Помоги проекту - поделись книгой:
– Это говорит лишь о том, что Ваше Величество никогда не были в борделе!»[98]
В любом случае, пробный выстрел привел… к рождению любовницы. В апреле 1768 года Жанна перебралась в Версаль, а когда королева Мария спустя несколько недель умерла, король, который уже не мог обойтись без Жанны, повелел ей сопровождать двор во время поездки в Компьень. И опять, чтобы узнать побольше подробностей, обратимся к «Мемуарам» Шуазеля: «На следующий день после моего приезда в Компьень, – пишет он, – мадам де Сен-Флорентен пришла ко мне и рассказала, что при дворе появилась некая мадам Дюбарри, с которой король часто видится, с которой проводит все ночи и в которую, как утверждают, Его Величество сильно влюблен. Мы решили, что столь низкая интрижка могла быть только временной прихотью; нам хотелось, чтобы король поскорее с этим закончил и чтобы это стало последней его попыткой проявить дурной вкус, свидетелями которого мы являлись, и тягу к скверному обществу».
Пришел день, и герцог на своей шкуре испытал всю опасность «столь низкой интрижки». А до этого дня он был не единственным, кто считал Дюбарри преходящим событием, от которого король должен был отделаться столь же быстро, сколь быстро он в него ввязался.
Однако неделя проходила за неделей, и окружение короля стало беспокоиться. Даже верный Лебель, прекрасно осведомленный обо всем, счел полезным дать своему господину совет быть более умеренным. Но, казалось, ни одно предупреждение не могло остановить любовную лихорадку короля. Он пожелал, чтобы мадам Дюбарри была представлена двору и королевской семье. Это был последний этап перед официальным провозглашением фаворитки. Увы, исполнению этого плана помешало одно непредвиденное обстоятельство: Жанне пришлось признаться, что ее фамилия на самом деле не Дюбарри, а Бекю! Невозможно было представить двору девицу Бекю, тем более что она была незамужняя и широко использовала… обет безбрачия. Надо было срочным образом подыскать ей подставного мужа голубых кровей, ибо лишь господа «из благородных» могли удостоиться чести носить рога от Его Величества! Жан Дюбарри охотно официальным путем дал бы свое имя своей протеже… Если бы не был уже женат! Что же было делать в таком случае? Плут не желал упускать из рук самое выгодное дельце в своей жизни, новое положение Жанны уже смогло принести ему определенные выгоды, и он ждал более ощутимых результатов. И тогда в голове этого авантюриста промелькнула блестящая мысль: один из его братьев, Гильом Дюбарри, был еще холост. Он жил в родовом замке Левиньяк неподалеку от Тулузы. Замок срочно нуждался в ремонте. Семья Дюбарри в золоте не купалась, и Гильом готов был пойти на все ради презренного металла. Поэтому он не отказался от предложения брата жениться на любовнице короля и дать ей свое имя. Имея привычку выгодно проворачивать свои делишки, Плут не стал терять времени и примчался в Левиньяк, чтобы уговорить брата пойти на сделку. Спустя несколько дней Жан вернулся в Париж вместе с братом Гиль-омом и сестрой Франсуазой, более известной под именем Шон. Все было готово к первому акту комедии. Происхождение невесты было слегка подправлено: верующим вряд ли понравилось бы, что ее отец – священник, дававший обет безбрачия и целомудрия. Бракосочетание Жанны и Гильома Дюбарри свершилось 1 сентября 1768 года в церкви Сен-Лоран. Венчал новобрачных не кто иной… как Жан-Батист Гомар, всплывший на поверхность уже не в качестве отца невесты, а в качестве исповедника короля. Эту должность он занял незаконно – мухлевал сей добрый пастырь не в первый раз!
Второй акт этого фарса развернулся прямо на паперти церкви. Сразу же после церемонии Жан Дюбарри взял брата за локоть и приказал ему немедленно возвращаться в замок Левиньяк. Гильому это не понравилось, он с удовольствием исполнил бы супружеский долг. Но об этом не могло быть и речи: Жанна не должна была ставить под угрозу из-за неосторожности судьбу, которая перед ней открывалась. Поэтому Гильому Дюбарри пришлось смириться, тем более что он получил в утешение десять тысяч ливров отступного.
Оставалось сыграть последний акт водевиля: долгожданное представление ко двору. Дело это было непростое, если принять во внимание происхождение и прошлое новоиспеченной графини Дюбарри. Представлению особенно яростно противились три дочери Людовика XV, считавшие это позором. Одна из них, мадам Луиза, решила стать монахиней, чтобы отмолить грехи отца. Представляете себе эту картину!.. Другим влиятельным противником представления был герцог де Шуазель. Первый министр короля все еще помнил об оскорблении, которое нанес ему Людовик XV, отказавшись взять в любовницы его сестру. А Шуазель не любил шутить с «честью» семьи! И поэтому он написал про фаворитку ядовитые слова: «Все способствовало тому, – пишет он, – чтобы стало реальностью столь мерзостное событие, как представление девки, которая выдавалась за жену ничтожества, брата другого ничтожества, каковое содержало в Париже официальную школу мошенничества и проституции. Хоть я и не высокого мнения о короле, полагаю, что он не посмел бы пойти на столь неуместный шаг, если бы не пользовался поддержкой маршала де Ришелье, который, к несчастью для двора и для Франции, был первым дворянином по стажу государственной службы»[99].
Таким образом, министр разом осудил и куртизанку, и старого распутного герцога. Но этим он не ограничился. Вполне вероятно, что он был если не автором, то уж, по крайней мере, вдохновителем серии памфлетов, исполненных нападок на Дюбарри. Среди прочих можно привести вот такой:
История повторялась: Жанне пришлось противостоять такому же потоку клеветы, который был вылит на Помпадур, и все по той же самой причине: удержать звание королевской фаворитки было делом вовсе не простым, хотя, по правде говоря, оно приносило большую выгоду. Ненависть, вызванная состоянием молодой женщины, требует расставить все точки над «i», прежде чем перейти к дальнейшему повествованию о ней. Каким бы ни было прошлое Жанны, какой она ни была безнравственной до встречи с королем, надо отдать ей должное: она искренне любила этого человека. Конечно, она ловко пользовалась своим положением, она швыряла деньги на ветер, она совершила ряд поступков, которые в политическом плане оказались пагубными, она сумела навязать любовнику ряд достойных сожаления решений и предпочтений. Но с того дня, когда она познакомилась с Людовиком XV, она стала абсолютно верна ему, чем не могли похвастаться другие «королевы сердца». Она не ограничилась лишь тем, что властвовала над чувствами короля, она поставила на службу его счастью всю свою нежность и сообразительность, свежесть молодости, преданность ее щедрого сердца. Тот, кто ее клеймит, желает видеть в ней только «шикарную проститутку», каковой она действительно была. Но могло ли быть иначе, если принять во внимание ее воспитание и материнский пример? Не имея ни поддержки, ни средств к существованию, она могла рассчитывать лишь на свою красоту для того, чтобы попытаться избежать судьбы, которая была ей уготована. Встреча со столь законченным мерзавцем, каким был Жан Дюбарри, окончательно сделала ее продажной, но, как только представилась возможность, она сумела взять себя в руки. Она смогла также дать доказательства своего ума и тонкой натуры, приспособившись к миру, совершенно ей чуждому.
Все вышесказанное вовсе не имеет целью возвести Жанну на пьедестал. Повторяем, мы стараемся просто восстановить истину. И потом, ее ужасная кончина должна была бы послужить отпущением всех ее грехов… Именно в отпущении грехов весь двор отказал ей, когда 22 апреля 1769 года она готовилась официально появиться в Версале. Церемония эта несколько раз откладывалась под различными предлогами. Как и когда-то в случае с мадам де Помпадур, надо было вначале найти «добровольца», который согласился бы совершить поступок и скомпрометировать себя… И как это было в случае с маркизой, подобную «задачу» выполнила за деньги погрязшая в долгах аристократка, графиня де Беарн. Что же до Жанны, то, несмотря на явную враждебность большей части присутствовавших, она, казалось, чувствовала себя совершенно раскрепощенной и виртуозно исполняла обязательные реверансы. Людовик был рад и горд за женщину, которую любил. Он был влюблен, как никогда, и не стеснялся показывать это всем. Этого оказалось достаточным, чтобы придворные почуяли, куда ветер дует, и сразу же принялись рассыпаться перед новой владычицей. И лишь немногие из них остались настроены враждебно. Эти царедворцы объединилась вокруг Шуазеля, возглавившего оппозицию фаворитке. А та своим благородством и душевностью обезоружила многих недоброжелателей: она часто просила короля помочь обездоленным или помиловать некоторых осужденных. Но Шуазель продолжал упорствовать, и это упорство вызвало неудовольствие короля, каковое он и выразил своему министру. Пропасть, разделявшая министра и «королеву сердца», с каждым днем становилась все глубже. Что же касалось Жана Дюбарри, то он вознамерился получить выгоду от своего «капиталовложения», но коль скоро его аппетиты не знали границ, он кончил тем, что обнаглел совершенно:
«Его Сиятельство, граф Дюбарри, шурин графини, получил приказ больше не появляться при дворе. Уверяют, что подлинной причиной этой опалы стала просьба графини к Его Величеству выдать ей шестьсот тысяч ливров якобы для уплаты долгов, а г-н герцог де Шуазель узнал об этом и представил королю доказательства того, что деньги эти должны были достаться графу, а не графине. Король был так возмущен, что запретил графу Дюбарри попадаться ему на глаза»[100].
