Помоги проекту - поделись книгой:
«В то же время, с помощью Божьей был положен конец тулузской войне, являвшейся средоточием забот прославленного короля Генриха и его сына Ричарда; тянувшаяся сорок лет, она унесла жизни многих людей. Ведь граф Сен-Жильский заключил договор с королем Англии и, устроив пышное празднество, взял в жены его сестру, которая ранее была супругой сицилийского короля, но после его преждевременной кончины вернулась к своему брату; так был положен конец старой вражде. Король Англии, которому до того приходилось разрываться, чтобы вести войну на трех направлениях <…>, в бретонских и тулузских землях, отныне мог целиком и полностью посвятить себя третьему делу, войне, столкнувшей его с королем Франции. С этого времени он показал себя врагам еще более сильным и страшным, чем ранее; и отныне каждый из противников сражался во всю силу»[506].
Теперь, когда у него развязаны руки, Ричард возобновил наступление в Нормандии и Бовези. 19 мая 1196 г., во время столкновения под замком Мильи, принадлежавшего епископу Бовезийскому Филиппу де Дре, наемники Меркадье — бывшего правой рукой Ричарда, — захватили в плен этого кузена французского короля и заклятого врага Львиного Сердца. Именно он, епископ Бовезийский, когда-то распускал слухи, очернившие короля в глазах императора; он же впоследствии по поручению Филиппа Августа пытался отсрочить, насколько это возможно, освобождение короля. Ричард, обрадованный поимкой врага, тотчас же велел бросить его в тюрьму Руана и отказался от любых предложений о выкупе[507]. Вмешаться в это дело пытался даже папа Римский, но безуспешно — в ответ Ричард послал ему кольчугу пленника со словами: «Не это ли риза вашего сына?» Поняв все с полуслова, Целестин III сдался: епископа, взятого в плен на поле боя в доспехах, следовало считать служителем бога Марса, но не Христа[508].
25 декабря 1196 г. Ричард держал свой двор в Бюре. О присутствии Алиеноры при этом дворе, как и при дворе, собранном на Рождество 1197 г. в Руане, источники не упоминают. Впрочем, вероятно, королева все же находилась в то время рядом с Ричардом. Действительно, спустя некоторое время она вмешалась в события, выступив в пользу все того же епископа Бовезийского, по-прежнему пребывающего в руанском заключении. Действовала ли она по собственной инициативе? С какой целью? Никто этого не знает. Во всяком случае, дело приняло дурной оборот, поскольку Филипп де Дре воспользовался ситуацией, чтобы попытаться спастись бегством, а королеву обвинили в пособничестве побегу. Так или иначе, этот эпизод свидетельствует о полномочиях, принадлежавших королеве в то время, о ее умении убеждать и независимости, которую она пыталась сохранять по отношении к Ричарду:
«В тот же год королева Алиенора, мать Ричарда, короля Англии, прибыв в Руан, отправилась к Гуго де Невилю и других стражникам, удерживавшим в руанской башне епископа Бовезийского Филиппа; она попросила их ради любви к ней позволить епископу явиться в ее дом, дабы поговорить с ней. И хотя сие показалось им опасным предприятием для них самих, не осмелились они противиться просьбе королевы и дозволили епископу переступить порог башни, оставив, однако, его связанным и приставив к нему надежный эскорт. В пути пришлось им проезжать мимо одной церкви. Дверь в нее была заперта, но, несмотря на это, епископ кинулся к ней, вцепился в [дверное] кольцо <…> и закричал что есть сил: „Я молю Бога и Церковь о мире!” Услышав сие, стражники пришли в замешательство. Они схватили пленника, оттащили его от церковной паперти, вернули в башню, в коей он пребывал, и стали охранять его с большим усердием, чем раньше. Они винили в случившемся королеву, говоря, что все это произошло по ее совету. Узнав об этом, король Англии велел отправить епископа в Шинон, чтобы там его стерегли с еще большим вниманием»[509].
Это одно из последних вмешательств Алиеноры в дела Ричарда во время его правления, из-за чего, возможно, он ограничил ее возможность проявлять личную инициативу. После этого неприятного случая, который должен был вызвать неудовольствие ее сына, королева, вероятно, вернулась в Фонтевро.
Эти годы были также богаты разными событиями — счастливыми или нет, — которые так или иначе имели отношение к королеве. Она узнала о кончине Леопольда Австрийского, виновного в позорном пленении ее сына. Смерть эта, наступившая из-за ранения в ногу на турнире, показалась всем хронистам справедливым Божьим возмездием. Пораженный гангреной, лишившей его ноги, он умер 26 декабря 1194 г., «в наказание за то, что предал короля Ричарда», а его тело долгое время оставалось непогребенным, поскольку его наследники отказались освободить английских посланцев, которых Леопольд удерживал в заложниках[510]. Другая весть касалась семейства Алиеноры: ее дочь Жанна, в 1196 г. ставшая супругой Раймунда Тулузского, через год родила первенца Раймунда[511]. Таким образом, Алиенора могла надеяться, что тулузские владения, на которые она столь часто претендовала в прошлом, отойдут ее потомству. Но брак Жанны нельзя было назвать счастливым: граф Тулузский обходился со своей новой супругой так же грубо, как и с предшествующими. Впрочем, две из них в то время были живы: первую поместили в обитель катаров, со второй граф развелся[512]. 29 марта 1198 г. (с Алиенорой или без нее?) Ричард отмечал Пасху в Мансе вместе с Раймундом и Жанной, но между супругами уже не было согласия, и на следующий год Жанна укрылась от мужа подле своей матери.
11 марта 1198 г. Алиенора потеряла старшую дочь, графиню Марию Шампанскую, адепта куртуазной культуры, покровительницу поэтов и писателей, удалившуюся в приорат неподалеку от Mo после кончины своего сына Генриха, который годом ранее умер в Святой Земле[513]. Незадолго до этого королева лишилась своей второй дочери, Алисы Блуаской. В тот же год ушла из жизни Маргарита, бывшая жена ее сына Генриха, ставшая после своего вдовства королевой Венгрии. У Алиеноры остались лишь два сына, которые, как она надеялась, окончательно помирились.
Ричард в этот момент находился на пике славы. Самые непримиримые из его врагов один за другим ушли из жизни, и король Англии наслаждался плодами небесного провидения. Алиенора, вероятно, тоже: 28 сентября 1197 г. умер император Генрих VI, наконец-то отлученный от церкви Целестином III за пленение короля-крестоносца[514]. В тот же год Ричард с удовольствием узнал, что ему предлагают выдвинуть свою кандидатуру на императорских выборах — в противовес Филиппу Швабскому, которого поддерживал король Франции. Ричард мудро отклонил это предложение, понимая, что иначе его вовлекут в запутанный конфликт, однако поддержал кандидатуру своего племянника, Оттона Брауншвейгского, сына его сестры Матильды и герцога Саксонского Генриха Льва, умершего двумя годами ранее. Оттон был избран в июле 1198 г.[515] В этот же год умер папа Целестин III, которого Алиенора упрекала за трусливое промедление в деле Ричарда. Его преемником стал энергичный Иннокентий III, который в скором времени начал ожесточенный спор с Филиппом Августом, решившим аннулировать свой брак с Ингебургой Датской, заключенный в 1193 г. Несмотря на свою красоту, эта восемнадцатилетняя девушка с первой же брачной ночи вызвала у короля непреодолимое, необъяснимое физическое отвращение; Филипп немедленно решил развестись с ней, а затем сослать ее монастырь[516]. Именно так начался серьезный конфликт между французским королем и непримиримым Иннокентием III.
У Алиеноры был и другой повод для радости: военные и дипломатические успехи Ричарда в 1197 и 1198 гг. Многие сеньоры, сторонники Филиппа, примкнули к английскому королю: среди них — графы де Сен-Поль и Гин, Перш и Блуа, Фландрский и Эно, и даже Артур, граф Бретонский, племянник Ричарда и внук Алиеноры[517]. Уж не наступило ли время семейной солидарности? Но зато Эмар Лиможский и Адемар Ангулемский, наказанные Ричардом несколькими месяцами ранее, перешли на сторону Филиппа Августа, что будет иметь, как мы увидим, роковые последствия. В сентябре 1198 г., неподалеку от Вернона, король Англии обратил в бегство войска французского короля. Во время бесславного бегства Филипп упал в реку и чуть было не угодил в плен. Ричард сам поведал о своих подвигах и успехах в письме епископу Даремскому[518].
В ноябре между двумя Филиппами и Ричардом было заключено перемирие сроком на два месяца. Папский легат Петр Капуанский попытался воспользоваться ситуацией, чтобы добиться от королей мирного соглашения, необходимого для того, чтобы начать новый крестовый поход, к которому призывал популярный проповедник Фульк де Нейи. Ричард согласился на пятилетнее перемирие, но у легата возникла неудачная мысль попросить короля об освобождении епископа Бовезийского. Этого король уже не смог вынести: он в ярости стал упрекать папу, который осмеливается присылать к нему своих легатов ради того, чтобы освободить епископа-воина, разбойника и подстрекателя, но даже пальцем на шевельнул, чтобы вызволить его из темниц императора! Вильгельм Маршал, вероятно, присутствовавший при этой встрече, рассказал об этой яростной обвинительной речи, похоронившей все надежды на прочный мир[519]. Ричард, однако, воспользовался перемирием, чтобы собрать на Рождество 1198 г. свой двор в Домфроне. Это было его последнее Рождество.
В начале 1199 г. Ричард получил от короля Франции послание, извещающее о том, что его брат Иоанн вновь перешел на его сторону — неизвестно, то была правда или нет. Иоанн все отрицал и ему удалось убедить Ричарда в искренности своих слов[520]. Через несколько дней успокоившийся Ричард отправился в Аквитанию, чтобы в очередной раз усмирить неуемных и непредсказуемых вассалов Алиеноры, в частности графа Лиможского и виконта Ангулемского, союзников Филиппа.
В марте 1199 г. Ричард находился под стенами Шалю, замка, принадлежавшего Эмару Лиможскому. Он прибыл туда вслед за Меркадье, уже осадившим крепость. Там король был ранен арбалетной стрелой, и плохо обработанная рана воспалилась. Чувствуя приближение смерти, Ричард отправил гонца в Фонтевро, чтобы известить свою мать, которой в ту пору было уже семьдесят пять лет. Именно ее, и никого другого, он звал к своему изголовью. Не теряя времени, мать поспешила к сыну. Король Англии скончался у нее на руках.
9
Алиенора и Иоанн
Что же произошло в Шалю?
Эпизод этот стал предметом широкого обсуждения и породил немало споров. Я попытался внести ясность в этот вопрос, досконально исследовав свидетельства хронистов[521]. Здесь я довольствуюсь тем, что дам общий обзор и приведу соответствующие выводы.
Относительно главного намерения Ричарда, прибывшего на осаду Шалю, не может быть и тени сомнения: подобно Генриху II и Алиеноре Ричард отправился в этот регион Лимузена как сюзерен, желающий, согласно феодальным законам, сурово наказать вероломных вассалов, в том числе Адемара Ангулемского и Эмара Лиможского, двух его вечных аквитанских противников. Хоть Гервазий Кентерберийский ошибается, назвав местом гибели короля Нонтрон, а не Шалю, но он прав, считая, что борьба короля с виконтом Лиможским (владельцем этого замка) является истинной причиной осады и гибели Ричарда[522]. Адам д’Эйнсгейм рассказывает, что после отъезда из Нормандии вместе с епископом Гуго Линкольнским, весной 1199 г. им пришлось задержаться в Анжере, поскольку в то время король проводил в землях графа Ангулемского карательную операцию, которая навела страх даже на жителей окрестных областей[523]. Его слова подтверждает и Вильгельм Маршал[524]. В сочинении, написанном до 1202 г., Рауль де Дицето подробно описал обстоятельства смерти короля:
«26 марта Ричард, король Англии, после девяти лет, шести месяцев и девятнадцати дней правления был сражен стрелой некоего Пьера Базиля под замком Шалю, что на землях Лиможа в герцогстве Аквитанском. После этого, во вторник 6 апреля, сей муж, посвятивший себя деяниям Марса, окончил свои дни у этого замка. Он был погребен в Фонтевро, у ног своего отца Генриха II»[525].
Хроника Бернарда Итье лаконично упоминает о смерти короля в 1199 г., но далее уточняет, в каких обстоятельствах произошло это событие — в то время множество городов этого региона подверглись нападению, а многие крепости, включая Шалю, оказались в осаде:
«В год 1199 от рождества Христова умерли король Ричард, клюнийский аббат Гуго Клермонский, викарий Тарба Эли, виконт Адемар Старый, архиепископ Буржа Генрих <…>. Многие города были осаждены, а именно Лимож, Сен-Жем, Нортрон, Ноай, Шалю-Шаброль, Отфорт, Сен-Мегрен, Обюссон, Саланьяк, Клюи, Брив, Огюранд, Сен-Ливрад, Пьегю»[526].
Маргиналия в хронике Жоффруа де Вижуа, сделанная, вероятно, Бернардом Итье, хорошо знакомым с событиями, происходившими в его регионе, дает еще более точное описание происходившего[527]:
«В год 1199 от воплощения Христова Ричард, могущественнейший король англичан, был поражен стрелой в плечо при осаде башни одного замка, расположенного в лимузенских землях и называемого Шалю-Шаброль. В этой башне находились два рыцаря в окружении тридцати восьми человек, женщин и мужчин. Одного из рыцарей называли Пьером Брюном, а другого Пьером Базилем. Именно Пьер Базиль, как говорят, выпустил стрелу из своего арбалета, которая поразила короля, скончавшегося на двенадцатый день, во вторник перед Вербным воскресеньем, 6 апреля, в первый час ночи. Ранее, когда был он в болезни, он приказал войскам своим осадить замок Нонтрон виконта Эмара, а также другое укрепление, называемое Монтегю [Пьегю?], что и было сделано. Но, узнав о смерти короля, войска в смятении удалились. Король лелеял в своем сердце замысел разрушить все замки и все укрепленные города виконта»[528].
Итак, основная цель Ричарда была политической: он хотел укротить непокорных вассалов.
К этой причине, согласно другим свидетельствам, добавляется более приземленный мотив, о котором с удовольствием упоминают французские и английские хронисты, не любившие Ричарда: алчность короля. По этой версии, некий крестьянин незадолго до этих событий нашел сокровище, которое, попав в руки его сеньора, было помещено в Шалю. Ричард тщетно настаивал на своей доле, причитавшейся ему как сюзерену, но, не получив желаемого, решил забрать клад силой. Такую трактовку событий можно найти у Ригора, монаха королевского аббатства Сен-Дени и историографа Филиппа Августа. В его хронике, составленной около 1206 г., отражена позиция Капетингов, крайне враждебная по отношению к королю Англии. А упоминание о сокровище позволяло подчеркнуть алчность короля, который был ярым врагом Филиппа Августа:
«В год 1199 от рождества Христова, 6 апреля, Ричард, король Англии, скончался от тяжелого ранения неподалеку от города Лиможа. На неделе, предшествующей страстной, он взял в осаду замок, который жители Лимузена называли Шато-Шабролем, и осадил его ради сокровища, найденного в этом месте одним рыцарем: обуреваемый ненасытным желанием, король настойчиво требовал от виконта Лиможского выдать ему драгоценную находку. Тогда рыцарь, нашедший этот клад, бежал к виконту. Король остался осаждать замка и атаковал его каждый день с неизменным пылом, как вдруг один арбалетчик, пустив стрелу, смертельно ранил короля Англии, который спустя несколько дней испустил дух. Он покоится в Фонтевро, в монашеской обители, погребенный рядом со своим отцом. Что касается сокровища, согласно тому, что о нем говорили, оно представляло императора с его женой, сыновьями и дочерями, сидящих за золотым столом, — это подлинное свидетельство прошлых времен, оставленное потомкам, было сотворено из чистейшего золота»[529].
Рассказ о древнем сокровище, пробудившем зависть порочного и алчного короля, повторил другой французский хронист, Гильом Бретонец[530], но его можно найти и у Рожера Ховденского, английского историка, скончавшегося в 1201 г., — изложение описываемых событий этим достойным доверия хронистом появилось вскоре после гибели Ричарда. Однако в 1192 г. Ховден удалился в свой монастырь в Йоркшире, а потому знал о событиях, произошедших в далекой Аквитании, из чужих рассказов, порой искажавших действительность. С другой стороны, он относился к Ричарду критически, считая, что стрела, поразившая короля, пущена рукой провидения, — это не что иное, как кара Божья, наказание за его преступление. Поэтому он без особого труда принял на веру рассказы о жадности Ричарда, подтолкнувшей его к осаде Шалю.
«Тем временем Гвидомар [
Еще более достоверный рассказ о последних днях жизни короля предоставил, однако, цистерцианский монах Рауль Коггесхоллский (Эссекс). О них ему поведал очевидец Милон из Пина, аббат цистерцианского монастыря, расположенного в десяти километрах от Пуатье; он был духовником Ричарда и помогал ему в последние мгновенья его жизни[532]. Как и множество церковных хронистов, Рауль Коггесхоллский считал, что кончина короля была уготована ему Богом в наказание за неисправимые духовные грехи и непомерную тягу к богатству, заставлявшую его истязать своих подданных налогами, поборами и пошлинами. В конце своей жизни Ричард, по его словам, достиг вершины беззакония, собирая сокровища, чтобы привлечь на свою сторону вассалов в «Галлии». После такого тенденциозного вступления он продолжает свой рассказ о смерти короля, не забыв упомянуть мимоходом о крайних моральных прегрешениях.
«В год 1199 от воплощения Христова, во время поста, после встречи, куда оба короля [Франции и Англии] пришли ради восстановления мира, они наконец заключили соглашение о длительном перемирии. По этой причине король Ричард счел уместным отправить во время поста свое войско против виконта Лиможского; когда оба короля вели войну, этот виконт поднял бунт против своего правителя, короля Ричарда, заключив договор о союзе с королем Филиппом. Некоторые упоминали о каком-то бесценном сокровище, которое было найдено в землях виконта; говорили, что король вызвал виконта и велел вернуть ему этот клад. Виконт, отказавшись[533], вызвал еще большую ненависть к себе со стороны короля. Пройдясь огнем и мечом по его землям, не давая даже своим воинам попоститься в это святое время [Пасхи], король прибыл к Шалю-Шабролю, осадил башню и яростно атаковал крепость в течение трех дней, приказав своим мастерам сделать подкоп под башню, чтобы обрушить ее, что и было сделано впоследствии. В этой башне не было ни рыцарей, ни воинов, способных защитить ее, — лишь несколько слуг виконта, которые тщетно ждали помощи от своего хозяина. Они не знали, что их замок осаждает сам король, думая, что это делает кто-то из его дома <…>. Вечером третьего дня, то есть на другой день после Благовещения, король, отужинав, со своими людьми приблизился к башне, — в полной уверенности, без доспехов, если не считать таковым его шлем. Он атаковал осажденных, обрушив на них, по своему обыкновению, град копий и стрел. Так вот: в течение всего дня, предшествовавшего ужину, в амбразурах этой башни оставался некий вооруженный человек — он принимал огонь на себя, но не был ранен, ибо он защищался, прикрываясь от стрел сковородой. Итак, этот человек, внимательно наблюдавший за осаждавшими, внезапно снова возник в амбразуре. Вскинув свой арбалет, он с силой пустил стрелу в направлении короля, который увидел и похвалил его. Стрелок ранил короля в левое плечо, ближе к шейному позвонку, так, что стрела сместилась назад и ушла влево, когда государь качнулся вперед, однако это не заставило его укрыться за прямоугольным щитом, который несли перед ним. Раненый король, по-прежнему преисполненный отваги, не издал ни единого стона, ни одной жалобы; на его лице, как и в его позе, не отразилось даже малейшего страдания, способного огорчить или испугать тех, кто был рядом с ним, или, напротив, ободрить врагов, придав им смелости. Затем, словно не чувствуя никакой боли (потому большинство его людей даже не догадывались о несчастье, сразившем короля), он вернулся в стан, расположенный неподалеку. Там, выдергивая стрелу, он обломил ее древко, и наконечник величиной в ладонь остался в плоти. Когда короля уложили в его комнате, хирург, гнусный домочадец нечестивца Меркадье, изрезав его тело при свете факелов, нанес ему тяжелые и даже смертельные раны. Он не смог сразу найти наконечник, глубоко засевший в этом слишком тучном теле; и даже после того, как он его обнаружил, он смог извлечь его, лишь приложив к этому много сил.
Раны короля тщательно смазали бальзамом и перевязали; но впоследствии язвы, появившиеся на его теле, начали чернеть и опухать, изо дня в день все сильнее, что довело короля до гибели, поскольку вел он себя невоздержанно и пренебрегал предписаниями своих медиков. Входить в комнату, где он лежал, никому не разрешалось, из опасения, что весть о его болезни разнесется слишком быстро; дозволено это было лишь четырем из достойнейших людей в его окружении. Однако, сомневаясь в том, что он излечится, король написал матери, находившейся в Фонтевро, прося ее приехать. Он приготовился к уходу из жизни, соборовавшись и исповедавшись своему капеллану, который причастил его, — надо сказать, что король воздерживался от причастия около семи лет, из уважения, как говорили, к этому великому таинству, ибо он питал в своем сердце смертельную ненависть к королю Франции. Он от чистого сердца простил своего убийцу за смертельный удар, который тот ему нанес; таким образом, 6 апреля[534], то есть на одиннадцатый день после ранения, он умер на исходе дня, после помазания священным елеем. Его тело, из которого были извлечены внутренности, было доставлено к монахам Фонтевро и погребено там, рядом с его отцом; в Вербное воскресенье [
Обстоятельный и точный рассказ Рауля Коггесхоллского, возможно, заслуживает наибольшего доверия. Он ясно указывает основные причины, которые привели Ричарда в эти края: король хотел образумить вассалов, которые столько раз предавали его, лишив их власти. Еще до осады Шалю он покарал виконта Лиможского, виновного в измене — ведь виконт покинул своего сеньора, герцога Аквитанского, и примкнул к его злейшему врагу, королю Франции, в разгар войны, то есть до 13 января 1199 г. Этой причины оказалось достаточно для того, чтобы Ричард решил взять в осаду один из его замков, Шалю, предварительно предав его земли огню и мечу, как замечает наш хронист, и все это задолго до находки клада. Заметим в скобках, что насчет указанного клада автор дважды испытывает потребность подчеркнуть, что он не уверен в том, что говорят на этот счет. Он лишь передает то, о чем сообщили ему. Однако ничто не мешает верить в существование богатств, которые были найдены в тех местах (к тому же подобные находки действительно случались), как и в то, что они заставили Ричарда обратить внимание на скромный замок Шалю и мгновенно организовать его осаду, несмотря на то что в регионе были и другие, более значимые крепости. Согласно Рожеру Ховденскому, мысль об ответственности виконта Лиможского за смерть английского короля побудила Филиппа, незаконнорожденного сына Ричарда, отомстить за отца, — виконт был убит[536].
Рауль Коггесхоллский со скрупулезной точностью излагает обстоятельства самой смерти короля. Именно он, в частности, упоминает о желании Ричарда известить свою мать Алиенору, которая тотчас же примчалась к его изголовью. Кроме того, известно, что королева прибыла вовремя и присутствовала при последних мгновениях жизни своего сына. Она сама утверждает это в хартии, дарованной ею и Иоанном во имя спасения ее дражайшего сына Ричарда монастырю Тюрпене, аббат которого помогал ей вплоть до кончины ее сына (хартия была составлена 21 апреля 1199 г. в аббатстве Фонтевро).
«<…> Знайте же, что мы присутствовали при кончине нашего сына-короля, который после Бога всецело положился на нас, желая, чтобы мы с материнской заботой позаботились о его спасении, прибегнув к этому или иным средствам, кои в нашей власти. Сей дар мы передаем церкви Св. Марии в Тюрпене, выделяя ее среди прочих церквей, поскольку наш дорогой аббат из Тюрпене был с нами во время кончины и погребения дражайшего сына-короля, а также потому, что он более всех других монахов заботился о его погребении. А поскольку мы желаем, чтобы сей дар навеки остался прочным и нерушимым, мы утверждаем его данной хартией, прилагая к ней нашу печать»[537].
Похороны Ричарда не были простым делом; чтобы погрести сына, Алиенора нуждалась в любой помощи, а особенно в помощи со стороны церковников. На смертном одре король дал указания насчет своего погребения, которые были выполнены с неукоснительной точностью. Он пожелал, чтобы его сердце было доставлено в Руан, преданный ему город, тело было погребено в Фонтевро рядом с отцом, а внутренности оставались в часовне замка Шалю, — король завещал их местным жителям, которые — если верить Матвею Парижскому — не заслуживали большего:
«Он желал, чтобы тело его было погребено в Фонтевро, в ногах его отца, которого он предал; церкви Руана он завещал свое неукротимое сердце; затем, приказав, чтобы его внутренности были похоронены в часовне замка, упомянутого выше, он завещал их, как подарок, пуатевинцам. И под большим секретом он открыл некоторым из его приближенных причину, по которой он произвел такое разделение своей смертной оболочки. Своему отцу он завещал свое тело по уже указанной причине; жителям Руана он передал в дар свое сердце из-за несравненной преданности, которую они не раз доказывали; что же касается пуатевинцев, из-за их недоброжелательства отвел им король вместилище своих испражнений, не сочтя этих людей достойными другой части своего тела. После этих указаний, поскольку опухоль охватила уже область сердца, этот государь, посвятивший себя деяниям Марса, испустил дух в день Марса [вторник], 6 апреля, в вышеуказанном замке. Он был похоронен в Фонтевро, как и было им приказано при жизни. И вместе с ним, по заверениям многих людей, погребены были слава и честь рыцарства»[538].
Итак, тело Ричарда перевезли в Фонтевро, где 11 апреля, в присутствии Алиеноры, состоялись официальные похороны ее сына-короля. В тот же день она подписала хартию во спасение души ее дражайшего господина, что произошло в присутствии епископов Пуатевинского и Анжерского, епископа Гуго Линкольнского, Милона из Пина и Луки, аббата Тюрпене, находившихся подле нее в Шалю, а также нескольких близких ей сеньоров, таких, как виконт Амори де Туар, его брат Ги и Гильом де Рош, и служащего ее двора Савари, который спустя некоторое время возглавил коммуну Пуатье, разрешенную Алиенорой[539].
Если у Ричарда нашлось время для того, чтобы объявить свою последнюю волю насчет похорон, то, казалось, он мог бы позаботиться и о том, чтобы назначить наследника. Сделал ли он это? Рожер Ховденский это подтверждает:
«Когда потерял он всякую надежду на исцеление, он завещал своему брату Иоанну королевство Англию и все свои земли; и всем, кто находился подле него, велел он принести клятву верности Иоанну, и приказал он, чтобы его замки были возвращены брату вместе с тремя четвертями его казны. Он завещал своему племяннику Оттону все свои драгоценности. Четвертую часть своей казны повелел он раздать слугам своим и беднякам»[540].
Можно лишь удивляться такому распределению наследства, а также полному отстранению от наследства племянника Артура, которого когда-то Ричард сам объявил своим преемником на тот случай, если умрет без законного преемника. Конечно, Артур и его мать Констанция порой доставляли хлопоты Ричарду и Алиеноре, но Иоанн все же превзошел по части мятежей и предательств. Несмотря на недавнее примирение двух братьев, назначение Иоанна наследником Ричарда не было само собой разумеющимся делом.
Приведенная выше хартия, датированная 21 апреля, называет среди других свидетелей кардинала-легата Петра Капуанского, супругу покойного короля Беренгарию и его брата Иоанна, носившего титул графа. Через четыре дня Иоанн получил меч герцога Нормандии[541]. Месяц спустя он будет коронован на трон Англии, что произойдет в Вестминстере 27 мая. Хотел ли Рожер Ховденский заранее добавить законности этой коронации, утверждая, что оно соответствовало воле покойного короля? Однако в период между указанными датами Артур, не признавший своего отстранения, начал собирать своих сторонников. Это, без всякого сомнения, доказывает, что кандидатура Иоанна не была принята единогласно (из-за его поведения в прошлом), но может свидетельствовать и о том, что некоторые, вероятно, все же считали брата покойного короля в известной степени законным претендентом. Можно ли было оспорить легитимность Иоанна, если бы Ричард на своем смертном одре объявил его своим наследником? Стоит в этом усомниться.
Свидетельство Вильгельма Маршала, вернейшего из верных Ричарда, лишь усиливает эти сомнения. По словам своего биографа, перед смертью Ричард послал своему рыцарю письмо, в котором просил его охранять королевскую казну в башне Руана. Но он ни словом не обмолвился о своей воле относительно наследника. Более того, узнав о смерти короля, Вильгельм, ставший благодаря своему браку и королевской милости одним из могущественнейших баронов Англии, поспешил известить о произошедшем Губерта Вальтера, архиепископа Кентерберийского, который тогда находился в Водрейе, в Нормандии. Диалог, состоявшийся меж ними насчет смерти короля, во многом поучителен:
«Архиепископ, ошеломленный этим известием, ответил: „Какое несчастье! Воистину, вместе с королем погибла сама доблесть! На что нам теперь надеяться? Не на что! Да поможет мне Бог, ибо, кроме него, я не знаю никого, кто бы мог сохранить королевство и спасти нас. Королевство на краю гибели, нищеты и страданий. Ведь французы не замедлят напасть на нас и захватить все, земли и имущество, и никто не сможет им помешать”.
Тогда Маршал сказал: „Мой сеньор, нам нужно поспешить с выбором того, кого мы должны сделать королем”.
Архиепископ отвечал: „По моему разумению, должны мы сделать королем Артура, как велит нам закон”.
Тогда Маршал сказал: „Ах, мой сеньор, мне кажется, это было бы плохим решением. Ведь Артур окружен вероломными советниками. Я не советую и не одобряю такого выбора. Артур упрям, у него надменный нрав, и если мы поставим его над нами, он доставит нам немало хлопот и вреда, ибо не любит он местных людей [англичан]; и сейчас я не советую этого! Но взгляните на графа Иоанна: мои разум и знания подсказывают, что он — самый близкий наследник земель как своего отца, так и своего брата”.
Архиепископ отвечал ему: „Итак, Маршал, вы желаете этого?”
„Да, сеньор мой, ибо это отвечает здравому смыслу: сын, бесспорно, ближе к земле своего отца, нежели племянник. Справедливо, ежели так оно и будет”.
„Пусть будет так, Маршал. Но я говорю вам и утверждаю это: никогда и ни в чем вам не придется раскаиваться так, как в этом поступке”»[542].
Итак, мнения разделились даже в высших сферах, но победила точка зрения Вильгельма Маршала, настоящего регента королевства (вместе с епископом Кентерберийским). Не было ли это также и мнением Алиеноры? Диалог между двумя вельможами, во всяком случае, доказывает, что вопрос о наследовании к тому времени еще не был решен. И все же, не убедила ли королева в последний момент своего сына отстранить от власти Артура в пользу Иоанна? Не огласил ли Ричард на смертном одре результаты выбора Алиеноры и Вильгельма Маршала? Определенно сказать можно одно: королева-мать в очередной раз выступила против своего внука, чтобы закрепить королевство за последним из ее сыновей, — вероятно, потому, что Артур был еще слишком юн (двенадцать лет), а его матерью была Констанция Бретонская, которую Алиенора ненавидела по неизвестным нам причинам.
Королева продолжала борьбу не только словом, но делом и прибегнув к оружию. Действительно, в то время как Иоанн вступал во владение королевскими замками, в том числе Сомюром и Шиноном, а затем послал Вильгельма Маршала и архиепископа Губерта Вальтера в Англию, чтобы поддерживать там мир, Артур, как говорилось выше, и не думал признать себя побежденным. По совету своей матери Констанции Бретонской (к тому времени она развелась с Ранульфом Честерским и в третий раз вышла замуж — за Ги де Туара, брата виконта Амори), заручившись поддержкой Филиппа Августа, он собрал своих сторонников и укрылся при парижском дворе. Бесконечная семейная борьба возобновилась. И в который раз в роли арбитра (или, скорее, демона-искусителя) выступал король Франции. Иоанн слишком рано посчитал, что выиграл партию. Он допустил ошибку, потребовав у Амори вернуть ему сенешальство и охрану казны в Шиноне, которые ранее сам же ему обещал и уступил. Такая резкая перемена и нарушение данного слова оттолкнули от него многих бретонских, анжуйских и даже пуатевинских сеньоров, и конфликт вспыхнул с новой силой[543]. В то время как Иоанн наказывал Ле-Ман за то, что тот поддержал Артура, а затем отправился в Руан, дабы препоясаться герцогским мечом Нормандии, Алиенора опустошала анжуйские земли по тем же причинам, что и ее сын:
«В течение этого времени королева Алиенора, мать герцога [Иоанна], и Меркадье с его наемниками вошли в Анжу и разграбили его, поскольку его жители поддержали Артура»[544].
В семьдесят пять лет старая королева еще участвует в военном походе на континенте, из-за этого решив не присутствовать на коронации Иоанна, ради которой она столько сделала. Ее сын отбыл в Англию, где 25 мая был коронован в Вестминстере, после чего, через месяц, вернулся в Нормандию. Во время отсутствия Иоанна Алиенора, по-прежнему в сопровождении Меркадье и его энергичных наемников, продолжила военную кампанию, направленную на усмирение и подчинение Пуату и Аквитании: она проехала по своим землям с конца апреля до середины июня 1199 г., когда не прошло и нескольких дней после похорон ее любимого сына. 29 апреля королеву видели в Лудене, 4 мая — в Пуатье, 5 мая — в Монтрей-Боннене, а затем в Ньоре, Андийи, Ла-Рошели, Сен-Жан-д’Анжели и Сенте; 1 июня она посетила Бордо, а 4 июня — Сулак. Современных историков поражает скорость ее перемещения, как и ее неутомимая деятельность[545]. В ходе этой поездки она утверждала свою власть — как мечом, так и законом, собирая вокруг себя мирян и духовенство. Так, в монастыре Спасения Божьего она скрепила своей печатью хартию, подтверждающую привилегии, которые были предоставлены обители Генрихом II в 1155 г. Этот документ был переведен с латыни в 1683 г., поэтому мы можем познакомиться с ним в переложении на сочный язык XVII в.:
«Алиенора, милостью Божьей королева Англии, герцогиня Нормандии и Гиени, графиня Анжу — архиепископам, епископам, аббатам, баронам, сенешалам, юстициариям, прево, служащим, а также всем верным и преданным подданным. Покойный король Генрих, наш наидостойнейший супруг, и мы с давних пор приняли под наше королевское покровительство монастырь Спасения Божьего — как Генрих, так и наш сын Ричард, унаследовавший его корону. Поскольку в недавнем времени сын наш ушел из жизни, но Господь все еще оставил нас на этом свете, мы вынуждены были для блага народа нашего и отчизны отправиться в Гасконь. В этом путешествии прибыли мы в обитель Спасения Божьего, где узнали из уст достойных людей, коим можно верить, равно как и сами увидели — что обитатели сего монастыря, от настоятеля до послушников, почитаются святыми людьми, а место сие пользуется доброй славой из-за своего благочестия и веры. Вот почему мы поручили сей обители молиться за нас, как и за спасение души вышеозначенных королей, а чтобы визит наш не был для обители бесполезен, мы сим даром подтверждаем все ее привилегии и желаем, чтобы одобрили и утвердили их наши наследники»[546].
Во время переходного периода между правлением Ричарда и еще не устоявшейся властью Иоанна Алиенора действует как настоящая правительница. Во время бесконечных разъездов, необходимых для того, чтобы восстановить порядок в империи Плантагенета и устранить любую возможность мятежа, королева раздала гораздо больше хартий, чем за всю оставшуюся жизнь. Чтобы заручиться поддержкой духовенства и молитвами монахов, она увеличила число хартий, подтверждающих привилегии. Чтобы добиться доброжелательного отношения со стороны горожан и, в частности, их вооруженной поддержки в случае нападения, она даровала множество хартий, утверждающих ряд коммунальных вольностей, по примеру «Руанских установлений»: в списке городов, получивших такие хартии, оказались Ла-Рошель, Олерон и Пуатье, несмотря на то что в свое время королева часто боролась против подобных «заговоров». Вероятно, именно в это время Алиенора устанавливает (или собирает воедино, если речь идет о древнейших законах, что вполне вероятно) основы «Постановлений Олерона», свода крайне важных и новаторских постановлений в области морского права.
Наконец, наведя порядок в своих владениях, Алиенора вернулась в Нормандию. Мимоходом, между 15 и 20 июля, она сделала ловкий политический ход, о котором сообщает Ригор, скрывающий всю значимость произошедшего события за своей обычной лаконичной манерой изложения:
«Алиенора, некогда королева Англии, принесла в Туре оммаж королю Филиппу за свое графство Пуату, которое отошло ей по праву наследования. Тогда король увез с собой в Парижа Артура, в пятый день августовских календ»[547].
Этот оммаж очень напоминает аналогичную присягу, которую Генрих II заставил Алиенору принести французскому королю в 1185 г. Он служил юридическим «щитом». Артур уже принес оммаж за Анжу, чьи земли он надеялся удержать за собой. Принеся присягу, Алиенора, несомненно, пыталась оградить свои собственные владения от любого посягательства, лишив законности возможную попытку Артура потребовать Пуату для себя. Благодаря принесенному оммажу ее признавали как герцогиню Аквитанскую — титул, законность которого никоим образом не могла быть оспорена. Но все это было лишь юридической ширмой. На самом деле королева подписала также хартию, в которой уступала все свои земли Иоанну, своему сыну и наследнику, — он же принес ей оммаж при условии никогда не передавать их кому-либо другому.
«Знайте же, что данной хартией я уступила и передала моему дражайшему сыну Иоанну, милостью Божьей прославленному королю Англии и моему законному наследнику, весь Пуату со всем, что от него зависит, и всем, что мы смогли к нему присоединить, невзирая на правовой источник или способ, то есть путем наследования либо приобретения. За эти земли он принес нам оммаж <…>. Вот почему желаем мы и повелеваем, чтобы наш сын владел совокупностью того, что было указано выше, полностью и безраздельно, не отчуждая доверенные ему земли и поддерживая в них мир»[548].
Таким образом, Филиппу Августу пришлось решать все дела, затрагивающие этот регион, с Алиенорой, а не с Иоанном, который в данном случае был лишь его арьер-вассалом[549]. В конце июля королева-мать возвратилась в Руан, где могла сообщить Иоанну о успешном завершении своих мероприятий. Оммаж королю Франции отныне защищал Аквитанию в юридическом плане, а коммунальные хартии, жалованные городам, — в военном, как это уже отмечал Лабанд: «Алиенора, как в свое время и Генрих II, щедро раздавала хартии лишь для того, чтобы впредь иметь возможность опереться на городское население, от которого в случае нападения требовалось принимать активное участие в обороне»[550]. Такая политика была на тот момент необходимой. Правда, она представляла и некоторую опасность, ибо некоторым пуатевинским сеньорам и нотаблям могло показаться, что их верность зависит от различных уступок и вознаграждений.
В Руане Алиенора, к своему горю, лишилась дочери Жанны, нашедшей у нее приют. Подвергаясь грубому обхождению со стороны своего мужа Раймунда Тулузского, Жанна была вынуждена бежать из собственных владений, когда войска, которыми она руководила в отсутствие своего мужа, изменили ей во время похода против мятежников из Сен-Фели-дю-Лораже. Она хотела просить покровительства у своего брата Ричарда, но, узнав в пути о его смерти, присоединилась к Алиеноре в Ньоре, когда та объезжала свои пуатевинские владения. Перед тем как вернуться в Руан, мать поручила свою беременную дочь заботам монахинь Фонтевро. Пребывание в стенах монастыря произвело на Жанну столь сильное впечатление, что она решила принять постриг, несмотря на то что формально она была замужем. Однако, прибыв в Руан, чтобы разрешиться от бремени, Жанна почувствовала приближение смерти. Больная, измученная, дочь Алиеноры умерла в тридцать четыре года, так и не успев родить. Ребенок, извлеченный из ее чрева, прожил недолго. Перед смертью она все же приняла постриг, дозволенный по просьбе Алиеноры архиепископом Кентерберийским в качестве чрезвычайного исключения. Ее тело погребли в Фонтевро, ставший семейной усыпальницей, среди монахинь[551]. С этого момента у Алиеноры остается лишь двое детей: Иоанн, который уже доставил ей немало забот и еще доставит их в будущем, и Алиенора, королева Кастилии.
Король Иоанн, со своей стороны, собрал на Рождество свой первый двор в Бюре. Через несколько дней он встретился с Филиппом Августом, чтобы окончательно уладить вопрос о мире, о котором была достигнута договоренность между ним и Ричардом. Одна из статей этого договора гласит, что Людовик, сын короля Франции (будущий Людовик VIII) женится на племяннице короля Англии, а именно, на одной из дочерей кастильского короля. Отправиться за невестой в Испанию было поручено Алиеноре, которой в ту пору исполнилось семьдесят шесть лет: таким образом, она должна была лично привезти из Кастилии одну из своих внучек, чтобы выдать ее замуж за внука своего первого мужа. «После этой встречи Иоанн, король Англии, отправил свою мать Алиенору к Альфонсу, королю Кастилии, затем, чтобы она привезла оттуда его дочь, на которой должен был жениться Людовик, сын короля Франции Филиппа»[552], — вкратце замечает Рожер Ховденский. Позднее Матвей Парижский уделит большее внимание политической значимости такого акта и роли Алиеноры, которой поручили привезти юную невесту до окончательного заключения договора, — а Иоанн надеялся извлечь из него выгоду[553].
Итак, в сопровождении внушительного эскорта королева в очередной раз отправилась в Испанию через Пуатье и Бордо в самый разгар зимы; и, как уже было двадцать лет назад, когда она провожала Беренгарию к Ричарду, Алиенора вновь преследовала политико-матримониальные цели. Ее путь пролегал через владения Лузиньянов, этих беспокойных и непостоянных вассалов. Традиционно они были союзниками аквитанских герцогов, однако нынешний сеньор Гуго Черный был крайне недоволен захватом Плантагенетами графства Маршского, приобретенного Генрихом II в ходе ожесточенного торга. У Гуго хватило дерзости удержать Алиенору в плену и отпустить ее лишь в обмен на обещание отдать графство. Получив свободу, Алиенора спешно продолжила путь — к кастильскому двору своего зятя Альфонса VIII она прибыла в середине января.
Аристократические браки того времени, как мы уже говорили, не уделяли особого внимания чувствам будущих супругов. Любовь, если ей и суждено было вспыхнуть, могла возникнуть между супругами уже после свадьбы, устроенной двумя семьями. Алиенора прекрасно помнила, что ее второй брак, заключенный, однако, по ее собственному желанию, принес ей не больше счастья, чем первый, в который она вступила по воле отца. И по прошествии стольких лет, познав многое на собственном опыте, а не из чтения романов, она женит своих внуков, не придавая их чувствам никакого значения, — так же, как раньше выдали замуж ее или женили ее сыновей Генриха и Жоффруа, уже в раннем детстве обрученных со своими будущими женами, выбранными в силу тех или иных политических причин. Будущая супруга Людовика даже не была выбрана заранее, и именно Алиенора остановила свой выбор на той, что впоследствии стала матерью короля Франции, причисленного к лику святых: матерью Людовика IX, Людовика Святого. Согласно испанской хронике (правда, довольно поздней), Алиенора колебалась, не зная, какую из двух пока что «свободных» внучек, достигших брачного возраста, ей предпочесть. Старшая, тринадцати лет отроду, звалась Урракой, а второй, Бланке, исполнилось двенадцать. Алиенора выбрала младшую (которую французы назовут Бланкой Кастильской), оправдывая свой отказ от старшей тем, что ее имя не приживется при французском дворе, говорящем на ланг д’ойле[554]. Затем неутомимая королева отправилась назад, в Нормандию. Прибыв в Бордо незадолго до страстной недели, он решила провести в нем Пасху, после чего вновь пуститься в дорогу. Во время этой короткой остановки был убит в стычке Меркадье, который, без сомнения, прибыл в Бордо ради того, чтобы сопровождать свою государыню, во избежание опасностей, подобных той, что подстерегали ее на пути в Испанию:
«В течение этого времени королева Алиенора, мать Иоанна, английского короля, которую он отправил к королю Альфонсу Кастильскому с тем, чтобы она привезла обратно дочь короля, дабы сочетать ее узами брака с Людовиком, сыном Филиппа, короля Франции, вернулась, исполнив требуемое. Когда она находилась в городе Бордо, в котором она остановилась отпраздновать Пасху, ее там встретил Меркадье, глава брабантцев. Но 10 апреля этот Меркадье был убит все в том же городе Бордо одним сержантом Брандена [сенешаля Гаскони]. Тогда королева Алиенора, будучи в преклонных годах, измученная тяготами этого долгого пути, вернулась в аббатство Фонтевро и там осталась. Дочь короля Кастилии вместе с Илией, архиепископом Бордо, и другими людьми, сопровождавшими ее, продолжила свой путь в Нормандию. Там ее спутники передали девушку ее дяде Иоанну, королю Англии»[555].
В мае, в Гуле, было заключено мирное соглашение. Король Франции отказался помогать Артуру, который принес оммаж Иоанну за Бретань и признал его наследником империи Плантагенетов на континенте. Сам Иоанн признал себя вассалом французского короля за эти же земли и выплатил ему рельеф в двадцать тысяч марок, обязуясь не вступать в союз против него с императором, с Бодуэном Фландрским и Рено Булонским. Скрепил это соглашение брак Людовика и Бланки, освященный архиепископом Бордосским. Бланка стала супругой будущего Людовика VIII 23 мая 1200 г. в Порморе, расположенном в Нормандии, но рядом с Французским королевством, где в это время нельзя было исполнять какие-либо религиозные обряды из-за интердикта, наложенного на королевство Иннокентием III из-за отказа Филиппа Августа расстаться с Агнессой Меранской, которую он взял в жены после того, как расторг брак с Ингебургой Датской. Казалось, вновь воцарился мир. Иоанн разъезжал по землям, которые Артур одно время поднимал против него, принимая знаки повиновения; короля триумфально встретили в Мансе, а затем в Анжере, где 18 июня он увенчал себя графской короной.
Удалившись в Фонтевро, Алиенора была вправе полагать, что сделала для Иоанна все, что было в ее власти. Она поддержала его, несмотря на его предательство, помирила со старшим братом, заставила назначить его наследником Ричарда вместо Артура, вклинилась между ним и Филиппом Августом, принеся оммаж королю Франции и уступив Иоанну всю Аквитанию «во фьеф». Наконец, она содействовала заключению мира между Капетингами и Плантагенетами, отправившись за Бланкой, своей внучкой, которая в один прекрасный день станет, как и она, королевой Франции. Бесспорно, Ричард был ее любимым сыном, но стоит спросить себя, на кого из последних двух сыновей Алиенора потратила больше сил и энергии. Во всяком случае, ее нельзя обвинить в том, что она бросила нелюбимого Иоанна на произвол судьбы, как сейчас, похоже, становиться модно утверждать[556].
Однако труды Алиеноры еще не были закончены. Ее сын вновь стал доставлять ей неприятности, а его поведение, в какой-то степени непривычное для правителя того времени, вело империю Плантагенета, в которую она вложила столько сил, по меньшей мере, к гибели. Подобное истолкование фактов порой раздражает некоторых современных историков, оказавшихся, возможно, под сильным влиянием марксистских идей и считающих, что в основе любого масштабного исторического движения лежит экономика. Порой оно не слишком нравится историкам школы Анналов, когда они превращают хорошие идеи этого плодотворного подхода в догмы, считая, что двигателем истории являются исключительно народные массы, меняющие ее движение в ходе долгого времени; но им претит мысль о том, что не меньшей значимостью могут обладать отдельные личности и их решения, принятые за короткий срок. И все же нужно признать, что Иоанну, невзирая на поддержку матери, не удалось справиться с центробежными силами, которые всего несколькими годами ранее удерживал в узде Ричард с помощью той же Алиеноры. Поэтому именно поведение Иоанна (и, быть может, самой Алиеноры), слишком открыто пренебрегавшего обычаями, восстановили против короля многих сеньоров; они сыграли главную роль в распаде империи, чему немало способствовали ловкость и оппортунизм французского короля Филиппа Августа.
В очередной раз у истоков конфликта оказывается насущная необходимость обеспечить династическую преемственность путем рождения наследника. В свои тридцать четыре года, пробыв в браке двенадцать лет, Иоанн все еще не имел детей от своей супруги Авуазы, дочери графа Глостерского, которая к тому же не была коронована. Супруги не ладили меж собой и, кажется, по обоюдному согласию, решили расстаться. Расторжение брака, провозглашенное на церковном соборе 1199 г., было признано противоречащим каноническому праву, и дело передали папе Иннокентию III. Однако в благоприятном исходе сомнений не было, и Иоанн уже отправил посланцев, которым поручил вести переговоры о его новом браке с дочерью португальского короля. Во время поездки по областям Луары, летом 1200 г., Иоанн навестил Лузиньянов, только что, как мы видели, получивших графство Маршское и желавших поладить с Плантагенетами. Гуго Черный, принимавший короля у себя, на тот момент был помолвлен с Изабеллой Ангулемской, которую ему передали под охрану. Влюбился ли Иоанн «с первого взгляда» в эту девочку, точный возраст которой не был известен, но скорее всего, ей еще не исполнилось тринадцати? Хотел ли он таким образом устранить угрозу (правда, весьма относительную), которая могла возникнуть в случае заключения союза между Лузиньянами и Ангулемами? Никто не может определенно ответить на этот вопрос. Рожер Ховденский, чье повествование основано, скорее всего, на сведениях, предоставленных человеком, хорошо знакомым с семействами этого края (Филиппом Пуатевинским, ставшим епископом Дарема[557]), излагает всю историю, повлекшую за собой падение Плантагенетов, с точки зрения, оправдывающей Гуго Черного:
«В тот же год Илия, архиепископ Бордо, Вильгельм, епископ Пуатье, и Генрих, епископ Сента возвестили о расторжении брака Иоанна, короля Англии, и его супруги Авуазы, дочери графа Вильгельма Глостерского; ведь супруги приходились друг другу родней в третьем колене. После объявления об этом разводе король Англии, следуя совету своего сеньора Филиппа, короля Франции, женился на Изабелле, дочери Эмара, графа Ангулемского, которую этот самый граф ранее отдал Гуго Черному, графу Маршскому, по совету и воле Ричарда, короля Англии. По доверенности этот граф принял ее как свою супругу, и она поступила так же, приняв его за своего супруга. Но поскольку не достигла она брачного возраста, Гуго не хотел жениться на ней всенародно, перед лицом Церкви [in facie ecclesiae copulare]. Видя, что Иоанн, король Англии, полюбил эту юную деву, ее отец отнял ее из-под охраны Гуго Черного и отдал в жены Иоанну, королю Англии»[558].
Часто по этому поводу говорят о «похищении» Изабеллы Ангулемской[559]. На самом же деле, речь скорее шла о тайном (и позднем!) сговоре между домом Плантагенетов и Ангулемским домом: для Изабеллы выбрана лучшая партия — в данном случае в лице Иоанна. Такие конфликты, будучи нередким явлением в то время, всегда решались путем денежных компенсаций. «Ошибкой» Иоанна, в соответствии с нравами эпохи, было не то, что он «увел» Изабеллу у ее суженого, а то, что он отнесся к семейству Лузиньянов с презрением, не предоставив им ожидаемые компенсации.
Рожер Ховденский без колебаний обвиняет короля Франции в том, что он побудил короля жениться на юной девушке[560]. Но подобное развитие событий малоправдоподобно. Тем не менее, этот поспешный брак (Иоанн даже не стал дожидаться возвращения своих послов из Португалии) сразу же вызвал самые разные суждения. В своих воспоминаниях Вильгельм Маршал рассказывал, что новость показалась «одним хорошей, другим очень плохой»; и он считал, что этот брак привел к войне, в которой король потерял все свои земли[561].
Вскоре после женитьбы Иоанн и Изабелла отправились в Шинон; они проводят в этом городе некоторое время, прежде чем отплыть в Англию, где 8 октября 1200 г., в Вестминстере, состоялась их коронация. Вряд ли Алиенора, находившаяся тогда в Фонтевро, в нескольких километрах от Шинона, не встретилась с ними. Одобряла ли королева брак, который впоследствии повлек за собой потерю империи Плантагенетов? Порой ее упрекают в том, что она допустила политическую ошибку, отдав предпочтение не Артуру, а Иоанну: это явно беспочвенное обвинение, ибо История учит нас тому, каковы были ошибки Иоанна, то мы ничего не знаем о том, какие промахи мог бы допустить Артур, если бы королем выбрали его. Зато отношение королевы к женитьбе Иоанна на Изабелле Ангулемской вызывает немало вопросов. Посоветовала ли Алиенора этот брак Иоанну, одобрила ли она его, согласилась ли с ним — или была вынуждена принять свершившееся? Союз этот освятил архиепископ Илия Бордосский, приближенный королевы, что, как кажется, свидетельствует о ее согласии. С другой стороны, во вдовью часть Изабелле Иоанн отдал важные владения, — в частности, города Ньор и Сент, принадлежавшие Алиеноре. Согласно упомянутой выше хартии, Иоанн не мог составить эту вдовью часть без разрешения Алиеноры. Так может он «вырвал» у нее это согласие? Утверждать такое было бы рискованно. Итак, Алиенора, по меньшей мере, приняла подобный брак. Не думала ли она, что такой союз поможет заручиться верностью ангулемских графов, так часто восстававших раньше? Не полагала ли она, что Иоанн, «похитив» у Гуго Черного его невесту, ответил на оскорбление, нанесенное его матери несколькими месяцами ранее, когда Гуго осмелился незаконно лишить ее свободы? Это всего лишь домыслы, призванные объяснить вполне вероятный факт: Алиенора очень быстро согласилась с этим браком, даже если она не желала или не одобряла его.[562]
И все же не был ли этот брак на тот момент серьезной политической ошибкой? Бесспорно, был. Разумеется, Иоанн мог бы утолить гнев обманутого жениха несколькими уступками, чего он не сделал. Что еще хуже, он пренебрежительно обошелся с Лузиньянами, предложив даже поединок между представителями обеих партий, и взял в осаду графство Э, принадлежавшее брату оскорбленного жениха. Он мог бы, как это делала сама Алиенора, не проводить такую высокомерную личную политику и не нажить себе столько врагов в этих краях, расположенных на границе с землями Анжу, Бретани, Нормандии и Турени и являвшихся предметом всеобщих притязаний; а ведь сеньоры этих краев умели играть на чувстве соперничества между Иоанном и Артуром, Плантагенетами и Капетингами, чтобы добиться преимуществ и претворять в жизнь свою собственную аристократическую политику.
Это хорошо видно на примере семейства Туар, в котором время от времени царил разлад. Свидетельством этого может служить письмо Алиеноры, посланное сыну в феврале 1202 г. В нем она сообщает Иоанну, что, несмотря на усталость и болезнь (или из-за них?), она велела позвать к себе Амори де Туара, чей брат был женат на Констанции Бретонской, а потому считался дядей Артура по жене. Королева попыталась привлечь его на сторону своего сына, что, вероятно, ей удалось:
«Хочу сообщить Вам, мой дражайший сын, что я велела позвать к себе нашего кузена Амори де Туара, когда была больна. Его визит доставил мне огромное удовольствие, поскольку из всех наших пуатевинских баронов только он не причинял нам никакого вреда и не присвоил незаконным путем ни на одно из наших владений. Я указала ему на то, сколь дурно и постыдно для него было перейти на сторону других баронов, не оказав им сопротивления, когда они расхищали Ваше наследство. Он пообещал мне сделать все, что в его власти, дабы Вам снова стали подвластны земли и замки, которые были захвачены некоторыми из его друзей»[563].
Алиенора прекрасно понимала, насколько важно было привлечь на свою сторону приближенных Артура, чтобы окончательно устранить опасность конфликта, который в любую минуту мог разжечь Артур, побуждаемый матерью и поддерживаемый Филиппом Августом. И конфликт действительно вспыхнул — вследствие многочисленных политических промахов Иоанна. Собрав на Рождество 1200 г. свой двор в Англии, в Гилдфорде, Иоанн и Изабелла, не слишком беспокоясь о политике, остались на острове. Несмотря на предупреждения матери, король не осознавал грозящей ему опасности; вместе с новой королевой он вернулся на континент лишь в июне 1201 г. Как отмечает Ригор, королевская чета получила пышный, радушный прием у короля Франции, что, разумеется, было призвано усыпить бдительность Иоанна:
«В тот же год, накануне июньских календ, король Англии Иоанн прибыл во Францию; он получил достойный прием у короля Франции и был принят в церкви Сен-Дени, воздавшей ему почести гимнами, литургиями и торжественной процессией. Затем король франков препроводил его в Париж, где жители города оказали ему восхитительные знаки почтения, после чего короля с его слугами поместили во дворце, оказав им должное уважение. Ему подносили всевозможные сорта вин сеньора короля, предлагая ему и его людям вкусить любое из них по своему усмотрению; более того, с той же щедростью король Филипп вручил Иоанну, королю Англии, драгоценные дары: золото, серебро, различные одеяния, боевых испанских скакунов, парадных коней и другие дорогие подарки. Так, в любви и добром согласии, простившись с королем, он удалился»[564].
Однако опасность возрастала. Лузиньяны, посчитав себя задетыми, обратились за помощью к французскому королю Филиппу Августу (а не к Алиеноре), как к общему для обеих сторон сюзерену. Филипп подготовил свой реванш. Момент был выбран удачно: только что ушла из жизни его супруга Агнесса Меранская (его сожительница, с точки зрения папы Иннокентия III), и интердикт, наложенный на королевство, прекратил свое действие. Король попросил, чтобы его дети, по крайней мере, были признаны законнорожденными — и позднее он получил от папы требуемое. В сентябре 1201 г. умерла от проказы непредсказуемая Констанция Бретонская. Сверх того, многие князья, которые в прошлом перешли на сторону противника французского короля, отправились в крестовый поход — как, например, графы Фландрии, Блуа и Труа. Освобожденный от конфликта с папой, ставший еще большим «покровителем» Артура, чем прежде, Филипп решил, что пришло время открыть карты: он уведомил Иоанна о том, что его курия рассудит распрю между ним и Лузиньянами, и предоставил ему охранную грамоту, чтобы тот явился в Париж для объяснений. Иоанн, согласно хронисту Раулю Коггесхоллскому, увиливал и упирался изо всех сил, ссылаясь на свой титул герцога Нормандии: французский король ответил ему, что он вызывает в курию герцога Аквитании, и не его вина, если тот вдобавок носит титул герцога Нормандии. Иоанн упорствовал, и 28 апреля 1202 г. курия французского короля вынесла свой приговор: Иоанн был признан виновным и приговаривался за уклонение от вассальских обязанностей к конфискации его континентальных владений:
«Магнаты французского королевства призвали Иоанна явиться в Париж, ко двору его сеньора короля Франции, как графа Аквитании и Анжу, дабы он выслушал приговор курии, ответил пред своим сеньором за причиненный им ущерб и подчинился решению его равных <…>. Курия короля Франции, собравшись, рассудила, что король Англии должен быть лишен земель, которые он и его предки получили от короля Франции, поскольку тот с давних пор пренебрегал всеми своими вассальскими обязанностями, кои он должен был исполнять за эти земли, и почти никогда не желал повиноваться приказам своего сеньора»[565].
Филипп тут же взялся исполнить часть приговора. Он напал на несколько замков в Нормандии и в Гурне «посвятил в рыцари» Артура. Речь в этом случае шла скорее об инвеституре, нежели о посвящении в рыцари: вручив Артуру оружие, свидетельствующее о его совершеннолетии, а также о вступлении в ряды правящей верхушки того времени, король пожаловал ему земли, над которыми он являлся сюзереном и которые Иоанн, по его мнению, удерживал незаконно. Отрывок из хроники Ригора подтверждает такое толкование:
«Король франков уведомил Иоанна, английского короля, как своего вассала за графства Пуату, Анжу и герцогство Аквитанию, о том, что тот должен явиться в Париж через пятнадцать дней после Пасхи, чтобы дать удовлетворительный ответ на обвинения, которые выдвинул против него король франков. Но поскольку король Англии в установленный день не явился и не захотел держать ответ должным образом, король франков, посоветовавшись со своими баронами и знатью, собрал войско и вторгся в Нормандию. Он разрушил от кровли до основания маленькое укрепление, называемое Бутаваном, затем взял Аргей, Мортемер и, наконец, подчинил своей власти Гурне и всю землю, кою держал Гуго де Гурне. Именно там он посвятил Артура в рыцари и уступил ему графство Бретонское, принадлежавшее ему по праву наследия, добавив к его владениям графства Пуату и Анжу, которые ему предстояло завоевать по праву войны. Чтобы помочь ему, он передал ему две сотни рыцарей, а также значительную сумму денег. И, как следствие, король принял Артура как своего вассала»[566].
Итак, война вновь началась, и король Франции, только что обручивший Артура со своей дочерью Марией, побуждал юношу завоевать Анжу и Пуату, наследные земли Алиеноры. Герцогиня Аквитанская, однако, приносила за них оммаж королю Франции. Артур с жаром бросился в это предприятие: вместе со своими рыцарями он мчался от Тура к Лудену, по пути опустошая регион, намереваясь соединиться с отрядами Лузиньянов, чтобы захватить север Пуату.
Алиенора не могла оставить оскорбление без ответа: почувствовав приближавшуюся опасность, она покинула обитель в Фонтевро (где ей, тем более, грозила опасность) и в возрасте семидесяти восьми лет вступила в настоящую войну. По дороге в Пуатье, свою столицу, она узнала, что двести пятьдесят рыцарей Артура, Гуго Черного и Жоффруа де Лузиньяна уже в Лудене; она едва успела укрыться в Мирбо. Артур и его войска, взяв город в осаду, вскоре проникли в него, и Алиенора была вынуждена спасаться в замке. Если верить анонимному хронисту, Артур попросил свою бабку отдать ему замок, пообещав ей свободу в обмен на эту уступку. Алиенора с достоинством отказалась, упрекнув Артура в отсутствии у него куртуазности:
«Артур вступил со своей бабкой в своего рода переговоры и попросил ее покинуть замок и его пределы, предложив ей отправиться туда, куда она пожелает, добровольно и без боя, поскольку он ничего не желал, кроме как оказать ей честь. Королева ответила, что она никуда не уйдет; но, по ее мнению, покинуть замок должен был Артур, если бы он был учтивым и благородным мужем. Ибо он мог бы найти немало замков для нападений, помимо того укрепления, в котором она находилась. Ее особенно удивило то, говорила она, что он и пуатевинцы, бывшие ее вассалами, позволили себе осадить замок, хотя прекрасно знали, кто находится внутри»[567].
Осаждающие забаррикадировали все городские ворота, кроме одних. Алиенора сумела отправить посланцев к своему сыну Иоанну, находившемуся неподалеку от Манса, и Гильому де Рошу, который занял место Ги де Туара в Шиноне. 30 июля Иоанн, получив послание, собрал небольшое войско и, проведя в пути всю ночь, под утро появился под стенами Мирбо. Эта быстрота спасла королеву. Говорили, что весть о прибытии войска Иоанна Жоффруа де Лузиньян получил во время трапезы, когда лакомился вяхирем. Он не пожелал начать браться за оружие, не окончив завтрака, что позволило людям короля проникнуть в город сквозь последний незаделанный вход. Схватка была непродолжительной — Алиенора получила свободу, а Артур попал в плен вместе со своими союзниками, имена которых Иоанн сам перечислил в послании английским баронам. Рауль Коггесхоллский оставил подробный и правдоподобный рассказ об этих удивительных событиях:
«Артур, граф Бретонский, коему было шестнадцать лет и коего Филипп, пообещав ему свою дочь, украсил воинским оружием [
Француз Ригор повествует об этом событии более сдержанно, в чем можно не сомневаться. Тем не менее, он обращает внимание на отчаянное безрассудство Артура и его поражение.
«Спустя некоторое время, поскольку он [Артур] с безрассудной храбростью вторгся в земли английского короля, последний, внезапно появившись с бесчисленным войском, одержал верх над Артуром и его приближенными, а также взял в плен Гуго Черного, Жоффруа Лузиньяна и многих других рыцарей. Когда король Филипп прослышал об этих событиях, он снял осаду замка Арк, двинулся со своим войском к Туру, захватил этот город и предал его огню»[569].
Хронист из Тура, сторонник французского короля, сожалеет о поражении и пленении Артура, которого Иоанн бросил в темницу в Фалезе, в Нормандии, а затем доставил в Руан:
«Он [Артур] осаждал королеву Алиенору, свою бабку и мать короля Иоанна Английского, в замке Мирбо, как вдруг (какое несчастье!) явился сам король Иоанн Английский, пришедший во главе огромного множества наемников, рыцарей и сержантов, и пленил его 1 августа со всеми его приближенными, в стенах этого укрепления. В скором времени он привез Артура в Нормандию, а позднее в Руан, где, как говорят [
С тех пор об Артуре не было ни слуху ни духу, а потому вскоре пошла молва о том, что Иоанн велел убить его в заключении. Некоторые говорили даже, что король убил его собственными руками, в четверг 3 апреля 1203 г. Именно эту версию излагает, не без некоторого удовольствия, Гильом Бретонец в своей «Филиппиде», эпической поэме, прославлявшей Филиппа Августа[571]. О деталях этого дела он узнал от Гильома де Бриуза, тогда особо приближенного короля Иоанна и свидетелем преступления. Позднее тот поведал о нем королю Франции, когда перешел на его сторону. Вероятно, этот же Гильом де Бриуз стоит у истоков другого подобного рассказа, изложенного в «Маргамских анналах»:
«Пленив Артура, король Иоанн некоторое время удерживал его в заточении. Наконец, в четверг, накануне Пасхи [3 апреля 1203 г.], опьяненный вином и обуяный демоном, король убил его собственными руками. Затем, привязав к его телу огромный камень, он сбросил труп в Сену. Тело Артура попало в рыбацкие сети, которые называли
Очевидно, что истинность этих утверждений доказать невозможно; людская молва с легкостью подхватила их, поскольку Артур исчез, а сам Иоанн не раз проявлял подобную жестокость. В 1194 г., например, когда он в последний раз примкнул к Ричарду, Иоанн велел обезглавить всех французских рыцарей, плененных в Эврё[573]. Однако, ввиду соответствующих указаний, было бы еще более рискованно говорить о невиновности короля, даже если эти свидетельства появились из-за неприязни к Иоанну, которую он не переставал вызывать у окружающих в силу своего типичного поведения. Возможно, в досье против обвиняемого можно добавить странное письмо, которое Алиенора получила от своего сына, находившегося тогда в Фалезе вместе с упомянутым Гильомом де Бриузом, спустя несколько дней после предполагаемой кончины Артура:
«Король <…> — госпоже королеве, своей матери, сеньору архиепископу Бордо, Роберу де Тюрнаму, сенешалу Пуату (и проч.). Мы отправили к вам брата Жана де Валерна, который видел то, что с нами случилось, — он сможет поведать вам о положении, в котором мы оказались. Примите на веру его рассказ об этих событиях и о милости Божьей, которая по-прежнему пребывает с нами настолько, что он не сможет вам передать. Что же о поручении, которое мы вам доверили, гордитесь тем, о чем вы узнаете из уст того же брата Жана. Мы же приказываем вам, а вы велите Роберу Тюрнаму не раздавать денег, которые мы вам передали, — это может быть сделано лишь в вашем присутствии и сообразно вашему мнению, а также мнению Гильома Кокю. Составлено в присутствии Гильома Бриуза, в Фалезе, 16 апреля»[574].
О каком «положении» может идти речь? Что же приключилось с Иоанном, который поостерегся рассказать об этом в письме и ограничился устным сообщением, доставленным предъявителем письма? О каком «поручении» говорится в письме? Некоторые историки, среди которых есть известные ученые[575], допускают, что в письме кроется намек на убийство Артура, в котором король признался своей матери, вернувшейся в Фонтевро, чтобы обрести мир среди его монахинь. Быть может, он просил ее призвать своими молитвами милость Божью, действие которой он, по его словам, уже ощутил?
После освобождения в Мирбо король привез Алиенору в Шинон, а затем в Фонтевро. Находившийся там Вильгельм Маршал рассказывает, как в Шиноне Иоанн вновь оттолкнул от себя могущественного Гильома де Роша, не сдержав данного ему обещания, — а ведь тот примкнул к нему, отвергнув предложения Филиппа Августа; разочарованный Гильом вернулся к французскому королю, уведя за собой многих сеньоров. Маршал упоминает, сколь сильно был шокирован манерой обращения Иоанна с его пленниками в Шиноне; по его мнению, череда измен и предательств, последовавшая далее, была вызвана жестоким, лишенным учтивости поведением короля, неуважением к данному им слову, переменчивым нравом и пренебрежительным отношением к своим подданным[576].
Плоды подобного легкомысленного отношения не заставили себя ждать: люди Филиппа Августа немедленно извлекли из него пользу, начиная с Гильома де Роша, который 9 апреля занял замок Бофор, расположенный неподалеку от Шинона и Фонтевро. Затем король Франции завладел Сомюром и, отказавшись на время от осады Шинона, захватил множество укрепленных городов в Нормандии, в Мене и в областях Луары: в его руках оказались Бомон, Алансон, Се, Манс, Фалез, Домфрон, Кутанс, Авранш, Байё, Лизьё и Кан. Растерявшийся Иоанн отправил Маршала просить перемирия, но Филипп Август отказался, чувствуя, что в Нормандии он загнал короля Англии в угол: в конце 1203 г. Филипп Август осадил грозную крепость Шато-Гайар, настоящий засов на воротах Нормандии и ее столицы Руана. Он продолжал осаду шесть месяцев, предпочитая, согласно Ригору, изнурять гарнизон голодом, нежели брать Шато-Гайар штурмом, рискуя потерять множество воинов и повредить стены этой великолепной крепости, которую после завоевания всей провинции он надеялся использовать в собственных целях. Наконец, 6 марта 1204 г. Шато-Гайар сдался. Иоанн даже не попытался прийти на помощь осажденным. Вся Нормандия мгновенно перешла в руки французского короля. Спустя несколько месяцев Филипп осадил и захватил Пуатье, завладел Сентонжем, наследством Алиеноры, завоевал Лош и взял в осаду Шинон, в нескольких лье от которого находился Фонтевро, куда удалилась королева.
О последнем унижении Алиенора уже не узнала. Что лишило ее последних сил — весть о бесчестящей смерти Артура или о бесславной сдаче Шато-Гайара, крепости, которой так гордился ее сын Ричард? О смерти Алиеноры нам известно не больше, чем о ее рождении. Многие хронисты о ней даже не упоминают. Рауль Коггесхоллский ограничился кратким сообщением о времени ее кончины: «В году 1204 умерла королева Алиенора, дочь графа Пуатье, которая сначала была супругой короля Людовика, а затем женой короля Генриха Английского»[577]. В «Маргамских анналах» упомянут лишь год ее смерти (1204), и только «Анналы Веверли» указывают более точную дату — «в апрельских календах», то есть 31 марта или 1 апреля[578].
О месте ее смерти также нет точных сведений: если верить хронисту из Сент-Обен в Анжере, королева умерла в Пуатье[579]. Но большинство историков полагает, что Алиенора, скорее всего, удалилась в Фонтевро и оставалась в нем до самой смерти. Эта гипотеза, хотя и допустимая, все же не имеет никаких документальных подтверждений, вопреки тому, что утверждали ранее. Так, Э. Келли, разделяя это мнение, утверждает, что о Пуатье сообщает лишь хронист из Сент-Обен, тогда как «другие хронисты» (из которых она приводит только Петра Блуаского) говорят о том, что до последнего дня своей жизни Алиенора оставалась в Фонтевро[580]. Однако Петр Блуаский ни о чем таком не сообщает — данное указание отсылает нас не к автору этого текста, а к комментариям его издателя Пьера де Гусанвиля, который действительно приводит множество текстов, касающихся Алиеноры, но ни один из них не упоминает о ее смерти в Фонтевро.
Э. Келли ссылается и на «Хронику аббатства Св. Марциала Лиможского»; после нее то же самое сделал и Лабанд, кропотливый историк, который на сей раз, слишком доверился своей вышеупомянутой исследовательнице[581]. Действительно, заметка в этой хронике, в издании 1874 г., как и в недавнем издании хроники Бернара Итье, под 1204 г. содержит лишь краткую фразу: «Умерла Алиенора, королева Англии. Она была погребена в Фонтевро»[582]. Действительно, ни у кого не вызывает сомнения то, что Алиенора умерла в 1204 г. и была похоронена в Фонтевро. И кто бы в этом сомневался? Некролог из Фонтевро повествует о благородном роде, безупречном нраве и достойной жизни королевы, перечисляя ее многочисленные добродетели, как и подобает в произведениях такого жанра. Он напоминает о множестве даров, пожертвованных Алиенорой аббатству. Наконец, некролог подчеркивает желание, выраженное самой королевой, принять после своей смерти постриг и быть похороненной в церкви этого аббатства. Но данный текст, как и предшествующие, не уточняет, что королева ушла из жизни именно в его стенах[583]. Поэтому местом ее смерти нам следует считать Пуатье, до тех пор, пока мы не найдем иного свидетельства или не докажем, что «Хроника Сент-Обена» на этот счет ошибается.
То, почему для погребения королевы был выбран Фонтевро, объясняется просто. Аббатство к тому времени уже стало семейной усыпальницей Плантагенетов; Алиенора с давних пор проявляла интерес к этому святилищу, где покоились ее супруг Генрих II, ее сын Ричард и ее дочь Жанна[584]. Вот почему в нефе монастырской церкви и сегодня можно увидеть ее гробницу, расположенную рядом с гробницами короля Генриха, Ричарда и Изабеллы Ангулемской. Увековеченная во всей красоте зрелой женщины — голова, увенчанная короной, ясное лицо, обрамленное апостольником, — королева держит в руках открытую книгу и, кажется, не столько читает, сколько размышляет. Историки не перестают строить догадки по поводу этой книги: может быть, это Священное Писание, несмотря на малый размер книги? Псалтырь? Песни трубадура? Куртуазный роман?[585] Хотела ли она оставить после себя образ благочестивой и кающейся женщины, которая после смерти своего сына Ричарда, по словам Обри де Труа-Фонтена, увидевшего ее надгробие в Фонтевро, «исправила свою жизнь, дабы окончить ее в благодати»[586]? Или же образ женщины, принадлежавшей к верхушке светской аристократии конца XII в., образованной и куртуазной, поклонницы (и покровительницы) искусств и словесности? В этой области Алиенора ввела новшество: открытая книга вскоре станет атрибутом королев и женщин из высших аристократических семей, подобно тому, как скипетр является отличительным знаком королей[587]. Размышляет ли она о том романе, каким была ее жизнь — со всеми страстями, просчетами и ошибками, допущенными ею, но также с ее непревзойденной энергией, с неукротимым желанием быть хозяйкой собственной судьбы? Об этом можно лишь догадываться. Вполне вероятно, что Алиенора, как утверждают сегодня некоторые искусствоведы, сама заказала свое надгробие, законченное до 1210 г., как ранее она уже заказывала гробницы для своего мужа и сына. Все они, во всяком случае, являются выражением политической идеологии, утверждением могущества династии, чему королева посвятила всю свою жизнь[588].
Об этой беспокойной, напоминающей роман жизни Алиенора могла размышлять во время своего уединения в Фонтевро, как и перед своей смертью. Разве ей, узревшей плачевный распад империи Плантагенета, ради которой она столько боролась, не могло прийти на ум пророчество Гуго Линкольнского, который четырьмя годами ранее предсказал окончательную победу французского короля над последним сыном короля Англии, в наказание за прелюбодеяние, совершенное ей, королевой Алиенорой?
«Эти слова Священного Писания непременно свершатся относительно потомков короля Генриха: „Из побочного корня никогда не вырастет ветвь” и „отпрыски прелюбодейного союза будут уничтожены”. Нынешний король Франции отомстит за своего благочестивого отца Людовика сыновьям прелюбодейной женщины, которая постыдно развелась со своим верным мужем, чтобы сожительствовать с его соперником, королем Англии. Именно поэтому француз Филипп вырвет королевское древо Англии, подобно тому, как вол щиплет траву, вплоть до корней; ибо уже три сына Генриха уничтожены французами, а точнее, два короля и один граф. Четвертый, ныне еще живущий, добьется от них лишь непродолжительного мира»[589].
Таким образом, спустя почти полвека после тех событий святой епископ вновь упрекнул Алиенору в том, что она покинула своего (слишком?) благочестивого мужа, короля Людовика Французского, чтобы вступить в брак с Генрихом, — брак, который епископ, не колеблясь, называет прелюбодейным. Хронисты, включая тех, кто восхвалял Алиенору, так и не простили ей такого, на их взгляд, недозволенного поведения; это во многом и способствовало рождению легенды о королеве Алиеноре, намертво сросшейся с реальной историей этой исключительной женщины. В глазах хронистов Алиенора осталась королевой-грешницей, нарушившей все табу и обычаи. Супругой, презревшей свое положение. Одним словом, опасной женщиной.
Часть вторая
Алиенора и ее многогранный образ
Спорные вопросы
Первая часть книги посвящена главным событиям в жизни Алиеноры. Излагая их, я старался обращаться к самым надежным источникам и не удаляться от общепринятых трактовок, за исключением тех случаев, когда я высказывал личную точку зрения, получавшую обоснование в ходе повествования.
Зато в следующей части книги я обращаюсь к «открытым», широко спорным вопросам. Основные факты биографии, изложенной ранее, в целом не вызывают разногласий у историков; иное дело — интерпретация личности Алиеноры, ее чувств, характера и влияния на свое время. В своем исследовании мы вторгаемся в область, в которой менталитет и нравы, доминирующие в эпоху историков, оказывают сильное влияние на их собственные восприятие и суждение о прошлом. Конечно, это верно для любого исторического персонажа, однако еще в большей степени для Алиеноры, в силу того, что она была женщиной. Представления о женщине, ее натуре, чувствах, а также о ее роли и месте в обществе, сильно изменились на протяжении нескольких лет — пожалуй, еще сильнее, чем за все предшествующие столетия. С другой стороны, было бы бесполезно отрицать, что в этой области больше, чем в какой-либо иной, немалую роль играет личный менталитет каждого историка. В зависимости от времени и автора один и тот же факт, пусть даже совершенно достоверный (как, например, любовная связь Алиеноры), одни интерпретируют как проявление возмутительного легкомыслия королевы, ее ненасытной сексуальности или манипулирования людьми из ее окружения; другие же истолковывают его как знак чувственной и сексуальной неудовлетворенности Алиеноры, как свидетельство неудачного брака, в чем якобы был повинен ее супруг, или как акт независимости и свободы. Так, благодаря историкам Алиенора из свободной женщины превращается в женщину распутную, «женщину-вещь» или в женщину, ставшую феминисткой задолго до появления настоящих феминисток.
Источники, знакомящие нас с поведением Алиеноры, также сильно зависели от менталитета их авторов, в основном церковнослужителей и зачастую противников женщин, если не сказать женоненавистников и сторонников доминирования мужчин. А потому нам следует читать их рассказы критическим взглядом, чтобы попытаться увидеть сквозь призму этих крайне тенденциозных текстов, каким было реальное поведение Алиеноры. Такова цель первой главы, посвященной причинам расторжения ее первого брака. Что же произошло в Антиохии на самом деле? Какое воздействие оказало поведение королевы на ее собственную судьбу и на судьбу французского королевства?
Поделиться книгой: