. Хотел отдать знакомому таксидермисту: поделки из черепов змей в СССР были в моде. Но с удивлением обнаружил, что змея внутри пуста, выскоблена. В туловище, ловко свёрнутая в трубочку и завёрнутая в два полиэтиленовых пакета, лежала солидная сумма во французских франках[15].

Мирослав обомлел. Гражданам СССР иностранную валюту иметь запрещалось. Ещё свежи были в памяти времена, когда волей Н.С. Хрущёва советского человека за сам факт нахождения у него валюты в любом объёме могли расстрелять. Вскоре смертную казнь валютчикам отменили. Во многом потому, что на Западе ехидно заметили: «В СССР человеческая жизнь стоит ровно один доллар»[16]. Но и действующие с конца 1976 года 10 лет тюрьмы с конфискацией имущества не внушали оптимизма. Выбор у Мирослава был невелик. По закону следовало «настучать» на «Петрова» в КГБ; валютные дела были в его ведении. Но к 43 годам Мирослав давно понял, где живёт. Рассчитывать, что советская власть поблагодарит его за сданные франки, не приходилось, не говоря уже хоть о какой-то компенсации. Конечно, «Петрова» достанут, но и Мирославу не поздоровится: возьмут на заметку. В следующий раз валютный «подарок» могут подбросить сотрудники КГБ, озабоченные выполнением плана по разоблачениям и посадкам[17]. Сами же потом при обыске и найдут, выявив рецидивиста: зацепочка есть. Можно было припрятать франки на чёрный день. Но после развода он у Мирослава как раз наступил. Наконец, можно было рискнуть и попытаться продать жгущую руки валюту. Что Мирослав, трясясь от страха, в конце концов, и сделал.

Вырученных рублей хватило на то, чтобы снять комнату в удобном для разъездов по работам и подработкам месте. Стало легче. Мирослав стал копить на квартиру, и по его расчётам выходило, что новоселье случится через 7 лет и совпадёт с 50-летием. Но всё в очередной раз изменилось через год, когда «майор Петров» снова попал в госпиталь. Ему удивлялись: капитан генерала по мордасам бьёт и возвращается с повышением. Мирослав в дискуссиях не участвовал и по понятным причинам «Петрова» избегал. Обходил десятой дорогой. Но майор доктора помнил. Подлечившись, бесцеремонно ввалился в кабинет и предложил прогуляться в парке, где последовала классическая вербовка: предложение, от которого невозможно отказаться. Как Мирослав и подозревал, «майор Петров» оказался сотрудником ГРУ[18]. Он вещал:

– Мы понимаем ваше тяжёлое материальное положение. Немного помогли: змея вкусная была? Ждём от вас встречного понимания. Вы очень нужны в Анголе, Мирослав Леонидович. Наши ребята подрываются на минах, становятся калеками. В Россию везти далеко; лечить надо там. А ваших учеников мало, да и не тот у них уровень. Нам нужен не просто талантливый врач, а организатор системы лечения. Принуждать мы вас не можем; повторяю, надеемся на понимание. О статусе невыездного и неприятностях с разводом забудьте[19]. Мы проверили: вы наш, советский человек. Поверх комитетчиков оформим; пусть утрутся[20]. Испанским вы владеете («откуда узнали, гады?», – подумал Мирослав). В Анголе говорят на диалекте португальского, близком к испанскому, так что серьёзного языкового барьера с местными и кубинскими товарищами у вас не возникнет. Охота там шикарная; сафари. И змей половить можно. Контракт трёхлетний, но советую подписать сразу на пять лет. В Анголе год за два; оплата бесполосными чеками. Квартиру сможете купить года через три. Со змеями может и пораньше; рекомендую вступить в жилищный кооператив до отъезда. Вернётесь, сразу оформите раннюю пенсию без потери работы[21]. А там, глядишь, и место членкора в Академии наук освободится. О ваших разработках мы наслышаны и добро помним. А звание подполковника вам дадут сразу: негоже начмеду майором быть[22]. Соглашайтесь, не пожалеете.

Реальность, как всегда, оказалась не столь радужной. КГБ «утираться» не захотел, а «Петров» отбыл в Анголу и содействовать не мог. Мирослава мурыжили согласованиями более полугода; начальство в госпитале стало смотреть явно косо. В кооператив Мирослав вступил, но звание подполковника перед отъездом ему так и не присвоили. Подкузьмил-таки «бдительный» кадровик. Но поздней осенью 1979 года Мирослав всё же оказался на борту транспортника, шедшего из Ленинграда в Луанду. Впереди ждало сухое и жаркое ангольское лето, в южном полушарии совпадающее по времени с русской зимой. И только в море, когда схлынуло суматошное напряжение, а делать вдруг стало решительно нечего, Мирослав вдруг задумался, куда же он попал.

Сказки саванны

На три метра против ветра.

Солдатское описание симптомов амёбной дизентерии.

С конца XVI века Ангола была португальской колонией; с 1951 года она получила статус «заморской провинции». Происходящее в колонии невозможно понять без анализа событий в метрополии, ведь власть сосредоточена именно там. История Португалии XVII–XX веков – это конфетка; как говорят сейчас в Интернете, «кавайная няшка»[23]. Можно увидеть, как в Европе делаются дела. Люди не скрывались. Но советским «историкам» это неинтересно. Что обычный русский знает о Португалии? Школьный Васка-да-Гама и портвейн – всё. Ещё почему-то Путин в начале своего правления её догнать и перегнать грозился (об успехах не сообщалось). А ведь Португалии официально отписана половина земного шара. Папа Римский карандашик взял, покрутил, послюнявил, линию на глобусе провёл, да между Испанией и Португалией мир разделил. Буквально: тебе половина, и мне половина. Про варварскую Англию тогда и не слышали; Папа культурно поделил планету между цивилизованными католиками.

Россия отходила к зоне испанских интересов. Пронырливые португальцы с этим не согласились. Говорят, в гареме, простите, при дворе царя Алексея Михайловича Романова жила темнокожая португалка. Даже кого-то отравила; её испанский посол на чистую воду вывел: сожгли ведьму. Ещё говорят, что сын Алексея Михайловича, Государь Император Пётр I Алексеевич (Великий) был на две головы выше родичей и «ликом зело тёмен». У мулатов такое бывает. За это он ещё в юности заслужил прозвище «Антихрист» и шёпот о подмене младенца. Врут, поди. Ладно, давайте серьёзно. О Древнем Египте написаны тома, будто учёные туда каждый день на машине времени на работу летают. Правда, из-за скудости и разрозненности корпуса артефактов каждый своих фараонов считает, путаясь в 30 династиях. Но в силу второстепенности иберийского театра военных действий, история Португалии последних 300 лет – полигон с огромной и достоверно документированной базой, в том числе корпусом письменных источников. Тут почти не было массового и злонамеренного уничтожения документов. А вот, вишь ты: неинтересно!

Вопросов море ещё с момента создания Португалии. А уж с XIX века… Что такое «война апельсинов»? Откуда в Бразилии взялся легитимный и международно признанный император, и кто он? Между прочим, сия зверушка не только рабыню Изауру мучила, но и броненосцы скупала. У Великобритании, разумеется. Почему Испания и Португалия не участвовали в I Мировой войне? Или всё же неформально участвовали, как чьи-то (чьи?) союзники? Ух ты, и во II Мировой войне тоже не участвовали! Это как? В официальной историографии принято считать, что гражданская война в Испании стала предтечей II Мировой войны. Гитлер очень помог Франко в ней победить; Испанию и Третий Рейх связывали теснейшие союзнические отношения и обязательства. Почему же в 1940 году каудильо Франко грубо «кинул» союзника и отверг прямую просьбу Гитлера вступить в войну на стороне Германии и захватить британский Гибралтар? А как на это отреагировал португальский диктатор Салазар? Далее: считается, что все европейские фашистские режимы были союзниками. Как же их терпели в Испании и Португалии до 1974–1975 гг.? Ещё штришок: почему в знаменитой Фултонской речи Уинстона Черчилля тема СССР оказалась тесно переплетена с темой Португалии?[24] Любознательных читателей предупреждаю: история наука опасная. Уже на втором шаге анализа начнёте говорить неприличные слова, например «Сюркуф». Или «Дюнкерк», но не порт, а французский линкор, потопленный англичанами 3 июля 1940 года. Причём британцы в тот момент формально ещё были союзниками французов. Про эскадрилью «Нормандия-Неман» в России слышали, благодаря талантливому фильму. Но действия французского флота во II Мировой войне никому не интересны. А это четвёртый по мощи флот в мире; там таких эскадрилий несколько десятков. Не говоря уж про два новейших линкора: «Дюнкерк» и «Страсбург». Какова их судьба? А не интересно! Почему-то.

Далее с Португалией ещё смешней. Считается, что с 1933 года там свирепствовала фашистская диктатура, а в 1974 году торговцы цветами стали засовывать свой товар в дула винтовок солдат и полицейских. И те настолько умилились, что в стране произошла «революция гвоздик», приведшая к власти армейских капитанов-заговорщиков. Бравые вояки тут же даровали независимость всем португальским колониям, в том числе Анголе, и по конституции 1975 года объявили строительство социализма. Не выходя из НАТО, членом которого Португалия является с 1949 года; с момента его создания. Кстати, накануне мятежа корабли НАТО зашли на лиссабонский рейд для манёвров. Но отпущенные в город морячки перевороту не мешали, видимо, упившись портвейну и занюхав гвоздиками. Не шучу; так официально и пишут, ничего не стесняясь[25].

Тем, кто верит в сказки, советую засунуть цветочек в дуло автомата ближайшего полицейского. Или призвать президента Путина даровать независимость ряду субъектов РФ. Получите острый опыт. За гвоздику отоварят дубинкой и запрут в КПЗ на 15 суток. Второе деяние предусматривает до 5 лет тюрьмы за призывы к сепаратизму[26]. Это притом, что диктатуры последние 40 лет в России не было. Для тех, кто в сказки не верит, сообщу, что в Португалии в 1974 году провернули военный переворот, аналогичный февральской революции 1917 года в России. Хотели довести дело до местного «Великого Октября» и гражданской войны; государство действует по трафарету. Переворот прошёл чуть раньше массового засовывания гвоздик в неподходящие отверстия; вероятно, за пару дней до появления военных кораблей в бухте Лиссабона. Армейский капитан редко выбирает место службы, а международные манёвры дали заговорщикам легитимную возможность собраться в столице. Как водится, в момент переворота на месте действия засветилось много странных личностей[27]. Но Португалии несказанно повезло: под дулами корабельной артиллерии НАТО очередной «Октябрь» не состоялся. Говорят, США всерьёз угрожали ядерным ударом по Гибралтару – причём здесь Англия?

На Луанду сил НАТО не хватило, поэтому в Анголе разгорелась полномасштабная гражданская война. Первые межэтнические столкновения (а гражданская война обычно бывает межнациональной) начались ещё в 1961 году в ходе так называемого «народного анти-португальского восстания». Его суть в том, что племена овимбунду (южные банту) и конголунда (от них название столицы Луанды) резались с кимбунду (северными банту) и чокве; и попеременно друг с другом. А все вместе дружно грабили богатых и ненавистных португальских колонизаторов. Все вышеперечисленные племена принадлежат к великому народу банту, причём овибунду наиболее многочисленны. Но местным этого не говорите; могут неправильно понять. Там каждый считает себя истинным банту, а всех остальных историческим недоразумением. Представьте, что украинцы (кимбунду) вместе с поляками (конго) при вооружённом нейтралитете-разбое татар (чокве) захватили Москву (Луанду), основанную белорусами (лунду), а русских (овибунду) вытеснили в Сибирь (Намибию)[28]. Такова Ангола в момент получения независимости. Ничего особенного: смутное время. В России в 1610 году почти так и случилось – Минин с Пожарским до сих пор на Красной площади стоят; красуются.

Пока страной управлял португальский колониальный «лесник», способный дать по зубам племенам по отдельности и целокупно, их «любовный многоугольник» напоминал котёл с крышкой. Булькает, но не кипит. Так в 1961 году португальский экспедиционный корпус быстро разгромил повстанцев. Чокве замирились. Лунда ушли на север, в соседний Конго, позже переименованный в Заир, где создали ФНЛА под руководством хитрого товарища Холдена Роберто. Они тихо сидели там 14 лет; себя объявили маоистами, что давало им возможность дёшево, а то и бесплатно получать оружие и снаряжение из Китая. Овимбунду отступили на юг, в Намибию, по сути, в ЮАР, которая тогда оккупировала её территорию[29]. Там они создали УНИТА во главе с господином Жонашем Савимби. Себя объясняли прозападными либералами, ориентированными на США. Многочисленные и боевитые южане огрызались против Португалии до 1966 года, получая оружие из ЮАР, Бельгии и США. А кимбунду отступать было некуда: север и юг заняты, на востоке чокве, на западе Атлантический океан. Они партизанили против колонизаторов на месте, в том числе в Луанде. Создали МПЛА под чутким руководством товарища Агостиньо Нето, а себя объявили правоверными марксистами. На почве сталинизма и борьбы с проклятыми империалистами установили связь с Кубой.

Советская пропаганда изображала Савимби людоедом. И случаи каннибализма в УНИТА действительно были. Но они зафиксированы среди всех воюющих племён. Ниже сказано об анголо-заирской войне 1977-78 гг. Она уникальна тем, что в ней в последний раз (пока?) участвовали регулярные отряды лучников. Лук прекрасное оружие: мощное, бесшумное и достаточно дальнобойное. В саванне или джунглях обученный боец с луком или духовой трубкой сделает больше, чем снайпер с новейшей жутко дорогой винтовкой. Но это оружие спецназа и диверсантов. Например, у спецназа Англии лук состоит на вооружении. Но выводить лучников в поле в 1978 году – всё же некоторый переборхес. Какой либерализм-марксизм-маоизм? Люди парового двигателя не изобрели (а некоторые – и колеса). Попав в Анголу, русский путешествует не только в пространстве, но и лет на 400–500 назад во времени. В Средневековье. Если кто-то думает, что в России в смутное время жилось лучше, и без каннибализма, то не стану разрывать шаблон. Любуйтесь Мининым и Пожарским; прекрасный памятник.

Португальцы ангольское средневековое безобразие видели, но очень мало делали. Метрополия оказалась слаба в коленках. Прикладом в зубы – пожалуйста, но обеспечить серьёзное долгосрочное развитие заморской провинции Ангола – сил нет. Да они своё-то развитие обеспечить не смогли: в момент революции 1974 года более половины населения Португалии было неграмотным. Одной из причин революции стал «бензиновый кризис»: резкое повышение цен на топливо в стране, сидящей на нефти. Но нефть была в Анголе, а за 400 лет колониального владычества португальцы не удосужились начать её разработку. Месторождения не разрабатываются и сейчас, о чём ниже. А пока вопрос: что случилось с Португалией? Это старая европейская страна; в верхушке люди культурные, откуда ветер дует, знают. Там даже фашизм очень мягкий был, потому дольше всех и продержался. Для ответа нужно писать солидный исторический труд. Скажем так: Испания и Португалия – страны давно, несколько веков назад, побеждённые, капитулировавшие и зависимые. Горе побеждённым! Культурные победители позволили жить, установив жёсткие рамки: можно ловить тунца, выращивать гвоздики, апельсины и лавры, строить фашизм с человеческим лицом, пить портвейн. Но иметь колонии с нефтью – не по чину-с. Отсюда и перевороты бескровные, с цветочками: никто не сопротивлялся. Поэтому и колонии не развивали: зачем, если победитель в любой момент отберёт? И отобрали; никто и не пикнул.