Для Плута период «дойной коровы» прошел, но он надеялся, что это лишь временные трудности.
Недавняя кончина королевы Марии дала Людовику еще большую свободу действий. Он воспользовался этой свободой, чтобы осыпать любовницу новыми милостями: она подарил ей прекрасный замок Лувесьен, который Жанна перестроила со вкусом… и за большие деньги. Замок был не единственным подарком Людовика XV, король добавил к нему ежемесячную ренту в триста пятьдесят тысяч ливров, по-нынешнему – более миллиона евро! Сумма фантастическая, но графиня приняла ее как само собой разумеющееся. Начиная с того дня золото стало литься на нее рекой, течение которой остановилось только со смертью короля. Волны этой волшебной реки приносили фаворитке дорогую мебель, картины известных художников, элегантные наряды и, главное, драгоценности… На покупку драгоценностей она тратила миллионы ливров. Покупала ли она их сама или их ей дарил король, но деньги брались из государственной казны, которая продолжала пустеть. Нам известно, каким кошмаром обернулось такое положение, но за двадцать лет до кровавых времен никто, казалось, не думал о том, что это могло плохо закончиться. В любом случае, это не заботило Жанну, которой суждено было стать одной из невинных жертв революции. Не думая ограничивать свои расходы, она их только постоянно увеличивала. Деньги шли не только к ней, но и к семейству Дюбарри. Как можно догадаться, самым прожорливым из этой стаи был Плут. Только в 1772 году благодаря своей бывшей протеже Жан Дюбарри получил от короля денег на сумму триста тысяч ливров, а также право владения королевским лесом в Буконе. Ни в чем себе не отказывая, он сожительствовал с пятью любовницами, которые, как можно предположить, предоставляли свои прелести в пользование его богатым гостям, поскольку он превратил свой замок Триель в форменный притон. Пользуясь поддержкой короля, которого он называл просто «братцем», Дюбарри позволял себе называть простаками министра иностранных дел герцога Д’Эгильона и главного контролера финансов аббата Террея. Это было уже чересчур, и король сослал наглеца в его имение Иль-Журден. Но благодаря Жанне Плут пробыл там недолго и вскоре вернулся в Версаль, чтобы снова продолжать в том же духе. Обе сестрицы Плута также жили – не тужили и тратили деньги без счета. В частности, Шон ни в чем себе не отказывала, разумеется, за счет Жанны. Это мотовство, этот неприлично выставленный напоказ шик, слухи о котором поползли по Парижу, вызывали возмущение самых обездоленных и усилили непопулярность фаворитки. Песенки и памфлеты на нее часто заставляли наполняться слезами ее прекрасные глазки… но никак не влияли на образ жизни и не заставляли ее умерить свои аппетиты… Приключение, которое с ней случилось после знакомства с королем, напоминало ей волшебную сказку. Она убаюкивала себя сладкой иллюзией, что эта сказка никогда не кончится, и мысли не желала допускать о том, что править ей суждено лишь при жизни Людовика XV. Она была счастлива и отдавалась этому счастью…
Начиная с 1770 года Жанна жила в Версале в покоях на третьем этаже Мраморного дворца. Это расположение имело своим преимуществом то, что позволяло королю подняться в ее покои по тайной лестнице. И Людовик поднимался по ней несколько раз в день. По утрам он присутствовал при туалете молодой женщины и не скрывал своего восхищения в то время, как парикмахер, парфюмер, субретки суетились вокруг нее, чтобы добавить к ее красоте тысячи дополнительных штрихов. Модистки, белошвейки, поставщики громоздили в комнате горы туалетов, из которых фаворитке следовало выбрать тот наряд, в котором она будет завтракать. Это было нелегким делом, и она часто спрашивала мнение своего венценосного возлюбленного. Весь этот художественный беспорядок и ребячество погружали короля в ежедневное очарование. Было ли это тем, что называют «седина в бороду, а бес в ребро»? Этот шестидесятилетний мужчина, прошедший через горнило стольких любовных схваток, вновь обрел рядом с ней сердце и пыл, себя двадцатилетнего. Однажды, как рассказал Андре Кастело, когда Жанна опустилась на колени, чтобы поднять с пола футляр для очков, который обронил Людовик, король остановил ее и сказал:
– Мадам, это мне должно встать в эту позу и оставаться в ней всю мою жизнь.
Как он и сказал, Людовик XV до последнего вздоха испытывал обожание к Жанне.
Этими маленькими уютными покоями, свидетелями королевской любви, можно восхищаться и сегодня и глубже проникнуть в интимную жизнь молодой женщины. Они отражают ее хороший вкус, утонченную роскошь, обстановку элегантности и простоты – качества, которые соответствовали личности графини Дюбарри и ее образу жизни. Кроме короля «королева сердца» принимала здесь некоторых привилегированных лиц и важных особ, которые приходили к ней с нижайшей просьбой похлопотать за них перед королем. Если он и удовлетворял чаще всего желания любовницы, не стоит забывать, что любовь к ней заставила его отказаться от некоторых привычек. Конечно, верный слуга-поставщик уже умер, но в добровольцах женского пола недостатка не было, и все они готовы были дать возможность королю приятно провести время. Жанна, в отличие от Помпадур, не испытывала снисхождения к проделкам короля, но ей приходилось закрывать глаза на его мелкие интрижки. «Я окажу ей честь, полюбив всего только раз», – заявил Людовик XV по поводу некой дамы, которая настоятельно добивалась возможности «переспать с королем»! Это были его собственные слова! Так что стоило ли Жанне опасаться этаких прелестниц?
Зато выявилась друга опасность: королевская семья стала выступать против ее связи с королем. И если добряка дофина – будущего Людовика XVI – не интересовали похождения деда, совсем не так обстояло дело с тремя дочерьми короля. Мы уже знаем, что мадам Луиза ударилась в религию ради спасения души отца. Две другие дочери также были ярыми католичками. После смерти Помпадур они смогли вздохнуть с облегчением, но вторжение Дюбарри снова повергло их в ужас: эта новая фаворитка, несомненно, была послана самим дьяволом для того, чтобы заманить короля в ад! Несмотря на их мольбы, невзирая на открытое противодействие министра Шуазеля, Людовик XV явно не был намерен принести свою любовницу в жертву приличиям. Но тут недруги графини получили серьезное подкрепление в лице молодой супруги дофина. Свадьба наследника престола и эрцгерцогини Марии Антуанетты Австрийской была предусмотрена договором, который был заключен между ее страной и Францией. Новобрачная была еще совсем ребенком и представления имела соответственные. Во время ужина, последовавшего за ее прибытием в Париж, будущая французская королева поинтересовалась, какие обязанности исполняет при дворе эта мадам Дюбарри, которая улыбалась ей с другого конца стола. Вопрос, конечно, интересный…
«В ее обязанности входит развлекать короля», – ответила девушке графиня де Най. Если подумать, это объяснение не было лишено здравого смысла! Во всяком случае, оно явно удовлетворило юную принцессу, которая сразу же решила, что мадам Дюбарри очень симпатичная особа. Но вскоре ей пришлось изменить мнение.
Присутствие Жанны за ужином показалось очень оскорбительным австрийскому послу Мери-Аржанто. Свести на официальном приеме представительницу рода Габсбургов и это «создание»! Скандал да и только! Спустя некоторое время, когда Мария Антуанетта узнала истинную суть «развлечений», которые мадам Дюбарри устраивала для короля, она была одновременно шокирована и удивлена и немедленно написала матери, императрице Австрийской Марии Терезии.
