Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Разум - Анатолий Иванович Рудой на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Наиболее вредным из них является пресловутая теория относительности с её нелепыми парадоксами.37 Каким же скованным и заскорузлым вынуждено быть мышление приверженцев урезанного света, чтобы из куцего уродца выводить законы движения естества и навязывать миру свою простецкую волю? Тем не менее, планета более ста лет отбивает ладони в аплодисментах, величая автора водевиля — Эйнштейна. Нанесённый вред планета не восполнит никогда. Ущерб от потешной постановки превышает накат инквизиции. Тягостное состояние науки и общества — расплата за неспособность человечества сформировать собственное мировоззрение.

Другие тормозящие воззрения — это фанатичная приверженность идее совершенства человека и его царственной роли, ограничение естества только материальной составляющей, упрощение координатности мира до объёмного вида, физиологичность познания, однородность времени и пространства, поиск через разрушение …

Хотелось бы назвать устремлённость идти не туда заблуждением и издержками развития. Но, вглядываясь в историю, нельзя не заметить умышленного торможения поступи цивилизации путём военного и религиозного подавления, путём политического и экономического притеснения, путём насаждения гибельной морали и вражды, путём закабаления общественным строем … По всему похоже, что наступил этап стопорения популяции через … науку. Ибо, как можно расценивать ситуацию, при которой от Резерфорда до наших дней, более–менее освоен банальнейший эффект ядерных превращений — взрыв. Другие применения исследований атома создают впечатление вынужденных мер для оправдания кормления.39 Настораживает расходование планетарных средств на построение циклопических машин, якобы для поиска мифических частиц. Энтузиасты уже начали соревнование в придумывании возможного использования коллайдерного тоннеля хотя бы с некоторой малой пользой. Пока лидирует идея пустить в штольне международный трамвай.38 К научной профанации следует отнести подмену медицины фармацевтикой, стремление к бессмертию тела, искусственную репродукцию, гужевые потуги генной инженерии, насилие над природой, попытки насадить человечьи понятия в заземелье … Как можно объяснить невероятно очевидное положение: умнейшие люди планеты не только устранили себя от проблем выживания, но вошли в анклав тех, кто рьяно усложняет её своими разрушающими выдумками: чего только стóят пластиковая упаковка, синтетическая пища, реанимация выкидышей, насаждение болезней …? К ним надо бы применить обвинение, высказанное Анаксагору перед изгнанием из Афин: «За богомерзкую модель Солнца», только в нашем случае не Солнца, а Науки. Нельзя простить учёным создание ситуации, в которой надо выживать вместо того, чтобы жить.

Итак, всякое существо воспринимает только то, что способно воспринять. Сама по себе способность определяется уровнем развития. Действительно, нельзя же предполагать наивысшую способность отображать среду у растений. Человеку и животным этот тезис понятен и не вызывает неуютности. Также можно утверждать, что и животные не могут полностью охарактеризовать природу. Из имеющегося в их окружении они увидят некоторую малую часть, от увиденного только отдельные фрагменты поймут, а от понятого лишь крохи применят. Ту же самую обстановку наблюдает человек, но ему открыта более широкая палитра событий. И хотя эти события расположены в области, доступной для животного и растения, они оказываются на виду, появляются в обозрении, становятся воспринятыми не ими — животным и растением, а только человеком.

Людям уже по уму выстроить эти эпизоды в упорядоченную последовательность: растение — среда, животное — более широкая среда, человек — ещё более широкая среда. Рост сознания существ от растения до человека соотносится с отодвиганием границ осознаваемой области. Повторим: персоны могут свободно наблюдать свой и нижележащие миры, и вовсе лишены возможности распознать хотя бы малую малость в области старших миров. Каждому существу уготовано конкретное место на шкале оразумления, где предписано ему проявлять всю свою творческую активность. Для пресекания соблазна и даже зуда, а возможно и умышленного насилия над менее умными коллегами по оразумлению, в мироздании установлен закон–запрет на остановку и попятное движение в росте. Всякий, вздумавший не только оказаться в прошлом времени, но даже пожелавший застопориться и увильнуть от тягот развития, нещадно уничтожается в связи с опасностью разрушения причинного соподчинения миров. Точно так же наложен запрет на незаработанное проникновение в будущее, т. е. в вышестоящие миры, ибо при этом образуется скачок в развитии, на выполнение которого потребуется мощь, превышающая возможности септона.

Такая закономерность касается всех и прежде всего человека. Потому прежде всего, что только существам, вышедшим из плоскостного мира и едва вступившим в пограничную полосу с объёмным миром, свойственна типовая дерзость малознающих особей. Они, по их меркам времени, умнеют настолько быстро, что на скорую руку познав поверхностные закономерности, проникаются ложной уверенностью в безграничности своих возможностей. Вскоре они создают объект, который не способны осмыслить, опознать и обуздать. Бесчисленные цивилизации на этом этапе своего оразумительного марша через страдания и гибель уходят в страну насильственного поумнения. До человека похожий объект сотворить нельзя в силу недостаточности знаний. После человека опасный объект изготавливать не станут, поскольку ужé есть знания. Человеческий этап самый рискованный, тягостный, угрожающий. Об этом знают те, которые прошли его и теперь присутствуют на планете в качестве надзирателей, наставников или палачей, коль выйдем за грань допустимого. Не случайно людей заключили в земную резервацию и не допускают даже до Луны. Сейчас как никогда значимо обобщение Анаксагора: в мире царит не знание, а мнение.

Приведённых рассуждений вполне достаточно для непреложного вывода: человек есть необходимый, обязательный, неустранимый, но всё же этапный продукт мироздания. Он никогда ни от кого не происходил. Он никогда никого не произведёт. Он возникает в процессе составного перерастания многих особей плоскостного мира в более развитое самостоятельное существо с очертаниями и способностями человека. Подробно это изложено в книгах миры 31, неболение 32, сущее 34. Данный процесс не есть привилегия планеты Земля. Он воплощается там, где разум не человека как такового, а человечьего уровня, размера, ёмкости сможет из подручного местного материала изготовить для себя форму, способную поставлять впечатления о среде в таком виде, какой нужен самому разуму. Тогда и форма–тело человекоподобных персон может в весьма широких пределах отличаться от земного вида. Мыслительные возможности при этом установятся на уровне этапного достижения. Но где бы они ни проживали и как бы ни выглядели, общим для них останется междумерный уровень развития и им обязательно будет свойственно потрясать, а не уважать, громоздить неосознаваемое и простоватая дерзость в отношении иных коллег по оразумлению. Им так же, как и людям, выход за пределы резервации запрещён до того периода, когда они достигнут состояния осознания себя.32 Такой вывод накладывает ограничения на поиск соседей по разуму. Если они менее развиты, чем люди, контакт невозможен в силу запрета им и нам. Если более развиты … мы их не увидим, не поймём, не воспримем. Более развитые — это те, которых с человечьей точки зрения попросту не существует. Их нет! Ибо мы есть самые–самые, венец, совершенство, словом, цель и царь природы.

Значит, всякий ум имеет свои умственные пределы. Внутри некоторой очерченности разум и пространство соответствуют одно другому и потому особь способна распознавать определённый набор событий, типовой для данной развитости. Если в этой области будут представлены другие проявления, для раскрытия которых необходим более зрелый ум, то такие отметины прежним разумом не воспримутся, не отобразятся, в сознании не определятся. По отношению к малому уму неопределённые события расцениваются как отсутствующие, а точнее: не существующие.

Так, человек пока не дорос, не доразвивался, ещё не настолько умён, чтобы заметить продолжение предметов в направлении четвёртой и последующих координат протяжённости. Мир для людей многие эпохи будет оставаться трёхмерным. Это ни хорошо, ни плохо. Это этапное ограничение на возможности разума. И если люди найдут в себе силы осознать данное положение, то дальнейший так называемый научный поиск будет проводиться с большей оглядкой на последствия, с пониманием неполноты текущего подхода к задаче и частичности ожидаемого решения. Важно осознать тщетность попыток в один прыжок добраться до полной истины, но важно также понимание того, что самая короткая дорога к ней пролегает через непротиворечивую последовательность мировоззренчески выверенных промежуточных подходов. Искать легче, если определён предмет поиска. Найденное ещё надо суметь опознать в лицо!

Следующим явлением, не укладывающимся пока в головы людей, стало восприятие света и вообще электромагнитного излучения. Простейшее разложение его с помощью призмы показывает состáвность того, что воспринимается как единый поток энергии. Укоренилось убеждение о равной скорости распространения каждой из составляющих, поскольку, по утверждению многих умных учёных, превысить скорость света невозможно. Так ли это?

Каждая из составляющих спектра сгенерирована–порождена конкретным источником. Один и тот же осциллятор не способен одновременно находиться в нескольких колебательных режимах. Если электрон, например, переходит с одного орбитального уровня на другой, то при этом излучаются колебания определённой частоты. В этом же переходе другие колебания присутствовать не могут. При одновременном переходе многих атомов одного и того же элемента частоты излучённых колебаний окажутся близкими, но всё же несколько отличающимися одна от другой: возникает некоторая размытость спектральных линий даже для одинаковых атомов. Размытость, как таковая, есть следствие различия казалось бы равных между собой атомов. И в этом скрыта важная суть.

Предположим, что где–то образовались два одинаковых объекта. И как только такое произошло, то сами объекты становятся не интересными. Настороженность вызывает наличие фантастическо- го процесса, способного из невообразимой огромности возможных параметров отобрать одинаковые комплекты и воплотить их несколько отдельностей. Но процесс потому и является процессом, что свою потенцию к созиданию не может не тиражировать. Значит, он непременно породит третий объект–копию, затем четвёртый, пятый … конца такой шеренги не существует. Постепенно весь мир схлопнется в нечто однообразное. Образуется уединённый объект, неспособный к развитию. Он выпадет из причинных отношений мира с одновременным его уничтожением.31 Это — коллапс! В мироздании отсутствует более принципиальная озабоченность, чем обеспечение собственной устойчивости. Только после того, как достигнута целостность структуры и установлено соответствие между личным содержанием–сознанием и формой, пригодной для реализации своего содержания, начинается движение разума в направлении развития в составе старшей общности. Практически вся среда, природа, бытиё пронизаны стремлением организовать свою деятельность так, чтобы не выпасть из причинной лестницы, идущей с невообразимого верха до непроглядного низа. Это стремление отражено в мировых законах, которые едины и неизменны ни для кого бы то ни было и где бы он ни находился. Последний кварк и первый владыка подчинены этим законам, они же и составляют ту скрепляющую идею бытия, которая называется причинно–следственная основа мира или взаимные отношения.

Эти законы 31 такие: запрет на попятность развития, на остановку и на скачкообразный рост; запрет на порождение и уничтожение сознаний; запрет на вмешательство в восхожденческие основы бытия; запрет на неподчинение части целому; запрет на полную свободу; запрет на абсолютное познание; запрет на одинаковомыслие. Но до соблюдения перечисленных ограничений деятельности и некоторых иных, перечисленных в работе сущее 34, ещё надо дожить. Самым основным законом является предопределённый или иначе: назначенный или индивидуальный, или персональный, или личный путь восхождения, т. е. развития. Смысл такого требования состоит в недопустимости создания одинаковых объектов–структур через запрет на возникновение процесса схлопывания мира.34

Отсюда следует, что нигде нет одинаковых частиц, ядер, атомов, молекул, тел, планет, звёзд, галактик, скоплений … Сейчас перед наукой встают непорочные шеренги электронов, протонов и прочих обезличенных персон мироздания. В сознании исследователей они отображаются какими–то закономерностями, усреднёнными по массиву. Это неизбежный этап первичного прикосновения к непознанному. Но приходит пора, когда такое упрощённое восприятие приводит искажению картины мира.

Так, какие бы ни были излучатели электромагнитных волн, все они разные по своей организации. Значит, они обязаны генерировать несовпадающие излучения. Уже замечено такое отличие в виде различия частот. Но дальше наступает предел осознания волн, и кажущееся распространение их с одинаковой скоростью выдаётся за действующий закон природы. Фактически же каждая составляющая спектра отличается от всех остальных не только частотой, но и скоростью распространения. Однако развитость человеческого сознания такова, что скорости до ≈ 300 тысяч км/с ещё доступны для восприятия, а всё превышающее остаётся за горизонтом понимания. Отсюда сделан ложный вывод о конечной скорости света и, в частности, об одинаковой скорости полёта его спектральных компонент. И опять же! Этот вывод не той глубины, чтобы до него не смогли придти мыслительные гиганты последних веков. Но ведь они не пришли? Почему? Проявляя снисходительность к людям, согласимся с предположением — это ненамеренные издержки роста.

Далее! Обратим внимание на гравитационное взаимодействие. Какую бы теорию на эту тему ни взять 13,21,27, везде на первый план повествования выходит косность, глыбистость, тяжесть или, что ещё печальнее — равнодушие, незаинтересованность, безучастность, пассивность тел, которые находятся между собой в невидимом контакте. Летает себе планета, вроде никому не мешает, ни к чему якобы претензий не предъявляет, так на тебе: вдруг эфир завихрился и возмутил движение, или пространство искривилось и придавило невинную материю, или вакуум где–то сбоку поредел и увлёк праздную глыбу, или полевая выбоина на пути оказалась, или залётные гравитоны придавили неправильно, или пустота нечаянно сгустилась, или галактический ветер не туда подул …

Нет конца таким теориям, которые не дотягиваются даже до предположения. Виной всему чванство людское: сказано же, что человек пуп вселенной, так только ему и быть живым. А всё остальное — слыть ему бездушной массой. Если она летит, то всякий уверен: подействовала сила. Нет силы, — и полёта нет. И поскольку движение всё–таки есть, то приходится признать силу самым универсальным … козлом отпущения. Что бы ни произошло, виновата сила. Она не может быть живой, ибо живее живого человека уже некуда. Она не может быть и неживой, т. к. тогда сольётся с материей и погубит такой привычный образ виновника любых происшествий. Получается мрачный пейзаж: мёртвые небесные тела, опутанные беспородными силами, в пустом пространстве летят не знамо куда и зачем. Как они оказались такими, какими есть сейчас, какими были раньше, почему пустились в полёт именно по свойственному для них маршруту, какие интересы к соседям и как они согласуются, и вообще: кто их породил, с какой целью понадобилось в таком мóрге для упокоения галактик приспособить человека? Зачем в мёртвой вселенной живой человек? Или человек тоже мёртвый? А может мир живой? А если живой, то что это значит?

Ответы на эти вопросы изложены в книге миры 31. Здесь приведём только краткое пояснение. Владыкой мира является сознание. Как всё и везде, оно представляет собой состáвную структуру. И уже только по критерию составности сознание не может быть однородным. В нем имеются части, объединённые в общее. Причём каждая часть представляет собой одновременно общее для менее развитых составляющих и она же есть часть относительно более развитых компонент. Такая соподчинённость образует причинно–следственную линию мира, законченности которой нет ни снизу, ни сверху. Любое звено этой линии не имеет полной самостоятельности: оно обязано подчиняться требованиям бытия, диктуемым старшей общностью, и транслировать своё понимание этих требований в ему подведомственные области. В целом данная цепь воздействий представляет собой массив с невероятно большой инерционностью. Если какое–то звено по прихоти или по недомыслию вздумает вдруг остановиться в росте или попятиться, или ускориться, то это вынудит остальные звенья реагировать на выходку. Потакать протестанту невозможно, поскольку другие персоны вынуждены будут внести изменения в свой индивидуальный план развития, что запрещено установочными законами септона. Остаётся образумить выскочку. Для этого старшая общность и соседи своей общности оказывают давление на уклониста, создавая у него обстановку страданий. Если нарушитель поймёт назидание и возвратится на ему уготованный путь, муки прекратятся. В противном случае зачинщик бунта гибнет, т. е. превращается в пространственный прах. Из такой ответственной закономерности нет исключения. Любой объект из мира сущностей или области форм 34 в обязательном порядке включён в свою причинную линию. Это же положение служит обоснованием невозможности бытия уединённых или единственных объектов. Все связаны со всеми. Но, если же связаны, то они сами и порождают те почти мифические силы, которыми переполнено естествознание. Эти силы являются результатом договорённости сущностей–объектов о совместной выгоде. Для каждого из них в процессе развития наступает ситуация, когда они уже переросли этап совмещения между собой и требуется разделение–дробление. Но разделившись, они не могут разлететься в беспределье, т. к. оба фрагмента потеряют совместно добытое качество. Создаётся обстановка ни упасть, ни улететь. Практически она выражается в налаживании взаимно выгодных отношений с помощью объединительно–разъединительной связи — ОРС. Что это за связь? Её суть та же, что и прослеживается между договаривающимися людьми. Один предлагает то, что неприемлемо другому. Путём изменения предложения и уступок оппонента находится выгодный вариант. Желающие могут более глубоко исследовать суть психической работы личности при оптимизации поведения.

Человечество на данном этапе роста едва–едва прикоснулось к первой части ОРС, т. е. к феномену объединения, который вместился в термин гравитация. Люди наполнили мироздание мертвящей косностью, превратили в заброшенный крематорий по сжиганию глупой материи, которая перед смертью корчится в судорогах невесть откуда нахлынувших ядерных и химических превращений. Они лишили всё, что ни есть, всякой инициативы, всякого смысла в собственном бытии, поселили в космосе кладбищенское равнодушие и безнадёжность. Почему летят, куда стремятся, зачем куражатся взрывами, всплесками, сингулярностями, светимостями, блесками, что заставляет собираться в галактики, туманности, облака, что расположено за пределами плотных масс …? Вселенная в человечьем представлении — это куча хлама, которая изредка под насилием придуманной гравитации нехотя сожмётся, надоест — распрямится, по пути, от нечего делать, превращая что–то во что–то. Сумбурность, хаотичность, а точнее: бессмысленность людского уклада излучается в космическую даль. Уныние и безысходность вверху, как отражение людской несостоятельности.

Может ли быть такое, что бы вечность оказалась потраченной на достижение угнетающей мрачности? Способен ли существовать мир без примиряющей идеи? Допустимо ли очаговое удовлетворение? Возможно ли состояться самомý, убивая соседа? Если выходной продукт есть насилие и война, то является это развитием? Такие вопросы ставить неприлично. Всякий здравый знает, что на них ответа не только нет, но он даже не ищется. Ибо что же? Всё естествознание от корки до корки …? А может всё–таки поискать того, кто исподтишка, тайно от людей, прячась где–то в чёрной или белой материи, кротовой норе, виртуальном переходе, страшной дыре, в сингулярности, а также в прочих хокингских колпаках на разум,45 и призвать его к ответу? Тогда сделать его виноватым и не придётся усмирять бунт совести? Познание пойдёт вбок, когда ещё опомнятся люди от очередной научной пощёчины? А пока — почёт и кормление, своё стадо, своё стойло, свои рабы … Титаник потонет завтра, а хорошо жить хочется сегодня.

Но даже, если бы удалось впустить в обиход нового уродца- штамповщика вездесущих сил, то срочно понадобилось бы расчистить место на небосводе и между пространством и материей втиснуть калеку. И как только это произошло бы, снова посыпались бы неприличные вопросы: кто породил, зачем, каковы полномочия, кто главнее …? А может всё же согласиться с тем, что иначе быть не может: мир разумен! Хотя бы даже по критерию человека: если среда за пределами самогó человека сотворила то, что напрочь не по силам человеку: породить новую жизнь, то не станет дерзкой смелостью заподозрить и весомое превышение возможностей творящей среды. А можно ли творить без разума? А может ли разум действовать без смысла, без цели, без созидания, без перспективы?

Итог приведенных рассуждений таков: в мире отсутствуют не разумные объекты. Разумность накладывает на объекты требование комплектности, суть которого заключена в приведении во взаимное соответствие формы и содержания. Разумность — это основное свойство сознания. Нельзя быть разумным, не имея сознания. Нельзя иметь сознание и быть неразумным. Разум и сознание неразделимы. Сознание невозможно без формы, ибо, не имея формы, становятся неопределёнными очертания сознания. Без границ многие сознания сольются–совместятся, что противоречит ненарушаемому принципу индивидуального развития. Главнейшей заботой каждого сознания является изготовление–изваяние–придумывание–взращивание–делание–облачение себя в собственную форму. Неповторимость сознаний отображается в неповторимости форм. Как невозможны равные сознания, так невозможны одинаковые формы. Различие персон мира является основой его устойчивости, т. е. существующести.31 Сознание, лишённое формы, познавать мир не способно. Тогда форма выступает в двух важнейших ипостасях: как средство обозначения индивидуальности и как инструмент исследования среды. Между формой и содержанием никогда не бывает согласных отношений: они всегда конфликтные. Антагонизм проистекает из разного предназначения: сознание неуничтожимо, развивается вечно от меньшей развитости к большей, а форма выступает в качестве этапного обменного материала. Она на некотором интервале роста удовлетворяет запросам сознания и потому остаётся в данном воплощенческом виде. Однако по мере освоения среды сознание умощняется и когда–то наступает момент не способности формы отображать мир по велению сознания.

Разрешение такого конфликта всегда протекает одинаково: сознание отказывается от старой формы и в процессе рождения облачается в другую форму, которая по истечению определённого времени будет заменена на очередную, и так всегда, вечно, везде. Из этой закономерности нет исключений. Если известно, что где–то имеется что–то, то оно обязательно содержит сознание и форму. Отрыв одного от второго свидетельствует о неблагополучии исследователя, а результаты его поиска приведут к трагедии, что и произошло при зашоренном потакании примитивнейшей из мировых гипотез — материализма. Каждому учёному, терзающему плоть, известно высказывание Анаксагора: явное — окно в неявное. Если на небе глаза видят явную форму в виде галактик, звёзд, планет …, то что мешает мыслителям измыслить мысль–сознание, волею которого порождена данная форма? Почему бы небесную наличность не вписать в тот пока неизвестный процесс, который вызвал к бытию столь очевидное небесное нагромождение? Ведь не может появиться материя, если нет того, кому она нужна. Даже человек сам собой и своим наличием подтверждает вторичность формы по отношению к сознанию. Человеческий феномен подсказывает невероятно настойчиво: что видно, то не главное, не основное, оно не исчерпывает предмет. Суть объекта заключена в невидимом. Нельзя познать нечто, не познав суть. Казалось бы, это очами вид–ное и очами не видное обязано отобразиться в уме человеческом и навести на подозрение, что принятая картина расцвечена ложными красками. Современное естествознание — это всё та же тень от берёзы. Сама сущность–берёза людскому уму пока недоступна. Это свойство ума–сознания — этапный признак. Изучение форм есть неизбежная предтеча первичного прикосновения к натуре. Это характерная черта недавно вступивших в междумерный отрезок оразумления. Для иного восприятия среды у молодой популяции ещё нет потенции. Она ищет так, как на то способна. Важно успеть осознать рисковость сумбурного поиска, успеть развернуться прежде, чем будет пройдена точка возврата.

А пока тысячи глаз через шлифованные стёкла всматриваются в ночное небо, выискивая там … повод прославиться. Ну, так ли важно, что далёкое светило показало маленькому исследователю всего лишь своё тело? Однако для малого ума это не тело, а материальный объект. И если его внести в каталог раньше других, то …

В этом месте изложения обязателен всплеск возмущения: коль всё так согласовано, всё в пределах договорённости, ни упасть, ни улететь, то почему кометы, астероиды, планеты, звёзды … падают, сталкиваются, взрываются, уклоняются от прежнего пути и во- обще, ведут себя задиристо? Следует немедленно поблагодарить возмущенца за внимательное отношение к теме. Да, действительно, в мировом хозяйстве случаются неприятности. Все они представляют собой издержки процесса, который здесь назван развитие. Так будет и впредь, и всегда: стоит только обнаружить некоторый процесс, так сразу же следует искать отрицание этого процесса. Не существует нигде такой инициативы, которая не породила бы своего губителя. Данная закономерность не имеет масштаба: она проявляется в как угодно малом и в сколь обозримо великом. Более того, губитель–антипод также образует процесс. И хотя он черпает силы из первичного процесса, тем не менее целью своего бытия считает уничтожение породившей его тенденции. И если такое удастся, гибнут оба. Это удивительная выдумка мироздания: при отсутствии антипода любая прихоть творчества, не сдерживаемая ни чем, разрастаясь, поглотила бы всё, до чего дотянется. Мир превратился бы в побоище страстей без развития: как у нас на Земле. Ни при каком таланте процесса он не сможет так организовать себя, чтобы исключить издержки. Однако, если таланта окажется мало для снижения издержек, процесс захлебнётся, прекратится, умрёт. Имеет продолжение только то начало, которое способно контролировать, сдерживать, словом, управлять своим антагонистом. Вот потому в мире приняты предельно строгие меры по обеспечению собственной устойчивости–жизненности, отображённые в приведенных выше законах и положениях. Да! Будут и впредь кометы сталкиваться с планетами, будут взрываться звёзды и поглощаться галактики, но мир в целом продолжит движение в соответствии с его индивидуальным планом развития. При соблюдении законов.

Очертания тел, формула обратных квадратов, скорость распространения излучения, гравитация и многое другое из цикла взаимодействия материи якобы призваны осветить вопрос о пространстве. Словесный хоровод вокруг материи так возвеличивает её, что создаётся антураж ненужности, излишности или неважности всего остального проявления мира. Материя, материя, материя … Даже при желании поведать о пространстве, мотив повествования сразу скатывается к рассмотрению материи. Даже древние, рассуждая о пространстве, как о само собой разумеющемся, немедленно сводили беседу к стихиям: огню, воздуху, воде и земле. А как иначе? Куда ни глянь, везде только эти элементы. Можно ли сомневаться? Оказывается можно. Платон ввёл ещё нематериальные идеи, из которых следует, что все вещи–предметы прежде, чем стать объектом, ранее ужé были ввиде некоторого образа или иначе: идеи. И тогда стихии не могут считаться первичными. Между элементщиками–материалистами и идейниками–идеалистами вспыхнула взаимная ненависть, которая не угасла до сих пор. Даже мудрец Платон, не взирая на своё почти апостольское положение, не гнушался скупать сочинения Демокрита только затем, чтобы сжечь. Интуитивно во враждующих лагерях бродило подозрение о наличии чего–то такого, в чём должно располагаться и материальное, и идеальное. Но ему отводилась роль пассивного вместилища, некоторого склада, где вещи хранятся до востребования. И как только заискрится мысль, образ идеальной вещи сотворяет саму вещь.

Приходится удивляться не тому, как трудно в людской обиход входило, да и сейчас с издержками входит, понятие пространства, а тому, какие полчища комментаторов всё вновь и вновь объясняют душам Демокрита, Пифагора, Платона, Сократа, Аристотеля, Плотина … особенности их учений, что они имели ввиду, почему они ошибались и как следовало бы правильно излагать свои воззрения. Если бы древние знали, скольким неисчислимым грызунам они дали пищу, сколько прокормочного продукта загрузили в учёное сословие и каким тормозом для развития землян послужат их труды? Ведь потрошители истории, несомненно, умные исследователи. Тогда почему же их ум расходуется на назойливое толкование уже многократно истолкованного? Что мешает им заняться разработкой путей совершенствования общества и науки в частности? Может быть их трудами удалось бы сдвинуть познание с позорной колеи, по которой земной разум через краткий промежуток выживания скатится в небытие? Даже эрудит В. Гейзенберг в работе 6 попытался обосновать родство древней и современной физик. Ему импонирует материалистическая приемлемость и стремление заглянуть в первоистоки мира. Он гордится тем, что, в отличие от прошлых попыток, сейчас учёные вооружены мощной экспериментальной базой и ёмкой математикой, потому истине просто некуда деться: она уже сама идёт сдаваться правильным учёным. Разве не ведомо ему, что натурный опыт и любые исчисления не могут дать то, чего нет в мировоззрении? Разработка аппаратуры и вывод формул — это удел конкретных работников с полным комплексом отягощений сегодняшним здравым смыслом и современным мнением. Для выдвижения в будущее такие поводыри не годятся.31

А между тем, понятие квант до сих пор не определено. Никакие попытки объяснения структуры атома в рамках материалистического подхода к взаимодействиям не увенчались успехом. А без такой ясности физика вообще, в том числе и ядерная, и особенно её квантовая империя, не имеют фундамента. Здание квантовых наук, кое–как качаясь, сможет стоять, пока в познание войдёт истинный интересант всяких перестроений — сознание. Если сознание, как повелевающая категория мира, не успеет войти в научное мировоззрение, то деградировать можно и с кругозором Гейзенберга. Но для понимания себя и разворота это не просто мало, это гибель.

Безусловно, следует восторгаться виртуозностью мышления М. Планка (1858 — 1947), сумевшего одолеть неодолимое и от непрерывности мира перейти к его дискретности, изобретя порцию воздействия с названием: квант. Но измыслить его суть до сих пор никому не удалось: как может существовать в материальном ареале материальный представитель, не содержащий материи? Если масса кванта равна нулю, то он не материален, и тогда обязан исчезнуть из человеческого восприятия. Если же эта масса отличается от нуля, он не сможет развить скорость света и тогда измеренные расстояния до звёзд превращаются в фикцию с одновременным развенчанием квантового содержания современного естествознания. Это противоречие не может быть разрешено в рамках устоявшейся трактовки мира. И пока оно наполняет науку, вся наука не вправе претендовать на роль монополиста в познании природы. Для раскрытия противоречия следует привлечь к описанию квантовых процессов ту причину, которая является вынуждающей к изменению состояния объекта с названием: общее. Это есть ситуация: ни упасть, ни улететь. Тело, находясь в причинно–следственной зависимости по отношению к соседям, для сохранения достигнутого уровня развитости договаривается со своими частями, например, с внутренними структурными элементами, об отделении–отдалении какой–то из собственных составляющих на некоторое удаление. Важно, что при таком разъединении обязательно остаётся связь исходного общего и отторгнутой части. Если такая связь оборвётся, станет невозможной или прекратится, то это приведёт к снижению прежнего развития, что эквивалентно попятности в своё прошлое. И как только даже малой крохе удастся такая уловка, она продемонстрирует наличие возможности увильнуть от тягот оразумления. На эту приманку попадутся многие и они составят процесс вмешательства в то, что не подлежит изменению. Образуется хаос, исключающий возможность следования в начертанном направлении. Миру угрожает разрушение. Отсюда следует, не имеет права квант отторгаться от тела насовсем. Не позволительно ему миллиарды лет носиться по вселенной в виде самостоятельного образования. Он обязан иметь личный контакт с породившим его объектом, следовательно, и свойства его должны отображать эту связь.

Пока в научном обиходе такое воззрение называется просто, как и всё, не укладывающееся в простецкий ум: спекулятивные измышления. Но, как парировал Джордано Бруно, сжечь — ещё не значит опровергнуть! Все кванты разные, как того требует закон об индивидуальном развитии. Квант — это сущность, персона, особь. Даже в похожих условиях рождения имеет личностное проявление. С наступлением новой эры на раскрытие пространства надвинулась религиозная тень. Общество находилось в библейской спячке вплоть до Галилея. И только его «Звёздный вестник„разбудил подавленную мысль.48 На примере Юпитера и его спутников он показал правоту Коперника.4 За утверждение, что Земля, как и все планеты, имеет форму шара, ни на что не опирается и движется сама по себе, был осмеян, репрессирован, поплатился здоровьем и умер, отлучённый от церкви. Однако им было положено начало познанию, которое знаменует и наши дни. Его преемник И. Ньютон впервые произнёс термин пространство в теперешнем звучании и заявил о нём как о самостоятельном объекте мира. Пространство в его подаче приобрело конкретные свойства: бесконечность, замкнутость, однородность, несопротивляемость движению, способность пропускать излучение с любой большой скоростью … Однако он не указал компоновку, вид, форму или какой–либо образ для восприятия очертаний. В то время всякие уточнения конфигурации пространства были излишни, ибо ничего отличающегося от трёхмерности в мыслительном обороте не было. Вера в объёмность вошла в умы землян настолько твёрдо, что обернулась трагедией. Её зло в том, что она сковала умы исследователей в узких рамках эвклидовой вольницы. Если бы во взглядах аналитиков последних трёх веков хотя бы забрезжил намёк на возможность пространств с большим числом направлений протяжённости, всё естествознание и бытие на планете были бы иными. По крайней мере, физика, математика, техника, биология, культура и, в особенности, философский слововорот выглядели бы до неузнаваемости богаче.

Через 50 лет после смерти Ньютона родился К. Гаусс (1777 — 1855). Ему было суждено первому усомниться в непререкаемости бытующей геометрии. И хотя приоритет открытия неэвклидовой планиметрии принадлежит Н. Лобачевскому (1792 — 1856), другие математики также внесли значительный вклад в расширение научного мировоззрения. Особо впечатляет судьба венгерских геометров Бойаи отца и сына.18 Когда старший Бойаи узнал о намерении сына заняться пятым постулатом Эвклида, то писал ему: «Ты не должен пытаться одолеть теорию параллельных линий, я знаю этот путь, я проделал его до конца, я пережил эту беспросветную ночь и всякий светоч, всякую радость жизни я в ней захоронил. Эта беспросветная мгла может поглотить тысячу таких гигантов, как Ньютон, и никогда на земле не прояснится.» А всего–то и надо было: отойти от привычного представления о мире. Надо обнаружить в себе отчаяние провести линию не на плоскости, а на шаре. И это при том, что глобус, как модель Земли, известен был к тому времени около 300 лет.7 Страшно попирать устои. Сомнение в привычном тяжело отражается в сознании, накладывает отпечаток неуверенности на поведение и даже отдаётся где–то в глубине себя ощущением виноватости, посягательством на недозволенное. И непонимание окружающих, и собственная растерянность тяжело отдаются в душе, вынуждая много усилий расходовать на поиск сил для продолжения начатого. Но поворотные моменты истории всё–таки связаны с теми, кто сумел преодолеть себя, найти силы для поиска, сумел найти и предложить новое, ибо без нового не состоится и само общество. Общество же платит за новое гонениями.

Несмотря на очевидность того, что плоскость и шар являются разными мирами–объектами и того, что всякие фигуры, начерченные на них, обязаны отличаться между собой по условию задачи, геометрия Лобачевского с трудом упорного непонимания входила в научный оборот.18 Даже автор на грани сомнения отзывался о своём труде: „… более общая, чем эвклидова геометрия, не может не отражать закономерностей самой природы.» Первые признаки интереса к работам Лобачевского появились через 10 — 12 лет после его смерти и прежде всего потому, что были крайне необычны и нарушали установленные на протяжении тысячелетий казалось незыблемые свойства фигур.18 Для темы пространства особо показательными являются слова: не может не отражать закономерностей самой природы. Это неотъемлемое стремление учёных долобачевского периода. Пусть древние приписывали среде картинные свойства вроде огненности, воздушности, землистости, жидкостно- сти, но эти свойства подразумевались наличными в том, что окружает их и составляет природу. Галилей и Ньютон как бы ни идеализировали среду, но они описывали то, что, по их мнению, есть на самом деле. Какой бы параметр, показатель или критерий не соотносился бы с природой, он всё же примеривался к этой природе и прикладывались усилия для отождествления с реальностью или же для замены более подходящей характеристикой. На первом месте размышлений исследователя стояло соответствие объекта умствования с объектом натуры. Пусть ньютоновское пространство однородное, пустое, бесконечное …, но это всё–таки пространство, а не уравнение, определитель, матрица, тензор или иного вида формульная выдумка. Лобачевский особо интересен ещё и тем, что свои исследования непривычных поверхностей проводил не ради самих исследований, а с целью расширенного познания мира. Ему важна была не сама формула, а на сколько писаная закономерность соответствует тому, что находится за пределами людского взгляда. Особо же привлекательна его честность, ибо криволинейную натуру он не называет пространством, а только поверхностью. А как было заманчиво вслед за пространством Эвклида прославиться пространством Лобачевского. Хотя его трактователи, видимо для величания себя, не упустили возможность шаровую поверхность назвать криволинейным пространством. Услада в тени великих.

Освоение новизны, приоткрытой Лобачевским, происходило по стандартному сценарию: сначала полное неприятие, затем осторожное внимание и, наконец, растаскивание идеи по своим интересам. Первым оценил богатый материал Б. Риман (1826–1866). Он понял, что всякую поверхность, а не только шаровую, можно мысленно просмотреть, если на ней нарисовать линию, вывести формулу для определения длины, а затем проследить её профиль при изменении координат в заданных пределах. Уравнение 24 отрезка d, заданного координатами x, y, z начала 1 и конца 2, известно:

s2 = (x1 — x2)2 + (y1 — y2)2 + (z1 — z2)2. (1)

Выражения в скобках описывают протяжённости проекций отрезка на соответствующие координатные оси. При наличии некоторой плоскости, расположенной в пространстве, можно задать одинаковые приращения по осям, но в различных направлениях. Если имеются отклонения от эвклидовой поверхности, то длина s окажется разной и зависящей от ориентации просмотра. В результате можно обнаружить изгиб плоскости, её выпуклость, свёртку в цилиндр или местный прогиб. И если всё это проделать, то становится скучно и не предвидится никакого почёта–удовлетворения от рутинной работы. Ясное дело: надо онаучнить! Для этого формулу (1) перепишем для случая многих измерений, пронумеруем сáми измерения нижним индексом при переменных величинах, вместо школьного знака плюс водрузим могучий символ суммы Σ, введём нормирующие коэффициенты, продифференцируем по переменным и оповестим дотошных читателей, что порядок индексов можно менять. Не важно при этом, что случай пространства более, чем трёхмерного, не рассматривается в силу его отсутствия в мировоззрении Б. Римана, что коэффициенты взяты с потолка, что геометрия такого многообразия ясна и без резиновых преобразований, т. к. все формульные выкрутасы протекают в трёхмерье, но зато сколько тумана вылито в невинную повседневность. После такого грима и припудривания красивая формула (1) принимает бесполый вид 18

ds2 = gji(s) dxj dxj, (2)

где ds, dxj, dxj — дифференциалы пути и координат, gji(s) — коэффициенты, якобы что–то учитывающие, но что именно не указывается, индексы j, i, изменяющиеся от единицы до какого–то неопределённого n. Соотношение (2) Б. Риман обнародовал в 1854 г., т. е. в свои 28 лет. Если даже он приступил к обдумыванию в 20 лет, то на вывод самой формулы ушло восемь лет. Для кого она написана? Математикам она не интересна в силу тривиальности. Ведь и без неё ясно, что путь определяется, как ранее было сказано по поводу выражения (1), приращением функции в точке анализа, т. е. её дифференциалом. Если это приращение не полностью входит в итоговую сумму, то, само собой разумеется, обязан быть весовой сомножитель в виде gji(s). При процессуальной очевидности данная формула не имеет общего решения. Тогда какой же смысл её обобщённого написания? Только для того, чтобы исходя из фантазёрских представлений поведать миру, что где–то в дебрях символов скрыта сфера Римана, псевдосфера Римана, поверхность положительной или отрицательной кривизны, или иные изогнутые плоскости? Так и без формулы понятно: возьмём лист бумаги и станем его скручивать, сминать, выпучивать … Получим беспредельное число неэвклидовых поверхностей. Можно ли хотя бы к простейшей из них подступиться с аршином в виде формулы (2)? Если даже кому–то придётся решать такую задачу, то наверняка он обратится к уравнению (1), имеющему практический смысл. Риман похоже и сам понимал театральность своей формулы, потому посоветовал применять её к описанию многопараметрических процессов, например, диффузионных сред, неоднородных масс и т. д. Для этого коэффициенты gji(s) следует представить в виде функций текущих переменных. И осознавая, что тогда уравнение (2) и подавно нельзя будет решить, он тем не менее, предлагает взамен решения тензор с ковариантными индексами. Современная математика не в состоянии найти общее решение даже простейшего уравнения пятого порядка с постоянными коэффициентами. Какой же резон доводить выкладки до функционального тензора? Если бы пришлось инженеру или любому другому представителю прикладных направлений воспользоваться трудами Римана по выводу формулы (2), ему понадобился бы талант Римана и восемь лет труда. Тогда зачем и для кого работают виртуозы формульных миражей?

Вдруг удалось бы математические объекты представить в виде предметов, то вся суша была бы завалена ими слоем в несколько метров. Казалось бы, в таком скоплении знаний обязаны быть подробные сведения о сути биологических органов, социальных, поли- тических, военных, археологических и всех прочих структур, с которыми соприкасается человек. Но ничего похожего нет. Огромный пласт мыслительной работы планеты достиг состояния отрицания себя. Абстрактные построения породили самопоедающую жизнь. Она втягивает в свой формуловорот таланты только затем, чтобы отключить их от творчества в направлении не говоря уже развития, а хотя бы выживания. Увлечённость математиков самими собой похожа на западню. Как только обнаружится талант, его тут же нагружают пушистой задачей, после решения которой мыслитель оказывается похожим на разряженную батарейку. Например, проблема Пуанкаре — Перельмана по преобразованию поверхности бублика во внешность чашки. Интересно? Безусловно! Но почему надо останавливаться на чашке? Давайте из бублика выведем молекулу, потом ДНК, потом сотворим бубликовое тело, потом бубликовый разум … или он уже присутствует среди людей? А между тем орбиту спутника рассчитывают по школьной формуле как произведение масс, делённое на квадрат расстояния. И космические станции не хотят лететь по расчётной траектории без коррекции. Значит, при всём величии математики, земная применимость её не- велика. Она стала похожей на клуб затейливых за бюджетные средства. Если естествознание проигнорировало содержание объектов, каким является сознание, и погрузилось в исследование форм, то математика пренебрегла даже формой. Выхолощенность сути дошла до пренебрежения всякой реалистичностью. Возникла пена фантастических грёз, вздуваемая аксиоматическим лукавством.

Римана следует считать последним из мыслителей, который вслед Лобачевским ещё хоть как–то соотносил свои исследования с натурой. Не взирая на привлечение нерешаемых тензорных преобразований, он всё же видел их отображение в виде причудливо извитых плоскостей.31 Это не сама привязка своих трудов к природе, а только интуитивное желание наделить среду придуманным качеством. Иначе как можно объяснить представление мира в виде каких угодно сложных, но всё же плоскостей? В чём или где располагаются эти плоскости? Что находится в промежутках, где их нет? На каких условиях некая среда согласилась разместить в самой себе нечто ей не принадлежащее? Ведь при любых насилиях над плоскостью получить сплошной даже трёхмерный мир невозможно. Так почему тогда выдумка названа пространством Римана?

Название есть, а пространства нет! Этим положено начало размежеванию реальности с придуманностью. В людской обиход входит очередная беда в виде математического объекта. Его ещё для учёной важности именуют моделью. Поначалу всем хочется, чтобы умотворный продукт соответствовал натурному. Но с чего начать? Выбор невелик. В мировоззрении самое большое, что можно отыскать — это объём. А в его описании — формулу (1):

s2 = (x1 — x2)2 + (y1 — y2)2 + (z1 — z2)2.

Глянешь на неё и тоска полонит душу! Вся она какая–то правильная до безликости. Ну, что это за пейзаж? Координаты застывшие, как отмерили когда–то «х», так он и замер на том же значении. Так же и остальные переменные. Какие же они переменные, если принимают фиксированные отсчёты? Уходит время, меняется обстановка, рельеф, среда, а они всё те же. Перед скобками нет сомножителей, значит все разности берутся одинаковыми, почему? Мёртвая получается формула. Действительно, она отображает ту абстракцию, которая не существует нигде. Можно утверждать, что математический объект в виде уравнения (1) отношения к природе не имеет. Такая модель мира является фикцией. Что делать? Не лететь же в космос и там высматривать извилистость пространства? Не лучше ли, не легче ли, не учёнистей ли предположить что–либо, обыграть его постулативно и подать продукт как инвариант, т. е. не меняющийся, поскольку он есть самый достоверный. Впервые на рубеж атаки старых взглядов вышел А. Пуанкаре (1859 — 1906). Далее в изложении обычно следует уверенная ссылка на литературу, например,6, 16, 26, 35 где приводится конечный результат раздумий учёного, полученный совместно с Г. Минковским (1864 — 1909).

Но давайте проследим путь, которым шли математики к своей трагичной формуле. Поначалу им, как умным людям, была видна бесполезность исходного равенства (1) для демонстрации таланта. В таком виде, как она есть, нет повода для тринадцатого подвига Геракла, а потому нет намёка на славу. Можно было бы взять другую тему для приложения себя, но желание стать в один ряд с Риманом, видимо, оказалось особенно сильным.

Попробуем зацепиться за координаты. Выпишем первую скобку соотношения (1): (x1 — x2). Напомним, что через х 1 обозначена координата начала отрезка линии, а через х 2 — координата конца того же отрезка. Получается, что сдвиг в направлении оси абсцисс происходит в невероятно идеальных условиях: в направлении перемещения среда не меняется ни по какому из многочисленных параметров. В формуле это отражено одинаковыми коэффициентами перед значениями координат. В нашем случае коэффициент равен единице. Но поскольку исследуется общая задача о пространстве, то просто необходимо учесть изменчивость его структуры, рельефа, свойств и прочих местных особенностей. Это значит, что перед х 1 должен быть коэффициент, отображающий обстановку в окрестности именно данной точки, а перед х 2 — аналогичный коэффициент, учитывающий особенности окружения точки х 2. Например, при нарушении гладкости кривой за счёт разрывов, скачков или искажения пространства при неравномерности сил тяготения, температурных перепадах, при наличии излучения и прочих возмущений разность координат вполне может отличаться от длины отрезка. Математик на это посоветует взять приращении координат на столько малым, чтобы соблюдалось условие равномерности пространства, и перейти к дифференциальному определению длины. Да, это можно выполнить, но при условии, что известно уравнение профиля исследования. Однако именно оно и не известно. Именно оно–то и является объектом поиска. Именно ему и вменяется характеризовать кривизну поверхности. Если же перед каждой из шести координат равенства (1) расположить сомножители–функции нескольких параметров, то о решении его нельзя даже мечтать.

Придётся задачу упростить. Если не даётся подробная топология поверхности, оценим изменчивость по координатам вцелом. Для этого внутри скобок оставим перед координатами единичные коэффициенты, а перед всеми скобками запишем некоторый сомножитель для учёта свойств данного направления. Тогда дополнительно внесенных функций будет не шесть, а всего три. Но поскольку они стоят перед скобками, возводимых в квадрат, а вся сумма из трёх слагаемых даёт не саму длину отрезка, а тоже его квадрат, то надеяться на отыскание решения при жизни не приходится.

Необходимо дальнейшее упрощение. Неперспективность размещения координатной сетки в неоднородных средах вынуждает принять непорочность поверхности. Пусть она остаётся гладкой, одинаковой по всем направлениям и разность координат всегда равняется длине отрезка. Но это же тупик. Нет возможности так деформировать упрямую формулу, чтобы вскрылась тропинка к славе. Однако не тут–то было! Умный человек найдёт чем прокормиться. Мыслителей осенило озарение: да они же мёртвые!

И впрямь: координаты, как поставил Р. Декарт (1596 — 1650), так стоят они во всех анализах, исчислениях, преобразованиях и на всё отражают поднадоевший отсвет невинной научности. И это во время повального увлечения скоростями. Да если эти застывшие координаты разместить на движущемся объекте … да изобрести уравнение … да интерпретировать … да красиво обозвать … Вот оно искомое! В погоню за призраком бросились многие, но преуспели Пуанкаре, Минковский, Гильберт и Эйнштейн. Опуская моменты престижа и вклада каждого в потешный водевиль с названием теория относительности, отметим их настойчивый поиск отличительного признака нобелевского уровня. Нужно куда–то приспособить время. Нет сомнения, они попробовали пристроить его к раздельным координатам, к их разностям, может куда–то ещё и ощутили то же отчаяние, что и при попытке внести анизотропию. При полном непонимании сути времени, при условности движения, при волюнтаристском отношении к пространству куда бы ни пристегнуть параметр „t ”, всюду получаются неподнимаемые уравнения. Ну как можно представить зависимость координат или приращений, или всей суммы от векового роста времени. А вдруг и оно окажется неравномерным, прихотливым по направлениям и потребуется вводить новый раздел анализа с кусочными уравнениями, справедливыми каждое в своём времени? Нет! Нéкогда! Разберут все премии!

Поскольку слагаемые имеют размерность длины, то, не меняя их, следует приплюсовать к ним что–то с той же размерностью, но учитывающее время. Вырисовывается в воображении слагаемое из двух сомножителей, одно из которых известно — это „t ”. Второй множитель обязан иметь размерность: длина, делённая на секунду. В стане искателей ликование: действительно в природе существует такое соотношение и называется размерность скорости, т. е. км/с. Перемножение даёт «км», т. е. километр. Вроде бы получилось, но что делать с этим километром? Приплюсовать к координатам — не логично, к разностям — ещё нелепее. Наконец, вспышка очередного озарения: добавим к трём имеющимся одно четвёртое слагаемое вида v∙c, т. е. скорость, помноженную на секунду. Но что собой представляет эта самая „v ”? Если это аналоговая величина и изменяется в произвольных пределах, то сладить с уравнением будет не под силу. Запретим ей шалить! Пусть V = C, где С — скорость света. Почему? Да ни по чему! Просто потому, что автор сценария внёс в текст водевиля такую реплику, вот и всё научное объяснение. Тогда мёртвая формула (1) вроде оживает и принимает вид:

s2 = (x1 — x2)2 + (y1 — y2)2 + (z1 — z2)2 + сt. (3)

Задумано здорово, а получилось некрасиво. Ну что это в самом деле: все слагаемые, как слагаемые, имеют каждое собственную степень, а пристёгнутое сиротливо стоит неостепенённое. Если так оставить и разрешить ему иметь личное мнение, то хлопот с уравнением не оберёшься. Нечего ему выставляться, возведём и его в квадрат! Почему? Да ни по чему! Для сокращения дороги к премии. Формула стала серьёзнее и красивее, и даже появилось гипнотическое воздействие на читателя. Вот только, чтоб совсем сбить его с толку и время представим как разность двух отсчётов:

s2 = (x1 — x2)2 + (y1 — y2)2 + (z1 — z2)2 + с 2(t1 — t2)2.

Далее начинается украшательство. Так, заменим разности в скобках конечными приращениями, от них перейдём к дифферен- циалам, перепишем курсивом и получим идола двадцатого века:

ds2 = dx2 + dy2 + dz2 — c2dt2 (4)

Последнее соотношение называется основным уравнением теории относительности. Основным потому, что есть ещё расширенные уравнения А. Фридмана (1888 — 1925). Формула (4) показалась незаконченной, поскольку в ней не отображена материя, как таковая. Несмотря на то, что координаты размещены в материальном пространстве, интуитивно просится в формулу ещё нечто для описания самого пространства, но не пространства вообще, а только его материального наполнения. Поразмыслив, внесли плотность этой материи, как усреднённый показатель её свойств. Итак, в школьное уравнение (1) энтузиасты от науки по прихоти своей внесли два дополнительные слагаемые, которые здесь приводить не станем в связи с их гротескностью. Одно из них учитывает плотность материи, а второе — время 44. Решить уравнение удалось Фридману. И, подумать только, какой неожиданный получился результат: действительно, вселенная зависит–таки от плотности и времени. Надо же такому случиться? Вот было бы трагично узнать, что в уравнение внесли два параметра, а в решении–ответе этих параметров не оказалось. А так обошлось! Более того, отныне вселенной предписывалось вести себя не иначе, а как того требуют уравнения.

А они велели ей расширяться, оставаться неизменной или сжиматься в зависимости от значения плотности. В мир вошло гипнотическое помрачение с названием: нестационарная вселенная. Почему бы не высказать удивление: а какой ей следует быть? Есть ли четвёртый вариант вселенной, например, прыгающая, смеющаяся, бурлящая, плачущая, вертящаяся в хороводе …? Сотни кафедр и факультетов, десятки институтов, миллионы людей, заворожённые научной экзотикой, бросились в погоню за очередным миражом. А тут ещё дерзкий Хаббл на людскую беду обнаружил красное смещение спектра и пригрозил коллапсом или большим взрывом. Ясное дело: от катастрофы можно отгородиться только щитом из диссертаций, книг, дипломов, званий и степеней. Их уже столько, что безопасность человечья почти обеспечена. Ещё чуть–чуть и …

Представим, что отрезка нет! Тогда координаты протяжённости в формуле (4) равны нулю. Казалось бы и длина ds должна равняться нулю, но она отличается от нуля и равна ds = — cdt или s = ct (знаком минус пока пренебрежём). И вот тут–то голос самого Эйнштейна ставит неразумных на место: в нулевой точке координат и время равно нулю, так что всё сходится. Так ли? Но давайте раскроем равенство s = ct. При с км∙с–1, секунда в знаменателе сокращается с секундой сомножителя и в итоге получается км, т. е. километр. Отрезка нет, а километры, характеризующие отсутствующий отрезок, есть. Для спасения ситуации вводится система координат. Одна из них движется относительно другой. Тогда можно подобрать такое соотношение, когда, чего нет в одной из них, окажется в наличии в другой и наоборот. Жонглирование свойствами системы породило на радость любителей кроссвордов бездну парадоксов: близнецов, лифта, укорочения и удлинения стержней … истинную утеху для учёных мужей. Чем же ещё заниматься в институте, если не изучением и раскрытием парадоксов? Учёный тем учёнистее, чем больше изобретёт парадоксов. Нет парадокса — нет и учёного. Чемпионом по парадоксам является религия. За ней идут релятивисты во главе с Эйнштейном. Их колонна удлиняется и раздаётся вширь. Они несут покрывало на рассудок общества.

Всё, написанное по поводу формулы (1), можно было бы отнести к издержкам поиска истины. Дескать, чуть недоучли, где–то ошиблись, не так обрисовали … в дальнейшем уточнят, подправят и мир получит качественный продукт за несусветные вложения. Но никаких шансов на реанимацию релятивистская выходка не имеет. Этому препятствуют две основные причины. Первая — это абсолютизация света, а вторая — полное игнорирование сути времени. Представим бегуна, который ничего не знает о мире. Сможет ли он сам по себе, такой какой он есть заподозрить наличие скорости перемещения большей, чем способен развить человек? Нет! Ему в своих рассуждениях даже не от чего оттолкнуться. Для него собственная скорость покажется предельной и всякие другие движения станет сопоставлять с известным фактом. Далее, теперь пусть всадник ничего не знает о мире. Его верховая скорость станет мерилом скорости вообще, и ему от некуда деться придётся признать её предельной. Продлевая такую логику оценки всякого действия, в том числе и скорости, следует согласиться, что предельной будет та, которая запечатлелась в сознании как предельная, поскольку её предельность не с чем сравнить. Если бы люди знали нечто более быстрое, чем свет, они за предельность приняли бы это нечто.

Обратим внимание на условие: если бы люди знали! Знания определяются развитостью. В свою очередь развитость — это подвижное понятие. Она в силу запрета на попятность и остановку оразумления всегда только возрастает. В этом состоит смысл развития. Чего–либо исключённого из процесса развития не существует. Переход от бегуна к всаднику и далее до человека — это линия повышения разумности. Она же есть и линия роста предельных величин. Предельная скорость для растений воспринимается животными как вялое шевеление. Так же предельная скорость для животных едва отображается людьми. Предельная человечья скорость для кваромовцев и других более развитых персон покажется им, как людям почтовая карета. Каждому уму своя предельность. Следовательно, фиксируя скорость света на каком–то случайном значении, учёные обязаны зафиксировать собственный разум исследователя навечно на том уровне, который подвернулся ему невесть откуда на момент той роковой фиксации. И если действительно такое предпринять, то этим исключится развитие человека–исследователя на все времена. А без развития нет будущего, и на кой ляд ему тогда нужны знания: достаточно будет и тех, что оказались в нём до эксперимента. Да и вообще, откуда же всё–таки появились его теперешние навыки? Возможно, их кто–то бесплатно–беззатратно силой вложил в его естество? Тогда тот сторонний обязан стоять рангом выше его сознания и вся наука должна переключиться на поиск вершителя. Не проще ли принять рассудком то, от чего нельзя увернуться: в мире нет освобождённых от развития. Достаточно даже самого факта существования любого объекта, чтобы немедленно признать за ним обязанность развиваться. И если кому–то удастся назвать хитреца, увильнувшего от развития, — это будет истинный герой и его имя с торжеством разнесётся по вселенной.

Свет есть рядовой, т. е. один из многих атрибутов–свойств объединительно–разъединительной связи, являющейся основой всяких взаимодействий между объектами. Эта связь является следствием разумности всех объектов без исключения и следствием того, что разумность без развития невозможна. Развитие разумных обязано проходить без насилия, угнетения и тем более без уничтожения, а такое равновесие возникнет только при равной выгоде всех участников общего интереса. Равную же выгоду можно установить исключительно путём осознания себя, своей значимости в мироздании и своего места на шкале оразумления. Вписав себя в причинную цепь роста, становится понятной недопустимость нарушения условий бега ни старшей общности, ни младшей, поскольку при отклонении их путей от начертанного вида, следование личным путём становится невозможным. Даже человеческий уровень не позволяет разрешить конфликт силой. Разумы, превышающие человеческий, обладают непостижимой мощью и потрясать ею, значит, не быть. Люди ещё не скоро это внедрят у себя. А до тех пор выход за пределы земной резервации для них будет закрыт. Нельзя нести в мир пещерную дремучесть. Мир живёт по нелюдским законам.

Из организующего величия ОРС люди только краешком своих знаний прикоснулись к её очевидным составляющим–компонентам как–то: излучению, частным случаем которого является так называемый свет, гравитации в значении удерживающей силы и некоторым простейшим договорным отношениям материи, названными химическими или физическими превращениями. Освоение остальной сути и творческого смысла ОРС даже не внесено в повестку дня. И такая кроха освоенного позволяет человеку задиристо грозить слабым кулачком в сторону звёзд. «Ай Моська, знать она сильна …»

Вывод: всякое излучение, в том числе и воспринимаемое как свет, не может иметь ограничение своих свойств ни сверху, ни снизу. Любые особенности, понятые разумом, не исчерпывают явление в его исконном проявлении. По мере повышения разумности исследователя анализируемый процесс будет представать в уме учёного другими сторонами своего бытия потому познание не завершится никогда. Тогда нужно считать, что теперешние сведения о свете — это первичное прикосновение к незнакомому объекту. И если в сознании вершителей судеб сможет вместиться такая убеждённость, то это станет надёжной защитой от очередных удавок на горле общества. Достаточно свергнуть эйнштейновскую скорость света с догматического трона и представить её рядовой–обычной скоростью распространения излучения в рамках способности отображения в этапном человеческом сознании, как сразу исчезнет пресловутый пространственно–временной континуум с его лифтовыми парадоксами, как немедленно теория относительности превратится в вульгарную гипотезу и размещается на складе истории в разделе порочных шуток. Ущерб от такого обмана планета не восполнит никогда. Как выброшен из развития библейский уклад жизни, так вычеркнут из развития эйнштейновский период. Выдумка относительности — замаскированное продолжение инквизиции.

В общем случае 31 зависимость скорости света VC от расстояния d времени t и сознания N можно представить в таком виде:

где черта над символами указывает на то, что соответствующие мировые величины являются многокоординатными векторами, КN — коэффициент пропорциональности. Читается формула (5) так: вектор скорости света равен произведению векторов расстояния и сознания. Другими словами: ощущаемая скорость процесса, принимаемого исследователем за свет, является векторной величиной, модуль и аргумент которой зависят от мерности сознания самого исследователя. Эта зависимость обусловлена тем, что расстояние и время, используемые в качестве базовых категорий при вычислении скорости, представляют собой первичные многомерные векторные величины, всего лишь частично осознаваемые наблюдателем именно в той мере, которая доступна его сознанию.

Получается, что скорость света зависит от сознания, но не равна сознанию. Для вычисления скорости VC надо сознание помножить на воспринимаемое расстояние, которое также определяется сознанием, и на коэффициент пересчета, связанный с местными условиями отображения среды. Или иначе: скорость света всегда превышает возможности сознания. Так и должно быть. При равенстве VC познавательным возможностям сознания исчезает пространство поиска, что эквивалентно исключению будущего, а значит, приведёт к стопорению настоящего. Поэтому же световой горизонт всегда располагается далеко впереди мыслительного горизонта, обеспечивая этим перспективу роста. Однако необходимо помнить, что как бы ни обыгрывать всевластие света, он всё же только одна из многих составляющих объединительно–разъединительной связи, царицы отношений мира. Все по уму своему связаны со всеми!

Рассмотрим теперь релятивистскую эксплуатацию категории времени. Ранее был показан возможный ход рассуждений при поиске вариантов доработки формулы (1) с целью придания ей нобелевской значимости. Анализ завершился изобретением соотношения ds = — cdt, или s = c∙t, которое с помощью бесхитростного знака плюс было приписано к остальным трём слагаемым равенства (1). Этим действием учреждена одинаковость прежних членов уравнения и нового–внесённого. Но если прежние — это путь, расстояние, протяжённость, то и приданное обязано отображать собой ту же смысловую нагрузку, т. е. путь или расстояние, или протяжённость. А где же то время, которое якобы должно характеризовать движение? Время в формуле отсутствует! Нет его там! Значит, всякие символьные преобразования выражения (1), ведущие к итоговым соотношениям с участием времени, являются учёной эквилибристикой, но не наукой. А точнее — это высунутый воспалённый язык самого Эйнштейна на всем известном унизительном снимке.

Суть времени изложена в книгах миры 31 и сущее 34. Его значимость вытекает из особенностей мира с названием септон. Этот мир расположен в промежутке между пространственным прахом и следующей более развитой общностью — эврисом. Глава септона — соррос — в связи с неспособностью удержаться в более разумных областях эвриса был вытеснен на периферию этой структуры и перед ним встала проблема: или потерять бытиё, т. е. превратиться в прах, или найти вариант изменения личной развитости до уровня соответствия начальному звену эвриса. Такая задача не является типовой. Она не встречается в старших общностях, поскольку там осознание себя на столько высокое, что каждая персона способна заранее до наступления кризиса роста предусмотреть и предпринять меры для устранения конфликта развития. Оказавшись в ситуации предельного накала, соррос нашёл в себе силы выдвинуть решение, для которого не было опоры в его естестве. Способность к такому творчеству — это удел существ, не принадлежащих к миру времени. Возникшее разнесение свойств есть главнейшая страховка от посягательства подведомственной структуры на порабощение своего творца. Потому людям вменено к осуществлению только то, что имеет основу, опору, задел в их собственной конструкции, т. е. то, что самостоятельно приобретено в процессе развития.

Соррос для спасения себя и всей причинной ветви, его породившей, решился на преобразование себя по прежде неизвестному образцу: конфликтующую суть он разделил на две составляющие, одну из которых превратил в пространство, обладающее сознанием, а вторую — в сознание, расположенное в личном пространстве. По сути ничего не изменилось, ибо в обеих частях был по–прежнему он сам, но структурно появились возможность конфликты представить как соперничество частей. И поскольку распри при развитии не устранимы в принципе, для их погашения соррос расположил между частями дополнительную прослойку в виде семимерной пространственной конструкции, названной ремонтным потоком. Назначение этого потока состоит во взращивании–подготовке существа особой развитости, которое обязано прибыть в соррос в момент возникновения конфликта, вступить в борьбу с ним и непременно одержать победу. При поражении мир окажется перестроен по прихоти конфликта, что равносильно гибели сорроса. Однако трудность состоит в том, что в распоряжении сорроса отсутствует потребный материал для образования бойца. Для решения задачи материал пришлось брать из запасника мироздания, где сосредоточивается всё, не сумевшее соответствовать запросам причинного равновесия. Этот запасник содержит прах изгоев, т. е. пространство с предельно низкой потенцией, не способное для самостоятельной деятельности. Волею сорроса из праха создаётся начальный или зарождённый разум, у которого нет знаний, но есть тенденция к их приобретению. Зарожденец, постепенно развиваясь, проходит нулевой мир, затем линейный и плоскостной, после которого попадет в объёмный мир, населённый людьми, и проходя его, теряет облик человека и в таком нематериальном виде одолевает кваромный и пентарный миры, после чего вступает в область сорроса в качестве средства борьбы с подоспевшим конфликтом. И всё было бы хорошо, если бы действительно удалось бы провести зарожденца по уготованному пути оразумления. Если бы он сам по себе повиновался замыслу сорроса и готовил из себя защитника своего породителя. Но такого не произошло и не могло произойти. Причина кроется в отсутствии сил–желания у праха для самостоятельных действий. Потребовалось внешнее насилие над безвольным существом для принуждения его к выполнению тяжёлой работы по собственному оразумлению в заданном ему направлении. В качестве насильственных мер были приняты страдания, конфликты, смерть и длительность. Для воплощения их в единый комплект воздействий создан ремонтный поток или иначе — мир времени. Располагается он в особом нигде больше не повторяющемся пространстве, содержание которого наполняет семь координат протяжённости от нулевой по шестую включительно. На одной из них, четвёртой от мира зарождения, и представляющую конструкцию из трёх взаимно невидимых областей, развитие зарожденцев доходит до такого уровня, при котором они принимают форму людей. Они пройдут свой путь в трёхмерье, одолеют кваром, пентар и вступят в соррос для образования борца с конкретным конфликтом. При непрерывном нашествии конфликтов, неиссякаемая последовательность борцов поднимается из глубин семимерья для всё новых сражений. Каждое из них заканчивается полной гибелью конфликта и борца, а их прах пополняет убыль праха в начале мира зарождения, благодаря чему обеспечивается круговорот зарожденческого материала в септоне и вечное его бытие. Как видно, мир времени создан для силового принуждения существ к оразумлению. Не было бы существ или они сами по своей воле стремились бы к одолению восхожденческого пути, то надобность в стихии принуждения в виде потока изменчивости с названием время отпала бы и оно даже не создавалось бы. Тогда направляющим воздействием в мире была бы какая–то другая величина. Но пока на всё оразумляющееся действует время и без него оразумление не состоится, разума не будет, как не будет без разума и самого септона. Тогда очевидной становится нерасторжимая связь сознания, пространства и времени. Не возможен такой случай, что сознание есть, а пространства или времени нет. Или пространство есть, а сознания или времени нет. Или время есть, а сознания, или пространства нет. Эта троица или присутствует в полном составе, или же они отсутствуют все вместе.

Только наличие того, к кому можно приложить такое воздействие, как время, само время обретает смысл. Невозможно время само по себе без отношения его к чему–то, что есть не время. Первичным атрибутом мира является пространство. Но если бы комплектация мира исчерпалась одним только пространством, то этим же был бы создан уединённый объект, устойчивое бытие которого неосуществимо, поскольку не выполнено важнейшее условие существования объектов — их комплектность. Или иначе: во всякой структуре, пригодной для включения в причинную цепь соподчинённости, обязательно должна присутствовать форма с заключённым в ней содержанием. Потому пространству–форме следует придать не отъемлемое качество–смысл–содержание в виде сознания.

Тогда всякий раз, когда упоминается пространство, непременно должно присутствовать в рассуждениях и сознание, связанное с этим пространством. Точно так же: любому сознанию присуще личное пространство. Зарожденцу пространство дано по его уму, бактерии — по её уму, человеку — по людскому уму, кваромовцу — по его уму. Нет в мироздании такого случая, чтобы форма была, а содержание отсутствовало. Но нет и содержания, которое смогло бы обойтись без формы. И если бы комплектное существо, позаботившееся о том, что бы у него оказалось и то, и другое, смогло бы понять ещё и своё предназначение, и добровольно следовать по указанному пути оразумления, то принудительное направление его к потребному качеству стало бы излишним. Но сотворённому из праха такое не по происхождению. Слепленные из сомнительного материала значительные усилия расходуют на поиск вариантов увиливания от тягот роста, и без принуждения навечно остались бы где–то в далёком прошлом. Тогда взращивание бойца для борьбы с конфликтом стало бы невозможным. Миру грозило бы разрушение. Соррос, понимая недостатки своего детища, поставил его в такие условия бытия, что при невыполнении темпа роста на всякого уклониста сваливались беды всё возрастающей тяжести. Для представления темповости, как самостоятельного воздействия, все принудительные силы собраны в обобщённое понятие времени. Получается, что пространство и сознание, будучи врозь, теряют свою значимость и потому для сохранения себя обязаны составить единый объект. Но как только такой объект состоится, он оказывается неспособным к движению в связи с крайне низкой творческой потенцией. И только принуждение заставляет его искать и, претерпевая муки, находить свой путь и экономно идти по нему, уклоняясь от страданий, не связанных с оразумлением. Возникла надобность в создании среды, которая отекает–огибает–омывает всё не поспевающее за ней. Такая среда получится, если пространству–сознанию придать ускорение, например, через вращение. В восприятии тех, кто погружён в потоковую переменчивость, отобразится процесс с названием время. Итак, сознание с пространством не- разделимы по условию комплектности. Но после их совмещения они становятся бесполезными, в связи с неспособностью воздействия на объекты, погружённые в них. И только добавление к ним особого свойства в виде времени превращает их в полноценный инструмент мира. В инструмент обеспечения устойчивости сорроса.

Поскольку пространство семимерно 31, такими же семимерными обязаны быть и сознание, и время. Эти семь мерностей пространства–сознания–времени образуют ступени научения, по которым зарождённые сущности в процедуре составности поднимаются из мира нулевой мерности в мир шестой мерности, где властвует владыка всего семимерья — соррос. Каждая сущность способна обозревать предшествующие миры, ибо они располагаются в прошлом времени, и полностью лишена возможности воспринимать хотя бы как–нибудь последующие миры, поскольку они находятся в невидимом будущем. Такая ассиметрия отображения среды у каждого существа вызывает чувство уверенности, что весь мир заканчивается именно на нём, и в силу этого он же является целью–смыслом–центром всего мироздания. Отсюда вытекает, что конструкций мира столько, сколько существ. И отсюда же следует, что ни одна из конструкций не отвечает действительности, ибо всякий вариант опорочен ограниченностью ума–сознания, его создавшего.

Люди находятся в начале трёхмерного пространства. Они только сравнительно недавно вступили в плоско–объёмное междумерье. Значит, у них такое же промежуточное ощущение времени, сознания и протяжённости. Всякие попытки сказать последнее слово по поводу мироустройства обречены на посрамление неосознавших себя. Но с другой стороны, познание не должно замирать. Как определить допустимое углубление в неизвестное? Это вопрос, на который следует искать ответ при подготовке обобщающего мировоззрения населения планеты. Это главная ответственность науки. Косвенным критерием приближения взглядов к натуре могут служить особенности отображения единства пространства, сознания и времени. Если в гипотезе нашлось место для одного из них или даже для двух, а для третьего действующего лица мироустройства места не нашлось, то такое умопостроение скорее всего приведёт к блужданиям с тягостными последствиями. Как, например, в случае лоскутного естествознания, царящего теперь на планете.

Целостную конструкцию, состоящую из пространства, сознания и времени, не следует представлять монолитной. Она является следствием составного объединения сущностей, её наполняющих.31 Мир зарождения, т. е. уровень нулевой мерности совокупного пространства, наполняют и своим наполнением формируют существа, кругозор которых не превышает нулевой координаты. Линейный мир населён более разумными существами, образовавшимися при составном превращении многих нулевых особей в единую персону первой координаты. Плоскостные существа формируют мир двух координат. И наконец, область трёх координат образована существами людского типа. Это не значит, что везде в этой области окажутся сущности, копирующие внешность–форму человека. Наоборот! Наглядный облик будет разным в зависимости от наличных, т. е. местных возможностей по изготовлению тела. Общим станет способ отображения природы–среды, ошибки и отношение к миру. Люди, пройдя человеческий трёхмерный путь и подчиняясь всё тому же принципу составности, породят кваромовцев и разместятся в пространстве из четырёх координат. Они, в свою очередь, станут основой для пентаровцев, а уже те усложнятся до сорросовцев, смысл которых во вложении мириада судеб в одну судьбу бойца с верховным конфликтом. После гибели бойца и превращения его в прах начнётся очередной виток радости бытия, побед, разочарований и страданий на пути нового восхождения. И так вечно! Если окинуть взглядом всех перечисленных персон, суетливой толпой спешащих оразумиться, то взору предстанет ремонтный поток, как мир времени, единственная суть и назначение которого состоит в обеспечении устойчивости сорроса, т. е. жизненности. Этот взгляд обязан открыть вдумчивому наблюдателю невероятную трудность достижения устойчивости не только нашего сорроса, но и всякой иной структуры, пожелавшей быть. Если даже такая влиятельная персона, как владыка семи координат пространства, вынужден расходовать ценнейшее, что у него имеется — свои сознание и форму — только на то, чтобы состояться и тем самым получить возможность творить, то какие же суровые требования он вынужден предъявить к своим частям и прежде всего к человеку? Только достойная развитость научит людей в своих страданиях винить себя.

Мир времени населён сущностями, каждая из которых обязана быть комплектной, т. е. наряду с содержанием иметь и форму. Но как только комплектность утвердится, немедленно встаёт вопрос о индивидуальном предназначении, что предполагает персональное размещение. Расположившись так, чтобы не потерять индивидуальность, возникшая совокупность существ образует рельеф, похожий на пузыристую пену. Все пузырьки отличаются между собой. Каждый из них для жильцов, проживающих внутри него, есть необъятная вселенная. В связи с запретом наблюдать будущее, менее развитые существа никогда не заметят, т. е. не отобразят в себе, области, занятые более развитыми сущностями. Получается, что основная наличность мира сокрыта от обнаружения. Тогда встаёт очевидный вопрос: какой смысл вглядываться в бездну на миллиарды световых лет? Ведь суть таких понятий–действий, как смысл, вглядываться, световых и, наконец, лет настолько не определена, что становится неловко за земное естествознание.

Есть ли где–либо наблюдатель, способный единым взором окинуть просторы септона? Такого зоркого нет нигде и его не может быть. Увидеть всё обозначает знать всё. Но всезнание противоречит индивидуальному предназначению всякой сущности. Индивидуальность же вынуждает овладевать только узким направлением знаний. Широта и подробность впечатлений приносятся в жертву глубине и профессионализму. Мир познаваем не вообще, а лишь в отмеренных пределах. Это ещё раз обращает внимание на корректность трактовки увиденного в небесных далях и в атомных глубях. Внутри каждого пузырька–структуры своё пространство, своё сознание, а значит, и своё время. Оно, время, скрыто в свойствах пространства и не имеет выделения в мироздании в качестве некоторой особой отдельности. Отсутствует такая третья–сторонняя–дополнительная выделенность, которая смогла бы стать вровень с пространством и сознанием. Откуда же оно происходит? Для порождения эффекта переменчивости используется принцип расщепления значимости понятия протяжённости на два воздействия. При этом одно и то же координатное представительство воспринимается по разному в соседних мирах. Так, координата расстояния в более развитом мире воспримется в этом же мире как расстояние, протяжённость, путь, но в менее развитом мире эта же координата–расстояние отображается уже в качестве времени. Развитие состоит в освоении событий, пришедших из времени, но каждый факт освоения — это движение в сторону замедления текущего времени, т. е. к той точке, где это теперешнее время превратится в расстояние вышестоящего мира. Ось времени является ориентиром для поиска направления оразумления, ведь что–либо опознать за пределами, очерченными временем, не представляется возможным.

Отсюда видна ограниченность математики, оперирующей непорочным везде одинаковым временем и весьма частным случаем трёхмерья, а так же гонористая ущербность естествознания, основанного на интуитивных посылах междумерного ума. Безусловно, такое состояние является следствием первичного прикосновения растущих персон к тайнам природы. Но продолжать и упорствовать в утверждении отжившей методологии познания, значит, не быть.

Так всё–таки, что такое пространство? Удивительное дело: на всей планете нет ответа на тот вопрос, с которого, кажется, должен начинаться всякий научный поиск. Не удалось отыскать работу с самостоятельным обращением к пространству, а не к его сопутствующему проявлению в виде плотных объектов. Прямо какое–то неприятие цивилизации к тому, от чего невозможно отвести внимание: от промежутка между вещественными телами. Сколько бы ни прояснять, изучать, трактовать видимое глазами, всё равно остаётся привкус неполноценности от неспособности прикоснуться умом к тому, чего очень много и гораздо–гораздо больше наблюдаемого. Так и хочется зачерпнуть полные ладони пространства, поднести к лицу, понюхать, придавить пальцем, испробовать на тяжесть, на вкус, на цвет, попытаться разглядеть вблизи и составить хотя бы малое представление о своём таинственном соседе по житию. Пока такое выполнить не под силу. Видимо, оно и мы — не достигли уровня достойности. Если мы — это часть, а пространство — это общее, то так и быть должно: взаимное полное понимание на равных между частью и общим невозможно.34 Общение осуществляется через совместную среду, которая усилием части–людей низведена до не- контактной прослойки. Может осознание себя изменит ситуацию?

Даже в естественном желании прикоснуться к пространству, в мыслях проносится всё та же банальная картина: первый посыл ума направлен на поиск чего–то зримого, плотного, большого, что можно пнуть ногой, молотком отколоть кусок, взять в руки и пуститься во все лабораторные лукавства с нагреванием, измельчением, просеиванием и потрошением под микроскопом. Такая методология познания «прошита» в сознании исследователей и сама по себе есть зомбирующий момент в науке. Это подчёркивает статус земного учёного: простейший инструмент познания. Он, будучи материальным, считающий себя вещественным, приучил свою мысль к поиску очами видных связей между телесно воспринимаемыми объектами. На единственном плане рассуждений пусть даже полевые, квантовые или энергетические предполагаются отношения участников, но всё равно само проявление этих отношений мыслится как разного рода хитрые аналоги механического сцепления. Этакая осовремененная атомистика Демокрита (460 — 370 до н. э.) по выдумыванию удерживающих зацепок между атомами. И пока исследования будут проводиться над препарированными объектами, у которых óтнято содержание и возвеличена форма, людям не уйти от злобности, болезней и примитивизма. Каждый может испытать себя на способность оторваться в воображении от привязанности к материи: нужно наглядно представить пространство, не прибегая к использованию материальных изобразительных средств и приёмов. Кажется, что такая задача не имеет решения.

Тогда в чём же дело? Учёный как интересант познания имеется в наличии. Пространство, сознание, объединительно–разъединительная связь и прочие нематериальные объекты также налицо. Почему же в таком случае переполненный собственной важностью учёный не в состоянии даже уяснить предмет приложения своих сил? Ответ на этот вопрос отрезвляющий: учёный — это порождение местного ума, а он, человечий ум, всего лишь междумерный, т. е. такой, который чуть ли не вчера вступил в объёмный мир и ему не по способностям охватить события в их полном проявлении. Он не в силах превысить собственную потенцию к творчеству и вынужден исходить только из того, что имеется в нём самом. А в наличии всего–ничего — банальная очевидность. Что вижу, то пою …

Отсюда вывод: что бы ни сотворила очевидностная наука это окажется на поверку только прелюдией, началом, вступлением в величественную симфонию познания. А пока … хотя бы удалось внедрить сомнение в чёрно–белые умы в непререкаемости их подачи цветной натуры. Человеческий учёный сотворён для малого. Это весьма упрощённый вариант инструмента познания природы. Общество, ведомое таким поводырём, неминуемо скатится в деградацию. Ведущий обязан превышать ведомых. Нужны питомники для взращивания лидеров в русле всепланетного мировоззрения.

Итак, пространство. Давайте выберем небесный объект, например Сатурн, и поделим его пополам. Полученные половины снова разобьём на две части. Продолжим далее процедуру дробления до молекул, потом до атомов, потом до частиц, потом … При таком рассредоточении тверди сама твердь исчезнет. На том месте, где раньше была планета, теперь нет ничего. Куда же исчезло вещество? Ведь к нему не применялась операция аннигиляции, преобразования в ничто или иные варианты, если они есть, полного уничтожения. Не уничтожали, а Сатурна нет! Это наглядная картина того, что всякий предмет сначала мало содержит в себе плотности, потом при дальнейшем углублении даже эта малость исчезает, а в пределе обнаруживается лишь то исходное, что и есть первичное — пространство. Например, в относительном масштабе расстояние от ядра водорода до электронной орбиты более, чем в 100 раз превышает удалённость Земли от Солнца. Если разместить всё содержимое ядра в околоядерной области, то плотность этого участка пространства практически останется прежней. Это свидетельствует о ничтожно малой значимости видимого материала по сравнению с грандиозностью небесного вместилища. Вслед за Сатурном проделаем похожее распыление со всеми остальными плотными телами. Картина неба изменится. Нигде ни одной светящейся точки. Ничто ни к чему не притягивается. Отсутствует всякая наглядность. Любая местность неотличима от соседних. Всюду равноправие, однородность, безразличие. Что же собой представляет образовавшийся массив? В этой ситуации всякие привлечения привычной материи уже не пройдут: материя не существует вообще, нигде, никак, ни в чём. Она распылена. Для людского ума это коллапс мировоззрения. Чем ум держался, того нет, а что есть, умом не воспринимаемо. Но … не понимаемо, однако, окружающая среда есть и ей нет дела до мнения даже до такой великой величины, как человек.

Полученный массив следует назвать пространством. Оно представляет собой ту огромность, в которой вмещается, на правах малого добавления, всё вторичное, вознесённое скромным людским умом. Необходимо обратить внимание на итог хотя и условного преобразования, но все жё соразмерного в своей совместимости: материальное, исчезая, размещается, поглощается, рассредотачивается в таком большом, что привнесенное качество не отражается на сути этого большого. Оно до привнесения было пространством и после привнесения осталось пространством. Тогда какую из них часть следует назвать первичной, а какую вторичной? А может привнесённая часть не дотягивает даже до вторичной, поскольку этот титул неоправданно возвеличивает её и ставит в позицию самостоятельности, вместо того, чтобы указать ей место подчинённости. Если бы у пространства, которое приняло в себя, в свой состав, в свое бытиё не возникла идея, мысль, потребность, необходимость создать, породить, изготовить, сформировать некоторый вариант самого себя, то где отыщется сила, способная заставить это сделать? Если бы такая сила где–то была, то она заявила бы о себе и предъявила бы претензии на управление миром. И тогда она оказалась бы повелевающей стороной, а пространство приняло бы на себя примитивизм материи, а теперешней материи в её людском понимании не было бы вовсе. Но поскольку она всё же есть, приходится признать отсутствие стороннего управления пространством. Из этого изложения вытекает: пространство есть первичная среда. Чего–либо более первичного, чем пространство нет. Пространство является тем существом, которое собой наполняет и образует мир. Пространство — это личность, индивидуальность, особь, персона, это не только мыслящая сущность, но сама мысль, оформленная в виде общего по отношению к более развитым пространственным структурам и как часть относительно своего внутреннего наполнения. Получается полный аналог организма. Так и должно быть, и так следует из всеобщего принципа состáвности — основы развития. Существа, поднимаясь в росте из нулевого мира зарождения, не идут сплошной лавиной так, что каждая особь остаётся всегда сама собой и только обогащается знаниями. На протяжении вечности всякий начальный ум способен дорасти до величайшего. Но великому нужны великие задачи. Тогда скопище равновеликих и равноумных породят неустойчивое общество, бытие которого станет невозможным в связи с невозможностью установления причинно–следственных отношений. Мир без лидера не состоится. В мире времени, к которому принадлежат люди, таким лидером является шестимерная структура — соррос. Формирование всякого лидера поставлено в зависимость от разумности. По мере того, как растущие персоны достигают определённой развитости, наступает кризис формы и содержания. Это значит, что дальнейший рост, т. е. поумнение, невозможен в рамках прежней структурной компоновки. В мироздании принят общий для всех принцип выхода из, казалось бы, тупиковой ситуации: особи перестают пребывать в виде отдельностей и объединяются для того, чтобы войти в состав или образовать–породить новое существо более сложное, но зато и более разумное. Тогда менее разумных и более простых становится на много меньше, а сильнее развитые количественно уменьшаются. Данное перестроение сопровождается изменением мерности существ. Образуется аналог многокоординатной пирамиды. У её основания располагаются самые простые, т. е. особи нулевого мира, которых невообразимо много. Их составное преобразование порождает существ линейного мира. В связи с укрупнением–поумнением их численность уже весьма поубавилась. На основании такого же поумнения, укрупнённых особей плоскостного мира становится ещё меньше, чем линейного. Существа объёмного мира — люди, вобрали в себя достижения плоскостных существ и потому их количество обязано уступать количеству плоскочей. Если же такое соотношение не станет соблюдаться, то развитость представителей соседних миров: плоскостного и объёмного, будет отличаться в соотношении различия численностей. При равенстве численностей сравняется и развитость. Пусть данная закономерность послужит человечеству предостережением. Далее, кваромовцев меньше, чем людей, пентаровцев меньше, чем кваромовцев, а сорросовцев — вообще единицы. Из этих нескольких формируется один, который вступит в сражение с конфликтом и непременно его победит. Для того, чтобы победа действительно стала непременной, в мире установлены никогда не нарушаемые законы развития, обязательные для всех и прежде всего для человека, ибо только ему присуща дерзость без ума.31 Сформированный один это вовсе не соррос. Это всего лишь порождение мира времени, который сам по себе есть вспомогательная область сорроса, предназначенная для обслуживания хотя и важной, но всё же одной из многих текущих задач по защите от конфликтов. Никто и никогда из выходцев стихии времени не проникнет в расположение самого сорроса. Удел воспитанников времени — жертвенность. Они ценой своей жизни спасают владыку от разрушения. И следует радоваться такому жребию, ибо без него не было бы ни растений, ни животных, ни людей, ни тех, кто выше нас, ни планеты, ни Солнца … Если соотнести мýки и страдания, приходящиеся на единицу развитости, то в таком удельном восприятии все персоны мироздания находятся в равном положении. Как трудно земным существам следовать своим путём, так же трудно жить планете, звёздам и всем прочим, имеющим бытиё. Потому людям не следует завидовать сорросу и другим эврисным жильцам: по их уму и беды, не уступающие по накалу нашим.

Но, с другой стороны, людям, как задиристым представителям мира времени, выпала исключительная доля быть первыми. Только существам, выстоявшим под прессом времени, под силу вселенский никчемный прах превратить в светоч разума да ещё такого взлёта, что ему дано решать судьбу самого большого умника — сорроса. Это ли не повод возликовать и возгордиться? Ай да люди!

Более того, структура пространства, распростёртого единым массивом после распыления, начинается именно с мира времени. Он черпает материал для формы в залежах невостребованного праха, получает искру разума от сорроса и наполняет своим бытиём всё поднебесье, принимаемого человеком за единственную вселенную. Но она не единственная. Она всего лишь наша! В отличие от сонма прочих вселенных, недоступных для наблюдения материально сконструированному сознанию.31 Однако принципиальный не- достаток физиологического познания не в том, что он различает только одну нашу вселенную, а в том, что в ней способен распознать исключительно плотные структуры, т. е. так называемую материю. Всё, расположенное между твердями, восприятию не поддаётся и потому кажется отсутствующим. Невидимое не потому не видно, что оно обладает особым свойством невидимости, а потому, что инструмент, используемый для наблюдения, не приспособлен для отображения чего–либо иного, как только материального.

И такое положение не вызывает удивления: ну зачем первичному миру, едва приподнявшемуся от праха, создавать нечто особо универсальное, способное выполнять даже то, что встретится в неопределённом будущем? Ведь привнесение дополнительных качеств потребует усложнения конструкции оразумляющихся персон и всей атрибутики оразумления. Появится возможность знать больше, чем требуется для индивидуального соответствия. За возможностями последуют прихоти, на усмирение которых придётся расходовать восхожденческую потенцию? Ничего в мире не делается, если это не надо! Основываясь на таком здравом посыле, человека и его коллег по оразумлению намеренно лишили всякого отвлечения от уготованной роли — борца с конкретным конфликтом в определённой обстановке с наперёд заданной концовкой: слияние с прахом. От праха до праха — такова вечность для всех представителей ремонтного потока. В свою очередь, эта вечность вписывается рядовым звеном–отрезком в вечность сорроса, и так всё дальше в усложнение, в большую разумность, в меньшую численность.

Условный распылённый массив образовал уединённый объект. Предполагается, что он изотропный и однородный. Однако такое состояние массива невозможно обеспечить. Ведь для этого надо чтобы любая область в точности совпадала по всем параметрам с такой же областью, но взятой в произвольном месте массива. Для обнаружения различия понадобилась третейная сила невообразимой мощности, ибо пришлось бы подвергнуть анализу несусветное число разноудалённых частей. С учётом сортировки, подгонки и перетасовки потребовалось бы выполнить работу, превышающую возможности массива. Потому однородность всегда относительна. Это значит, что нет полной однородности. Но это также обозначает наличие выделенных областей, отличающихся от соседних. И поскольку каждая область составляет форму, в которой сосредоточено некоторое сознание, то возникшая отличительность ужé представляет собой персону, сущность, особь. Как только такое произошло, сразу вступают в силу законы мироздания, устанавливающие отношения между частями в составе общего массива. Первейшее побуждение возникновенца состоит в невозможности оставаться в том положении, которое оказалось на момент обретения формы. Но изменение положения — это начало процесса развития. А если развиваться, то исключительно в сторону повышения разумности. При возрастании разумности непременно надо соблюсти индивидуальное отличие от всех остальных существ, сколько бы их ни было. А как его определить? Вот на этом этапе проявляется главенствующая роль массива как первичной сущности. Она, будучи разумной, содержит в себе полную атрибутику понятий, присущих личности. Это цель и средства её достижения, из которых вытекает структурное представление, содержание и форма частей вместе с их соподчинённостью. Но такое самовыражение является основой для установления исходной причины, которая в неисчислимых следствиях устремится в подножья мироздания, порождая бытиё.



Поделиться книгой:

На главную
Назад