Сопротивление грозило бедой гораздо худшей: гражданской войной. Ведь помимо внешней инспирации и местных заговорщиков, в истории-политике действует ещё одна (слепая) сила: народ, массы. Мало спроворить в Лиссабоне заговор капитанов, надо ещё, чтобы португальский обыватель его принял и пошёл пить портвейн за здоровье новой власти, вместо восстания. Объективно к 1974 году португальцы от фашизма устали. Он ничего им не давал; уровень жизни не рос. На фоне соседней Испании, у которой колонии давно отобрали, не говоря о процветающих Франции и Германии, переживших мировую войну и оккупацию, Португалия жила очень бедно. Люди стали задавать вопросы: войны не было; колонии есть; а живём хуже – это как? Власти отвечать не выгодно. Она молчит или бьёт прикладом в зубы. Но вопросы остаются и порождают поиск виновного. Тут же возникают добрые дяди с умными книжками, как правило, изданными за рубежом. Там все ответы есть, только книжки разные. Кто Библию несёт, кто Коран, кто «Капитал», а кто и «Майн Кампф». Обыватель их читает и проникается. Можно эксплуататоров во всех бедах обвинить, или коммунистов, или евреев. В РФ вот в последнее время геи во всём виноваты. Но просто раскола в обществе для гражданской войны мало.

Любое государство обладает огромной инерцией. Можно сжечь столицу, проиграть, войну, истребить треть населения – гражданской войны не будет. Правители удивляются, как Сталин в 1945 году[30]. Есть известный опыт с бактериями в питательном растворе: каждая делится пополам за единицу времени, в результате их общая масса растёт по экспоненте до исчерпания ресурсов[31]. Это очень быстрый рост: заполненный биомассой объём за 10 поколений увеличивается в 100 и более раз. Как это ни удивительно, но в государстве население тоже растёт по экспоненте, причём обычные войны и эпидемии тому нисколько не мешают. Они влияют: экспонента становится более пологой. Но всё равно остаётся экспонентой. Переломить график может лишь государственная политика контрацепции, тотальный голод или применение оружия массового поражения. Но ведь человек в государстве отнюдь не погружён в питательный раствор! Еда вокруг не плавает; чтобы её добыть, надо трудиться. Да ещё власть отбирает немалую часть нажитого в виде налогов. Тем не мене, рост по экспоненте подтверждён статистикой переписей населения. В племенах, государств не создавших, ничего подобного и близко нет: даже в самых благоприятных условиях рост всего лишь слабо линейный. Отдельным особям и группам в государстве может быть сколь угодно плохо. Могут и убить; например, власть любит казнить за действительные или мнимые преступления. Но популяции человеческих зверушек в государстве так хорошо, что она начинает размножаться экспоненциально; аж ограничительные меры принимать приходиться.

Почему? Разделение труда и специализация. Человек в племени (деревне) и швец, и жнец, и на дуде игрец. Сегодня пашем, завтра дом строим, и всё общиной, миром. Чтобы выжить, крестьянин выполняет множество операций, и не является специалистом ни в одной. А государство – это город. Какой-нибудь горшечник оттачивает своё мастерство поколениями, а всё необходимое, кроме горшков, покупает на рынке. Пока его не разорит фабрика и не поставит к станку в виде рабочего. Тогда индивидуальное мастерство уйдёт, но посуда станет дешевле и лучше кустарной. Плюс множество профессий, возникших и востребованных только в городе. Есть ли в деревне парикмахерская? Нет, поскольку не нужна. Стригутся сами; «под горшок», а парикмахерские у деревенских жителей проходят по разряду: «городские с жиру бесятся». Действительно, в городах парикмахерские, а то и салоны красоты чуть ли не на каждой улице, и так сотни лет. Новые профессии дают новое богатство. В нормальном государстве уровень жизни растёт линейно и удваивается за 1–3 поколения. Это настолько выгодно, что даёт эффект питательного раствора. Люди себе не враги, и рушить столь удобную систему не станут. Начитавшись вражеских книг, на кухнях бурчать будут, но на баррикады не пойдут. Общая тональность ворчания: «И это переживём».

Тем не менее, гражданские войны в истории зафиксированы, и они всегда являются величайшим социальным бедствием. Это если само государство выживет, что бывает не часто. Последствия Второй мировой войны устранялись 20–30 лет. Даже побеждённая и расколотая пополам ФРГ к 1975 году превзошла экономические показатели Третьего Рейха и рванула вперёд. Травму гражданской войны в США (1861–1865 гг.) лечили 75 лет, и лишь шедевр Голливуда, фильм «Унесённые ветром» (1939 год), поставил точку в расколе нации. Итоги гражданской войны в Испании (1936–1939 гг.) подвели лишь через 45 лет, и это в условиях фашисткой диктатуры, тщательно уничтожавшей недовольных. Даже могила Франко в «Долине павших» (мемориал открыт в 1959 году; диктатор умер в 1975 году) не помогла. Лишь когда испанцы массово не поддержали военный путч 1981 года, стало ясно, что гражданская война закончена. В России скоро отметим столетие гражданской войны 1917–1922 гг., но её итоги до сих пор не подведены. Общество по-прежнему расколото. Спроси русского: «Ты за большевиков, аль за коммунистов?» – может и в морду дать. В Анголе гражданская война началась в 1961 году, и конца ей не видно (55 лет). Не помогли ни массированное иностранное военное вмешательство, ни даже смена политического строя. В 2013 году в Анголе по указу властей стали сносить мечети, что снова вызвало беспорядки и стрельбу[32]. Потому и нефть до сих пор особо не добывают. Людям не до глупостей. Они делом заняты: сами с собой воюют.

Гражданская война – это крах культуры и экономики, залечиваемый как минимум 50 лет. Потому что её ведут не армии, а обыватели. В гражданской войне нет офицеров. Люди в мундирах с погонами есть, но в братоубийственном конфликте их авторитет равен нулю. Вернее, количеству патронов в пистолете. Офицер присягает защищать Отечество или монарха, но в гражданской войне они у каждого свои. Как минимум для половины страны офицер становится врагом и оккупантом. Потому-то при создании Белой Армии в 1918 году решили остановить присвоение следующих офицерских званий; считалось, что в братоубийственной войне карьеру делать зазорно. Потом мудрый приказ отменили; в условиях затяжных боевых действий он оказался невыполнимым. Да и в Красной Армии погоны отменили сразу, в 1918 году, а восстановили лишь в начале 1943 года.

Нет ничего хуже вооружённого обывателя, оставшегося без контроля офицеров[33]. Гражданская война начинается с того, что он вдруг решает, что может непосредственно диктовать свою волю окружающим. В стиле: «кто палку взял, тот и капрал». Обыватель с палкой быстро разгуливается, а поскольку он совершенно не в состоянии просчитать даже ближайшие последствия своих действий (его этому не учили; учили офицеров), он быстро перешагивает грань. Трудно убивать одному: это Раскольников, нравственные мучения, достоевщина. А скопом убивать весело. Взять ножку от стула и зафигачить соседу в висок, чтобы не прыгал. А чего он: не той нации, не тому богу молится, не те книги читает, не ту музыку слушает, носит и ест не то, не за ту команду болеет, и вообще рыжий. И пограбить есть что. А вокруг будет стоять толпа и гоготать. В толпе обязателен внешний провокатор, её на убийство подзуживающий. Повторяю: люди себе не враги; обывателя до ощущения безнаказанности нужно умело довести. Но если довели – пойдёт лавина.

Ведь у человека, которого убил обыватель (обычно тоже обывателя), есть родные и друзья. И после убийства-прикола в одном из домов города начинают громко и страшно орать. Потом, не надеясь на правосудие, поскольку государству уже не верят, идут и мстят: убивают убийцу. Не провокатора, давно слинявшего, а обывателя. Тогда начинают выть в другом доме. Потом в третьем, четвёртом, сотом, тысячном. И вспыхивает пожар гражданской войны, который очень трудно, почти невозможно, погасить. Лет через 50-100 он гаснет сам; после уничтожения значительной части населения. При этом война ведётся без правил (офицеров-то нет), с пытками и добиванием пленных.

В Анголе всего этого было вдосталь, плюс африканская специфика. Осуществился классический сценарий: революция и гражданская война на фоне интервенции. После ухода португальцев (далеко не всех), палку взял тот, кто оставался на месте и был ближе к столице. В ноябре 1975 года войска кимбунду (МПЛА) заняли Луанду и без всяких выборов провозгласили президентом товарища Агостиньо Нето. Но местного «Ленина», как и исторического прототипа, быстро умерли (в 1979 году). Даже в мавзолей поместили: советские бальзамировщики блестяще решили сложную задачу в африканском климате. А страна уже пылала: овимбунду и конголунда диктат МПЛА не устраивал. При поддержке армий Заира и ЮАР войска ФНЛА и УНИТА одновременно вторглись в Анголу с севера и с юга. Но товарищ Нето не дал задушить молодую советскую республику и обратился за помощью к Кубе. Братья Кастро отреагировали мгновенно: кубинские «добровольцы» высадились в Луанде ещё до конца 1975 года. При всех своих коммунистических лозунгах Фидель Кастро всегда оставался прагматиком (идеалист там Че Гевара, и то не совсем). Кубинцы создали замечательную армию, иначе при близком соседстве с США не выжить. Их высокая боеспособность сказалась сразу: к концу 1976 года войска Заира и ЮАР вытеснили из Анголы в результате контрнаступления, причём ФНЛА был практически разгромлен. Но не всем в Луанде понравилась усиление влияния кубинцев. В 1977 году кубинские войска подавили «кронштадтский мятеж» в столице, известный как «заговор фракционеров» Нито Алвиша.

Окрылённая военными успехами МПЛА решила продолжать наступление и нести свет идей коммунизма в Африку. Началась советско-польская, простите, заиро-ангольская война 1977-78 гг[34]. Под руководством местного «Тухачевского», генерала Мбумбу, также прозванного «чёрным Бонапартом», ангольские и кубинские войска дважды вторгались в Заир. Первый поход был шапкозакидательским. Бронетехники у наступающих не было, а основным средством передвижения пехоты стали велосипеды. Даже при таком оснащении врага армия Заира дрогнула и попятилась. Положение спас марокканский корпус, нанятый президентом Заира Мобуту. Через год не помогли ни марокканцы, ни даже регулярные лучники-пигмеи. Провинция Шамба была захвачена; дорога на столицу Заира Киншасу открыта. И тогда пришёл «лесник» в виде десанта французского Иностранного легиона. Головорезы-коммандос разбили ангольцев и кубинцев в пух и прах: соотношение убитых 7: 500 говорит о многом. Вскоре были достигнуты договорённости: Ангола прекратила войну и поддержку конголезских сепаратистов; Заир отказался от поддержки ФНЛА, но не выдал их на расправу. Северная граница Анголы стабилизировалась, хотя войска там держать всё равно приходилось. Генерала Мбумбу умерли от ран.

Для финансирования войны Куба подняла цену на сахар, в том числе поставляемый в СССР. Со стороны Заира конфликт оплачивала Саудовская Аравия через «клуб Сафари» и миллиардера Аднана Хашогги[35]. Арабы-то здесь причём? А это XX век. Раньше войны велись за землю, потом за ресурсы. Теперь целью войны всё чаще является принуждение к миру, простите, принуждение конкурентов ресурсы не разрабатывать. Зачем арабам на мировом рынке ангольская нефть, подрывающая их монополию? Им нигерийской нефти в своё время хватило, хотя и тут работают над вопросом. Есть успехи: в виде перманентной гражданской войны, идущей и сейчас. А в Анголе в 1978 году вопрос успешно закрыли на 40 лет; аж местные змеи объелись франками.

Начмед

Лишь в лазарете видишь воочию, что такое война.

Эрих Мария Ремарк, «На западном фронте без перемен».

Боевая ничья в войне с Заиром вызвала в Анголе перемены. Местного «Ленина» заменил доморощенный «Сталин»: после смерти Агостиньо Нето в 1979 году президентом страны стал товарищ Жозе Эдуарду душ Сантуш, сохраняющий власть и по сей день[36]. Не обошлось без местного «Троцкого»: второй человек в МПЛА Энрике Каррейра через год был смещён со всех постов и убит неизвестными. Ледоруб не использовался; его вывезли в джунгли, где зверски пытали, затем изрубили на куски мачете. Африканская специфика: даже в гербе Республики Ангола мачете есть. Пока коммунисты разбирались друг с другом с помощью мачете, серьёзно укрепились позиции УНИТА, захватившей изрядный кусок территории Анголы (анклав Джамба). В 1978–1980 гг. повстанцы овимбунду не раз пытались ворваться в Луанду с юга. Развернулись диверсии на морских коммуникациях. Кубинская группировка в Анголе требовала огромное количество ресурсов. Приходилось их таскать через Атлантический океан, и несколько транспортов, в том числе с войсками, бесследно исчезли. Можно смеяться, но в этом на голубом глазу обвинили «таинственные явления в районе Бермудского треугольника». Когда конвои стали сопровождать атомные подводные лодки СССР, бермудские инопланетяне хулиганить прекратили. Испугались, наверное. Зато три сухогруза ГДР[37] и советское судно «Комсомолец Донбасса» были взорваны и потоплены неизвестными диверсантами прямо на рейде Луанды.

Кубинские войска превосходили овимбунду и на равных сражались с армией ЮАР. Но в дело вмешались «большие дяди». Ещё в 1975 году в ЮАР был создан 32-й батальон спецназа «Буффало». После успеха Иностранного легиона в Заире «батальон Буффало» был серьёзно усилен: списочный состав вырос вчетверо; добавилось тяжёлое вооружение. По огневой мощи батальон стал равен полку, сохранив мобильность. Но самое главное, в «Буффало» стали набирать «добровольцев» и наёмников. Говорят, добровольной службой иногда заменяли смертную казнь. Появились французская, бельгийская и американская роты; даже взвод польских эмигрантов. Против профессиональных головорезов кубинцы были слабоваты, а войска МПЛА, заслышав в эфире позывные ягеров, просто героически разбегались[38]. Ягерами (от искажённого «егерь») первоначально назывались лёгкие силы буров в англо-бурской войне (1899–1902 гг.). Славились мстительностью и запредельной даже по африканским меркам жестокостью. Чернокожие солдаты дезертировали из английской армии, потому что искренне верили, что убитый ягер превращается в злого духа и мстит, пока не уничтожит всё поселение обидчиков. Спалённые вместе с жителями деревни миф только укрепляли. Ягеры впервые стали украшать черепами убитых врагов не только себя, но и военную технику. В «Буффало» возродили славное имя ягеров и их милые культурные традиции: сплошь покрытые человеческими черепами танки и БТРы производили впечатление. Возникла реальная угроза перелома в войне.

В ответ правительство Анголы тоже обратилась к «старшему брату»; к СССР. Жозе Эдуарду душ Сантуш тогда занимал просоветскую позицию; достаточно сказать, что его первой женой была уроженка Пензы Татьяна Куканова (они развелись как раз в 1979 году), а их дочь Изабель душ Сантуш (миллиардер; богатейший человек в Анголе и одна из самых богатых женщин Африки) с 2013 года стала гражданкой РФ. Но на ввод войск в Анголу СССР, в отличие от Кубы, не решился. По политическим причинам: в 1979 году СССР ввёл «ограниченный контингент» в Афганистан, что вызвало международный бойкот, экономические санкции и фактический срыв Олимпиады-80. На ввод советских войск во вторую страну подряд США могли отреагировать агрессией, что было слишком даже для брежневского руководства: зверушкам «мучительно хотелось жить». В итоге русские в Анголе были оформлены, как военные советники, инструкторы и переводчики. Общая численность наших, воевавших в Анголе, по официальным данным составила 10,5-12 тыс. человек за 12 лет. Эти цифры явно занижены. Например, не учитывается флот с морской пехотой, все эти годы болтавшиеся на рейде Луанды. Морпехи участвовали в боевых действиях и несли потери. Но редко: в основном их держали как «резерв ставки» и силу, способную в случае чего обеспечить эвакуацию. Не раскрывается участие спецназа. Полностью игнорируется деятельность военных врачей и строителей[39]. В целом, цифру надо увеличивать, как минимум, раза в три. Союз ветеранов Анголы даёт эмоциональную оценку условий боевых действий: «Такого не было даже в Афгане».

Когда в самом начале 1980 года Мирослав Колядуцкий ступил на землю Анголы, война давно превратилась в «тяни-толкай». Он видел многочисленные парады ФАПЛА (армия Анголы), которые те любили устраивать по поводу и без повода. Но грозные негры с советскими «Калашниковыми» только и могли, что косолапо маршировать да коситься на кубинцев и русских. Пропаганда у коммунистов традиционно была на высоте, вплоть до того, что местные вояки, напившись, начинали задирать союзников и кричали, что им никто не нужен, и прямо завтра они возьмут не только Джамбу, но и Преторию, а то и сам Вашингтон. Реально ангольцы находились в состоянии глухой обороны. Начинала обычно УНИТА, вторгавшаяся из Намибии и партизанского анклава Джамбы. Ангольские части играли роль «пушечного мяса», замедлявшего продвижение наступающих. Не выдержав удара, они откатывались, а то и попросту бежали. Затем следовал контрудар кубинцев из окрестностей Луанды. Разбитые овимбунду отступали. Окрылённые успехом кубинцы и перегруппировавшиеся кимбунду на их плечах входили на территорию УНИТА и в Намибию. Тогда в дело вступала регулярная армия ЮАР в лице авиации, дальнобойной артиллерии и «батальона Буффало». Они вышибали наступающим зубы и «провожали» на первоначальные позиции[40]. Затем всё повторялось. Задачей советских военных советников было разомкнуть заколдованный круг и подготовить ангольские части так, чтобы они смогли уничтожить УНИТА или навсегда вытеснить их из Анголы.

Редкий зверь «Тяни-толкай», за которым ездил на сафари ещё доктор Айболит, не зря жил в Африке. Театр военных действий представлял собой гигантскую шану. На языке банту шана = топкое место; но не болото. Близким аналогом в русском является «заливной луг», но всего очарования шаны он не передаёт. В тропической Анголе есть два сезона: сухой и влажный. В сухой сезон в джунглях змеится узкая, но глубокая речка, например Куиту или Ломба. Реки обычно текут с востока на запад, впадая в Атлантический океан. Пехотинец в принципе их переплыть может, но из-за кишащей в воде ядовитой живности, например, змей и гигантских пиявок, это весьма проблематично. Для техники нужно наводить мост, причём понтоны не подойдут: у реки очень топкие берега. В сезон дождей количество воды в реке увеличивается на два порядка. Она выходит из берегов и заливает огромные пространства слоем воды в 2–3 см. За сухой сезон образовавшееся болото высохнуть не успевает: сверху корка – на глубине топь. Не до конца просохшее болото, густо заросшее тропическим редколесьем (джунглями), и есть шана. Военная техника вязнет напрочь. Застревал даже тягач на базе танка Т-72, специально предназначенный для прокладки просек. Эта 40-тонная машина с двигателем мощностью 780 лошадиных сил в шане попросту тонула[41]. Зато человека с грузом шана держит легко. Он приходит ночью и тихо засеивает её минами, благо мягкая почва легко поддаётся сапёрной лопатке. За шаной начинается саванна (буш) с реликтовыми голубыми травами. Трава в два человеческих роста, искать спрятавшуюся пехоту или миномётно-артиллерийские расчёты там можно неделями. Даже авиаразведка не помогает.

В таких условиях позиции врага нельзя обойти: техника по шане не пройдёт, а пехота на минах поляжет. Бомбардировать с воздуха или выбрасывать десант бесполезно. Джунгли являются неплохим природным укрытием от обычных авиабомб. Десант легко отрезать и завалить снарядами; подкрепления к нему по шане подойти не успеют. Лучшие результаты даёт массированный артобстрел: снаряды в деревьях вязнут, но осколки летят кучно. Но достаточно лишь грамотно окопаться (в шане лес под рукой; накат строится быстро), и артиллерия не страшна. Миномётам ангольские джунгли не помеха: деревья не стоят сплошной стеной, и мины проскакивают между стволами. Но подтащить миномёты на дистанцию уверенного поражения непросто. Единственным способом наступления в Анголе оставался лобовой удар. Войска движутся колонной по пародии на грунтовую дорогу, что идёт вдоль реки. Разумеется, они являются прекрасной мишенью, но других путей нет. Вот и скачет под шквалом артиллерийского, миномётного и пулемётного огня экзотический зверь «Тяни-толкай». Двухголовый, как и положено: одна голова в Луанде, другая в Джамбе. На спине русский военный советник, тщетно пытающийся сию зверюгу обуздать. Рядом переводчик, столь же тщетно пытающийся объяснить «анголанам», что драпать нужно не сразу.

Луанда произвела на Мирослава Колядуцкого сюрреалистическое впечатление. В городе часто не было электричества: то экономят, то повстанцы УНИТА взорвут ЛЭП. Но на фоне тёмных окон (дизель-генераторы были только у учреждений и местных крупных чиновников) ярко сверкает реклама, расхваливающая давно исчезнувшие, забытые товары и банки. Отрыжка загнивающего колониализма: португальцы тоже мучились от перебоев с электричеством, но тогда столбы валили ветра и паводки. Для бесперебойности рекламы португальские бизнесмены приспособили автомобильные аккумуляторы. При социализме электричество в Луанде давали раз в день; для подзарядки хватало. Постепенно реклама гасла; за 6 лет без ремонта и обслуживания многое ломалось. Перебои с электричеством порождали проблемы с водой и канализацией: насосам нужно электропитание. Одним из самых ходовых и выгодных советских товаров в Анголе стал насос «Малыш». Местные платили за него втрое больше цены в СССР. Он питается от электросети, но хитрые негры приспособили в качестве динамо-машины обычный велосипед. Мускульной силы одного человека хватало на то, чтобы за час выкачать из неработающего водопровода суточный запас воды. Педали обычно крутили женщины и подростки; ангольские мужчины считали любую работу по дому постыдной.

Русские в Анголе от многих бытовых проблем были избавлены. У СВС (советских военных советников) имелись и генераторы, и артезианские скважины с насосами. Тем не менее, новоиспечённый начмед Мирослав Колядуцкий по прибытию в Анголу буквально схватился за голову. Он приехал в разгар сухого сезона; раненые с «дорог смерти» в шане шли потоком, а госпитальное хозяйство оказалось к этому совершенно не готово. Лучший госпиталь в Анголе был у кубинцев; они умудрились притащить его из Гаваны целиком; с квалифицированным персоналом. Неплохо устроились военные моряки, перегнавшие с Северного флота госпитальное судно. А для контингента СВС госпиталя сначала вообще не полагалось. По политическим мотивам: считалось, что они не воюют, а инструктируют подсоветных (официальный термин) ангольцев. Значит, раненых среди СВС нет, и быть не может. А малярию вылечим в крохотной, рассчитанной на 20 койко-мест больнице посольства. Только пули и осколки на глупости начальства внимания не обращают и различий между кимбунду и русскими на передовой не делают. Официальные потери контингента СВС в Анголе составляют менее 100 убитых при 400 раненых. Это ложь, хотя бы потому, что сия «статистика» не учитывает умерших от тропических болезней, а также отправленных в СССР и скончавшихся в госпиталях от болезней и ран. Отдалённые последствия войны и подавно никому не интересны. Выписали человека из госпиталя; комиссовали; через год он умер от неоперабельного осколка – невоенная потеря; при чём тут война? Не говоря уже о том, что малярия болезнь коварная; дать рецидив с летальным исходом она может и через 5 лет. Но русские трупы, как всегда, никому не нужны и не интересны. Очень уж их много; считать замучаешься. К началу 1980 года госпиталь для СВС в Луанде открыли, но его оснащение было удручающим. Начинать надо было не с аппаратов Колядуцкого, а с элементарных вещей: еда, бинты, хлорка, кровь для переливания. Поначалу начмед Колядуцкий чувствовал себя надоедливым попрошайкой. Приходилось клянчить у кубинцев, у моряков, в посольстве, и даже у местных в ФАПЛА. Благо погоны подполковника на плечи всё же легли; при случае стало можно и к высокому начальству сходить. Глава советской военной миссии в Анголе генерал Петровский был человеком суровым и сложным. Например, за 5 лет до антиалкогольной кампании в СССР (как известно, она началась в 1985 году) он своим приказом ограничил продажу водки советским гражданам двумя бутылками в неделю. Его локальная борьба с пьянством, как и грядущая кампания в метрополии, успеха не имела. На иностранные напитки запрет не распространялся, и СВС перешли на виски, джин и пиво, разбавленные вездесущим портвейном. Ангола является центром африканского пивоварения. Местное пиво – махтанга – настолько вкусное, что коммунисты не стали национализировать частные пивоварни, как правило, принадлежащие португальцам. И поступили мудро: оставшиеся в Анголе португальцы сидели тихо, занимались бизнесом и практически не участвовали в гражданской войне.

Начмеда Колядцукого генерал Петровский полностью поддержал; и даже закрыл глаза на преступление: браконьерство. Раненые нуждаются в усиленном питании; в мясе. Консервы, концентраты и сухие пайки выздоровлению не способствуют. А в госпитале кормили тушёнкой: из СССР парное мясо не повезёшь; стухнет. Ангольцы (наши звали их «анголанами») поставляли свежую рыбу и фрукты, но не мясо. А рядом, в саванне и на восточном плоскогорье Бие, пасутся стада африканских буйволов, буффало. Охота на них строго запрещена, но для раненых можно. Полчаса на вертолёте – и сафари. Варварски били с высоты, но одного. В нём ведь 500–600 кг; тушу брали на внешнюю подвеску. На неделю хватало. Местные власти на, так сказать, заготовку скрипели зубами, но возражать не решались. Впрочем, массовым браконьерством русские не грешили: чтобы провезти трофеи через советскую таможню, нужно было иметь генеральские погоны. Да и вертолёт без оформления бумаг не взлетит. Обойти строгую авиационную отчётность мог только большой начальник, коих в Анголе можно было пересчитать по пальцам. Гораздо чаще пьяное высотное сафари устраивали ангольские чиновники и богачи, фрахтуя для своих неблаговидных целей советские вертолёты с экипажами. Их охоты обычно превращались в настоящую бойню, при виде которой наступал черёд стискивать зубы русским.

Грехи у русских были другие. «Непобедимая и легендарная» армия СССР принесла с собой не только свои достоинства, но и недостатки. Например, нищету офицеров. Дома она нивелировалась общей бедностью, но на африканской земле СВС овладел дух дикого капитализма. Иначе и быть не могло: жить-то надо. Зарплату офицерам платили чеками. По идеологическим причинам командировочных (суточных) в местной валюте (кванзах) им не давали. Долларовые чеки можно было обменять в финчасти на неконвертируемые кванзы. Но по курсу столь невыгодному, что дураков не находилось. И начинался «бизнес по-русски». Начальство жило широко. Так, в начале 1990 года на контрабанде паркета из черного дерева погорел замполит советской военной миссии[42]. Говорят, они с послом что-то не поделили; история тёмная. Пришлось применить к бравому генералу высшую меру социальной защиты: досрочно отправить его на Родину. В Анголе чёрное дерево подобно нефти: ресурс есть, но его не разрабатывают и не экспортируют. Из ценнейшей древесины клепают борта грузовиков. Они долго служат и являются лёгкой бронёй для перевозимой пехоты. Дерево столь плотное (в воде тонет!), что автоматные пули его раскалывают, но в кузове за бортом их убойная сила снижается до безобидной. Это ещё ничего; говорят, до колонизации у местных рыбаков были в ходу алмазные грузила. Они лёгкие, прочные и не боятся морской воды.

Мирославу крупный бизнес был не по чину. Просьбы ставшего подполковником «Петрова», который довольно скоро нашёл его в Луанде, он выполнял, но в предлагаемые им схемы не лез, полагая, что жизнь дороже. Ему хватало и среднего бизнеса. На ресурсах госпиталя (спирт!) начальный капитал возник быстро. Другие собирали годами, продавая всё, что можно было привезти из дома. Капитал вкладывался в рыбу, крепкий алкоголь, кофе и пиво. Русские приучили ангольцев потреблять пиво с вяленой рыбой, сейчас вобла считается блюдом национальной кухни. Для закупок нужен был выход на провинции, и Мирослав завёл взаимовыгодные контакты по линии Минздрава Анголы. Далее следовало «ждать борт». Транспортный самолёт ИЛ-76 летал раз в месяц. Иногда чаще, но очередь на отправку была организована жёстко. Борт сопровождал тёртый переводчик-экспедитор, обеспечивавший оптовый сбыт товара в СССР. Услуги посредника стоили весьма дорого (человек рисковал свободой, а то и жизнью), но норму прибыли в 100 % (вдвое!) средний бизнес давал. Был ещё бизнес мелкий: клеёнчатые челночные сумки запестрели в Анголе лет на 10 раньше, чем в России. Жёны советских офицеров стояли на рынке в Луанде и дрались с местными торговками за лучшие места, привлекая вооружённых мужей. После ухода португальских колонизаторов уровень жизни в Анголе резко упал; многие товары стали дефицитом. Например, ангольские коммунисты почему-то считали, что передовым африканским женщинам не нужны бюстгальтеры – и так хороши. Женское бельё из ГДР, Югославии и СССР улетало в Луанде на ура. За полцены продавали и ношенные лифчики, настолько велик был спрос.

Мирослав не был бессребреником, но основную прибыль тратил на госпиталь. Что поделать, если советский препарат «Дилагил» неэффективен против ангольской малярии? Можно оставить соотечественников от неё мучиться и умирать, или достать бельгийский «Камохин» за франки и доллары. И это только один пункт из длиннющего списка нужд госпиталя, не покрываемых советским снабжением. Деньги в джунглях не растут и с неба не падают: надо крутиться. Мирослав умел. Он не гнушался покупать необходимое для госпиталя даже у врагов. Это ещё одна особенность гражданской войны: поверх стрельбы между сторонами конфликта процветает торговля и взаимная коррупция. За два года Мирослав солидно оснастил госпиталь и внедрил единую доктрину лечения (ЕДЛ), как в регулярной армии.

ЕДЛ создали русские военврачи, первыми в мире осознавшие, что в условиях индустриальной войны госпиталь это конвейер, а с ранеными надо обращаться, как с деталями военной машины. Например, первым оперировать не самого тяжёлого, а того, у кого больше шансов вернуться в строй; потом тех, у кого больше вероятность выжить. Остальным в очередь, и молиться. Как гласит старая солдатская пословица: «хуже нету сволочей, чем начальство из врачей». Никакого лечения в ротах и батальонах; только первичная перевязка и скорейшая эвакуация в медсанбат полка, где непрерывно крутится конвейер хирургов. Оклемался до транспортабельности – вон с койки; в дивизионный госпиталь долечиваться. Там тоже место не занимай: только с прогнозом восстановления годности, а инвалидов – вон с фронта в тыловые госпитали. Военно-полевая медицина очень жестока, но боеспособность армии ЕДЛ повышает вдвое за счёт вернувшихся из госпиталей опытных и злых бойцов.

Солдат

Там, за мёртвой рекой

Смерть гуляет с клюкой.

Но жива трава под её ногой.

Ольга Арефьева, «Глюкоза».

Мирослав сумел приспособить ЕДЛ к условиям тропической войны. Например, он изобрел велосипед (!) с коляской под носилки. Замечательное транспортное средство для эвакуации раненых: он проходит по шане, а перевязку санитар может делать чуть ли не на ходу. Для тех же целей использовались мотоциклы: в модернизированную коляску клали штабелем трёх раненных на носилках. Когда высокопоставленные ангольские военные стали предпочитать его госпиталь кубинскому, Мирослав мысленно вытер со лба честный трудовой пот. И начальство оценило: в 1983 году он стал полковником. Порадовал и враг: со своей радиостанции в Джамбе «голос чёрного петуха» Савимби объявил неугомонного русского начмеда личным врагом и пообещал за его голову немалую награду. Трудную фамилию «Колядуцкий» он выговорил с третьего раза, но справился. Жизнь определённо налаживалась. А ещё в ней появилась Кара.

Как и многие в Анголе, Кара Валгейру была мулаткой. Её отец португалец торговал часами и ремонтировал их. Он дал ей звучную фамилию и не жалел денег на образование единственной дочери: Кара получила в Лиссабоне диплом врача. От матери негритянки ей достались языческое имя и утончённая красота, сохранившаяся к 30 годам. В 1975 году Кара могла уехать, что ей настоятельно советовали. Статус «заморской провинции» давал всем ангольским португальцам и членам их семей гражданство метрополии. Но её отец решил, что в Португалии хватает часовщиков и врачей, а в Анголе тех и других мало. Зато муж не просто удрал, но и развёлся, не желая иметь «негритянскую родню». Утешением отца Кары стал внук, но в её жизни мужчин больше не было. До встречи с Мирославом. При первом знакомстве они страшно поругались. Ушлый русский начмед увёл буквально из-под носа ангольской медицинской чиновницы Кары партию дефицитных лекарств. Она разъярилась и помчалась в госпиталь СВС выяснять отношения. От смеси португальского и русского мата взорвался воздух. Но через несколько дней Кара совершенно неожиданно для себя проснулась в съёмной квартире Мирослава на окраине Луанды рядом с довольно храпящим хозяином. Ох уж эти русские…

Была ли то любовь или «седина в голову – бес в ребро»? Для «беса» Мирославу хватало молоденьких знойных мулаток. Нравы в Анголе вольные: как при португальцах установили возраст сексуального согласия 13 лет, так и не меняли при коммунистах, и не повышают до сих пор, несмотря на мировую кампанию против педофилии. А любовь, что она такое? О том и поумнее автора люди веками рассуждают, но понять не могут. Думаю, вопрос «что такое любовь?» сродни вопросу «есть ли Бог?». Для ответа надо определить, что такое «Бог», и что такое «существует». Я пас. Рискнёте? Мирослав не рискнул, лишь, лаская любимую, часто вздыхал: «Кара ты моя, Божья кара». А она шипела рассерженной кошкой. И отвечала, сверкая глазами: «Тебе кара, а мне смерть». Мирослав улыбался и мечтал привезти в Москву молодую темнокожую красавицу-жену, тем более что сама Кара и будущий тесть не возражали, как он осторожно выяснил.

Неприятности при осуществлении мечты у Мирослава могли быть серьёзные, но не от Бога, а от «паркетного» замполита. Того самого, что потом ворюгой оказался. По указу 1947 года браки между иностранными и советскими гражданами воспрещались. К 1983 году ситуация значительно смягчилась, но за такой скандал никого по голове точно бы не погладили. Да и как оформить отношения? Для пущей бдительности русские в Анголе жили без документов: загранпаспорт замполит по прибытии отбирал и в сейф прятал. Нужно было измыслить вескую причину, чтобы его оттуда достать хотя бы на день, для регистрации брака. Изворотливости Мирослава на это не хватило; советская система конопатила щели надёжно.

А колесо войны продолжало катиться. УНИТА давила: её мобильные партизанские группы проникали вглубь территории Анголы вплоть до северной границы с Заиром. По предложению советского командования руководство МПЛА приняло тактику опорных баз с аэродромом подскока, сильным гарнизоном и полковым госпиталем. Обустройство госпиталей легло на плечи Мирослава. Зато главный госпиталь в Луанде получил статус дивизионного, что в недалёком будущем сулило Мирославу блеск генеральских погон на плечах. А с ними и замполит не страшен. Свадьбу решили отложить до их получения. Перспективы радовали, но приходилось буквально разрываться. Главврачами базовых госпиталей становились помощники, воспитанные им из местных кадров. За нерадивыми учениками нужен глаз да глаз. За Мирославом закрепили вертолёт; он сутками мотался на нём вдоль всего фронта противостояния. Главной базой МПЛА на юге стал город Куиту-Кванавале[43]. Туда напросилась главврачом Кара. Мирослав не хотел её отпускать, но понимал, что умной и целеустремлённой женщине нужна карьера. Если Кара Валгейру станет замминистра, а то и министром здравоохранения Анголы, то против её брака с советским генералом-начмедом не посмеет возразить никто. Главный удар унитовцев на Луанду ожидался не вдоль реки Куиту, а по реке Ломбе. Предполагалось, что УНИТА не будет распылять силы и наносить по Куиту-Кванавале даже отвлекающий удар. При таком раскладе, любимая как будто была в относительной безопасности. Но на душе у Мирослава всё равно скребла целая стая чёрных и лысых африканских кошек.

Слушать бы мужчинам иногда своих женщин, а уж африканских колдуний тем паче. Просчитались стратеги. В сухой сезон 1983–1984 гг. на фронте было относительное затишье. Перед бурей: унитовцы явно что-то готовили. В мае 1984 года пошли дожди, и мудрое командование решило, что враг в мокрый сезон наступать не будет и на столицу пойдёт в декабре. Савимби рискнул и напал тогда и там, где его не ждали. Смяв заслоны, войска УНИТА внезапно окружили Куиту-Кванавале, отрезав базу от подкреплений. Не обошлось без предательства, характерного для гражданской войны. В городе стоял дом Савимби. Несмотря на чудовищную даже по африканским меркам коррупцию в МПЛА, за 10 лет туда никто не вселился. Не украли ни одну вещь из роскошной обстановки. Полы были всегда надраены, ковры вычищены, на мебели ни пылинки. И это при официальном отсутствии охраны и работников. Дом ждал хозяина. Вот чем бы заняться замполитам, а не влюблённых гонять. Когда Савимби вернулся, в его руках были карты расположения артиллерии МПЛА. Его войска быстро подавили огневые точки. Гарнизон базы состоял из кубинцев. Они яростно сопротивлялись, но унитовцы не атаковали их в лоб, а методично сносили артиллерией. Единственной трудностью УНИТА и надеждой МПЛА избежать разгрома было то, что город нужно было взять очень быстро. Прозевав атаку, Луанда бросила на юг все резервы. Кольцо окружения было неплотным; Куиту-Кванавале вполне можно было деблокировать. Но с городом не было связи.

От отсутствия вестей о Каре Мирослав осатанел. Нарушив все мыслимые приказы и инструкции, он, угрожая пистолетом, заставил экипаж прикреплённого вертолёта лететь в осаждённый город. На вопли лётчиков: «Стингерами собьют!» просто не реагировал[44]. Командование выдавало в эфир многоэтажный мат; затем успокоилось. Тон стал деловым: «Доложи обстановку». Полёт Мирослава на одинокой и беззащитной машине указывал цели спешащим в Куиту-Кванавале подкреплениям. Унитовцы не приняли боя и стали спешно отступать и перегруппировываться. Видимо, потому и не сбили дерзкий вертолёт. Он тяжело плюхнулся на изрытую воронками полосу аэродрома. Город горел. Гремела канонада, но вокруг не было ни души. На ватных ногах Мирослав побрёл к госпиталю. От здания мало что осталось. Помимо артиллерии и миномётов его, похоже, ещё и бомбили. Армия ЮАР весьма неохотно гоняла в Анголу дорогущие «Миражи», но без них явно не обошлось. То-то вертолёт Мирослава обогнали два МИГа. Но разрушения ещё не смерть: в госпитале был подвал. В первую очередь Мирослав кинулся туда, и к великой радости обнаружил горстку уцелевших кубинцев. Они полегли почти все; в подвале были лишь тяжелораненые. У Мирослава потемнело в глазах: Кары среди них не было. Он нашёл подругу через несколько минут; узнал не сразу. Видимо, она таскала раненых в подвал, когда влетевшая в здание мина разорвала её пополам. Онемев от ужаса, Мирослав увидел, что у него мог быть сын.

Он вышел из разрушенного госпиталя через пролом и тяжело сел на кусок стены. Поднял лицо к небу. Он никогда не был религиозен, а тут, мельком удивившись сам себе, спокойно спросил: «Господи, за что?! Я всю жизнь лечил людей. Никого не убил и многих спас. Почему Ты всё отнимаешь, не оставляя даже надежды?» Серое ангольское небо не отвечало, лишь секло майским дождём. Совсем как в России, если на миг забыть, что наступил мокрый сезон. Мирослав заметил колонну ангольской бронетехники с пехотой, шедшую через город. Он улыбнулся и решил: вот и знак. Увидев выскочившего наперерез русского полковника, колонна затормозила. Из среднего БТРа, явно штабного, судя по дополнительным антеннам, вылез полузнакомый советник-переводчик Игорь. Не давая ему рта раскрыть, Мирослав глухо произнёс: «Возьми с собой. Автомат дай». Игорь стал возражать, но Мирослав вновь широко и радостно улыбнулся. От его кошмарной гримасы Игорь осёкся: сумасшедших на этой войне он уже видел. После паузы он сказал: «Садись. Но я доложу». Забравшись в машину, Мирослав пожал плечами: «Доложи. Но автомат дай». На доклад советника Луанда привычно всех обматерила, но останавливать идущую на врага колонну никто не стал. По пути Мирослав вдумчиво снаряжал рожки патронами и рассовывал их по карманам. Даже мурлыкал какую-то песенку, отчего глядящим на него становилось ещё страшнее.

Их накрыли точно на полдороге. Классический «огненный мешок»: артиллерия и миномёты. Передовой бронетранспортёр вспыхнул, как спичка; задымил второй. Колонна встала. Бронетранспортёры огрызались из крупнокалиберных пулемётов. Бухнули орудия танков, ползущих в хвосте. Пехота стала спешно покидать машины и рассредоточиваться: вот-вот должна была последовать контратака врага. Крик Игоря: «Все за борт!» выдернул из ступора Мирослава и побледневших ангольцев. Они кубарем скатились на землю и залегли. Обычно интенсивный обстрел долго не продолжался; демаскированные огневые позиции врага давила артиллерия. Но на этот раз колонна наткнулась на подкрепления УНИТА, спешащие к Куито-Карнавалле для закрепления успеха. Они продолжали лупить из всех стволов. Игорь лихорадочно передавал координаты обнаруженных огневых точек открытым текстом, крича в эфир: «Вдарьте хоть чем-нибудь!» Но артиллерия со стороны наступающих молчала. Весы боя колебались: огонь танков и БТР был эффективен, но его не хватало, чтобы сдержать врага. В этот момент один из танков вдруг перестал стрелять и задымил.

Второй струсил и начал разворачиваться. Ангольские пехотинцы дрогнули и побежали, бросая мешающее драпать оружие и снаряжение. На них с ревом покатилась цепь унитовцев, которым, кроме как вперёд, деваться стало некуда: их позиции наконец-то начала утюжить артиллерия.

Мирослав лежал под днищем БТР и в голос матерился, сжимая автомат. Он видел удирающих ангольцев, но ему было не до них. Он ловил в прицел подбегающие фигурки и стрелял. Нелепо и неумело, совсем не экономя патроны, лишь радуясь, когда падали враги. Иные вставали и снова бросались вперёд, но многие так и не поднялись. Мирослав быстро остался один, даже Игорь куда-то исчез. Он не замечал этого. Он просто стрелял, благо полных автоматных рожков ангольцы побросали много. Унитовцы так и не смогли приблизиться к русскому врачу, превратившемуся в бешеного берсеркера. Они предпочли подтащить уцелевший миномёт. Бух! Броня БТРа прикрыла, но машина запылала. Огонь и дым вцепились в Мирослава, не давая видеть и дышать. Бух! Мина задела покорёженный нос БТРа, упала на землю и взорвалась. Мирослав оглох; его выкинуло из-под брони, мир несколько раз перевернулся; в тело впивались осколки. Затем его с маху приложило об политую кровью песчаную ангольскую грунтовку. Он лежал навзничь, раскинув ставшие непослушными руки, автомат исчез, лицо заливала кровь, но чувства вернулись. С трудом подняв голову и открыв один глаз, он увидел двух бегущих к нему перемазанных грязью здоровенных негров с мачете.

Рев наушников в горящем бронетранспортёре: «Отбей доктора! Начмеда спаси!»

Щелчки пуль по дороге и стволам деревьев. Рикошеты от брони. Свистят.

Крики, мат…