Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Что нельзя купить за деньги. Моральные ограничения свободного рынка - Майкл Сэндел на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Отношение рынка к очередям базируется на двух аргументах. Один из них говорит об уважении свободы личности, а другой о максимизации благосостояния или общественной полезности. Первый аргумент либертарианский. Согласно ему, люди должны иметь возможность свободно покупать и продавать все, что им заблагорассудится, пока это не нарушает чьи-либо права. Либертарианцы выступают против законов, запрещающих спекуляцию билетами, по той же причине, по которой они выступают против запрета проституции или продажи человеческих органов: они считают, что запрещающие законы нарушают свободу личности, противодействуя реализации добровольного выбора, сделанного при обоюдном согласии сторон сделки.

Второй рыночный аргумент, более популярный среди экономистов, является отражением прагматичной точки зрения. Согласно ему, рыночный обмен приносит пользу как покупателям, так и продавцам, повышая, таким образом, наше коллективное благосостояние или общественную пользу. Тот факт, что я и нанятый мной «очередник» заключили сделку, доказывает, что мы оба получаем устраивающий нас результат. Если я отдаю 125 долл. за возможность посмотреть пьесу Шекспира без необходимости стоять в очереди, значит, я вижу в этом свою выгоду, в противном случае я бы не воспользовался услугами «профессионального очередника». Тот, получая 125 долл. за многочасовое стояние в очереди, тоже считает, что совершил удачную сделку, иначе он не взялся бы за эту работу. Мы оба извлекли выгоду из заключенного соглашения; наша взаимная полезность возросла. Это то, что имеют в виду экономисты, когда говорят, что свободные рынки действуют эффективно при распределении товаров и услуг.

Мой коллега Грег Мэнкью, экономист, автор одного из самых популярных учебников по экономике в Соединенных Штатах, использует факт спекуляции билетами в качестве примера, иллюстрирующего достоинства свободного рынка. Во-первых, поясняет он, экономическая эффективность означает распределение товаров таким образом, чтобы максимизировать «экономическое благополучие каждого члена общества». Затем он отмечает, что свободные рынки способствуют достижению этой цели путем направления «товаров и услуг тем потребителям, которые оценивают их наиболее высоко и подтверждают это своей готовностью платить наиболее высокую цену»[56]. Рассматривая пример с билетными спекуляциями, он пишет: «Если экономика распределяет свои ограниченные ресурсы эффективно, товар должен достаться тем потребителям, которые оценивают его наиболее высоко. Спекуляция билетами является одним из примеров того, как рынок достигает высокой эффективности распределения… Устанавливая наивысшую цену, которую только смогут осилить потребители, спекулянты тем самым гарантируют, что билеты достанутся именно тем потребителям, которые продемонстрируют наибольшее желание их получить»[57].

Если признать правоту аргументов поборников свободного рынка, то билетные спекулянты и «профессиональные очередники» не только не должны подвергаться порицанию за нарушение принципа очередности, но и заслуживают похвалы за повышение степени общественной полезности путем обеспечения доступа к недооцененным товарам и услугам для тех, кто готов заплатить за них наиболее высокую цену.

Рынок или очередь?

Как же быть с этическими принципами очереди? Зачем пытаться изгнать «профессиональных очередников» и билетных спекулянтов из Центрального парка или с Капитолийского холма? Активисты акции «Шекспир в парке» предлагают следующее обоснование: «Они лишают билетов и мест тех людей, которые желали бы увидеть постановку. Мы хотим, чтобы “Шекспир в парке” был доступен людям бесплатно»[58].

Первая часть приведенного аргумента является ошибочной. Наемные «очередники» не уменьшают общее число людей, которые видят представление, они лишь меняют состав тех, кто получает возможность его увидеть. Это правда, что «профессиональные очередники» забирают билеты, которые могли бы достаться тем людям, которые стоят дальше в очереди и которые хотели бы лично посмотреть пьесу Шекспира. Но те, кто пользуется услугами «очередников», тоже имеют такое желание. Именно поэтому они выкладывают 125 долл. за бесплатный входной билет.

Возможно, представитель акции «Шекспир в парке» имел в виду, что спекуляция билетами несправедлива по отношению к тем, кто не может позволить себе заплатить 125 долл. Она ставит обычных людей в невыгодное положение и уменьшает их шансы получить билеты. Это сильный аргумент. Когда билет достается наемному «очереднику» или спекулянту, тот, кто стоит в очереди после него, проигрывает, и этот кто-то, вполне возможно, неспособен отдать за билет 125 долл.

Сторонники свободного рынка могут ответить на это следующим образом: если театр действительно хочет, чтобы билеты доставались лишь тем, кто желает посетить спектакль и кто видит максимальную полезность билета именно в этом, то он должен приветствовать получение мест на представлении теми, кто ценит эту возможность наиболее высоко. А это и есть люди, которые будут платить за билет максимальную цену. Поэтому лучший способ собрать наиболее заинтересованную аудиторию позволить свободному рынку работать, т. е. либо продавать билеты по максимально высокой цене, либо делегировать эту функцию «профессиональным очередникам» и спекулянтам. Распределение билетов среди тех, кто готов заплатить за них самую высокую цену, лучший способ выбора тех зрителей, кто в наибольшей степени заинтересован увидеть постановку пьесы Шекспира.

Однако данный аргумент выглядит неубедительно. Даже если ваша цель состоит в максимизации общественной полезности, свободные рынки не могут достичь ее более правильным путем, чем очередь. Причина состоит в том, что готовность платить за некоторое благо вовсе не идентична наивысшей оценке этого блага. Рыночные цены отражают способность, а также готовность платить. Но тот, кто больше чем кто-либо другой, хочет увидеть постановку пьесы Шекспира или игру бейсбольной команды «Бостон Ред Сокс», может быть не в состоянии заплатить максимальную цену за билет. А в некоторых случаях те, кто платят за билеты высокую цену, вовсе не ценят представившуюся им возможность.

Я заметил, например, что люди, занимающие самые дорогие места на бейсбольном стадионе, часто опаздывают к началу матча и уходят до его окончания. Это заставляет меня задуматься о том, насколько их вообще интересует бейсбол. Возможно, покупка ими самых дорогих мест на стадионе имеет больше общего с глубиной карманов, нежели с любовью к этой игре. При этом их, конечно же, не волнуют проблемы некоторых фанатов игры, особенно молодых, которые не в состоянии заплатить за место на стадионе, но которые могут не задумываясь перечислить статистические показатели каждого игрока из стартового состава. Притом что рыночные цены отражают способность, а также готовность платить, они не являются совершенным индикатором для определения того, кто из потребителей оценивает конкретный товар или услугу наиболее высоко.

Этот вывод широко распространен, даже очевиден. Но он ставит под сомнение утверждения экономистов, что в распределении товаров и услуг среди тех, для кого они представляют наибольшую ценность, рынок всегда эффективнее очереди. В некоторых случаях готовность стоять в очереди за билетами в театр или на бейсбол является более точным индикатором степени желания увидеть шоу, нежели готовность платить.

Защитники билетных спекуляций указывают на то, что очереди «дискриминационны в пользу тех людей, которые имеют больше свободного времени»[59]. Это правда, но в том же смысле, в каком рынки «дискриминационны» в пользу людей, имеющих большее количество денег. Как рынок основывается на способности и готовности платить, так и очередь на распределение благ основана на способности и готовности ждать. И нет никаких оснований предполагать, что готовность платить за определенное благо является лучшим индикатором его полезности для потребителя, чем готовность стоять в очереди.

Таким образом, прагматичный аргумент рынка против очереди является весьма сомнительным. В некоторых случаях рынок действительно помогает эффективно распределить товары и услуги среди тех, для кого они представляют наибольшую ценность, но в других случаях круг таких потребителей лучше определяется при помощи очереди. Независимо от того, какой способ распределения является лучшим в каждом конкретном случае, установить это можно лишь эмпирическим путем, а не исходя из абстрактных экономических рассуждений.

Рынок и коррупция

Прагматичный аргумент, приводимый в доказательство преимущества рынка над очередью, вызывает и другое, более принципиальное возражение: прагматичный подход не является в данном вопросе единственно применимым. Некоторые товары и услуги имеют ценность, выходящую за рамки прагматичной полезности, которую они приносят отдельным продавцам и покупателям. То, как происходит распределение блага, само по себе может быть составляющей ценности этого блага.

Вспомните еще раз о бесплатных летних спектаклях Публичного театра по пьесам Шекспира. «Мы хотим, чтобы “Шекспир в парке” был доступен людям бесплатно», сказал представитель театра, объясняя недовольство практикой привлечения наемных «очередников». Но почему? Каким образом на впечатления зрителей повлиял бы факт покупки и продажи билетов на эти спектакли? Безусловно, этот факт имеет значение для тех, кто хотел бы увидеть спектакль, но не имеет финансовой возможности приобрести билет. Однако соблюдение социальной справедливости не единственное, что в данном случае поставлено на карту. Что-то теряется, когда доступ в открытый публичный театр превращается в рыночный товар, и это влечет за собой нечто большее, чем просто разочарование от того, что за просмотр приходится платить.

Публичный театр рассматривает свои бесплатные выступления как некий народный фестиваль, своего рода гражданский праздник. Это своеобразный подарок, который город делает самому себе. Конечно, количество его участников не беспредельно; весь город не может присутствовать на вечернем представлении. И все же идея состоит в том, чтобы обеспечить возможность насладиться спектаклями, поставленными по пьесам Шекспира, всем желающим, вне зависимости от их платежеспособности. Взимание платы за вход или получение спекулянтами прибыли от перепродажи того, что задумывалось как подарок, входит в противоречие с целями театра. Это превращает народный фестиваль в бизнес, инструмент для извлечения личной выгоды. Это все равно, как если бы муниципалитет стал брать с горожан плату за просмотр салюта, устроенного в честь празднования Дня независимости.

Аналогичные соображения можно привести и в отношении наличия «наемников» в очереди на Капитолийском холме. Одно из возражений связано с необходимостью соблюдения принципа справедливости: существующая практика не является справедливой, поскольку богатые лоббисты могут монополизировать право участия в слушаниях Конгресса, лишая рядовых граждан возможности их посещать. Но неравный доступ не единственный тревожный аспект этой практики. Предположим, что лоббисты при их обращении к услугам компаний, нанимающих «очередников», облагались бы специальным налогом, а вырученные при этом средства направлялись на то, чтобы услуги таких компаний стали доступными и для рядовых граждан. Например, гражданам выдавались бы ваучеры, которые можно было бы обменять на скидки при оплате услуг компаний, нанимающих «очередников». Такая схема позволила бы нивелировать несправедливость существующей системы. Однако дальнейшее возражение все равно осталось бы неизменным: превращение права доступа граждан на проводимые Конгрессом слушания в рыночный продукт принижает и разрушает значение этого права.

С экономической точки зрения свободный доступ к слушаниям в Конгрессе является «недооцененным» товаром, что и приводит к образованию очереди. Компании, зарабатывающие на этом деньги, способствуют ликвидации данной неэффективности путем установления рыночной цены. Они обеспечивают места в зале, где проводятся слушания, тем, кто готов за это заплатить. Но это одновременно приводит к неправильной оценке самого права доступа граждан к органу представительной власти.

Мы можем внести бо́льшую ясность, если спросим, почему Конгресс «недооценивает» допуск граждан к своей работе. Предположим, что, задавшись целью поспособствовать сокращению дефицита бюджета страны, Конгресс принимает решение взимать за допуск граждан на слушания в Комитете по ассигнованиям плату, скажем, 1000 долл. за место в первом ряду. Многие люди стали бы возражать против этого, и не только потому, что плата за вход несправедлива по отношению к тем, кто не может себе позволить заплатить такие деньги, но и на том основании, что введение платы за присутствие представителей общественности на слушаниях в Конгрессе является своего рода проявлением коррупции.

Мы часто ассоциируем коррупцию с доходами, полученными нечестным путем. Однако коррупция включает в себя не только взятки и незаконные доходы. Коррупцией следует считать и ухудшение какого-либо общественного или социального блага, снижение его ценности по сравнению с соответствующим ему должным уровнем. В этом смысле введение платы за присутствие на слушаниях в Конгрессе является одной из форм коррупции, поскольку данный шаг направлен на сведение деятельности органа представительной власти к своего рода бизнесу, на принижение значения этого органа как института власти.

Циники могут ответить на это, что деятельность Конгресса уже давно превратилась в бизнес, в том смысле, что он регулярно занимается торговлей влиянием и поддержкой интересов отдельных групп. Так почему бы не признать это открыто и не ввести плату за вход? Ответ заключается в том, что имеющие место в Конгрессе лоббирование интересов отдельных групп и торговля влиянием также являются случаями проявления коррупции. Они влекут за собой деградацию власти в глазах общества. В этом смысле бизнес по найму «очередников» вкупе с расширением бизнеса по лоббированию интересов отдельных групп является коррупционным. Он не незаконен, все выплаты осуществляются вполне открыто. Однако его существование приводит к деградации Конгресса, восприятию этого органа как источника личной выгоды, а не инструмента, защищающего общественное благо.

Что плохого в спекуляции билетами?

Почему в одних случаях такие явления, как платные прыжки через головы стоящих в очереди, наемные «очередники» и спекуляция билетами вызывают у нас неодобрение, а в других нет? Причина в том, что рыночный подход приводит к ухудшению одних благ, но при этом вполне согласуется с другими. Прежде чем мы сможем решить, должны ли товар или услуга распределяться по рыночному принципу, в порядке очереди или каким-то иным способом, нам следует определить, что это за товар или услуга и каким образом должна определяться ценность данного конкретного блага.

Выяснить это не всегда легко. Рассмотрим три примера «недооцененных» благ, билеты на доступ к которым в недавнем прошлом стали предметом массовых спекуляций: места для разбивки лагерей в Йосемитском национальном парке, публичную мессу Папы Бенедикта XVI и живые концерты Брюса Спрингстина.

Спекуляция местами для пикника в Йосемитском национальном парке

Йосемитский национальный парк в Калифорнии привлекает более четырех миллионов посетителей в год. Там имеется около девяти сотен мест для установки палаток, которые могут быть зарезервированы заранее, по номинальной стоимости 20 долл. за ночь. Забронировать место можно по телефону или через интернет начиная с 7.00 утра пятнадцатого числа каждого месяца, не более чем на пять месяцев вперед. Но сделать это нелегко. Спрос, особенно летом, настолько высок, что все места оказываются забронированными уже в течение нескольких минут после того, как они становятся доступны на сайте.

Однако в 2011 году газета Sacramento Bee сообщила, что билетные спекулянты на сайте Craigslist предлагают места в Йосемитском парке по цене от 100 до 150 долл. за ночь. На Службу национальных парков, которая запрещает перепродажу брони, обрушился поток жалоб на действия спекулянтов. Представители данного ведомства предприняли попытки предотвратить незаконные продажи[60]. Согласно стандартной логике рынка, в этом не было никакой необходимости: если Служба национальных парков хочет максимизировать благо для общества, исходящее от Йосемитского парка, она должна была бы только приветствовать тот факт, что места для палаток достаются тем, кто видит в них наибольшую ценность и демонстрирует это своей готовностью платить. Таким образом, вместо того чтобы пытаться бороться со спекулянтами, их следовало бы поддержать. Другим вариантом могло бы стать увеличение официальной стоимости мест до рыночного уровня, что позволило бы устранить избыточный спрос.

Но общественное возмущение по поводу спекуляции местами в Йосемитском парке отвергает рыночную логику. Заголовок статьи, которая сделала эту историю достоянием общественности, утверждал, что спекулянты наносят удар по Йосемитскому парку, и вопрошал, есть ли для них хоть что-то святое? Редакция газеты увидела в этом аферу, которая должна быть предотвращена, а не общественно полезную услугу. «Красоты Йосемитского парка принадлежат всем нам, заявила газета, а не только тем, кто может позволить себе раскошелиться, чтобы заплатить спекулянтам»[61].

В основе враждебности по отношению к спекуляции местами в Йосемитском парке фактически лежат два возражения одно из них связано с соблюдением принципа справедливости, другое с правильностью оценки ценности доступа в национальный парк. Первое возражение состоит в том, что эта спекуляция несправедлива по отношению к людям со скромным достатком, которые не могут позволить себе заплатить 150 долл. за ночь в парке. Второе возражение содержит в себе риторический вопрос («есть ли хоть что-то святое?»), который отражает идею о том, что некоторые вещи нельзя рассматривать как предметы купли-продажи. Согласно этой идее, национальные парки являются не только объектами для использования или источниками общественной полезности. Их природное богатство и красота заслуживают достойной оценки и даже трепетного благоговения. Соответственно, спекуляция доступом к таким местам представляется своего рода святотатством.

Папская месса на продажу

Вот еще один пример, когда рыночный подход граничит с покушением на святыни: когда Папа Бенедикт XVI нанес свой первый визит в Соединенные Штаты, спрос на билеты на его мессы, которые должны были состояться на стадионах в Нью-Йорке и Вашингтоне, намного превысил предложение. Для всех желающих увидеть и услышать Папу не хватило мест даже на «Янки Стэдиум». Бесплатные билеты распространялись через католические епархии и приходы. Ажиотаж привел к неизбежной спекуляции один билет продавался через интернет более чем за 200 долл. Служители церкви осудили это: доступ к религиозному обряду не должен быть объектом купли-продажи. «Билеты не должны продаваться, заявил пресс-секретарь церкви. Невозможно заплатить за отправление церковного таинства»[62].

Те, кто купил билеты у спекулянтов, могут не согласиться с этим мнением. Они заплатили именно за отправление церковного таинства. Но представитель церкви, на мой взгляд, пытался донести несколько иную мысль: оплата доступа на папскую мессу имеет место быть, но сама по себе покупка билета у спекулянта вредит духу таинства, делая его объектом торговой сделки. Представление о религиозных ритуалах или природных чудесах как о высоколиквидных товарах подрывает почтительное уважение к ним. Превращение святынь в источник денежной прибыли ведет к неправильному пониманию их истинной ценности.

Рынок билетов на концерты Спрингстина

А что можно сказать о билетах на мероприятие, которое отчасти является коммерческим, но при этом представляет собой и нечто большее? В 2009 году Брюс Спрингстин дал два концерта в своем родном штате Нью-Джерси. Он установил максимальную цену на билеты в размере 95 долл., хотя залы были бы полностью заполнены даже в том случае, если бы цена была значительно более высокой. Это привело к безудержной спекуляции билетами и лишило Спрингстина крупного заработка. Например, стоимость лучших мест во время недавнего концертного тура группы «Роллинг Стоунз» составляла 450 долл. Экономисты подсчитали, что упущенная выгода от установления цены билетов на концерты Спрингстина ниже рыночного уровня составила около 4 млн долл.[63]

Так почему же в этом случае цена билетов оказалась явно заниженной? Для самого Спрингстина доступность цен на билеты имела целью отдать должное своим фанатам, являющимся представителями рабочего класса. Кроме того, таким образом он хотел подчеркнуть статус своих выступлений, которые лишь отчасти являлись коммерческим мероприятием. Это был еще и праздник, успех которого зависит от атмосферы в зале и состава слушателей. Его шоу это не только песни, но и особый дух отношений, возникающих между исполнителем и аудиторией.

В опубликованной в New Yorker статье, посвященной экономической составляющей рок-концертов, Джон Сибрук[64] отмечает, что живые концерты нельзя рассматривать исключительно с рыночной точки зрения; подобное отношение принижает их ценность: «Записи являются товаром; живые же выступления общественно значимые мероприятия, и в попытке превратить их в товар вы рискуете все испортить». Он процитировал слова Алана Крюгера, экономиста, проанализировавшего цены билетов на концерты Спрингстина: «Следует учитывать специфику рок-концертов, которые больше похожи на вечеринку, чем на торговый рынок». Крюгер пояснил, что билет на концерт Спрингстина имеет не только рыночную ценность. Это, в некотором отношении, подарок. Если бы Спрингстин установил рыночную цену билетов на свои концерты, это уже не было бы подарком, сделанным им для своих фанатов[65].

Некоторые видят в действиях Спрингстина продуманный пиар-ход, позволяющий, отказавшись от части доходов сегодня, обеспечить хорошее отношение зрителей и максимальную прибыль в долгосрочной перспективе. Но это лишь частное мнение. Спрингстин с полным на то основанием может считать, что чисто рыночное отношение к его живым выступлениям является унизительным, направленным на неверную оценку его творчества. В этом отношении он может иметь нечто общее с Папой Бенедиктом XVI.

Этика очереди

Мы рассмотрели несколько способов обойти очередь за счет внесения дополнительной платы: воспользоваться услугами наемных «очередников», приобрести билеты у спекулянтов или купить эту привилегию непосредственно у авиакомпании или администрации парка развлечений. Каждая из этих операций подменяет этику очереди (стоящих в ней людей) этикой рынка (желающих заплатить за обслуживание вне очереди).

Рынок и очередь плата и ожидание два различных способа распределения благ, и каждый из них является подходящим для определенных случаев. Этика очереди, «первым пришел, первым получил», апеллирует к эгалитарности. Она призывает нас игнорировать привилегии и власть набитых кошельков по крайней мере в определенных случаях. «Жди своей очереди, говорили нам в детстве. Нельзя нарушать очередь».

Этот принцип, похоже, все еще действует на детских площадках, автобусных остановках и в очередях к общественным туалетам, образующихся, например, в театре или на стадионе. Мы возмущаемся, когда кто-то пытается пролезть впереди нас без очереди. Если кто-то просит пропустить его вперед в связи с острой необходимостью, в большинстве случаев ему делают такое одолжение. Но мы посчитаем странным, если кто-то, стоящий в хвосте очереди, предложит нам 10 долл. за место в ее начале или если администрация поставит рядом с бесплатными туалетами отдельные кабинки для состоятельных клиентов (или для тех, кому уже совсем невтерпеж).

Но этические принципы очереди не являются однозначно уместными для всех без исключения жизненных ситуаций. Если я выставляю на продажу свой дом, то я не обязан принять предложение потенциального покупателя только потому, что он пришел первым. Продажа дома и ожидание автобуса представляют собой совершенно различные случаи, и регулироваться они должны разными правилами. Нет никаких оснований утверждать, что все блага должны распределяться только по какому-то одному из принципов по очереди или за плату.

Иногда правила меняются, и неясно, какой принцип должен превалировать. Вспомните сообщение, которое вы слышите при обращении в колл-центр вашего банка, медицинского офиса или интернет-провайдера: «На ваш звонок будет дан ответ в порядке его поступления». В этом главный этический принцип очереди. Эта фраза направлена на то, чтобы успокоить ваше нетерпение в ожидании ответа своеобразным «бальзамом справедливости».

Однако утешающему вас сообщению автоинформатора не стоит доверять всерьез. В наше время на звонки некоторых клиентов тоже отвечают вне очереди. Это еще один пример «ускоренного обслуживания». Постоянно растет число банков, авиакомпаний и прочих организаций, которые сообщают своим лучшим клиентам специальные телефонные номера или переводят их звонки на отдельные линии с более быстрым и внимательным обслуживанием. Современные технологии позволяют колл-центрам компаний составлять «белые списки» телефонных номеров, звонки с которых должны обрабатываться в приоритетном порядке. Недавно компания Delta Airlines решила предложить своим часто летающим пассажирам спорную привилегию: за дополнительные 5 долл. они могли бы приобрести право общения с американскими операторами по обслуживанию клиентов вместо перенаправления их звонков в колл-центр, расположенный в Индии. Однако осуждение со стороны общественности заставило компанию отказаться от этой идеи[66].

Есть ли что-то плохое в первоочередном телефонном обслуживании лучших (или наиболее перспективных) клиентов? Ответ на этот вопрос зависит от того, чем торгует данная компания. Следует понимать, идет ли речь о звонках по поводу комиссионной платы за обслуживание кредита или об удалении аппендицита.

Конечно, очереди и дополнительная плата не являются единственными способами распределения благ. Одни блага распределяются по заслугам, другие по потребности, третьи разыгрываются в лотерею. Университеты, как правило, принимают на учебу наиболее талантливых и перспективных абитуриентов, а не тех, кто первым подаст заявление или предложит наибольшую сумму за место на первом курсе. Больницы скорой помощи обслуживают больных в соответствии со степенью тяжести их состояния, а не в порядке поступления и готовности заплатить дополнительные деньги за медицинское обслуживание. Состав суда присяжных определяется случайным образом, и если эта обязанность выпадает вам, вы не можете нанять кого-то, кто готов исполнить ее вместо вас.

Рыночные механизмы вытесняют очереди и другие нерыночные способы распределения товаров и услуг, проникая в нашу жизнь таким образом, что мы уже не замечаем этого. Поразительно, что большую часть примеров платного обхождения очередей, которые мы рассмотрели в этой главе, в аэропортах и парках развлечений, на театральных шекспировских фестивалях и слушаниях в Конгрессе, в колл-центрах и медицинских офисах, на автострадах и в национальных парках невозможно было даже представить всего каких-то тридцать лет назад. Утрата очередью своей роли может показаться эксцентричной проблемой. Но это далеко не единственная область, которая подверглась вторжению рынка.

Глава 2

Финансовые стимулы

Деньги за стерилизацию

Ежегодно сотни тысяч детей рождаются у наркозависимых матерей. Некоторые из этих детей рождаются с пристрастием к наркотикам, и очень многие из них страдают от жестокого обращения или пренебрежения со стороны родителей. Барбара Харрис, основатель благотворительной организации под названием Project Prevention («Проект профилактики»), нашла рыночное решение данной проблемы: предлагать наркозависимым женщинам 300 долларов наличными за согласие подвергнуться стерилизации или воспользоваться долгосрочными противозачаточными средствами. С того момента, как в 1997 году эта программа была запущена, в ней приняли участие более трех тысяч женщин[67].

Критики называют данный проект «морально предосудительной взяткой за стерилизацию». Они утверждают, что предлагать наркоманам финансовый стимул, заставляющий их отказаться от своих репродуктивных возможностей, равносильно принуждению, тем более что программа ориентирована на женщин, живущих в бедных районах. Вместо того чтобы помочь им преодолеть свою зависимость, жалуются критики, деньги направляются на ее субсидирование. В одной из листовок, пропагандирующих данную программу, так и говорится: «Не позволяйте беременности разрушить вашу зависимость»[68].

Харрис признает, что чаще всего участницы ее программы используют полученные деньги для покупки наркотиков. Но она считает, что это невысокая цена за предотвращение рождения наркозависимых детей. Некоторые из этих женщин беременели уже десять и более раз, многие из их детей воспитываются в приемных семьях. «Неужели право женщины рожать превыше права ребенка на нормальную жизнь?» задается вопросом Харрис. Она опирается на собственный опыт. Вместе с мужем они воспитывают четырех детей, родившихся от наркозависимой женщины из Лос-Анджелеса. «Я сделаю все, что смогу, чтобы избавить детей от страданий. Я не могу согласиться с тем, что кто-то имеет право заставить их страдать от чужой зависимости»[69].

В 2010 году Харрис запустила свою программу стимулирования в Великобритании, где идея платы за стерилизацию встретила серьезное противодействие со стороны прессы и Британской медицинской ассоциации газета Telegraph назвала ее «жутким предложением». Затем неутомимая Харрис развернула свою деятельность в Кении, где она платит ВИЧ-инфицированным женщинам 40 долл., если они соглашаются воспользоваться средствами долгосрочной контрацепции. И в Кении, и в Южной Африке, на которую Харрис планирует распространить действие своей программы, работники здравоохранения, правозащитники выражают свое возмущение и противодействуют реализации проекта[70].

С точки зрения рынка непонятно, почему данная программа должна вызывать возмущение. Хотя некоторые критики говорят, что она напоминает им о нацистской евгенике, участие в программе стерилизации представляет собой добровольное соглашение между частными лицами. Государство этим не занимается, никто никого не стерилизует против его воли. Некоторые утверждают, что наркоманы отчаянно нуждаются в деньгах и потому их выбор не является в полной мере добровольным, когда им предлагается возможность получить легкие деньги. Но на это у Харрис имеется сильный контраргумент как в таком случае от этих матерей можно ожидать принятия разумных решений, связанных с рождением и воспитанием детей?[71]

Любая рыночная сделка подразумевает выгоду для обеих сторон и увеличивает социальную полезность. Наркоманка получает 300 долл. в обмен на отказ от возможности иметь детей. Заплатив эти 300 долл., Харрис и ее организация получают гарантию того, что наркоманка в будущем не произведет на свет наркозависимых детей. Согласно стандартной рыночной логике, сделка экономически эффективная. Она приводит к передаче блага в данном случае это контроль над репродуктивной способностью наркозависимой женщины человеку (Харрис), который готов заплатить и для которого, как предполагается, это благо имеет наибольшую ценность.

Так из-за чего же разгорелся сыр-бор? Существует два основных возражения, которые в данном случае вводят моральные ограничения для применения рыночного подхода. Одни критики рассматривают плату за стерилизацию как принуждение, другие называют это взяткой. Эти возражения различны и указывают на разные причины, по которым следует воспрепятствовать проникновению рыночных отношений в сферы, где им не должно быть места.

Возражение, связанное с принуждением, отражает беспокойство, что когда наркозависимая женщина соглашается на стерилизацию за деньги, она не действует добровольно. Хотя никто при этом не приставляет к ее голове пистолет, финансовый стимул может быть слишком соблазнительным, чтобы ему сопротивляться. Учитывая наличие наркозависимости и, в большинстве случаев, бедность, согласие подвергнуться стерилизации за 300 долл. нельзя считать действительно добровольным. В этом случае наркозависимая женщина, по сути, действует под принуждением сложившейся ситуации. Конечно, по поводу того, в каких случаях финансовый стимул следует рассматривать как принуждение, единого мнения не существует. Чтобы оценить степень нравственности любой рыночной сделки, мы должны задаться вопросом: при каких обстоятельствах вступление в рыночные отношения отражает свободу выбора, а при каких оно происходит под своего рода принуждением?

Другое возражение указывает на то, что предложение организации Харрис носит характер взятки. При этом речь идет не об условиях, при которых будет совершена сделка, а о природе покупки-продажи определенного блага. Рассмотрим стандартный случай взяточничества. Если взятка предлагается судье или чиновнику с целью получить незаконную выгоду или преимущество, то такая незаконная сделка может быть совершенно добровольной. Ни одна из сторон не действует под принуждением, обе они получают выгоду. Соответственно, предосудительное свойство взятки заключается не в принудительном характере данной сделки, а в том, что она является коррупционной. Коррупция подразумевает покупку и продажу чего-либо (допустим, мягкого приговора или политического влияния), что не должно служить предметом рыночной сделки.

Мы часто ассоциируем коррупцию с незаконным обогащением государственных чиновников. Но, как уже было сказано в первой главе, коррупция имеет более широкий смысл: она состоит еще и в ухудшении, снижении ценности существующего блага или социально значимой практики. Соответственно, если рассматривать крайний случай продажу родителями своих детей, можно говорить о коррупции родителей, поскольку они относятся к детям как к товару, инструменту для извлечения выгоды, а не как к любимым чадам. Политическая коррупция может рассматриваться в том же свете: когда судья берет взятку за вынесение несправедливого приговора, он рассматривает судебную власть, которой наделен, как инструмент, используемый для личного обогащения, а не как элемент общественного доверия. Он дискредитирует правосудие, принижая тем самым его истинную ценность.

Это расширенное толкование коррупции лежит в основе возражения, согласно которому предложение денег за стерилизацию является разновидностью взятки. Те, кто называют это взяткой, исходят из предположения, что независимо от того, насколько добровольно действуют стороны, заключающие данную сделку, она по своей сути является коррупционной. И доказательством является тот факт, что обе стороны покупатель (Харрис) и продавец (наркозависимая женщина) определяют ценность передаваемого блага (репродуктивной функции продавца) недолжным образом. Харрис рассматривает наркозависимых и ВИЧ-инфицированных женщин как поврежденный детородный аппарат, который может быть отключен за определенную плату. Те, кто принимают ее предложение, дискредитируют сами себя. В этом заключена безнравственная сущность взяточничества. Как и коррумпированные судьи и государственные служащие, люди, которые получают деньги за собственную стерилизацию, продают то, что не должно быть предметом продажи. Они рассматривают свою репродуктивную функцию как инструмент для получения денежной выгоды, а не природный дар, который должен заботливо охраняться и использоваться в соответствии с нормами общественной морали.

На это можно было бы возразить, что приведенная аналогия неуместна. Судья, который берет взятку в обмен на вынесение несправедливого приговора, продает то, что ему не принадлежит, поскольку приговор не является его собственностью. А вот женщина, которая соглашается на стерилизацию за плату, продает то, что ей принадлежит, а именно свою репродуктивную функцию. Если забыть о денежной стороне вопроса, то женщина, если она хочет подвергнуться стерилизации (или просто не рожает детей), не совершает никакого преступления, тогда как судья, выносящий несправедливый приговор, нарушает закон даже при отсутствии факта взятки. Некоторые считают, что если женщина имеет право добровольно отказаться от использования своей детородной функции, значит, она должна иметь право сделать то же самое за деньги.

Если мы примем этот аргумент, то нам придется признать, что сделка, предусматривающая плату за добровольную стерилизацию, не имеет со взяточничеством ничего общего. Поэтому для того, чтобы определить, может ли репродуктивная способность женщины являться предметом рыночной сделки, требуется прежде всего выяснить, о каком товаре в данном случае идет речь: должны ли мы рассматривать наши тела как имущество, которое нам принадлежит и которым мы можем пользоваться и распоряжаться как нам заблагорассудится, или же представление о человеческом теле как о наборе органов является проявлением самоуничижения? Это большой и спорный вопрос, который постоянно возникает по ходу дебатов о таких явлениях, как проституция, суррогатное материнство и покупка-продажа яйцеклеток и спермы. Прежде чем мы сможем решить, подходят ли рыночные представления для данных областей, следует выяснить, какими нормами должны регулироваться наша сексуальная жизнь и деторождение.

Экономическое представление о жизни

Большинство экономистов предпочитают не касаться вопросов морали, по крайней мере в экономическом контексте. Они говорят, что их работа заключается в объяснении поведения людей, а не в вынесении суждений о нем. Экономисты настаивают, что указание, какими нормами должен регулироваться тот или иной вид деятельности или как должна определяться истинная ценность того или иного блага, это не то, чем они должны заниматься. Система ценообразования позволяет распределять блага в соответствии с людскими предпочтениями, но она не оценивает эти предпочтения с точки зрения их достойности, качества или соответствия сложившимся обстоятельствам. Однако, несмотря на показное стремление отмежеваться от данной темы, экономисты все чаще оказываются замешаны в вопросах, связанных с соблюдением норм морали.

Это происходит по двум причинам: первая связана с глобальными изменениями, вторая вызвана изменениями в подходах экономистов к пониманию предмета своих исследований.

В последние десятилетия рынок и рыночные отношения вошли в такие сферы общественной жизни, которые традиционно регулировались нерыночными нормами. Все чаще мы сталкиваемся со случаями установления рыночных цен на нерыночные блага. Предложение, с которым Барбара Харрис обращается к наркозависимым женщинам, находится как раз в русле данной тенденции.

В то же время экономисты придают новую форму своей науке, делая ее более абстрактной и амбициозной. В прошлом они имели дело исключительно с экономическими понятиями инфляцией и безработицей, сбережениями и инвестициями, процентными ставками и внешней торговлей. Они объясняли, как государства становятся богатыми и как система ценообразования выравнивает спрос и предложение на рынке фьючерсов на свинину и другие товары.

Однако в последнее время многие экономисты ставят перед собой более амбициозные задачи. Экономика, утверждают они, не просто предлагает набор углубленных представлений о производстве и потреблении материальных благ, но и является наукой о человеческом поведении. В основе этой науки лежит простая, но всеобъемлющая идея: поведение человека во всех областях жизнедеятельности можно объяснить, если исходить из того, что люди принимают свои решения путем соизмерения затрат и выгод всех имеющихся вариантов и выбирают тот, который, по их убеждению, принесет им наибольшую выгоду или пользу.

Если эта идея верна, то все на свете имеет свою цену. Эта цена может быть явно выраженной, как в случае с автомобилями, тостерами и свининой. Или неявной, как в случае с сексом, браком, детьми, образованием, криминалом, расовой дискриминацией, политикой, охраной окружающей среды и даже самой человеческой жизнью. Закон спроса и предложения так или иначе оказывает регулирующее воздействие во всех этих областях.

Наиболее весомый вклад в поддержку данной точки зрения внес Гэри Беккер, экономист из Чикагского университета. В своей работе под названием «Человеческое поведение: экономический подход»[72] он отвергает старомодные представления о том, что экономика является «учением о распределении материальных благ». Живучесть традиционной точки зрения, по его мнению, объясняется «нежеланием признать подчиненность определенных видов человеческого поведения “холодному” экономическому расчету». В своей работе Беккер стремится избавить нас от этого нежелания[73].

По словам Беккера, люди действуют таким образом, чтобы максимизировать свое благосостояние, независимо от конкретного вида деятельности. Это предположение, «используемое безжалостно и неуклонно, формирует основу экономического подхода» к пониманию человеческого поведения. Экономический подход применяется независимо от того, о каких благах идет речь, и объясняет как принятие человеком жизненно важных для него решений, так и «выбор марки кофе». Он применим и к выбору партнера, и к покупке банки краски. Беккер продолжает: «Я пришел к выводу, что экономический подход является всеобъемлющим, применимым к любому поведению человека, будь то повторяющиеся или единожды принимаемые действия, прямо или косвенно связанные с деньгами; важные или второстепенные решения; эмоциональные или механические поступки богатых или бедных людей, мужчин или женщин, взрослых или детей, умных или глупых, больных или врачей, бизнесменов или политиков, преподавателей или студентов»[74].

Беккер не утверждает, что пациенты и врачи, бизнесмены и политики, преподаватели и студенты на самом деле осознают, что их решения регулируются экономическими императивами. Но это лишь потому, что мы часто не придаем значения мотивам наших действий. Однако тот, кто умеет подмечать ценовые сигналы, присутствующие в каждой жизненной ситуации, может увидеть, что любое наше поведение, казалось бы, далекое от материальных резонов, можно объяснить и предсказать путем рационального соизмерения выгод и затрат[75].

Беккер иллюстрирует свои утверждения экономическим анализом решений о заключении брака и разводе: «Согласно экономическому подходу, человек решает жениться (или выйти замуж), когда ожидаемая польза от брака превышает ожидаемую пользу от холостой жизни или поиска более подходящего партнера. Аналогичным образом человек, состоящий в браке, решается на развод в том случае, когда польза от одиночества или брака с другим партнером превосходит потерю пользы, связанной с разводом, включая раздел совместно нажитого имущества, отдаление от детей, судебные издержки и так далее. Поскольку в поисках спутника жизни находятся многие люди, можно говорить о существовании брачного рынка»[76].

Некоторые полагают, что такой подход лишает брачные отношения романтики. Они утверждают, что любовь, семейные отношения и обязательства являются категориями, которые не могут быть сведены к денежному выражению. Они настаивают на том, что хороший брак бесценен и его невозможно купить за деньги.

Для Беккера эти возражения представляют собой проявление сентиментальности, которая только мешает ясному мышлению. Он пишет, что те, кто сопротивляется экономическому подходу к объяснению человеческого поведения, «с изобретательностью, достойной восхищения при лучшем ее применении», лишь потворствуют неопределенности и непредсказуемости, являющихся результатом «невежественного и иррационального следования часто необъяснимым обычаям и традициям соблюдения неизвестно как появившихся на свет социальных норм». Беккер не намерен мириться с таким беспорядком. Четкая направленность на соизмерение выгод и затрат, считает он, обеспечивает социальной науке крепкий фундамент[77].

Возможно ли описание любых человеческих действий терминологией рынка? Этот вопрос продолжают обсуждать экономисты, политологи, юристы и другие специалисты. Но в глаза бросается тот факт, что данные представления все чаще становятся не только предметом обсуждения в академических кругах, но и элементами нашей повседневной жизни. Мы становимся свидетелями того, как за последние несколько десятилетий общественные отношения все чаще выстраиваются на основе рыночных представлений. И одним из проявлений этих изменений становится все более широкое использование денежных стимулов при решении социальных проблем.

Плата детям за хорошие оценки

Плата за согласие на стерилизацию является кричащим примером применения денежных стимулов. Но есть и другие примеры: образовательные округа по всей территории Соединенных Штатов сейчас пытаются улучшить успеваемость учащихся путем денежных выплат за получение ими хороших оценок, высоких баллов при сдаче школьных тестов. Идея о том, что денежные стимулы помогут решить существующие проблемы в образовании, занимает важное место в реформе, проводимой в данной сфере.

Я посещал очень хорошую, но помешанную на конкуренции государственную среднюю школу в Пасифик-Пэлисейдсе. Иногда я слышал, что другие дети получали от родителей деньги за каждую оценку в дневнике. Большинство из нас не считали такую практику правильной. Но нам и в голову не приходило, что школа сама может платить за хорошие оценки. Я помню, что в те годы учащиеся средней школы, показывавшие высокие достижения, премировались бесплатными билетами на игры бейсбольной команды «Лос-Анджелес Доджерс». Мы с друзьями, конечно, не возражали против такой системы поощрения и посетили таким образом довольно много матчей. Но никто из нас не рассматривал это как стимул к хорошей учебе.

Теперь все иначе. Все чаще и чаще финансовые стимулы рассматриваются в качестве ключевого фактора улучшения успеваемости, особенно в отстающих городских школах.

На обложке одного из выпусков журнала Time вопрос был поставлен ребром: «Платят ли школы взятки детям?»[78] Некоторые говорят, что ответ на этот вопрос зависит от того, как именно работает система стимулов.

Роланд Фрайер-младший, профессор экономики Гарвардского университета, попытался это выяснить. Фрайер, афроамериканец, выросший в криминальных районах Флориды и Техаса, считает, что денежные стимулы могут помочь в мотивации учащихся городских школ. Получив финансовую поддержку, он опробовал эту идею в нескольких крупнейших школьных округах Соединенных Штатов. Начиная с 2007 года в рамках реализации его проекта было выплачено 6,3 млн долл., которые получили учащиеся 261 городской школы, живущие в бедных районах, населенных преимущественно афро– и латиноамериканцами. При этом в разных городах использовались различные схемы стимулирования[79].

• В Нью-Йорке школы, участвующие в эксперименте, выплачивали четвероклассникам по 25 долл. за хорошие оценки и высокие баллы, полученные при прохождении стандартных тестов. Семиклассники могли заработать на успешной сдаче каждого теста по 50 долл. В среднем каждый семиклассник получил в общей сложности 231,55 долл.[80]

• В Вашингтоне учащиеся средних классов получали денежное вознаграждение за посещаемость, хорошее поведение и выполнение домашних заданий. Добросовестные дети могли зарабатывать до 100 долл. каждые две недели. Средний заработок учащегося составлял около 40 долл. за двухнедельный период и 532,85 долл. за учебный год[81].

• В Чикаго девятиклассникам предлагались следующие ставки за получаемые ими оценки по предметам: 50 долл. за оценку «A», 35 долл. за «B» и 20 долл. за «C». Лучшим ученикам удалось заработать за учебный год по 1875 долл.[82]

• В Далласе второклассникам платят по 2 долл. за каждую прочитанную книгу. Для получения денег учащиеся должны пройти компьютерный тест, чтобы доказать, что действительно прочитали книгу[83].

Результаты системы денежного стимулирования оказались неоднозначными. В Нью-Йорке выплаты за успешную сдачу тестов не привели к повышению успеваемости. Введение платы за хорошие оценки в Чикаго привело к повышению посещаемости, но не дало никаких улучшений в решении стандартных тестов. В Вашингтоне денежное стимулирование помогло некоторым учащимся (выходцам из Латинской Америки, молодым людям, отличавшимся неудовлетворительным поведением) достичь более высоких результатов в чтении. Наилучший результат был получен в Далласе, где детям платили по два доллара за каждую прочитанную книгу. К концу года учащиеся продемонстрировали лучшую способность к усваиванию прочитанного[84].

Проект Фрайера лишь одна из многих недавних попыток стимулировать школьников к лучшей успеваемости. Другая похожая программа предусматривает выплаты за хорошие оценки на экзаменах по углубленному изучению предметов. Эти школьные курсы построены на более сложном учебном материале, предполагающем обучение на уровне колледжа по таким предметам, как математика, история, английский язык и др. В 1996 году в Техасе была запущена программа финансового стимулирования углубленного изучения предметов, в рамках которой обучающимся выплачивалось от 100 до 500 долл. (в зависимости от школы) за получение на экзаменах проходного балла (оценка «3» или выше). Учителя тоже получали вознаграждение от 100 до 500 долл. за каждого обучающегося, который успешно сдавал экзамен, плюс дополнительные бонусы к заработной плате. Программа стимулирования, которая в настоящее время действует в шестидесяти техасских школах, направлена на улучшение подготовки к обучению в колледже молодых людей из семей, представляющих национальные меньшинства и имеющих низкий доход. Не менее десятка штатов сегодня предлагают финансовое вознаграждение для школьников и преподавателей за успехи в сдаче тестов по программам с углубленным изучением предметов[85].

Некоторые целевые программы предусматривают стимулирование учителей, а не школьников. И хотя профсоюзы учителей настороженно отнеслись к идее оплаты труда на основании полученных результатов, предложение платить учителям за академическую успеваемость их учеников пользуется популярностью среди избирателей, политиков и некоторых реформаторов системы образования. Начиная с 2005 года в школьных округах Денвера, Нью-Йорка, Вашингтона, Гилфорд-Каунти, Хьюстона была внедрена система финансовых стимулов для учителей. В 2006 году Конгресс учредил фонд стимулирования учителей, чтобы профинансировать предоставление грантов тем из них, кто добился успешных результатов, работая на территории штатов, отличающихся низким уровнем школьного образования. Администрация Обамы пошла на увеличение финансирования данной программы. Недавно стало известно о финансируемом из частных источников проекте стимулирования учителей математики, работающих в средних школах города Нэшвилла. В рамках данного проекта учителя могут получать денежные премии в размере до 15 000 долл. за улучшение результатов тестов, сдаваемых их учениками[86].

Размер бонусов, выплачиваемых в Нэшвилле, выглядит весьма внушительно, однако это практически не сказывается на математических успехах местных школьников. Вместе с тем программа стимулирования при освоении курсов с углубленным изучением предметов, применяемая в Техасе и некоторых других местах, дала положительный эффект. Заметно большее число обучающихся, в том числе из малообеспеченных семей и представляющих национальные меньшинства, смогли успешно сдать тесты на освоение углубленных курсов. Многие из них справились и со сдачей экзаменов, дающих право на получение образовательного кредита для дальнейшего обучения в колледже. Это очень хорошая новость. Однако она не подтверждает стандартное представление экономистов о финансовых стимулах: чем больше вы платите, тем упорнее будут трудиться учащиеся и тем лучше будет итоговый результат. На практике все выглядит гораздо сложнее.

Стимулирование успеваемости по учебным программам с углубленным изучением предметов принесло лучшие результаты, чем выплаты школьникам и учителям за иные успехи; оно способствовало изменению образовательной культуры и отношения школьников к учебе. Такие программы предполагают проведение специальных тренингов для учителей, предоставление лабораторного оборудования, организацию дополнительных обучающих семинаров в учебные дни и по субботам. Администрация одной из городских школ в Вустере сделала курсы с углубленным изучением предметов доступными для всех учащихся, а не только для избранных, привлекала школьников плакатами, где рэп-звезды типа Лила Уэйна, «которых так боготворят мальчики в джинсах с низкой посадкой», призывали записываться на курсы с углубленным изучением предметов. Те 100 долларов, которые в этом случае служат наградой за прохождение экзаменационного теста по усложненным программам, похоже, содержат в себе нечто большее, чем просто денежную сумму. «В этих деньгах есть что-то клевое, сказал один из «счастливчиков» в интервью New York Times. Это отличный бонус». Предусмотренные этой программой дополнительные занятия, которые проводятся дважды в неделю после уроков, и восемнадцать часов занятий по субботам тоже помогают в достижении успеха[87].

Когда экономист Кирабо Джексон внимательно проанализировал результаты стимулирования школьников к участию в программах углубленного изучения предметов в школах Техаса, он обнаружил кое-что интересное: система стимулирования оказала благотворное воздействие на повышение академической успеваемости, но не настолько, как этого можно было бы ожидать исходя из стандартного экономического представления о «ценовом эффекте» (чем больше вы платите, тем лучше результат). Несмотря на то, что в одних школах за успешную сдачу теста платили 100 долл., а в других 500 долл., результаты, показанные учащимися из школ с максимальной оплатой, не были более высокими. «Школьники и их преподаватели не вели себя подобно “максимизаторам прибыли”», резюмировал автор исследования[88].

В чем же причина? Денежные выплаты привели к желаемому эффекту хорошая успеваемость стала восприниматься как нечто «клевое». И сумма выплат здесь не имела решающего значения. Несмотря на то, что в большинстве школ система стимулирования распространялась только на курсы углубленного изучения английского языка, математики и естественных наук, ее реализация привела к росту количества заявок на углубленное изучение других, неоплачиваемых, предметов, таких как история и обществознание. Система стимулирования углубленного изучения предметов достигла поставленных целей не за счет подкупа учащихся, а путем изменения их отношения к своим школьным достижениям и их образовательной культуры[89].

Взятки за здоровый образ жизни

Здравоохранение является еще одной сферой, где денежное стимулирование входит в моду. Все чаще врачи, страховые компании и работодатели вознаграждают людей за их стремление поправить свое здоровье за использование прописанных лекарственных препаратов, за согласие бросить курить, за похудение. Представляется, что желание избежать угрожающих жизни человека заболеваний само по себе является достаточной мотивацией. Но, как ни странно, на деле это часто совсем не так. От одной трети до половины всех больных не принимают прописанные им лекарства. Из-за того, что состояние этих больных ухудшается, дополнительные расходы на здравоохранение составляют миллиарды долларов в год. Соответственно, медицинские и страховые компании начинают применять финансовые стимулы для мотивации пациентов к выполнению рекомендаций лечащих их врачей[90].

В Филадельфии пациенты, принимающие антикоагулянт варфарин, могут выиграть денежный приз в размере от 10 до 100 долл. Участники системы стимулирования получают в среднем 90 долл. в месяц за выполнение предписаний своих врачей. В Великобритании некоторые пациенты с биполярным расстройством и шизофренией получают 15 фунтов (около 22 долл.) за публичное проведение своих ежемесячных инъекций. Девочкам-подросткам предлагается 45 фунтов (около 68 долл.) в виде ваучеров для шопинга за прививку, защищающую от передаваемого половым путем вируса, который может вызвать цервикальный рак[91].

Курение влечет значительные затраты для компаний, предоставляющих медицинскую страховку своим работникам. В результате в 2009 году компания General Electric стала платить некоторым из своих сотрудников 750 долл. за то, что они не будут курить на протяжении года. Результаты оказались настолько впечатляющими, что GE распространила это предложение на всех своих американских сотрудников. Сеть продуктовых магазинов Safeway предлагает более дешевые медицинские страховки тем своим работникам, которые не курят, держат под контролем свой вес, кровяное давление и уровень холестерина. Все большее число компаний используют сочетание кнута и пряника, чтобы мотивировать сотрудников к улучшению состояния своего здоровья. Восемьдесят процентов крупных компаний США в настоящее время предлагают финансовые стимулы тем из своих работников, которые участвуют в оздоровительных программах. И почти половина наказывают их за вредные привычки, как правило, путем повышения размеров их взносов на медицинское страхование[92].

Снижение веса является наиболее заманчивой, но вместе с тем и труднодостижимой целью экспериментов с денежными стимулами. Демонстрируемое на телеканале NBC реалити-шоу Biggest Loser стало яркой иллюстрацией модного увлечения платить людям за похудение. Правила шоу предусматривают выплату приза в размере 250 000 долларов тому конкурсанту, который на протяжении сезона сможет добиться самого значительного в пропорциональном отношении снижения веса[93].

Врачи, ученые и работодатели предлагают более скромные стимулы. В рамках одного из проводившихся на территории США исследований его участникам, страдающим от ожирения, предлагалось несколько сотен долларов в качестве стимула к тому, чтобы за четыре месяца сбросить около четырнадцати фунтов веса. (К сожалению, в большинстве случаев потери веса оказались временными.) В Великобритании, где Национальная служба здравоохранения тратит пять процентов своего бюджета на лечение заболеваний, связанных с ожирением, пациентам с избыточным весом предлагается до 425 фунтов (около 612 долл.) за похудение и сохранение веса на достигнутом уровне в течение двух лет. Данная схема носит название «Фунты за фунты»[94] [95].

В отношении платы за соблюдение людьми здорового образа жизни возникает два вопроса: первый – работоспособны ли такие системы стимулов на самом деле, и второй – подлежит ли применение таких стимулирующих систем осуждению?

С экономической точки зрения плата за поддержание здорового образа жизни является простым случаем соизмерения выгод и затрат. Соответственно, вопрос остается только один насколько эффективны подобные системы стимулов. Если деньги заставляют людей принимать прописанные им лекарства, бросать курить или записываться в тренажерные залы, тем самым снижая будущую потребность в оказании дорогостоящей медицинской помощи, то какие могут быть возражения?



Поделиться книгой:

На главную
Назад