Апокриф от соседа

— Ты такой красивый, Юда. Я так хотела тебя поскорей увидеть. — Она попыталась было коснуться пальцами его лица, но отдернула руку как от огня. — Какое у тебя прекрасное имя — Юда! Мне кажется, нельзя не полюбить человека, которого зовут Юда, и человек, носящий имя Юда, должен быть такой же чудесный, как племянник моего господина. Мне кажется, когда-нибудь все женщины будут называть своих мальчиков Юдами, и всех возлюбленных тоже, они ведь так же будут рождаться у женщин. Все они будут такими же красивыми и добрыми, как ты. Весь мир из Юд, и все запутаются. Боже мой, что за глупости я говорю! Как они только в голову приходят, — она засмеялась и заплакала одновременно.

Юда ошарашенно прижал к своей груди ее голову, и Руфь, лишь на секунду сделав вид, будто сопротивляется, обняла его.

— Что ты, девочка? — Юда нежно провел рукой по ее волосам.

— Я неблагодарная свинья! Мой господин пригрел меня, облагодетельствовал, а я вот влюбилась в его племянника.

— Полно тебе, Руфь! Что ж тут плохого? Ты же не возненавидела меня. Спасибо тебе, девочка. Не плачь. Перестань! Ты не представляешь, как мне хорошо от того, что ты обняла меня! Мне так тепло и хорошо! Зачем ты плачешь?

— Ты не думай, я никого не обнимала, кроме мамы, отца и братьев. Я чистая. Мой патриарх из племени был совсем старенький. Он был как дитя. — Руфь то ли весело, то ли нервно рассмеялась. — Он все время ходил под себя, а я из хижины выносила — такая вот я была наложница.

— Зачем ты мне об этом говоришь, девочка? Какая мне разница, я же вижу, какая ты славная!

— Хочу, чтобы ты все знал про меня, все-все. Я очень боюсь, Юда. Надвигается что-то страшное. Даже когда меня сжечь хотели, я чувствовала, что убегу, спасусь, а сейчас страшно, даже не знаю почему, Юда. Если бы не боялась так, я бы не решилась приблизиться к тебе. Прости, Юда.

— Да что ты, Руфь! Что ты! Все будет хорошо, вот увидишь. — Юда усадил девушку на скамейку и сам сел рядом.

— Да, конечно! Я знаю. Просто я трусиха. Только пообещай, Юда, что ты когда-нибудь еще погладишь меня так по голове.

— Обещаю, обещаю, — Юда звонко и счастливо рассмеялся. — А где раби, Руфь?

— Он спит, Юда. Он на весь день уходил куда-то, устал очень и теперь отсыпается. Может, не стоит будить его? Он оставил для тебя вот это. — И она передала удивленному Юде мешочек с деньгами.

— Что это? — спросил тот.

— Деньги. Обновить одежду тебе с Ешуа и остальным. Завтра все должны уйти из города.

— Кто все?

— Все, Юда. Вы с Ешуа, ученики и мы с раби. Я в последний раз убираю этот дом, Юда. Сама не знаю уже зачем. Мне тут было так хорошо, так спокойно и радостно… — Она опять захлюпала носом. — Почему мы должны уходить отсюда, здесь все такое родное, Юда, кувшины, стулья. Мне кажется, не только я, но и они привыкли ко мне, к моим рукам, мне кажется, этот пол радуется моим шагам. Юда! Может, мы еще вернемся сюда хоть когда-нибудь?

— А вы-то, вы-то с раби почему должны уходить, и, вообще, кто нам всем назначил срок ухода?

Эти его слова услышал появившийся в дверях комнаты раби Ицхак.

— Пилат, Юда. Вернее, советник его, но это одно и то же, да. Мы все должны уйти, Юда, уйти, чтобы жить; творить добро могут только живые, — старик обнял племянника за плечи. — Это наш последний шанс хоть как-то ослабить силу того, что хотят именем Ешуа сделать недобрые люди, да. Ешуа должен исчезнуть тихо и незаметно, только в этом случае легенда о Сыне Божьем сможет заглохнуть и забыться, хотя уж они-то постараются, чтобы она жила долго. Но если Ешуа не исчезнет немедленно, его публично казнят, и вот тогда!..

— Он уже велел всем и повсюду опровергать свое божественное происхождение, мой раби!

— Как?! — заволновался старик.

— Он сказал, что прекращает проповедовать, ибо именем его начали твориться ложь и жестокость.

— Какой ужас! Я всю жизнь учил поступать именно так, но сейчас это может привести к страшным последствиям, да. О, только бы не узнал Йоханан! Когда ты расстался с Ешуа, Юда? Где он сейчас?

— Мы простились с ним в Гефсиманском саду меньше часа назад. Он хотел побыть один. С тех пор, как мы ушли от тебя, Ицхак, и особенно после вчерашней вечери с учениками, Ешуа страшно изменился, сейчас он был так бледен, что я испугался. Я прикоснулся губами к его лбу, хотел проверить, не болен ли он, и испугался. Лоб его холоден, как у покойника.

— Ты должен бежать к нему немедленно! Вам необходимо уйти из Города, уйти прямо сейчас, пока восточные ворота не закрыли на ночь. Ученики пусть расходятся завтра утром по два-три человека, отдай им эти проклятые деньги — пусть разделят и употребят в дороге. Вы же ступайте к матери твоей. Туда же и мы с Руфью придем и у родителей твоих будем просить приюта, да.

— Раби, родной!.. Руфь!.. Да вы из-за нас без дома своего остались! О Боже!

Ицхак поцеловал Юду в лоб:

— Хватит причитать! Беги скорей! Дай Бог тебе успеть! Простись с Руфью! Я вижу, дети, вы нравитесь друг другу, да. Я отвернусь.

Юда обнял Руфь, но, не удержавшись, изрек, иронизируя над собой:

— Апостол пророка, обнимающий деву.

— Что?! Тебе не надоели еще эти игры?! Надо спасать жизнь, Юда. Беги! — сердито прикрикнул раби Ицхак.

***

Спустя некоторое время Юда барабанил в ворота Осии. Не прошло и минуты, как хозяин, услышав стук и крики Юды, сам подошел к дверям:

— Что там за человек? Кто ты и куда идешь?

— Ты что, не признал меня, Осия? Я — Юда. Мне срочно нужен Ешуа.

Прошла еще минута, стукнул засов, и в дверях появились Осия и Симон. Симон был в ярости:

— И ты еще смеешь паясничать, предатель?

— Мне не до шуток, Симон, немедленно зови учителя!

— Ты обезумел, Юда, — визгливо закричал Осия. — Или забыл, как выдал учителя своего страже?

— По-моему, ты сам обезумел, и Симон вместе с тобой.

— Прекрати, человек, чье мерзкое имя я даже не в силах произнести! — Симон был истинно во гневе. — Я видел сам, как в Гефсиманском саду лукавым поцелуем ты предал учителя — Господа Бога нашего, Ешуа, Иисуса Христа! Давно я чуял, что червь гордыни и предательства поселился в подлой душе твоей. Но я молчал, и в том моя великая вина перед учителем. Ведь с самого начала ты в подлом тщеславии своем вел себя как равный Богу и учителю нашему, ни разу не преклонил колен пред ним. Ни я, ни другие апостолы не видели в тебе великого трепета. Не выдержал ты последнего великого искушения Иисуса, объявившего себя для проверки веры нашей простым смертным, за ничтожную плату предал ты его в руки палачей. Мы ждали учителя в саду, хоть он и не рассчитывал на встречу с нами, и после твоего поцелуя стража поняла, что это он, наш учитель, Господь Бог наш!

— О чем ты говоришь, Симон?

— Петром — камнем веры своей назвал меня Христос! Я защищал его и своим рыбацким ножом отрубил ухо одному из стражей. А ты предал Ешуа за мзду!

— Какое предательство? Какая мзда? О чем ты? Симон или Петр, как хочешь, так и называйся, но о чем ты!?

— А ты покажи мешок с деньгами, спрятанный у тебя за пазухой, Юда! Не те ли это тридцать сребреников, что ты выручил за кровь учителя своего? — встрял в беседу Осия.

Юда вынул мешочек из кармана и показал его:

— Но эти деньги я получил…

— Прочь, предатель! — вскричал Симон.

— Они для вас. Их передал мне мой дядя, чтобы…

— Тебе сказано — уходи! — кричал Осия.

— Где Ешуа? Хоть это объясните мне.

— Ты добился своего — он в подвалах прокуратора, распятие ждет его, — произнес Симон с гневом. — Я знаю, ибо был там. Чтобы выбраться оттуда, мне пришлось трижды отречься от Ешуа, но грех этот простится мне, поскольку, дав мне новое имя, учитель наш поручил апостолу своему Петру заложить основу своей церкви. Но твой грех…

— Почему вы не пытаетесь спасти его?

— Как ты смеешь спрашивать об этом? — Осия перешел почти на визг. — Немыслимо идти против Провидения Господня! Мы молим Отца небесного о милосердии к Сыну его, о вознесении его после смерти и о воскрешении из мертвых. И еще мы молим, чтобы навеки был проклят предавший Христа.

— Ладно. Прощайте! Я спешу к старому раби Ицхаку, и, если мы со стариком спасем Ешуа, пока ученики его здесь, стоя на коленях, ждут смерти своего учителя, горько и стыдно будет всем вам. А то, в чем вы обвиняете меня… — Не закончив, Юда махнул рукой и побежал прочь.

— Поди прочь, предатель! — хором закричали Симон и Осия и, плюнув Юде вослед, захлопнули двери.

***

Йоханану с каждым часом становилось все хуже. Лежа в кресле, он все сильнее задыхался и кашлял. Как только очередной приступ удушья прошел, два стражника втолкнули к нему связанных Ананию и Юду.

— Ну что, остыли?

— Два денька в подвале с крысами для них в самый раз, — гоготнул один из стражников и пнул Ананию. Тот взвизгнул и, извиваясь, как червь, пополз к Йоханану.

— Меня-то, меня-то за что, о Йоханан, господин мой?! Я выполнил все, как было велено, о Йоханан, я сказал, что это мой овин догорает, что здесь никогда не было никакого дома…

— Заткни свой рот, мразь, если не хочешь, чтобы язык твой сожрали крысы! — мучительным усилием Йоханан поднял голову, и его страшный взгляд заставил Ананию похолодеть.

Он жалобно зашептал, показывая на Юду рукой: — Это один из людей назаретского смутьяна, я узнал его. Он чуть не искалечил меня, а твои стражники пересчитали мне ребра ногами; где справедливость, о, господин?!

— Если ты хочешь справедливости, подонок, то суду есть за что приговорить тебя к смерти, а эти молодцы, — Йоханан показал действующей рукой на стражников, — не откажут себе в удовольствии содрать с тебя заживо кожу.

Хрипя и кашляя, он крикнул стражникам:

— Вышвырните отсюда эту пакость, он провонял со страху. Вон! Вон отсюда, кусок ослиного помета!

Даже не развязывая веревок, стражники с размаху вышвырнули обывателя за дверь.

— А этого развяжите и оставьте нас вдвоем. И запомните — он должен остаться живым и выйти на свободу, что бы здесь сейчас ни произошло.

Удивленно глядя на Йоханана, стражники развязали Юду и вышли. Откинувшись на подушки, старик промолвил неожиданно тихо и бесцветно:

— Ну вот, Юда, все и кончилось.

— Где Ешуа?

— Судом Пилата он был приговорен к смерти и вчера умер на кресте.

— Где Ицхак и Руфь?

— Если Руфь — имя служанки, то она сгорела вместе со старым раби, ты сам видел — от дома Ицхака остались только угли. — А, если тебя интересует, по чьей воле всe это произошло, то моe имя Иоханан, и я пред тобою.

Иуда, казалось, даже не услышал последних слов:

— Бедная девочка! Она не избежала своей страшной судьбы. Бедный Ицхак!

Йоханан усмехнулся:

— Бедный Юда, предавший Христа.

— Ты заслужил смерти, Йоханан! — сжав кулаки, Юда двинулся к одру советника Пилата.

— Скоро она придет ко мне и так, Юда, хотя, конечно, ты можешь и поторопить ее. Но мне это уже безразлично, ибо все, чего я хотел в своей жизни, уже свершилось, и на моем коротком веку спустился с небес на землю мессия и вновь вознесся на небо. В этой жизни у меня было все.

— Кроме чистой совести, Йоханан!

— Да, и о том я скорблю, Юда. Но ты, а не я, будешь жить предателем и умрешь им!

Юда вздрогнул и, заскрежетав зубами, только что не зарычал:

— Да ты, ты… — Ему не хватало слов.

— Говори, Юда, говори. Оскорбляй! Советник римского наместника не станет на тебя сердиться. Отомсти же мне — оскорби, а потом убей. Ведь это я убил твоего друга, твоего дядю и еще эту… Руфь, кажется, невинную девушку. Она чем-то была дорога тебе? А? Я уже не боюсь смерти, Юда! Каждый новый день приносит старику Йоханану новые телесные страдания.

Тут Юда снова обрел дар речи.

— Я не трону тебя. Издыхай сам, в муках, испуская под себя и в руки слуг своих мочу и зловонный кал.

Йоханан, видимо, не ожидал этого, неимоверным усилием он сдержал бешенство.

— Я первейший поклонник новой Христовой веры, ибо я, Юда, я, а не вы с Ешуа и с недоносками-апостолами, именно я создал ее. А потому прощаю тебе даже то, что ты сказал сейчас. Уходи, Юда, уходи, предатель, предатель во веки веков. Да не трясись и не дрожи так — не ты первый и не ты последний отмечен в этом мире клеймом предательства, не было и не будет лучшего способа избавиться от человека, от свидетеля, как назвать его предателем. Поверь, Юда, старому и мудрому Йоханану — еще тысячи и тысячи таких, как ты, преисполненных намерениями самыми лучшими, самыми честными, уйдут в землю не с нимбами героев и мучеников, а с проклятой печатью предательства на лбу. Что же ты молчишь, Юда?

— Мне не о чем с тобой говорить.

— Я когда-то очень любил твою мать, Юда, но она предпочла мне простого, добродушного и туповатого крестьянина — твоего отца.

Это уже не тронуло Юду.

— Так ты еще и мстителен, — лишь промолвил он.

— Ладно, прощай. Делай, что хочешь. Если не желаешь ни слушать, ни убивать меня, ступай отсюда. Возьми с собой ту веревку, что оставили на полу развязавшие тебя, если хочешь поскорее встретиться со своим приятелем, — Йоханан ткнул пальцем куда-то вверх, — а, коли предпочтешь, чтобы люди плевали тебе в лицо еще лет тридцать, то могу помочь тебе с деньгами, к тому же тридцать сребреников на первое время я уже передал тебе через покойного Ицхака. Надеюсь, ты не потерял их? Как-никак за друга твоего, Ешуа, они плачены!

— Так эти деньги от тебя?! Подавись ими! — с этими словами Юда бросил в Йоханана кошелек. Ударясь о кресло, тот раскрылся, и монеты со звоном рассыпались по полу. — Желаю тебе жить еще долго, паралитик, и изойти червями заживо, будь ты проклят!

Схватив веревку, Юда выскочил за дверь. Никто не остановил его. Йоханан погрузился в молчание; спустя несколько минут оно было прервано появлением Авиэля.