«Остается лишь сожалеть о той слабости, которую король питает к мадам Дюбарри, – сокрушалась принцесса, – Она – самое глупое и нахальное создание, которое можно себе представить…»
Императрица в ответ сделала дочери выволочку, поскольку не время было нападать на фаворитку, которая, как ей было известно, пользовалась большим доверием короля. Проинструктированная таким образом, дофина стала стараться вести себя с Жанной прилично, но холодный тон их редких разговоров, пренебрежение, которое читалось в ее взгляде, дали понять графине отношение принцессы к ней, и ей стало очень неприятно. Кстати, и дочери Людовика XV, ставшие после свадьбы тетками Марии Антуанетты, всячески старались настроить ее против «королевы сердца» и весьма в этом преуспели. Короче говоря, обстановка была предгрозовая, и вскоре разразилась буря. Герцогиня де Грамон, которая так и не смогла «переварить» провал свой попытки забраться в постель короля, прилюдно нахамила Дюбарри. Это было оскорблением величества! Даже если этим величеством и была королева… левой руки! Жанна добилась от короля изгнания герцогини из двора. Однако мадам де Грамон входила в свиту Марии Антуанетты, и та вступилась за нее… но наткнулась на категорический отказ короля пересмотреть свое решение. Людовик не позволял шутить с честью своей возлюбленной. Он показал это всем еще раз, когда поставил на место Шуазеля. Как мы помним, тот был братом мадам де Грамон. Он никак не мог успокоиться после провала попытки сестры соблазнить короля, а указ о ее ссылке стал последней каплей, переполнившей чашу его ненависти к мадам Дюбарри, и он стал распространять новые наветы про нее. Король отреагировал на это довольно строго:
«Вы хорошо ведете мои дела, – написал он министру, – но остерегайтесь окружения и советчиков, что я всегда ненавидел и продолжаю ненавидеть еще больше. Вы прекрасно знаете мадам Дюбарри, нас с ней познакомил вовсе не г-н де Ришелье, поскольку я знал ее еще до ее женитьбы. Она красива, я доволен ею и ежедневно советую ей также остерегаться окружения и советчиков, поскольку вам известно, что в таковых у нее недостатка нет. Она не испытывает по отношению к вам никакой ненависти, она знает ваш ум и не желает вам зла. Нападки на нее были ужасны и большей частью несправедливы…»[101]
Этот призыв соблюдать декорум вовсе не унял ненависть Шуазеля к Жанне, а лишь разжег ее еще больше. И посему ему в голову пришла идея, которая позволяла окончательно покончить с графиней: почему бы королю не жениться вновь? Скажем, на эрцгерцогине Марии Елизавете, родной сестре Марии Антуанетты. Ведь этот брак мог бы усилить союз с Австрией. Какое-то время мысль о том, что его женой могла стать юная принцесса, была приятна старому греховоднику. Жанна дрожала от страха, ждала, когда пробьет ее последний час. Но тревога ее длилась недолго: Людовик был слишком привязан к своей «королеве сердца», а к тому же мысль о том, чтобы в результате этой свадьбы стать свояком собственного внука, была совершенно комичной и могла позабавить всю Европу… Графиня вздохнула с облегчением, но ее отношения с Шуазелем стали ухудшаться с каждым днем. Ее заступничество за герцога д’Эгильона после провала заговора, противопоставившего герцога и парламент Парижа, очень не понравилось министру, ибо д’Эгильон был его заклятым врагом. Поскольку благодаря Жанне король помиловал д’Эгильона, в то время как парламент приговорил его к смертной казни, Шуазель вдохновил записных рифмоплетов, которые обрушились сразу на фаворитку и герцога. Свидетельством тому служит вот такое «произведение», направленное против д’Эгильона:
Борьба, которую Шуазель продолжал вести против Дюбарри и в которой все средства, даже самые подлые, были хороши, стала для короля невыносимой. Кроме того, сомнительные шаги министра в конфликте, противопоставившем Испанию и Англию в вопросе о Фолклендских островах[103], еще больше усилили недовольство Людовика XV. Продолжая тайно поддерживать Англию, которая считала себя потерпевшей стороной при нападении испанцев на Фолклендские острова, Шуазель начал вести военные приготовления для поддержки Испании, с которой Франция была связана союзом, известным по названием «Семейного пакта». Но поста своего министр лишился не столько за эту двойную игру, сколько за неприязнь к графине Дюбарри. Казалось, ничто не могло его остановить. Накануне Рождества 1770 года в присутствии Жанны, а возможно и под ее диктовку, Людовик XV написал указ об освобождении Шуазеля от должности: «Повелеваем нашему кузену герцогу де Шуазелю сдать дела государственного секретаря и суперинтенданта почт герцогу Лаврильеру и убыть по моему велению в Шантлу».
Отставка Шуазеля вызвала всеобщее неодобрение: у герцога было много сторонников, разделявших его ненависть к фаворитке и не постеснявшихся высказаться о том во весь голос, но Жанну это ничуть не задело. Смещение Шуазеля стало ее триумфом и свидетельством ее всемогущества.
Проявление этого нашло свое публичное отражение во время официальных церемоний и придворных приемов: Жанна повсюду была рядом с королевской семьей, членом которой она стала если не юридически, то уж по крайней мере фактически. Другим показателем ее власти стало ее активное участие в переговорах, которые завершились женитьбами двух внуков короля: графа Прованского, будущего Людовика XVIII, и графа д’Артуа, будущего Карла X. Кроме того, она участвовала рядом с Людовиком XV в обеих брачных церемониях и получила от короля в подарок драгоценностей на пять миллионов ливров. И это было еще не все: когда какой-нибудь иностранный посол хотел высказать королю свою просьбу или один из министров хотел обсудить с монархом вопрос своего ведения, встреча происходила в маленьких покоях мадам Дюбарри, которая принимала в разговорах самое активное и решающее участие. Так, когда она захотела добиться назначения своего протеже д’Эгильона на пост министра иностранных дел, она впервые получила отказ любовника. Но все равно, решив преодолеть вето короля, она объявила Людовику: «Завтра господин д’Эгильон придет поблагодарить вас за свое назначение».
Поставленный перед свершившимся фактом, король вынужден был согласиться, и д’Эгильон получил министерский портфель.
Однако ей не всегда удавалось преодолевать предубежденность дофины. Хуже того, в последнее время та явно ее игнорировала. Когда Марии Антуанетте случалось оказываться в одной комнате с фавориткой, дофина отводила глаза и старалась к ней не обращаться. Эта ситуация очень огорчала короля, который признался в этом Мерси-Аржанто. Австрийскому послу это было еще более неприятно, чем графине, поскольку своей любезностью и живым умом она успела уже завоевать его доброе к ней отношение. Кроме того, продолжением своего остракизма Мария Антуанетта рисковала поставить под сомнение союз между его страной и Францией: мадам Дюбарри стала столь влиятельной особой, что выражение неприязни к ней было равносильно оскорблению короля. И поэтому Мерси-Аржанто решил сделать все, чтобы дофина пересмотрела свое поведение. Не теряя времени, он заявил молодой женщине:
«Если госпоже эрцгерцогине[104] угодно показать своим поведением, что ей известно, какую роль при дворе играет графиня Дюбарри, – сказал он ей, – ее достоинство вынудит ее потребовать от короля запретить этой женщине появляться в ее присутствии; если, напротив, она сделает вид, что ей неизвестна подлинная роль фаворитки, то надо будет относиться к ней, как к любой другой присутствующей даме, а когда представится случай, поговорить с ней, пусть всего лишь раз, что положит конец всем разговорам о недружелюбном отношении к ней»[105]. Но, «настроенная» дочерьми Людовика XV, Мария Антуанетта продолжала игнорировать несчастную графиню, которую это презрение приводило в отчаяние. Вот ведь пигалица упрямая, злилась фаворитка. Не понимает своими шестнадцатилетними мозгами, что государственные интересы должны быть выше чувств! Тогда Жанна решила задействовать мать «пигалицы». Как удивительна власть политики, которая вынудила австрийскую императрицу выступить на стороне побочной дочери блудливого кюре! Нравилось это дофине или нет, но она должна была прекратить бойкотировать фаворитку: окунув перо в чернила возмущения, Мария Терезия написала дочери:
«Одного слова относительно наряда, какой-нибудь безделушки вы не можете сказать, не делая при этом столько гримас? Я больше не в силах молчать. После разговора с де Мерси и всего того, что он вам сказал о том, чего желает король и в чем состоит ваш долг, вы посмели ослушаться? Какие веские доводы вы можете привести в свое оправдание? Никаких! Вы должны относиться к Барри и смотреть на нее как на любую другую даму (sic!), которая допущена ко двору и в окружение короля. Вы – первая из его подданных, вы должны служить примером для двора, для придворных в исполнении воли вашего владыки. Если бы от вас требовались всякие низости, фамильярности, ни я, никто иной не стали бы советовать вам пойти на это; но от вас требуется произнести только одно незначащее слово, взглянуть в ее сторону, и все это не ради оной дамы, а ради вашего деда, вашего господина, вашего благодетеля»[106].
