Апокриф от соседа

— Ты вовремя пришел, Авиэль! Нам осталось лишь закончить наш святой труд. Вот, возьми свою надбавку, — и той рукой, что еще повиновалась ему, он указал на рассыпанные по полу деньги.

— Нет, Йоханан! Ты мне больше не нужен, чтобы закончить мое Писание. Искушение кончилось, и святой дух теперь сам мне диктует, и деньги твои поганые я не возьму.

— Что это значит? Ты понимаешь, что говоришь и что я могу за это сделать с тобой, Авиэль?!

— Вчера вечером я видел смерть великого праведника из Назарета и был потрясен, и посетил меня святой дух, и сказал мне: “Вот умирает Сын Божий, а твоей рукой, Авиэль, будет написано житие его”. И вопросил я, разве не сам Йоханан — советник римского прокуратора Пилата, пославшего на смерть Ешуа, диктовал мне по расчету своему? Но ответил дух, что сие есть искушение, и коли уверую я истинно, то пойму, что и устами любой твари земной и небесной Всевышний может говорить со мной, но теперь сам Господь будет водить рукою моей. И ты мне более не нужен, Йоханан. И не боюсь я тебя, ибо после слов тех, потрясших меня, узрел я сияние белых крыл ангельских и понял, что под охраной я Всевышнего, пока назначение свое не исполню и не донесу житие Сына Божьего до душ людских, пока не донесу в мир благую весть о приближении Царствия небесного. Отдай мне листы Писания моего. И я отныне приму имя твое и буду называться Йохананом, ибо тому, кто носит это имя, пожелал дух святой даровать истину.

— Ты обезумел, Авиэль! Неужели ты действительно поверил…

Новоявленный Йоханан-Авиэль громогласно перебил его:

— Прощай, о, господин! Моли Господа о великом прощении за безмерные грехи свои, ибо всемилостив он и всеблаг!

Огласив дворец безумным хохотом, он вышел от бывшего своего хозяина. И долго еще доносилось до ушей парализованного старика: “Осанна! Грядет Царствие небесное! Кайтесь, грешники!” И, когда крики эти стихли, Йоханан откинулся на подушки, закрыл глаза и сказал самому себе:

— Все сделано. Лучше, чем я мог бы желать. Удача не покидает меня, в отличие от жизни. Но почему такая тоска? Или я тоже схожу с ума? Нет! Я умираю…

***

Обезумевший Авиэль, измученный жарой, голодом и жаждой, свалился без сил втой самой пещере возле Кумрана, где когда-то ночевали Ешуа с Юдой. Тяжелый сон сковал его, и он не услышал, как на исходе дня забрались в нее Андрей, Петр и еще один маленький измученный человечек, которого они называли Фомой.

— О, наконец-то спасение от этой безумной жары, — проговорил Симон, ощутив затхлую прохладу каменных стен.

— Тихо, здесь уже спит кто-то, — Фома заметил бормочущего во сне Авиэля.

Даже во сне Авиэль прижимал к костлявой груди уже изрядно потрепанные листы рукописи.

— Смотри, тут даже вода есть. Мы сможем отдохнуть здесь и переночевать, — это Андрей нашел тоненький ручеек, изливающийся из трещины в стене.

— А все-таки, куда мы пойдем дальше, братья? — Фома продолжал опасливо коситься на спящего Авиэля.

— Не знаю, Фома, надо подумать. Может, в Капернаум или в Вифсаиду. А вообще-то нам бы надо покинуть Иудею. Наша цель — Рим. В сердцевине мира должна быть основана наша церковь. Я думаю, узнав про Ешуа, многие в Риме примут иудаизм и придут к вере Христовой.

— Знаешь, Симон, то есть прости, Петр, я все не могу забыть того, что говорил нам Ешуа, будто он не Бог вовсе, а такой же, как и мы, человек. Может, правда, пойдем домой? — осторожно заметил Фома.

— Нам с Андреем, по-твоему, снова в лодку, снова сети забрасывать? Да? А ты опять собирать виноград станешь и делать вино? Как тебе не стыдно, Фома, ловец душ человеческих! Даже темный и не постигший в полной мере всей мудрости Христовой человек, наш хозяин Осия, и тот сразу понял, что отречение Ешуа — это есть последнее великое его искушение. Не смей быть Юдой, Фома.

— А знаешь, Петр, — сказал вдруг Андрей, — не верю я в предательство Юды; уж больно нелепо это выглядит. Юда был для Ешуа ближе нас всех, понимал его с полуслова…

— Ну и что? Тем страшнее и коварнее грех его!

— Да и зачем ему понадобилось предавать учителя? — продолжил Андрей.

— Деньги, алчность — он скрывал от нас свое корыстолюбие.

— Да он при желании мог куда легче добыть эти проклятые деньги, просто у отца своего заработать, а не разбивать ноги на раскаленных дорогах Иудеи. Да и вообще, какое могло быть предательство, если Ешуа не скрывался и все время выступал перед людьми. Его могли схватить когда угодно.

— А этот его поцелуй в Гефсиманском саду?

— Неужели ты не помнишь, как Ешуа выглядел в тот день? Всем, кто любил учителя, хотелось хоть как-то поддержать его. Не знаю, почему столько разговоров об этом поцелуе? Это наш хозяин придумал: поцелуй предателя! Да и вообще, нехороший, по-моему, человек наш хозяин Осия, странный он. И на судилище это, тогда на площади, он нас толкнул.

— Не сваливай на другого свой грех!

— Да не сваливаю я, каждую минуту со стыдом об этом вспоминаю. Кстати, Петр, а где эта женщина?

— По-моему, она пошла с Фомой через восточные ворота. Куда она делась дальше, а, Фома?

— В Магдалу пошла, там у нее родня. К мужу, сказала, не вернется. — Фома сел в углу у самого входа, обхватив колени руками.

Андрей с мрачным видом продолжал думать о своем. Встав у самого края пещеры, он мучительно всматривался в свинцовую гладь Мертвого моря. Фома тихонько произнес в унисон его мыслям:

— Я тоже не верю в предательство Юды.

— Ну, ладно, может, вы и правы — Юда не предавал, — завелся Симон-Петр. — Мы все опять виноваты, теперь перед Юдой. Ну и что с того?! Пойми: Юда, если он святой, получит на небе свою великую награду — вечное блаженство. А мы? Мы должны здесь продолжить великое дело Ешуа, должны донести добро до людей. Пусть даже мы не знаем всей правды о том, что произошло с Ешуа, мы же не ясновидцы, в конце концов! Если допустить предательство Юды, все в нашей истории получается складно, если же нет — в самом деле непонятно, почему именно сейчас погиб Ешуа, почему еще три года назад не забросали его камнями? К тому же все апостолы должны говорить одинаково. И даже если мы втроем будем уверены, что Юда невиновен, то, как расскажем об этом другим?

От громкого голоса Симона проснулся Авиэль и, обведя пещеру безумным взором, прислушался к разговору.

— Бог простит нас, если мы заплатим за наше великое дело добрым именем Юды, а ему, если он не виновен, еще раз говорю тебе, воздастся сторицей, — заключил Петр.

Андрей, не отрывая взгляда от темнеющей внизу поверхности, покачал головой:

— Не дают мне покоя последние слова, сказанные учителем на нашей тайной вечере: “Прав Юда. Ступайте по домам своим, творите добро и простите меня в сердце своем. Добру я учил вас, но, не противясь в должной мере домыслам о божественности своей, был причастен ко лжи, и ложь эта сама становится злом и грехом, забудьте ее, но творите добро, только добром счастлив и вечен человек”. Чувствую я, что искренне говорил учитель, а не испытывал нас.

В этот момент Авиэль поднялся и, еле держась на ногах от слабости, вызванной долгим недоеданием и перенапряжением сил, подошел к краю пещеры. Ухватясь за выступ скалы, он обвел жутким своим взглядом учеников Ешуа, замерших от неожиданности и испуга. Он хотел закричать, но только надтреснутый шепот вырвался из его сорванной глотки:

— О, маловерные! О, ничтожные дети мои! Как смеете вы сомневаться в божественной власти учителя вашего?!

— Кто ты, человек?! Видно, ты болен! — испуганно отозвался Фома, по-прежнему сидящий на корточках в углу.

— А ты не узнал меня, ученик мой? Или не видишь ты, что дух учителя вашего Ешуа, сына Господня, вселился в тщедушное тело раба Господня Авиэля, принявшего ныне имя Йоханана, ибо воздалось ему по вере его!

С этими словами Авиэль отер свои ладони о запыленную одежду и ткнул их поочередно в лицо каждому из учеников.

— И как вселился в меня дух Господен, проступили эти раны на руках моих, как следы гвоздей на дланях учителя вашего.

— Так это, наверное, следы от камней, за которые ты цеплялся руками, пока лез сюда, — предположил Фома и показал две свои царапины.

Но в ответ получил от Авиэля плевок в лицо.

— Воистину, ты Фома неверующий, и будет тебе такое прозвание во веки веков!

— А ты, Андрей, и ты, Симон, Петр — камень основания церкви моей! Полны ли вы верой?

Услышав последние слова Авиэля, повторившие столь дорогие ему слова Ешуа о себе, Симон рухнул на колени и, увлекая за собой растерянного Андрея, возгласил:

— Все! Прочь сомнения! Нет сомнениям места в вере истинной. С именем учителя нашего мы возродим мир. И, да здравствует новая эра — эра Христа! Это будет эра счастия и благодати. И люди станут добрыми и мудрыми, братьями по любви и вере, не будет ни казней, ни кровавых войн.

— Истинно, истинно! Грядет Царствие небесное! Осанна в вышних! — и безумный нечеловеческий хохот сотряс хлипкое тело Авиэля.

Страшное зрелище этого сумасшествия столь напугало Фому, что он попытался ускользнуть из пещеры, но внезапно был остановлен видением вовсе немыслимым: бесшумные всполохи, предвестники землетрясения, возникли в темнеющем вечернем небе, и с ясностью знамения на тяжелой металлической глади Мертвого моря отразились картины, которые могли бы быть понятны только далеким потомкам.

— Смотрите, — закричал Фома не своим голосом, и обернувшиеся на его крик Андрей и Симон тоже увидели отраженные всполохи, похожие на костры с горящими на них людьми, и вспышки, напоминающие взрывы снарядов и бомб. С суеверным страхом апостолы всматривались в это непонятное, жуткое зрелище, озвученное безумным хохотом потерявшего рассудок Авиэля и гулом начинающей содрогаться земли.

Симону показалось, что кто-то зовет его и, дрожа, он шагнул к краю скалы…

Москва, 1987 -1997