Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Что нельзя купить за деньги. Моральные ограничения свободного рынка - Майкл Сэндел на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

И все же многие находят причины для осуждения. Использование денежных стимулов для поощрения здорового образа жизни порождает острые моральные противоречия. Одно из приводимых возражений построено на наличии в этом несправедливости, другое указывает на применение разновидности взятки. Возражение, связанное с наличием несправедливости, по-разному звучит с обеих сторон политического спектра. Некоторые консерваторы утверждают, что люди с избыточным весом должны худеть сами, без какой-либо платы, которая (особенно если она осуществляется за счет средств налогоплательщиков) является «вознаграждением за потакание собственным слабостям, а не способом лечения». В основе этого возражения лежит представление о том, что «все могут контролировать собственный вес», и потому несправедливо платить тем, кто не делает этого без финансового стимулирования, особенно когда подобные выплаты, как в Великобритании, осуществляет государственная служба здравоохранения. «Плата кому бы то ни было за отказ от вредных привычек в конечном счете вызывает у граждан представление о государстве как о няньке и заставляет их отказываться от всякой ответственности за свое здоровье»[96].

Некоторые либералы выказывают противоположное беспокойство: финансовое вознаграждение за хорошее здоровье (и наказание за плохое) может быть несправедливым по отношению к людям, которые больны по не зависящим от них обстоятельствам. Разрешение работодателям или компаниям, продающим медицинские страховки, устанавливать разные размеры страховых взносов в зависимости от состояния здоровья человека несправедливо по отношению к тем, кто менее здоров и подвержен большему риску заболеваний не по своей вине. Одно дело предоставлять каждому скидку на занятия в тренажерном зале, и совсем другое устанавливать страховые тарифы на основе состояния здоровья, которое многие люди не могут контролировать[97].

Возражение по поводу того, что данная система стимулов представляет собой разновидность взяточничества, является более завуалированным. Пресса часто называет денежные стимулы к сохранению здоровья взятками. Но являются ли они таковыми? В выплате денег за стерилизацию признаки подкупа проявляются более явно. Женщинам платят за отказ от репродуктивной способности не для их собственного блага, а ради достижения внешней цели предотвращения появления на свет наркозависимых детей. Им платят за действия, которые, по крайней мере во многих случаях, противоречат их интересам.

Но сказать то же самое о денежных стимулах, предназначенных для того, чтобы помочь людям бросить курить или похудеть, нельзя. Несмотря на то, что и в этом случае преследуются внешние интересы (сокращение расходов компаний и государства на здравоохранение), на этот раз деньги поощряют действия, направленные на улучшение здоровья их получателя. Так почему же это называют взяткой?[98] Или, если сформулировать вопрос иначе, откуда берутся обвинения в подкупе, если деньги платятся за действия, совершаемые подкупаемыми лицами в их собственных интересах?

Я полагаю, что речь в данном случае идет о том, что финансовые стимулы могут подменять собой другие, более правильные мотивы поведения. Хорошее здоровье это не только хорошие показатели уровня холестерина и индекса массы тела. Речь идет также о необходимости воспитания правильного отношения к нашему собственному физическому благополучию, об уважении и бережной заботе человека о своем организме. Плата за то, чтобы люди пили прописанные им лекарства, не только не помогает, но даже вредит воспитанию такого отношения.

Подкуп подразумевает манипулирование. Взятка направлена на замену внутренних убеждений внешними. «Вы не настолько заботитесь о своем собственном благополучии, чтобы бросить курить или похудеть? Тогда сделайте это потому, что я заплачу вам за это 750 долларов».

Взятки за ведение здорового образа жизни заставляют нас делать то, что мы должны делать в любом случае. Они побуждают нас делать правильные вещи по неправильной причине. Иногда это порождает самообман. Люди убеждают себя в том, что бросить курить или похудеть самостоятельно очень непросто, раз за это платят деньги. Но мы должны быть выше этих манипуляций. В противном случае получение взяток может войти в привычку.

Если система стимулирования людей к ведению здорового образа жизни работает, то беспокойство по поводу подрыва воспитания бескорыстно правильного отношения к своему здоровью может показаться излишним. Если деньги могут помочь нам вылечиться от ожирения, то зачем все эти занудства о манипулировании? Один из ответов на этот вопрос заключается в том, что надлежащая забота о собственном физическом благополучии является составной частью человеческого самоуважения. Другой ответ заставляет нас увидеть наличие проблемы в более практичной плоскости: при отсутствии бескорыстного стремления к поддержанию собственного здоровья лишние килограммы легко могут вернуться, когда закончатся денежные стимулы.

Похоже, что именно это происходило в известных на сегодняшний день случаях применения денежных выплат за снижение веса. Выплаты за согласие отказаться от курения подарили исследователям проблеск надежды. Но даже самые обнадеживающие исследования показали, что более 90 процентов курильщиков, которые получили деньги за отказ от курения, вернулись к своей пагубной привычке через шесть месяцев после прекращения стимулирования. В общем случае денежные стимулы, похоже, приводят к лучшим результатам, когда люди получают деньги за конкретные действия прием прописанных врачом лекарств или инъекций, – чем в тех случаях, когда денежное стимулирование направлено на отказ от долгосрочных привычек и изменение привычного поведения[99].

Плата за действия, направленные на сохранение людьми своего здоровья, может иметь негативные последствия, поскольку она мешает правильному определению той ценности, которую несет в себе поддержание хорошего здоровья. Если это действительно так, то вопрос экономистов («Работает ли система медицинских стимулов?») и вопрос моралистов («Подлежит ли применение таких стимулирующих систем осуждению?») связаны более тесно, чем кажется на первый взгляд. Понимание того, работает ли система стимулов, зависит от поставленной перед ней целью. При этом попадание в нее денежных стимулов может привести к разрушению истинной ценности и должного отношения человека к своему здоровью.

Порочные стимулы

Один мой друг имел обыкновение платить своим маленьким детям по одному доллару за каждое написанное ими благодарственное письмо. (Обычно, читая такие письма, я говорю, что они были написаны под давлением). Такая практика может как сработать, так и не сработать в долгосрочной перспективе. Может оказаться, что, написав достаточное количество благодарственных писем, дети в конце концов поймут их реальную значимость и будут продолжать выражать благодарность за полученные подарки даже тогда, когда им за это уже не будут платить. Однако возможно и обратное. Дети получат неправильное представление и будут считать написание благодарственных писем сдельной работой, которая должна выполняться исключительно за плату. В этом случае полезная привычка не будет выработана и дети прекратят писать такие письма, как только за это перестанут платить. Хуже того, подобные взятки могут принести вред их нравственному воспитанию и воспрепятствуют пониманию ими самого значения благодарности. Даже при наличии хорошего результата в краткосрочной перспективе взятки за благодарственные письма воспитывают неправильный подход к определению ценности блага.

