Помоги проекту - поделись книгой:
Во второй редакции своего произведения Рожер Ховденский добавляет, что, по словам Иоахима, пророчество, касающееся Саладина, исполнится спустя три года, в 1194 г.:
«Тогда король Англии спросил его: «Когда же это случится?» И ответил Иоахим: «Когда минуют семь лет после потери Иерусалима». Тогда король Англии сказал: «Значит, мы пришли сюда слишком рано?» Но Иоахим возразил ему: «Напротив, твой приход крайне необходим, ибо только тебе дарует Бог победу над врагами Его, и превознесет он имя твое над всеми правителями земли»[414].
Согласно этому тексту, Ричард верил, что своим походом против Саладина он исполнит древнее пророчество. Он мог вообразить себя десницей божьей, отрубающей шестую голову дракона и приближающей тем самым наступление царства божьего на земле.
С этого момента мы получаем лучшее представление о той атмосфере религиозного мистицизма, в которую был погружен Ричард в описываемую нами эпоху. Об этой атмосфере дает представление и другой курьезный случай, о котором повествовали достойные доверия источники: публичное покаяние Ричарда. Действие происходило накануне Рождества 1191 г. К сожалению, Рожер Ховденский, описавший эту сцену, ее не датировал. Ричард, говорит он нам, «движимый волей Бога, вспомнил о бесчестных поступках, совершенных им в течение жизни». Раскаявшись, король в присутствии епископов и архиепископов исповедался в грехах и совершил искупительный акт:
«Нагой, держа в руках три пучка очищенных от коры прутьев, он пал к их ногам и не постыдился исповедаться пред ними в грехах своих, говоря о своем бесчестье смиренно и с таким сокрушением сердца, что нельзя было усомниться в том, что покаяние сие было делом рук Того, кто одним лишь взглядом своим заставлял содрогаться землю. Затем он отрекся от греха своего и принял от епископов надлежащую епитимью. С этого часа превратился он в человека, испытывающего страх перед Богом и творящего Добро, и никогда более не возвращался он к своим беззакониям»[415].
О каком «беззаконии» говорит автор? Вероятно, речь шла о некоем сексуальном «грехе», который Ричард хотел искупить, не желая навлечь на себя гнев Божий накануне женитьбы и крестового похода — где ему предстояло рискнуть жизнью во славу Христа, — который вдобавок должен произойти в преддверии конца света. Многие хронисты намекают на распутную жизнь короля и «безнравственные привычки, кои усваивал он с жаром юности»[416]. Позднее, после его смерти, они напомнят о грехах Ричарда, а некоторые будут думать, что из-за них он будет обречен на долгое пребывание в недавно придуманном чистилище[417]. Вполне вероятно, что в Мессине, пропитавшись атмосферой религиозного мистицизма, о чем свидетельствует беседа с Иоахимом Флорским, Ричард решил отказаться от своих безнравственных сексуальных прихотей, в частности, от гомосексуальных привычек, на которые довольно ясно намекает другой эпизод, произошедший на этот раз в 1195 г., спустя четыре года после его брака с Беренгарией:
«В тот год пришел к королю Ричарду отшельник и, произнеся проповедь о вечном спасении, сказал ему: «Вспомни о разрушении Содома и воздержись от недозволенных действий (
Что бы ни говорил по этому поводу Джилингем, намек на «грех Содома» отсылает к гомосексуальным привычкам короля, как я уже доказывал в другой книге[419]. К привычкам, к которым он довольно быстро вернулся, забросив свою супругу Беренгарию, несмотря на «покаяние» и обещание, данное в Мессине незадолго до прибытия невесты, которую привезла его мать.
Пока Ричард искупал свои грехи, Алиенора в январе 1191 г., в разгар зимы, пересекла Альпы, держа путь в Ломбардию. Часть путешествия (неизвестно, правда, с какого момента, но, во всяком случае, до Неаполя) она провела в компании графа Фландрского Филиппа Эльзасского, пустившегося в путь, чтобы присоединиться к крестоносцам на Сицилии. Это был тот самый Филипп, который в 1181 г. велел Кретьену де Труа написать «Персеваля, или Повесть о Граале», — после смерти поэта, скончавшегося несколькими месяцами ранее (1190), роман остался неоконченным. До него Кретьен написал и другие романы, посвященные артуровскому рыцарству, в которых он восславлял короля Артура, но особенно — королеву Гвиневеру и ее возлюбленного Ланселота, лучшего в мире рыцаря, чья любовь к королеве — хоть преступная, но безграничная — оказалась сильнее его и подвигла на рыцарский подвиг. Эта тема, особо подчеркнутая Кретьеном в его романе «Ланселот, или Рыцарь телеги», появившемся на свет в 1181 г., была подсказана автору Марией Шампанской, дочерью Алиеноры и Людовика VII (что дает повод для размышлений, — и во второй части книги мы вернемся к этому вопросу). Заметим, однако, что встреча Алиеноры и Филиппа могла предоставить им прекрасную возможность, как справедливо замечает Д. Д. Р. Оуэн[420], оживить свое путешествие беседами об этом столь популярном литературном сюжете, к которому они оба проявляли интерес.
20 января, будучи в Ломбардии, Алиенора встретилась в Лоди с германским королем Генрихом VI, старым врагом и соперником ее зятя Генриха Льва. Он направлялся в Рим, где хотел увенчать себя имперской короной, перешедшей к нему после смерти его отца Фридриха Барбароссы — тот, отправившись в крестовый поход гораздо раньше Ричарда и Филиппа, утонул семью месяцами ранее, при переправе через реку в Малой Азии, что привело к бегству почти всей его армии. Встреча Алиеноры и Генриха VI вызвала у Танкреда сильное беспокойство, поскольку император от имени своей жены Констанции, дочери Рожера II Сицилийского, претендовал на наследство Вильгельма Доброго, которым завладел племянник покойного короля, сам Танкред. Для нового правителя Сицилии союз Генриха VI и Ричарда, заключенный при посредничестве Алиеноры, грозил обернуться катастрофой. К сожалению, нам неизвестно, о чем именно разговаривали в Лоди Алиенора и Генрих VI, однако мы знаем, что Ричард, будучи в тот момент на Сицилии, делал все возможное, чтобы успокоить Танкреда. Оба государя неоднократно встречались, стараясь найти компромисс в спорных вопросах. Напряжение, и без того сильное, еще больше возросло из-за происков Филиппа Августа, пытавшегося настроить английского и сицилийского государей друг против друга. Все это привело к тому, что Танкред, узнав о том, что Алиенора прибыла в Неаполь, не позволил ей отплыть в Мессину, используя ничтожный предлог, о котором упоминает Рожер Ховденский:
«В том же месяце король Англии отправил множество кораблей навстречу своей матери-королеве Алиеноре и дочери короля Санчо Наваррского Беренгарии, которую король должен был взять в жены, а также навстречу графу Филиппу Фландрскому. Но королева Алиенора и дочь короля Наварры не смогли добиться от людей короля Танкреда разрешения проследовать в Мессину из-за своей слишком многочисленной свиты; их проводили в Бриндизи, в то время как граф Фландрский высадился в порту Мессины»[421].
Чтобы уладить это необычное дело, Ричард в промежутке между 3 и 8 марта посетил Катанию. Встреча, сопровождавшаяся празднествами и обильными дарами, оказалась плодотворной: Танкред передал в распоряжение Ричарда четыре больших нефа и множество галер — и вероятно, именно в этот момент Львиное Сердце в знак дружбы вручил ему мифический меч короля Артура, о котором уже шла речь. К тому же Танкред раскрыл Ричарду тайные планы Филиппа Августа, якобы предлагавшего хозяину Сицилии вступить с ним в союз против английского короля. Он даже отдал Ричарду письма Филиппа, свидетельствующие об этой измене, после чего между двумя королями, французским и английским, произошло бурное объяснение. Филипп возражал, настаивая на том, что эти письма — фальшивка, изготовленная Ричардом ради того, чтобы отказаться от его сестры Аэлисы:
«Тогда король Англии ответил ему: „Я не бросаю твою сестру, но жениться на ней не могу, ибо мой отец делил с ней одно ложе, и она родила от нее сына”»[422].
Неотразимый аргумент: слухи об этой связи ходили с давних пор, и Ричарду не стоило никакого труда найти свидетелей, которые могли бы поручиться в этом. Тогда Филипп Август согласился освободить Ричарда от его клятвы. Забавно, что благодаря этим ложным слухам Ричард нашел выход из ситуации, до сего момента казавшейся неразрешимой: он смог наконец отделаться от Аэлисы. Окончательное соглашение между двумя королями было заключено чуть позже, в марте; в обмен на выплату десяти тысяч серебряных марок Ричард аннулировал свое обязательство — отныне он был волен жениться на ком угодно. Филипп мог забрать свою сестру по возвращении из крестового похода.
Тем временем Алиенора уже приближалась к Мессине в сопровождении новой невесты. Филипп Август, не испытывавший особого желания встречаться с ними, тут же отплыл в направлении Акры, 30 марта 1191 г. В свою очередь, спустя несколько часов в Мессину вступила королева Алиенора. Амбруаз сообщает некоторые подробности того, как Ричард сначала сопровождал Филиппа во время его отплытия из порта, а затем отправился встречать мать с невестой:
«[Ричард] сопровождал короля Франции с галерами, а затем, перебравшись через Фар [пролив Фаро], повернул к Ризу [Реджо], где узнал о прибытии матери, привезшей ему его подругу. Это была благонравная девица, славная, честная и красивая женщина, лишенная коварства и лицемерия; ее звали Беренгарией, и была она дочерью короля Наварры, который поручил ее матери короля Ричарда, взявшей на себя труд доставить нареченную своему сыну. Позже она стала королевой <…>. Он велел проводить свою мать, невесту и ее свиту в Мессину; там он сказал матери, а она ему, без обиняков, все, что они хотели сказать друг другу. Король оставил на своем попечении юную деву, которую он любил, и отослал мать присматривать за его покинутой страной, чтобы его уделу ничто не угрожало. Вместе с ней на стражу Англии встал архиепископ Руанский Вальтер, мудрейший из мужей, коему не единожды приходилось сражаться»[423].
Вильгельм Ньюбургский, со своей стороны, восторгается успехами Алиеноры и объясняет причины, побудившие ее поступить таким образом. По его словам, необходимо было упрочить династическую преемственность и предоставить Ричарду средство, способное избавить его от грозящей ему опасности, от блуда:
«[Королева Алиенора], невзирая на почтенный возраст, на длительность и тяготы пути, на суровую зиму, ведомая — или, скорее, подталкиваемая и гонимая — материнской любовью, присоединилась к своему сыну на Сицилии. Из дальних пределов земли она привезла ему для женитьбы дочь короля Наварры, юную девушку, известную своей красотой и благоразумием. Может показаться необычным и даже бессмысленным то, что король помышлял о сладострастии в то время, когда он готовился к войне, или то, что он намеревался взять свою супругу с собой в военный поход. Однако такое решение было для молодого короля не только необходимым, но и благотворным. Необходимым, ибо у него не было сына, который мог бы ему наследовать; поэтому королю нужно было обеспечить себя потомством. Благотворным, ибо в свои лета король, склонный к похоти из-за привычки к удовольствиям, столь мудрым решением защищал себя от самого себя же, видя в том спасительное средство от серьезнейшей опасности блуда, в тот момент, когда готов он был противостоять опасностям во имя Христа»[424].
Пока что Ричард не может сочетаться с Беренгарией браком — из-за поста. Он возьмет ее в жены позднее, 12 мая 1191 г., в Лимассоле на острове Кипр. Супружеская чета окажется бездетной. Была ли новая королева бесплодной, как предположил Джилингем[425]? Ничто не позволяет утверждать это, как и то, что Ричард был «закоренелым» гомосексуалистом. Однако факт остается фактом: их союз потерпел неудачу, и в скором времени король отдалился от Беренгарии.
В одной хартии, составленной по приказу Ричарда в Лимассоле, перечислено имущество, которое должно было отойти Беренгарии в качестве традиционной вдовьей части английских королев. Но большинство континентальных владений из этого списка находилось в руках Алиеноры как ее собственность. Вот почему Ричард на некоторое время (до тех пор, пока будет жива Алиенора) передал Беренгарии земли, которыми он владел в Гаскони к югу от Гаронны[426].
Решительно, казалось, что усталость была неведома королеве-матери. Алиенора осталась в Мессине лишь на три дня, едва успев повидаться с Ричардом и своей дочерью Жанной — король заберет ее с собой в Святую Землю вместе с Беренгарией, за которой та будет присматривать. Ричард Девизский — единственный, кто подробно рассказывает об этой семейной встрече и о приеме, оказанном Ричардом своей матери: «Он принял свою мать-королеву со всеми надлежащими ей почестями; пылко заключив ее в объятия и проводив ее во главе блистательной процессии, он велел ей отправиться обратно в сопровождении архиепископа [Готье Кутанского, архиепископа Руанского], оберегавшего вместе с нею юную девушку, за которой его мать отправилась в путешествие; он поручил ее своей сестре, которая приехала в его лагерь, чтобы повидаться с матерью»[427].
Через несколько дней Ричард, в свою очередь, отплыл по направлению к Кипру, тогда как Алиенора, покинув Мессину 2 апреля, вернулась домой, попутно посетив Рим, замечает Рожер Ховденский[428]. Она добралась до Салерно, а затем до Рима, желая встретиться с папой Римским и добиться, чтобы тот признал Жоффруа, незаконнорожденного сына Генриха II, архиепископом Йоркским. Эта мера окончательно лишила Жоффруа возможности выдвигать какие-либо политические притязания и в то же время облегчила королеве ее будущую задачу: как «регентша» Алиенора старалась упредить любую попытку заговора против ее сына. Климент III, которого Ричард ненавидел (именно его король уподобил Антихристу во время беседы с Иоахимом Флорским), скончался 10 апреля. Вероятно, Алиенора встречалась с его преемником Целестином III, ответившим на ее просьбу согласием.
Алиенора была уверена, что поставленная ею цель достигнута: она передала своему сыну Ричарду супругу, чьей обязанностью будет дать королевству законного наследника; она лишила бастарда Жоффруа его политических амбиций, добившись от папы признания его архиепископом Йоркским. Она считала, что сможет справиться с зарождающимися претензиями своего младшего сына Иоанна. Итак, с относительным спокойствием она готовилась вернуться в свои владения, чтобы приступить к обязанностям регентши королевства и империи Плантагенета, тогда как Ричард будет воевать в Святой земле, — и хотя особым успехом его усилия не увенчались, он покрыл себя славой, став образцом совершенного короля-рыцаря, каким до него мог стать его брат Генрих Младший[429]. Королева и не подозревала, что вскоре ей придется вступить в борьбу с Филиппом Августом, который, будучи человеком куда менее рыцарственным и пылким, нежели Ричард, предпочтет покинуть Святую Землю, чтобы завладеть наследством графа Фландрского, умершего во время крестового похода, и вступить в заговор против Ричарда с Иоанном Безземельным.
Как мы увидим далее, папа, с которым королева встретилась в Риме, не окажет ей в этом деле никакой поддержки. Алиеноре придется противостоять врагам практически в одиночку — и она сделает это с беспримерной храбростью.
8
«Алиенора, яростью Божьей королева Англии»
В то время как Ричард с сестрой Жанной отплыл на Кипр, где он сочетался узами брака с Беренгарией, а затем взял путь к Святой земле, где он, по примеру своего соперника-мусульманина Саладина, создаст себе прочную репутацию идеального рыцаря, Алиенора, следуя через Рим и Альпы, возвращалась в Нормандию. После утверждения папой Жоффруа в сане архиепископа Йоркского Алиенора не хотела оставаться больше в Риме, где 15 апреля 1191 г., на следующий же день после своего восхождения на папский престол, Целестин III короновал и миропомазал на трон императора и императрицу Германии Генриха VI и его супругу Констанцию[430]. Получив у менял сумму, необходимую для возвращения домой, королева вновь пустилась в путь. Ее сопровождал архиепископ Руанский Готье Кутанский, освобожденный от своего обета крестоносца. Уполномоченный Ричардом, он вез с собой несколько королевских писем — настоящих ордонансов с приказами о назначении или смещении королевских чиновников, которым он должен был дать ход в том случае, если юстициарии и наместники, назначенные королем перед отъездом, не оправдают оказанного им доверия[431]. Так, например, обстояло дело с епископом Илийским Гильомом Лоншаном, раздражавшим баронов своим высокомерным нравом, непомерными тратами и гомосексуальными привычками[432]. Амбиции епископа только выросли после того, как Целестин III назначил его своим легатом во всей Англии[433]. Формально Ричард поручил Готье работать совместно с епископом Илийским, а на деле — присматривать за ним[434]. Роль Алиеноры, регентши — при которой состоял Готье, — становится еще более значимой, чем прежде. Заметим, правда, что рядом с ней обязательно находился мужчина (сначала Гильом Лоншан, затем Готье Кутанс), способный принимать решения и претворять их в жизнь. Очевидно, в ту пору еще никто не мог представить, что управление страной можно «официально» доверить королеве, даже если она и обладает характером и достоинствами Алиеноры.
Опала Гильома Лоншана не замедлила себя ждать, несмотря на его преданность Ричарду — преданность, толкнувшую его на опрометчивые шаги в то время, когда он открыто выступил против Иоанна и Жоффруа. В отличие от того, что часто утверждают, на протяжении этих лет Алиенора была особо снисходительна к Иоанну, которому она не раз покровительствовала, несмотря на его неоднократные измены, а также угрожающее и непостоянное поведение.
После отъезда Ричарда сторонники Иоанна стали распускать слухи о том, что король не вернется в Англию. Из предосторожности Ричард велел Иоанну поклясться, что тот не появится в королевстве до его возвращения, то на протяжении трех лет — было предусмотрено, что король уезжает на этот срок. По совету Алиеноры, как нам уже известно, этот запрет был вскоре смягчен, и Иоанн вновь смог поддержать своих сторонников. По возвращении в Англию он захватил некоторые замки — столкновения удалось избежать с трудом. Гильом Лоншан, не признавший новых полномочий Готье, был вынужден уступить: он согласился, чтобы эти замки отошли Иоанну, если Ричард не вернется[435]. В то же время Гильом тайно договаривался с королем Шотландии, чтобы признать новым королем не Иоанна, а совсем еще юного Артура, в том случае, если Ричард погибнет — что, заметим, вполне соответствовало распоряжениям самого Ричарда, отданным им на Сицилии[436]. Правда, позднее он от них откажется. Мы не знаем, какой была реакция Алиеноры, не доверявшей Иоанну, но все же, как показало будущее, предпочитавшей его Артуру. Поэтому не стоит считать абсурдной мысль о том, что поддержка, оказанная епископом Илийским внуку королевы, которого она ненавидела, могла ускорить его падение.
В равной степени этому способствовало и отношение канцлера к Жоффруа. Став архиепископом Йоркским, последний счел возможным, несмотря на свою клятву не вступать на английскую землю, отправиться в свое епископство, чтобы получить с него доходы. Тем более что, по сообщению некоторых хронистов, сам Иоанн уже находился в Англии и звал брата к себе. В середине сентября Жоффруа высадился в Дувре, где его тут же задержали по приказу канцлера. Ему удалось бежать и укрыться в церкви; но храм оцепили, прелата схватили у алтаря и заключили в дуврскую тюрьму. Тогда в дело вмешался Иоанн, пригрозивший, что явится на помощь пленнику во главе войска; он приказал канцлеру освободить своего брата, что и было сделано[437]. Жоффруа тотчас же пожаловался ему и епископам королевства на Гильома. Иоанн вызвал епископа Илийского в Рединг, но осторожный Гильом на призыв не откликнулся и укрылся в лондонской башне. 8 октября два брата, явившись вместе с епископами и баронами в церковь Св. Павла, окруженную народной толпой, обвинили Лоншана во множестве злодеяний и сместили его, несмотря на сопротивление с его стороны. Два дня спустя, в соборе, Лоншан был торжественно низложен, а собрание принесло клятву верности не только Ричарду, но и Иоанну, на тот случай, если король умрет, не оставив наследника. Ричард Девизский подчеркивает революционный характер этого собрания, — фактически это был государственный переворот, игравший на руку Иоанну и учредивший впоследствии коммуну Лондона:
«Затем все собрание немедленно назначило графа Иоанна, брата короля, верховным правителем всего королевства и приказало, чтобы все замки были отданы под охрану тех, кого он выберет <…>. В тот же день была разрешена и учреждена коммуна граждан Лондона, и вся знать королевства и даже епископы этой провинции были вынуждены присягнуть. Тогда Лондон впервые осознал, что в королевстве нет короля, ибо подобный сговор не приняли бы ни король Ричард, ни его отец Генрих, ни его предшественники, пусть даже оно принесло бы им миллион марок серебром»[438].
Сложно не заподозрить в произошедшем влияния Алиеноры, которая, не доверяя Иоанну (но пока, возможно, еще не полностью), прежде всего искала способ сохранить династическое наследие для своих сыновей и устранить кандидатуру Артура в том случае, если Ричард останется без наследника. Описанные здесь события в какой-то степени предваряют то, что произойдет через несколько лет после смерти Ричарда.
Письма, привезенные из Мессины (не подправила ли их Алиенора?), составлены в том же ключе: разнообразные по содержанию, порой противоречивые, они позволяют их предъявителю найти выход из сложных ситуаций, сославшись на власть и волю короля. Так, во время упомянутого собрания Вильгельм Маршал и Готье Кутанский предъявили письмо Ричарда, утверждавшее Готье на должность канцлера вместо Гильома Лоншана, а также предоставлявшее Вильгельму, как и нескольким другим новым людям, должность юстициария. Опасаясь за свою жизнь, Гильом Лоншан попытался добраться до Дувра, переодевшись в женское платье; там его задержали, однако, высмеяв, позволили покинуть город добровольно, — 29 октября 1191 г. епископ с разрешения Иоанна уплыл на континент. В длинном письме (которое воспроизвел Рожер Ховденский) его коллега-недоброжелатель Гуго де Нунан, епископ Ковентри, набросал целую обвинительную речь, осыпав бывшего канцлера серьезными упреками: дедом епископа был серв из Бовези; сам канцлер покровительствовал французам в ущерб англичанам, которых презирал, не зная даже их языка; он не считался с приказами короля; он осмелился схватить архиепископа Жоффруа в церкви; он сменил свое церковное одеяние на женское платье — одеяние того пола, который всегда ненавидел и т. д.[439]
Об опале Гильома Ричард узнал из послания, доставленного приором Херефорда. В нем дело было представлено совершенно в ином ключе, поскольку его автор открыто обвинял Иоанна в том, что тот изгнал канцлера Ричарда и попытался занять его место; короля умоляли вернуться как можно скорее. Итак, составитель послания не одобрял идеи смещения Гильома, осуществленной с согласия короля, который, вероятно, был поставлен перед свершившимся фактом[440]. Рожер Ховденский замечает, что в феврале 1192 г. пришел ответ короля, переданный Андре де Шавиньи: Ричард согласился с заменой своего канцлера, но не принял проект учреждения коммуны Лондона и тем более тот факт, что королевство принесло клятву верности его брату Иоанну[441].
Способствовала ли этому перевороту Алиенора? Вполне возможно. Перебравшись на континент, Гильом Лоншан укрылся во Франции, где попытался привлечь к своей участи внимание папства[442]. В Париже он встретился с двумя кардиналами, Иорданом и Октавианом, которые незамедлительно встали на защиту этого папского легата, низложенного, несмотря на папский указ о его назначении на этот пост, который они имели при себе. Однако кардиналов, решивших отправиться в Руан, не испросив охранной грамоты у Алиеноры, задержали в Жизоре по приказу сенешала Нормандии, который действовал сообща с королевой, как раз находившейся в этой провинции. Отношения Алиеноры и папства вновь обострились, что повлекло за собой каскад отлучений, которыми обменялось духовенство с обеих сторон[443].
На Рождество 1191 г. над землями Плантагенета по-прежнему нависала угроза интердикта — правда, ее затмила еще более серьезная опасность: в то время как Иоанн отмечал Рождество в Ховдене, Алиенора праздновала новый год в Бонневиль-сюр-Тук, куда вскоре пришла весть о том, что король Франции покинув Святую Землю, вернулся в свое государство, собрал свой двор в Фонтенбло и планирует захватить Англию. На обратном пути из крестового похода он посетил Рим и пожаловался папе на мнимую «измену» Ричарда, попросив освободить его от клятвы не нападать на земли английского короля во время его отсутствия. Возмущенный такой просьбой, папа отказался в следующих выражениях:
«Мы никоим образом не освобождаем тебя от клятвы, принесенной королю Англии, коему ты обещал хранить мир до его возвращения — мир, который ты должен оберегать, как и всякий христианский государь, даже не давая на то клятвы. Напротив, мы считаем сие обязательство достойным и полезным, и подкрепляем его нашей апостольской властью»[444].
С этого момента, подчеркивают некоторые английские хронисты (возможно, опережая события), Филипп решил вступить в сговор против Ричарда с императором Генрихом VI[445]. Во всяком случае, были все основания опасаться, что он плетет интриги вместе с Иоанном и воспользуется отсутствием Ричарда, чтобы напасть на земли Плантагенета, в частности Нормандию. К тому же Филипп вскоре появился и сам: 20 января 1192 г., встретившись с сенешалом и баронами Нормандии между Жизором и Три, он потребовал вернуть ему его сестру Аэлису (которая в тот момент находилась в Руане) и город Жизор вместе с зависевшими от него землями. В ответ на отказ сенешала король Франции пригрозил применить силу[446]. Вот почему Алиенора и сенешал, предвидя скорое нападение, принялись укреплять замки. Затем королева отплыла в Англию — 11 февраля она высадилась в Портсмуте, дабы подготовить к обороне побережье королевства[447].
Во время посещения своей вдовьей части королева проехала по землям илийской епархии: казалось, ее потрясла нищета, царившая в епархии после того, как ее же собственный епископ наложил на эти земли интердикт. Ричард Девизский подчеркивает человеколюбие, стойкость и упорство королевы, сопротивляться которой было бесполезно:
«Эта Дама [
Теперь, перед угрозой нападения французов, следовало собрать воинов. Рауль де Дицето уделяет особое внимание тому, сколько сил Алиенора положила, чтобы успокоить умы, — вместе с Готье и несколькими баронами она старалась сохранить порядок в королевстве и свести на нет раздоры и разногласия[449]. Это было необходимо, поскольку угроза сговора между Филиппом и Иоанном становилась все более реальной — вот главная причина, заставившая Алиенору спешно вернуться на остров. Она узнала, что после своей неудачи под Жизором король Франции попросил Иоанна встретиться с ним во Франции, чтобы предложить ему занять место Ричарда: Иоанн должен был жениться на Аэлисе и принести оммаж французскому государю за все свои континентальные земли, в частности за Нормандию. Филипп также помог бы ему получить Англию[450]. На этот раз Алиенора желала любой ценой помешать этой неминуемой встрече, которая напомнила ей о прошлых заблуждениях, о мятеже сыновей против их отца и об их преждевременной смерти вследствии этой борьбы, которая, по мнению церковнослужителей, была не чем иным, как настоящей божьей карой. Королева боялась повторения тех роковых событий, о чем свидетельствует Ричард Девизский, придававший своему повествованию морализаторский оттенок:
«Граф Иоанн отправил своих посланцев в Саутгемптон и приказал, чтобы для него сей же час снарядили судно, дабы мог он пуститься в путь — повидаться, как думали, с королем Франции. Но его мать-королева, опасавшаяся как бы этот легкомысленный юноша по наущению французов не ввязался в дело, направленное против его сеньора и брата, изо всех сил старалась расстроить его замыслы. Ее материнское сердце сжималось от горя и волнения при воспоминании о его старших сыновьях и их преждевременной кончине, уготованной им за их прегрешения. Она желала положить все силы на то, чтобы оставшиеся в живых сыновья хранили верность друг другу, дабы их мать, по крайней мере, могла умереть более спокойно, нежели их отец. Вот почему созвала она всех знатных людей королевства — первый раз в Виндзоре, второй в Оксфорде, третий в Лондоне и четвертый в Винчестере. И так ее слезы и просьба магнатов с превеликим трудом сделали свое дело: граф Иоанн остался в Англии, не осуществив затеянного»[451].
Другие хронисты дают менее подробные сведения о чувствах Алиеноры или количестве встреч, понадобившихся для того, чтобы остановить Иоанна, — гораздо больше внимания они уделяют власти Алиеноры как над ее сыном, так и над «священным союзом», созданным по ее инициативе перед лицом опасности. Именно так Рожер Ховденский вкратце сообщает о деятельности Алиеноры в Нормандии, в промежутке с февраля по апрель 1192 г., после того, как она узнала о планах французского короля:
«Узнав об этом, королева Алиенора отложила все остальное на второй план и, оставив в стороне другие дела двора, отплыла из Нормандии в Англию. Там она нашла своего сына Иоанна, графа Мортенского, готового отправиться в Нормандию, чтобы начать переговоры с королем Франции. Но его мать и Готье, архиепископ Руанский, а также другие юстициарии Англии, от имени английского короля и его матери запретили ему пускаться в плаванье. Они сказали ему, что если тот высадится в Нормандии, они захватят от имени короля все его земли и замки. Иоанн, граф Мортенский, в конце концов, уступив требованиям юстициариев и вняв упрекам матери, отклонил просьбу короля Франции, изменив свои намерения к лучшему. Тогда Алиенора, мать короля, и почти все магнаты и сеньоры Англии отправились в Лондон, где принесли клятву верности королю Англии и его наследнику»[452].
Оставалось лишь узнать, кто будет наследником! У Беренгарии по-прежнему не было детей, поэтому наследником Ричарда, назначенным им в Мессине, числился Артур, что было не по нраву Алиеноре. По ее мнению, второе место после Ричарда принадлежало Иоанну — если Ричард умрет, империю Плантагенета должен был унаследовать его младший брат. Однако такая перспектива ее тоже не радовала: Алиенора умоляла Ричарда вернуться как можно скорее, предупредив его о том, что его брат Иоанн вступил в союз с королем Франции. Хронист Амбруаз, сражавшийся в крестовом походе подле Ричарда, упоминает о растерянности, охватившей короля при столь досадной вести, которую доставил ему Жан д’Алансон:
«[Жан д’Алансон] сказал королю, что вся Англия погрязла в раздорах, войне и смутах из-за его баронов и его брата, который хотел, несмотря на слова матери-королевы, поступать только по-своему, и что дела приняли столь дурной оборот благодаря французскому королю, который отправил в Англию, к брату Ричарда, послов, дабы отвратить его от пути истинного и заключить с ним союз; он добавил даже, что его земли вскоре будут отняты у тех, кому он их доверил, ежели король не поспешит вернуться <…>. Услышав эти дурные и печальные новости, король стал задумчив, мрачен и подавлен, и сказал он самому себе: «Если ты не вернешься сейчас, воистину, ты потеряешь свои земли»[453].
На этот раз Ричард решил вернуться. Одержав рыцарскую победу под Акрой, 2 сентября он заключил относительно выгодное перемирие с Саладином и 9 октября 1192 г. отплыл из Акры в направлении Англии. Место Ричарда занял его сводный племянник, внук Алиеноры, Генрих Шампанский (сын Марии Шампанской), которого провозгласили «королем Иерусалимским» — королем без королевства, поскольку Иерусалим так и остался во власти Саладина.
На страницах этой книги мы не будем рассказывать о всех романтических превратностях обратного пути короля, походившего на настоящую одиссею[454]. В то время как Беренгария и Жанна отправились на Сицилию, Ричард (он плыл на другом корабле), боясь столкнуться с флотом его недруга графа Тулузского или его барселонских союзников, инкогнито высадился на берегах Истрии. Люди герцога Австрийского, которого Ричард некстати оскорбил в Акре, узнав короля, схватили его. Вскоре герцог выдал своего пленника императору Генриху VI, который заключил короля в темницу в нарушение всех обычаев рыцарства, а также права и законов Церкви, защищавшей крестоносцев и заботившейся об их имуществе[455]. Однако похитители особо не таились: они заявили о случившемся во всеуслышание, словно желая надбавить себе цену. 28 декабря 1192 г., если верить Рожеру Ховденскому, Генрих VI послал французскому королю письмо с радостной вестью об этом пленении; это послание, воспроизведенное хронистом, заканчивается следующими словами:
«Отныне он в моей власти, а поскольку он всегда стремился доставить вам неприятности и затруднения, мы взяли на себя заботу сообщить Вашему Величеству о том, что произошло, зная, что эта весть будет вам приятна и доставит вашей душе огромную радость»[456].
Архиепископ Руанский ознакомился с этим письмом и переправил его копию в Англию. Вскоре Алиенора и Готье отправили в Германию послов с поручением увидеть Ричарда и приступить к переговорам. Вдобавок Алиеноре пришлось вновь столкнуться с предательством своего младшего сына. Ибо Филипп Август, обрадованный этим пленением, тут же связался с Иоанном, который увидел в произошедшем возможность занять место своего брата, о чем ясно дает понять Рауль де Дицето:
«Когда Иоанн, граф Мортенский, узнал, что его брат-король был взят в плен, в его сердце поселилась великая надежда стать государем. Он собрал вокруг себя многочисленных сторонников со всего королевства, раздал множество обещаний и позаботился разместить в своих замках гарнизоны. Затем он пересек море и заключил соглашение с королем Франции, чтобы тот устранил его племянника Артура, герцога Бретонского, в надежде на то, что бретонцы поддержат его намерение»[457].
На этот раз Алиеноре не удалось помешать сыну пересечь Ла-Манш. Оказавшись в Нормандии, Иоанн тщетно попытался переманить на свою сторону нормандских баронов, после чего уехал в Париж, где, встретившись с королем Филиппом, принес ему оммаж за Нормандию и континентальные земли; помимо этого, он предложил взять в жены Аэлису, после того как добьется расторжения своего брака. Филипп пообещал ему помощь в захвате Англии и других земель его брата. В Виссане для этой цели даже был собран флот, но Алиенора распорядилась подготовить побережье к обороне. Столкнувшись с таким сопротивлением, Иоанн и его фламандские союзники отказались от прямого вторжения. Затем Иоанн возвратился в Англию, где стал призывать к восстанию, завладел несколькими замками и повсюду распускал слухи о том, что его брат умер и никогда не вернется в королевство. Но принц натолкнулся на сопротивление юстициариев и королевы, сплотившей вокруг себя верных людей и вернувшей часть замков (в частности Виндзор) при помощи Вильгельма Маршала и других баронов[458]. Филипп со своей стороны довольствовался тем, что вторгся в Нормандию, но потерпел поражение под Руаном, который оборонял граф Лестер[459].
Несмотря на распри с Иоанном, главной заботой Алиеноры весной 1193 г. оставалось освобождение из плена Ричарда. Она узнала, что ее сына держал в заточении император Генрих VI, который, встретившись с ним в Шпейере, обвинил английского короля в том, что он предал в Святой земле христианское дело и хотел убить Конрада Монферратского, будущего короля Иерусалимского. Эти безосновательные обвинения отчасти основывались на слухах, которые распространял епископ Бовезийский во время его возвращения с Востока годом ранее[460]. Ричард защищался с блеском, вызывая всеобщее восхищение… и все же остался пленником своего недостойного хозяина, который, тем не менее, начал испытывать к нему большее расположение.
В конце марта 1193 г. посланцы Алиеноры наконец прибыли к императору; к ним присоединился епископ Солсберийский Губерт Вальтер; узнав о пленении короля, он отправился из Сицилии в Рим, чтобы попросить у папы Целестина III отлучения императора. Согласно Раулю Коггесхоллскому, первые переговоры завершились соглашением, условия которого хронисты излагают по-разному[461]. Ричард будет освобожден, когда за него заплатят выкуп; в ожидании этого он будет находиться в горной крепости Трифельс. Переговоры продолжились, и канцлер короля вернулся в Англию с письмом от императора, скрепленным его собственной золотой печатью, а также посланием Ричарда матери, датированным 19 апреля 1193 г. Письмо это заслуживает внимания — оно дает ясное представление о том, сколь велико было доверие Ричарда к Алиеноре и какие надежды он возлагал на нее:
«Ричард, милостью Божьей король Англии, герцог Нормандии и Аквитании, граф Анжуйский, — Алиеноре, своей дражайшей матери, королеве Англии милостью Божьей, а также своим юстициариям и всем верным своим слугам, находящимся в Англии.
Да будет всем вам известно, что, после того как покинул нас дорогой друг Губерт, достойнейший епископ Солсбери <…>, к нам прибыл дражайший канцлер Гильом, епископ Илийский. По окончании переговоров, кои он преданно вел между императором и нами, с его помощью удалось добиться, чтобы мы могли покинуть замок в Трире, в котором нас удерживали, и встретиться с императором в Хагенау, где нас достойно приняли сам государь и весь его двор <…>. Но мы останемся у императора до тех пор, пока не будет полностью улажено дело, касающееся его и нас, и вплоть до того, пока мы не выплатим ему семьдесят тысяч марок серебром. Вот почему мы просим вас (и даже заклинаем вас верностью, коей вы нам обязаны) употребить все силы на то, чтобы собрать эту сумму <…>. Потребуйте также заложников у всех наших баронов, с тем чтобы наш преданнейший канцлер нашел их подле нашей дражайшей матери-королевы по возвращении в Англию, после того как уладит наши дела в Германии. Пусть доставит он сих заложников сюда, как было условлено между мною и императором. <…> Собранные же деньги должно передать моей матери и тем, кого она выберет. Тот же, кто будет готов прийти к нам на помощь в этом испытании, в трудный для себя час обретет в нас щедрого друга и опору <…>. Мы желаем также, чтобы нам сообщили имена всех баронов, привнесших свой вклад, а также то, какую сумму внес каждый из них, и пусть список этот будет скреплен печатью нашей матери, — нам нужно знать, сколько мы будем должны каждому из них <…>. Подтверждение всего вышесказанного вы найдете в послании, скрепленном золотой буллой сеньора императора, которое передаст вам наш канцлер»[462].
Итак, епископ Илийский полностью оправдался перед королем. По своем возвращении бывший канцлер отправился в Сент-Олбанс. Туда же прибыла и Алиенора с архиепископом Руанским и другими юстициариями. Вместе они решили, каким способом следует собрать огромную сумму, необходимую для выкупа короля; ее должны были передать на хранение Губерту Вальтеру, нескольким прелатам и баронам, а также мэру Лондона. Алиенора и юстициарии ввели новый налог, в размере 25 процентов с доходов и движимого имущества населения, однако он быстро стал непопулярным, особенно среди духовенства, и деньги поступали в казну медленно, что отсрочивало освобождение короля.
Алиенора, однако, не щадила сил, чтобы уладить не только финансовые, но и дипломатические вопросы — особенно те, что были связаны с Римом. Действительно, папа Целестин III хотя и отлучил от церкви герцога Леопольда Австрийского, но не спешил действовать наперекор императору, не желая вызвать его гнев. Тогда Алиенора приказала своему секретарю Петру Блуаскому составить три послания. Эти письма вызвали немало споров — одни признавали их подлинными, другие считали, что речь идет о простых упражнениях в стиле[463]. Несомненно, они написаны рукою Петра, который развивает темы, предложенные королевой, на свой лад, однако у нас нет ни малейшего основания отрицать их подлинность. В отличие от Д. Д. Р. Оуэна, нам не кажется, что эти послания написаны в жалобном тоне, так несвойственном характеру королевы[464], — напротив, они горячи и полны горечи. Это отнюдь не жалоба — это крик, полный ярости и скорби, упреков и обвинений в адрес папы. И ничто не мешает нам думать, что эти послания отражают истинные мысли и чувства Алиеноры:
«Преподобному отцу и сеньору Целестину, милостью Божьей Римскому папе, — Алиенора, яростью Божьей королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу <…>. Я решила было хранить молчание из опасения, что порывистость моего сердца и сила моего страдания заставят меня обратить к князю священнослужителей речи, способные показаться дерзкими или высокомерными. Воистину, страдалец, доведенный до предела, неотличим от безумца: он не признает хозяев, не обретает друзей, не уважает других и не щадит самого себя. Поэтому никто не удивится, если сила моей скорби обострит сдержанность моих речей в той открытой жалобе, которую я подаю. Ведь страдание навеки поселилось в моей душе, пустив корни в моем безутешном сердце. Гнев Божий обрушился на меня, и вот почему возмущение затмевает мой разум. Разделенные народы, истерзанные люди, опустошенные провинции и, главным образом, вся западная Церковь, утопая в слезах, всем сокрушающимся и раскаявшимся сердцем молят вас, коего Бог поставил над всеми народами и королевствами, вверив всю полноту власти. И я молю Вас: внемлите воплю страждущих! Ибо бедствия наши множатся, и нет уже им числа. Вы не можете не считаться с ними, иначе свершите преступление и навлечете на себя бесчестье, ибо Вы — наместник Бога на земле, преемник Петра, слуга Иисуса, помазанник Божий <…>. Король наш томится в плену, изнуренный тоской и печалью. Вообразите себе, каково состояние его королевства, или, скорее, его упадок, подумайте о недобрых временах, наставших в королевстве, и о жестокости тирана, обуреваемого жаждой наживы, а посему беспрестанно творящего беззаконие над нашим господином, коего он пленил во время святого паломничества — хотя он и был под защитой небес и римской Церкви — и удерживает в заточении, желая, чтобы тот умер в оковах. Ибо тиран этот не боится Бога и его Страшного Суда. Он не отпускает свою жертву, и никто не может вырвать короля из его рук. Если римская Церковь рукоплещет или безмолвствует в ответ на такие оскорбления, нанесенные Христу, тогда „Господи Боже, стань на место покоя Твоего”, рассуди нас и „не отврати лица помазанника Твоего” (Пс., LXXXIV, 10). Где же рвение Илии пред Ахавом? Где усердие Иоанна в Иерусалиме? <…> Нередко посылаете Вы своих кардиналов, наделенных большой властью, к варварским народам, дабы разобрались они в незначительных делах; но ради того, чтобы разобраться в столь сложном, плачевном и важном деле, как наше, Вы не соизволили отправить ни дьячка, ни даже церковного служку. Сегодня легатами движет только нажива, но не почитание Христа, не слава Церкви, не мир в королевствах!»[465]
Прочел ли папа это послание? Во всяком случае, оно явно не произвело желаемого впечатления, и Алиенора велела составить второе, преисполненное еще большей горечи послание на ту же тему. В нем она напомнила, что благодаря ее супругу Генриху II, в свое время поддержавшему папство, Церковь избежала раскола. Но что получил в награду за это сын Генриха, оказавшийся в плену вопреки правосудию? Алиенора дает выход ярости: «Сегодня, наученная опытом, я знаю, что обещания ваших кардиналов — всего лишь пустые слова! О древе судят по его плодам, но не по листве или цветам»[466].
В третьем письме изложены все те же аргументы, но только в более личной форме. Смятение, овладевшее безутешной королевой, прослеживается в нем еще сильнее, чем в двух прежних посланиях; впрочем, Алиенора не намеревалась сдаться без боя:
«Преподобному отцу и сеньору Целестину, милостью Божьей Римскому папе, — несчастная Алиенора и, если угодно небу, достойная жалости королева Англии, герцогиня Нормандии и графиня Анжу <…>, горемычная мать, доверившаяся милосердному отцу.
Расстояние, разделяющее нас, не позволяет мне, святейший Отец, поговорить с вами наедине. Однако я должна поведать вам о своем горе <…>; я — та несчастная, которая не вызывает ни у кого сострадания, тогда как я, в прошлом королева двух королевств и мать двоих королей, уже стою пред вратами позорной, отвратительной старости. Плоды утробы моей были оторваны от меня: меня лишили моего потомства. Молодой король и граф Бретонский покоятся во прахе, а их несчастная мать вынуждена жить, и ее память неумолимо возвращает ее к воспоминаниям об их кончине. В утешение мне остались два сына, но сегодня они лишь умножают мои страдания, невзгоды и упреки, брошенные в мою сторону. Король Ричард, пленник, томится в оковах. Его брат Иоанн опустошает королевство пленника огнем и мечом. „Господь покинул меня, и десница Его жестоко карает меня”. Это истинно: гнев Божий пал на меня. Ведь сыновья мои сражаются друг против друга — конечно, если можно говорить о битве тогда, когда один из сражающихся заключен в оковы плена! А другой, умножая несчастья, становится жестоким тираном, стремясь захватить королевство изгнанника! <…>»[467].
Излив свои жалобы в столь личной манере, Алиенора переходит к обвинениям: как святой отец, оставаясь глухим к ее призывам, может мириться с такой несправедливостью? Закрыть на нее глаза, не воспротивиться ей, будучи наделенным для этого властью — значит стать соучастником преступления! Алиенора резко взывает к понтифику, напоминая ему о верном служении своему долгу, о суде Божьем и главным образом о близившемся конце света, который, по ее мнению, неизбежен:
«Вплоть до сего дня князь апостолов восседает на святом престоле. Он правит, он властвует, ибо возведен трон, дабы стать строгим судией. Отец, обратите же сей меч Петра против нечестивцев — именно за это вознесен был апостол над всеми народами и царствами. Крест Христа одержал победу над орлами Цезаря, меч Петра — над мечом Константина, а святейший престол — над имперской властью <…>. Почему же Вы медлите, не веля освободить моего сына, почему не внемлите мне, относясь к моей просьбе с небрежением и жестокостью? <…> Верните мне моего сына, человека Божьего, ежели Вы священнослужитель, а не кровопийца, не желающий освободить моего сына, за что вам придется держать ответ перед Всевышним. Горе! Горе, если верховный пастырь оборачивается наемником, если бежит он от волка <…>. Мой сын томится в оковах, а Вы не отправились к нему и никого к нему не направили <…>; трижды Вы обещали мне послать легатов, но они так и не были посланы! На самом деле они скорее
Однако папа — бесспорно, боязливый человек — так и не откликнулся. Алиенора поняла, что бессмысленно ждать от него помощи. Она могла рассчитывать только на себя, на свою энергию, на дипломатическую активность — ее самой и ее окружения. Наконец, она могла рассчитывать на деньги для выкупа, способные удовлетворить непомерные запросы императора. Чтобы ускорить их приток, нужно было «выжать все» из духовенства, аристократии, народа. Не было ни одной церкви, ни одного ордена, сословия или пола, кто ускользнул бы от обязательства внести свой вклад в освобождение короля, замечает Рауль Коггесхоллский[469].
Деньги на выкуп собирали не только в одной Англии, но и во всей империи Плантагенета. Известно, например, что аббатство Св. Марциала в Лиможе выплатило 100 марок серебром, присоединив их к уже собранным 150 000 маркам[470]. Вильгельм Ньюбургский, со своей стороны, указывает на то, что этот первый в своем роде всеобщий налог взимали из рук вон плохо: деньги в казну поступали медленно, а при их сборе не обошлось без лихоимства; деньги растрачивали нечистые на руку королевские чиновники, что приводило к новым поборам, разорявшим баронов и церкви, в то время как из заключения Ричард посылал множество писем, настойчиво требуя от Алиеноры и ее слуг скорейшей выплаты выкупа[471].
Филипп Август, со своей стороны, не сидел сложа руки: обратившись к Генриху VI с встречными финансовыми предложениями, он отправил ко двору императора епископа Филиппа Бовезийского, а затем архиепископа Реймсского — и тому и другому было поручено уговорить Генриха выдать Ричарда французскому королю или, по крайней мере, задержать его в плену. Теперь император мог играть за двумя столами, то и дело повышая ставки. Переговоры возобновились, но условия стали иными: 29 июня в Вормсе Генрих обязался освободить Ричарда, если ему будет выплачена сумма в сто тысяч марок, в счет общей суммы выкупа, составляющей сто пятьдесят тысяч марок серебром, то есть более тридцати пяти тонн серебра, около двух с половиной ежегодных доходов английского королевства! Вероятно, именно в этот сложный период Ричард слагает ротруэнж, красноречиво свидетельствующий о чувстве беспомощности, заброшенности, овладевшем королем, чье освобождение затягивалось из-за медлительности его вассалов и подданных, обязанных уплатить за его выкуп, как предписывало это феодальное право. Однако первая часть нужной суммы уже собрана, и Ричард просил свою мать приехать в Германию, вместе с Готье Руанским и другими знатными лицами, а на время своего отсутствия назначить великим юстициарием Англии Губерта Вальтера[472]. Еще перед этим Алиенора дипломатическим путем добилась избрания Губерта архиепископом Кентерберийским[473].
Несмотря на преклонный возраст (семьдесят лет), Алиенора была готова выкупить своего сына собственноручно. Собрав большую часть требуемой суммы, которую посланцы императора прибыли пересчитать в Лондон, она переплыла Ла-Манш и в конце декабря 1193 г. отправилась в Германию[474]. Тогда Генрих решил освободить Ричарда 17 января 1194 г. Он выдвинул также одно из своих условий: Ричард должен стать его вассалом — Генрих доверит ему титул короля Прованса, который превратил бы английского короля в сюзерена Раймунда Сен-Жилльского[475]. Оба государя считали эту сделку выгодной: Ричард смог бы оказывать давление на своего нового вассала, графа Тулузского, а Генрих повысил бы свой престиж императора, этого сюзереном королей. Впрочем, эти более или менее вынужденные оммажи на деле не обладали реальной значимостью: они были призваны утолить чрезмерное самолюбие императора. Если верить Рожеру Ховденскому, который, как правило, был хорошо осведомлен о происходящих событиях, Алиенора посоветовала Ричарду принести императору оммаж за королевство Англию, чтобы снискать милость своего тюремщика и добиться освобождения, вновь оказавшегося под угрозой:
«Чтобы избежать заточения, Ричард, король Англии, по совету своей матери Алиеноры отказался от английского королевства, передал его императору как владыке мира [
Филипп Август и Иоанн, понимая, что развязка вот-вот будет для Ричарда благоприятной, пошли на крайние меры. Они предложили Генриху VI заманчивую сумму за то, чтобы он удержал Ричарда в плену:
«В то время, когда шли переговоры об освобождении короля Англии, к императору прибыли посланцы французского короля и графа Иоанна, брата английского короля; они предложили ему 50 000 марок серебром от короля Франции и 30 000 марок серебром со стороны графа Иоанна — при условии, что он оставит короля Англии в заключении вплоть до дня Святого Михаила. Вдобавок, если император согласится, они будут выплачивать ему 1000 фунтов серебром в конце каждого месяца — так долго, сколь он продержит короля в плену. Или же король Франции даст ему 100 000 марок серебром, а граф Иоанн — 50 000 марок серебром, если император выдаст им короля Англии или, по крайней мере, будет держать его в плену год, начиная с этой даты. Вот как любили они короля!»[477]
Предложение было соблазнительным, и Генрих задумался. Он вновь перенес дату освобождения Ричарда. Но в то время, как Филипп Август, объединившись с Иоанном, вторгся в Нормандию и завладел Эврё — но не стал осаждать Руан[478] — в Майнце наступила развязка. На 2 февраля назначили встречу, на которой вновь должны были обсудить условия освобождения короля. Из-за нового предложения короля Франции оно снова оказалось под вопросом, замечает Рожер Ховденский:
«Император пожелал расторгнуть принятое соглашение из-за непомерной жажды денег, предложенных ему французским королем и графом Иоанном <…>. Он дал королю Англии прочесть письмо, которое послали ему король Франции и граф Иоанн, желавшие помешать его освобождению. Увидев это письмо и ознакомившись с ним, король был глубоко взволнован, ибо потерял всякую надежду на освобождение»[479].
Но немецкие князья, благоволившие к Ричарду, были возмущены действиями императора и в большинстве своем высказались за освобождение пленника. Возможно, именно в этот момент Ричард, послушавшись совета Алиеноры, решил стать вассалом императора, чтобы польстить его самолюбию. Спустя два дня, 4 февраля, король был освобожден. Архиепископ Руанский поведал о событиях этого дня, особенно тревожного для Алиеноры и ее сына, в письме к декану собора Св. Павла в Лондоне, который воспроизвел его слова в своем сочинении:
«Сегодня, воистину, Создатель явил Свою милость народу в Майнце, освободив сеньора короля. Я оставался подле него в течение всего этого дня, вплоть до девятого часа [до трех часов дня], в то время как архиепископы Майнца и Кельна выступали посредниками между императором, нашим королем и герцогом Австрийским в обсуждении вопроса об освобождении. После немалых опасений и затруднений эти архиепископы, положившие все силы на то, чтобы добиться освобождения короля, явились туда, где он находился с королевой, епископами Бата, Или и Сента, со мной и многими другими знатными людьми, и вручили ему короткое и приятное послание: император уведомил его о том, что после долгих дней плена он дарует ему свободу <…>»[480].
Ричарда передали Алиеноре со следующими условиями: Генрих должен был получить сто пятьдесят тысяч марок серебром кельнской монетой. В тот день Алиенора передала ему две трети всей суммы, то есть сто тысяч марок. Остаток предстояло выплатить позднее; в знак того, что император получит эти деньги, Алиенора оставила ему требуемых заложников, среди которых были два ее внука, родившихся у Генриха Льва и Матильды, и сын наваррского короля, брат Беренгарии[481].
Супруга Ричарда, как известно, отправилась в путь на другом корабле в сопровождении Жанны. Высадившись в Сицилии, обе женщины удостоились приема у папы Целестина в Риме и провели в Риме шесть месяцев. Затем, опасаясь гнева императора, папа Римский велел проводить их в Пизу, а затем в Геную, откуда они отплыли в Марсель. Там их принял король Арагона, проводивший их вплоть до границ своего королевства, после чего те же заботы взял на себя граф Тулузский, доставивший их в Пуатье[482]. Как мы видим, Беренгария не играла в происходящем никакой политической роли.
«Настоящей королевой» Ричарда, безусловно, была Алиенора, которая в этот момент готовилась вернуться в Англию вместе с сыном, освобожденным благодаря ее усилиям и энергии. Вильгельм Ньюбургский, находясь под влиянием библейских текстов, и, вероятно, под впечатлением дня, столь благоприятного для Ричарда[483], уподобил его освобождение исходу евреев, бежавших из Египта. Как и фараон, переменивший свое решение, коварный император «пожалел», что выпустил на свободу короля Англии, этого «тирана, чья свирепость и великая сила представляют угрозу для всего мира»; Генрих пожелал даже отправить вслед королю свое войско, чтобы вернуть его в заточенье[484]. Слишком поздно. Филипп Август со страхом узнал — то, чего он так опасался еще в июле 1193 г., о чем предупреждал своего пособника Иоанна Безземельного, вот-вот свершится: «дьявол вырвался из цепей»[485].
После своего освобождения Ричард отправил Сальдебрейля, сенешаля Алиеноры, в Святую землю — объявить о том, что король вернется сражаться в заморские края, как только отомстит своим обидчикам[486]. Затем вместе с Алиенорой он двинулся по рейнской долине, укрепляя по ходу свои дипломатические союзы; так, он принял оммаж от архиепископов Майнца и Кельна, епископа Льежа, графа Голландского, герцога Брабантского и еще нескольких сеньоров Рейнской области[487]. Затем Алиенора и Ричард отплыли в Англию — 10 марта 1194 г. они сошли на землю в Сандвиче. В Лондоне их с ликованием встретил народ и духовенство, устроившее королю триумфальный прием в соборе Св. Павла[488].
Затем Ричард взялся за «умиротворение» своего королевства, занявшись сторонниками своего брата Иоанна. Он осадил Ноттингем, капитулировавший 28 марта. На следующий день, замечает Рожер Ховденский, Ричард впервые отправился на охоту в Шервудский лес, которого он прежде никогда не видел, — и там ему очень понравилось[489]. Именно эти строки лягут в основу популярной легенды о встрече Ричарда и Робина Гуда. Затем король возвратился в Ноттингем, где следующие два дня в присутствии Алиеноры провел «совет», на котором были приняты многие важные решения, в частности, постановление о новых налогах на охоту и продажу должностей; после чего, на второй день, король потребовал приговора для своего брата Иоанна:
«30 марта Ричард, король Англии, посвятил свой первый день в Ноттингеме совету. В нем приняли участие королева Алиенора, его мать, архиепископ Губерт Кентерберийский, который сидел на этом совете по правую руку от короля, и Жоффруа, архиепископ Йоркский <…>. 31 марта король Англии снова держал свой совет. На нем он потребовал суда для своего брата, графа Иоанна, который, вопреки клятве верности, принесенной королю, завладел его замками, опустошил его земли по обе стороны Ла-Манша и вступил против него в сговор с его врагом, королем Франции»[490].
Иоанну и епископу Ковентри Гуго де Нунану, особенно досаждавшему Гильому Лоншану, было приказано в течение сорока дней предстать перед судом Ричарда; в противном случае их лишат должностей, а Иоанна объявят неспособным править. В это время брат короля находился в Эврё, который захватил и передал ему Филипп Август. Он не собирался сдаваться просто так и ждал удобного случая. 10 и 11 апреля Ричард собрал свой первый двор в Нортгемптоне, «в присутствии своей матери Алиеноры», вновь замечает Рожер Ховденский. Там он принял присягу у шотландского короля. 15 апреля Ричард прибыл в Винчестер — он вступил во владение замком и объявил дату своей новой коронации. Церемония состоялась 17 апреля 1194 г. в этом же городе, в присутствии Вильгельма Шотландского и Алиеноры Аквитанской, королевы-матери, или скорее настоящей королевы, поскольку Ричард, казалось, нисколько не побеспокоился о Беренгарии, которую даже не пригласили на коронационные празднества. Зато Алиеноре отвели почетное место, о чем сообщает все тот же хронист:
«Королева Алиенора, его мать, находилась со своей свитой в северной части церкви, напротив короля. Архиепископ Кентерберийский отслужил мессу и привел короля к причастию, после чего проводил короля обратно к его месту»[491].
После этой церемонии Ричард, уверившись в безопасности своего королевства, собрал войско наемников и приготовился воевать с Филиппом Августом на континенте. 12 мая он отплыл от английских берегов, вероятно, вместе с Алиенорой. Больше ему не было суждено увидеть Англию.
В Барфлёре королю устроили торжественную встречу. Вильгельм Маршал, находившийся рядом с Ричардом, сохранил о ней воспоминание: кругом царило всеобщее ликование — толпы народа преподносили королю подарки, люди пели, танцевали. Повсюду то и дело слышалось: «Герцог явился во всем своем могуществе; и досадно от того королю Франции»[492]. Из Барфлёра Ричард отправился сначала в Лизьё, где остановился на ночь у одного из самых преданных своих сторонников, у архидьякона Жана д’Алансона. Там и произошло удивительное событие: примирение Ричарда с Иоанном, который не раз плел против него заговоры. Несмотря на все усилия смущенного хозяина, не желавшего говорить королю о присутствии его брата, Ричард вскоре подметил его беспокойство и успокоил его:
«Не стоит лгать мне, ты видел моего брата Иоанна! Он напрасно боится меня! Пусть он придет, ему нечего опасаться! Право же, он мой брат, и ему вовсе не стоит страшиться меня. Ежели он совершил глупость, я стану упрекать не его, а тех, кто подтолкнул его к такому шагу; они уже добились того, чего хотели, и со временем получат еще больше. Но сейчас я не скажу большего».
Жан д’Алансон тут же сообщил об словах короля вероломному младшему брату Ричарда. Тот, «трусливо» представ перед королем, бросился к его ногам, но Ричард поднял его и обнял со словами:
«Не бойтесь, Иоанн. Вы еще дитя, Вы попали под дурное влияние. Те, кто давал Вам столь дурные советы, движимы порочными замыслами. Встаньте же и отправляйтесь к трапезе»[493].
Без сомнения, примирение это было делом рук Алиеноры. В своем рассказе, посвященном этому событию, Вильгельм Ньюбургский относится к Иоанну более сурово, придавая ему черты настоящего «оппортуниста», и подчеркивает основополагающую роль Алиеноры:
«Видя, что его брат вернулся живым и невредимым в свои земли и что многое вдобавок обернулось в его пользу, он [Иоанн] полагал, что ему стоит помириться с ним. Вот почему при посредничестве своей матери он, умоляя о пощаде, сдался своему брату, который принял его скорее по-братски. Впоследствии он стойко и преданно помогал брату в его войнах против короля Франции, искупая этой службой свои прежние заблуждения и отвечая тем самым на доброе обхождение со стороны брата»[494].
Рожер Ховденский еще больше подчеркивает посредничество Алиеноры в деле примирения и упоминает о некоторой осторожности, с какой отнесся Ричард к своему брату:
«В это время его брат Иоанн, граф Мортенский, примкнул к своему брату-королю. Благодаря посредничеству их матери, королевы Алиеноры, братья вновь стали друзьями; но король не пожелал дать ему ни какого-либо замка, ни земли»[495].
Чтобы заставить позабыть о своей измене, Иоанн продемонстрировал не только то, что он полностью поддерживает своего брата, но и свое вероломство: вернувшись в Эврё, он предал своего бывшего союзника, повелев перебить французский гарнизон, размещенный в городе, после чего вернул город своему брату.
В который раз из всех этих текстов становится ясно, что Алиенора отдавала предпочтение Ричарду; но также (о чем часто умалчивали), что к Иоанну королева-мать относилась крайне снисходительно, несмотря на его многочисленные измены. Откуда эта снисходительность? Вне всякого сомнения, здесь сыграли свою роль и материнская любовь, и память о роковых последствиях бушевавших в недавнем прошлом войн между братьями, из-за которых королева, возможно, испытывала чувство вины[496]. Однако преобладающим фактором все же были соображения политического и династического характера. Алиенора видела, что Ричард по-прежнему остается без наследника, что он пренебрегает своей супругой Беренгарией, которая по возвращении в Пуатье не присоединилась к королю, а удалилась в свои владения в Мансе. Такое положение дел беспокоило королеву, ей снедали мысли о будущем империи Плантагенета после смерти Ричарда. Конечно, она не очень-то доверяла Иоанну, однако предпочитала его Артуру, сыну Констанции Бретонской, которого она неоднократно отстраняла от власти, невзирая на выбор Ричарда.
Помирив сыновей, Алиенора посчитала, что дело улажено и она спокойно может уехать в Фонтевро, оставив управление Англией Губерту Вальтеру и назначенным королем юстициариям, а военные действия в Турени и Нормандии — Ричарду и Иоанну. Операции, происходившие летом 1194 г., ознаменованы рядом блестящих побед — сначала под Лошем, затем при Фретевале (где Филипп Август лишился своей казны и архива) и, наконец, в Аквитании. Так, в Тайбуре Ричард одержал верх над беспокойными вассалами Алиеноры, Жоффруа де Ранконом и графом Ангулемским[497].
Другим примирением, в котором Алиенора на сей раз не принимала участия (во всяком случае, ни один хронист не упоминает об этом), было примирение Ричарда со своим сводным братом Жоффруа. 3 ноября 1194 г. король написал письмо, в котором объявлял, что Жоффруа явился к нему и заключил с ним мир, выплатив две тысячи марок серебром, с обязательством выплатить впоследствии другую тысячу. Король приказал, чтобы сводному брату были возвращены его земли, а также его обязанности и права архиепископа[498]. Затем на Рождество Ричард собрал двор в Руане. Неизвестно, присутствовала ли там Алиенора.
Помимо военных перипетий, перемежавшихся то и дело нарушавшимися перемириями, которых мы не будем касаться, в 1195 г. произошли различные события, которые не могли оставить Алиенору безучастной. Одно из них, вскользь упомянутое нами, было напрямую связано с беспокойствами королевы-матери относительно потомства Ричарда и удалении от короля его супруги Беренгарии. Речь идет о строгом внушении, которое сделал королю один отшельник, упрекнув того в потакании «нравам Содома» и пригрозив Божьей карой в том случае, если король от них не откажется[499]. Случай этот напоминает о «покаянии» Ричарда в Мессине, незадолго до брака с Беренгарией. Но король изменил свой «нрав» ненадолго — вскоре он забросил супругу, вернувшись к прежним привычкам. В этот раз, несмотря на упреки отшельника, он ждал божественного знака, чтобы изменить свое поведение и возобновить нормальные супружеские отношения. Знак был дан во время страстной недели, 4 апреля: король заболел и увидел в этом перст Господний:
«В тот день Господь поразил короля, наслав на него тяжкую болезнь; тогда король велел явиться к нему монахам и не постыдился признаться им в недостойности своей жизни; покаявшись, он принял свою жену, которой не знавал с давних пор. Отказавшись от недозволенного соития [
О повторном покаянии Ричарда упоминает и Вильгельм Ньюбургский: по его словам, дьявол, который искусно управлял королем до сих пор, наконец от него отступился, ибо король решил отныне хранить целомудрие своего ложа[501]. Не имела ли отношения к этому визиту отшельника Алиенора? Не она ли стояла у истоков этого «покаяния», о мотивах которого ничего не известно? Этого никто не знает, однако можно утверждать, что сближение короля и его супруги, состоявшееся после беседы со святым человеком, зародило в королеве надежду на рождение внука. Вероятно, этот случай напомнил ей о другой беседе, произошедшей когда-то между ней самой и другим святым, Бернардом Клервоским, возвестившим ей о рождении ее первого ребенка. Однако и в этот раз, увы, совместная жизнь короля с Беренгарией продлилась недолго, так и не принеся желаемого результата. Вопрос о наследовании по-прежнему оставался нерешенным.
Некоторые семейные события, происходившие в то же время, не давали Алиеноре покоя даже в ее убежище в Фонтевро, куда она удалилась, не приняв, правда, монашеского пострига. Так, по условиям соглашения о мире — так и не заключенном — Аэлиса, отвергнутая невеста Ричарда, наконец-то вернулась к своему сводному брату Филиппу, который тотчас же выдал ее замуж за графа Понтье. Последний заявил о своих правах на Э и Арк, что сразу же привело к столкновениям в Нормандии[502]. Отметив Рождество 1195 г. в Пуатье (вероятно, в присутствии Алиеноры[503]), Ричард решил привлечь на свою сторону Бретань, явно надеявшуюся вернуть себе независимость. Чтобы оказать давление на ее баронов, Ричард вызвал к своему двору Констанцию Бретонскую, вдову Жоффруа, ставшую к тому времени супругой Ранульфа Честера, и попытался взять под свою опеку Артура. Но граф Честер увез свою супругу, а Артур, поддерживаемый бретонскими вождями, нашел убежище при дворе французского короля и окончательно принял его сторону: его войска разорили земли Плантагенета, который в отместку провел в Бретани ряд жестких военных операций и вынудил бретонцев покориться[504]. Артур в очередной раз встал на сторону неприятеля. Алиенора этого не забудет.
Несколько военных побед, одержанных Филиппом Августом, все же беспокоили Ричарда, который ждал нападения своего противника на Нормандию. Тогда он решил построить в Андели большую крепость, которая должна была преградить Филиппу доступ в Нормандию, — замок Шато-Гайар, считавшийся неприступным. Правда, возведение этой твердыни вызвало протест со стороны архиепископа Руанского, которому принадлежали земли, отданные Ричардом под постройку, за что он тут же отлучил от церкви все герцогство. Таким образом, когда Ричард праздновал Рождество 1196 г. и держал двор в Бюре, Нормандия страдала от наложенного на нее интердикта. Опять же, ни один текст не позволяет установить, присутствовала ли в это время при дворе Алиенора.
Ощущая опасность, нависшую над Нормандией, Ричард принялся искать новых союзников, способных прикрыть его на южном направлении, — и это ему удалось благодаря браку его сестры Жанны и графа Тулузского, который принимал ее и Беренгарию на обратном пути из Святой земли[505]. Политический расчет, ставший основой этого союза, не ускользнул от Вильгельма Ньюбургского:
Поделиться книгой: