Француз

Помахав Борису в окно рукой, мы с Ирваном одеваемся по-летнему, шорты с кроссовками, и спускаемся вниз.

«Куда едем»? – спрашивает нас Борис.

«На Партизанскую Поляну», - отвечаю я.

Борис улыбается, пожимает нам руки, и мы усаживаемся в его машину.

«Как решились дела в Москве»? – интересуюсь я.

«Нормально, только в связи с падением рубля теперь всё будет у нас не по тридцать пять, а минимум по пятьдесят».

«Что поделаешь», - говорю я.

Боря открывает бардачок и достаёт из него тёмные очки. Солнце сегодня яркое, и по пути оно будет светить нам в глаза. У нас с Ирваном очков нет, вернее, у него есть – плюсовые, как у моей жены, но они не тёмные. Ну а мне пока они не нужны, по крайней мере, читать сегодня я не буду. Мы закрываем двери и трогаемся. Путь наш лежит за город.

До мемориала «Партизанская Поляна» примерно сорок минут езды. Его тоже недавно отреставрировали.  К обелискам с именами погибших проложили дорожки из гранитной плитки, выкопали прудик в центре поляны, но главное, установили новую технику, и она впечатляет. Чего тут только нет: танки - современные и времён войны, самоходки, гаубичные орудия, есть даже самолёт. Всё выкрашено в свежую ярко зелёную краску.

Француз фотографирует военную технику. Я залезаю на подножку самолёта АН-2, и он фотографирует меня.  Когда-то, работая на Севере и строя газопроводы, я налетал на таких самолётах не одну тысячу километров. Это самолёт-легенда, он и труженик, и боец одновременно. Жену, правда, частенько укачивало в нём, особенно поначалу.  Мы всегда смеялись, где он находит в воздухе такие кочки? Потом жена привыкла, а я вообще в полёте всегда спал. И не только в АН-2, но и в вертолёте МИ-8.

Пушки и танки на Партизанской Поляне выстроены красиво, ровненько, в одну линию. Мы проходим мимо, а Ирван останавливается и фотографирует их.  Жерла грозных орудий направлены в небо в сторону от солнца.

«Видишь, - говорю я Ирвану, - Украина  там, на юго-западе, а пушки смотрят в другую сторону. Мы мирные люди».

Ирван  молчит. Я уже объяснял ему, и он в курсе, что война не здесь, не рядом с нами, а в тысяче километров от Брянщины. Об этом он и маме своей сказал. Дай Бог, чтобы конфликт этот побыстрее закончился. Никакие противоречия не должны приводить людей к войне. Это ясно и ребёнку…но не политикам.       Француз уважительно смотрит на выставленную технику. Семьдесят лет назад на ней русские люди одержали победу. И подвиг этот не удастся никому: ни замолчать, ни умалить…

Обойдя мемориал и всё осмотрев, мы возвращаемся к входу. Возле него две  кафешки, мы заходим в одну из них утолить жажду. Август в этом году, что надо. Кто бы что ни говорил, но я люблю такую погоду. Жара – не холод, и пар костей не ломит, но чего-нибудь попить уже необходимо.

Мы усаживаемся за столики под тентом и заказываем: Ирван – Фанту, я - Колу, а Борис традиционно, как он любит, апельсиновый сок.

Он норовит заплатить официанту за всех нас, но француз не позволяет ему.

«Хотя бы раз и я должен вас угостить, - говорит он, - а то я себя буду неуютно чувствовать».

Официант приносит заказ, мы чокаемся и пьём за наше здоровье. Я пытаюсь пошутить по поводу наших напитков:

«Русские и французы сидят за столом, - говорю я, - а  пьют почему-то американскую хрень. И при этом ещё хают Америку.  Но доллары её уважают. Такой вот парадокс».

«И фильмы их тоже смотрят, - прибавляет Ирван, -  голливудские блокбастеры у нас во Франции заполонили всё».

«Есть среди них и неплохие», - говорю я.

Часть V. Глава II.

Посидев с полчасика в теньке, мы отправляемся обратно в город.

В лесу возле закрытого железнодорожного шлагбаума приходится остановиться.  Скоро должен пройти поезд. Пути здесь вспомогательные, только для грузовых составов, и они не электрифицированы. Состав будет тащить тепловоз, может даже два, спаренные вместе.  Всё будет окутано дымом, и ещё от него будет специфический запах, запах пропитанных шпал. Я помню его с детства. Когда-то давно у нас в Почепе на железнодорожной станции работал маневровый паровоз. Он собирал в состав гружёные и пустые вагоны. Паровозик был чёрным, а дым из его трубы всегда валил белый, потому что работал он на дровах, и ещё этот пар со всех сторон. И свистел он  всегда мелодично и притягательно. Жена моя говорит, что паровоз – это одно из красивейших созданий человечества. Он будто живой. Сам вроде из железа, а с характером.

Я смотрю на громаду проносящегося мимо гружёного состава и вспоминаю маневровый паровоз моего детства. При этом я автоматически считаю вагоны.  Сорок, пятьдесят, шестьдесят... шестьдесят восемь.  Считать их – это тоже у меня привычка с детства.

Но вот последний вагон отсчитывается, и состав скрывается за деревьями.  Шлагбаум медленно поднимается, мы аккуратно переезжаем через рельсы. Я смотрю на часы.

Они показывают без пятнадцати три. Снова время пролетело совсем незаметно. Опять моя мама будет волноваться, что «мой француз целый день не евши». И потом ещё попеняет мне,  что я не напоил его чудодейственным её настоем из дубовой коры.  Ирван уже давно не кашляет, но пить этот настой обязан. Он его ещё получит в дорогу и возьмёт как миленький.

Дома нас ждёт всё та же приятная глазу картина – стол накрыт, и запах от приготовленных блюд сногсшибательный.  Но француз в этот раз почему-то морщится, водит носом из стороны в сторону и  волнуется. Кажется, он хочет нам что-то сказать.

«Говори, не стесняйся, - поддерживает его Боря, - тут все свои».

Набрав  воздуха, Ирван выдаёт:

«Знаете,  без чего французы никогда не садятся за стол»?

Мы пожимаем плечами.

«Без сливочного масла, - выдыхает он, - даже самые бедные фермеры едят его каждый день, а у вас что, дома его нет»?

«Есть, - отвечаю я, -  и мы тоже его едим почти каждый день. Но мы подумали, что для европейцев это вредный продукт, в нём много холестерина, и решили тебе его не предлагать. Подумали, что ты будешь налегать на овощи»…

«Зря вы так подумали, - вздыхает Ирван, - мы тоже часто едим то, что вкусно, а не то, что полезно».

«Не переживай», - примирительно говорю я и лезу холодильник.

Из него я вытаскиваю порядочный брусок сливочного масла и подаю его французу на красивом блюде с конусообразной прозрачной крышкой.

«Оно настоящее, - говорю я, - сделанное по ГОСТу. В нём восемьдесят два процента жирности, и холестерина достаточное количество…

Могу тебе и квасу налить? - прибавляю я, - ты на рыбалке его уже пробовал. Хотя я слышал, французы его не пьют».

«Наливай, - отвечает Ирван, намазывая кусок булки маслом, - ты прав, французы квас не пьют, но я уже не совсем француз, мне можно.  Мои русские друзья во Франции этот напиток уважают. Его и моя жена пробовала. Однажды мы гостили в одной русской семье, - продолжает он, - было жарко, что в Бретани бывает нечасто, и моей  жене захотелось пить. Спиртного она у меня не употребляет, а русские  друзья уверили, что квас – это безалкогольный напиток. Жена взяла и выпила полбутылки, он ей так понравился. Только потом смотрю, весёленькая стала, песни пытается  петь.  Я на следующий день в Интернете посмотрел, есть в этом напитке градусы».

«Это не градусы, а ерунда, - успокаиваю его я, - по нашим меркам они не алкогольные. У нас градусами считаются только те, которые в водке, а в квасе или в пиве не считаются… смех один».

«Когда русским смех, нам французам и прочим разным немцам…», - Ирван смеётся.

«Эт-т-т точно», - говорю я словами товарища Сухова из «Белого солнца пустыни»…

«У нас во Франции многие увлекаются Россией, - продолжает повеселевший от сливочного масла Ирван, меняя тему разговора, - могу и я так говорить»? - уточняет он.

«Лучше не надо», - я качаю головой.

«А если скажу, что я сильно увлекаюсь Россией»?

«И этого не следует. Если ты так скажешь, а русские люди будут сидеть с тобой за одним столом и выпивать, эффект может быть обратным. Скажи им просто: я люблю Россию. Этого будет достаточно. Увлекаться можно спортом, или рыбалкой…

И даже, если потом за рюмкой ты будешь нести им чепуху, они поймут тебя правильно».

«Где моя тетрадь? – спрашивает Ирван, - мне в неё ещё записывать и записывать»…

После его отъезда, я вдруг вспомню про красную икру, которой мы его так и не накормим.  А ведь иностранцы знают, что это исконно русский продукт.

Что ж, мой друг, не обижайся, приезжай к нам в следующий раз, накормим тебя обязательно. Хотя, может быть, москвичи догадаются это сделать сейчас. Они в таких вопросах умнее нас, провинциалов…

Часть V. Глава III.

После обеда мы едем на Десну купаться. Едем вверх по реке за город, где вода почище. Возле деревянного подвесного моста, болтающегося на ржавых тросах,  Борис останавливается.

«Может, пройдётесь по нему? - спрашивает он, - фотки сделаете прикольные».

«Пойдём, щёлкну тебя на твой гаджет, - говорю я Ирвану, - потом покажешь Наташе, где тебя нелёгкая носила».

Мостик хлипкий, качается из стороны в сторону, как пьяный, и подозрительно скрипит.  Француз периодически хватается за поручни. Мне хвататься не чем, руки заняты, в них планшетник. Приходится держать равновесие без них. О том, что я могу свалиться в воду, стараюсь не думать. Но вот снимки сделаны, и мы аккуратно перебираемся на другой берег. Борис уже ждёт нас.

«Тут лучшее место для  купания, - говорит он, - на дне песок, и вода чистая».

Чистая, конечно, но не такая, как в Судости. Помню, как на первом курсе, когда я только поступил в институт, мы пошли купаться на Десну, и я хотел половить раков. Все долго надо мной смеялись. Уже тогда в Десне их не было, они давно перевелись…

Я раздеваюсь и с разбега ныряю. Перед моим лбом проносится куча водорослей, а потом неожиданно вырастает деревянная свая. Я чуть на неё не натыкаюсь. Вот тебе и ныряние в незнакомом месте.

Борис и Ирван этого не делают (молодцы, в отличие от меня), они соревнуются в плавании. Вроде бы просто плывут, но я вижу, что соревнуются. Пробуют наперегонки: кто кого. Француз старается изо всех сил, но я знаю, что лучше Бори, не плавает никто. Взяв старт против течения, они долго не уступают друг другу. Но, наконец, француз перестаёт соревноваться (а, может, он просто так плавал, для удовольствия…) и поворачивает обратно.  Выиграть у Бори нереально. Недавно он бегал городской пятнадцатикилометровый кросс и занял второе место. И это среди молодых профессиональных бегунов.

Но вот и Борис перестаёт бороться с течением  и поворачивает обратно. Он плывёт легко размеренными гребками, одинаково загребая правой и левой рукой. Красиво, я так не умею.

Купальщиков сегодня не много, понедельник – рабочий день.

Подплыв к берегу, он вместе с Ирваном выходит из воды. Я смотрю на них и любуюсь...симпатичные ребята.

А я ещё раз ныряю, но теперь уже не так резво. Долго плыву под водой, обследуя дно. Вижу ещё одну сваю и пытаюсь встать на неё. Течение сильное, я едва удерживаю равновесие. Ирван с Борисом уже на берегу. Они беседуют. Мне приятно, что они так легко подружились – мой старый, и мой новый друг.  Француз что-то рассказывает, размахивая руками, а Борис внимательно его слушает. Две белые чайки что-то клюют у их ног…

На обратном пути мы заезжаем ещё на один Святой источник. Здесь, в местечке Сельцо,  их целых два: один в деревянной избушке под навесом, а другой под открытым небом.

Ирван снова пробует воду ногой и снова отказывается. Я его не уговариваю,  пусть лучше снимает, как это делаем мы.

Первым ныряет в открытый источник Борис. Он окунается с головой три раза подряд, следом за ним это делаю я. Вода снова обжигает и снова бодрит. Через пять минут я полезу в воду ещё раз, уже по заявке (ну и похвастать решил, перед французом простительно).  Вечером Ирван покажет нам видеозапись нашего купания. (Кажется, я не очень фотогеничен…).

«Бабушке только не показывай, - предупрежу я, - даже не говори, что мы в речке купались».

На обратной дороге в машине мы слушаем радио «Брянская Губерния».

«Это местное»? – интересуется Ирван.

«Да», - отвечает Боря.

И тут я слышу песню «Последняя осень». Её заказал один из радиослушателей.

«Сделай громче, - прошу я Борю, - ещё громче».

«В последнюю осень, ни строчки, ни вздоха, - поёт Шевчук хрипловатым голосом, - Последние песни осыпались летом»… Мы слушаем, затаив дыхание.

Француз молчит. Не знаю, понимает он смысл песни, или нет. Может для него это просто красивая мелодия.

А Боря начинает тихонько подпевать. Он тоже поёт лучше всех, по крайней мере, раньше пел.  В молодости у него был голос не хуже, чем у Градского. Это не моё хвастовство…

Но вот последний аккорд стихает, и опять начинаются новости.

«Знаешь, кто пел»? – спрашиваю я, поворачивая голову.

«ДДТ, - отвечает Ирван, - Юрий Шевчук. Я знаю его песни. Это правда, что он  против Путина»?

«Правда», - говорю я.

«А за кого»?

«Ни за кого, он за свободу. Таким уж уродился».

«И вам разрешают его слушать»? – продолжает расспрос француз.

«Видишь, слушаем, - отвечаю я, - и тебе позволяем.

Ты, кстати, понимаешь, о чём он поёт в этой песне и к кому это он обращается:

Ах, Александр Сергеевич милый, Ну что же Вы нам ничего не сказали? -

Кто такой, этот Александр Сергеевич, знаешь»?

Француз пожимает плечами.

«Это Пушкин, – говорю я, - наше всё. Это к нему Шевчук обращается через века и поколения».

«Я знаю, кто такой Пушкин, и что он для вас значит, - говорит Ирван, - я только думал, что эта песня не о нём…».

«Ну, песня не совсем о нём, - соглашаюсь я, - она об осени, любимой его поре».

Я рассказываю Ирвану историю «Болдинской осени», о холере в Москве в восемьсот тридцатом году,  о том, что Пушкин из-за неё задержался в Болдино на три осенних месяца, что в это время он и написал  тридцать лучших своих произведений. Потом Пушкин ещё два раза посещал  это место и оба раза тоже  продуктивно.

«Осень у Пушкина – лучшая его творческая пора», - говорю я.

«Ты умеешь рассказывать, - говорит Ирван, - приедем к тебе домой, я это тоже всё запишу. Мне это поможет в разгадке русской души».

Я снова чувствую, как француз благодарно пожимает моё плечо.