Наездницы

Я прикусила губу. Мне стало тяжело дышать. А потом я заплакала.

– О Теа, я не хотела тебя расстраивать! Твоя мама разве не сказала тебе, что мы с ней знакомы?

Я покачала головой.

– Да, я все о тебе знаю. Она мне доверилась. Любое другое место было бы для тебя неподходящим. – Миссис Холмс помолчала. – Теа, мы друг друга понимаем?

Я кивнула.

– Пожалуйста, посмотри на меня.

Я выполнила ее просьбу. У нее были миндалевидные глаза. Мне трудно было поверить в то, что в эти же глаза когда-то смотрела моя мама.

– И еще одно: если ты заметишь что-нибудь необычное… все, что угодно… связанное с твоим телом… я очень тебя прошу поскорее мне об этом сообщить.

– С телом? – повторила я.

– Да, с телом. Я думаю, что если это произойдет, ты поймешь, что я имела в виду.

Я сказала ей, что все поняла, хотя на самом деле это было не так.

Я брела в конюшню на испытания и размышляла над ее словами. Я решила, что она говорила о месячных. Но они у меня уже начались, и я сама знала, что с этим делать.

Меня радовало то, что никто не заметил моих покрасневших глаз. Эта прогулка помогла мне успокоиться. А я-то считала, что лагерь Йонахлосси был выбран случайно!

Дорожка вывела меня к уборным, а затем сузилась до тропинки. По ней смогли бы идти рядом только два человека. По обе стороны от меня возвышались деревья, сквозь ветви которых не могли пробиться солнечные лучи. По моей спине пробежал холодок, и я вздохнула с облегчением, внезапно очутившись на большой и плоской круглой площадке, со всех сторон окруженной горами.

Я помимо воли ахнула. Вообще-то я говорила себе, что в Йонахлосси не буду удивляться ничему новому для меня. Но я никогда не видела ничего подобного. Я даже не знала, что подобное этому может существовать. Передо мной выстроились в ряд три сложенных из камня конюшни. По сравнению с моей конюшней они были огромными, как будто предназначались для целой армии лошадей. Я поняла, что небольшое строение позади моего дома вообще нельзя считать конюшней в полном смысле этого слова. Лошади стояли, высунув головы в окошки стойл, и я увидела пятнистую голову аппалузы. Я много читала об этой породе, но живьем ни разу не видела ее представителей. Повсюду суетились конюхи. Одни толкали перед собой тележки, другие вели за повод лошадей. Один из них перехватил мой взгляд, и я, покраснев, отвернулась. Он был очень похож на Доуси – тощий и крепкий одновременно.

Я насчитала пять манежей, один из них с препятствиями. Все было новым, как с иголочки. На поверхности манежей еще виднелись следы грабель, ограждение было свежевыкрашенным. «Интересно, где они берут на все это деньги?» – подумалось мне. Те несколько городков, через которые мы проехали по пути сюда, выглядели невероятно бедными – здания обветшали, люди были одеты в старую и несвежую одежду. Но я знала, что мы едем по Аппалачам, где и до кризиса жизнь людей не отличалась достатком. Отец что-то сказал об ужасной засухе. Еще одно несвойственное для него упоминание проблем. Но я уже поняла, что моя жизнь быстро превращается в нескончаемую череду неожиданностей.

– Удивительно, вы не находите? – произнес у меня над ухом чей-то голос.

Я развернулась и увидела слева от себя высокого мужчину. Рядом с ним стояла уже оседланная и взнузданная лошадь гнедой масти.

– Вы меня испугали, – сказала я, прижимая ладонь к сердцу.

Я всегда так делала, когда чему-то удивлялась. Я надеялась, что он не заметит моих покрасневших глаз.

Мужчина рассмеялся. Он говорил с немецким акцентом. Мне уже приходилось встречаться с немцем. Это был мистер Бух, который раз в год приезжал к отцу по делам, связанным с апельсинами.

– Вы немец?

– Да. Меня зовут мистер Альбрехт.

– Я Теа Атвелл. Рада знакомству.