Аналогичная проблема возникает и в случае платы детям за хорошую успеваемость в школе: почему бы не платить ребенку за получение хороших отметок или за чтение книг? Цель в данном случае состоит в том, чтобы мотивировать стремление ребенка к учебе или чтению. Деньги выступают стимулом, способствующим достижению этой цели. Экономика учит, что люди реагируют на стимулы. Одни дети могут иметь достаточную мотивацию к чтению или успешному обучению, а другие нет. Так почему бы не использовать деньги в качестве дополнительного стимула?

Может оказаться на это указывают экономические выкладки, что два стимула будут работать лучше, чем один. Однако может случиться и так, что денежный стимул навредит внутренней мотивации ребенка, что приведет к уменьшению, а не к росту любви к чтению. Или к увеличению количества прочитанных книг в краткосрочной перспективе, но по неправильным причинам.

В этом случае рынок становится инструментом для достижения цели, и его роль не является невинной. Использование рыночных механизмов быстро превращается в рыночную норму. Очевидное беспокойство вызывает то, что денежное стимулирование может приучить детей рассматривать чтение книг как способ зарабатывания денег, что приведет к разрушению или вытеснению бескорыстной любви собственно к чтению.

Использование денежных стимулов для того, чтобы заставить людей похудеть, читать книги или подвергнуться стерилизации, не только отражает логику экономического подхода к жизни, оно расширяет ее. Когда Гэри Беккер в середине 1970-х годов написал, что все, что мы делаем, можно объяснить тем, что мы действуем, соизмеряясь с выгодами и затратами, он употребил понятие «теневые цены» неявные оценочные величины, используемые человеком при выборе из нескольких альтернатив. Так, например, когда человек решает, оставаться ли ему в браке или развестись, перед ним, конечно, не висят ценники с цифрами, однако он использует неявные цены, позволяющие ему определить стоимость развода его финансовую и эмоционального цену и сопоставить ее с ценой получаемых выгод.

Но широко применяемые сегодня системы стимулирования идут еще дальше. Устанавливая цену за человеческие действия, весьма далекие от производства материальных благ, они выводят «теневые цены», о которых говорил Беккер, из тени и делают их абсолютно реальными. Эти системы строятся на принятии его предположения о том, что все человеческие отношения, в конечном счете, являются рыночными.

Развивая свою теорию, Беккер предложил рыночное решение вызывающей многочисленные споры иммиграционной проблемы: Соединенные Штаты должны отказаться от сложной системы выделения квот и просто продавать право на иммиграцию. Учитывая высокий спрос, Беккер предлагал установить размер входной платы на уровне 50 000 долларов или даже выше[100].

Иммигранты, готовые заплатить хорошие деньги за получение вида на жительства в США, утверждал Беккер, автоматически соответствуют предъявляемым к ним требованиям. Вероятно, это будут молодые, опытные, амбициозные и трудолюбивые люди, которые вряд ли используют иммиграцию для того, чтобы обратиться за помощью в благотворительные организации или жить на пособие по безработице. Когда в 1987 году Беккер впервые предложил продавать право на иммиграцию, многие посчитали его доводы притянутыми за уши. Но для тех, кто рассматривал вопрос в экономической плоскости, данное предложение представлялось разумным и даже очевидным ответом на сложный вопрос: как определять, каких иммигрантов нам следует принимать?

Другой экономист, Джулиан Саймон, примерно в то же самое время предложил аналогичный план. Он предлагал устанавливать ежегодную квоту на прием иммигрантов и проводить аукцион по продаже мест, пока вся квота не будет выбрана. Продажа права на иммиграцию является честным способом отбора, утверждал Саймон, «поскольку он осуществляется согласно стандартам рыночно ориентированного общества: исходя из способности и готовности платить». На возражение о том, что его план позволит иммигрировать только богатым, Саймон предложил позволить выигравшим аукцион участникам расплачиваться за счет взятого у государства кредита, который впоследствии погашается за счет подоходного налога. Если же кто-то окажется не в состоянии вернуть данный кредит, заметил Саймон, его всегда можно будет депортировать[101].

Идея продажи права на иммиграцию некоторыми была воспринята как оскорбление. Но в эпоху растущего доверия к рынку предложение Беккера–Саймона нашло свой путь к умам законодателей. В 1990 году Конгресс принял закон, согласно которому иностранцам, вложившим 500 000 долларов в экономику США, разрешалось иммигрировать в страну вместе со своими семьями. Вид на жительство выдавался в этом случае на два года. Если в течение этого срока вложенные инвестиции создавали не менее десяти рабочих мест, иммигрант мог претендовать на получение постоянной «грин-карты». Система предоставления «грин-карт» за деньги открывает быстрый путь к гражданству в обход общей очереди. В 2011 году два американских сенатора предложили законопроект, подразумевающий аналогичный стимул приобретателям элитного жилья, рынок которого «провис» после разразившегося в стране финансового кризиса. Любой иностранец, купивший дом стоимостью не менее 500 000 долларов, получал бы право жить в Соединенных Штатах вместе со своей супругой (или супругом) и несовершеннолетними детьми до тех пор, пока они владеют этой собственностью. Заголовок статьи, опубликованной в The Wall Street Journal, резюмировал условия такой сделки: «Купи дом и получи бесплатную визу»[102].

Беккер даже предложил брать деньги с беженцев, спасающихся от преследований. Свободный рынок, по его словам, позволит легко определить, кого из беженцев стоит принимать тех, кто достаточно мотивирован, чтобы заплатить за свое спасение: «По понятным причинам политические беженцы и лица, преследуемые в своих странах, были бы готовы заплатить значительные суммы за право жить в свободной стране. Соответственно, введение платы за въезд автоматически избавило бы иммиграционные службы от необходимости трудоемкого выяснения того, насколько реальна опасность, грозящая беженцам на их родине»[103].

Предложение выставлять беженцам, спасающимся от преследования на родине, счета за въезд в США в размере, превышающем 50 000 долларов, поражает своей черствостью и является еще одним примером отказа экономиста отличать готовность платить от способности платить. Поэтому давайте рассмотрим другое рыночное предложение, направленное на решение проблемы беженцев, но не заставляющее их платить за спасение из своего кармана. Питер Шак, профессор права, предложил следующее.

Пусть международный орган устанавливает для каждой страны ежегодную квоту беженцев, исходя из величины национального благосостояния. Затем всем странам предоставляется возможность покупать и продавать эти квоты друг другу. Так, например, если для Японии квота составляет 20 000 беженцев в год, но эта страна не желает их принимать, она может заплатить России или Уганде за то, чтобы эти страны приняли соответствующее количество беженцев вместо Японии. Согласно логике рынка, от такого подхода выигрывают все. Россия и Уганда получают новый источник пополнения государственного бюджета, Япония выполняет свои обязательства по приему беженцев, передав их на аутсорсинг, и значительно большее число беженцев находят для себя убежище[104].

Однако существует нечто неприятное в создании рынка беженцев, несмотря на то, что это позволит большему их числу найти убежище. Что же вызывает это неприятие? Ответ, видимо, заключается в том, что рынок беженцев меняет наше представление о том, кем являются эти люди и как к ним следует относиться. Описанный подход призывает участников такого рынка покупателей, продавцов, а также тех, чьи убежища являются предметом торга, воспринимать беженцев как бремя, от которого нужно избавиться, или как источник дохода, а не относиться к ним как к людям, оказавшимся в опасности.

Можно как признать наличие уничижительного эффекта рынка беженцев, так и сделать вывод о том, что эта схема принесет больше пользы, нежели вреда. Важно то, что данный пример свидетельствует рынок не просто инструмент. Он воплощает в жизнь определенные нормы и правила. Он предлагает и поощряет определенные способы оценки благ, становящихся предметами торга.

Экономисты часто заявляют о том, что рынки не вмешиваются в свойства и не могут портить товары, распределение которых они регулируют. Но это не соответствует действительности. Рынки вызывают изменения социальных норм. Во многих случаях рыночные стимулы подрывают или вытесняют нерыночные мотивы поведения людей.

Опыт некоторых детских садов в Израиле показывает, как это может произойти. Центры столкнулись с известной проблемой: иногда родители приезжали, чтобы забрать своих детей, довольно поздно. Воспитателям приходилось оставаться с детьми до тех пор, пока последнего из них не заберут припозднившиеся родители. Чтобы решить эту проблему, центры ввели для родителей штрафы за опоздание. Как вы думаете, к чему это привело? Количество опозданий в итоге даже увеличилось[105].

Если исходить из предположения о том, что люди реагируют на стимулы, такой результат выглядит странным. Можно было ожидать, что штрафы уменьшат, а не увеличат количество опозданий. Почему же этого не произошло? С введением денежной платы изменилось отношение людей к опозданиям. Раньше опоздавшие родители чувствовали себя виноватыми в том, что они создают неудобства для воспитателей, вынужденных проводить с их детьми дополнительное время. Теперь же опаздывающие родители стали воспринимать это как услугу, за которую они готовы платить. Они не отнеслись к этой плате как к штрафу и опаздывали теперь уже «с чистой совестью». Вместо того чтобы обременять воспитателя своим опозданием, они просто оплачивали сверхурочную работу.

Штраф или плата за услугу

В чем разница между штрафом и платой? Выяснение различий между этими понятиями заставляет задуматься. Штрафы подразумевают под собой наказание, тогда как плата не сопровождается моральным осуждением. Устанавливая штрафы за загрязнение окружающей среды, мы тем самым заявляем: мусорить это плохо. Бутылка из-под пива, брошенная в Гранд-каньон, влечет за собой не только затраты на уборку мусора. Она является отражением плохого отношения к природе, которому мы, как общество, хотим воспрепятствовать. Предположим, что штраф за это деяние составляет 100 долл. и богатый турист решает, что это небольшая плата за удобство не нести стеклотару до выхода из парка. Он воспринимает штраф как плату за данную услугу и бросает свою пивную бутылку в Гранд-каньон. Даже если он заплатит при этом штраф, мы все равно осудим его действие. Рас-сматривая Гранд-каньон в качестве дорогого контейнера для мусора, он не в состоянии оценить это чудо природы по достоинству.

Или рассмотрим случай занятия парковочных мест, зарезервированных для использования инвалидами. Предположим, торопящийся на встречу бизнесмен, не являющийся инвалидом, хочет припарковаться возле офиса своего клиента. Занимая место, предусмотренное для инвалидов, он готов заплатить довольно большой штраф, сумма которого, по его мнению, вписывается в затраты на ведение бизнеса. Несмотря на то, что он платит штраф, мы не считаем его действия оправданными, не так ли? Он полагает, что просто вносит более высокую плату за удобную парковку. Но это не снимает с него моральную ответственность. Воспринимая штраф как плату за услугу, он демонстрирует свое неуважение к потребностям инвалидов и к желанию общества облегчить их участь путем выделения специальных мест для парковки.

217 000 долларов за превышение скоростного режима

Когда люди воспринимают штрафы просто как дополнительные расходы, они попирают те нормы, которые эти штрафы призваны защищать. Часто общество наносит по такому неуважительному отношению ответный удар. Некоторые богатые водители считают штрафы за превышение скорости просто дополнительной платой, позволяющей ездить так быстро, как им заблагорассудится. В Финляндии закон жестко направлен против такого образа мышления (и вождения), увязывая размер штрафа с уровнем доходов нарушителя. В 2003 году Юсси Салонойа, двадцатисемилетний наследник колбасного бизнеса, был оштрафован на 170 000 евро (около 217 000 долл. по тогдашнему курсу) за езду со скоростью 80 км/час при разрешенной скорости в 40 км/ч. Салонойа, являющийся одним из самых богатых людей Финляндии, имел доход в размере 7 млн евро в год. Предыдущий рекорд по размеру штрафа за превышение скорости принадлежал Ансси Ванйокки, исполнительному директору компании Nokia. В 2002 году он был оштрафован на 116 000 евро за превышение скорости во время езды по Хельсинки на своем «харлее». Судья сократил размер штрафа, когда Ванйокки доказал, что его доходы сократились из-за падения прибыли компании[106].

Штраф за превышение скорости в Финляндии воспринимается именно как штраф, а не как плата за быструю езду, не только потому, что его размер исчисляется в зависимости от дохода нарушителя. За этим стоит еще и осуждение со стороны общества, не считающего нарушение скоростного режима нормальным явлением. Прогрессивный налог на прибыль также зависит от уровня дохода, и все же он не является штрафом, поскольку не имеет целью наказать плательщика за деятельность, приносящую налогооблагаемый доход. Штраф в размере 217 000 евро показывает, что финское общество хочет не только покрыть расходы, связанные с рискованным поведением водителей на дороге, но и отмерить за него такое наказание, которое соответствовало бы и тяжести преступления, и размеру банковского счета виновного.

Несмотря на наплевательское отношение некоторых богачей-лихачей к установленному ограничению скорости, различие между штрафом и оплатой не так легко стереть. В большинстве мест выписанный штраф все еще представляет собой своего рода клеймо. Никто не считает, что дорожная полиция просто собирает плату или выставляет нарушителю счет за удобства быстрого передвижения. Недавно я наткнулся на странное предложение, которое ясно показывает, как будет выглядеть взимание платы за превышение скорости вместо штрафа.

В 2010 году Юджин «Джино» Ди Симоне, независимый кандидат на пост губернатора Невады, предложил необычный способ пополнения бюджета штата: позволить жителям штата превышать установленное ограничение и передвигаться по дорогам штата со скоростью 90 миль в час за плату в размере 25 долл. в сутки. Всякий раз, когда водителю требовалось бы ускорить свое передвижение в пространстве, он мог это сделать, просто позвонив на определенный номер телефона. При этом с его кредитной карты снимались бы 25 долл., и на следующие двадцать четыре часа он освобождался бы от соблюдения скоростного режима. Данные о том, кто из водителей заплатил за право более быстрого передвижения, поступали бы к офицерам дорожной полиции, и те не выписывали бы «платным клиентам» никаких штрафов. Согласно подсчетам Ди Симоне, реализация его предложения могла бы приносить в казну штата по меньшей мере 1,3 млрд долл. в год без повышения налогов. Однако, несмотря на всю заманчивость идеи пополнить бюджет, дорожный патруль Невады заявил, что этот план ставит под угрозу безопасность граждан, и предложение кандидата было отвергнуто[107].

«Зайцы» в метро и видеопрокат

На практике различия между штрафом и оплатой могут быть весьма размытыми и даже спорными. Возьмем такой пример: если вы едете в парижском метро, не заплатив за свой проезд два доллара, то можете быть оштрафованы на сумму до 60 долл. Штраф является наказанием за безбилетный проезд. Однако недавно группа заядлых «зайцев» придумала хитрый способ преобразования штрафа в оплату, но по более скромному тарифу. Они сформировали страховой фонд, из которого будет оплачиваться штраф, если безбилетник, являющийся членом данной группы, будет пойман контролерами. Каждый участник ежемесячно вносит около 8,5 долл. в страховой фонд (так называемый mutuelle des fraudeurs[108]), что гораздо меньше стоимости месячного проездного билета, составляющей 74 долл.

Участники группы заявляют, что мотивом их поведения является не извлечение финансовой выгоды, а идеологические убеждения, согласно которым проезд в общественном транспорте должен быть бесплатным. «Это способ совместного протеста, сказал лидер группы в интервью Los Angeles Times. Во Франции есть услуги, которые должны быть бесплатны, образование, здравоохранение. Так почему бы не отнести сюда же и общественный транспорт?» Маловероятно, что взгляды этих «идейных безбилетников» будут поддержаны большинством, однако придуманная ими схема преобразует наказание за мошенничество в ежемесячный страховой взнос цену, которую они готовы заплатить, чтобы противостоять системе[109].

Чтобы разобраться в том, должны ли в определенном конкретном случае применяться штраф или плата, мы должны выяснить цели, которые преследуют действующие в отношении этого случая нормы. Соответственно, ответ на поставленный вопрос будет варьироваться в зависимости от того, идет ли речь об опоздании родителей в детский сад, безбилетном проезде в парижском метро или… о задержке возврата взятых напрокат DVD-дисков.

Когда видеопрокаты только появились, они рассматривали взимаемую ими плату за поздний возврат взятых дисков как штраф. Если я возвращал диск с опозданием, это вызывало недовольство человека за прилавком, как будто бы, задержав фильм на лишние три дня, я совершал аморальный поступок. Я считал такой подход неуместным. В конце концов, коммерческий видеопрокат это не публичная библио-тека. Библиотеки в случае просрочки возврата книг берут не плату за услугу, а именно штрафы. Это происходит потому, что общественная миссия библиотеки состоит в организации свободного обмена книгами. Поэтому я действительно чувствую себя виноватым, когда не возвращаю книги вовремя.

Но видеопрокат это бизнес. Его целью является зарабатывание денег. Поэтому если я задерживаю диск с фильмом на несколько дополнительных дней, я должен считаться не нерадивым, а, напротив, выгодным клиентом. По крайней мере, мне так казалось. Со временем отношение видеопрокатов к просрочкам изменилось. Теперь они, похоже, берут за поздний возврат дисков не штрафы, а просто дополнительную плату.

Китайская демографическая политика: одна семья – один ребенок

Часто в контексте размытости границы между штрафом и платой речь идет о более высоких моральных ценностях. В Китае штраф, установленный за нарушение государственного принципа «одна семья один ребенок», все чаще рассматривается просто как высокая плата за рождение в семье дополнительных детей. Политика ограничения рождаемости была введена в действие более трех десятилетий назад для сокращения прироста населения Китая. Большинство городских семей были ограничены возможностью иметь только одного ребенка (для сельских семей допускается наличие второго ребенка, если первый ребенок девочка). Размер штрафа за нарушение этой нормы зависит от региона и для крупных городов может достигать 200 000 юаней (около 31 000 долл.), что является огромной суммой для среднего работника, но доступной для состоятельных предпринимателей, звезд спорта и знаменитостей. Одно из китайских информационных агентств поведало историю о беременной женщине и ее муже из Гуанчжоу, который явился в местное отделение службы контроля над рождаемостью и бросил деньги на стол со словами: «Вот вам 200 000 юаней. Мы должны позаботиться о нашем будущем ребенке. Пожалуйста, не беспокойте нас больше»[110].

Чиновники, отвечающие за планирование семьи, пытались восстановить карательный статус штрафа путем увеличения его размера для богатых нарушителей закона, осуждения и запрета появляться на телевидении знаменитостей, которые не поддерживают политику властей, а также лишения государственных заказов тех бизнес-компаний, владельцы которых позволяют себе заводить «лишних» детей. «Штраф не является проблемой для богатых, пояснил Чжан Чженьву, профессор социологии из шеньженьского Университета Жэньминь. Поэтому правительству пришлось нанести действительно чувствительный удар по их популярности, репутации и положению в обществе»[111].

Власти считают данный штраф наказанием и хотят сохранить его в статусе позорного клейма. Они не желают превращать его в обычную плату. И происходит это не столько из-за обеспокоенности по поводу богатых родителей, имеющих слишком много детей, на самом деле число богатых нарушителей закона относительно невелико. На кону в данном случае стоит сила запрета, составляющего основу государственной политики. Если штраф будет восприниматься как обычная плата за получение дополнительного блага, то государство в глазах населения окажется в неловком положении бизнесмена, продающего право на рождение детей всем, кто способен и готов за них заплатить.

Торговля разрешениями на деторождение

Как ни странно, некоторые западные экономисты призывают к применению в демографической политике рыночного подхода, поразительно похожего на ту платную систему, с которой пытаются бороться китайские чиновники. Эти экономисты призывают страны, нуждающиеся в ограничении численности их населения, заняться продажей лицензий на деторождение. В 1964 году экономист Кеннет Боулдинг предложил систему торговли такими лицензиями как способ борьбы с перенаселением. Он посоветовал выдавать каждой женщине сертификат (или два, в зависимости от интересов демографической политики страны), дающий ей право родить ребенка. При этом она может, по своему усмотрению, воспользоваться данным сертификатом по назначению или продать его по рыночной цене. Боулдинг предложил организовать рынок, который позволит людям, желающим иметь детей, покупать необходимое количество сертификатов у (как он неделикатно выразился) «нищих, монахинь, старых дев и т. п.»[112].

Он полагал, что данная схема будет представлять собой меньшее зло, чем принудительная система фиксированных квот, используемая при реализации принципа «одна семья один ребенок». Кроме того, она была бы экономически более эффективной, поскольку позволяла бы распределять блага (в данном случае детей) среди потребителей, наиболее готовых за них заплатить. Недавно два бельгийских экономиста возродили предложение Боулдинга. Они указали на тот факт, что, поскольку богатые, скорее всего, будут выкупать лицензии на деторождение у бедных, данная схема будет иметь дополнительное преимущество, обеспечивая малоимущих граждан новым источником дохода[113].

