По тонкому льду

Как уже отмечалось выше, политическая активность без привязки к понятному результату в виде выборов – это путь в бесконечный тупик маргинальности. К сожалению, именно этот процесс и происходил много лет, и только сейчас появились возможности для развития и этой важной части российской политики.

Либералы

Ситуация с волонтерами в либеральном движении – самая поучительная и дурацкая.

Начиналось все хорошо, на волне перестройки и обновления, когда именно вокруг либеральной идеологии (которая тогда, кстати, не чуралась умеренного национализма, который неизбежно рождался из антисоветизма) формировалась вся антикоммунистическая оппозиция.

Однако, оказавшись у власти, Ельцин и его окружение довольно быстро отказались от какой-либо идеологии (в 90-е тезис о том, что никакой идеологии не нужно, был частью государственной идеологии) и перестали взаимодействовать с гражданским обществом, на словах постоянно рассуждая о его развитии и становлении. По сути, все те, кто выходил на улицы в конце 80-х – начале 90-х, оказались предоставлены сами себе после бурных событий 1991 года.

Власть опомнилась только накануне выборов 1993 года и срочно создала проект «Выбор России», но было поздно: опираться было не на что и не на кого, общественные структуры распались, а пользоваться административным ресурсом Гайдар и компания или стеснялись, или не умели.

Дальше все было еще печальнее: власть в лице Ельцина и Черномырдина открыто исповедовала псевдоидеологию «мы государственники и хозяйственники». При этом, с одной стороны, все равно опираясь на поддержку либерально настроенных и антикоммунистических кругов (например, в 1996 году большинство идейных националистов, конечно же, голосовало за Ельцина – просто потому что советская ностальгия Зюганова все еще казалась дикостью), с другой стороны, методично сливая и дискредитируя СПС и «Яблоко», которые в той или иной степени могли считаться выразителями этой идеологии.

В любом случае либеральные политики начала 90-х не прошли испытания деньгами и властью: работать с общественниками и заниматься уличной политикой они быстро разучились, а ставка на административный и финансовый ресурсы оказалась битой – стоило власти выдернуть из-под СПС и «Яблока» ею же выделенные ресурсы, как обе партии вылетели из думы и политики. Этот печальный опыт всегда надо иметь в виду.

Возвращение волонтерства

Тем не менее, волонтерство вернулось в российскую политику неожиданно для всех, и особенно для власти.

Власть настолько не готова к пониманию того, что люди готовы ходить на митинги и заниматься различной политической и гражданской активностью бесплатно и даже вкладывая в это свои деньги, что ей проще тешить себя сказками о деньгах госдепа и т. д.

Почему это произошло?

За послесоветские годы Россия стала другой – и в экономическом, и в технологическом, и в идейном смыслах. Как бы мы сами себя ни ругали и ни говорили о том, что ничего не изменилось, – изменилось практически все.

Во-первых, в стране появились целые поколения людей, лишенных советского политического опыта и ориентированных на совершенно иные стратегии поведения.

Если человек не был членом КПСС или ВЛКСМ, не ходил на партсобрания и не участвовал во всех этих советских ритуалах, то он уже смотрит на мир совершенно иначе, чем Путин, Собянин или даже Чубайс. Просто потому что политика для него – совсем не политинформация и заседание бюро чего-то там. Каких бы взглядов ни придерживались люди моложе 30 – пусть даже сталинистских, – они все равно плоть от плоти наши современники. Хотя бы потому, что главная площадка их борьбы и активности – Интернет, который сам по себе является отрицанием сталинизма и как теории, и как практики.

Во-вторых, капитализм, при всех проблемах и недостатках его российской версии, создает возможности для более-менее автономного от государства существования. По сути, напрямую от государства зависят только госслужащие и силовики, а все остальные вольны выбирать свою личную дистанцию по отношению к власти. Даже пенсионеры являются свободными людьми – нет механизмов перестать платить человеку пенсию только потому, что он не голосует так, как того хотела бы власть. Что уж говорить про мелких предпринимателей и представителей новой экономики, всех этих фрилансеров и стартаперов?

Стоит отметить и свободу перемещения, немыслимую для советского человека. Выросли поколения людей, для которых возможность поездки в любую точку планеты связана только с наличием средств и времени. Это уже само по себе другое восприятие мира и другой опыт: все больше людей, которые или сами видели другие страны, или лично знают людей, которые видели.

В-третьих, технологические возможности, которые несопоставимы ни с чем, что было доступно людям раньше. В конце 80-х годов даже стационарный телефон и печатная машинка не были общедоступными, а такие вещи, как копировальный аппарат или компьютер, казались артефактами из далекого будущего. Интернет позволил людям проявлять себя всеми способами и находить себе подобных без особых проблем. Даже сторонники самых странных идеологий и форм досуга могут найти себе единомышленников и регулярно с ними общаться.

Короче говоря, возможности самоорганизации общества вышли на тот уровень, когда государство не может ни сильно помешать, ни до конца проконтролировать. Важно также отметить, что любая активность легко может стать политической, именно поэтому власть так озабочена борьбой с любыми формами гражданской активности. С чего бы ни начинали люди свою активность – с точечной застройки, с парков и скверов, с лавочек и велодорожек – рано или поздно они приходят к необходимости так или иначе участвовать в политических процессах. Как указывалось выше, само по себе наличие любого волонтерства значительно упрощает работу политиков в этой сфере: придать существующей активности новое направление проще, чем начинать все с нуля.

Эффект Навального

Алексей Навальный оказался первым политиком в России, который уловил все упомянутые выше тенденции и смог использовать их все. За несколько лет упорной работы он сформировал значительный слой своих сторонников. Это стоило ему колоссальных личных усилий, но, с другой стороны, он обошелся без больших денег и необходимости использовать позаимствованный у власти ресурс. Власть до последнего времени не замечала всей этой активности, продолжая оставаться в уверенности, что все под контролем.

Как было сказано выше, у власти все еще находятся люди с советским политическим опытом, для которых политика – это прежде всего совещания, голосования, ресурсы, кипы бумажек и работа на освобожденной основе. Поэтому любые попытки создать действующую оппозиционную структуру по старым правилам – с аппаратом и огромными затратами – успешно купировались отключением финансирования и организационной мощью государства.

Но вот на волонтерах власть споткнулась.

Для любого советского человека волонтерство – это всегда фикция, которой прикрывается тщательно проведенная организационная работа. Условно говоря, для Путина добровольцы – это советские специалисты, которые «добровольно» поехали помогать строить социализм во Вьетнам и на Кубу. Может, они и добровольно туда поехали, но вообще-то все это добровольчество было регламентировано и централизовано, управлялось и направлялось государством, и вообще все работали за зарплату и выполняли приказы начальства. Поэтому Путин никогда не поверит, что какие-то люди просто так решили взять отпуск и бесплатно поработать в штабе Навального, – потому что у него в голове не укладывается, что такое возможно. Ему проще поверить, что все это какие-то шпионы ЦРУ и Моссада, которые прошли обучение в спецшколах и сейчас, профессионально обманывая спецслужбы России, готовят «оранжевую революцию» за присылаемые из-за рубежа миллиарды с помощью пока не выявленных схем.

Притом что нормальному современному молодому человеку вполне легко допустить, что кто-то мог взять отпуск и пойти листовки раздавать – почему нет? Кто-то бросает работу и уезжает в Гоа, кто-то бросает работу и едет искать просветления в Тибет, кто-то вот листовки раздает – всякие люди бывают, и вообще жить надо весело и интересно.

В этом глобальная разница мировоззрений в России: большая часть общества и вся власть живет советскими еще представлениями о жизни вообще и о политике в частности. Но при этом значительная часть общества уже живет в глобальном мире 21 века, где совсем другие правила и законы.

В этом смысле ситуация с волонтерами очень примечательна и важна для понимания будущего. Роль волонтеров и гражданских активистов в политике будет возрастать, и это заставит всю систему меняться, даже вопреки желанию самой системы.

В политике останутся только те, кто хочет и может постоянно поддерживать контакт с большим количеством гражданских активистов и их коалициями. Просто потому, что эти люди на любых выборах будут иметь преимущество перед теми, кто работает по старинке: самый дорогой ресурс в кампании – это люди, которых приходится нанимать. Но политика – это та сфера деятельности, где крайне важно качество. Нанять за деньги человека, обучить его правильно отвечать на вопросы и отправить его агитировать, наняв еще и контролеров, – все это стоит огромных денег и все равно не гарантирует качества. Потратить несколько лет на кропотливую работу с гражданским обществом, сформировать вокруг себя широкую коалицию сторонников – все это тоже непросто, но безусловно эффективно в смысле результата.

При этом волонтерство само по себе может решить и финансовую проблему: добровольцы могут вложить в кампанию не только свой труд, но и свои деньги. Тем самым кандидат становится по-настоящему независимым: у него нет спонсоров или бизнеса, инвестиций, которые ему бы пришлось «отбивать» после избрания. Но, опять же, эта схема работает только в том случае, когда избиратели действительно доверяют кандидату, – вряд ли они будут перечислять деньги политику, который вдруг объявился за два месяца до выборов и начал что-то обещать. Чтобы монетизировать доверие, его тоже нужно сначала заработать.

Итак, политика становится трудной работой, а не приятным хобби: постоянное общение с людьми и участие во всевозможных формах гражданской активности – все это требует другого мировоззрения и отношения к жизни. Это гораздо сложнее, чем потратить пару месяцев и кучу денег на кампанию, а потом несколько лет заниматься своими делами и жить в свое удовольствие. И это большая ответственность: несколько неверных заявлений и поступков способны разочаровать людей, и вернуть их доверие может быть крайне сложно, если вообще возможно.

7. Уральская республика: была или будет?

8.11.2013, «Политсовет»7

9 ноября 1993 года президент России Борис Ельцин распустил свердловский Областной совет и де-факто ликвидировал формально существовавшую с 1 июля 1993 года Уральскую республику. 10 ноября Ельцин снял с должности главу администрации Свердловской области Эдуарда Росселя. С тех пор прошло 20 лет.

В дни 20-летия окончания эпопеи с Уральской республикой меньше всего хочется говорить о самой Уральской республике образца 1993 года. Просто потому что и говорить там, по сути, совершенно не о чем. Все те штампы, которые обычно связаны с Уральской республикой в общественном сознании – вроде пресловутых «уральских франков» или черно-зелено-белого флага, – на самом деле не имеют к ней никакого отношения.

Просто сейчас начало девяностых кажется единым периодом истории. Между тем тогда все менялось так быстро, что каждый год был непохож на предыдущий. Поэтому между напечатанными в 1991 году по заказу Антона Бакова «уральскими франками» и серией инициатив на уровне руководства Свердловской области в 1993 году нет ничего общего – это разные истории.

20 лет назад ничего не случилось – ни трагичного, ни страшного, ни плохого, ни хорошего. Провозглашенная 1 июля и ликвидированная 9—10 ноября 1993 года Уральская республика фактически так и не была создана, ситуация не зашла дальше попытки изменить название региона и повысить его статус в рамках тогдашней Конституции Российской Федерации путем издания местными органами власти нескольких актов.

Ни создание, ни ликвидация Уральской республики не сопровождались никакими массовыми акциями или даже каким-то особым интересом населения к происходящему. Все процессы, по сути, не вышли за пределы узкого круга региональных и московских чиновников и журналистов. Снятый «за сепаратизм» Россель быстро оправился и стал депутатом и спикером Областной думы, членом Совета Федерации, а через 2 года – избранным губернатором Свердловской области.

Подготовленная в 1993 году конституция Уральской республики без особых изменений в 1994 году была принята в виде Устава Свердловской области, и регион жил по нему вплоть до последних лет.

Короче говоря, во всей этой довольно скучной истории попытки региональных бюрократов перетянуть на себя чуть больше власти и денег, чем Москва готова была им отдать, интересно лишь несбывшееся и порожденная им мифология. Как это ни парадоксально, Уральская республика интересна только тем, чем она могла бы быть и стать, интересна мифом о себе.

Вопросы федерализма

Ситуация вокруг Уральской республики была первой и последней попыткой местных элит вынести на открытое обсуждение вопрос о неравноправии российских регионов. Переход от социализма к капитализму обнажил всю искусственность национальных республик и всю несправедливость их привилегированного положения. Осмелев в атмосфере «лихих 90-х», смиренные уральские чиновники попытались под шумок уравнять свой регион с соседними Татарстаном и Башкирией. Конечно же, не из-за высоких идеалов и не их желания осчастливить народ, нет. Осчастливить чиновники хотели себя: больше денег, больше власти, меньше федерального контроля.

И действительно, почему нет? Почему произвольно нарезанные по карте регионы, на которые в далекие 20-е годы ХХ века были повешены таблички с надписью «республика», в конце XX – начале XXI веков оказались в лучшем положении, чем окружающие области?

Федеральная власть и лично Ельцин каким-то глубинным имперским чутьем осознали опасность таких вопросов – и в последний момент закрыли дискуссию самым решительным образом: еще 2 ноября 1993 года Ельцин вроде как приветствовал инициативы земляков на заседании правительства, а через неделю все уже было кончено.

Чего испугался Ельцин? Что такого страшного было в уральской чиновничьей фронде?

Быть может, каким-то внутренним державным чувством он осознал, что тайна смерти великомосковского имперского государства – именно в региональных вольностях? С национальными республиками удалось договориться только потому, что их было мало и их руководство удалось купить. Поделившись властью и полномочиями с немногими, Ельцин сохранил контроль федерального центра над всеми регионами и передал этот контроль своему преемнику.

Сам по себе факт существования в составе России двух типов субъектов – «национальных» и территориальных – легализует странную практику существования в рамках одного государства минимум двух уровней федеративности, а вместе с ним – двух сортов граждан и двух сортов региональных чиновников.

«Разделяй и властвуй!» – этот старый лозунг всех империй реализуется и в России. Именно этот базовый принцип и был поставлен под вопрос 20 лет назад. Требуя равноправия регионов, Россель и его окружение, сами того не подозревая, действительно поставили под вопрос дальнейшее существование России в ее нынешнем виде. Восемь десятков равноправных и самоуправляемых субъектов федерации, да еще и объединенных горизонтальными связями (а ведь в 90-е годы существовал целый ряд межрегиональных ассоциаций: Ассоциация экономического взаимодействия областей и республик Уральского региона, «Большая Волга», «Сибирское соглашение» и множество других), несовместимы с кремлевским единовластием и властной вертикалью.

Вот поэтому даже весьма умеренная и локальная региональная фронда напугала Кремль.

И из этого испуга родился миф о сепаратистах, которые якобы хотели расчленить Россию. Повторюсь – не потому, что действительно были сепаратисты, которые хотели что-то расчленить, а потому, что федеральные чиновники поняли, что любое местное самоуправление ставит под вопрос всю систему их власти и само существование той России, которой они так дорожат, – России вертикального самоуправства, самодурства и фирменного кремлевского чванства.

Поэтому, подавив уральский чиновничий бунт, все еще слабый в начале 90-х федеральный центр все-таки был вынужден пойти на уступки: регионам разрешили самим выбирать себе губернаторов и вообще самим решать многие вопросы. В результате первое время на выборах довольно часто побеждали совсем не те, кого хотел бы видеть победителем федеральный центр.

Главное достижение того времени – на местных выборах начали формироваться новые региональные элиты. Не сверни Путин демократию на всех уровнях – глядишь, к нашему времени мы бы уже имели наконец-то новые элиты, новых губернаторов, развитые региональные политические системы.

Не вышло.

Почему же удалось все так быстро свернуть?

Потому что в начале 90-х, в том числе и после Уральской республики, федеральный центр затаил свой испуг и заложил под прописанный в Конституции 1993 года федерализм достаточное количество мин, чтоб в удобный момент легко его ликвидировать.

Региональные вольности и свободы, которых тогда действительно было гораздо больше, чем сейчас, по сути, были гарантированы только доброй волей Ельцина их уважать и не отменять. Но Ельцин уступил место Путину – и вдруг выяснилось, что никаких механизмов ослушания и сопротивления федеральному центру просто нет, как нет и региональных лидеров, готовых спорить с унитаристской политикой нового хозяина Кремля. Воспеваемая ельцинской пропагандой система сдержек и противовесов оказалась фикцией – ничто не могло сдержать антифедералистский и унитаристский курс нового президента.

Полусоветские и все еще крайне слабые местные элиты так и не поняли, что любые игры на стороне федерации закончатся триумфом федеральной бюрократии. Отказавшись от прямых выборов, губернаторы потеряли сразу все: из самостоятельных игроков, имеющих отдельную легитимность, они превратились в обычных чиновников, легитимных только благодаря президенту.