Я слегка присела в реверансе, чтобы смягчить впечатление от своих дурных манер. Я уже видела мистера Альбрехта на фотографии. Он был тем самым человеком, который вручал награды. Этот мужчина был очень худым, и у него был плоский подбородок, что меня удивило. Я была уверена, что у всех немцев квадратная нижняя челюсть. И у него были очень гладкая, как для мужчины, кожа и ровные зубы. Он, если и не был красавцем, то обладал весьма приятной внешностью. На вид он был ровесником моего отца.

– А это Лютер, – произнес мистер Альбрехт.

Он погладил Лютера по холке, и конь опустил голову, разглядывая меня. Он был довольно неказистым – слишком крупная голова и маленькие уши. Зато у него были добрые глаза.

– Это первая лошадь для всех новеньких. Твой отец, – перейдя на «ты», продолжал мистер Альбрехт, – сказал, что ты опытная наездница.

– Да.

– Тогда у тебя не будет особых проблем с Лютером. Слегка пришпоривай его перед прыжками и контролируй его между препятствиями. Он перепрыгнет через что угодно, но если он почувствует неуверенность всадника, то может заартачиться.

Мистер Альбрехт подсадил меня, и я уселась в седло. Он подтянул стремена, и я почувствовала, как лихорадочно бьется мое сердце. Я еще не успокоилась после пережитого в кабинете миссис Холмс шока, а меня уже охватило волнение оттого, что мне предстояло демонстрировать свои умения незнакомому человеку. Лютер был огромным, ростом свыше шестнадцати ладоней[4]. Может, даже все семнадцать. Я еще никогда не сидела на такой высокой лошади. «Это не имеет значения», – успокоила я себя. Контроль есть контроль. Мистер Альбрехт составил для меня маршрут, и я поехала вслед за ним к дальнему манежу. Он дал мне десять минут на разминку, и я рысью поскакала по кругу, знакомясь с Лютером. Я дернула за левый повод, и он попятился. Потом я резко натянула поводья. Мистер Альбрехт стоял возле ворот и, склонив голову набок, наблюдал за нами. Он следовал установленным правилам, но держался непринужденно. На его белоснежной рубашке не было ни пятнышка, и он держал руки в карманах отутюженных бриджей.

Я пыталась не думать о том, что он на меня смотрит. Когда он подал мне сигнал начинать, я перевела скачущего рысью Лютера на шаг, а затем пустила его в легкий галоп. Я хотела добиться от него моментальных реакций. К мистеру Альбрехту присоединился еще один мужчина. Я прищурилась – это был мистер Холмс. Он помахал мне, и я в ответ наклонила голову. Я была без шлема. В то время их никто не носил. И хотя наездники, как правило, надевали перчатки, я их не любила – они притупляли чувствительность моих пальцев. Мне предстояло преодолеть препятствия высотой более чем в три фута. В то время мы ничего не боялись. Мы не знали, что существуют вещи, которых надо бояться.

Я прошла весь маршрут как будто в тумане. Всегда, преодолев препятствие, я не помнила, как это произошло. О том, что я что-то сбила или сделала неверный поворот, я узнавала от других людей. Преодолев последнюю комбинацию препятствий, я поскакала по периметру манежа, чтобы мы с Лютером немного расслабились. Почувствовав, что напряжение покинуло наши тела, я шагом подъехала к мистеру Альбрехту. Мистер Холмс уже исчез.

Мистер Альбрехт кивнул и похлопал Лютера по шее.

– Пусть остынет. Ты все сделала хорошо.

Я увидела удаляющегося мистера Холмса. Он еще не дошел до того места, где его поглотил бы лес. «Интересно, скоро ли Сэм будет таким же высоким, как мистер Холмс?» – мелькнула мысль. Пока он был все еще ребенком. Или скорее наполовину ребенком, наполовину взрослым, как и я. Я взяла уздечку за пряжку на самом ее конце, позволив Лютеру опустить голову. Он неторопливым шагом шел вокруг манежа. Меня тревожило то, что Йонахлосси был выбран для меня не случайно. В то же время подтверждалась мысль о том, что мне не удастся постичь намерений родителей относительно меня. По крайней мере, я не могла не признать, что благодаря лошадям это место было для меня ближайшим аналогом рая. Мне трудно было представить, что мама могла водить дружбу с таким человеком, как миссис Холмс, но мне пришлось в это поверить. Последние несколько недель мама была ко мне жестока. Я понимала, что заслужила это, но мне все равно трудно было с этим смириться. Родители не поручили заботу обо мне посторонним людям. Вместо этого меня поместили под крыло женщины, которой была известна как минимум часть моей ужасной тайны. Но что рассказала ей мама? Наверняка не все.

Мистер Альбрехт скрылся за дверью конюшни. Я остановила Лютера и спешилась. А потом я совсем по-детски расплакалась, уткнувшись лицом в его горячее и соленое от пота плечо. Впервые за долгие недели я испытала облегчение и мне стало спокойно.

Глава вторая

В тоннеле, связывающем конюшни и Площадь, было темно. И хотя я никогда не боялась одиночества, я ускорила шаг. Все остальные девочки были на занятиях. Какие животные водились в лесах Северной Каролины? Какие ядовитые растения тут росли? Я знала все о Флориде, но здесь я чувствовала себя полной невеждой.

Вряд ли в этих лесах таилось много опасностей. Во всяком случае, со стороны природы. Каждый год наступала зима, заставлявшая прятаться как растения, так и животных. Во Флориде ничто не замирало и никуда не пряталось.

Когда погода становилась действительно прохладной, нам с Сэмом нравилось уходить за многие мили от дома, в леса за апельсиновыми рощами. Однажды, когда нам было по одиннадцать лет, я взяла с собой Саси, потому что это был один из последних прохладных дней перед приходом летней жары. Пони тогда был очень молод, и на нем можно было ехать несколько часов подряд, не истощая его сил. Сэм шел впереди, высматривая ежевику. Я ехала за ним верхом. Стоял апрель, и до появления ежевики оставалось еще несколько недель, но Сэм надеялся, что нам повезет.

– Саси устал? – обернулся ко мне Сэм.

– Нет, – ответила я. – Ему здесь нравится.

– Саси, тебе здесь нравится? – обратился он к пони с сильным британским акцентом, и я прыснула.

Вскоре Сэм исчез в густых зарослях кустарника.

– Даже если ты найдешь ягоды, они будут кислыми! – крикнула я ему вслед.

Сэм появился из кустов с пустыми руками.

– Потому что еще слишком рано, – пояснила я.

Сэм усмехнулся.

– Я с первого раза понял, что ты имеешь в виду.

Я обернулась и потянулась к седельной сумке за флягой с водой. Вдруг седло подо мной качнулось, и на мгновение у меня возникло ощущение невесомости. Потом раздалось жужжание. Сначала я не сообразила, что означает этот звук. Но когда я почувствовала, как что-то ужалило меня в щеку, я поняла, что Саси попал ногой в подземное осиное гнездо.

– Сэм! – закричала я и спрыгнула с пони, который стучал копытами по земле, поднимая в воздух густые клубы пыли.

– Теа, – отозвался он.

Его голос, такой спокойный, и замедленная реакция привели меня в ярость.

– Помоги! – кричала я, хлеща себя по щекам. – Помоги!

– Теа, – повторил он, подходя ко мне, – послушай меня. Послушай.

Я яростно трясла головой, чувствуя, как распухают мои щеки. Дышать становилось все труднее, а руки быстро покрывались красными волдырями. Я знала, что такие же волдыри покрывают и мою шею. Во рту появился привкус желчи.

– Теа, – снова произнес Сэм и коснулся моей руки. – Посмотри на меня.

Но я не могла этого сделать. Я смотрела на Саси, который яростно кусал свою ногу, в которую его ужалила оса. Я смотрела вдаль, на дубовые леса, отделяющие нас от дома. Я смотрела на синее безоблачное небо. Я чувствовала, как учащенно бьется мое сердце. Я ощущала запах своего пота.

– Это не полное гнездо, – произнес Сэм. Его голос звучал как будто издалека. – Их тут немного. Ты должна вести себя спокойно, если не хочешь, чтобы стало еще хуже. Теа, ты меня поняла? Вот видишь, их уже нет.

Я посмотрела на него.

– Как Саси? – спросила я.

– С ним все в порядке. Он такой большой! – сказал он, и я поняла, что я не большая, что мое затрудненное дыхание, мое красное исцарапанное лицо являются доказательствами того, что я маленькая.

– Сколько на мне укусов? – неестественно высоким голосом спросила я.

– Не так уж и много.

Но я знала, что он лжет. Сэм никогда не умел мне лгать.

– А-а-а, – простонала я, ощущая, как сжимается мое горло. – А-а-а.

Мы были за много миль от дома. Я знала, что бывает с людьми, которых искусали осы. Их горло распухает, они не могут дышать, и все это происходит очень быстро.

Я начала плакать, сжимая пальцами горло. Я чувствовала, как мои ногти оставляют отметины, и знала, что умираю.

– Теа! – произнес, почти прокричал Сэм. – Ты сделаешь только хуже. Посмотри на меня.

Он положил свою руку на мою воспаленную щеку, и его ладонь показалась мне такой прохладной. Он обхватил мое лицо обеими ладонями и заставил меня посмотреть ему в глаза. Он не позволял мне отвести взгляд, и постепенно мне стало легче дышать.

– Ты как заклинатель змей, – еле слышно прошептала я.

– Делай, что я тебе буду говорить, – снова сказал Сэм.

Он помог мне сесть в седло и пошел рядом с неспешно бредущим Саси, держа меня за руку. Он не умолкал ни на секунду, рассказывая мне о ранней ежевике, о новых препятствиях, которые нам с Саси предстояло преодолеть, о маме, о папе и о Джорджи. Одним словом, обо всем и ни о чем. Самым главным в этом разговоре был звук его голоса.

Мы вернулись домой поздно из-за того, что шли очень медленно. Мама испуганно вскрикнула, увидев мои распухшие щеки, губы и веки. Сэм поднял руку, чтобы смахнуть волосы со лба, и я заметила, что она дрожит. Это было доказательством того, что он сильно испугался. А его страх свидетельствовал о том, что мне угрожала опасность, но своим спокойствием Сэм меня спас. Он всегда был спокоен в те моменты, когда меня охватывала паника.

Но здесь… Здесь я никак не могла оказаться за много миль от лагеря. Я знала, что за мной будут следить, как никогда раньше не следили.

Прежде чем войти в домик, я постучала. Впрочем, вскоре я должна была избавиться от этой привычки. Наш домик никогда не запирался. Здесь вообще никакие двери не запирались. Возможно, запирался домик директора, расположенный сразу за Площадью. А может, где-то в Замке имелся сейф с ценностями. Мне было все равно. Я бы не возражала, если бы Доуси или кто-то другой взял что-то из моих вещей. Я все равно не привезла с собой ничего особенно ценного.

– Есть кто-нибудь? – крикнула я, разуваясь у двери.

В лучах утреннего солнца кружились пылинки. В домике царил идеальный порядок, который навела Доуси. Здесь даже не нужно было застилать постель.

Я сняла сапоги. Тонкие носки, в которых я обычно ездила верхом, промокли от пота, и моим разгоряченным ступням и голеням воздух показался прохладным. Мне необходимо было насыпать талька в сапоги для верховой езды. В конюшне наверняка есть тальк, но я забыла его там поискать. Верховая езда занимала лишь малую часть из всего проводимого с лошадью времени.

Сначала я подошла к шкафу Сисси, но в нем оказалась только одежда. Полшкафа было занято вечерними платьями. Шелк мягко зашуршал под моими пальцами. Я думала, что у меня много одежды, но гардероб Сисси был втрое больше моего. А в последний год мама не покупала новую одежду ни для себя, ни для меня. Она сказала, что ввиду окружающей нас бедности это было бы дурным вкусом.

В ящике стола Сисси я увидела несколько ручек и письмо от ее матери. Слово «получено» на конверте было написано с ошибкой – «получино». Письмо было коротким, это был рассказ о происшедшем за неделю, во время которой мама и отец Сисси «не занимались ничем особенным». Тут же лежал новехонький роман под названием «Искусство дружбы». Я обвела пальцем тисненую лилию на красной обложке книги. Мама назвала бы этот роман глупым. На туалетном столике лежала щетка для волос, забитая каштановыми волосами Сисси. В другом ящике стола я обнаружила три флакона французских духов, все полные. Я не замечала, чтобы от Сисси пахло духами. В глубине ящика лежал свернутый бархатный мешочек с кармашками для ювелирных украшений. Я поднесла к свету сережки-гвоздики с безупречными темно-розовыми рубинами. Под стеклом овального медальона, на котором были выгравированы чьи-то инициалы, лежала прядка волос, видимо, принадлежавших кому-то из умерших родственниц Сисси. У меня никогда не было таких красивых украшений. Мама говорила, что когда-нибудь все ее украшения достанутся мне, но теперь я не была уверена, что так оно и будет. Все они хранились в сейфе. Как будто там, где мы жили, до них мог добраться кто-то посторонний.

Я с трудом вставила рубиновые серьги в уши. Особенно больно было продевать серьгу в мочку левого уха, которую прокололи не совсем ровно. Уши мне прокалывали мама и Иделла, используя для этого раскаленную иголку с ниткой. Я вставила серьги в уши не столько для того, чтобы посмотреть, как я в них выгляжу, сколько для того, чтобы обновить отверстия. Как бы то ни было, серьги оказались слишком крупными и смотрелись в моих ушах по меньшей мере странно. Я сочла, что они мне не идут, хотя мама могла бы сказать, что они подчеркивают золотистый оттенок моих волос. Несмотря на то что мы жили далеко за городом, она всегда была в курсе последних направлений моды. В нашей гостиной всегда лежала стопка журналов, хотя мама читала только книги – те же, что и отец. В любом случае, у меня не было таких красивых платьев и мне никогда не дарили столь изящных украшений.

Что сказала мама Сисси, когда дарила ей эти серьги? Может, она это сделала перед вечеринкой, положив их на ладонь дочери, а потом согнув ее пальцы в кулачок? Острые штырьки наверняка укололи Сисси, но это ощущение не могло быть неприятным. Я никогда не бывала на вечеринках. Только в ресторанах. Я представила Сисси танцующей, в темно-синем шелковом платье из шкафа. Рубины оттеняли ее каштановые волосы и гладкую кожу, окрашенную летним солнцем в золотистый цвет. Она переходила от мальчика к мальчику, флиртуя с ними своим хрипловатым голосом. Внезапно я разозлилась на своих родителей за то, что они отослали меня в Йонахлосси совершенно неподготовленной к жизни. С рождения они оберегали меня от окружающего мира, а потом просто избавились от меня, зная о моей неискушенности.

Стол Эвы стоял у окна, рядом со столом Сисси. На Площади по-прежнему никого не было. В ящике стола лежала толстая пачка фотографий. Ее отец был очень тучным и с течением времени становился все грузнее, что отражалось на снимках. Ее мама была пухленькой. Эве придется следить за собой, и я была уверена, что она это понимает. После рождения детей она может навсегда потерять форму, как, судя по всему, это произошло с миссис Холмс. С некоторыми женщинами это случается. Мама мне об этом рассказывала. Снимки были перевязаны лентой, но все остальное в ящике представляло собой сплошной хаос из листов бумаги, украшений и баночек с румянами и кремами. На бумаге было что-то написано по-французски. Судя по содержимому баночек, косметикой пользовались весьма усердно. «Интересно, насколько она легкомысленная в том, что касается мальчиков?» – подумала я. О легкомысленных девочках я читала в книгах.

Ящик Мэри Эбботт был почти пуст, как и ее шкаф, в котором висели несколько повседневных платьев и школьная форма. Разглядывать там было нечего. Толстые письма, обнаруженные мною в ящике стола, были написаны ее отцом. На почтовом штемпеле значилось «Роли» – это было совсем недалеко от лагеря. Как и все мы, Мэри Эбботт постоянно носила форму, поэтому, не заглянув в ее шкаф, я ни за что не узнала бы, что ее гардероб гораздо скромнее, чем у остальных девочек. Поскольку у ее родителей хватило денег, чтобы прислать ее сюда, скудность гардероба могла объясняться религиозными мотивами. Я просмотрела письмо. В самом деле, Бог упоминался в нем довольно часто. Я любила решать подобные задачки. Положив письма на место, я открыла маленькую пудреницу. Внутри к зеркальцу была приклеена фотография младенца, в котором я узнала черты Мэри Эбботт – ее тонкие губы и широко распахнутые глаза. Я осторожно коснулась пальцем снимка и улыбнулась. Младенец на фотографии был очень хорошеньким.

Я испугалась прежде, чем поняла, что стало тому причиной. Должно быть, боковым зрением я заметила промелькнувшую тень. Обернувшись, я увидела в окно мистера Холмса. Он тоже повернулся и смотрел прямо на меня. Он был красивее любой кинозвезды. Его квадратный подбородок и карие глаза в обрамлении темных ресниц под еще более темными бровями казались мне необычайно привлекательными. Я смотрела на него еще десять или пятнадцать секунд, пока он проходил мимо, и он был так хорош собой, что у меня промелькнула мысль: пусть он застанет меня здесь. Я не сомневалась в том, что он меня поймет. Но он не остановился, и я вздохнула с облегчением оттого, что солнце светило слишком ярко и не позволило ему меня разглядеть. Разумеется, он бы меня не понял и счел воровкой. Или, и того хуже, любительницей чужих секретов.

Обрадованная, я закрыла ящик стола Мэри Эбботт и тут же услышала стук твердых подошв по деревянному полу.

– Привет!

Вошла Доуси с охапкой полотенец. Она ничего не сказала, а из-за ее «ленивого глаза» я не знала, куда смотреть.

– Я искала тальк, – произнесла я, подходя к своей кровати и поднимая с пола сапоги, – чтобы насыпать его внутрь.

Мое лицо горело. Я прижала к груди все еще теплые кожаные голенища. Она смотрела на меня, как мне показалось, очень долго, и я поняла, что меня ждет: она обо всем расскажет и от меня все отвернутся.

– Понятно, – кивнула Доуси, и из-за ее акцента мне потребовалась пара секунд, чтобы понять, что она сказала.

Она повернулась ко мне спиной и начала подходить к шкафам моих соседок по комнате, извлекая оттуда грязные полотенца и кладя взамен чистые. У нее в руках все увеличивалась охапка грязного белья. Когда она закончила, я думала, что она выйдет, так ничего больше и не сказав. С виду она была моей ровесницей, впрочем, у нее было бледное лицо без возраста. Под ее форменным платьем не угадывалось даже намека на какие-то формы. Она была худенькой и маленькой. «Какая же я дура!» – кляла я себя. Я позволила ей застать меня возле чужого стола. Возле моего шкафа она помедлила, как будто спрашивая разрешения. Я кивнула, и, забирая мое полотенце, она произнесла:

– Ты быстро освоишься.

У двери она на мгновение обернулась и едва уловимым жестом коснулась мочки своего уха. Я подняла руку и нащупала сережку, о которой совсем забыла. Я поняла, что Доуси никому ничего не скажет.

Мы с Эвой, в халатах, стояли возле домика и ожидали Сисси.

– Она всегда опаздывает, – пробормотала Эва. – Это ее единственный недостаток.

Ее реплика показалась мне странной, потому что Эва не была похожа на ворчунью. Но она тут же улыбнулась. Когда Сисси вышла, мы зашагали по дорожке. Солнце зашло час назад, и резко похолодало, но мой халат был теплым и пушистым.