Пока одна часть общества выступает против любых ограничений на продолжение рода, другая часть считает: чтобы избежать перенаселения, репродуктивные права вполне могут быть ограничены на законных основаниях. Забудем на минуту об этих принципиальных разногласиях и представим себе общество, в котором осуществляется жесткий контроль над рождаемостью. Какая политика является, на ваш взгляд, более желательной: фиксированная система квот, ограничивающая каждую семейную пару одним ребенком и налагающая штрафы на всех, кто превысит установленный лимит, или рыночная система, предоставляющая каждой семье лицензию на рождение одного ребенка, которую можно купить или продать другим людям?

С экономической точки зрения, второй вариант выглядит явно предпочтительнее. Наличие свободы выбора, использовать или продать свою лицензию, является благом для одних людей и никак не ухудшает положение других. Те, кто покупают или продают такие лицензии, совершают взаимовыгодные сделки, а положение тех, кто не выходит на рынок, оказывается не хуже, чем при наличии системы фиксированных квот, поскольку и в том, и в другом случае они могут иметь одного ребенка.

И все же в системе, позволяющей людям торговать правом иметь детей, есть нечто вызывающее беспокойство. Отчасти оно обусловлено несправедливостью такой системы в условиях общего неравенства. Мы пока еще не решаемся превращать детей в предмет роскоши, доступный богатым, но не бедным. Если наличие детей является важнейшим аспектом человеческого процветания, то было бы несправедливо ставить платежеспособность условием доступа к этому благу.

За сомнениями в справедливости данной системы стоит вопрос о подкупе. В описанной выше рыночной сделке с лицензией на рождение ребенка проявляются тревожные, с точки зрения морали, признаки: родители, которые хотят иметь еще одного ребенка, должны побудить других потенциальных родителей к тому, чтобы продать свои права на рождение ребенка. С позиции соблюдения морали это не сильно отличается от покупки уже родившегося ребенка.

Экономисты могут утверждать, что рынок лицензий на рождение детей является эффективным: он способствует распределению этого блага таким образом, что его получают те, кто ценит это право наиболее высоко, если судить по готовности и способности платить. Но торговля правом на потомство способствует воспитанию извращенного восприятия детей со стороны родителей. Центральное место в представлении о родительской любви занимает идея о том, что дети являются нашей неотъемлемой частью и выставление их на продажу немыслимый поступок. Таким образом, покупка ребенка или права на его рождение неизбежно сопровождается подрывом данного представления в умах тех, кто это право продает. И разве любовь к своим детям не будет подпорчена тем фактом, что некоторых из них вы приобрели за счет подкупа других семейных пар, заплатив им за то, чтобы они остались бездетными? Не возникло бы у вас соблазна по крайней мере скрыть этот факт от своих детей? Если это так, значит, есть основания считать, что независимо от всех имеющихся преимуществ, рынок лицензий на продолжение рода несет в себе такой вид вреда, который не прослеживается в пусть и одиозной, но не подразумевающей продажи лицензий системе квот.

Торговля лицензиями на загрязнение

Различия между штрафом и оплатой также имеют отношение и к дискуссии о том, как сократить выбросы парниковых газов и углекислого газа. Должны ли правительства вводить ограничения на такие выбросы и штрафовать компании, которые эти ограничения превышают? Или же властям следует организовать торговлю разрешениями на загрязнение атмосферы? Второй подход подводит нас к восприятию выбросов не как наказуемого загрязнения атмосферы, а как издержек производства. Но правильно ли это? Может быть, на компании, чрезмерно загрязняющие воздух, все же должно накладываться позорное клеймо? Чтобы получить ответ на этот вопрос, мы должны не только соизмерить все затраты и выгоды, но и определиться с тем, какое отношение к окружающей среде должно восприниматься обществом как правильное.

На проходившей в 1997 году в Киото конференции, посвященной проблеме глобального потепления, Соединенные Штаты настаивали на том, что любые обязательные международные стандарты выбросов должны предусматривать торговые схемы, позволяющие странам покупать и продавать права на загрязнение. Так, например, Соединенные Штаты могли бы выполнять свои обязательства в рамках Киотского протокола либо путем сокращения объемов собственных выбросов парниковых газов, либо оплатив сокращение выбросов в какой-нибудь другой стране мира. Вместо того чтобы вводить дополнительный налог на владельцев прожорливых «хаммеров» у себя дома, США могли бы заплатить деньги, которые можно было бы направить на восстановление амазонских тропических лесов или модернизацию старых угольных электростанций в развивающихся странах.

В то время я написал для The New York Times статью, содержавшую доводы против торговли квотами на загрязнение. Меня беспокоил тот факт, что позволение странам покупать право на загрязнение аналогично разрешению людям за определенную плату мусорить там, где им заблагорассудится. Мы должны стараться укрепить, а не ослабить моральную ответственность за загрязнение окружающей среды. Я также обеспокоен тем, что наличие у богатых стран возможности откупиться от обязанности сокращать свои вредные выбросы может подорвать ощущение общей ответственности и основы для будущего глобального сотрудничества в деле сохранения окружающей среды[114].

В ответ на эту статью в адрес Times посыпались резкие письма в основном от экономистов, в том числе и от моих коллег по Гарварду. В них указывалось, что я недооцениваю возможности рынка, преимущества повышения эффективности торговли, не понимаю элементарных принципов экономической рациональности[115]. Среди этого потока критики было милое письмо от профессора экономики, моего преподавателя в колледже. Он написал, что понимает мою озабоченность. Но при этом попросил о небольшой услуге: не раскрывать публично личность человека, обучавшего меня экономике.

С тех пор я в определенной степени пересмотрел свои взгляды на торговлю выбросами хотя и не по тем причинам, которые выдвигали доктринальные экономисты. В отличие от выбрасывания мусора из окна едущей по шоссе машины, выделение углекислого газа само по себе не является нежелательным. Мы все делаем это при каждом выдохе. В том, что в атмосферу попадает CO2, нет ничего ужасного. Нежелательно лишь делать это в чрезмерном объеме, что является частью расточительного использования энергоресурсов. Именно такого подхода к потреблению нам следует избегать и даже заклеймить его[116].

Одним из способов борьбы с загрязнением окружающей среды является государственное регулирование: от автопроизводителей требуют соответствия их продукции более высоким экологическим стандартам; химическим компаниям и целлюлозно-бумажным комбинатам запрещается проводить сбросы токсичных отходов в водные объекты; заводам предписывается устанавливать на свои трубы очистные фильтры. А если компании не соблюдают установленные стандарты, на них накладываются штрафные санкции. Это то, к чему пришли Соединенные Штаты, когда в начале 1970-х годов ввели в действие первый пакет природоохранных законов[117]. Штрафные санкции были способом заставить промышленные компании платить за загрязнение окружающей среды. Кроме того, в этих штрафах был заложен и моральный посыл: «Мы осуждаем тех, кто загрязняет ртутью и асбестом озера и ручьи, насыщает атмосферу удушающим смогом. Это не только опасно для нашего здоровья, но еще и является проявлением недобросовестного отношения к природе».

Некоторые люди выступают против этих правил, потому что им не нравится все, что ведет к дополнительным промышленным затратам. Другие, разделяющие озабоченность по поводу неуемной эксплуатации окружающей среды, ищут более эффективные способы ее защиты. С ростом влияния рыночных представлений в 1980-х годах некоторые защитники окружающей среды начали склоняться в пользу рыночных подходов к спасению планеты. Они рассудили, что вместо установления нормы выбросов для каждого завода следует установить цену за загрязнение окружающей среды, а в остальном положиться на рыночные механизмы[118].

Самый простой способ установить цену за загрязнение состоит в том, чтобы обложить его налогом. Налог на выбросы можно рассматривать как плату, а не как штраф, но, если он достаточно высок, это позволяет возместить за счет загрязнителей тот ущерб, который они наносят. Именно по этой причине данный вариант не понравился политикам. И они приняли более лояльное по отношению к рынку решение ввели торговлю квотами на выбросы.

В 1990 году президент Джордж Буш-старший подписал законопроект, направленный на сокращение кислотных дождей, которые вызваны выбросами диоксида серы угольными электростанциями. Вместо того чтобы устанавливать фиксированные квоты для каждой электростанции, согласно новому закону, им были выданы лицензии на определенный объем выбросов. При этом компаниям разрешалось торговать этими лицензиями между собой. Таким образом, каждая компания оказывалась перед выбором: либо сокращать свои выбросы, либо покупать дополнительные лицензии у других компаний, которые каким-то образом сумели удержать объем своих выбросов ниже допустимого уровня[119].

В результате выбросы диоксида серы сократились, и рыночная схема получила широкое признание как весьма успешная[120]. Затем, в конце 1990-х годов, внимание всего мира оказалось обращено к проблеме глобального потепления. Киотский протокол о противодействии изменению климата предоставил каждой стране выбор: либо сократить свои выбросы парниковых газов, либо заплатить другой стране за такое сокращение. Обоснованием применения такого подхода служит меньшая стоимость затрат на его реализацию. Если заменить используемые в индийских деревнях керосиновые лампы дешевле, чем сократить выбросы углеводорода в Соединенных Штатах, то почему бы Штатам не заплатить за замену этих ламп?

Однако несмотря на экологическую важность Киотского протокола, Соединенные Штаты к нему не присоединились, и все последующие глобальные переговоры по проблеме изменения климата окончились провалом. Но для меня интерес представляют не столько сами международные соглашения, сколько то, как они оценивают моральные издержки, которые влечет за собой право, выданное глобальному рынку на загрязнение окружающей среды.

В случае с лицензиями на рождение ребенка моральная проблема состоит в том, что эта система принуждает одни семейные пары подкупать другие с тем, чтобы те отказались от своего шанса на продление рода. Это подрывает представление о родительской любви, поощряя родителей рассматривать детей в качестве отчуждаемых объектов, которые могут быть проданы. Моральная проблема, обусловленная существованием глобального мирового рынка лицензий на вредные выбросы, носит иной характер. В данном случае речь идет не о подкупе, а об аутсорсинге обязательств. И в глобальном масштабе эта проблема выглядит куда более острой, чем в границах одной страны.

Глобальное сотрудничество, условия которого позволяют богатым странам избегать значимого сокращения производства энергии в собственной стране, покупая право загрязнять атмосферу у других стран (или оплачивая программы, позволяющие другим странам сократить масштабы загрязнения окружающей среды), подрывает сразу две существующие нормы. Оно укрепляет потребительское отношение к природе и ослабляет дух всеобщей ответственности за соблюдение глобальной экологической этики. Если богатые страны могут откупиться от своей обязанности сокращать выбросы углерода, то это в конце концов возвращает нас к приведенному выше примеру с туристом, выбрасывающим пивную бутылку в Гранд-каньон. Образно говоря, богатые «туристы» не платят штраф за выброшенный мусор и могут продолжать безнаказанно засорять Гранд-каньон, если нанимают кого-то, кто займется уборкой мусора где-нибудь в Гималаях.

Правда, эти два случая нельзя назвать идентичными. Брошенная в Гранд-каньон бутылка не может изменить природный ландшафт на половине земного шара. Глобальное потепление, напротив, наносит кумулятивный вред. При этом с точки зрения небосвода, не имеет никакого значения, какие страны нашей планеты отправляют в атмосферу меньшие объемы углерода.

Зато это имеет значение с политической и моральной точек зрения. Позволение богатым странам откупаться от значимых изменений их расточительных привычек лишь способствует укреплению порочной практики природа все больше превращается в свалку для тех, кто может позволить себе заплатить за экологические нарушения. Экономисты часто говорят, что решение проблемы глобального потепления состоит в проектировании правильной структуры стимулирования, под которой готовы будут подписаться практически все государства мира. Но они упускают из виду моральный аспект. Международные усилия, направленные на решение проблемы изменения климата, могут потребовать, чтобы мы пришли к необходимости соблюдения новой экологической этики, выработали новый комплекс отношений к природному миру, который все мы населяем. При всей своей эффективности мировой рынок квот на загрязнение окружающей среды может существенно усложнить развитие навыков самоограничения и справедливого разделения ответственности за совершаемые действия, необходимых для соблюдения экологической этики.

Компенсации за выбросы углекислого газа

Аналогичные вопросы возникают в связи с растущим распространением добровольных компенсаций за выбросы СО2 в атмосферу Земли. В настоящее время нефтяные и авиакомпании предлагают своим клиентам делать денежные взносы с целью нейтрализации их личного вклада в глобальное потепление. Сайт British Petroleum позволяет желающим рассчитать количество CO2, которое они выбрасывают в атмосферу, сидя за рулем своих автомобилей, и компенсировать эти выбросы путем денежных пожертвований на реализацию «зеленых» энергетических проектов в развивающихся странах. По данным сайта, на компенсацию выбросов, производимых средним британским водителем, требуется потратить около 20 фунтов стерлингов в год. Произвести подобный расчет предлагает и компания British Airways. Заплатив 16,73 долл., вы можете нейтрализовать свою долю парниковых газов, выброшенных в атмосферу во время перелета из Нью-Йорка в Лондон и обратно. Авиакомпания обещает компенсировать вред, нанесенный природе организацией вашего перелета, направив 16,73 долл. на нужды ветряной электростанции, расположенной на территории Внутренней Монголии[121].

Кампания по выплате компенсаций за выбросы углекислого газа отражает похвальное стремление: установить цену за ущерб, который наше энергопользование наносит планете, и попытаться устранить его путем уплаты установленной цены непосредственными потребителями энергии. Привлечение денежных средств для восстановления лесов и поддержки экологических проектов в развивающихся странах, безусловно, является важным делом. Но данный процесс таит в себе и определенную опасность: те, кто платят компенсации, будут считать себя свободными от любой ответственности за дальнейшее изменение климата. Риск при этом состоит в том, что добровольные компенсации за выбросы углекислого газа станут, по крайней мере для некоторых плательщиков, безболезненным способом откупиться от необходимости осуществления более фундаментальных изменений своих привычек, представлений и образа жизни, что может быть действительно необходимым для решения климатических проблем[122].

Критики добровольных компенсаций за выбросы углекислого газа сравнили их с индульгенциями, которые в Средние века можно было получить от церкви, внеся соответствующую плату во искупление своих грехов. Пародийный сайт www.cheatneutral.com предлагает всем желающим «возможность покупки и продажи квот на супружескую неверность». Если кто-то, живущий, скажем, в Лондоне, чувствует свою вину за супружескую измену, он может заплатить, например, некоему жителю Манчестера за то, что тот хранит верность своей супруге, и таким образом измена будет «компенсирована». Впрочем, моральная аналогия не является совершенной: супружеская измена в любом случае увеличивает общее количество несчастья в мире; она является проступком конкретного человека, который не может быть компенсирован актом добродетели, совершенным в другом месте. В то же время выбросы СО2, напротив, приносят вред только при нарушении общемирового баланса[123].

Так или иначе, критики были правы. Индивидуализация ответственности за парниковые газы и превращение ее в товар может привести к возникновению того же парадоксального эффекта, как взимание платы за поздний приход родителей в детский сад, только ухудшив, а не улучшив общее положение дел. Езда на «хаммере» во времена глобального потепления рассматривается уже не как признак статуса, а как доказательство расточительного сибаритства, своего рода чревоугодия. Использование автомобилей с гибридным двигателем, напротив, приветствуется. Но выплата компенсаций за выбросы углерода может сломать данное представление, выдавая водителю «хаммера» мнимую моральную индульгенцию на производимое им загрязнение атмосферы. Если этот водитель имеет возможность смягчить свою вину, выписав чек организации, которая сажает деревья в Бразилии, он вряд ли поменяет свой неэкономичный «хаммер» на автомобиль с гибридным двигателем. В итоге прожорливые транспортные средства вновь будут восприниматься как признак респектабельности, а не безответственности, и призывы общественности к принятию мер коллективной ответственности за изменение климата могут сойти на нет.

Конечно, описанный мной сценарий является спекулятивным. Влияние штрафов, сборов и других денежных стимулов не может быть точно предсказано, все варьируется в зависимости от конкретного случая. Я хотел лишь донести свою точку зрения, которая состоит в том, что рынок оказывает непосредственное воздействие на бытующие представления и продвигает определенные способы оценки благ, находящихся в торговом обращении. К решению проблемы превращения благ в рыночный товар мы должны подходить, не ограничиваясь рассмотрением вопросов эффективности и справедливости при их распределении. Мы должны также выяснить, будет ли при этом происходить вытеснение привычных нерыночных норм рыночными подходами, и если да, то не приведет ли это к ущербу, о возмещении которого нам придется потом заботиться.

Я не утверждаю, что добродетельная компенсация вреда, наносимого окружающей среде, денежное возмещение недостатков воспитания или образования всегда должно восприниматься в штыки. Иногда система подкупа работает. И в каких-то случаях применение этой системы может быть оправданным. Плата неуспевающим детям за каждую прочитанную книгу дает значительное улучшение навыков чтения, поэтому ее можно применять, с надеждой, что в дальнейшем мы сможем привить этим детям и бескорыстную любовь к чтению. Но важно помнить, что сам по себе подкуп является морально скомпрометированной практикой, подменяющей более низменными интересами (чтение ради заработка) более высокие (чтение из любви к нему).

С проникновением рынка и рыночного мышления в те сферы жизни, которые традиционно регулировались нерыночными нормами, здравоохранение, образование, деторождение, защиту беженцев, охрану окружающей среды эта дилемма возникает все чаще и чаще. Что мы должны делать в ситуации, когда будущий экономический рост или экономическая эффективность обуславливаются установлением цены на те блага, которые мы считаем бесценными? Иногда мы поддаемся нравственно сомнительным рыночным соблазнам в надежде на то, что это поможет нам в достижении более высоких целей.

Плата за охоту на носорога

Обратимся к вопросу защиты находящихся под угрозой исчезновения видов животных, например черного носорога. С 1970 по 1992 годы популяция африканских черных носорогов сократилась с шестидесяти пяти тысяч до менее чем двух тысяч пятисот голов. Хотя охота на животных, находящихся под угрозой исчезновения, является незаконной, большинство африканских стран не смогли защитить носорогов от браконьеров, которые за большие деньги продают рога этих животных в Азию и на Ближний Восток[124].

В 1990-х и в начале 2000-х годов официальные власти некоторых африканских стран стали рассматривать использование рыночных стимулов для защиты исчезающих видов животных. Предполагалось, что если разрешить владельцам частных ранчо продавать охотникам лицензии на отстрел ограниченного числа черных носорогов, у скотоводов появится стимул разводить исчезающих животных, заботиться о них и защищать от браконьеров.

В 2004 году правительство Южной Африки сумело в рамках Конвенции о международной торговле биологическими видами, находящимися под угрозой исчезновения, получить лицензии на отстрел пяти черных носорогов. Как известно, черные носороги являются опасными животными, подстрелить их довольно трудно, поэтому данный трофей ценится среди охотников очень высоко. Первая за десятилетие легальная охота обошлась ее заказчику в 150 000 долларов. Эту сумму заплатил американский охотник, зарабатывающий деньги в индустрии финансов. В числе следующих клиентов оказался нефтяной миллиардер из России, который заплатил за то, чтобы убить сразу трех черных носорогов.

Похоже, рыночный метод сработал. В Кении, где охота на черных носорогов была по-прежнему запрещена, популяция этого вида животных в ходе освоения местных земель и передачи их под нужды сельского хозяйства и животноводства сократилась с 20 тысяч до примерно шестисот особей. Зато в Южной Африке, где владельцы ранчо получили денежный стимул к тому, чтобы уделять больше внимания сохранению дикой природы, численность черных носорогов начала восстанавливаться.

Для тех, кто спокойно относится к такому явлению, как добыча охотничьих трофеев, продажа права на убийство черных носорогов является разумным способом использования рыночных стимулов для спасения вымирающего вида животных. Пока находятся желающие платить по 150 000 долларов за охоту на носорога, владельцы ранчо имеют стимулы к разведению этих животных и их защите, тем самым увеличивая их популяцию. Они предлагают потребителям своеобразную разновидность экотуризма: «Заплатите деньги, и вам будет предоставлена уникальная возможность выстрелить в находящегося под угрозой исчезновения черного носорога. Тем самым вы получите незабываемые впечатления и одновременно послужите делу сохранения редких видов животных».

С экономической точки зрения рыночное решение данной проблемы выглядит весьма успешным. Оно никому не вредит, а некоторым людям приносит пользу. Владельцы ранчо получают деньги, у охотников появляется шанс удовлетворить свою потребность выстрелить в грозное животное, а находящаяся под угрозой исчезновения популяция избегает вымирания. Казалось бы, на что тут жаловаться?

Что ж, в данном случае все зависит от моральной стороны погони за охотничьими трофеями. Если вы не считаете допустимым убийство представителей дикой природы из спортивного интереса, то такая охота представляется сродни сделке с дьяволом, своего рода моральным вымогательством. Можно приветствовать позитивное влияние этих рыночных сделок на сохранение редкого вида животных, но тот факт, что этот результат достигается за счет удовлетворения порочных удовольствий богатых охотников, вызывает сожаление. Это похоже на сохранение реликтовых лесов за счет наделения богатых спонсоров правом вырезать на некоторых редких деревьях свои инициалы.

Так что же делать? Вы можете отказаться от использования рыночного подхода на том основании, что моральное уродство охоты на живых существ перекрывает все возможные выгоды. Или согласиться с тем, что продажа лицензий на отстрел некоторой части носорогов позволяет спасти от вымирания весь этот вид животных. Выбор правильного ответа отчасти зависит от того, действительно ли рыночный метод будет обеспечивать обещанные им преимущества. Но помимо этого следует учитывать и отношение самих охотников. Если они воспринимают дикую природу исключительно как полигон для удовлетворения своей спортивной страсти, то с позиции морали выбор рыночного метода решения проблемы будет неправильным.

Мы снова сталкиваемся с тем, что рассуждения, основанные исключительно на рыночных представлениях, оказываются неполными без включения в них моральных аспектов. Мы не можем решить, нужно ли торговать лицензиями на убийство носорогов без решения вопроса о справедливом, с точки зрения морали, способе оценки стоимости этого права. Конечно, не все согласятся с таким подходом. Но когда речь идет о рынке, невозможно не задать вопрос о справедливом способе оценки того блага, которое является предметом торга.

Серьезные охотники инстинктивно принимают данную точку зрения. Они понимают, что моральная легитимность любимого ими вида спорта (и платы за охоту на вымирающих представителей животного мира в том числе) зависит от общественных представлений о правильном отношении к дикой природе. Некоторые из таких охотников подчеркивают свое благоговейное отношение к добыче и утверждают, что убийство великого и могучего животного является своеобразной формой выражения этого уважения. Российский бизнесмен, который заплатил за охоту на черного носорога в 2007 году, сказал: «Мой выстрел был одним из самых больших комплиментов, которые я мог сделать черному носорогу»[125]. Критики же скажут, что убийство живого существа является весьма странным способом выразить к нему уважение. Главным, с точки зрения морали, остается вопрос о том, насколько правильно охотники за трофеями оценивают значение дикой природы. Это возвращает нас к дискуссии об общественных представлениях и нормах поведения: достаточно ли для оправдания существования рынка лицензий на убийство исчезающих видов животных одного того факта, что это способствует росту их популяции, или же следует учитывать и то, отражает и пропагандирует ли такой подход правильный способ определения ценности дикой природы.

С позиций морали рынок охотничьих лицензий на черного носорога представляется сложным явлением, поскольку он направлен на защиту исчезающих видов путем содействия сомнительному по своей сути отношению к дикой природе. Далее следует еще одна «охотничья история», которая подвергает рыночный подход к животному миру еще более жесткому испытанию.

Плата за охоту на моржей

На протяжении веков атлантические моржи присутствовали в арктической части Канады в таком же изобилии, как зубры на американском Западе. Эти массивные морские млекопитающие, которые ценились за свое мясо, кожу, жир и бивни, из-за своей беззащитности всегда становились легкой добычей для охотников, и к концу XIX века популяция этих животных оказалась практически уничтоженной. В 1928 году Канада запретила охоту на моржей, сделав небольшое исключение лишь для эскимосов, коренных жителей региона, не мыслящих себя без охоты на моржей, бок о бок с которыми они жили более четырех с половиной тысяч лет[126].

В 1990-х годах лидеры инуитов[127] обратились к канадскому правительству с предложением позволить им продавать охотникам часть своей квоты на добычу моржей. Они обосновывали это тем, что в результате такой сделки число убитых моржей не увеличится, а инуиты получат от охотников не только деньги за лицензии, но и работу в качестве проводников и егерей. Кроме того, у них останутся традиционные продукты добычи мясо и шкуры убитых животных. В итоге данная схема позволит улучшить экономическое положение бедных национальных общин без превышения существующей квоты на добычу. В итоге канадское правительство согласилось с этим предложением.

Сегодня богатые охотники со всего мира держат свой путь в Арктику, чтобы воспользоваться возможностью пострелять моржей. За эту привилегию они платят от 6000 до 6500 долларов. При этом они не испытывают азарта от погони или трудностей, связанных с преследованием неуловимой добычи. Моржи являются безобидными существами, они медленно передвигаются и являются удобной мишенью для людей с ружьями. В своем захватывающем отчете, опубликованном в New York Times Magazine, К. Д. Чиверс сравнил охоту на моржей под контролем инуитов с «долгой поездкой на лодке с целью выстрелить в очень большой пуф»[128].

Местные гиды маневрируют на лодке в пятнадцати ярдах от моржей и подают охотнику сигнал, когда тот должен выстрелить. Чиверс описал сцену, в которой охотник из штата Техас убивает свою жертву: «Пуля охотника ударила тушу в шею, заставив моржа дергать головой, ударяя лежащих рядом сородичей. Кровь хлынула из раны. Морж лежал неподвижно. [Охотник] опустил винтовку и взял видеокамеру». После этого экипаж инуитов принялся за тяжелую работу им предстояло оттащить по льду и разделать тушу убитого животного.

Трудно понять привлекательность такой охоты. Она является слишком легкой и не имеет ничего общего со спортом или экстремальным туризмом. Охотник в этом случае не может даже украсить трофеями стены своего дома: моржи охраняются в Соединенных Штатах, и ввозить в страну части тел этих животных запрещено.

Так зачем же охотники стреляют в моржей? Видимо, чтобы поставить галочку в списках трофеев, составляемых охотничьими клубами. В этих списках есть, например, африканская «Большая пятерка» (леопард, лев, слон, носорог и буйвол), а также арктический «Большой шлем» (северный олень, мускусный бык, белый медведь и морж).

Вряд ли такую цель можно считать достойной, многие находят это отвратительным. Но вспомните, что рынки не судят о желаниях, они их удовлетворяют. В самом деле, с точки зрения рынка, многое говорит в пользу решения инуитов продавать свое право на отстрел определенного количества моржей. Инуиты получают новый источник дохода, а «охотничьи списки» возможность пополниться новой позицией, и все это без превышения существующих квот. В этом плане продажа права на убийство моржей похожа на продажу лицензий на деторождение или загрязнение окружающей среды. Рыночная логика подсказывает, что если у вас есть квота, то выставление лицензий на продажу улучшает общее благосостояние. Это приносит пользу одним потребителям и не ущемляет права других.

И все же в существовании рынка лицензий на убийство моржей есть нечто морально отталкивающее. Предположим, что разрешение инуитам заниматься охотой на моржей, как они делали это на протяжении многих столетий, разумное решение. Но согласие на продажу этого права аморально по двум причинам.



Поделиться книгой:

На главную
Назад