Финляндская революция

Следует заметить, что подобное поведение, конечно, вообще не вытекало из худого намерения. Влиятельным фактором являлось, навер­ное, то, что все считали себя в общем деле одинаково правомочными и одинаково авторитетными. Но результатом этого было то, что без­условно нужный на войне авторитетом начальника не пользовался никто.

Это мешало необычайно ведению войны. Оно являлось истрепан­ным и неуверенным.

Если бы “самостоятельные” начальники и поддерживавшие методы непосредственного демократизма отряды находились на высокой ступени военного искусства, то помеха не чувствовалась бы в такой степени.

Но дело обстояло не так.

Иногда не хватало и революционной отваги. И хотя и имеются военное искусство и отвага, но всё-таки правильны следующие слова одного стратега: “Если на войне сила многих людей направляется к одной цели, и их деятельность находится в гармонии между собою, то результат будет больше, чем в том случае, когда преследуются отдельные цели или одна и та же цель без общей связи”.

Нашему ведению войны было свойственно также то, что резерв вообще на всех стадиях войны был сравнительно слабым фактором. На фронтах войсковой части не было времени находиться в резерве. Так как война началась со слабыми силами, то приходилось по­сылать всегда все собранные и подготовленные отряды на фронт.

Так как связь, охранение и разведка на фронтах были слабы, то это вызывало чувства беззащитности. Естественным следствием этого было то, что постоянно просили всё новых вспомогательных сил, даже под угрозой того, что просящие помощи уйдут с фронта.

И, таким образом, отряд, который, раз попал в цель, не мог уже легко выбраться оттуда на отдых.

Всем приходилось хлопотать на своих позициях почти день и ночь напролет. Отдохнувших частей, таким образом, не было, чтобы можно было заменить ими уставших.

Так обстояло дело почти на всех частях нашего снежного фронта. Ясно также, что при таких условиях и у высшего командования не оставалось в распоряжении резервов, которые можно было бы в критическое время и в решительный момент бросить в огонь.

В каком затруднительном положении можно оказаться из-за недо­статка резерва, - выяснилось, между прочим, тогда, когда мы принялись за первое большое наступление.

У высшего командования и не оказалось необходимого резерва, хотя план наступления был составлен именно с тем предположением, что в резерве находится 10.000 человек.

Результат: наступления не могли систематично продолжать.

В ещё более трудном положении по той же причине мы оказались, когда немецкая экспедиция высадилась в Ганге.

Против неё мы могли собрать оттуда и отсюда лишь небольшие и отчасти трусливые и не подчиняющиеся отряды.

Даже самые большие усилия самых лучших начальников не в состоянии были более сотворить чудес.

Немцы могли произвести десант без сопротивления и продолжать свое движение по направлению к Гельсингфорсу и Рихимякам с извест­ным результатом.

Всего беспомощнее казалось всё же положение высшего командо­вания без резерва и без достаточного авторитета и уменья тогда, когда в половине и в конце апреля железное кольцо международного империализма со всех сторон всё больше и больше сжималось. Тогда требовалось бы, чтобы твердым приёмом мы нападали на неприятеля.

Если когда-либо, то именно тогда имевшийся в распоряжении главного начальника значительный резерв имел бы громадное значение. Использованный с уменьем, он мог бы. несмотря на всё, быть может, спасти, во всяком случае, значительное количество живой революцион­ной боевой силы.

Но этого резерва не было. Да и нашелся ли бы человек, который мог бы с уменьем пользоваться этим резервом, - не могу сказать.

На войне значит также много то, умеют ли как солдаты, так и начальники правильно учитывать значение имеющихся в их распо­ряжении сил и боевых средств и правильно пользоваться ими.

Если одному или другому в отдельности придается слишком большое значение, то это ведёт легко к преуменьшению значения другого. Неумелое пользование даже хорошим боевым средством опять влияет на результат и этим путем ведёт к преуменьшению значения годности средства.

У нас особенно заметным явлением было то, что надеялись слиш­ком много на некоторые механические вспомогательные средства.

Пушки и бронированные поезда значили, особенно в глазах больших масс, гораздо больше, чем даже большой, вооруженный винтовка­ми и пулеметами отряд гвардии.

И, таким образом, результатом было то, что отряды не имели иногда охоты удаляться от бронированного поезда и полевых пушек за пределы их досягаемости.

И всё-таки работой бронированных поездов и пушек следовало пользоваться тем единственным путём, каким действительно с пользой можно её употреблять, а именно наступать вперёд оттуда, где пушка раскрошила неприятеля.

Такая переоценка значения боевых средств вытекала, конечно, из незнания дела и недостатка настоящего военного знания. Приведём интересный пример из этой области:

Из прихода Лохья в Гельсингфорс пришли люди, чтобы получить что-нибудь, “длинные руки”, для уничтожения белогвардейского гнезда в Чуркелете. Они желали также пушек. Об’яснили, что если пушка идет впереди и чистит, а они с винтовками за нею, то от белогвардейцев не останется и следа. Наши товарищи думали серьезно, что современная пушка сделана для той же цели, как древний римский таран.

На неверное представление об артиллерии влияли также, пожалуй, среди невышколенных в военном отношении людей рассказы о “толстых Бертах”, о “завесах огня” и прочие подобные же истории из империалистической войны.

В то время, как артиллерия в общем представлении стояла в высоком курсе, винтовка считалась менее важною. И все таки факт, пожалуй, тот, что пехота с винтовками является главным фактором и в революционной войне.

Придавание малого значения ружейному огню вытекало опять из того, что не умели как следует пользоваться винтовкой.

Я получил то представление, что наши гвардейцы в значительной мере должны были сами на свой риск определять цель и расстояние стрельбы, т.е. стреляли без руководства знающего дело. Неудивитель­но поэтому, что результат был невелик, и что доверие к значению винтовки было меньше, чем следовало бы.

Но у нас не было в достаточной мере ни сил, ни способностей, ни даже времени, чтобы рассеять неверные представления.

А неверные представления встречали нас почти на каждом шагу.

Также и о братской помощи русских товарищей были а некотором отношении ошибочные представления у части финских товарищей.

Полученная нами помощь являлась в действительности во мно­гих отношениях незаменимою и необычайно ценною. Но, несмотря на это, те люди которые не понимали в достаточной мере тогдашнего внешнего и внутреннего политического состояния молодой пролетарской власти, считали себя обманутыми, особенно поскольку дело касается получения в помощь революционной и обладающей военным искус­ством живой силы. Они не понимали того, что Советская власть под угрозой страшной опасности должка была тогда выпутываться нэ самого ужасающего кризиса, вызванного империалистическою войной и про­долженного властью буржуазии, должна была выпутываться под Да­мокловым мечом гордого от своих побед германского империализма. Старая армия была в состоянии разложения. Новая ещё только созда­валась. Россия сама была в опасности. Возможности её помощи были, таким образом, ограничены.

Если кто-либо бросит хотя бы лишь тень на русский революци­онный пролетариат с целью обвинения в вышеупомянутом отношении, то он сам заслужил обвинение.

Русский революционный пролетариат и его славные представители, - такие, как тов. Ленин. Зиновьев Смилга и многие другие, которые осо­бенно много на деле нам помогали, - не имеют никакого отношения к тем контр-революцнонным офицерам и прочим белым хулиганам, которые, пользуясь своим положением и условиями, в некоторых случаях затрудняли нашу деятельность, и, быть может, им удалось помешать поднятию нашей боевой способности на ту высоту, на кото­рую она могла бы подняться.

Что среди таких русских контрреволюционеров находились пря­мые пособники наших финляндских врагов, - это неудивительно, ибо и буржуазия имеет свою классовую солидарность, к тому же эта со­лидарность является ещё и более живою, так как она успела развиться повсюду среди угнетенных классов.

Не мешает привести несколько примеров.

Под защитой вывески авторитета Российской Советской власти интриговали против нас находившиеся в телеграфном учреждении финны. Когда мы стремились контролировать это учреждение, то это не удалось. Темные силы занимались в этом деле и провокацией. По­средством провокации имелось в виду поднять против нас революцион­ных матросов флота. Для контрреволюционеров являлось очень важ­ным, чтобы нашего контроля не было, чтобы они могли втайне поль­зоваться телеграфным учреждением на пользу нашим врагам, ибо так действительно происходило. Русские же контролёры могли следить лишь за русскими телеграммами.

Еще пример: Стоявший в гельсингфорсской гавани и находив­шийся в наших руках ледокол “Сампо” просили предоставить “русским для привоза воды”. Предоставили. Но он отправился с белогвардей­цами, взяв с собою Свинхувуда, в море. Он вернулся, правда, в своё время обратно. Но уже с грузом палачей и свинца для убийства фин­ляндских революционных рабочих.

Произошла измена. Легковерие сделало её возможною.

Легковерие вызвало, кроме того, и третье господствовавшее во мнениях преувеличение: необычайную немцебоязнь.

В конце войны она развилась местами в страх, подобный панике.

Ещё тогда, когда на наших фронтах не было ни одного немца, не считая обученных в Германии финских егерей, их всё же, будто бы, видели и, будто бы, знали, что они находятся там.

Это явление имеет также свое об’яснение.

Угнетательская политика русского царизма в Финляндии давала повод буржуазно-патриотическому возбуждению против России и про­тив русского народа.

Успех германского империализма в большой грабительской войне помог влиятельной части буржуазии присоединиться к Германии. Они уверяли, что германский империализм освободит, будто бы, Финляндию и её рабочий класс из когтей русского империализма.

Таким образом, в стране, в буржуазных кругах возникло восхище­ние немцами, которое нашло себе почву и среди части рабочих, бла­годаря царизму.

Когда потом германский империализм склонил русский империа­лизм перед собою на колени, когда он как раз во время нашей клас­совой войны кичился, как петух на навозной куче, грабительской вой­ны, то легко нашло почву такое представление, будто германский импе­риализм и военное могущество вообще непобедимы, что перед не­мецкой угрозой, направленной против финляндской революции, пре­вратилось в прямой страх.

На этой почве выросла немцебояэнь, с тем большим основанием, что многие знали слабости и недостатки нашей собственной военной силы.

Но когда дело приняло серьёзный оборот, когда встретились с немцами, напавшими в тыл революции, то оказалось, что и эти немцы, не страшнее прочих людей в честной борьбе.

В сражениях при Уусикюля в половине апреля и в сражениях у Лахтис в конце апреля и в начале мая можно было видеть, что храбрый и упорный финляндский красногвардеец, возбуждаемый жаждой революционной борьбы, может побеждать отряды пособников герман­ского империализма с таким же успехом, как и банды финляндских белогвардейцев.

Но немцебоязнь все же произвела свою разрушительную работу.

Тем обстоятельством, что русский революционный пролетариат не мог помочь нам так, как он хотел бы, а также носящейся в воздухе немцебоязнью воспользовались возбудители контр-революций.

Кроме того находились тайные разжигатели недоверия, направлен­ного против начальников, хотя изменников среди наших начальников было так мало, что об этом не стоит и говорить. Было констатировано, что даже из войск неприятеля пробирались в ваши отряды такие ис­полнители темного дела, провокаторы.

Чем тяжелее становилась наша революционная борьба, тем лучшую почву находил провокаторский ядовитый посев.

В трудностях и злоключениях, ведь, легче побуждается разногласие. а спутником разногласия является подозрение и без причины, если верное знание не является компасом.

Лучшим противоядием против провокации и подозрения являются просвещение и верное знание.

Правда, наше рабочее движение развило в своё время в целях своей политической и профессиональной деятельности смотря по условиям жизни, дееспособный просветительный и агитационный аппарат. Но для целей нашей классовой войны он не был теперь способен дать особенно много.

Сильная раз’ясняющая революционная просветительная и агита­ционная работа на фронте и в тылу могла, наверное, поднять жажду борьбы. Она могла бы рассеять неправильные представления и неосновательные подозрения. Она могла бы дополнить то, чего. напр., в военном отношении не хватало. Кроме того, политически она привела бы поневоле к большой ясности.

Но мы были слабы и в этом отношении. И поэтому политическое взаимодействие между фронтом и тылом было слабее, чем следовало бы.

Но наш старый агитационный аппарат был создан в иных усло­виях и для иных целей: для жизни в буржуазно-демократическом го­сударстве и для прозябания в парламентарном болоте и в тарифных закоулках профессионального движения.

Кроме того, мы уделили слишком много забот и силы на часто-гражданские задачи управления. Годные в употребление агитационные силы были, таким образом, прикреплены к учреждениям. Когда мы по­няли необходимость перемены, то много времени было уже потеряно.

Мы в то время не понимали ещё достаточно ясно того главного правила стратегии, что во время борьбы всякая деятельность должна быть подчинена главной цели стратегии и цели борь­бы с её требованиям, иначе говоря, сперва нужно разбить неприятеля, подавить силу его сопротивления, уничтожить его укрепления, потом лишь, успокоившись, можно строить, пахать и сеять.

Читатель, наверное, вместе с пишущим эти строки держится того мнения, что в нашей борьбе было, по видимому, много недостатков.

Но, - пусть будет признано,- велика и тяжела была и наша работа в течение трёх месяцев, с теми предпосылками, каковые у нас были. В течение этого времени мы создали армию, правда, добровольную, добыли для неё снаряжение, превратили в один миг работников партии и профессионального движения в военных начальников, вели войну с неприятелем, обладающим лучшими военными предпосылками, отра­жали возбужденный империалистской грабительской войной голод, поддерживали в движении экономическую жизнь, управляли делами государства и общин. Что всё это мы пытались сделать, - доказывают большое всё же упорство и даже воодушевление. Но в то же время поясняется, что недоставало в значительной степени более глубокого. сознания и требуемого условиями уменья.

Повлияли ли потом наши слабости решающим образом на поражение?

Самою большою ошибкою в деятельности во время нашей рево­люционной войны, как мы уже указывали, было то, что мы не принялись сразу наступать, чтобы взять в свои руки действитель­ную силу инициативы.

С теми добровольными отрядами, которые составили нашу красную гвардию можно было бы, наверное невзирая на недостатки, сделать больше, чем было сделано.

В ней находились также храбрые, любящие дисциплину, хорошо организованные и проникнутые революционным воодушевлением отряды. Были и превосходные начальники. Не могу не упомянуть особенно о гельсингфорской А-роте, о ротах гимнастического общества “Юрю”,гельсингфорского рабочего общества, гельсингфорской милиции и каменщиков, из которых некоторые роты, как сообщают, отличились осо­бенно в сражениях у Лахтис. Выборгская лыжная рота действовала также хорошо на восточном фронте. И о многих других частях можно упомянуть с благодарностью.

Если бы нашей красной гвардией, в которой находились и такие элементы, могло бы с самого начала руководить оживляемое и возбуждаемое наступательной деятельностью и приносимыми ею успехами воодушевление, то, наверное, революционно-военный порядок и дисциплина, а также и прочие увеличивающие боевую способность свойства могли бы стать среди неё господствующими. А это означало бы большое увеличение оперативной способности нашей красной гвардии.

Но могла ли бы и в таком случае наша революционная война закончиться победой?

Об этом можно высказать лишь предположения.

Пишущий эти строки держится того мнения, что выступление германского империализма на полях сражения финляндской классовой войны имело бы в условиях прошлой весны очень большое, если не сказать, решающее, значение, хотя бы в наших отрядах не было ни капли немцебоязни. Кажется, что цели германского империализма весною 1918 года требовали после разрыва брест-литовских мирных переговоров появления его военной силы на Финляндском полуострове, чтобы что-то сделать. Некий финляндский буржуазный политик, проф. Хьельт, который являлся представителем финляндских белогвардейцев в Германии, в одном интервью прошлым летом заявил, что те представления, которые со стороны финляндской буржуазии делались немцам, были встречены, правда, в Германии с большим сочувствием, но о посылке немецких войск в Финляндию, - об’ясняет он, - не могло быть и речи, если бы брест-литовские мирные переговоры не прервались известным образом: продолжавшееся наступление немцев, - добавляет Хьельт, - принесло бы с собою тогда вспомогательную немецкую экспедицию для финляндских белогвардейцев, о чём в германской ставке было также вынесено решение.

Содержание этого заявления не бесценно.

Если, следовательно, германскому империализму для наступления против Российской Советской власти и против союзных держав нужна была Финляндия, то он, наверно, и в том случае, если бы наше боевое состояние было лучше, решился бы на это дело с тем большим основанием, когда финляндская буржуазия его приглашала н предлагала ему больше, чем какое бы то ни было революционное пролетарское государство могло бы предложить за мир. Если же ему опять необходимо было подавить силу и власть финляндского рабочего класса, то, наверное, он употребил бы для этого, во всяком случае, все свои усилия.

Но невзирая на то, что мы были бы и во всех прочих возможных случаях побеждены, нашей борьбе имевшимися в распоряжении силами всё-таки не пришлось бы закончиться так как она закончилась.

Если бы наш большой план отступления удался хотя бы приблизительно, то нашей живой силы спаслось бы гораздо больше, чем теперь. Если бы ещё после неудачи организованного отступления наши идущие с запада части могли во время сражений у Лахтис прорваться сквозь немецко-финляндское белогвардейское кольцо, ко­торое, по сделанным теперь, позже, со стороны неприятеля заявле­ниям, угрожало уже, благодаря выказанному некоторыми нашими частями геройству и упорству, прорваться, то победа белых на выборг­ском фронте могла бы превратиться в их поражение. Неприятель, без сомнения, снова собрался бы. Борьба, значит, опять продолжалась бы. Наш фронт тогда, вероятно, мог бы, во всяком случае, с юго-восточной Финляндии продолжать свои действия, хотя и в ослабленном состоянии живой силы и в этом случае сохранилось бы для продолжаю­щейся революция больше, чем теперь.

Рассуждение и на почве предположений интересно, когда думаешь, что имеешь основания. И на этот раз достаточно.

Вместо этого не мешает ответить на вопрос, который, быть может, возник в уме читателя, научились ли мы, финляндские красногвар­дейцы чему-нибудь от полученного нами урока.

Многие обстоятельства указывают на то, что положительный ответ - самый правильный.

Об’ясним это несколькими словами.

Большевизм, коммунизм поставил нас на твёрдую принципиальную почву. У нас имеется, следовательно, хороший компас. В России и из России мы научились этому при помощи своего опыта.

Революционный порядок и дисциплина стали для нас теперь ясными. Мы знаем теперь, что к ним относится, чего они требуют, и что они со­бой представляют.

В финляндских частях русской красной армии мы обучаемся этому порядку и этой дисциплине на практике. Мы делаем это с охо­той, ибо мы понимаем, что так и должно быть.

Из Финляндии же мы слышим, что наши товарищи красногвар­дейцы не потеряли своего революционного духа ни на полях смерти, ни среди тюремных ужасов, ни в когтях буржуазной диктатуры, -на­против, он прояснился и укрепился. Даже такие, которые во время нашей классовой войны прошлою весною старались по той или иной причине уйти из цепи, говорят: теперь уж я удержусь в цепи.

При помощи русских товарищей и по их указаниям мы готовим те­перь красных начальников для будущей финляндской революционной армии.

Мы на практике обучаемся, таким образом, здесь, в России, воен­ному искусству, революционному военному искусству.

И в Финляндии наши товарищи получают теперь в недавно созданной буржуазной армии военное обучение, которое не будет им излишним, когда час настанет.

На этом основании я осмелюсь предположить, что мы научились.

Когда потом настанет последний период финляндской классовой войны, то мы получим возможность показать на практике, сколько и чему мы научились от нашей войны и поражения.

Финляндский пролетариат выказал в своей борьбе прошлою весною много храбрости и упорства. Когда к этому присоединится ясное сомнение, уменье и дисциплина, то из этого получится и, наверно, лучше прежнего результат и в военном отношении.

Kуллерво Маннер.