Таким образом, загнанная в угол Мария Антуанетта была вынуждена поумерить спесь, а Габсбурги, вероятно, перевернулись в своих гробах! И таким образом ей пришлось разговаривать с этим «созданием». Впрочем, нельзя сказать, что обращенные к фаворитке слова принцессы были слишком теплыми: проходя мимо Жанны, она ограничивалась тем, что бросала на ходу что-нибудь типа: «Сегодня в Версале много народу…» Увлекательный разговор, ничего не скажешь… Однако даже такой произнесенной сквозь сжатые зубы фразы было достаточно для того, чтобы дофина мучилась угрызениями совести. Поскольку Мерси-Аржанто настаивал, Мария Антуанетта ради спасения своей души посчитала необходимым обратиться прямо к Богу:
«Я молилась, – заявила она Мерси-Аржанто, – я сказала: “Господь мой, если хотите, чтобы я разговаривала, заставьте меня разговаривать; я буду действовать так, как вы мне повелите!”»[107]
Поскольку Господь явно не был против разговоров, Мария Антуанетта соизволила снова показать графине, что она замечает ее присутствие, вот такими простыми словами:
«Сегодня плохая погода. Днем нельзя будет выйти погулять».
Еще раз дождь или хорошая погода стали темой для разговора.
Жанна чувствовала себя уязвленной, но ей приходилось довольствоваться этими обрывками фраз. Пагубность этих чувств приводит в замешательство: как могла так упрямиться принцесса, которую ждала исключительная судьба в качестве французской королевы? И почему всесильная фаворитка короля Франции так стремилась привлечь к себе внимание принцессы, в сущности всего-навсего избалованной девчонки? Самым забавным и одновременно трагическим в их конфликте было то, что всего лишь через двадцать лет с небольшим обеим этим несчастным предстояло разделить одну жестокую судьбу под ножом гильотины…
А пока, хотя Дюбарри и была вынуждена время от времени глотать обиды, хотя она и оставалась объектом нападок в памфлетах, написанных по наущению ее врага Шуазеля, эти неприятности компенсировались прямо-таки симфонией обожания ее со стороны тех, кто пользовался ее расположением или хотел всего-навсего добиться доброго отношения короля. Среди льстецов графини, как и прежде среди кадилоносцев Помпадур, был и старик Вольтер, покоренный очарованием молодой женщины. Когда Жанна сказала, что целует его в обе щеки, знаменитый писатель выразил ей свою признательность в виде вот такого мадригала:
К этим комплиментам, льстившим гордости Жанны, добавлялось почтение, которое вызывали к ней государственные мужи, а также послы иностранных держав. Людовик XV не делал тайны из влияния своей любовницы, чем и объяснялся интерес, который проявляли к ней граничившие с Францией страны. Императрица Мария Терезия дрожала при мысли о том, что Жанна могла выступить на стороне Англии и тем самым разрушить союз Австрии с Францией. А прусский король со своей стороны старался тайно найти подходы к фаворитке, чтобы она послужила его интересам. У дочери Анны Бекю было от чего потерять голову, но эта красивая голова была отнюдь не пустой.
Это постоянное навязанное королем присутствие фаворитки среди членов королевской семьи привело к одному происшествию со смешными перипетиями. В Версале через несколько недель должен был состояться прием в честь дипломатического корпуса. Естественно, с участием короля и в сопровождении дофина и дофины. И вдруг распространилась новость, которая наделала при дворе много шума: Людовик XV решил, что графиня Дюбарри будет одним из первых лиц приема, то есть в том же ранге, что и королевская семья. Узнав об этом, королевские дочери заголосили во все горло, мадам Виктория, как обычно, бросилась на колени перед отцом и принялась умолять его не «позорить королевство» и не добавлять этот грех к списку уже совершенных им грехов! Но уже привыкший к таким сценам дочери Людовик XV не обратил на это внимания. Не желая сдаваться, мадам Виктория рассказала обо всем Марии Антуанетте. Принцесса от этой новости едва не упала в обморок. Она заставила мужа пойти к деду и убедить его не приглашать любовницу на прием. Всем известен добродушный нрав будущего Людовика XVI. Несмотря на то что все это ему очень не нравилось, он уступил настойчивости супруги и согласился поговорить с королем. И вот он оказался перед монархом, находясь в крайнем смущении, не зная, с чего начать. Людовик XV, догадавшись о причинах его смущения, без труда доказал ему всю неуместность этого поступка. Испытывая затруднения, Луи рассказал Марии Антуанетте о своей неудаче. У принцессы случился нервный срыв: она затопала ногами, закричала и в завершение спектакля рухнула в обморок! Очень огорченный реакцией жены, которую он, не будем этого забывать, очень любил, Луи решился на другой шаг: пошел к самой Жанне. Графиня приняла его очень тепло, заявила, что ей и самой очень не хотелось участвовать в этом приеме. Луи был счастлив, Мария Антуанетта снова повеселела. Но теперь пришла очередь рассердиться королю: коль он решил, что мадам Дюбарри будет присутствовать на приеме, он не был намерен терпеть, чтобы его решения обсуждались. Волей-неволей дофине пришлось смириться. Дофин попытался было все уладить, но Мария Антуанетта, как избалованный ребенок, не желала уступать: она заявила, что при этих обстоятельствах не примет участия в приеме для послов! Дело стало столь серьезным, что Мерси-Аржанто счел необходимым направить срочное письмо Марии Терезии! Назревал дипломатический скандал? Возможно, дело шло к разрыву союза с Австрией? Все это кажется кошмарным сном, когда сравнишь размах скандала и причины, которые его вызвали. При дворе образовались две партии: клерикалы, естественно, выступили на стороне дофины, в то время как большая часть придворных посчитали, что разумнее встать на сторону «королевы сердца». А Людовик XV не собирался отступать ни при каких обстоятельствах. Шли дни, приближалась роковая дата, придворные стали делать ставки: уступит дофина или же не появится на церемонии? Весь двор только это и обсуждал, все другие проблемы, казалось, исчезли. Не было ни дефицита государственной казны, ни конфликта между королем и парламентами, ни нищеты, в пропасть которой с каждым днем все глубже скатывался народ. Ничего этого больше не существовало, все затмил очень важный вопрос: будут ли дофина и графиня Дюбарри стоять рядом во время церемонии? Наконец, после многих дней тревоги, пришло письмо от австрийской императрицы, в котором она сурово отчитала дочь:
«Вы ведете себя, как безмозглая девчонка, – возмущалась Мария Терезия, – Поймите же, ваше положение накладывает на вас известные обязанности. Первейшим вашим долгом является не оспаривать никоим образом решения того, кто в настоящее время является вашим господином, то есть короля Франции. Не пристало вам, кому однажды придется править этой страной, подавать пример неповиновения своему монарху, если вы хотите, чтобы позднее ваши подданные вам подчинялись…»
Это было пророческое предупреждение, если подумать о буре, что спустя двадцать лет сметет монархию… В любом случае, призыва матери к порядку оказалось достаточно для того, чтобы поставить бунтарку на место. На приеме в честь послов она была, хотя ни разу за всю церемонию на губах ее не появилась улыбка. Зато стоявшая в нескольких шагах от Марии Антуанетты мадам Дюбарри вся светилась от счастья и чувствовала себя явно непринужденно в роли королевы левой руки. Даже если это происшествие и доставило ей неприятности, она не показала и виду, поскольку уже привыкла к таким историям.
Но дофина дофиной, а больше всего Жанну беспокоило здоровье Людовика XV. В течение 1772 года ему несколько раз становилось плохо, что вызывало у любовницы смертельный страх. Ведь заболей король серьезно, партия клерикалов, несомненно, смогла бы добиться ее изгнания от двора. И коль скоро королевский исповедник все время стращал своего духовного сына муками ада, Людовик не стал бы оставлять при себе объект греха. А положение Жанны осложнялось тем, что она по-прежнему оставалась официальной женой Гильома Дюбарри и, таким образом, совершала грех супружеской измены, имея Людовика в качестве соучастника оного греха… Положение было очень сложным, и из него мог быть единственный выход – если бы церковь согласилась расторгнуть брак Жанны, а король смог бы «узаконить» свою греховную связь священными узами брака…
Подумывал ли в то время Людовик XV о том, чтобы жениться на Дюбарри? Все говорит о том, что такие планы он вынашивал. Во всяком случае, слухи об этом ходили, и настолько упорные, что императрица Австрийская дала поручение одному из своих министров барону Пиклеру осведомиться об этом подробнее у Мерси-Аржанто:
«Говорят, что король и герцог д’Эгильон ведут напряженные переговоры с кармелиткой мадам Луизой, которая должна убедить Папу Римского расторгнуть брак мадам Дюбарри, чтобы она смогла выйти замуж за короля. Ее Императорскому Величеству совершенно безразличен успех этих переговоров, но она знает лишь то, что это – единственный способ успокоить совесть короля. Ее Величеству все же хотелось бы знать, насколько обоснованны эти слухи»[108].
Но даже если бы у короля и было намерение дать любимой женщине это высшее доказательство своей любви, он должен был бы очень скоро отказаться от этой затеи, принимая во внимание все те трудности, которые были с ней связаны. Как написал Андре Кастело, «никто не осмелился бы доложить мадам Луизе, какой на самом деле была жизнь Жанны до ее встречи с королем. Но вполне можно было представить себе, какой скандал во всей Европе могло вызвать сообщение о том, что христианнейший монарх задумал жениться, пусть и морганатическим браком, на бывшей “дойной корове”, которую подсовывал любому встречному ужасный Жан Дюбарри».
Поэтому Жанне оставалось удовлетвориться ролью официальной фаворитки, что было, в общем-то, не так уж и плохо, если учесть то, что ей это принесло. К своему уже довольно большому состоянию, к своим приличным владениям в начале 1773 года Жанна добавила покупку прекрасного особняка в Версале неподалеку от дворца. Церемония официального вступления во владение этим особняком дала графине возможность в очередной раз ослепить свое окружение великолепием… Великолепием, за которое, как всегда, заплатил Людовик XV…
Один из очевидцев этого новоселья не смог скрыть своего восхищения: «Было придумано столько всевозможных приятных сюрпризов для того, чтобы выразить мощное очарование мадам Дюбарри; среди прочих, поговаривали о страусином яйце, которое находилось посреди салона; графиню позвали поглядеть на это чудо. Когда она приблизилась к нему, яйцо внезапно раскрылось, и из него появился купидон с луком и стрелами. Все говорили, что даже одного его взгляда было достаточно для того, чтобы загореться любовью…»
Праздник продолжался всю ночь, присутствующим предлагали театральные представления одно очаровательнее другого. Естественно, такой выставленный напоказ шик, столько выброшенных на ветер денег вызвали суровое осуждение, к которому Жанна не пожелала прислушаться: она была опьянена своим триумфом. Как же было не закружиться ее голове, когда она за такое короткое время смогла добиться такого успеха? Как она могла сохранять хладнокровие для того, чтобы думать о будущем, когда настоящее улыбалось ей столь лучезарно? Как могла она предвидеть, что однажды станет героиней пьесы с весьма печальным концом? Находясь наверху власти, в ореоле королевского обожания, она считала, что ей не грозит никакая опасность. Раз так, то пускай себе интригуют завистники, пускай проклинают святоши. Графиня так прочно устроилась на троне королевы сердца, что больше уже не заботилась о том, чтобы сохранить хотя бы видимость брака с Гильомом Дюбарри. И она добилась официального развода, согласие на который ее снисходительный «муж» «монетизировал» по самому высокому курсу: помимо приличной суммы он получил крест Святого Луи… в награду за службу!.. При этом не было уточнено, о какой службе шла речь. Мудро, ничего не скажешь!
Да, действительно, когда начался 1774 год, ставший последним годом ее «правления», графиня Дюбарри была вознесена на высоты, о которых не могли и мечтать ее конкурентки. Однако недруги фаворитки не отказались от надежды когда-нибудь заменить ее соперницей, которая смогла бы послужить их планам. Эту надежду питала известная страсть короля к женщинам. Как мы уже видели раньше, ему случалось время от времени испытывать пресыщение постелью Жанны и отправляться на поиски других удовольствий. Но эти похождения не были продолжительными, а сравнение прелестниц с графиней всегда было в пользу фаворитки. Символичным поступком стала продажа Людовиком XV домика в Оленьем парке, служившего ему долгие годы «заповедником для дичи». Эта продажа означала, что он вознамерился вести более спокойную жизни, соответственно возрасту. Несмотря та то что король продолжал чувствовать себя превосходно, что у него была походка соблазнителя, для тех, кто видел его каждый день, было очевидно, что здоровье его ухудшалось. Его движения лишились былой резвости, прогулки верхом быстро его утомляли, а охота перестала нравиться. Жанна, естественно, замечала эти признаки, и они вызывали у нее живое беспокойство. Что могло приключиться с ней, если бы король умер? Что могло ждать ее при враждебном дворе?..
Всякий раз, когда эти мрачные мысли приходили ей в голову, молодая женщина старалась их прогнать и успокаивала себя как могла. Прежде всего, королю было всего шестьдесят четыре года, а его предшественник на троне Людовик XIV дожил до семидесяти семи… Правда, Король-Солнце, несмотря на свои любовные подвиги, был менее «расточителен» в этом плане, чем его правнук! Впрочем, коль скоро Людовик XV терял жизненные силы, не чувствовала ли Жанна себя отчасти в этом виновной? Ее способности к любовным утехам, разнообразие и обилие физических наслаждений, которые она давала любовнику, поспособствовали постепенному подрыву его здоровья. Именно по причине этой усталости, отмеченной в поведении короля, враги графини снова взялись плести заговор с целью удалить ее из королевского алькова. У них под рукой была некая голландская дама с аппетитными формами, которая только и желала вступить в соревнование. Парадоксально, но Мария Антуанетта, считавшая одно лишь присутствие Жанны оскорблением для ее добродетели, без колебаний примкнула к заговору, направленному на замену графини в качестве королевской любовницы. Ненависть, которую она испытывала к фаворитке, заставила ее забыть о своих моральных принципах. Но и эта попытка провалилась: хотя и с запозданием, но король стал верным одной женщине. Партия противников Дюбарри потерпела блистательное фиаско!
В конце апреля 1774 года Людовик, по-прежнему в компании Жанны, поселился в Трианоне. Казалось, что его охватила какая-то странная усталость: он больше ничего не желал, даже самой Дюбарри, несмотря на ее ласки и нежные слова, ей не удавалось его развлечь. Герцог д’Эгильон, наносивший королю ежедневные визиты, как-то предложил ему поохотиться в окрестностях. Вначале король отказался. Но потом, уступая настойчивости министра и поддержавшей его Жанны, Людовик XV согласился принять участие в охоте. Но не могло быть и речи о том, чтобы ему сесть на коня, и поэтому в охоте он участвовал, сидя в карете. Вечером, по возвращении, короля стало знобить, и он рано лег спать. Ночью он почувствовал себя плохо и позвал своего врача доктора Моннье. Тот не очень обеспокоился, но на всякий случай разбудил мадам Дюбарри, спавшую в соседней комнате. Охваченная паникой фаворитка немедленно примчалась, тревога, которую она чувствовала последние дни, превратилась в страшный испуг. Она устроилась рядом с кроватью любовника, полная решимости не покидать его.
Утром прибыл первый хирург Ламартиньер. Ему, как и Моннье, не удалось с точность определить причину болезни короля. В конце XVIII века врачи были столь же малообразованны, как и раньше, а методы лечения оставались все теми же: кровопускание да клистиры. Ламартиньера еще больше смущало в установлении диагноза то, что он должен был его поставить в одиночку. Какая это была ответственность для бедного лекаря! Посему он поспешил рекомендовать перенести пациента в Версаль. Это решение пришлось не по нраву мадам Дюбарри: в Версале враги постараются разлучить ее с королем. Однако в Версале было полно врачей, правда, никуда не годных, но их количество, раз уж с качеством похуже, внушало королю доверие.
Когда Людовика XV доставили в Версаль, первой задачей его дочерей Аделаиды и Виктории было постараться удалить от отца фаворитку. Но король потребовал, чтобы она осталась рядом с ним, и не захотел никакой другой компании. Жанна старалась показать, что она верит в выздоровление, хотя сама очень слабо на него надеялась. На другой день королю стало хуже: поднялась температура, усилились головные боли. Теперь вокруг него суетились уже четырнадцать эскулапов, пациента своего они не лечили, но само их присутствие его успокаивало. Среди них были шесть лекарей, пять хирургов и три аптекаря. Этого, однако, казалось недостаточно – по словам одного очевидца, Людовик вроде бы «пожелал, чтобы их было больше. Он каждому из них разрешал щупать пульс по шесть раз в час, а когда этого консилиума не было в комнате, он вызывал их к себе, чтобы постоянно находиться под присмотром врачей»[109].
Король не ограничивался тем, что ему щупали пульс, каждый из врачей имел право посмотреть на его язык, «который он высовывал на целый фут». И каждый восхищался цветом и видом королевского языка. Естественно, согласно тогдашнему святому для врачей обыкновению, Людовику уже успели дважды пустить кровь, от чего он лишь еще больше ослабел. Но двух кровопусканий этим коновалам показалось мало, и они решили сделать третье. Король справедливо выразил опасение, что оно может стать роковым. Мадам Дюбарри также высказалась против третьего кровопускания, но совсем по другой причине: согласно дворцовым традициям, третье кровопускание означало, что монарх одной ногой стоит в могиле и должен собороваться. А это таинство автоматически вело к удалению фаворитки, иначе пациенту было гарантировано попадание в ад сразу же после смерти! Эскулапы призадумались: если бы графиня была вынуждена удалиться, а король бы поправился, почтенным докторам мало бы не показалось. С другой стороны, на них давили дочери короля: самым заветным их желанием было увидеть, как изгоняют любовницу отца. А раз предоставился такой случай, рассуждали они, надо ковать железо, пока горячо.
Стараясь не скомпрометировать себя, медики приняли другое решение: они предписали королю помыться. И только тогда, при свете факела, они увидели его лицо и установили ужасную истину: нарывы на щеках и на теле короля, несомненно, были признаками оспы! Король всегда отказывался от прививок, и теперь должен был за это расплачиваться. По тем временам для человека в его возрасте оспа была почти смертельной болезнью!
Сразу же после установления диагноза встал вопрос: где и каким образом Людовик смог подхватить заразу? По замку стали носиться самые невероятные предположения. Некоторые из них были весьма неприятными для чести фаворитки. Согласно одним слухам, мадам Дюбарри якобы сама уложила в постель к королю некую молодую и очень красивую пастушку, чей брат был болен этим грозным недугом. По другим слухам, в болезни короля была виновата некая красивая молодка шестнадцати лет, в крови которой были «миазмы» и которая наградила ими короля в дополнение к другим, гораздо менее заразным подаркам! И в этом случае тень падала на мадам Дюбарри, что якобы привела эту девицу к королю. Впрочем, скорее всего это были лишь досужие сплетни придворных.
Однако состояние короля продолжало ухудшаться, и не было еще ясно, кто возьмет верх: крепкое здоровье монарха или болезнь. Вопрос о соборовании со всеми вытекавшими оттуда последствиями для Жанны также еще не был решен. Днем мадам Виктория и мадам Аделаида бдительно несли вахту у постели отца, но, когда наступила ночь, им приходилось удаляться. Уходя, они, к огромному своему неудовольствию, встретили мадам Дюбарри, которая входила в королевские покои и оставалась там всю ночь. Не обращая внимания на опасность заразиться – она тоже не прививалась, – Жанна сидела у кровати любовника, проявляя тем самым достойную похвалы преданность и принося Людовику последнее утешение. Он, кстати, сам потребовал, чтобы рядом была женщина, которую он любил до последнего своего вздоха.
Пока король умирал, пока Жанна оплакивала свою разбитую мечту, вокруг этой пары началась настоящая свистопляска. Не будь обстоятельства такими печальными, можно было бы расхохотаться, настолько явно они высветили эту поистине опереточную картину. Все только и говорили, что о последнем причастии короля. Когда монарху стало немного лучше, к покоям «королевы сердца» прибегали толпы придворных, каждый из которых хотел первым заверить ее в своей преданности. Но когда медики выходили из королевских покоев с хмурыми лицами, покои графини пустели, словно по мановению волшебной палочки, и все срочно вызывали в Версаль архиепископа Парижского Его Преосвященство Кристофа Де Бомно дю Репер. Этот прелат в течение недели совершил несколько челночных путешествий из столицы в замок и обратно… А делать ему это было очень сложно: страдая мочекаменной болезнью, не он мог перемещаться… без своей ванны, в которой был вынужден лежать каждые два часа. Право же, не знаешь, плакать тут или смеяться! А вообще-то разыгрывалась настоящая драма – кончалось пятидесятидевятилетнее царствование. Умиравший король оставлял своему наследнику страну, которая стояла на краю пропасти. Для того чтобы помешать стране свалиться в эту пропасть, нужен был человек исключительной закалки, а двадцатилетний юноша с капризной супругой, который готовился надеть корону, к таковым он отнюдь не относится. Впрочем, тот, кому суждено было спустя несколько часов стать Людовиком XVI, прекрасно об этом знал. С самого первого дня болезни деда он неустанно повторял: «Мне кажется, что на меня готовится упасть вселенная!»
Заявление, по крайней мере, тревожное, когда оно исходит от монарха, которому предстояло пройти сквозь ряд тяжелых испытаний. К тому же оно показывает, каким в сущности ничтожеством был этот «добрый малый», выросший под крылышком у своих теток и совершенно не готовый к ожидавшей его миссии. Трагедия, которой суждено было разыграться спустя без малого двадцать лет и погрузить страну в хаос, по сути своей, заключалась в этом признании будущего монарха.
Но остановить развитие событий было уже невозможно: никто не сомневался в том, что Людовик XV обречен. Он все еще не получил последнего причастия, но мадам Дюбарри уже знала, что часы ее правления сочтены. Приходившие за новостями иностранные послы видели ее потрясенное и залитое слезами лицо.
В ее душе смешались печаль потери искренне любимого ею человека и… уверенность в том, что ей теперь придется по одежке протягивать ножки. Кстати, необходимо напомнить, что судьба бывших «королев сердца» большей частью была нелегкой, как мы уже имели возможность убедиться. Пусть даже некоторые из этих дам и заслужили ссылку, пусть их поведение вызывало иногда осуждения, есть все же что-то неправильное в том, каким образом их вырывали из повседневной жизни, лишали имущества, грубо заталкивали в тень тех, кто уже привык жить до этого в блеске. Можно сказать, что их преследовало беспощадное правило, избежать которого было невозможно.
Ночь с 6 на 7 мая Жанна провела рядом с королем, сдерживая слезы, чтобы не тревожить его, но Людовик не питал иллюзий на свой счет. Страх перед адом, страх, еще более ускоривший приближение смерти, дал ему сил лично удалить от себя женщину, которую он любил. Слабым голосом он бормотал молитву, Жанна вытирала пот с его раскаленного лба, и тогда король сделал ей знак поднести ухо к его рту и окрепшим голосом сказал:
«Меня глубоко печалит то, что я вынужден сейчас вам сказать… Теперь, когда я нахожусь в таком состоянии, я не хочу повторения скандала в Меце, я не хочу, чтобы с вами случилось то, что произошло с герцогиней де Шатору…[110] Я уже принадлежу Богу и моему народу. В этих условиях вы больше не можете здесь находиться; надо, чтобы вы завтра уехали отсюда. Соизвольте сказать д’Эгильону, что я жду его завтра в десять часов утра…»[111]
На сей раз фаворитка не выдержала и разрыдалась. Но быстро взяла себя в руки, встала и, не произнеся ни слова, подошла к двери… Но тут ее охватила слабость: впервые это не было наигранным обмороком.
Присутствовавшие в комнате дамы не успели ее подхватить, но смогли перенести Жанну в ее покои. Придя в себя, она проплакала всю оставшуюся часть ночи.
В глубине души Жанна продолжала надеяться, что король вновь призовет ее к себе, но этого не случилось. Напротив, она узнала, что он распорядился, чтобы до конца дня она уехала в замок Рюель, принадлежавший герцогу д’Эгильону. И тогда она решила незамедлительно покинуть Версальский дворец, который был свидетелем ее величия и в котором она стала никому не нужна…
А Людовик XV все еще не был соборован; в сердце умирающего короля последним проявлением угасающей жизни была еще жившая любовь к Жанне. Он внезапно испытал желание увидеть любимую в последний раз, но в ответ на его просьбу привести ее к нему вечером 7 мая его камердинер сообщил, что она уехала в Рюель.
«Ах, уже?» – пробормотал король, и по щекам его сбежали две слезы. Он также пролил две слезы, как мы помним, когда наблюдал за катафалком, увозившим останки Помпадур. Но теперь настал его черед уходить…
Однако он отдал распоряжение, которое не делает ему чести, распоряжение, ответственность за принятие которого мог бы переложить на своего преемника: он приказал, чтобы Дюбарри не разрешали жить в Рюеле, а поместили бы ее в аббатство Понт-о-Дам. Уму непостижимо! Сразу возникает мысль: действительно ли он отдал это распоряжение? Не вырвали ли его у него под угрозой оказаться в аду, угрозой весьма действенной, когда короля хотели заставить подчиниться? Аббат Моду, исповедовавший короля и не допускавший шуток с последним причастием, должен был быть знать, как его духовный сын принял это решение. Он даже потребовал публичной исповеди, которую прочел вместо короля Великий духовник монсеньор де Ларош-Эймон. У несчастного Людовика на это уже не было сил. Кроме того, он больше уже не мог появляться на людях. Как написал Андре Кастело: «Его лицо, почерневшее, вздувшееся, покрытое гнойными корками, было неузнаваемо. Лицо Любезного, над которым Жанна склонялась с любовью, было теперь лишь карнавальной маской с отблеском смолы…» Эту ужасную картину придворные видеть никак не хотели. Боясь заразиться, они плотными рядами стояли на нижних ступенях мраморной лестницы, которая вела в королевские покои, перешептываясь и рассуждая о том, сколько еще осталось жить умирающему монарху. Вид этих людей, с таким нетерпением ожидавших его кончины для того, чтобы вернуться к своим обычным делам, был одновременно жестокий и гротескный.
А пока человек, сделавший ее настоящей королевой, пребывал в агонии, графиня Дюбарри была сброшена с пьедестала. Целый взвод жандармов явился к ней, чтобы препроводить ее в застенок, указанный в письме с пометкой «читать запрещается».
О чем же думала фаворитка по дороге в аббатство Понт-о-Дам? Догадаться нетрудно: она должна была размышлять о бренности почестей и о людской неблагодарности: никто из тех, кто был ей обязан всем, нимало ей не посочувствовал. Узкая, без всяких удобств монастырская келья также не способствовала оптимизму. Хорошо, наш знакомый Жан Дюбарри, почувствовав куда ветер дует, не стал терять времени и уже успел бежать в Лозанну. И вовремя – по приказу короля он должен был быть арестован и заточен в Венсенский замок.
После двух недель страданий Людовик XV отдал Богу душу. И сразу же по галереям замка к покоям нового короля хлынула толпа придворных, горевших желанием поздравить его с восхождением на трон. На известной гравюре увековечен этот самый момент: мы видим, как Людовик XVI и Мария Антуанетта, обнявшись, льют горячие слезы радости. В это время монарх повторил несколько раз: «Господи, защити нас, мы слишком молоды, чтобы царствовать!»
Пророческая фраза, отметившая начало правления, которому суждено было закончиться трагедией… Хотя Мария Антуанетта разделяла опасения своего мужа, она была довольна судьбой, уготованной мадам Дюбарри. Мало того, юная королева полагала, что фаворитка еще легко отделалась, о чем и написала в письме матери. Но та в своем ответе проявила больше сострадания:
«Надеюсь, что вопрос о несчастной Барри (sic!) больше не будет никого волновать, – написала Мария Терезия. – Я всегда относилась к ней так, как этого требовало уважение к вашему отцу и монарху. Надеюсь, что больше не услышу ее имя, зная, что король отнесся к ней довольно снисходительно, убрав ее с мужем подальше от двора, смягчившись над ее судьбой, насколько это возможно и как этого требует простая человечность».
Месть Марии Антуанетты затронула даже бывшее окружение «создания», как она ее называла, тех, кто служил при всевластии фаворитки, начиная с герцога д’Эгильона, потерявшего свой пост. Однако и Шуазелю он не достался, поскольку Людовик XVI его не любил. А герцог де Ришелье, с его подмоченной репутацией развратника, предпочел удалиться из Версаля. Вернулся он туда только спустя шесть лет.
Жанна Дюбарри стала постепенно устраивать свою жизнь в Понт-о-Дам. Ее доброе настроение и сдержанное поведение быстро расположили к себе настоятельницу и сестер монастыря. Она прилежно посещала мессы, избегала всего, что могло быть расценено как вызов или могло напомнить ее бурное прошлое. Свидетель той поры сообщает:
«Дюбарри без забот, без тревог находит себе все развлечения, какие только может. Добрые монашки валяются у нее в ногах, а она кружит головы, обещая дать одной аббатство, другой приорат, когда она снова вернется ко двору. Самое удивительное то, что эти божьи овечки ей верят. Странное и восхитительное дело»[112].
С характерной для нее удивительной легкостью графиня надеялась на то, что фортуна снова повернется к ней лицом. Возможно, потому что с самого рождения ей невероятно везло, она прониклась абсолютной верой в свою счастливую звезду. Ее разум, ориентированный, естественно, на приятные воспоминания, не желал мириться с несчастьем. Эта беззаботность однажды очень дорого ей обошлась… А пока развитие событий вроде бы подтверждало ее правоту: после одиннадцати месяцев вынужденного пребывания в Понт-о-Дам она покинула аббатство и купила замок Сен-Врэн, который был связан с приятными воспоминаниями, поскольку раньше принадлежал ее бывшему любовнику в бытность ее Жанной Бекю. Ненависть к «созданию» улеглась, графиня получила в целости и сохранности все свои деньги и имущество, а главное, свои известные украшения, которым суждено было стать причиной ее трагической смерти… Но пока в своем новоприобретенном замке Сен-Врэн графиня не скучала. Один из ее близких друзей рассказал:
«Там радушно принимали гостей, собиралось прекрасное общество, но одновременно мадам Дюбарри приказывала раздавать неимущим хлеб, мясо, дрова. Всё это несчастные получали – впрочем, какие же они после этого несчастные. Часто она приглашала деревенских танцевать в ее парке… Все ее очень жалели…»[113]
У бывшей фаворитки было доброе сердце, она не могла выносить вид нищеты, что не помешало позднее ее палачам обвинить ее во всех мыслимых преступлениях! В конце 1776 года указ об ее ссылке был отменен, она смогла вернуть себе свой замок Лувесьен, а главное, флигель в виде древнеримского храма, который она приказала построить в парке. Однажды я посетил это очаровательное здание, которое так подходило этой красивой женщине. Благодаря заботам его нынешнего владельца, это жилище до сих пор хранит присутствие Жанны, можно подумать, что в любой момент она может там появиться и мы услышим отзвуки этого по-детски веселого и чистого голоса, который она сохранила до самого последнего дня своей жизни…
В Лувесьене мадам Дюбарри снова начала вести ту жизнь, которую вела в прошлом. Конечно же, она больше уже не была тем, кем была когда-то, но у нее осталось много друзей, которые продолжали чувствовать притягательность ее ума и щедрость чувств. В тридцать семь лет она еще сохранила блеск и очарование. Согласитесь, трудно такой женщине, еще довольно молодой, и с ее темпераментом, не поддаться соблазнам. И, главное, если при этом принять во внимание требования ее темперамента? И поэтому противилась она искушениям недолго.
Среди ее многочисленных воздыхателей, посещавших замок Лувесьен, одному-двум посчастливилось обрести искомое. Граф Генри Сеймур был английским дворянином со статной походкой, и его красота и страстность быстро очаровали графиню. Он был женат, но мы уже знаем, что это обстоятельство Жанна не принимала в расчет. Она воспылала страстью к этому красивому англичанину, о чем свидетельствуют ее собственноручные письма к нему. Когда семейные дела вынудили лорда Сеймура отлучиться, Жанна почувствовала себя одиноко и написала ему: «Заверения в вашей нежности, мой милый друг, составляют счастье моей жизни. Поверьте, что для моего сердца эти два дня кажутся бесконечно долгими, и если бы в моей власти было сократить этот срок, мне было бы намного легче. Я жду вас в субботу со всем нетерпением души и надеюсь, что и вы не желаете ничего большего. Прощайте, я вся ваша»[114].
Но вот появился соперник, который заменил влюбленного британца… Поистине Жанна была неисправима! Новым ее избранником стал герцог Эркбль-Тимолеон де Бриссак, столь же прекрасный собой, сколь пылкий сердцем, что Жанна снова воспылала любовью. Он появился в жизни молодой женщины в 1785 году и оставался с ней, пока смерть их не разлучила. Это была официальная любовная связь, хотя она и держалась в тайне. Связь эта была настолько страстной, что казалась удивительной для людей уже не юных. Как только обязательства королевской службы ему позволяли – он был командиром полка швейцарцев, Бриссак мчался в Лувесьен или в особняк Жанны на улице Фобур Сен-Жермен. Оба они жили тихим счастьем и думали, что ему не будет конца. Однако в народе нарастало возмущение против режима. Столь любимые народом в начале правления король, и в особенности королева, стали предметами самых яростных нападок. Увы, Жанна не смогла предвидеть краха режима, все выгоды которого она прочувствовала на себе… И недостатки тоже.
Время от времени в ее жизни мелькало зловещее лицо Жана Дюбарри. Тот постоянно занимал у нее деньги: Плут переживал тяжелые времена, которые для него в итоге закончились совсем плачевно. По доброте душевной графиня ссужала его деньгами, но, когда ей надоело быть «дойной коровой», она выставила его за дверь. Приходила и еще одна посетительница, которая просила Жанну вступиться за нее перед королем: это была знаменитая графиня де Ламот, главная фигурантка в знаменитом деле об ожерелье королевы. Осторожная Жанна догадалась, что имела дело с авантюристкой, и выпроводила ее…
Пролетали месяцы, шли годы… День 14 июля 1789 года не смог открыть графине глаза на опасность сложившейся ситуации. Драматические события 6 октября, захват чернью Версальского замка, угрозы в адрес королевской семьи очень быстро вернули ее к реальности. Несмотря на опасность, Жанна приютила в своем замке Лувесьене некоторых королевских охранников, которым удалось уцелеть в этой бойне, за что удостоилась благодарности… от королевы Марии Антуанетты! Кто бы смог представить себе такое сближение двух женщин в то время, когда дофина посылала проклятия на голову «создания»?
Как мы знаем, королевская семья была силой перевезена в Тюильри, где оставалась в заключении. Бриссак последовал за монархами, удалившись тем самым, к его огромному сожалению, от Лувесьена. К счастью, он устроился так, что мог довольно часто приезжать к даме своих мечтаний. А та, несмотря на все случившееся, не изменила стиля своей жизни. Мало того, она имела неосторожность оставить при себе миллионные драгоценности, которые копила столько лет. Эти сокровища стали первым поводом для нападок на нее врагов королевской власти. А начал нападки пресловутый Марат, выступивший против «этой женщины, увешанной бриллиантами, одной из любимых подстилок старого сластолюбца Людовика XV!».
Но драгоценности графини доставили ей и множество других забот: когда она провела ночь 11 января 1791 года в особняке герцога де Бриссака, наутро ей сказали, что в Лувесьен нагрянули грабители и унесли с собой большую часть ее украшений. Полицейское расследование явно буксовало: в те смутные времена грабителей найти было очень трудно, такая уйма их ошивалась по улицам. Чтобы помочь полиции в поисках, графиня совершила роковую ошибку, опубликовав полный список украденных у нее вещей с указанием их стоимости. Лучшего способа вызвать к себе ненависть народа невозможно было придумать: в те времена богатство считалось преступлением.
Однако с опубликованием списка этих драгоценностей мадам Дюбарри объявила щедрую награду тому, кто поможет их отыскать. Спустя некоторое время она узнала, что воры и их добыча были замечены в Лондоне. И поэтому потребовалось ее личное присутствие в столице Англии. Она сразу же туда отправилась, но процедура дознания оказалась очень длительной, и графине пришлось приезжать в Англию трижды. Всякий раз она предусмотрительно запрашивала паспорт и обосновывала свои поездки, чтобы не оказаться занесенной в список эмигрантов. Когда она бывала в Лондоне, за каждым ее шагом шпионили две сомнительные личности, некие Бланш и Грейв. Когда пришло время, они состряпали донос, лживый и злобный, который стал для несчастной Жанны приговором.
Во Франции события развивались с ужасающей быстротой: аристократы, да и вообще все так называемые враги народа, стали подвергаться преследованиям. Когда 25 августа 1791 года графиня Дюбарри в третий раз уезжала из Лондона, ее друзья попытались было ее отговорить от этого поступка: на английской земле она была в безопасности, а кто мог поручиться за ее судьбу на том берегу Ла-Манша? Увы, Жанна была неисправимой оптимисткой и верила, что все будет хорошо. Но в Лувесьене обстановка стала враждебной. Казалось, для Жанны главным в жизни была любовь Бриссака. Но ее любовник был столь же неосторожен, как и она сама. Когда ему представилась возможность бежать, он отказался. Он не пожелал покидать королевскую семью, а главное, не хотел разлучаться с Жанной.
Дальнейшее развитие событий предугадать было не трудно: по клеветническому доносу в июне 1792 года герцог был арестован и брошен в тюрьму в Орлеане. Графиня незамедлительно примчалась в этот город и составила для любимого план побега, но рыцарский характер герцога снова заставил его отказаться от этого предложения. Хотя он и не питал иллюзий относительно того, что его ожидало. Революционному трибуналу даже не пришлось добавлять к списку своих заслуг еще одну жертву: этим занялась чернь. 9 сентября, когда Бриссака и нескольких других арестованных везли в Париж через Версаль на телегах со связанными руками, на тюремный эскорт напала разъяренная толпа. Герцог отчаянно защищался, но силы были неравны. Он был забит насмерть, тело его растерзали на куски, один из нападавших размахивал его головой, словно боевым трофеем… Спустя несколько часов, в Лувесьене, мадам Дюбарри, ожидавшая в страхе новостей о любимом, услышала шум, увидела, как в саду появилась беснующаяся толпа, потом услышала сильный удар: к ее ногам упала голова несчастного Бриссака, которую швырнул один из нападавших… Ночью она похоронила голову любимого человека. Несмотря на то что до него у нее было множество мужчин, потеря герцога до глубины души потрясла бывшую «королеву сердца».
Опасность, которой подвергались «бывшие», с каждым днем становилась все явственнее. Ужасный «закон о подозрительных лицах», позволявший арестовывать без всяких доказательств любого человека, заподозренного в контрреволюционной деятельности, уже начал приносить свои кровавые плоды. В тюрьмах во время сентябрьской бойни погибли сотни невинных жертв. Разве графине не суждено было пополнить этот скорбный список? И тогда Провидение предоставило ей шанс спастись, которым она, к сожалению, не смогла, по непонятной слепоте, воспользоваться. В Лондоне дело о драгоценностях развивалось в благоприятном для нее направлении, но ход следствия снова потребовал ее личного присутствия в Англии. Желая действовать в рамках закона, она запросила паспорт, который выдал ей министр иностранных дел Лебрен, что впоследствии стал консулом при Наполеоне Бонапарте.
В Лондоне графиня повела свое дело решительно, но надо было проявить терпение, поскольку английские судейские не спешили его завершить. Маркиз де Буйе[115], встретивший Жанну в Лондоне, нарисовал ее живой портрет:
«Слишком известная мадам Дюбарри была в то время в возрасте примерно сорока семи лет. Однако, несмотря на то что свежесть и блеск ее чар уже давно исчезли, оставалось еще достаточно следов, чтобы догадаться, какое они производили действие. Можно было увидеть ее большие голубые глаза, полные самого нежного очарования, ее прекрасные русые волосы, красивый рот, округлившееся лицо, ее благородную и элегантную талию, которая, хотя слегка и пополнела, но еще сохранила гибкость и грацию…»
Г-н де Буйе был также очарован исполненными сострадания словами, которыми она обрисовала ужасное положение Людовика XVI и Марии Антуанетты, хотя «и тот и другая так жестоко обошлись с ней при восшествии на престол. Она не могла не думать об их несчастье и оплакивала их долго и искренне».
В Лондоне графиня узнала о казни короля. Как и вся французская колония, она восприняла эту новость очень болезненно. И все же ни это печальное событие, ни нависшая над ней самой угроза – ее имущество в Лувесьене было опечатано, – ни сообщение о том, что вскоре она могла получить назад свои драгоценности, не смогли удержать ее от того, чтобы сунуть голову в пасть к льву. Несмотря на рассказы прибывших из Парижа людей об убийствах, совершенных во имя революции, каким должно было быть ее ослепление, чтобы Жанна приняла решение вернуться во Францию? Безусловно, объяснением этому может быть то неисправимое чувство невиновности, которое было в ее душе… несмотря на ее бурную жизнь и всевозможные перипетии в прошлом… Чувство, которое граничило с явным непониманием сложившегося положения – вернувшись домой, мадам Дюбарри продолжала вести светский образ жизни, что никак не могло кончиться добром. Грейв, тот тип, что шпионил за ней в Лондоне, вернулся во Францию и продолжил преследовать Жанну своей ненавистью. Результат его клеветы не замедлил сказаться: в начале июля ей было предписано оставаться в замке под присмотром вооруженной охраны. На жаргоне, столь милом для того времени устных заявлений, Грейв разоблачил Дюбарри – именно так ее стали называть, каковая «посредством своего богатства и своих ласк, которым она научилась при дворе безвольного и беспутного тирана, сумела усыпить бдительность людей, не имеющих опыта ведения оных интриг, и не подчинилась Декларации прав человека».
Тут конечно же можно было бы спросить, какое отношение ко всему этому имела Декларация прав человека, но галиматья революционного новояза логике не поддается. Жанна с этим была не согласна и решительно отбивалась, опровергая пункт за пунктом выдумки своих обвинителей. И так умело, что комиссары департамента Версаль согласились с тем, что совершили ошибку: графиня получила свободу передвижения. Уверенная в том, что покончила с выдвинутыми против нее обвинениями, Жанна воспользовалась свободой… чтобы снова броситься в любовное приключение! В очередное! Новый избранник, шестидесятилетний герцог Роган-Шабо, был страстно влюблен в даму своего сердца, а та, по всей видимости, разделяла его чувства. Значит, Бриссак уже получил отставку? Безусловно нет, но для Жанны любовь была так естественна, что долго жить без нее она не могла.
Увы, для Жанны это была лишь короткая передышка. Грейв не сложил оружия, и 22 сентября он добился у Комитета общественного спасения разрешения лично арестовать ее. Препровожденная в тюрьму Сент-Пелажи, Жанна особо не волновалась: совесть ее была чиста, она никогда не пыталась эмигрировать, никогда не злоумышляла против новой власти, хотя в душе и оставалась роялисткой. Уверенная в своей правоте, она привела в свою защиту ясные аргументы, но чего стоило право во времена, когда истина и справедливость были растоптаны? 7 декабря 1793 года графиня предстала перед Революционным трибуналом. Слушание вел Фукье-Тенвиль, и в этом слушании недоверие сливалось с клеветой. Свидетели послушно подтверждали все домыслы государственного обвинителя: бывшие слуги графини добавили свои вымыслы к клевете суда. Хотя Жанна очень много им помогала…
Поделиться книгой: