Помоги проекту - поделись книгой:
Новым доказательством королевской страсти стал обещанный молодой женщине маркизат Помпадур в провинции Лимузен. С того момента фамилия Пуассон была окончательно предана забвению.
Будущая маркиза воспользовалась отсутствием любовника для того, чтобы приготовиться к исполнению «высокой должности», которая ее ждала. Она была намерена развить свой и без того острый ум, и этим взялся заняться аббат де Берни. Другой верный друг, Вольтер, поставил свою музу на службу новой героине:
К автору «Века Людовика XIV» вдохновение часто приходило во много лучшей форме, но эта по случаю написанная поэма стала еще одним проявлением дружбы, которую все стали выказывать новоиспеченной маркизе. Когда Людовик XV вернулся триумфатором в Париж, она почтила своим присутствием праздник в городской ратуше, а спустя два дня поселилась в Версале вместе с мадам д’Эстрадес, своей кузиной, а теперь еще и компаньонкой. Ее апартаментами стали те, где до этого жила покойная мадам де Шатору, последняя официальная фаворитка. В некотором роде это было дежурное помещение… Апартаменты эти были удобны тем, что находились над покоями короля и королевы, что давало Людовику возможность частенько наведываться к женщине, которую он любил. А та, продолжая находиться в ореоле своего нового счастья, достигла расцвета своей красоты, что мы можем видеть из портрета, написанного в то время одним из очевидцев. «Маркиза де Помпадур, – сообщает он нам, – была роста выше среднего, стройной, гибкой, элегантной; ее фигуру хорошо дополняло лицо: безупречный овал, красивые волосы, скорее светло-русые, чем белокурые, довольно большие глаза в обрамлении красивых ресниц того же цвета, великолепный нос, очаровательный рот, очень белые красивые зубы и самая очаровательная улыбка. Самая прекрасная в мире кожа придавала ее чертам особый блеск. Глаза ее имели особое очарование, возможно, из-за того, что нельзя было понять их цвет. Они не были блестящими, какими бывают черные глаза, в них была нега голубых глаз, особенная нежность серых глаз. Их непонятный цвет, казалось, делал их готовыми излучать все виды соблазна и выражать поочередно все выражения ее живой души. Кроме того, выражение лица маркизы де Помпадур постоянно менялось, но никогда не было заметно изменения гармонии ее лица. Все черты выражали одно понятие, все его движения находились в постоянной гармонии с ее личностью, которая, казалось, была нюансом между высшей степенью элегантности и первой степенью благородства».
Даже если сделать скидку на обязательную в тех условиях лесть королевской любовнице, это описание в виде дифирамба вполне оправдывает чувства монарха к его «королеве сердца». Для того чтобы «правление» ее стало совсем «узаконенным», не хватало простой формальности: официального представления ее Их Величествам. Это представление имело место 14 сентября в Большой галерее Версаля в присутствии толпы придворных, которым интересно было посмотреть, как поведет себя новая избранница. По правде говоря, она повела себя несколько скованно, а король тоже испытывал некоторое затруднение. Единственной, кто чувствовал себя уверенно, была королева. Мария Лещинская была в курсе отношений мужа и его маркизы, но вида не показала. Разве что на ее губах показалась легкая усмешка, когда мадам де Помпадур нашла уместным заявить: «Ваше Величество, мне очень хочется вам понравиться».
Когда нам известно, каким именно образом она собиралась это доказать, мы не можем не восхититься шедевром лицемерия, каковым был придворный этикет. Представление маркизы все же вызвало ряд затруднений: надо было, чтобы кто-то представил ее, а принцессе де Конти, которую король выбрал для выполнения столь «почетного» поручения, не очень хотелось это делать. Все по той же причине – скромного происхождения бывшей мадемуазель Пуассон. Но несговорчивость мадам де Конти как рукой сняло, когда она узнала, что король пообещал заплатить по ее многочисленным долгам…
Утвердив таким образом любовницу, Людовик XV пожелал, чтобы она сопровождала его во всех его поездках по королевским замкам. В Фонтенбло она также заняла те же самые покои, где раньше размещалась герцогиня де Шатору. По наследству. Она, разумеется, присутствовала при всех официальных ужинах, развлекая короля своим юмором, но если она и совершала при этом многочисленные ошибки, то только потому, что еще не до конца изучила правила придворного поведения. Чтобы понравиться ей, Людовик приглашал ее друзей, Вольтера и аббата Прево, что, ясно, не нравилось крупным вельможам. Но они утешали себя мыслью о том, что вряд ли эта идиллия продлится долго.
Но вскоре им пришлось пересмотреть свои взгляды, когда Антуанетта использовала свое влияние на короля и добилась увольнения генерального контролера финансов Филибера Орри. Тот совершил непростительную ошибку, не выплатив комиссию господину де Турнеэму, чьи многочисленные услуги заслуживали награды.
Это первое вмешательство Помпадур в государственные дела вызвало гнев аристократии. По Версалю тут же пошли гулять едкие стишки, которые все называли «рыбными», намекая на девичью фамилию маркизы. Приведем некоторые памфлеты, наполненные ненавистью:
А когда мать нашей героини внезапно умерла от рака в возрасте сорока шести лет, ей написали вот такую эпитафию:
Эти нападки, какими бы ядовитыми они ни были, не смогли испортить фаворитке настроение. С каждым днем она все больше убеждалась в том, что вызывала восхищение короля. Это восхищение было вызвано не только ее красотой: она умела развлечь своего любовника, что тоже было немаловажно, поскольку Людовик страдал от хронической скуки, развеять которую уже никак не могли ни обстановка при дворе, ни постоянная хмурость королевы. В официальные салоны королевских домов Помпадур внесла свежую струю детского, то есть народного веселья, которое отвлекало короля от чопорности и криводушных словес его обычного окружения. Кроме того, она оживляла праздники, разыгрывая комедии и увлекая за собой всю молодежь, которая до ее появления не смела проявлять свои желания. Театр, чьим неутомимым постановщиком стала Антуанетта, получил название «Театр маленьких комнат». Но, несмотря на свое скромное название, он стоил очень дорого королевской казне и вызывал критику со всех сторон. В конце концов, хотя ее талант актрисы и певицы был одной из самых блестящих сторон ее личности, Помпадур была вынуждена отказаться от этого театра.
Но зато во время первых лет их связи страсть короля не утихала. Почти каждую ночь Людовик поднимался по лесенке, которая вела в покои любовницы, и наслаждался страстью нежной… Или мадам де Помпадур устраивала ужины для самых близких, свободные от твердокаменного этикета официальных приемов. Герцог де Крои, один из завсегдатаев таких ужинов, описал в своих «Мемуарах» обстановку, которая там царила, и роль, которую играла фаворитка: «Поскольку он[80] очень любил мадам де Помпадур, она пользовалась очень большим доверием. Он оставался очень хмур без ее участия, и это привлекало к ней весь двор премьер-министра… Она вмешивалась во многие вопросы, не подавая при этом вида, словно бы это ее не касалось вовсе. Напротив, она показывала, искренне или из политических соображений, что ее больше всего волновали ее спектакли и другие пустяки. Она постоянно привлекала к себе внимание короля по пустякам и использовала искусство самого изящного соблазна для того, чтобы его удержать…»
Старания Помпадур быть обворожительной не ограничивались только королем, она стремилась расположить к себе всех, кто ее окружал, начиная с королевы. Что было делом непростым, если принять во внимание их взаимное положение. Но молодая женщина была очень ловка: она стала проявлять все большие знаки внимания, например посылая Марии цветы или убеждая короля погасить карточные долги жены, которые со временем все увеличивались, ибо в игре королева не знала удержу. Одновременно фаворитка не жалела слов, чтобы убедить Марию в том, что она, маркиза де Помпадур, самая верная и преданная из ее поданных… Хотя преданность эту она проявляла весьма необычным способом – в качестве любовницы ее мужа! Чтобы ее не сердить, Мария улыбалась маркизе: «Лучше пусть она, чем другая», – говорила она покорно. Но, несмотря на все желание закрыть глаза на выходки короля, королева время от времени не могла сдержать приступы ревности. Они находили выражение в мелких уколах, которые она наносила фаворитке, стараясь при этом быть осторожной, чтобы не вызвать гнев мужа. Когда это случалось, Помпадур делала вид, что не замечала унижения, и проглатывала свою обиду. Несмотря на по-прежнему пылкую любовь короля, Антуанетта осознавала сложность своего положения. Она знала, что окружена недругами, среди которых был, в частности, дофин[81], воспитанный в абсолютном ханжестве, очень не одобрявший поведения отца и ненавидевший его любовницу. Небо, если можно его упоминать в данных обстоятельствах, пришло на помощь «королеве сердца»: слабая здоровьем супруга дофина внезапно скончалась в июле 1746 года. Молодому вдовцу пришлось срочно жениться еще раз для обеспечения преемственности престолонаследия. И тогда маркиза настояла на кандидатуре дочери польского короля Марии-Жозефе Саксонской. Тем самым она решила заслужить признательность новой дофины. И этот расчет оказался верным. После нескольких лет упорной борьбы она могла считать себя «частью семьи». В 1751 году, когда Мария-Жозефа родила столь долгожданного сына, маркиза упала в обморок от радости – можно было подумать, что именно она произвела на свет отпрыска принца! Поскольку любовь Людовика XV к маркизе де Помпадур не слабела, королевская семья и часть католической партии были вынуждены с этим считаться! «Королева сердца» с той поры стала силой, которой нельзя было пренебрегать.
В течение последовавших за этим лет она очень выгодно использовала свое положение, начав с того, что порадела о своем семействе. Ее отец Франсуа Пуассон был окончательно реабилитирован. Более того, он получил дворянское звание и великолепное имение Мариньи неподалеку от Парижа. Буржуа внезапно стал дворянином, «мсье де Мариньи» мог гордиться тем, что был «тестем левой руки» самого короля Франции! Младший брат Антуанетты Абель тоже получил «кусок пирога». Вначале король назначил его управителем Королевских зданий, то есть управляющим музеев изящных искусств, а после смерти отца он унаследовал титул маркиза де Мариньи. Как мы можем видеть, прелести Помпадур были неисчерпаемым кладезем для родных…
Заботясь о родственниках, Антуанетта не забывала и о личной выгоде. Нападки на нее не прекратились после того, как она заняла место официальной фаворитки. Напротив, ее успех вызвал появление новых врагов, самыми опасными из которых были маршал де Ришелье и государственный секретарь морского флота граф де Морепа. В борьбе против них ловкая маркиза прибегла к старой тактике «разделяй и властвуй», поскольку оба эти государственных мужа не только ненавидели ее, но еще больше ненавидели друг друга. Антуанетта подозревала Морепа в том, что именно он был вдохновителем написания грязных рифмованных пасквилей в таком примерно роде:
Смелая Помпадур попыталась было объясниться с Морепа, но тот в открытую насмеялся над ней. С того времени между ними началась настоящая война. И в этой войне Антуанетта победила с помощью Ришелье, который был рад избавиться от соперника. Настроенный должным образом своей любовницей, король снял министра с должности и выслал его из Парижа.
Опала Морепа была лишь первым этапом на том пути, который привел к тому, что Помпадур стала все больше и больше вмешиваться в государственные дела. Людовик XV сам ее к этому подталкивал, спрашивая у нее совета. Министры начали обсуждать с ней свои проблемы, а послы иностранных государств стали приходить к ней с визитами. Очень довольная своей ролью официального государственного лица, она настолько в нее вписалась, что стала отвечать на просьбы, величая себя по-королевски – «мы». Это новое возвышение еще больше озлобило ее врагов. Стали появляться все более многочисленные и все более ядовитые памфлеты на нее:
Это стихотворение стоило автору двадцати лет тюрьмы: король не был намерен шутить с тем, кто оскорблял честь его возлюбленной…
Но коварство ее политических и придворных врагов было не единственной опасностью, которой фаворитке приходилось остерегаться. Ей грозила другая, еще большая опасность: стремление ее венценосного любовника к переменам. С годами Людовик XV, хотя и продолжал испытывать к ней всю ту же нежность, но его непостоянный и игривый характер, его чувственная требовательность стали толкать его на поиск новых открытий. Вины Антуанетты в этом не было. Этому одолеваемому вечной скукой человеку постоянно требовались новые идеи и развлечения. И первым делом необходимо было постоянно быть при нем. Она старалась как могла: ложилась спать в полночь, вставала на заре, ни минуты не сидела без дела, следовала за королем из одного замка в другой, оживляла ужины и балы, устраивала для Людовика столь любимые им маленькие праздники. Такая изнурительная жизнь подорвала ее здоровье, и без того не слишком крепкое: с детства у Антуанетты были слабые легкие, а теперь болезнь стала обостряться. «Вам скажут, что я харкала кровью, – написала она брату Абелю. – Так оно и было».
Она не могла не знать, что если она продолжит жить в том же ритме, то подвергнет свою жизнь опасности. Но у нее не было намерения «попридержать коней», поскольку она опасалась, что самое кратковременное ее отсутствие на поле брани даст возможность занять ее место какой-нибудь конкурентке. Да кого волновало, что она была на пределе сил! Такой, как в 1750 году описал один из близких ее друзей маркиз д’Аржансон: «Маркиза, – пишет он, – худеет с каждым днем, превращаясь в скелет. Нижняя часть лица пожелтела и высохла. Что касается груди, то и говорить не приходится».
Бедная Антуанетта действительно сильно похудела, а потеря сил не могла не сказаться на ее отношениях с королем. Король был большой любитель плоти, так что его возлюбленная отныне вызывала у него лишь ограниченный интерес. Чтобы сохранить любовь короля, она старалась пересилить свое естество, но результат был не блестящим. Разговор, который состоялся у нее с герцогиней де Бранка и о котором нам поведала мадам дю Оссе, ее первая камеристка, ясно показывает нам «немощь» маркизы:
«Дорогая подруга, – сказала мадам[83] мадам де Бранка, – я дрожу от страха при мысли о том, что потеряю сердце короля, если перестану ему нравиться. Мужчины ценят, как вам известно, определенные вещи, а у меня, к несчастью, теперь очень холодный темперамент. Я даже велела топить у себя посильнее, чтобы исправить этот недостаток… Знаете, что со мной приключилось восемь дней тому назад? Король, под предлогом того, что ему очень жарко, улегся на мое канапе и провел там половину ночи! Скоро я стану ему отвратительна, и он найдет себе другую…»[84]
Если Людовик предпочел провести ночь на канапе, а не в постели маркизы, это действительно было дурным знаком! И не смогла она вновь обрести страсть тигрицы благодаря горячему шоколаду с тройной порцией ванили, поедая трюфели и супы из сельдерея! Несмотря на все ее попытки раздуть пламя своего окончательного остывшего темперамента, Антуанетте не удавалось больше насытить сексуальный аппетит мужчины в полном расцвете сил, которому со временем стала необходима свежая плоть. И начиная с 1751 года в отношениях между Людовиком и Антуанеттой мало-помалу чувства пришли на смену удовольствиям. Маркиза, зная потребности короля, была в курсе всех его любовных похождений и закрывала на них глаза. Тем более что чаровницы, у которых король искал временное прибежище, не представляли никакой опасности. Людовик начал «подбирать» их в самом окружении мадам де Помпадур. Это было не столь деликатно, но весьма практично. Многие фрейлины фаворитки смогли таким образом побывать в постели короля, ничуть не обидев при этом их покровительницу. Она еще больше ушла в себя, когда мадам д’Эстрадес, обязанная ей своим привилегированным положением, просто-таки бросилась сама на шею короля. Об этом случае рассказала нам все та же мадам дю Оссе: «Однажды, когда Людовик XV выпил вина, он поднялся на борт красивого судна, куда мадам[85] не смогла пойти вместе с ним, поскольку страдала несварением. Мадам д’Эстрадес давно ждала такого случая. Она взошла на судно, а на обратном пути, когда уже наступила ночь, она прошла за королем в его тайный кабинет и дала королю больше, нежели авансы. Вечером она рассказала Мадам, что она пришла в кабинет по делам, что король последовал за ней и хотел ее там изнасиловать. Она могла говорить все что хотела, поскольку король не знал ни что он сказал, ни что он сделал»[86].
Дело это продолжения не получило, но неблагодарная графиня д’Эстрадес предложила свои услуги д’Аржансону, который был счастлив иметь в своем распоряжении шпионку с таким высоким положением. Для своих любовных похождений король не ограничивался дамами из высшего общества. Он не брезговал продажными девицами, которых поселил в домике в квартале Парк-о-Серф в Версале. Этот домик в Парк-о-Серф со временем все стали называть королевским гаремом. Поскольку грешить могли только богатые, во время революции утверждали, будто там бушевали оргии, которым могли бы позавидовать сами Борджиа! Лестное сравнение, но явно преувеличенное: в доме в Оленьем парке (Парк-о-Серф) действительно появлялись многие юные особы, но только ради удовлетворения королевской физиологии. Среди анонимных посетительниц Оленьего парка выделяется некая молодая ирландка по имени Луиза О’Мэрфи. Братья Гонкур восторженно описали ее красоту и ум. Они утверждали также, что Людовик XV был очень ею увлечен. Эта девица приобрела некую значимость потому… что сам Папа Римский интересовался у своего нунция монсеньора Дурини, каковы были ее успехи по завоеванию сердца короля. Проинформированный партией клерикалов, а возможно, самой Марией Лещинской, Его Святейшество вознес молитвы небу, чтобы оно поспособствовало свержению Помпадур. Поэтому он ликовал, получив отчет нунция:
«По всем признакам правлению Помпадур приходит конец, – докладывал монсеньор Дурини понтифику, – отношение к ней становится все более холодным по мере возгорания пламени страсти к юной ирландке Мэрфи. Незадолго до отъезда двора в Фонтенбло случились такие сцены, что все решили, будто фаворитка добровольно уезжает, не дожидаясь, когда ее выгонят… Новая ирландская звезда получила в подарок бриллианты и великолепные платья…»
Конечно же, пути Господни неисповедимы, но эти альковные сплетни, которыми обменивались Папа Римский и высокопоставленный служитель церкви, все-таки не мелочь. Как бы там ни было, понтифик и его представитель приняли желаемое за действительное, ибо Людовик даже и не думал заменить красивой ирландкой свою «королеву сердца». Впрочем, она была в курсе и этой идиллии и, по мудрой привычке, закрыла на нее глаза. Она даже дала другие доказательства своего понимания: когда обнаружилось, что Луиза О’Мэрфи беременна – Людовик XV плодил детей без счета, – маркиза лично проследила за тем, чтобы молодая женщина была тайно доставлена для родов в дом неподалеку от Сен-Клу. Разрешившись от бремени, Луиза О’Мэрфи получила в подарок сто тысяч ливров, а ее сын получил ренту. Король делал детей походя, но никогда их не бросал. Очевидно, сочувствие ему со стороны Помпадур можно оценить довольно сдержанно. Братья Гонкур так и поступили, назвав ее «великой организаторшей тайных родов», и заявили, что ее «соучастие» явно свидетельствовало об отсутствии гордости. Но совершенно ясно, что она поступила так для того, чтобы сохранить привязанность короля в тот момент, когда их уже больше не объединяли узы плоти. Но причина не только в этом: она искренне любила Людовика, ведь только любящая женщина могла забыть свою гордость до такой степени, как это сделала она.
Однако новое любовное приключение короля нависло над Антуанеттой угрозой тем более серьезной, что она не видела, откуда эта угроза пришла. Как мы уже знаем, ее недруги постоянно питали надежду подорвать доверие к ней со стороны короля. Для того чтобы этого добиться, был только один способ: найти какую-нибудь достаточно соблазнительную женщину, которая смогла бы заставить короля забыть о привлекательности фаворитки. Возглавившие заговор министр д’Аржансон и мадам д’Эстрадес, а также их союзники решили, что они нашли редкую жемчужину в лице Шарлотты де Шуазель-Романе, племянницы графини д’Эстрадес. А самое пикантное во все этой истории было то, что маркиза некогда благоволила Шарлотте. Именно Помпадур подыскала девушке мужа, и именно благодаря ей Шарлотта встретилась с королем. Действительно, молодая женщина постоянно была в свите Помпадур, и Людовик очень быстро заметил эту красивую особу, чей ум соперничал с очарованием.
Поначалу фаворитка не беспокоилась. За четыре года ей волей-неволей пришлось свыкнуться с увлечением любовника другими женщинами. Но на этот раз речь уже шла не об очередном капризе. В Фонтенбло заговорщики решили пустить в ход свой главный козырь в лице красавицы Шарлотты. Сцена, которая разыгралась однажды ночью, была достойна бульварной комедии: в кабинете графа д’Аржансона он и мадам д’Эстрадес с нетерпением ждали результата атаки, которую мадам де Шуазель-Романе вела на короля, закрывшись с ним наедине на несколько часов.
Надо полагать, что юная ирландка привела убедительные «аргументы», поскольку внезапно дверь кабинета, где она уединилась с Людовиком XV, с шумом распахнулась и из комнаты вышла Шарлотта, чей туалет явно свидетельствовал о том, что они с королем не ограничились обменом любезностями. Светясь от гордости, она бросилась на шею мадам д’Эстрадес и объявила ей победную реляцию: «Я любима! Он счастлив! Ее скоро прогонят, он дал мне слово!»[87]
Эта новость вселила радость в сердца заговорщиков. Они стали поздравлять мадам де Шуазель-Романе, словно генерала, одержавшего блестящую победу. На сей раз у д’Аржансона и его друзей не было никаких сомнений в том, что дни Помпадур сочтены! А героиня этого праздника решила ковать королевское железо, пока оно горячо. Дав новому любовнику время лишь на то, чтобы перевести дух, она выставила ему ряд требований, самым малым из которых было требование, чтобы Людовик признал ее родственников Шуазелей частью королевской семьи. Всего-то! Требование это было явно чрезмерным, но, охваченный желанием, Людовик согласился, правда на время. Он имел даже неосторожность сделать это письменно. И так же письменно пообещал сместить «королеву сердца» и заменить ее Шарлоттой.
Об этом деле очень скоро прослышала маркиза, решившая, что настал ее последний час. Что можно было сделать, чтобы затушить этот пожар? Она достаточно хорошо знала Людовика, чтобы понимать, что, когда ему в голову засела какая-то женщина, выбить ее оттуда очень трудно. И тогда выйти из этого неприятного положения ей помог нежданный случай. Болтливая Шарлотта с гордостью рассказала о своей удаче кузену, герцогу де Шуазелю. Она даже имела неосторожность показать ему письма короля. Будущий министр отнесся к этой истории весьма негативно: ему ни в коем случае не хотелось, чтобы фамилия его семьи упоминалась в альковных историях. И он приказал кузине прекратить позорить мужа и покинуть двор.
Спустя несколько дней после этого по настоянию одного из друзей он решился навестить Помпадур. До этой встречи он испытывал к ней лишь умеренную симпатию, но отчаяние молодой женщины тронуло его душу. «Я рассказал ей по порядку обо всем, что мне было известно, – написал он потом. – Тем самым я совершил серьезный промах, в котором потом сам себя укорял, но когда человек до такой степени растроган, трудно оставаться сдержанным»[88].
Проинформированная таким образом о сложившемся положении, Антуанетта потребовала от короля объяснений относительно выданных им обещаний. Людовик был очень недоволен тем, что его разоблачили, и все его недовольство обрушилось на Шарлотту, которая не смогла держать язык за зубами. Антуанетта была спасена, но по чистой случайности!
Помощь, которую Шуазель оказал маркизе, в дальнейшем повлияла на политику Франции: с той поры фаворитка и будущий министр стали союзниками. Заключение этого негласного союза совпало с ее возросшим участием в государственных делах, что позволило ей занять в сфере политики те позиции, которые она потеряла в сфере амурной. В качестве компенсации за «моральный ущерб» король подарил ей титул герцогини, но для последующих поколений, которым наплевать на официальные указы, продиктованные велениями того времени, она навсегда осталась «маркизой де Помпадур».
Ее первым политическим деянием стало принятие мер для защиты от врагов. Все ее недруги входили в партию клерикалов, возглавляемую самым непримиримым ее врагом архиепископом Парижским Кристофом де Бомоном. Чтобы положить конец их интригам при святой церкви, она смогла добиться назначения послом в Риме своего нового друга господина де Шуазеля, а на ту же должность в Венеции был назначен другой ее верный друг аббат де Берни. Затем несколько лет Антуанетта играла не последнюю роль в конфликте между королем и рядом высокопоставленных церковнослужителей. В письмах своему другу Шуазелю она постоянно настаивала на том, чтобы он использовал свое влияние на Папу Римского для склонения того на сторону короля. Когда она узнала из доклада Шуазеля, что Его Святейшество пожелал установить мир во французской церкви в выгодном для Людовика XV плане, она была вне себя от счастья:
«Я безумно люблю Его Святейшество (sic!). Мне хотелось бы, чтобы наши молитвы были обращены к добру: я каждый день молюсь за него. Здесь все очень хорошо понимают, что только благодаря вашей дружбе с Его Святейшеством мы так быстро получили эти его послания…»[89]
Любовница короля молит небо послать милость представителю Бога на земле! Дивны дела твои, Господи!
Как и положено, Шуазель потребовал вознаграждения за труды: голубую ленту ордена Святого Духа. Фаворитка добилась для него этой награды. Одновременно с этим мадам де Помпадур начала подумывать о спасении своей души. Как и большинство женщин, живших до этого в полной свободе нравов, она решила, что пришла пора замаливать грехи. Как Жак Леврон справедливо предположил в посвященной ей книге, пример мадам де Ментенон, вероятно, внушил ей необходимость соблюдать респектабельность. Та маркиза, последняя любовь прадеда Людовика XV, смогла умело сочетать приобретенную с запозданием строгость в поведении с влиянием, которое она оказывала на короля. Почему же Помпадур было не поступить так же? Ведь ее желание вернуться в лоно церкви и жить вне греха не заходило столь далеко, чтобы заставить ее покинуть двор. Напротив, она считала, что это новое видение ее личности только усилит ее престиж и положит конец осуждению, предметом которого она была все эти годы. Кстати, она оказалась права: успех от этой операции не замедлил сказаться: 7 февраля 1756 года маркиза де Помпадур стала фрейлиной французской королевы. Мария Лещинская была от этого не в восторге, но ей пришлось подчиниться воле своего августейшего супруга.
Разумеется, это двойное событие – обращение к вере и пожалование фрейлиной – было немедленно прокомментировано двором. В своих «Мемуарах» герцог де Крои написал:
«8 февраля всех удивило неожиданное событие. Мадам маркиза де Помпадур была торжественно назначена фрейлиной королевы. Но это было еще не все: она в то же самое время объявила о своем возвращении в лоно церкви… Стало известно, что два прошедших месяца она часто беседовала с отцом де Саси и объявила, что он стал ее исповедником…»
Отец де Саси был осторожным человеком. Чтобы обеспечить спасение души кающейся грешницы, он не стал требовать от нее порвать с венценосным любовником. Но зато по его совету маркиза предприняла ход, достойный водевиля: предложила мужу, которого бросила десять лет тому назад, снова жить вместе! Всего-навсего! Как и следовало ожидать, рогоносец принял позу оскорбленного достоинства и отклонил это предложение. Но ему, кстати, дали понять, что королю очень не понравилось бы его согласие. Обеспечив таким образом себе внешнюю неуязвимость от нападок, Помпадур продолжила вмешательство в политику государства. Это ее вмешательство больше не ограничивалось внутренними делами, а стало простираться и на внешнюю политику Франции. Посол короля Фридриха II Прусского направил своему монарху письмо, в котором изложил мотивы маркизы: «Она хочет проявить себя перед королем, продемонстрировав свои таланты, о которых он пока еще не знал. И посему стала знакомиться с самыми важными делами. Ей нужно стать необходимой королю в самых важных делах для того, чтобы он не желал ее больше так сильно для получения удовольствия…»
Фридрих II опасался влияния «королевы сердца». Несмотря на то что он постоянно насмехался над ней и прозвал ее Котильон III, он задумал пообещать ей крупную сумму денег за то, чтобы она служила его интересам. Но его посол предупредил его, что маркиза не из тех женщин, что могут предать любимого человека.
Однако вскоре снова началась война между Францией и Англией. Вначале на море и в американских и азиатских колониях. Антуанетта встретила это довольно смело: «Я готова сражаться изо всех моих сил!» – заявила она в письме Шуазелю. Но тут в Европе начался процесс пересмотра союзнических отношений, в котором она сыграла одну из главных ролей. Желая освободить Францию от обязательств по отношению к Пруссии, именно к маркизе обратилась через своего канцлера Мария Терезия Австрийская. Именно в принадлежавшем маркизе замке Бельвю прошла тайная встреча с участием аббата де Берни и представителя Вены. Договор о союзе между Францией и Австрией, заключенный 1 мая 1756 года и имевший целью восстановить в Европе нарушенное союзом Пруссии и Англии равновесие сил, был в огромной степени делом рук Помпадур. Императрица Австрийская и ее премьер-министр Кауниц были правы, когда увеличили проявляемые по отношению к ней знаки внимания и не скупились на благодарности. Но зато ее враги пришли в ярость и заявили, что она втянула страну в опасную авантюру. А Фридрих II обвинил ее в том, что она поспособствовала заключению союза с Австрией из тщеславия, якобы оттого лишь, что императрица Мария Терезия называла ее «милым другом». В том, что тщеславие маркизы было польщено обилием почестей, о которых бывшая мадемуазель Пуассон и мечтать не смела, нет никакого сомнения, но главным движущим мотивом ее поступка была прежде всего забота об интересах короля, а значит, об интересах Франции.
Словно бы все увеличивавшегося участия в государственных делах не хватало для того, чтобы выплеснуть переполнявшую ее энергию, Помпадур стала проявлять себя в других областях жизни страны. Несмотря на то что мучительный недуг, называвшийся тогда чахоткой, терзал ее со страшной силой, какой же демон заставлял маркизу постоянно суетиться, приниматься одновременно за десять дел? Ее любовь к красивым вещам, ее жажда познать все новое не давали ей ни минуты отдыха. Она стала покровительницей изящных искусств, но особенно проявила себя в области архитектуры. Двадцать лет она коллекционировала замки, возводя их или выкупая у прежних владельцев. Она наполнила эти жилища изящной мебелью, дорогими вещами, поселила там многочисленную прислугу. Эта «страсть» к замкам, естественно, стоила очень дорого и давала недругам маркизы дополнительный повод упрекать ее в мотовстве, по большей части оправданно. Впрочем, Помпадур несколько раз пришлось продавать некоторые из своих домов для погашения самых срочных долгов. И все же трем ее зданиям суждено было пережить время и стать наглядными свидетельствами ее созидательной натуры. Прежде всего следует упомянуть Севрскую мануфактуру, которая принесла всемирную славу французскому фарфору. До самой своей смерти Помпадур интересовалась делами мануфактуры и заботилась о ее процветании.
Одно из ее предприятий было особенно дорого ее сердцу: следуя примеру мадам де Ментенон, она основала в Сан-Сире пансионат для девочек из бедных дворянских семей и задумала создать подобное заведение для подготовки молодых офицеров. Для этого она приобрела на свои средства участок земли на Марсовом поле и заказала чертежи для строительства у архитектора Габриеля. Много лет она упорно старалась выбить необходимые средства для реализации своего проекта. И в конце концов добилась своего: 18 июля 1756 года было возведено Военное училище, последующая история которого нам хорошо известна.
Наконец, в 1753 году маркиза купила стоявший на опушке Елисейских полей особняк д’Эвре, которому также суждено было прогреметь в веках под названием Елисейского дворца. В 1757 году маркиза роскошно обставила его и подарила Людовику XV. Затем у Елисейского дворца была бурная судьба, а начиная с 1848 года он был официальной резиденцией четырех президентов республики. Приходила ли кому-нибудь из президентов в голову мысль о бывшей хозяйке дворца, которая оставила в его стенах очарование своего присутствия?
Для того чтобы довести до логичного конца все свои предприятия, Помпадур продолжала опираться на власть короля. Несмотря на то что их связь все больше и больше становилась похожей на дружбу, Антуанетта продолжала оставаться «королевой сердца». Публичное возвращение к вере усилило ее позиции при дворе, пусть даже оно не заставило сложить оружие ее недругов. Маркиза, впрочем, не питала никаких иллюзий относительно чувств, которые питали к ней ее хулители. В одном из писем Шуазелю она не смогла сдержать крик души:
«Партия клерикалов, к которой я примкнула после очень напряженных и долгих раздумий, пытается обвинить меня в хитрости, ловкости, предвидении и даже в лживости. Однако я всего лишь несчастная женщина, которая вот уже десять лет стремится к счастью и думает, что нашла его».
Но, увы, ее ждало не счастье, а новое тяжелое испытание. В течение последних месяцев 1756 года, несмотря на то что война с Англией вызывала лишь слабые отклики в сердцах французов, обстановка в королевстве очень обострилась: увеличение налогов, хронический конфликт между королем и парламентом, разногласия с духовенством сделали свое черное дело. Для взрыва не хватало только одной искры. И эта искра вспыхнула, когда 5 января 1757 года проживавший в то время в Трианоне король приехал в Париж навестить одну из своих дочерей мадам Викторию. В пять часов, когда король выходил из замка, какой-то человек набросился на него и вонзил под ребра нож. Рана была серьезная, но жизни монарха не угрожала. Однако в тот момент Людовик XV подумал, что его часы сочтены. Он призвал к себе жену и детей и со слезами на глазах попросил простить его за все, в чем был перед ними виноват. Все окружавшие его люди тоже плакали.
Удалившись в свои покои в замке, маркиза почувствовала себя в опасности: она ждала, что с минуты на минуту ее прогонят.
Спустя несколько часов после покушения она уже поняла, что жизнь короля вне опасности, но сочла за благо не показываться на людях. Что же касается нападавшего, то им оказался слуга по имени Франсуа Дамьян. Во время его задержания охрана короля обошлась с ним довольно грубо, и он был бы до смерти забит ими, если бы Людовик XV не вмешался и не приказал оставить его в живых. Он, естественно, поступил так из человеколюбия, но надо было также узнать, были ли у Дамьяна сообщники. В ходе допросов в тюрьме покушавшийся утверждал, что действовал по своей личной инициативе. После проведения расследования от версии заговора пришлось отказаться.
Хотя король оправился от раны за несколько дней, но покушение если и не подвергло смертельной опасности его жизнь, то наложило глубокий отпечаток на его моральный дух. Закрывшись в своих покоях, Людовик XV не желал никого видеть и, казалось, решил передать бразды правления страной своему сыну. Мы знаем, что дофин всегда весьма недружелюбно относился к маркизе. А та, не имея новостей от короля, пребывала в страхе. Она подумывала уже уехать из Версаля в один из своих замков, потому что догадывалась о том, что от ее врагов пощады ждать не приходится. Еще более тревожным признаком было то, что толпа, почти постоянно дежурившая у решеток дворца со дня покушения, выкрикивала против нее угрожающие призывы. Неоднократно слышались возгласы «Смерть Помпадур!». Со своей стороны хранитель печати Машо, который был своей должностью обязан именно ей, не стал скрывать от нее, что в интересах королевства было бы желательно, чтобы она как можно скорее уехала из дворца. Что ж, коли все уже решено, пусть будет так! Уже были приготовлены ее чемоданы, дано распоряжение доставить их в особняк Эвре, будущий Елисейский дворец, где она намеревалась остановиться. И тогда в развитие событий вмешался ее старый друг аббат де Берни: «Не стоит следовать советам скромности, – внушил он ей. – Вы больше не являетесь любовницей короля, но он вас все-таки любит. Вы должны дождаться приказа короля покинуть двор. Впрочем, вы владеете государственными секретами, у вас есть письма Его Величества… Вы не властны распоряжаться собой»[90].
Другие верные друзья поддержали де Берни и укрепили ее отвагу. Боевитость ее характера взяла верх над растерянностью: она решила не уезжать. Последовавшее развитие событий подтвердило правоту этого ее решения: спустя несколько дней, после двух недель молчания, Людовик XV навестил ее. Прибегнув к убедительным аргументам, проявив свойственную ей уравновешенность, маркиза без особого труда развеяла черные мысли короля и снова завоевала то доверие, которым она пользовалась до этого. В письме своему другу Шуазелю она рассказала ему обо всем с непредвзятостью, в которой прослеживалось величие: «Я опишу вам лишь кое-что из всех тех ужасов, что творились в его кабинете… Добавьте сюда гнусные методы этих людей, обязанных мне своей карьерой. Первой милостью, которую я попросила у короля, была просьба не наказывать их. Я не хочу слышать жалобы подобных ничтожеств… Не думайте, что эти события заставили меня струсить. Я ничего не боюсь, кроме как потерять короля. Он жив, до всего остального мне нет никакого дела; заговоры, грязь, кляузы… Я буду служить ему до тех пор, пока у меня хватит на это сил».
Эти слова еще раз подтверждают то, что Антуанетта никогда не переставала испытывать к любовнику все ту же любовь и все ту же преданность. Король был в этом уверен, о чем свидетельствует в своем «Дневнике» герцог де Люин: «Король снова стал вести привычный образ жизни, и мадам де Помпадур – тоже. Весь двор и все иностранные послы бывают у нее. Король так же частенько к ней наведывается».
Хотя приговоренный к смерти Дамьян и был казнен после адских (с нашей точки зрения, но вполне заурядных по тем временам) пыток, его поступок имел политические последствия. Хотя Помпадур и утверждала, что не имела намерения мстить, она «отыгралась» на двух главных своих противниках: военном министре д’Аржансоне и министре юстиции Машо. Одновременно, с привычной для нее ловкостью и диалектическим складом ума, она сумела загасить конфликт между королем и парламентом. Государство нуждалось в гражданском мире, поскольку война против Англии и Пруссии становилась мало-помалу катастрофической для французских войск. Но маркизе опять стала грозить новая опасность, то есть новая любовная страсть Людовика. Решительно, сей монарх был неутомим в своем мужском естестве, и у «королевы сердца» никогда не было времени на то, чтобы перевести дух.
Новая страсть короля, маркиза де Куален, была красивой особой с манерами великосветской дамы, но душа ее оставляла желать лучшего. Поскольку король имел неосторожность поселить ее в выкупленном у маркизы замке Бельвю, мадам де Куален уже решила, что стала «королевой сердца». Будучи уверена в своем неизбежном триумфе, она стала публично оскорблять Помпадур. Та, находясь на пределе сил, решила уже было уступить свое место. И в очередной раз ее смог отговорить от этого ее друг де Берни. Став министром иностранных дел, аббат использовал свое новое назначение и написал королю письмо, в котором изложил серьезные последствия ухода мадам де Помпадур для дел государства и для репутации самого короля. Это предостережение открыло глаза Людовику, и тот решил незамедлительно прогнать прочь интриганку де Куален. «Отдавшись, как простая девка, маркиза была изгнана, как простая девка»[91].
В истории иногда случаются происшествия, которые кажутся второстепенными, но которые в не меньшей степени оказывают свое влияние на развертывание событий. Помпадур удалось сделать своим преданным слугой королевского камердинера Лебеля. Среди прочих своих обязанностей сей Лепорелло занимался поставкой для хозяина прелестниц, до коих тот, как мы знаем, был большой охотник. Однажды ночью Лебель привез в замок некую юную особу, чей «пыл к созиданию» намного превосходил способности мадам де Куален. Настолько, что неизвестно, обязана ли была Помпадур устранению соперницы королевскому министру или его камердинеру…
Но маркиза де Помпадур не имела возможности почивать на заслуженных лаврах: чувственные перипетии, которым ей приходилось противостоять, сменились другими, намного более серьезными проблемами. Война против Пруссии и Англии, получившая в истории название Семилетней войны, столь удачно начатая, обернулась катастрофой. Эта катастрофа была по большей частью следствием неспособности командующих французскими армиями. Это относилось как к протеже маркизы маршалу де Субизу, не умевшему принимать оперативных решений, так и к ее врагу маршалу де Ришелье, занятому лишь получением выкупа с захваченных им городов, равно как и к другим военачальникам, которые менялись с частотой проигранных ими битв, а именно: к маршалу д’Эстре, графу де Клермону, старому маршалу де Бель-Илю. Никто из них не обладал качествами, столь необходимыми для полководца. Нерешительность, промедления, незнание местности и вражеской тактики – не с такими составляющими можно было привести войска к победе. Кроме того, австрийцы, союзники Франции, оказались никудышными солдатами, а те, кто ими командовал, были еще менее способны побеждать, чем их французские коллеги. Однако самого худшего можно было бы избежать, если бы аббат де Берни не проявил достойного сожаления пораженческого настроения. Он думал лишь о том, чтобы заключить мир любой ценой, пусть даже ценой поражения Франции. Он только тем и занимался, что советовал оставить захваченные позиции, отвести войска на французскую территорию: мол, иначе катастрофа неизбежна. А больше всего он желал, чтобы его освободили от исполнения обязанностей, которые ему были явно не по силам.
Оставшись почти в одиночестве среди этих пораженцев, маркиза де Помадур проявила непоколебимую волю к сопротивлению. В написанных ею письмах, в инструкциях, направленных командующим армиями она показала волю к победе и патриотизм, которым позавидовали бы многие мужчины-современники. Она также доказала способность к стратегическому мышлению – это женщина-то, никогда не учившаяся военному искусству! Надрессированная на использование своих прелестей, откуда маленькая Антуанетта Пуассон находила такие ресурсы характера? Когда вокруг нее все выступали за прекращение борьбы, когда каждый новый успех врага с удовлетворением воспринимался противниками короля в лице судейских, парламентариев или клерикалов, «королева сердца» прикладывала все свои силы для того, чтобы найти новые средства, противостоять любому компромиссу, который нанес бы ущерб Франции.
Поистине маркиза вела себя тогда… как настоящий мужчина! Однако несправедливость того времени привела к несправедливой оценки ее роли потомками, которые, вместо того чтобы высказать ей признательность, сделали ее ответственной за военные неудачи и неправильные решения, принятые правительством. Конечно, дружба с Субизом не дала ей возможности оценить уровень его непригодности, равно как и неспособность ее друга и протеже Берни. Но когда она поняла, что его роль стала вредна для страны, она незамедлительно ему об этом сказала и высказалась за его замену на посту министра иностранных дел постоянным ее другом герцогом де Шуазелем.
Не были ли та поддержка, которую маркиза многие годы оказывала новому министру, возвышение, которому она поспособствовала после назначения его послом в Риме, следствием их дружбы и не служили ли они их общим интересам? По мнению некоторых историков, между ними были отношения другого порядка… Нельзя ничего утверждать с уверенностью. Протестуя против любви к женщине, на которой он женился и которая была очень богата – что не являлось недостатком, – Шуазель не стеснялся часто изменять ей. А почему бы в этом случае ему было не изменить жене и с Помпадур? Но это мнение опровергает Жак Леврон, написавший:
«Когда он[92] вернулся в Париж в ноябре 1758 года, мадам де Помпадур уже была женщиной, подавленной физиологически. Она поддерживала свою элегантную и приятную внешность только силой воли, эффективностью кремов и духов. Когда она, оставшись одна, снимала на несколько часов свою маску, то становилась в свои тридцать семь лет постаревшей измученной женщиной, харкающей кровью, худой, пожелтевшей. Ее темперамент никогда не отличался чувственностью; она стала хрупкой, как никогда, и утешалась тем, что перестала быть любовницей короля…»
Правда в том, что многочисленные задачи, которые она взваливала на себя в течение тринадцати лет в конце концов подорвали здоровье фаворитки. Она держалась только своим чудесным упорством, но никогда с губ ее не слетело ни малейшей жалобы, а короля она всегда встречала в веселом настроении.
Несмотря на то что силы стремительно покидали ее, маркиза продолжала проявлять чудеса во всех направлениях политики. Когда опустела государственная казна, она бросилась искать пути ее наполнения, упросила своих друзей банкиров Пари-Дюверней, заложила или продала большинство своих драгоценностей, отдала из своих средств миллион ливров на оборону Канады, посодействовала оснащению нескольких военных судов, умножила усилия по заделыванию брешей в стене дома, чье имя Франция. Эта преданность национальному делу очень разнится с репутацией, которую приписала ей история. Конечно, у фаворитки были слабости, удивительные для женщины ее закалки: она позволила надуть себя шарлатану, который назвался графом де Сен-Жерменом, вначале поддержала, а потом выступила против энциклопедистов, обвинив их в том, что они сеяли в умах людей дурные семена. Но если она и совершила ряд ошибок, то никак нельзя сомневаться в искренности ее чувств. Письмо, которое она направила герцогу д’Эгильону, отважно защищавшему бретонское побережье от набегов англичан, свидетельствует об этом намного лучше любых комментариев:
«Я нахожусь в отчаянии, поскольку нет ничего страшнее, чем избыток унижения. Поражение всего лишь несчастье, отказ от борьбы – вот позор. Что сталось с нашей нацией? Когда не хватает принципов, чтобы перестать признавать божественность и владыку, люди вскоре становятся отбросами естества, и это сейчас происходит с нами. Наше унижение я переживаю в тысячу больнее, чем потерю всей нашей эскадры…»
Этого письма, которое вполне можно было бы отнести к мрачным временам 1940 года[93], вполне достаточно для того, чтобы смыть с маркизы де Помпадур тот поток клеветы, который был вылит на нее спустя тридцать лет после этих событий во времена террора.
И все же, несмотря на все усилия нашей героини, Семилетняя война закончилась в 1763 году подписанием мирного договора, по которому Франция потеряла Канаду, территории в Америке, в Индии. Этот мир сделал Англию мировой державой, а Пруссию гегемоном Европы. Для чего же общественному мнению понадобилось сделать Помпадур виновной в этом поражении? Почему появились в таком количестве грязные памфлеты, почему крики ненависти сопровождали каждый ее приезд в Париж? Повторим, некоторые ее решения были неправильными, но ведь не она же на полях сражений по глупости или по нерешительности упустила победу, которая шла нам в руки. И, словно бы одной ненависти народа было мало, Людовик XV снова связался с очередной вертихвосткой. Рожденная в Гренобле мадемуазель де Роман была особой настолько аппетитной, что король воспылал к ней любовной страстью и поселил ее в прекрасном особняке в деревне Пасси. По дорогому его сердцу обычаю король сделал красавице ребенка и, казалось, с каждым днем проявлял к ней все возраставший интерес. В очередной раз Антуанетта лила слезы, в очередной раз ее соперница слишком рано стала праздновать победу и вызвала этим неудовольствие короля. А потом, после стольких проведенных вместе лет, после стольких перенесенных вместе испытаний, как же он мог бросить женщину, чья преданность была намного дороже всех его богатств? Между ними существовала связь намного более крепкая, чем любовная. Они стали словно бы двумя концами цепи, выкованной временем. Только смерть могла их разлучить.
И вскоре именно этому и суждено было случиться. Парижский договор и его катастрофические последствия нанесли Помпадур смертельный удар.
Она долго держалась чудесным усилием воли. А теперь у нее сложилось ощущение, что ее роль при короле сыграна, что больше она ему не нужна. Разве он не бегал за каждой юбкой ради того, что она уже не могла ему дать? Меланхолия вытравила из нее ту радость жизни, которая казалась неисчерпаемой. Она все еще пыталась притворяться, развлекать короля своими речами, когда он ее навещал, но уже не строила никаких иллюзий насчет своего будущего. Помпадур уже составила завещание в пользу короля и брата и приготовилась к последнему испытанию. В феврале 1764 года, когда она была в замке Шуази, у нее внезапно поднялась температура и пошла горлом кровь. Маркиза решила, что все кончено, врачи не радовали прогнозами. Людовик XV, чей эгоизм был всем известен, примчался к ее изголовью. Он приходил к ней каждый день, ожидая печальной развязки. Но в этой женщине энергия била ключом: температура внезапно спала, и маркиза выздоровела, словно по мановению волшебной палочки, к огромной радости Людовика XV. Она снова заняла свои покои в Версале и снова начала почти ежедневно встречаться и разговаривать с королем. Но это была всего лишь отсрочка. В начале апреля болезнь снова проснулась, и маркизе становилось все хуже и хуже. В ночь с 14 на 15 мая маркиза долго исповедывалась и получила отпущение грехов. Рано утром она попросила посадить ее в большое кресло; она едва дышала, но до последнего вздоха интересовалась государственными делами, отдав последние силы встрече с интендантом почт. Чуть позже некоторые из преданных друзей пришли ее навестить. Она говорила с большим трудом. Слабым голосом маркиза прошептала: «Она приближается, друзья мои, оставьте меня теперь с моей душой, моим исповедником и моими женщинами…»
В тоне ее не было страха, напротив, лицо ее осветила слабая улыбка… За окнами вернулась зима, более холодная, чем раньше. Появились темные облака, словно бы небо решило надеть траур по женщине, которая готовилась умереть. Кюре из церкви Святой Магдалины, исповедник маркизы, поднялся, чтобы уйти, и тогда Антуанетта нашла в себе силы последний раз пошутить в своей неподражаемой манере: «Секунду, господин кюре, – произнесла она, – мы уйдем вместе».
Это были ее последние слова. Той же ночью, почти тайно, тело Помпадур вывезли из замка, как того требовали приличия. Приличия также запретили королю проводить ее в последний путь.
Из окна замка он смотрел, как мимо проносят гроб с телом той, кого он так сильно любил. По его щекам скатились две слезы, и он прошептал:
– Вот и все, что я мог ей вернуть.
Нет сомнения в том, что Помпадур по достоинству оценила бы эту надгробную речь. После ее смерти комментарии, увы, не стали более снисходительными к ней. Но если общественное мнение еще долго клеймило ее, «королева сердца», по крайней мере, осталась в общественной памяти символом красоты, элегантности и остроумия.
После Пуассон – Бекю! Да, девичьи фамилии обеих «королев сердца» Людовика XV не очень благозвучны[94]. К счастью для их реноме, обе они остались в памяти потомков не под этими фамилиями. Но на этом сходство двух фавориток заканчивается. Если Помпадур как-никак принадлежала к семье добропорядочных буржуа (правда, ее мать добропорядочностью не отличалась, но это детали), то с происхождением ее «сменщицы» все обстояло не столь благополучно. Жанна Бекю, будущая графиня Дюбарри, та, кому суждено было скрасить последние дни Людовика Любимого, отличалась от других королевских любовниц той редкой особенностью, что она была дочерью поденной швеи… и священника. Для того чтобы полностью представить себе генеалогию Жанны, добавим, что Анна Бекю, поденная швея, «округляла» свой заработок больше с мужской частью клиентуры, нежели с женской. От одного из своих «клиентов», монаха по имени Жан-Жак Гомар или отец Анж (ангел), она и «понесла». Новорожденная Жанна появилась на свет 19 августа 1743 года в Вокулере, городке, знаменитом тем, что именно там начался славный поход ее тезки Жанны д’Арк. Естественно, это простое совпадение, сравнивать королевскую фаворитку с Орлеанской девственницей занятие неблагодарное. Но прежде чем приступить к описанию многообещающего дебюта этой молодой особы на избранном ею поприще, давайте бросим взгляд на Францию времен «междуцарствия», когда прежняя «королева сердца» отошла в мир иной, а новая еще не заняла эту вакансию.
Волнения, которыми целый год была охвачена страна, еще не улеглись. Конфликт между королем и различными парламентами также еще не утих. Генеральный прокурор парламента Ренна Лашалотэ заимел большой зуб на губернатора провинции герцога д’Эгильона. Такая напряженная обстановка вынудила короля принять жесткие меры против многих должностных лиц из третьего сословия, что только усилило всеобщее недовольство. Кроме того, возможные спекулянты зерном вызывали справедливое возмущение крестьян – такие аферы могли привести к голоду. А тут еще и вечные хворобы дофина. Конечно, король и его наследник часто спорили, амурные похождения Людовика XV глубоко оскорбляли набожного дофина, но эти стычки не мешали отцу с сыном любить друг друга. Если бы дофин умер, как уже умер его старший сын, наследником трона должен был бы стать его младший сын Людовик-Август. А будущему Людовику XVI было в то время всего одиннадцать лет, и Людовик XV со страхом думал о том, что бремя власти может в скором времени лечь на плечи столь юного принца. Последовавшие события подтвердили эти опасения. 20 декабря 1765 года дофин все-таки скончался, и эта смерть сделала политическую обстановку в стране еще более напряженной.
Со своей стороны, хотя король и был сильно опечален смертью маркизы де Помпадур, его неуемная плоть не могла позволить долго носить траур. Как мы уже видели, не один день и не один год маркиза и Людовик были всего лишь друзьями, часто союзниками в ведении государственных дел, а иногда и сообщниками в организации королевских забав. Помпадур, бывшая в курсе всего, что происходило в домике в Оленьем парке, как-то сказала своей камердинерше мадам дю Оссе про сменявшихся там «жиличек»: «Все эти девицы не имеют никакого образования и не смогут отнять у меня короля».
Дальнейшее подтвердило ее правоту. После смерти маркизы король продолжил «охоту на ланей» в Оленьем парке, что для него было просто разрядкой телесной плоти, но не имело ничего общего с восточным сералем, как это описывают некоторые историки. В жилище, бывшем немым свидетелем королевских любовных забав, не проживало более двух обитателей, а «стадо» регулярно обновлялось благодаря заботам Лебеля. Камердинер короля следил за тем, чтобы его хозяин не впадал в уныние, а Людовику было с чего унывать: годы идут, скоро шестьдесят, а блистательной Помпадур рядом нет… Король Франции вовсе не был в то время каким-то сексуальным уникумом. В биографии мадам Дюбарри Андре Кастело сообщает, что многие монархи – современники Людовика XV дали бы ему сто очков вперед: «Саксонский двор, – пишет он, – был гнездом разврата, и Августу II, удачно прозванному Сильным, приписывали триста пятьдесят четыре незаконнорожденных ребенка. Фердинанд Неапольский удивил даже Италию своим гаремом в Сан Люччио. Похождения Матильды Датской так надоели Кристиану VII, что он приказал отрубить голову ее любовнику Штройзее. Курфюрсты Ганноверские проторили дорогу убийством Кенингсмарка и процессом по обвинению в супружеской измене Софии-Доротеи, жены короля Англии Георга I. Фридриху Великому не без основания приписывали извращенные нравы, а король Португалии сожительствовал с аббатисой некоего монастыря».
Эти цифры могли развить комплекс неполноценности у Людовика XV и у ряда других монархов! Они показывают, что обязанности короля, хоть и были хлопотными, давали, по крайней мере, какую-никакую компенсацию! Смерть Помпадур накинула на Людовика некую вуаль одиночества, разорвать которую не могли его ночные развлечения. А поэтому при дворе, как это было до пришествия маркизы, все задавались одним-единственным вопросом: кто станет следующей фавориткой? Из какого слоя общества выберет ее король? Таковы были мысли, занимавшие узкий мирок интриганов и охотников за прибыльными местами, которые составляли окружение короля. Кандидаток на милости монарха было предостаточно. Поддерживаемая братом, всемогущим Шуазелем, герцогиня де Грамон в соблазнении короля потерпела неудачу. Другой великосветской даме, мадам де Поплиньер, повезло ничуть не больше, даже несмотря на то, что ее ввели в королевскую спальню в костюме Евы – к чему церемонии! Да, король явно не мог решиться на то, чтобы найти сменщицу мадам де Помпадур. И это очень огорчало добрейшего Лебеля. Как мог камердинер предположить, что одна молодая особа, очаровательная, но очень скромного происхождения, могла продолжить «обучение», которое сделает ее великой искусницей в науке страсти нежной и вознесет ее до уровня королевской фаворитки?
При помощи своего преподобного отца, ставшего к тому времени настоятелем церкви Святого Евстахия, Жанна Бекю, которой уже исполнилось десять лет, была принята в женский монастырь Святой Анны в Париже. Это заведение, в принципе, служило прибежищем только для раскаявшихся проституток, но там давали такое хорошее образование, что девочки из дворянских семей придумывали себе всякие грехи в области разврата, чтобы быть туда принятыми. Желавших поступить в монастырь было так много, что матери-настоятельнице приходилось устраивать им форменный «медосмотр». И если кандидатка оказывалась девственницей, ее оттуда безжалостно изгоняли!
В этом монастыре Жанна получила высшее образование, которое было обычно доступно девушкам той эпохи. Поскольку она обладала живым умом, ее склонность к учебе очень быстро открылась и позволила получить знания, сослужившие службу впоследствии, когда она заняла то положение, о котором нам известно. Помимо литературы, истории и астрономии, она научилась музыке, и, когда в пятнадцать лет от роду Жанна вышла из монастыря и поселилась у матери, она была уже очаровательной девушкой с блестящим умом и всесторонним воспитанием. Анна к тому времени уже успела выйти замуж за мелкого чиновника Николя Рансона и смогла таким образом сменить неблагозвучную девичью фамилию Бекю. Жанна сразу же превратилась в мадемуазель Рансон, что звучало более соблазнительно. Мадемуазель Рансон[95]! Для того чтобы составить подробный список ее прелестей, давайте обратимся к свидетельству некоего инспектора полиции, которому позднее придется контролировать поведение и поступки этой девицы: «Блондинка, соблазнительна до безумия, на щеках ямочки, бойкая на язык, – писал сей блюститель порядка. – У нее жгучие глаза фиолетового цвета и такого красивого разреза, что заставляют учащенно биться сердца мужчин. Кожа с перламутровым отливом цвета упавшего в молоко лепестка розы, грудь, бросающая вызов всему свету… Девица красивая, лукавая, хорошо воспитанная… Лучше не бывает…»
Это последнее замечание было достаточно значимым, и Жанна приложила все силы к тому, чтобы его подтвердить. Вначале ее пристроили на работу к молодому «тупейному художнику (парикмахеру по-тогдашнему) по фамилии Ламец, но тот не ограничился обучением искусству завивания кудрей. Молодой Ламец удостоился чести открыть бесконечный список любовников мадам Дюбарри. Это приключение стоило ей места, и несколько позже Жанна стала горничной мадам де Делей де Лагард, пожилой дамы, которая принимала у себя многих важных людей, что дало Жанне возможность перенять у них светские манеры и использовать их в своих целях. Но она не ограничилась одними наблюдениями. У ее хозяйки было два сына, оба женатых, но оба вскоре не устояли перед чарами горничной. И не они одни: гостям мадам де Делей она тоже очень нравилась. По доброте душевной Жанна не заставляла долго себя упрашивать ни тех, ни других. Больше того, одна из невесток мадам де Делей тоже влюбилась в нашу прелестницу! Это было уже чересчур, и Жанну снова выставили за дверь. Но долго сидеть сложа руки нашей героине не пришлось, ей не составило большого труда устроиться к модному торговцу из Пале-Рояля по фамилии Лабиль. Это позволило господину Лабилю резко повысить оборот: в лавке постоянно толпились многочисленные воздыхатели, любовавшиеся красивой продавщицей, столь снисходительной к кандидатам на ее милости. Она опять сменила фамилию и стала называться мадемуазель Ланг. Это имя очень подходило нашей маленькой дьяволице разврата[96]…
Именно в то время она встретила мужчину, который обогатил ее и сам получил дивиденды от удачного вложения средств. Жан Дюбарри, присвоивший себе графский титул и часто величавший себя кличкой Плут, был хорошо известен полиции. Согласно отчету известного в то время инспектора Марэ, уже давно наблюдавшего за ним, Жан Дюбарри получал комиссионные от жриц любви, которых он брал под свое «покровительство». Еще при жизни Помпадур он сделал попытку подложить одну из своих протеже, некую Доротею, в постель короля, но эта попытка провалилась. Лебель прогнал прочь эту молодую особу, заподозрив ее в нехорошей болезни. Зато Жан Дюбарри стал «поставщиком» удовольствий для многих высокопоставленных лиц, таких как, например, маршал де Ришелье, в свои семьдесят лет ходок еще тот.
При каких же обстоятельствах Плут познакомился с Жанной? Если верить слухам, и, в частности, тем, которые распускал Шуазель, Жанна «подцепила» его на улице. Но мнению министра о той, что отправила его в отставку, можно верить с большой оговоркой. Имя Жанны не было занесено в список из десяти тысяч проституток, которые «работали» в то время в Париже. Зато в отчетах инспектора Марэ она фигурировала как «шикарная проститутка», что ставило ее в первые ряды «работниц любовного фронта». В качестве таковой она была объектом повышенного внимания Марэ, который, к примеру, 12 апреля 1765 года записал в своем блокноте: «Дюбарри использует эту девицу максимально, предлагая ее первому попавшемуся, кто в состоянии заплатить. При этом он оставляет за собой право на внеочередное использование, поскольку каждую ночь спит с ней. Днем он предоставляет Жанне свободу действий при условии, что она следует его наставлениям и что приносит доход… Сегодня он дал возможность вкусить прелестей этой девицы г-ну герцогу де Ришелье и г-ну маркизу де Виллеруа… Жизнь, которую ведет граф Дюбарри с мадемуазель Бовернье, просто отвратительна. Она является его дойной коровой. Утверждая, что он дает ей свое покровительство и деньги, он сдает ее в пользование всякому, кто имеет титул и деньги»[97]. О времена, о нравы!
Как видно из записей инспектора, Жанна в очередной раз сменила фамилию и стала называться мадемуазель де Бовернье, «де» – чтобы внушить больше доверия клиентам. Впрочем, под этой фамилией она поселилась в доме Плута вместе со своей мамашей. Вот уж действительно, два сапога пара!
В конце 1765 года, устав, безусловно, от роли «дойной коровы», Жанна поселилась в меблированных комнатах благодаря подарку герцога де Ришелье, решившего отблагодарить «молодую курочку, которая сохраняет в нем остатки естественного огня», как он сам выразился. Перебралась она туда тайно, но это явно не слишком огорчило ее официального сутенера. Жанна познакомилась с новым покровителем, неким Лэтерьером, которого все называли «Зеркалом шлюх»… Это ведь целая программа! Но, несмотря на этот многообещающий титул, Лэтерьер не имел денег, а поскольку Жанна очень нуждалась в них, она согласилась работать на Ладюфренуа, владевшего игорным домом на улице Бурбон. В ее обязанности входило заставлять игроков делать крупные ставки и «утешать» их в случае проигрыша, что случалось очень часто, в этом заведении вовсю мухлевали. Она с удовольствием выполняла свою роль, но продолжала сожалеть о Жане Дюбарри. Плут тоже очень скоро сообразил, что упустил из рук курочку, которая несла золотые яйца. Это взаимное сожаление о расставании могло привести только к примирению, что вскоре и случилось. Дюбарри не пришлось об этом жалеть: Жанна реализовала все его надежды, а кроме того, стала любовницей короля.
Это ее возвышение отнюдь не было делом случая: Плут уже давно надеялся провернуть с Жанной то, что ему не удалось с Доротеей. Он так стремился добиться своего, что значительно расширил круг знакомых своей протеже, начав принимать у себя знаменитых в ту пору людей. Эти контакты были очень полезными для Жанны, чей ум воспользовался этим и извлек из этих встреч опыт, который оказался столь необходимым позднее, когда обстоятельства вознесли ее на вершину власти. Одновременно с этим, чтобы завершить свой труд, граф Дюбарри дал своей протеже свое имя. Именно под этим незаконно присвоенным именем ей и суждено было войти в жизнь короля и в историю.
Как же именно произошла их встреча? Нам были предложены две версии. Согласно первой, король заметил Жанну во время одного из ее посещений Версаля и, будучи очарован красотой молодой женщины, вроде бы приказал Лебелю отыскать ее и привести к нему. Камердинеру не составило труда выполнить это поручение, поскольку Жанна была, что называется, широко известна в узких кругах. По другой версии, Жан Дюбарри сам пригласил к себе Лебеля и якобы показал ему свое «сокровище» и поделился своими планами. Лебель, решив, что этот «лакомый кусочек» достоин королевского внимания, немедленно рассказал о ней своему господину. О том, что произошло потом, догадаться нетрудно…
Однако, прежде чем встретиться с тем, кто сделал ее «королевой сердца», Жанне пришлось познакомиться с Шуазелем по поводу одного расследования. Всемогущий министр сохранил эту встречу в памяти, о чем свидетельствуют его «Мемуары»: «Она пришла; ее красота показалась мне сомнительной, ее поведение, манеры заставили меня подумать, что это какая-то провинциалка…»
Не будем удивляться нелюбезному тону Шуазеля: когда он писал свои «Мемуары», Жанна уже дала ему повод преисполниться обиды. С самой первой встречи министр проявил себя противником фаворитки, и с годами их вражда только нарастала.
А вот Людовик XV не испытал к «мадемуазель Дюбарри» ни малейшей неприязни. Он сразу же попал под действие ее чар и сам дал ей об этом знать. Молодая женщина, как мы видели, не любила манерничать, так почему же она должна была ломаться перед королем? Напротив, с самой первой встречи она проявила все свои познания в науке любви, которые сотворили чудо. Королю все очень понравилось, и он не стал этого скрывать перед своим окружением. Он был так доволен, что спустя некоторое время герцог де Ришелье, у которого до этого была возможность познакомиться с качествами этой мадемуазель, не смог скрыть своего удивления:
«– Но чем же, сир, – спросил он у короля, – мадемуазель Дюбарри смогла вас так взволновать?
– Мой дорогой маршал, – ответил король, – она – единственная женщина Франции, которая знает секрет того, как мне забыть про мои шестьдесят лет».
В разговоре с герцогом д’Аейном Людовик был еще более откровенен:
«– Она дала мне возможность познать блаженство, совершенно для меня неведомое… – сказал он ему. А герцог ответил на это, забыв правила приличия:
Поделиться книгой: