Поездка за город

Судя по внешнему виду, они могли оказаться коллегами Алика – водителями машины или автобуса – что подтверждалось манерами приятеля Светланы: после перешёптывания он довольно бесцеремонно обхватил её и прижал к себе, забасив уже вслух грубоватым простуженным голосом, в ответ на что Светлана заурчала и замурлыкала, окончательно оставив Алика с носом: вот ради чего рвалась она сюда и вот кто являлся её целью и смыслом: мы были здесь посторонними и не могли претендовать на малейшее внимание, и только возможность потрепаться с соседкой удерживала меня ещё в этом доме, переставшем быть тёплым и гостеприимным.

Но Алик, похоже, несколько иначе относился к происходящему: сразу же он переключился на самый ценный экземпляр, и так уже окружённый и обложенный со всех сторон плотными мужскими телами и взглядами: блондинка попивала винцо, уже особо не реагируя на пошлости хозяина. Гость явно был интересен ей: периодически она поднимала глаза и скашивала их на мощную крепкую фигуру, после чего заметно менялась: она ощупывала взглядом мышцы груди, рук и живота, оглаживая их и обещая гостю всё то, что должно было последовать позже – не знаю уж где и при каких обстоятельствах – но совершенно очевидно они являлись любовниками; данный факт – судя по всему – был известен всем присутствующим: муж красавицы набычился и стал злобно кромсать кусок мяса, лежавший до того мирно на тарелке: муж был мрачным злобным быком, с которым шла серьёзная долгая игра на стадионе для корриды: пикадоры на лошадях или пешие тореадоры дразнили невинную случайную жертву, разгорячали её, а потом набрасывались и втыкали в мощное тело кинжалы и дротики, и бык уже истекал кровью, из последних сил, бросаясь на очередного смертельного врага, но слишком неравны были силы, и все попытки отомстить кончались провалом, а бык приближался к тому, чем должен был стать в конце: большим куском жирной говядины.

Три женщины напротив не оставались также в стороне: теперь они полностью сосредоточились на новой угрозе их спокойствию и благополучию; новые гости взбаламутили и без того неровную гладь водоёма, одним своим присутствием повлияв на течение праздника: Жора – любовник блондинки – вовсю теперь налегал на закуску, только однажды взбодрившись стопкой горячительного; его друг почти не отставал, продолжая в промежутках тискать Светлану, переставшую скромничать и стесняться, что также не нравилось блюстительницам нравственности и чистоты. Только соседка слева воспринимала ситуацию весело и раскованно, злорадно обсуждая и высмеивая обидчиков и недругов, собравшихся за праздничным столом.

“Во как жрёт-то, троглодит: оно и понятно, скоро – как только они улизнут вдвоём – ему силы очень даже понадобятся.”–”Вы про Жору и блондинку?”–”Ага. Хотя вторая парочка тоже хороша: вон как лижутся, аж оторваться не могут.”–”Вы слишком строги.”–”Это я-то? Ну что вы: я отмечаю только основные моменты. А если бы я ещё пошла вглубь…”–”И что тогда?”– Она смерила меня посуровевшим взглядом, но я решил не обострять тему.–”Кстати: а они кем работают?”–”Жора – водителем, как ваш дружок, а приятель: где-то в фирме трудится. Уж и не помню в какой и в качестве кого.”–”Понятно. Солидные у вас тут кадры.”–”Кадры тут всякие есть.”–”И самый лучший: разумеется, хозяин дома!”– Она залилась тонким звенящим смехом, и я сразу присоединился к ней, слегка нарушив идиллию за торжественным праздничным столом.

Но давно уже, видимо, всем наскучил долгий процесс поедания пищи, и как только Жора с приятелем покончили с едой на тарелках, взбодрившийся хозяин предложил всем устроить перерывчик и заняться танцами. Сразу же все вскочили: стулья были расставлены вдоль стен, а стол с обильным угощением мы аккуратно перенесли в угол, где он меньше всего мешался. Давно уже молчавший магнитофон был вытащен и заправлен новой кассетой, больше годившейся для нового занятия: хозяин надолго окунулся ради этого в большую пёструю коробку, содержавшую весь его бесценный запас – судя по звучавшему раньше – включавший многие жанры и направления.

Я оказался в одной паре с соседкой, достаточно упитанной, но шустрой и ловкой: пока ещё все двигались раздельно, не сбившись в общую кучу, и можно было продолжить весёлую трепотню, необязательный разговор без продолжения и последствий, хотя не стоило забывать и про Алика, слишком уж много возомнившего о себе. Самый настоящий цирк разворачивался и набирал обороты прямо перед нами, заставляя вспомнить, к примеру, собачьи свадьбы или же события того же плана из жизни других представителей царства животных: в то время как красавица-блондинка томно двигала крупным красивым телом – прижавшись к груди, животу и коленям победителя – вокруг вертелись волчком сразу двое неудачливых конкурентов: не желавший мириться с поражением хозяин дома аж подпрыгивал и чуть ли не лез к ним в качестве третьего, совершенно ненужного и только мешающегося под ногами партнёра, что и демонстрировалось иногда красивой гармоничной парой: высокий гость пару раз подталкивал незадачливого претендента, и только быстрота удерживала того на ногах в опасной близости от очага возгорания: явно нешуточные страсти скрывались в поле, окружавшем их, и посторонний мог только погореть, так ничего и не добившись.

Но если хозяин дома и имел здесь какие-то права, то поведение Алика выглядело полной наглостью и бесстыдством: он тоже крутился рядом, под боком, бросая жгучие взгляды в сторону вожделенного недосягаемого приза, не проявлявшего никакого внимания или хотя бы интереса: она полностью растворялась в крепкой надёжной опоре, забыв и надоедливого хозяина, и всех мужчин, и даже мужа, переносившего спектакль уже почти спокойно и явно не впервые переживая подобное: он уже понимал бесполезность борьбы и смирился, и не знаю что удерживало его ещё здесь, где его ждали только позор и презрение.

Далеко не все принимали участие в развлечении: кроме мужа блондинки на месте остались и три старые побитые жизнью клуши: куда уж было им тягаться с молодостью и силой, да и кто составил бы им пару, поддержал компанию – слабым и безвольным – если все остальные были призваны на этот праздник жизни, оставив за бортом повседневное, которое в лице трёх покинутых женщин продолжало скалить зубы и угрожающе озираться в жалкой попытке остановить, уничтожить стремление к вседозволенности и свободе, которое было им больше недоступно. С болью в глазах им оставалось смотреть на резвящихся и дурачащихся: даже муж соседки – тихий и слегка пришибленный жизнью – легонько притопывал вместе с дочерью, не говоря об остальных, проявлявших куда больше активности: Света с кавалером почти не отставали от центральной пары праздника, да и мы с соседкой охотно поддерживали темп и напряжение, задаваемые оторвавшимися нарушителями морали и спокойствия.

Но недолго, видимо, могло сохраняться равновесие вокруг эпицентра и очага общих интересов: сначала я не понял смысла происходящего, и только чуть позже разглядел концовку: Алик и хозяин дома стояли друг против друга и – как петухи – готовы уже были устроить небольшую потасовку, причём неизвестно ещё было – кто сильнее и увереннее – Алик с молодостью и напором или хозяин – при молчаливой поддержке свидетелей и самих стен. Гребни надувались, противники разбрасывали лапами землю, готовясь к первому наскоку, они уже пробовали руки-крылья и злобно глядели друг другу в глаза, пытаясь напугать хоть таким способом – в то время как парочка продолжала безмятежное парение в доступной только им выси – и тут прорвало наконец сожительницу хозяина: вскочив с места она вцепилась имениннику в руку и одной своей массой заставила его изменить направление движения: она оттаскивала его подальше в угол, уговаривая и причитая, а он почему-то не возражал. Уже не так охотно двигались пары, расстроенные неблагополучием и тревогами, хозяин недовольно сопел в углу, а Алик тоже наконец осознал вину: он открыл дверь на террасу и покинул комнату, где было такое скопление тяжёлой нервной энергии.

“Ваш приятель – смелый человек. Но он напрасно так: всё равно ему здесь не светит.”–”А может: светит мне?”– Она откинулась и сощурила глаза, рассеянно разглядывая что-то у меня на груди, или забираясь чуть дальше – уже оценивая возможные перспективы: “а почему бы и нет, ну и что – что муж: он же рохля и тюфяк, да и почти ни на что не способен – где уж ему больше, а здесь всё будет шито-крыто: у него ведь жена, которой вовсе необязательно обо всём знать или догадываться, а мальчик ничего, вполне подходящий, как тот – два года назад: тогда ведь проскочила, и даже никаких намёков на подозрение: этому болвану одно теперь подавай – ящик с футболом – на всё же прочее давно уже не хватает – даже чтобы семью прилично содержать! – так что: может быть, может быть, может быть.”– Что-то подобное наверняка прокручивалось у неё в голове, отражаясь во взгляде и движениях крепкого упругого тела, и вполне возможно – всё зависело теперь от меня: от дальнейших слов и предложений, способных закрепить впечатление и довести дело до промежуточного результата – в виде обмена телефончиками. Уж потом-то наверняка всё пошло бы проще и нагляднее, и мне оставалось бы только собрать урожай – достаточно обильный и питательный – но, похоже, что-то в последний момент смутило и расстроило её: неожиданно она покачала головой и отстранилась, ясно показывая несогласие. Что-то не срослось, номер не удался, принеся одно сплошное разочарование, и я последовал примеру Алика: захватив большое сочное яблоко я вышел на террасу, где находился пропускной пункт в это царство разгула и веселья.

Однако охранника на боевом посту мне застать не удалось: в комнате находился только Алик, стоявший перед массивным круглым зеркалом и корчивший рожи: он мстил если не хозяину гульбища, то хотя бы его зеркалу, заставляя отражать одну пакостную конструкцию за другой, так что за несколько минут на долю толстого матового стекла явно выпало немало. Моё появление его не смутило: бегло оглянувшись, он продолжил вульгарное пошлое занятие, растягивая рот до ушей и закатывая глаза или уродуя нос или уши – маленькие и достаточно привлекательные – но становившиеся под воздействием рук сморщенными некрасивыми комочками.

Я вкратце рассказал об отношениях, связывающих главных действующих лиц; основное он и так уже понимал, так что мои новости только дополнили сложившуюся у него картину. “Так что может: двинем отсюда?” Алик отстал наконец от зеркала, получившего под занавес изображение явного упыря и душегуба: если бы нечто подобное появилось здесь на самом деле, то кто-нибудь из гостей мог получить инфаркт. Он ещё не мог решиться: посмотрев на часы, он покачал головой; лучше было подождать ещё полчасика, после чего наверняка можно было рассчитывать на успех. “А то торчать у закрытой двери – как-то неудобно.” По словам Алика, у его знакомой было много подруг: и на мою долю безусловно также придётся достаточно лакомый кусок. “И не сомневайся даже!”

Я согласился: однако нужно было не испортить окончательно отношений с хозяевами и другими гостями, продолжавшими развлекаться в соседнем помещении, и я решил проведать компанию, проявлявшую себя теперь не так бурно и активно: когда я аккуратно приоткрыл дверь, то обнаружил всего две танцующие пары – все же прочие расселись по краям сцены. Это были всё те же: Жора с блондинкой так же томно кружили под прицелом суровых завистливых взглядов – не обращая ни на кого внимания – и так же самозабвенно и самодостаточно держались Света с Жориным приятелем; хозяин вроде бы не заметил моего возвращения, и я приткнулся в углу, подальше от всех: не бесконечно ведь должны были продолжаться танцы, а на благосклонность соседки теперь вряд ли можно было рассчитывать. Хотя всё могло сложиться и по-другому.

Мелодия кончилась, танцоры встали, нерешительно переминаясь, и тут неожиданно проснулся муж блондинки: я думал, что он уже окончательно поставил на всём крест, и – оплёванный и униженный – так и будет ждать и напрасно надеяться; но он вдруг вскочил и начал действовать: я увидел, как он уже держит её под локоток и что-то тихо объясняет, а она – на полголовы выше и сильнее – в ответ бормочет, сначала спокойно, потом настойчиво и зло, явно не желая соглашаться. Потом кто-то не выдержал: я увидел, как она наклоняется, подчиняясь, видимо, действию его руки, а потом вдруг он полетел через всю комнату: я успел заметить Жорино движение, махнувшего как из катапульты надоедливого настырного свидетеля, устоявшего всё же на ногах и сразу ринувшегося обратно: я думал, что в бой, но к счастью вышло иначе: он обежал обидчиков по дуге и ломанулся в дверь, со всей силой хлопнув потом ею, и в разрядившемся пространстве – где доматывалась пустая уже лента – повисла гнетущая тишина, полная предчувствий и обещаний.

Я ожидал взрыва со стороны трёх пожилых женщин, на глазах которых происходило нечто невиданное и неописуемое – любовник выгонял мужа – и уж здесь-то поборницы морали и нравственности должны были по крайней мере возмутиться. Однако почему-то они молчали, зато неожиданно проснулся именинник: он оглядел оставшихся внимательными хитрыми глазами, потом выключил находившийся под рукой магнитофон – вряд ли теперь кто-то захотел бы продолжения танцев – и в конце уставился на меня. “Всё хорошее когда-нибудь кончается: будем считать, что сегодняшний праздник подошёл к концу.”– Он явно обращался именно ко мне, хотя возможно он хотел остаться только с самыми близкими – в число которых он включал и блондинку, и в качестве приложения к ней – и Жору – но нас с Аликом безусловно выпроваживали. Я поднялся и оглянулся: бывшая соседка смотрела в другую сторону, не желая замечать меня – её явно одолевали теперь старые заботы и трудности – так что я бросил своё прощание всем остающимся одновременно: мы получили здесь самое ценное – насколько это оказалось возможно – и теперь собирались двигать дальше, где почти наверняка нас ждал успех в том, что мы себе наметили.

На этот раз Алик не стал откладывать визит к старой подруге: мы решили ещё и немного развеяться после долгого застолья, так что к нужному дому решено было отправиться пешком, не прибегая к помощи транспортных средств. Дом находился ближе к станции: по словам Алика, он был такой же халупой, что и дом моей сестры, вот только квартира была всего лишь однокомнатная, хотя и с балконом. На мой вопрос: а приходилось ли Алику использовать балкон в качестве спасательного средства? – он отрицательно помотал головой. “Ты что: это же третий этаж. А решёток и лестниц там нет: одни голые конструкции.” Кроме того выяснилось, что подруга Алика незамужем, а если с кем и встречается – помимо моего друга и попутчика – то ничем этого не выдаёт, и таким образом необходимость в акробатических номерах практически отсутствует. “Если только в постели.” Он сощурился и непристойно заржал, вспоминая судя по всему нечто нестандартное и изысканное.

Однако это были не все вопросы, интересовавшие меня: ведь если квартира имела всего одну комнату, то где тогда должен был устроиться – с предполагаемой подругой его знакомой – уже я? Уж не на балконе ли – на виду всей улицы, где меня могли к тому же и узнать и доложить после сестре, а потом и родным и близким, включая жену и родителей, так что вся конспирация была коту под хвост, и длительных выяснений и разборок было никак не избежать? Он понял моё беспокойство и задумался. “Да там ещё ведь санузел есть, так что не волнуйся. А для начала туда надо добраться и обо всём договориться. Так что не спеши.”

Совет выглядел разумно, однако с какой целью мы готовились и отправлялись сюда, уделив этому столько сил и внимания? Уж ему-то всё равно было, куда ехать: наверняка не один подобный адресок имелся в тайной записной книжке, которую следовало скрывать от родственников, близких и друзей, периодически обращаясь к ней и заполняя новые строчки и пункты новыми именами и адресами – чему очень многие могли лишь позавидовать. Совсем не так вольготно чувствовал себя я: в отличие от Алика, постоянно нацеленного и настроенного во вполне определённом направлении – что ощущалось всеми и находило вполне адекватный ответ – я не имел такой предрасположенности и встречал намного меньший отклик. Так что относительная неудача – только что пережитая – требовала обязательной компенсации, тем более что ресурсы и резервы вполне позволяли рассчитывать на это: наших денежных запасов могло хватить и на ресторан, и на долгую гулянку где-нибудь в приватной обстановке, и – в самом уж крайнем случае – на покупку краткой и недолговечной любви, до чего желательно всё же было не доводить дело: в этом мы не видели доблести и не собирались опускаться до того, что определялось только количеством красивых пёстрых бумажек. Совсем необязательно для этого надо было ехать в такую даль, ведь все мы – и в первую очередь Алик – знали места скопления и самые интересные и значимые дислокации, которые тому же Алику – по заявкам свыше – приходилось даже посещать: исключительно по служебной надобности. Разве стал бы директор стройки – наш общий руководитель – столь ценимым наверху без постоянных знаков внимания и уважения, преподносимых в разнообразнейших формах – вплоть до выездов на природу или совместных омовений в достаточно привилегированных заведениях? И какое же из подобных мероприятий обходилось без надёжной женской опоры и поддержки, которую – в достаточных формах и количествах – приходилось обеспечивать именно моему другу и попутчику, ставшему одновременно специалистом и по этой части. Директор давал ему заявку и выделял определённую сумму: и уже делом Алика было потратить её с умом и толком, не забыв при этом и себя тоже, обеспечив важным шишкам сверху вполне надёжный и комфортный досуг. Он уже знал вкусы и пристрастия традиционно обхаживаемых директором любителей халявы: склонность одного к высоким полным блондинкам или любовь другого к худеньким стройным брюнеткам в сочетании с общим стремлением хорошо выпить и закусить ложилась тяжким грузом на его плечи, вполне справлявшиеся с ответственными поручениями, от которых в значительной степени зависела судьба строительства и все мы тоже: после соответствующего мероприятия возобновлялось или даже увеличивалось финансирование объекта, вместо ржавого завалявшегося где-то на складе оборудования местного производства мы получали импорт – рационально позже используемый – а зарплата приходила вовремя и без задержек. Не знаю, выдавалась ли ему премия по итогам очередного банного консилиума: безусловно, он не стал бы отказываться от любого поощрения своих деликатных усилий, но без сомнения он тоже не оставался внакладе, выторговывая себе у постоянных контрагентов скидки и преференции. Вряд ли он сам стал бы пользоваться услугами тех же партнёрш: слишком велика была опасность, что информация просочится и доберётся в конце концов до родных и близких, о последствиях чего несложно было догадаться. Едва ли жена Алика знала о деликатной стороне его служебных обязанностей: лишняя огласка вряд ли подняла бы его авторитет в глазах соседей и родственников, которые могли изменить отношение в значительно худшую сторону; обидное прозвище “сводник” наверняка прилипло бы к моему другу и попутчику, надолго запятнав вполне безгрешную – по нынешним временам – судьбу и биографию: Алик ведь не угонял машины и не чистил квартиры, не обкладывал никого данью и даже не торговал наркотиками – нет! – он лишь честно и добросовестно выполнял служебный долг, подразумевавший иногда – время от времени – доставку девушек не самого строгого поведения по нужному адресу, а также их своевременное сопровождение в обратном направлении. Самого же Алика – разумеется – на подобные мероприятия не допускали: большим солидным людям – наверняка отягчённым жёнами и детьми – ни к чему были лишние свидетели и соглядатаи, со всеми же делами они справлялись сами и без посторонней помощи. Он даже пару раз обижался, когда в грубой форме ему давали понять – кто есть кто – однако вряд ли имело смысл обижаться по-настоящему и с далеко идущими последствиями. Совсем даже неплохо вознаграждалась столь ответственная работа, и на директора строительства он абсолютно не держал зла, считая его современным достаточно деловым человеком, вынужденным для достижения цели пользоваться полным арсеналом не запрещённых законами средств. Безусловно, так оно и было, а если по ходу действия директор и сам получал нечто, прикладываясь к тайным плодам и истокам, то ведь он был руководителем , то есть человеком, стоящим выше каких-то ограничений и запретов: во всяком случае никто не возражал против такого подхода, считаясь со сложившейся реальностью: именно так решались все более-менее значимые вопросы, и не ему было менять традиции.

Что же касается нашего отношения к подобным методикам, то в принципе мы ничего не имели против: ведь если было предложение , то разумеется появился и спрос, и никто не заставлял тех девиц соглашаться и продавать свои бренные оболочки: они сами пошли на это, оценив будущие итоги и последствия. Если плюсы для них оказались весомее минусов, значит они сами выбрали свою судьбу и сами отвечали за себя: ведь если бы они были на многое способны, то наверняка уж постарались бы проявить себя в выбранном направлении, не опускаясь до того, что было доступно многим, если не всем. Это был лёгкий путь по наклонной лестнице вниз с сопутствующей деградацией и разложением, и вряд ли заслуживали уважения все отправившиеся по нему, и именно так мы и относились к тем бабочкам и мотылькам, с которыми Алику периодически приходилось связываться по работе.

Это было привилегией руководства: заслужившего своё положение в суровой неустанной борьбе с беспощадными врагами и конкурентами, и пожинавшего плоды долгих схваток и битв, когда выходов было немного – всего два – и проигравший мог только жаловаться на судьбу, но только здесь не держали проигравших: в сферах, временно и частично открытых для Алика, всё было хорошо отлажено и ухожено, механизм – частью которого удалось стать моему другу и попутчику – работал надёжно и практично, почти не требуя доводки и починки, а если где и случались перебои и неисправности – их сразу же ремонтировали, не доверяясь заботам времени. Время было за пределами: оно не значило почти ничего и практически не оставляло следов в тех сферах, куда в качестве соглядатая угодил Алик, проявляясь лишь в модернизации технического оснащения и обеспечения: ведь если раньше пределом мечтаний была “волга”, то теперь и “мерседес” не являлся последним писком, не говоря уж о средствах связи и сообщения: само собой разумеющиеся “мобильники” дополнялись пейджерами и прочей требухой, доходя в пределе – у особо продвинутых – до каких-нибудь ноутбуков со спутниковой связью, чему нам оставалось только завидовать. Даже несмотря на всю нашу устроенность и расположение руководства мы мало на что могли рассчитывать: халтура позволяла некоторым из нас наскрести максимум на “шестёрку”, “девятка” же была на самом пределе даже для наиболее активных и целеустремлённых: несколько лет требовалось потратить на осуществление подобной цели при наших ресурсах и возможностях. Что касается Алика, то пока он не видел нужды тратиться на столь ценный предмет: служебная “волга” вполне замещала ему отсутствие личного транспорта, за которым требовался ещё и активный уход, не говоря о посягательствах со стороны. За несколько лет работы в качестве личного водителя директора строительства неоднократно он попадал в сложные ситуации, связанные в первую очередь с тем самым, что давало почувствовать себя хозяином своей жизни: занимаясь халтурой, он дважды или трижды встречался с негативными сторонами шофёрской профессии, оказываясь без денег и личных вещей, а однажды даже без машины. Неосторожность при выборе клиентов подвела однажды по-крупному: по словам Алика, подсаженные однажды мужчина и женщина весьма неблагодарно повели себя, накинув ему на шею удавку и чуть не придушив его. Однако, разумеется, мокрое дело не входило в их планы, и Алика – просто потерявшего сознание – выпихнули из машины в глухом безлюдном месте, так что некоторое время ещё потребовалось для окончательного возвращения из царства мёртвых в царство живых. Он позвонил-таки из ближайшего автомата нашему общему руководителю: уже ни на что не надеясь, он ждал неминуемого нагоняя и может даже увольнения, но – о чудо! – дело устроилось наилучшим образом: спустя несколько часов машина была найдена и – без личных вещей и мелких прибамбасов – возвращена, по устной же договорённости с директором Алик ещё несколько недель спустя отрабатывал похищенное, занимаясь перевозками любимой тёщи директора. Кара возымела благотворное действие: долго после этого в кругу друзей и близких Алик ещё ругался и отплёвывался, вспоминая завершившуюся каторгу: вместо привычной халтуры ему пришлось несколько недель ублажать вредную занозистую бабу, слишком уж привыкшую к полному и безоговорочному подчинению.

Самые скабрезные типы, разумеется, задавались вопросом: неужели подчинение было таким полным и окончательным ? – однако здесь Алик смело посылал их подальше: не в его стиле были подобные приключения и адюльтеры, суть же сводилась к тому, что пожилая сварливая баба совершенно не давала ему возможности удовлетворить традиционные пристрастия и желания: мало того, что на время она сделала из него личного шофёра и слугу – таскавшегося с нею по магазинам и рынкам с сумками наперевес – так ему ещё пришлось на несколько недель забыть про любимых подруг и знакомых, не имея возможности поддерживать старые связи и обзаводиться новыми, а в довершение ко всему кошмару и ужасу – она не переносила запаха пива и сигарет, и Алику – выдувавшему в среднем по два-три литра и сжигавшему полпачки в день – на несколько недель пришлось вернуться к здоровому образу жизни. Подобные испытания чуть не подкосили отменное здоровье: он долго потом восстанавливал недополученное за время простоя, возненавидев всех тёщ, и если директор снова пытался запрячь его – в том же качестве – то Алик всячески отнекивался, соглашаясь на любые другие поручения.

Его собственная тёща находилась достаточно далеко: обретаясь в небольшом городке за несколько сотен километров южнее великой столицы, она не имела возможности и права так уж сильно досаждать ему. Нечастые наезды на побывку к дочери – с предметами гордости из родных мест в виде продуктов питания – приводили к тому, что Алик ещё дольше – по сравнению с традиционным – задерживался на работе: он и без того немного времени уделял дому и семье, в подобных же ситуациях он являлся домой с единственной целью: чтобы переночевать. Вполне достаточным считал он заботу о материальном благополучии, отдавая всю зарплату и большую часть добытого халтурой в свободное от основной работы время, и только две статьи расходов оставляя неподотчётными и скрытыми от контроля: на пиво и на подруг.

Не знаю уж, где Алик хранил свои тайные запасы: вряд ли квартира годилась для подобного, ведь не слишком обременённая на службе супруга постоянно занималась наведением чистоты и порядка в семейном гнёздышке, наверняка зная про все возможные тайники и заначки. Это я мог держать их дома: в нагромождении книг, не все из которых представляли интерес для жены, всегда можно было найти уголок, Алику же явно приходилось идти на риск, сохраняя их за пределами. Нелюбовь к чтению подводила его: лёгкие детективчики и прочая мура – занимавшие одну или две полки и составлявшие практически всю домашнюю библиотеку – часто просматривались его женой, и если бы он попытался именно там складировать тайные средства: их ждала бы печальная участь. Не знаю, насколько серьёзный мог получиться скандал, но деньги точно пошли бы в семейный бюджет, и по важнейшим интересам Алика был бы нанесён сильный удар.

Совсем по-другому выглядела моя ситуация: специальная литература по географии, а также современная фантастика абсолютно не интересовали мою супругу, и только серьёзная литература вызывала уважение, так что я имел достаточно вместительные закрома. Толстые увесистые атласы с картами и таблицами годились в наибольшей степени, тем более что они и так были наполнены закладками и вставками: следами университетской учёбы. Паре пухлых конвертов было где укрыться, в случае же обнаружения можно было смело сослаться на прошлые дела: на недолгий период, когда мне пришлось заниматься торговлей.

Однако мне везло, и ни разу ещё ни один из моих тайников не был раскрыт и обнаружен, и потому сегодня мне было что предъявить: для завоевания женских сердец требовались достаточные ресурсы, и мы вполне готовы были не поскупиться и показать себя с наилучшей стороны. Традиционный джентльменский набор мы посчитали достаточным: бутылка “шампанского” должны была дать несколько расслабиться, шоколадные же конфеты годились в качестве закуски, а от цветов не отказалась бы ни одна из женщин, так что мы не сомневались в светлых перспективах: оставалось только найти все нужные составляющие и компоненты. Мы снова двигались по направлению к станции: деревенские одноэтажные домики тянулись справа и слева, приближая нас к заветной цели, однако теперь у нас была ещё одна забота: найти магазин с нужным содержимым. Вряд ли стоило покупать “шампанское” и конфеты в придорожном ларьке: все мы знали, где и как делается поставляемая в подобные места продукция, и никакого желания оскандалиться – купив вместо вина газированную воду – у нас не было.

Зато здесь вовсю цвела и пахла сирень: пышно распустившимися кустами были заполнены сады и палисадники, и даже на улице она занимала немало места, так что мы посчитали допустимым отломить несколько толстых фиолетовых веток. Мы плотно связали их, приготовив два пышных букета: перед такими вениками мало кто смог бы устоять, и с их помощью – безусловно – дорога была бы хорошо расчищена и соответствующим образом украшена.

Несколько кварталов ещё надо было пройти до цели: мы слегка запыхались, тяжело заполненные желудки давили к земле, не давая нам разбежаться, а избыточное количество выпитого – особенно Аликом – наконец тоже оказало действие. В подвернувшихся кустиках мы сделали своё дело: вряд ли кто-нибудь в ближайших домах мог рассмотреть нас во всех деталях и подробностях, на дороге же сейчас никого не было, так что мы не слишком опасались пристального внимания и добросовестно отнеслись к задаче: у нас сегодня были ещё большие дела, требовавшие собранности и полной концентрации.

Теперь нам стало значительно лучше: с пышными букетами под мышкой мы уверенно двигались к цели, отягощённые только одним: мы никак не могли вспомнить, а нет ли поблизости подходящего продовольственного магазина. Здесь не было даже ларьков, и местные жители должны были ходить за продуктами питания куда-то дальше. Мы явно нуждались в помощи – немедленной и квалифицированной – и многое отдали бы за точную информацию; однако никого не было сейчас на улице – несмотря на середину выходного свободного дня – так что мы решились постучаться в окошко дома, выходившего прямо на дорогу.

Нам ответили: оказалось, что ближайший магазин находится примерно там же, куда мы стремились сейчас всей душой и заодно телом. Мы поблагодарили: это выглядело весьма кстати, и в случае необходимости можно было ещё сгонять за нужными нам предметами. Без сомнения, уж там мы должны были обнаружить всё интересовавшее нас: городок, куда мы приехали, был как-никак райцентром под боком огромного обширного мегаполиса, раскинувшего щупальца во все стороны света, и вряд ли ассортимент здесь заметно отличался от того, к чему мы привыкли.

Деревенские дома наконец закончились: теперь мы попали в район, где трёх– и четырёхэтажные хрущёбы подходили к самой дороге, продолжаясь дальше вглубь направо и налево. Здесь было больше цивилизации: асфальтированные дорожки соединяли главную магистраль с площадками перед домами, также окультуренными и приведёнными в соответствие: здесь уже был настоящий полноценный город.

Нам объяснили, где искать: с правой стороны от дороги – где мы как раз двигались – должна была находиться некая пристройка. Время поджимало, и мы уже быстро пошли между двумя рядами домов, внимательно оглядываясь и выискивая.

А потом мы увидели его: огромный плакат уже издали кричал на всю округу – “Всё только наилучшее!” – привлекая со всех сторон и призывая раскошеливаться, однако не одних только людей касалось это горячее воззвание: подойдя ближе мы с удивлением обнаружили наконец-то место, куда так стремились.

Это был вонючий, пропахший кошками и собаками подвал: мелкие ступеньки вели к мощной металлической двери, сейчас прикрытой, а вход в чистилище защищал белый толстый бультерьер, привязанный за поводок к ограждению.

Цербер был явно настороже: он оглядывал нас по очереди мутными выкаченными глазами, изредка облизываясь. Хозяин поступил совершенно по-свински: понятно было, что в магазин такого барбоса пускать не следовало, но теперь мало кто решился бы спуститься вниз мимо гнусной бандитской рожи: он не сидел, а перетаптывался на месте, и неизвестно было, что может последовать за проявлениями повышенного интереса: он перекрывал всю лестницу, не давая нам возможности попасть внутрь.

Рядом с ним на асфальте разливалась лужица; другие следы жизнедеятельности мы обнаружили на ступеньках ниже: небезопасно было спускаться в это царство скорби и отчаяния, однако другого выхода просто не было: без презентов нас могли неправильно понять и неадекватно отреагировать.

Алик полез первым: никто не заставлял его напрасно рисковать, ему просто не хотелось тратить время, и без того скупо отмеренное нам судьбой: выставив сумку перед собой, он двинулся вперёд. Барбос с интересом повернул голову и переступил: огромная белая крыса принюхивалась, возможно предполагая, что в сумке находится что-то вкусное и приятное, и неизвестно было, как она отнесётся к нам после разоблачения и разочарования, которые обязательно последуют. Она всё ещё молчала: сильное вытянутое тело наклонялось, демонстрируя почти голый крысиный же хвост, очень мелко дрожавший, что не предвещало ничего хорошего. Поводок уже был натянут, и Алику надо было пересечь контролируемую барбосом зону: он заступил черту, и сразу же последовала атака: бультерьер взвился в воздух и открыл огромную широкую пасть, и только сумка спасла моего друга и попутчика: цербер ткнулся в неё мордой и сразу же отлетел, потому что натянувшийся туго поводок – слава богу! – выдержал нелёгкое испытание и вернул его туда, где он стоял только что в предвкушении и ожидании.

Он сразу вскочил: теперь мы ясно видели угрозу, нераспознанную до того: мы – пришельцы – нагло вторглись на его территорию, и он изгонял нас. В принципе мы понимали его и соглашались с ним: эта загаженная лестница и площадка были нам совершенно ни к чему, вот только в ближайших окрестностях – насколько мы поняли – больше не было подходящих местечек, и надо было дожидаться хозяина.

Мы встали в нескольких метрах: теперь бультерьер начал успокаиваться, видимо, он – по всем признакам явно кобель – не был таким уж злым и агрессивным, и только наше возбуждённое состояние так подействовало на него. Я уже встречался раньше с подобными трудностями; но теперь уж он точно не пустил бы нас, так что в любом случае приходилось ждать его невоспитанного наглого владельца.

Наконец дверь открылась: за время ожидания Алик уже высказал ряд пожеланий: он предлагал отправить барбоса на бойню, чтобы из него там наделали колбасу и котлеты, в ответ на что барбос только зевал и почёсывался: явно не понимал он столь лестных предложений, предпочитая самому употреблять названные продукты в пищу. Наверняка не самым нищим был хозяин этого крокодила: широкий узорчатый ошейник – с блеснувшей на солнце металлической пластиной – безусловно подтверждал высокий статус хозяина, и когда в открывшемся проёме обрисовался соблазнительный силуэт – мы сразу поняли, что это он и есть.

Высокая блондинка с длинным уступчатым каре заставила нас дружно замереть, и только барбос отвлёкся и переключился наконец на более достойную кандидатуру: в предвкушении он вовсю размахивал длинным сужавшимся к концу помелом, давая знать об успешно выполненной миссии, хозяйка же не спеша поднималась по лестнице, повергая нас в трепет чёрными лосинами и всем остальным, скрывавшимся под лосинами и натянутой гладкой кожей.

“Ну что, мальчики: не обижали моего Арчи? Он у меня хороший… мальчик, вот только в общественные места его не пускают.”– Она отвязала уже успокоившегося бультерьера и помахала нам ручкой, вильнув на прощание всеми соблазнительными местами. Мы так ничего и не сказали: как я понял, Алик впервые в жизни видел красулю, и даже он растерялся и не попробовал наладить контакт, хотя совершенно очевидно было, что и на него также она произвела сильнейшее впечатление.

Это было то, ради чего мы оказались здесь в тёплый весенний день, однако в данном случае у нас наверняка не было шансов: подобная цыпа безусловно имела мужа или хотя бы любовника. Попрись мы за нею – неприятностей явно было бы не избежать: дома в квартире – куда наверняка она возвращалась с покупками – безусловно должен был дожидаться её хозяин и повелитель, и встреча с двумя кобелями сразу – собачьей и человеческой породы – совсем не казалась нам подарком судьбы. Так что мы решили не отвлекаться и продолжить подготовку к главному мероприятию сегодняшнего дня.

Она была очень даже ничего, и по признанию Алика, даже ему удавалось лишь один или два раза заарканивать подобные создания, причём он оказывался в роли жалкого нищего, молящего о доброте и снисхождении, хотя потом – когда дело продвигалось достаточно далеко – отношение и восприятие заметно менялось. Небесные создания высасывали из него все соки – действуя наподобие пылесоса – только вот если пылесос убирал всю грязь и пыль, то здесь дело происходило как раз наоборот: всё самое ценное, что мог дать мой друг и попутчик, оказывалось выжато и оприходовано, он становился похожим на тень, худея и бледнея с каждым днём, пока однажды добровольное рабство не подходило к завершению: его выкидывали, как сморщенную хлебную корку, и тогда наконец он приходил в норму, постепенно восстанавливаясь и оживая после минувшего кошмара. Он давал себе твёрдое слово никогда не заигрывать с подобными: полноценная жизнь на два фронта могла повредить кому угодно, а их требовательность помимо всего прочего едва не ставила крест на счастливой семейной жизни, так что в последнее время Алик стал предпочитать варианты попроще. Теперь он старался выбирать таких, кто не выдвигал особых условий и соглашался находиться в тени – на периферии его повседневной жизни – и не превратился бы в центробежную силу, могущую разорвать его вполне счастливый семейный союз. Он высоко ценил надёжность тыла и возможность прийти домой, где его всегда с нетерпением ждут и надеются, и вовсе не хотел разочаровывать кого бы то ни было: он был хорошим парнем, и хорошим мужем и отцом.

Мы наконец оттаяли: по ступенькам мы спустились до самого низа и наконец-то проникли за заветную дверь. Маленький предбанник отделял нас теперь от конечной цели. Мы толкнули дверь: она легко отошла и пустила нас дальше: в небольшой светлый зал с нависшим низко потолком и двумя продавщицами за высокими стойками.

Нас внимательно оглядели: как чужаки мы явно находились под подозрением, и стоило сразу же развеять его. Продавщица справа отвечала за напитки: длинная батарея в несколько рядов растягивалась на всю глубину павильона, и преодолением эшелонированной обороны решил заняться Алик. На мою долю достались конфеты, вместе со всеми продуктами питания занимавшие левую сторону: всевозможная еда плотно забивала полки, и в пёстрой мешанине упаковок и этикеток непросто было обнаружить интересовавшее нас. Я попросил показать всё имеющееся: продавщица ткнула пальцем в нужном направлении, не решаясь достать коробки. Тогда я поинтересовался самыми дорогими и крупными упаковками: она наконец выдала три увесистые цветастые пачки, и среди них уже я выбрал одну: с распустившимися розами на крышке.

Кроме того: конфеты обзывались коньячными, и могли сослужить дополнительную службу в деле охмурения и доведения до требуемой кондиции. Я попросил специальный пакет; мне уложили: пока я расплачивался, сзади подошёл Алик: он уже выполнил свою часть миссии, и теперь поторапливал, ссылаясь на и без того долгую задержку в пути, уже на самых подступах к заветной цели.

Мы были во всеоружии, и сразу быстро поднялись на поверхность: надпись, вещавшая на всю округу, не обманула нас, и только прилегающая территория – вся загаженная и покрытая хламом и мусором – оставляла странное впечатление: наверняка это были следы и остатки посещения магазина, возносившегося ярким маяком в море хаоса и невежества, привлекая и созывая бабочек и мотыльков. Встреченная нами девица была редкостным экземпляром: в моём собрании – увы – не встречалось столь ярких созданий: белоснежные волосы-крылья аккуратно обмахивали маленький чудесный носик-хоботок под искрящимися блюдцами зелёно-карих глаз, переливающаяся хитиновая оболочка скрывала гибкое уверенное тело, и небольшие, но сильные лапки крепко держали всё завоёванное в этой жизни, где ни мне, ни Алику не было места и мы могли восприниматься лишь назойливой помехой со стороны: вроде мух, оводов или слепней.

Моя жена – Ольга – была совсем другого типа: брюнетка среднего роста, в последнее время она всё больше превращалась в шатенку, начав с нескольких прядей в густых недлинных волосах. Трансформация безусловно нравилась мне: ей и самой хотелось попробовать изменить себя, и самым естественным направлением – навязываемым заодно и шустрой услужливой рекламой – было порыжение, или скорее покраснение. Багровые оттенки рыжего больше подходили ей: достаточная сила и резкость сочетались с тёмными надёжными тонами, блондинки же и приближающиеся к ним шатенки должны были гармонировать с мягкостью и отстранённостью: неземные летучие создания – обычно всё же наделённые острыми коготками и направленной волей – предполагали значительно больше хлопот и усилий для привлечения и удержания, на что мы никак не были согласны и готовы.

Сохранение и поддержание семейных отношений мы считали в-основном женской обязанностью: ведь ещё у пращуров женщина должна была заботиться о поддержании огня и сохранении чистоты в пещере, и приготовление пищи также явно лежало на них, как и уход за маленькими детьми и престарелыми; и хотя мамонты давно уже не бродили по широким равнинам, а защита требовалась всё больше от хамства и наглости – мы никак не сомневались в своём первенстве и приоритете своего мнения. Физиология казалась важнейшим фактором: ведь женщина в гораздо большей степени зависела от мужчины, чем мужчина от женщины, и абсолютно ни при чём здесь были материальное положение, или грубая физическая сила, или интеллект, где наше превосходство также выглядело понятным и очевидным: это был в первую очередь наш мир, и хотя в последние десятилетия и совершался крен в невыгодном нам направлении, мы вовсе не собирались сдавать исконных, природой обусловленных позиций.

Совершенно не означало это, что мы отводили женщинам узкую резервацию, столь удачно обозначенную немцами: дети, кухня и церковь были только обязательной основой, программой-минимум, которую для начала следовало выполнить, чтобы затем уже пускаться в свободное плаванье. Если дети были святой обязанностью, предназначенной всем женщинам – и только им! – без исключения, то на кухне мы могли и помочь – в трудную минуту и при большом наплыве – попадая под чуткое и внимательное руководство. Мы спокойно брались за достаточно простую, муторную работу, оставляя наиболее ответственное любимым жёнам и подругам, благосклонно принимавшим наше участие. Церковь же – последний пункт программы – оставалась на усмотрение каждого: если Серёгина жена являлась усердной прихожанкой, заставляя и нашего общего друга и товарища иногда заглядывать туда же и ставить свечку, то мы обходились самым минимумом: по совету родственников – на всякий случай – и я, и Алик крестили дочерей, что же касается наших жён: то изредка и они могли отправиться в какой-нибудь храм, не придавая, правда, этому особого значения. Здесь мы не являлись им помощниками, предпочитая занятия более мирские и приятные: страсть Алика к пиву логично дополнялась амурными похождениями, а также картами и костями, мои же интересы выглядели более возвышенно и обширно: кроме перечисленного – занимавшего в моём арсенале существенно меньшее место – я не забывал про литературу – прежде всего фантастическую – а также компьютерные игры. Старый разваливающийся ящик – даром полученный от кого-то из родственников жены – с огромным трудом загружался и тянул только совсем уж примитивные и плоские развлечения – как минимум десятилетней давности – не давая насладиться виденным по телевизору. Ольгу пока устраивала такая машина – помогавшая ей в переводах и других близких занятиях – и мы только намечали откладывать деньги на другую, уже современную конфигурацию.

Что касается профессии и карьеры – то я не был сторонником каких-то запретов и ограничений: если женщина – вроде Ольги – справлялась с обязательной программой, то я ничего не имел против её долгих отлучек и поездок далеко от дома. Только привходящие обстоятельства вносили тревогу и разлад: она ведь была женщиной и работала под руководством мужчины – шустрого подвижного боровка, не проявлявшего ко мне при редких встречах даже минимального уважения. Ей было непросто выдерживать животный напор: хитрые глазки – как я заметил – сразу становились маслянистыми при рассматривании женщин, и я был уверен, что такой тип воспользуется любыми проявлениями слабости и неуверенности.

Я советовал поискать новую работу: с дипломом иняза вполне можно было рассчитывать на более порядочного руководителя. К тому же явно не по максимуму оплачивался её не самый простой труд: знание двух языков давало ей примерно столько же, сколько моя работа на стройке, но помимо основного заработка я имел возможность и желание иногда ещё и заняться халтурой, дававшей дополнительное. Профессия плиточника оказалась выходом и спасением несколько лет назад: я покончил тогда с тягостными иллюзиями относительно больших и лёгких денег, и приходилось довольствоваться деньгами не такими большими и совсем нелёгкими. Однако я твёрдо стоял теперь на ногах: почва не могла больше расплыться и поглотить – как некоторых – что выглядело ценным приобретением, и я сносил тяжесть и не хотел больше перемен.

Что касается Алика, то не во всём он был солидарен со мной, что объяснялось довольно просто: он не заканчивал – как я – университета, и вообще не имел высшего образования, считая его напрасным излишеством. Мелкий городок – к югу от великой столицы – давно уже простился с ним, делегировав Алика сразу после армии, где – разумеется – он накручивал многие километры за баранкой, совершенствуясь в давно выбранном направлении. Как я понял, именно там он свёл нужные знакомства, позволившие очень быстро найти подходящее пристанище, надёжную крышу, способную защитить и в дождь и в холод, что с другой стороны предполагало добросовестное и профессиональное отношение к труду. Он легко выдержал все испытания, и вместе с профессионализмом в работе принёс в столицу несколько домостроевский комплекс взглядов и представлений: насколько мне было известно, он никогда не занимался приготовлением еды, и даже разогревать суп или картошку ему должна была именно жена, не говоря уж про стирку или уборку, являвшиеся её и только её святой обязанностью. Он зашибал деньги: притаскивая домой помимо зарплаты и премий зарабатываемое ещё и левыми делами, он считал свою миссию выполненной, отдаваясь в немногое оставшееся время прихотям и интересам, где главным направлением были женщины.

Весьма достойный экземпляр как раз сейчас и предстояло отыскать нам в скоплении повторяющихся дорожек и домов, и Алик уже с напряжением всматривался в номера на жестяных табличках, не везде, к сожалению, сохранившихся: несколько раз вместо таблички мы обнаруживали нарисованные на стене цифры – почти метровой высоты – и оставалось только надеяться, что они не перевраны и соответствуют реальности. Мы шли по следу: сколько ни петлял нужный нам номер, но мы несомненно приближались и сокращали дистанцию: трубили рога, летели во весь опор лошади, а Алик – в качестве гончей – рвался уже изо всех сил, чувствуя приближение добычи и скорую схватку, и неожиданно он остановился и сделал стойку.

Он сразу узнал дом по особенности одного из балконов, находившегося рядом с требуемой квартирой: он был весь зелёный снаружи, а за высокими прочными стёклами – как и раньше – цвела распустившаяся всеми цветами оранжерея. Тот балкон, который был нам нужен, не имел особых отличий: также застеклённый, изнутри он был задрапирован жёлтой шторкой, полностью скрывавшей интересовавшие нас внутренности; но нам некогда было рассусоливать, и мы ринулись в подъезд, на бегу стараясь привести себя в порядок.

Мы сразу немного запыхались: насыщенный событиями день начинал оказывать действие, так что после второго этажа мы уже притормозили. Я почувствовал неуверенность: ведь это была подруга Алика, и кто давал гарантию, что я получу всё желаемое и не останусь с носом? Я снова высказал ему свои сомнения; но Алик просто отмахнулся, весь в предчувствии и предвкушении. Адреналин уже выплёскивался и побивал все мыслимые рекорды, переполняя его сосуды почти ощутимыми комочками и сгущениями, и он уже вряд ли мог ответить что-то путное. Мы поднялись на третий этаж и встали; Алик кивнул на нужную дверь и полез в сумку за расчёской. Я сделал то же: быстро прилизавшись, мы вынули такие дорогие и почти бесценные сейчас подарки: купленное Аликом шампанское оказалось дорогим французским вином, конфеты же – российского происхождения – были явно вкуснее и качественнее любого импорта, в сочетании же с огромными букетами и нашими сияющими лицами они обязаны были сразить любую из женщин и привести её в желательное состояние.

Алик нажал кнопку. Сразу же открылось: на пороге стоял мужик в “адидасе”, раза в два толще и шире меня, не говоря уж про Алика, выглядевшего рядом как блоха на фоне жирной наглой жабы. Жаба зашевелилась и нависла, но Алик, похоже, потерял всякое чувство опасности, и когда он открыл рот, я понял, что сейчас нам будет очень плохо.

“Можно Аню?”–”Анечку?”–”Анечку, Анечку.”– По-настоящему страшное пролилось сверху – с высоты двух метров: я уже видел знакомый жлобский прищур, и традиционные хищные повадки, и за спиной амбала мелькнула встревоженная тень, не решаясь вылезти и перевести беседу в цивилизованное русло; и снова грохнуло и заскрежетало, уже совсем близко.–”А больше тебе, мужик, ничего не надо: например, в морду?”– Теперь только Алик осознал ошибку, неоспоримую угрозу, всё приближающуюся и готовую накрыть тяжёлым валом. Он шагнул назад: амбал замахнулся – уж он бы влепил так, что ещё долго Алику пришлось бы работать на аптеку – и тогда я решился: со всего маха я швырнул шикарный и теперь ненужный веник в наглую широкую морду, и потом пустил туда же коробку конфет, сразу развалившуюся пополам, рассыпая ценное содержимое, и успел дёрнуть друга и попутчика за руку: побросав под ноги вовсю матерившемуся преследователю цветы и потом шампанское – громко хлопнувшее и заглушившее чистейший отборнейший мат – Алик догонял меня, как и я стремясь уйти подальше от основной магистрали в ближайший лесок: в беге по пересечённой местности мы должны были не уступать ему, а безлюдность и тишина просто обязаны были защитить нас от встреч с другими амбалами и жлобами.

Мы сильно запыхались, стараясь уйти от погони, и уже в глубине лиственного леса – где нас вряд ли могли найти – мы остановились. Амбал – скорее всего – давно махнул на нас рукой: вряд ли он даже покинул стены дома, не говоря уж о необходимости пробежаться по заросшим тропинкам и дорожкам. Таким могучим слонам следовало передвигаться только пешим шагом, раздавая направо и налево угрозы и предостережения, подкреплённые общей массой, а также толщиной мускулов. Нам достаточно повезло сейчас: он очевидно превосходил нас силой, умение же драться являлось основой его профессиональной подготовки, так что даже вдвоём мы скорее всего проиграли бы сражение.

Нельзя сказать, что мы были слабаками: и Алик, и я – пусть в меньшей степени – вполне могли постоять за себя: но только при столкновениях с такими же дилетантами, с мастерами же мордобоя или специалистами по единоборствам нам, разумеется, лучше было не сталкиваться нос к носу. Последняя подобная стычка – при моём участии – принесла мне переломы двух рёбер, не считая многочисленных ссадин и кровоподтёков, так что я мог только поздравить себя с успешным прорывом. Но Алик при этом заслуживал хорошей взбучки: по его вине мы едва не вляпались в серьёзную историю с туманными последствиями – к тому же далеко от дома и совсем не там, где обязаны были находиться согласно официальной версии. Неужели он не мог позвонить бывшей подруге и выяснить удручающий факт – её очевидное замужество: тогда бы мы не питали изначально ложных надежд, постаравшись обнаружить другие источники и каналы, с гораздо большей вероятностью способные привести нас в нужную гавань.

Вряд ли мы смогли бы зацепиться на дне рождения у Владимира: я получил вполне внятный от ворот поворот, что же касается Алика: то его усилия были изначально обречены на провал. Совсем не так просто оказалось реализовать основной замысел, главную цель сегодняшней поездки в тихий мирный городок, становившийся – по мере знакомства – совсем не таким тихим и мирным. За недолгое время мы встретили как минимум двоих представителей не вполне официальных, но достаточно могущественных структур, причём если первый оказался – совершенно неожиданно – моим родственником, то общение со вторым едва не кончилось трагически. Мы избежали опасности, и следовало подумать: а стоит ли дальше рисковать и подвергать себя реальным и кажущимся угрозам.

Пока ещё было не слишком поздно: рыбалка – по легенде – должна была занять у нас весь день, и только поздно вечером ждали Алика сегодня с богатым и щедрым уловом. В этом отношении мне везло ещё больше: квартира, оставленная утром, несколько дней должна была оставаться пустой и незаполненной, так что мои перспективы выглядели ещё радужнее: можно было – в случае чего – остаться здесь и на ночь, и даже на весь следующий день – воскресенье – и только необходимость идти в понедельник на работу ставила естественный ограничительный барьер. Но мои желания не заходили так далеко: если что-то нам и светило теперь в этом городке, то этого следовало добиваться всеми силами и средствами, пока ещё – слава богу – не использованными нами до конца и отягощавшими тайные места и углубления нашей одежды.

Я прикинул оставшиеся резервы: доллары – сто и пятьдесят – пока не участвовали в наших манипуляциях, и только рублёвые запасы были использованы достаточно активно. Стоило провести ревизию; я открыл сумку и достал кошелёк: пять или шесть сотен ещё оставались не истраченными по назначению, а две тысячи жгли правую и левую ляжки, скрываясь в маленьких скрытых карманчиках в джинсах. Я предложил Алику сделать то же самое: он уже отдышался и пришёл в себя, и вполне способен был теперь тоже подумать о продолжении наших странствий. В конце концов: неудача постигла его у одной из многочисленных – уже бывших – подруг, и могли обнаружиться и другие варианты, не отягчённые лишними неприятностями и неудобствами.

Алик закончил подсчёты: при тщательном изучении у него оказалось даже больше денег, чем у меня: не случайно на стройке он считался богатеньким Буратиной, всегда способным выручить и дать взаймы. С такими запасами мы могли ещё на многое рассчитывать, и надо было только определиться с направлением развития и вектором приложения сил: не хотелось бы натолкнуться ещё на очевидные угрозы и препятствия – аналогичные уже встреченным нами на долгом тернистом пути.

К сожалению, в ближайших окрестностях у Алика больше не оказалось старинных знакомых и подруг: мы не могли нагрянуть неожиданно в какое-нибудь место, где нас уже заранее ждали бы – всегда радуясь и не питая одновременно напрасных иллюзий и надежд. Мы не могли дать большего, да и не собирались этого делать: абсолютно никакого желания менять существующее положение мы не испытывали, воспринимая сегодняшнее отклонение как неизбежную остановку на долгом пути – когда хочется просто отдохнуть от обыденного и скинуть давящий плечи груз: давно уже я не делал подобных привалов, обязательных и способных дать новый импульс, интерес к жизни, понемногу растворявшийся в окружающем пространстве; чтобы не засохнуть, требовались новые ощущения и знакомства, и как раз сейчас – после первых неудач – имело смысл поискать новые варианты и продолжения.

Я поделился с Аликом своими мыслями: он выразил полное согласие и одобрение. “Вот только где искать-то?” На эту тему стоило серьёзно подумать: мы нечасто бывали здесь, и очень плохо представляли местонахождение самых привлекательных в нужном отношении точек. Однако прикинув, мы решили двинуться к станции: там было что-то вроде местного культурного центра с магазинами, кафе и прочими заведениями, и скорее всего именно там можно было надеяться на приятное неожиданное знакомство.

Мы проверили стороны света: наша задача теперь сводилась к тому, чтобы обойти стороной скопление домов – где нас ждал столь недружественный приём – и при этом попасть на главную магистраль, ведущую к станции. Высокие берёзы скрывали последние следы цивилизации, и нам пришлось немного поплутать, выбирая подходящую тропинку. Наконец мы наткнулись на нечто приемлемое: слева – сквозь яркую листву – виднелись кусочки домов и долетал ровный знакомый нам шум, а вдоль трассы – насколько мы заметили, рассматривая дорогу вдаль – были разбросаны бутылки, банки, бумажные обрывки и прочие следы присутствия земной цивилизации.

Теперь мы были на верном пути: надо было только не налететь на какого-нибудь представителя очень распространённой тут – судя по всему – профессии: не исключено было, что все они могли поддерживать между собой связь, и в таком случае мы не были в полной безопасности. Вряд ли, конечно, у них существовала чётко отлаженная система, позволявшая в случае необходимости объединяться и вместе нападать на общего врага: в конце концов они ведь делились на банды и группировки – находившиеся во взаимной вражде – и только чрезвычайные обстоятельства могли бы заставить их пойти на сближение.

Мы не считали себя таким уж сильным раздражителем: двое парней, решивших временно сойти с привычной орбиты и спуститься немного ниже – что здесь могло быть интересного для людей, ворочавших миллионами и влиявших на судьбы этого мира? Мы не покушались на их приоритеты, поскольку и сами – пускай чуть-чуть – были вовлечены в не всегда светлые дела с сомнительной подоплёкой и не всегда ясными последствиями. Таковы уж были общие правила, и только следовавшие им могли надеяться на больше чем просто выживание. И никогда мы не смогли бы отправиться сюда, если бы слишком щепетильно относились к самому главному и существенному для нас – зарабатыванию всегда недостающих и очень дорогих разноцветных бумажек.

Тропинка вела всё дальше, явно не удаляясь от главной магистрали, но и не приближаясь к ней: она шла параллельно, почти не изгибаясь и давая возможность заранее предвидеть опасность и затеряться в кустах или в тени деревьев – берёз и осин. Здесь было много орешника, проросшего группами и густыми скоплениями, и наверняка подвергавшегося осенью набегам со стороны аборигенов. Сейчас он цвёл, привлекая пчёл и насекомых, бороздивших пространство вокруг нас: здесь попадались и бабочки, и мотыльки, вот только нам нужны были летучие создания иного рода, вряд ли залетавшие в густые зелёные дебри. Эти существа во многом были подобны лесным прообразам: они также любили пить нектар, и обволакивать себя дурманящей хрупкой пыльцой, и нежиться в лучах тёплого дневного светила, танцуя на восходящих воздушных потоках, и потом опускаясь почти до самой грешной земли, но всё же не падая окончательно: тонкими лапками и усиками они держались – до конца – за листья и ветки, выкарабкиваясь и выползая пока это было только возможно, потому что окончательное падение означало смерть: с последующей утилизацией жуками-падальщиками и муравьями.

Трагична была их окончательная судьба: неоднократно слышали мы от Алика и от других наших общих знакомых истории о печальных концах, разбитых судьбах и уничтоженных надеждах, возносившихся первоначально столь высоко и потом – в один момент – дававших резкий крен с фатальным исходом под занавес. Очень редко кому из них удавалось достичь конечной цели, не спалив крылышек и не поломав лапок – под действием многочисленных суровых факторов и обстоятельств, определявших всю их судьбу от начала до конца. Начало – где-нибудь в отдалённой глуши и копоти маленьких городков или областных центров – выталкивало их на широкий простор, приучая к свободному полёту – вначале всё выше и выше – пока благословенный поток не заносил небесные создания в один из мировых центров, где – обосновавшись и пристроившись – можно было уже полностью распустить крылышки: так и трепетавшие от сознания достигнутого положения и потенциальных возможностей. Однако по ходу времени оказывалось – почти всегда – что возможности так и не становятся реальностью: слишком уж много приходилось отдавать за само право на подобные занятия, остававшегося же явно не хватало на все те желания, которые побудили и заставили вынырнуть из неизвестности. И что же происходило дальше? Дальше начинался путь вниз: крылышки сморщивались, парение уже не было таким лёгким и скользящим, со многими желаниями приходила пора расставаться, да они и сами становились всё более простыми и приземлёнными: как бы просто уцелеть и выбраться из этой мясорубки и не превратиться – при неудачном стечении – в кусок сочного аппетитного фарша на выходе.

Пытавшимся рисковать – чтобы добиться-таки высокой цели – далеко не всегда везло в этой жизни: именно они достаточно часто заполняли разделы криминальной хроники, где описывались страшные подробности об обезображенных трупах, выловленных в пруду, найденных в каких-нибудь руинах или случайно выкопанных отощавшими брошенными собаками: шансов попасть в подобный переплёт у них было намного больше, чем у случайных, ни в чём не замешанных посторонних людей. Лишь единицы выкарабкивались и достигали чего-то, превращаясь со временем во вполне преуспевающих и независимых бизнес-вумен, спрятавших концы и принявших новый облик, при помощи которого теперь уже можно было дразнить окружающих и издеваться над прошлой жизнью: смоловшей и превратившей в труху бесчисленные стаи разноцветных ночных бабочек и мотыльков.

Та красотка с собачкой: очень было даже возможно, что и она тоже – по всей видимости, в прошлой жизни – была причастна к этой индустрии. Алик – торопливо и с придыханием – уже вовсю разливался, отойдя после пережитого волнения: теперь он старался принизить несостоявшееся, вспоминая недостатки уже бывшей подруги и любовницы: по его словам, она была суховата и не так уж много радости на самом деле проявляла в предыдущие визиты Алика в эту тихую спокойную заводь, населившуюся теперь уже не такими мирными обитателями. Я полностью был солидарен с ним: судьба сестры заметно волновала меня, и предстоящее возможное повышение её мужа – до статуса бригадира – могло принести кроме денег ещё и тревогу: связанную с безопасностью и даже жизнью.

Никогда не предполагал я, что дело может зайти так далеко: человек всего лишь со средним специальным образованием не мог бы, конечно, претендовать на самые интеллектуальные виды деятельности – вроде бухгалтера или банковского служащего – но видеть его в таком качестве было слишком обидно. Мне припомнилась статистика: человек, пополнявший стройные ряды, завершал свой земной путь в среднем спустя семь лет, так что положению сестры вряд ли можно было позавидовать: повышение статуса безусловно уменьшало этот срок, подрывая основы спокойствия и уверенности и делая её потенциальной вдовой.

Я поделился с Аликом горькими мыслями: я хотел сочувствия и поддержки, но совсем не в том настроении находился он теперь: высказав вкратце то, что он думает о братве – особенно любящей костюмы от “адидас” – он снова обратился к животрепещущей теме. Интересующие нас создания могли – скорее всего – собираться в районе центральной площади, где – по воспоминаниям Алика – раньше находились две забегаловки. В одно из заведений он даже как-то раз наведывался: решив пропустить пару бокалов то ли перед очередной встречей, то ли сразу после: он не помнил деталей и подробностей, и только благодаря хорошей зрительной памяти надеялся сейчас быстро найти это место. Мы подходили к концу тропы: дома теперь виднелись не только слева, но и прямо по курсу: мы вышли наконец в более заселённые места, где был асфальт и попадались люди, отдыхавшие в тёплый субботний день. Несколько женщин окружали песочницу с возившимися там детьми, навстречу нам попалась влюблённая парочка – сразу свернув куда-то вглубь леса; только подвыпивший мужичок на скамейке нарушал идиллию внятным бормотанием и редкими всплесками активности: в ответ на что женщины боязливо вздрагивали и оглядывались, и одна из них – постарше – что-то говорила успевшему уже нагрузиться соседу по дому или даже родственнику. Мы прошли мимо: ни к чему нам были сейчас неоправданные столкновения или выяснения отношений в достаточно враждебном окружении. Здесь ещё продолжался чисто жилой массив с четырёх– и пятиэтажными хрущёбами, и мы взяли курс наискосок – к главной трассе – которой следовало придерживаться для скорейшего достижения намеченной цели.

До станции железной дороги оставалось не слишком далеко, и мы не стали садиться в автобус, подкативший к оказавшейся на нашем пути остановке: мы ведь не знали маршрута и конечного пункта назначения, и не стоило рисковать напрасно. Вдоль главной трассы было сейчас оживлённее и наряднее: машины всех видов и расцветок так и шуршали во всех направлениях, обдавая нас порывами ветра, ставшего по-летнему тёплым и влажным: дождь так и не собрался с силами, и лёгкая взвесь плавала над землёй и обволакивала всё вокруг тонким туманом, заметным только в глубокой тени.

Здесь снова – как и рядом со станцией – обнаружились следы неутихающей борьбы за руководящее кресло: все дома – идущие вдоль трассы – оказались облепленными фотографиями и лозунгами, в большинстве чёрно-белыми, сменявшимися местами на более дорогую и изощрённую продукцию. Пухлые физиономии – искажённые халтурной работой расклейщиков – странно улыбались или весело подмигивали, а в одном месте – на уровне третьего этажа – голова одного кандидата явно вырастала из тела другого, причём авторы неприличности явно не продумали до конца свою провокацию, потому что изображения создавались в отличающихся форматах. Трёхметровый уродец-гидроцефал стоял в вольной позе с засунутыми в карманы брюк руками, за его спиной теснились мелкие фигурки людей – спресованных наподобие шпрот в открытой консервной банке – и всё это скопление располагалось на фоне современных многоэтажных домов-громадин, уходивших куда-то в облака. Лозунг гласил – “Я пришёл дать вам небо” – не расшифровывая дальнейшего, однако панельные конструкции фона явно намекали на обещание кандидата заняться многоэтажным строительством. Маленькие люди за спиной – то ли соратники по борьбе, то ли страждущие – что совершенно немыслимо было разобрать в данной композиции – явно не были против: не исключалось, что они являлись даже первыми счастливцами, опробовавшими новое современное жильё, и теперь готовы голосовать за отличившегося кандидата: всеми руками и ногами одновременно.

Сложность заключалась только в том, что нигде не было видно фамилии: часть плаката с местом для неё – под ногами претендента – явно была отодрана, так что при желании к телу в чёрном солидном костюме можно было приставить любое вместилище умных и правильных мыслей. Композицию дополняло матерное слово, нарисованное синей краской посередине широкого лба: заставляя задуматься уже о моральных качествах претендента. В целом же результат многократной доработки можно было оценить как боевую ничью, не дававшую преимущества и заставлявшую прикладывать силы по другим направлениям, обещавшим больше выгоды.

Уродец произвёл на нас впечатление, и мы стали присматриваться ко всем композициям, попадавшимся по пути: скалящиеся изображения другого претендента – среднего книжного формата – пугали аборигенов чуть ли не с каждого фонарного столба, красуясь на стенах домов иногда даже целыми блоками и рядами: могучее здоровье – выраженное при посредстве пухлых щёк, полных комплектов зубов, а также уверенного цепкого взгляда – обещало стабильность и крепкий порядок, который уж точно наведёт кандидат в случае избрания. Примерно в таком духе были составлены призывы и обещания, лепившиеся по бокам устойчивого надёжного профиля. Единственным недостатком был цвет: сторонники кандидата рассчитывали, видимо, победить всех количеством афишек, созданных в чёрно-белой цветовой гамме, и изображения выглядели мрачновато и тяжеловесно, вызывая из памяти образ мясника из продовольственного отдела магазина.

Значительно интереснее были листовки уже кандидата от партии: что всячески выделялось и подчёркивалось, побуждая рядовых членов без всяких сомнений сплотиться вокруг и отдавать именно ему свои голоса, склоняя к этому также всех, кого только можно. Красные тона с вкраплениями синего создавали приятное для солидного господина обрамление, а аккуратная стрижка вместе с очками придавали холёному лицу интеллигентность и цивилизованность, и тем самым успокаивая противников партии, могущих по сложившейся привычке заподозрить её в кровожадности. Лицо явно говорило – “ну что вы, это же было давно, и безусловно неправда” – выдвигая новый облик с несколько видоизменённой начинкой: кандидат не обещал всё окружающее отобрать и честно поделить – удовлетворив многочисленные надежды и чаяния – нет, он обещал позаботиться о всеобщем благе и процветании, дав каждому самое необходимое, без чего тот просто не сможет продолжить свой земной путь. Запросы сторонников при этом, разумеется, находились на первом месте, выделяясь красным цветом, что вызывало большие сомнения: а хватит ли на всех имеющихся ресурсов и не придётся ли потом закрывать лавочку и пускать её с молотка за долги: вызванные столь легкомысленным поведением.

Однако вряд ли на самом деле он стал бы заниматься подобной глупостью: повыступав и покривлявшись – что требовали просто законы жанра – даже он вынужден был бы считаться с уже сложившимися реалиями, так что едва ли жители городка сильно выиграли или проиграли бы при любом из возможных исходов. Любой из оставшихся претендентов – а кроме лидирующей троицы мы обнаружили ещё четыре фамилии – также наверняка не внёс бы ничего существенного в имеющийся порядок: молодая женщина – явно торговка – по причине видимого отсутствия интеллекта не смогла бы наломать слишком много дров; военный – в полковничьих погонах – вполне мог оказаться каптенармусом, обеспечивавшим тыловое хозяйство, от чего было рукой подать до столь привлекательной штатской должности. Ещё двое обнаруженных нами соискателей вряд ли имели малейшие шансы: блондинистый инженеришка и господин невнятного возраста, профессии и национальности скорбно взирали с чёрно-белых оттисков, уже заранее соглашаясь на роль фона и антуража.

Мы втянулись в занятный процесс: повсюду были видны следы неутихающей борьбы за столь привилегированное место под солнцем: неприличные надписи так и мелькали вокруг, затрагивая весь спектр смыслов и оттенков, и дополняясь и конкретизируясь графическими изображениями: в одних случаях предпочтение давалось свиному рылу, маленьким копытцам и аккуратному хвостику, изображаемому с круглыми завитками; несколько реже встречались рожки, длинная козлиная борода и отросток, начинавшийся со спины и торчавший куда-то вверх и в сторону. Самому упитанному из кандидатов любители живописи придавали облик медведя: мохнатые уши занимали почти всё пространство в верхней части, дополняясь толстым брюхом и лапами, способными подмять под себя весь этот городок со всеми его домами, организациями и жителями.

Сравнительно мало места занимали здесь совершенно неприличные и скабрезные подробности и дополнения: кое-где – на редких фигурах в полный рост – неумелыми художниками подвешивались-таки целые гроздья и колбаски, символизируя половую принадлежность кандидата, но только в одном месте мы обнаружили явное несоответствие размеров: при наличии такого груза бедняга просто не смог бы устоять на ногах; если причиндалы не отвалились бы от собственной тяжести, облегчив ему всю последующую жизнь.

Даже единственная женщина не избежала здесь пристального внимания: ей придавалась внешность то ли лисички, то ли белки, что выглядело совсем не так обидно. Лишь однажды на неё ополчились по-настоящему: выступающие длинные клыки намекали на вампирское происхождение, удачно дополнявшееся массивными кольцами в носу и ушах, седыми грязными космами под цветастым платком и ступой с помелом: профессиональными принадлежностями настоящей бабы-яги.

Здесь явно не скучали и с интересом проводили время – особенно в вечерние и ночные часы: сторонники разных кандидатов вряд ли рискнули бы заниматься настенной живописью среди белого дня; однако у нас не было выбора: решив также внести скромный вклад в общее дело, мы подождали, пока в пределах видимости не станет безлюдно, после чего приделали одному из претендентов шутовской колпак с бубенчиками и пышные развесистые усы, употребив валявшиеся на асфальте обломки кирпича. Подвернувшиеся инструменты, конечно, не шли в сравнение с цветными мелками и краской – использованными в большинстве случаев до нас – но для поднятия настроения годилось и это: весело заржав, мы двинулись дальше вдоль основной местной магистрали, но – оторвавшись от предыдущего и переведя взгляд на стену следующего жилого дома – мы застыли на месте, сразу же вернувшись мысленно к тому, что было главной целью сегодняшней поездки.

Блестящая юная красавица – метров в пять высотой – возвышалась над всей пошлостью повседневной жизни, уперев руки в бока и игриво отставив ножку в достаточно понятной – особенно Алику – позе, зазывно улыбаясь и притягивая к себе внимательные мужские взгляды. Призыв гласил – “Всего за полцены!” – побуждая всех состоятельных представителей мужского пола срочно бежать за деньгами и становиться в очередь: именно так мы восприняли огромный плакат, отвечавший насущным запросам и желаниям сегодняшнего дня, так что даже удивительно показалось нам: как могло подобное очутиться на стене жилого дома, где обитают в том числе и семейные пары, имеющие детей. Алик прямо на глазах приходил в возбуждение: он уже буквально спрашивал – ну где это, где? – обшаривая всю гигантскую площадь в поисках телефончика или иным образом определённой дислокации. Я присоединился: что-то здесь было всё-таки не так, не могла реклама интимных услуг висеть столь нагло и открыто на виду у всего города, но только дойдя до самого низа – под красивыми ножками в длинных коричневых сапогах – я понял горькое заблуждение и ошибку: старинными вензелями там было выписано название местного супермаркета с подробнейшим указанием адреса и проезда, а также телефонов, по которым можно было дозвониться в случае большой нужды.

Я ткнул пальцем; Алик грубо выругался: сегодняшние неудачи стали надоедать ему, привыкшему преимущественно к победам и достижениям, и ничего не оставалось, как двинуться в определённом уже направлении с горячей невыветрившейся пока надеждой наверстать упущенное.

Поздновато уже было для заведения новых знакомств, и мы делали ставку только на одно; однако первое кафе – оказавшееся на долгом тернистом пути – было закрыто на ремонт. Мы расспросили прохожих: нам объяснили, как пройти ещё к одному – первому и единственному здесь заведению – способному помочь в нашем непростом деле. Путь оказался коротким: следовало пройти ещё один квартал и свернуть направо: уже издали мы увидели скопление автомобилей у невысокого приземистого строения, сразу выдававшего его принадлежность и особый статус среди других домов ближних окрестностей.

Здесь стояла не стандартная бетонная или кирпичная коробка без довесков и украшательств – нет! – обширный пустырь позади главной линии застройки занимало нечто, напоминавшее азиатскую пагоду или иную конструкцию, явно смоделированную по азиатским образцам, уводившим в глубь столетий. Уступчатая крыша невысокими разнокалиберными ступеньками поднималась к вершине, переливаясь узорчатой резьбой ярких цветов и оттенков. Широкое плато наверху – насыщенного синего цвета – контрастировало с названием, составленным из жёлтых контуров достаточно затейливого вида. Буквы ровно горели, освещая и без того залитую солнцем улицу, являясь вторым дневным светилом. Размерами и формой выделялись три буквы “а” – на первой, третьей и пятой позициях – а само слово растянулось на всю длину плато, привлекая подобно солнцу всех, кого только можно.

“Афанасий” – гласило имя, вызывая в памяти поход и долгие странствия, после которых любой путник должен обязательно достичь надёжной гавани и бросить якорь: его уже ждут там и всегда готовы накормить и обогреть, предоставив всё самое ценное. Четырёхколёсные посудины – обступавшие здание со всех сторон света – говорили о процветании дела, чему дополнительно способствовало отсутствие конкурентов в ближайших окрестностях: на некоторое время вперёд. Средства передвижения были собраны со всего мира и очень сильно отличались друг от друга по датам производства: здесь не хватало лишь явного антиквариата, и новейшие модели “бмв” мирно уживались с развалюхами тридцатилетней давности, многократно ремонтированными и покрашенными.

Рослый парень у входных дверей – специалист по единоборствам, а также по выносу тел в случае большой нужды – ощупал нас взглядом, но так ничего и не сказал, пропуская внутрь. Колокольчики у входа легонько звякнули, приветствуя наше появление, и мы получили возможность оглядеться по сторонам в поисках временного пристанища на ближайшую пару часов.

Заведение было переполнено разнообразнейшей публикой, гомонившей и перебивавшей ровным шумом взвизги оркестрика, приладившегося в дальнем от входа конце зала. Натужные пассажи саксофона никак не могли повлиять на общее праздничное состояние людей, пришедших сменить обстановку и оттянуться: долгая неделя, наполненная тяжкими трудами и лишениями, переходила здесь наконец в противоположность, чтобы раствориться и выпасть кисло-горьким осадком на дне кружек и стаканов, которые завтра вечером следовало опять отставить в сторону: до новых выходных. По крайней мере мы не могли себе позволить излишнее увлечение подобным в рабочие дни, когда требовалась максимальная внимательность и собранность, и заметное отклонение могло бы привести к тягчайшим последствиям.

Не знаю, как обстояли дела с этим у завсегдатаев: может, кто-то из них и мог каждый раз наклюкиваться до поросячьего визга, после чего местные работники складировали их в средства наземного транспорта, отправляя по заранее определённым адресам. Однако мы были лишены такой возможности, и совершенно с другой целью оказались мы здесь в тёплый субботний день, который вскоре должен был перейти в вечер.

Высматривая подходящую диспозицию, мы прошлись мысленно по пёстрой ячеистой структуре зала. Столики на четверых занимали большую часть пространства, утыканного расписанными колоннами, так что посетителям и официантам непросто было лавировать среди грузных скоплений, изрыгавших брызги смеха и пива, смешанного с водкой и шампанским. Небольшие куски свободного пространства оставались лишь у входа, длинной стойки с левой стороны и перед оркестриком, пускавшим пузыри уже из последних сил: пятачок безусловно предназначался для танцев, однако в данный момент никого уже не соблазняли тускнеющие звуки, исходившие из дальнего от нас угла. Только там мы обнаружили прорехи во вполне завершённой композиции: я двинулся первым сквозь бурливое шумное лежбище, а Алик пристроился в кильватере, заодно высматривая по сторонам так интересовавшие нас в данный момент объекты.

Единственный столик, подходивший для наших целей, находился почти рядом с оркестром: пожилой бородатый мужчина занимал один из стульев, не претендуя на оставшееся пространство. Он как раз дожёвывал огромный пахучий бутерброд с топорщившимися усиками зелени, помидорами и колбасой посередине, и – судя по количеству скопившейся опустевшей посуды – должен был заканчивать трапезу. Во всяком случае он не стал возражать против нашего соседства: мы с Аликом уселись друг против друга, и в ожидании официанта приступили к осмотру прилегающей местности, а также меню, обнаруженного на заляпанной скатерти среди салфеток и посуды.

Список еды составляли три страницы, покрытых мелкими убористыми крючочками, явно распечатанными на принтере. Я углубился в изучение, предоставив Алику возможность заняться напитками, не слишком налегая на градусы: впору для нас сейчас было бы что-нибудь лёгенькое и целебное, способное взбодрить и поставить на ноги. Размышлял он недолго: бутылка красного вина и две банки пива вполне годились для наших целей, не выходя за рамки разумного и в финансовом отношении: некоторые пункты списка – особенно в верхней части – очевидно были рассчитаны лишь на очень обеспеченную публику, чьи лимузины были припаркованы сейчас снаружи.

Моя же задача выглядела намного сложнее: из сотни с лишним составляющих скомпоновать нечто съедобное и достаточно приятное на вид, запах и вкус, после чего не нужна будет медицинская помощь и поддержка. Сложность усиливалась тем, что далеко не все названия состояли из родных и привычных нам слов, бездумно и по-тупому трансформировавшись из романских и германских языков в кириллицу: моего образования хватало, чтобы понять это, но состав и происхождение блюд почти во всех этих случаях тонули во мраке. В разделе горячих закусок знакомыми пунктами являлись морские деликатесы – креветки, омары и осьминоги – разбавленные чем-то французским и вроде бы даже китайским. Среди холодных закусок был соблюдён паритет: разнообразные салаты заполняли почти целую страницу смесью из всевозможных продуктов, не всегда – на мой взгляд – совместимых друг с другом. В компании горячих блюд мелькнуло лишь несколько иноземных сочетаний, обложенных со всех сторон мясными и рыбными деликатесами. Раздел супов я проигнорировал. Самые куцые списки – гарниров и десертов – оказались самыми приятными: сознание больше не спотыкалось на непонятных комбинациях букв и ингредиентов, и только на финишной прямой слегка запнулось, но с честью выдержало испытание.

Для начала я отметил два салата оливье, потом для себя выбрал заливное: с куда большим почтением я относился к рыбе, чем к мясу. Нечто из кальмаров – на мой взгляд – должно было сочетаться с жареным картофелем, а фрукты могли сыграть и дополнительную роль: в качестве приманки. Из представленного списка Алику понравились лишь оливье и фрукты: только после консультаций и препирательств мы подобрали ему недостающее – бифштекс с рисом и овощным салатом – и стали дожидаться официанта, занимавшегося соседним столиком.

Сотрудник рассчитывался и принимал деньги у компании, оккупировавшей смежную территорию, а наш сосед – по всем признакам – также готовился покинуть заведение: он уже нагрузился как следует, и дальнейшие планы явно связывал с другими местами и дислокациями. Он сделал приглашающий жест официанту: подведение итогов требовало присутствия всех заинтересованных сторон, тем более что стопка грязной посуды выглядела серьёзно и внушительно, вызывая уважение к внутреннему метражу его желудка.