Помоги проекту - поделись книгой:
ГРАД ЗЕМНОЙ
ГРАД ЗЕМНОЙ
Алексей Лапшин
Алексей Лапшин
ГРАД ЗЕМНОЙ
Хотя "Империя" Майкла Хардта и Антонио Негри писалась в последнее десятилетие минувшего века, книга, несомненно, задумывалась как первый фундаментальный труд, анализирующий важнейшие тенденции наступающего столетия с позиций "левой" идеологии. Два интеллектуала, представляющие Новый и Старый свет, попытались окончательно оформить разрыв с традицией западной метафизики. Поскольку для анализа всей книги потребовалось бы слишком много времени, остановимся именно на ее философской составляющей.
Отталкиваясь от богословских концепций Августина Блаженного, Хардт и Негри настаивают на построении града Земного, оторванного от всякой принадлежности ко граду Божьему, давно потерявшего всю свою славу и "легитимность". Если для Августина град Земной есть следствие греха и отпадения от града Божьего, то для авторов "Империи" существование масс на Земле не нуждается ни в каком трансцендентном оправдании. По мнению Хардта и Негри, для того, чтобы стать политическим субъектом, массам не нужно искать средства, находящиеся за пределами их собственной истории и производительной силы. Метафизике противопоставляется материальная религия чувств, освобождающая человеческие сообщества от тотального контроля Империи. Сама империя, согласно Хардту и Негри, является обратной стороной исторической активности масс, подорвавшей все традиционные суверенитеты. Классовая борьба порождает власть и систему регулирования принципиально нового качества. Империя поглощает все внешнее пространство и делает невозможным сопротивление извне. Поэтому, считают Хардт и Негри, необходимо создание контримперии, разрушающей эту систему изнутри. В процессе глобализации люди сбрасывают с себя оковы семьи, нации, религии, но превращаются не в послушных биороботов Империи, а постепенно берут власть в свои руки. Хардт и Негри рассматривают этот процесс как противостояние между метафизическими трансцендентными посредниками (власти капитала и бюрократии) и градом Земным масс, в основе которого лежат труд и кооперация.
Чтобы лучше понять логику этих бесспорно выдающихся интеллектуалов, было бы полезно обратиться к их личным приоритетам в области философии. Показательно, что, анализируя историю европейской мысли Нового времени, авторы "Империи" позитивно оценивают Бенедикта Спинозу и жестко критикуют Рене Декарта. Спиноза важен для них двумя вещами: своей критикой идеи смерти как орудия господства над умами людей и утверждением гуманистического пантеизма, снимающего конфронтацию между субъектами. Декарт, напротив, определяется в "Империи" как реставратор трансцендентного порядка - традиции, враждебной достижениям гуманистической мысли эпохи Возрождения. Одним словом, для Хардта и Негри подлинно революционным является только то, что освобождает человека от груза метафизического и потустороннего. Поэтому Спиноза, упраздняющий границы между Богом и Природой, им близок, а подчеркивающий конечность субъекта Декарт вызывает отторжение.
То, что критика Декарта, философа, обычно причисляемого к родоначальникам модернизма, была предпринята с "левых" позиций, говорит о многом. Опираясь на трагический опыт ХХ века, Хардт и Негри отказываются от любых апелляций к метафизике, поскольку видят в ней источник насилия и тирании. Именно этим объясняется их отрицание государства и нации, выступающих в человеческой истории в качестве "заместителей" трансцендентного.
Логика "Империи" безупречна до тех пор, пока авторы заняты разрушением идолов. Неясности появляются, когда Хардт и Негри начинают доказывать революционность природы масс исключительно материалистическими аргументами. Вместо окончательного разоблачения общих категорий нам предлагается поверить в еще одну абстракцию. Если бы Хардт и Негри говорили о сообществе свободных индивидов, стоящем по ту сторону отживших понятий, или одиноком субъекте, играющем не по правилам системы, последовательность их критики была бы не нарушена. Проблема в том, что, отвергнув метафизические обоснования абстракций, философы отказались поставить в центр политической борьбы личность. Для Хардта и Негри трансцендентность человека не менее опасна, чем трансцендентность Бога. В обоих случаях они видят угрозу возникновения отношений господство-подчинение. Отсюда их достаточно сомнительный идеал слияния в граде Земном человека, природы и техники. (Вспомним еще раз об одобрении авторами "Империи" пантеизма Спинозы и неприятии ими модернизированного монотеизма Декарта.)
В конечном итоге перед нами вырисовывается еще одна технократическая утопия, игнорирующая космос отдельно взятого субъекта и возможность его личной духовной революции. Теоретически вклад Хардта и Негри в дело борьбы с мировой тиранией, безусловно, значителен. Ценность их утопии, к сожалению, меньше.
ПРОТИВ ДОГМ
ПРОТИВ ДОГМ
Борис Куприянов
Борис Куприянов
ПРОТИВ ДОГМ
Книга вышла в 2000 году в университетском издательстве. Пока книга еще не была переведена, ее цитировали, на нее ссылались. Издание книги было событием. Прошло несколько месяцев и… молчание. Мои "левые" коллеги и друзья отмалчиваются или отпускают скептические замечания. Пожалуй, самое характерное: "Ну, это не "Капитал"". Товарищи, милостивые государи, что вы новый "Капитал" ждали! "Империя" не "Капитал", а Негри не Маркс. Авторы и не ставили себе такой задачи.
В "Империи" нет ревизии марксизма. Напротив, пользуясь аппаратом "Капитала", а еще более суммой всего философского багажа, накопленного мыслителями ХХ века, Негри и Хардт пытаются рассмотреть те тенденции, которые складываются в современном мире. Философскую, марксистскую оценку мира уже давали: Ленин, Лукач, философы Франкфуртской школы и многие другие. Ни одна теория на месте не стоит — либо ее меняет другая, либо она изменяется сама.
Негри и Хардт, как и многие послевоенные марксисты, не высокого мнения о пролетариате. Считают важнейшим двигателем сопротивления маргиналов, богему, деклассированных элементов. Такое мнение всегда раздражало догматиков. Многие современные ученые переносят былую функцию пролетариата на другой класс, например, Борис Кагарлицкий прямо пишет об этом в "Восстании среднего класса". Но это не самый "страшный грех" Империи. Авторы приветствуют глобализацию! Они смогли оторваться от повседневного контекста и увидели ситуацию со стороны. И попытались заглянуть в послезавтра. Так что же, товарищи, получается ?! Негри вместо веселого антиглобализма предлагает нам "прорастать" сквозь глобализацию, вести параллельную жизнь, быть не включенными в систему, ждать. Это совсем "неинтересно". Авторы выявляют противоречия глобализации, которые заложены в самой ее основе. Говоря о современной (точнее, постсовременной) империи, видят важную проблему философского характера: проблему внешнего и внутреннего (один из самых спорных моментов в книге). Негри и Хардт заявляют: нынешняя система мира в его западном изводе — это новый шаг к неизбежному торжеству коммунизма. Мы сейчас переходим на новую ступень, человечество движется от феодализма к капитализму, от капитализма к империализму, от капитализма к новой "империи".
И право, странно сейчас, в двадцать первом веке, сожалеть о монархии или традиционном обществе, это то же самое, что с завистью обливаться слезами над рыцарским романом или на метро ездить в рубище. Двигаться вперед невозможно без анализа происходящего, но смотреть только на сегодня, не думая о завтра — преступно.
По моему мнению (весьма частному), "Империя" — произведение художественное. Если это так, то претензии к поверхностности не обоснованы. В книге, действительно, нет принципиально новых идей, зато есть довольно смелая попытка анализа, масса замечательных, порой парадоксальных наблюдений. Выводы практически отсутствуют, если и есть высказывания, подразумевающие выводы, они не очевидны. А споры и прения о современной левой книге уже позитивны, как бы читатели ни относились к авторам и их идеям.
БУМБАРАШ
БУМБАРАШ
Павел Былевский
Павел Былевский
БУМБАРАШ
Нечистую совесть обитателей Кремля терзает призрак "оранжевой революции". Для изгнания этого злого духа власть мобилизовала лучших из лучших. Придворные политтехнологи разрабатывают сценарии "бархатной контрреволюции", "ходивший вместе" спешно организует фаланги "нашистов", а молодое крыло жириновцев проводит в Государственной думе "круглый стол" на тему "Революции — нет!". Однако сколько ни камлай по-страусиному, во рту слаще не станет. Напрасно стараются эти господа, "осваивая" бюджетные и внебюджетные пиар-деньги: когда наступает время революций, все усилия правящих классов обмануть ход истории оказываются бесполезными. Самые хитрые комбинации оборачиваются против самих же "поднявших меч".
Сразу сделаем существенную оговорку: мы будем говорить о настоящей революции, а не об "оранжевых", "розовых" или "мамалыжных" суррогатах. Замена президента Путина на другую персону, а "питерских силовиков" — на ещё какую-нибудь группировку во власти, пусть даже в антураже миллионных массовых акций на площадях городов России, — это совсем не революция.
Идеальным для либеральной демократии механизмом обновления власти, замены "отработанных" персон и команд на новые, свежие являются всеобщие свободные выборы. Но принцип свободного всенародного волеизъявления, даже при проведении выборов — "не догма, а руководство к действию". На деле итоги голосования определяют "административный ресурс", пропаганда в ведущих средствах массовой информации и теневое финансирование. Когда эти полулегитимные средства обновления власти перестают срабатывать, наступает черёд разных "нестандартных" политических технологий, в том числе и хорошо срежиссированных массовых выступлений.
В запасе у правящих классов есть масса малолегитимных или совсем нелегитимных приёмов "ремонта" мегамашины власти — аппаратная интрига, дворцовый переворот, военный путч, вооружённое восстание, военная интервенция и даже всеобщая политическая стачка. И все эти формы политических переворотов могут служить способами сохранения власти правящего класса, существуюшего политического и экономического курса. И даже, как показывает отечественный и зарубежный опыт, "народные революции" вроде тех, что произошли в странах Восточной Европы и в СССР в конце 1980-х — августе 1991 года, могут оказываться псевдореволюциями, точнее — настоящими контрреволюциями.
Вопрос вовсе не в том, сохранят власть Владимир Путин и "питерские силовики", или же их заменят Михаил Касьянов или Гарри Каспаров с их "командами". России нужны не верхушечные перемены во власти на деньги государственного бюджета, олигархов или зарубежных спосоров, через какие бы псеводреволюционные сценарии они ни осуществлялись. Сценаристом, режиссёром и главным действующим лицом этой великой оптимистической драмы будет трудовой народ. Настоящая революция — это смена общественного строя, замена правящего класса, изменение типа собственности на средства производства.
Нынешняя власть и приватизаторы-собственники подспудно ощущают собственную нелигимность, страшатся пробуждения исторической памяти трудового народа. Чтобы дезориентировать оппозицию и народное сознание, контрпропагандисты режима пытаются размыть понятие революции, смешать настоящих революционеров со своими оппонентами "оранжевого" и прочих цветов. Революционеры — пособники террористов, молодёжь для них только пушечное мясо — воют бледные шавки мертвенно-серого путинского агитпропа, обзывают дерзкие акции молодых коммунистов и национал-большевиков "хулиганскими выходками", разыскивают "подстрекателей" пенсионерских бунтов... А чтобы слепить идеологический позитив для путинского режима, одинокий путинист-романтик Михаил Леонтьев совершил тройное сальто-мортале, придумал тезис, что отрешение Путина от власти означает развал России в интересах США.
Возможно, что в отношении перспектив "оранжевой" или ещё какой-нибудь псведореволюции все эти господа в чём-то и правы. Но если говорить о новой красной, серпасто-молоткастой революции в России, то все их тезисы оборачиваются полным непониманием сути дела и откровенной ложью. Замена президентско-парламентской "вертикали" властью народной, в форме советов трудящихся или комитетов народного сопротивления, немедленная отмена итогов приватизации и национализация средств производства, плановое развитие экономики и восстановление мощной социальной сферы явят миру новое русское чудо. Настоящая, историческая революция — не разрушение как таковое, а разрушение разрушителей, умерщвление палачей. Революция — сила хранительная и, более того, восстановительная.
Новая национально-освободительная, социалистическая революция в России является единственным средством не только навсегда предотвратить угрозу распада нашей Родины, но двигаться дальше, куда сегодня и мечта не заглядывает. Так после Великой Октябрьской социалистической революции в виде СССР была почти полностью восстановлена территориальная целостной бывшей Российской империи. А после победы социализма Ленина-Сталина во Второй Мировой войне в виде мировой системы социализма парадоксально осуществилась вековая мечта русского царизма о федерации славянских государств под эгидой России.
Грядущая русская революция сдетонирует цепную реакцию возвращения на путь социалистического развития бывших республик СССР, стран Восточной Европы, и "процесс, который пошёл", на этом не остановится. Социалистические революции могут быть поддержаны антиамериканскими исламскими революциями. Рывок мирового революционного процесса, которому даст толчок новая русская революция в современных международных условиях, способен радикально переменить мир.
Развал мировой колониальной системы в середине прошлого века оставил от тогдашней "мировой империи", "владычицы морей" жалкий огрызочек территории, вернув англо-саксов в первоначальный ареал обитания. Новая волна революций, которую можем начать мы в России, способна низвергнуть господство нынешнего "мирового жандарма", "раскулачить" США и богатенький Запад, поставив в повестку дня посевные и уборки урожая на "оклахомщине" и "техасщине". “Золотой” миллиард станет трудовым, научится умеренностии и такту.
Так что для радикальной оппозиции актуальной является не "проблема 2008 года", а проблема "года 2017". Разумеется, без привязки к конкретной дате. И пусть уже после этой великой революции разнообразные жириновские распространяются, что никаких революций больше нам не нужно.
Автор – член Российской Коммунистической рабочей партии — Революционной партии коммунистов
ТРЕТИЙ РИМ, А НЕ «ИМПЕРИЯ»
ТРЕТИЙ РИМ, А НЕ «ИМПЕРИЯ»
Руслан Бычков
Руслан Бычков
ТРЕТИЙ РИМ, А НЕ «ИМПЕРИЯ»
"Новый мировой порядок" эпохи глобализации, по определению Хардта и Негри, и есть "Империя". Эра глобализации, эра "Империи" — это эра тотального децентрированного единства, где ни одно государство (включая США) не может претендовать на статус властителя мира. "Переход к Империи порождается упадком суверенитета современного типа. В противоположность империализму Империя не создаёт территориальный центр власти и не опирается на жёстко закреплённые границы или преграды. Это — децентрированный и детерриториализированный, то есть лишённый центра и привязки к определённой территории аппарат управления ("Мировое правительство". — Р.Б.), который постепенно включает всё глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы”. Империя, согласно Хардту и Негри, "не только управляет территориями и населением, она создаёт тот мир, в котором живёт. Она не только регулирует отношения между людьми, но также стремится к непосредственному овладению человеческой природой. Объектом её контроля является общественная жизнь в её целостности, и, таким образом, Империя представляет собой совершенную форму биовласти". Вообще, на пространстве "Империи" (имеем в виду книгу) во множестве встречаются небезлюбопытные и не лишённые глубины аналитические выкладки, подобные только что воспроизведённым… Тем не менее, нового "Капитала" (несмотря на "замах" авторов создать нечто подобное) из данного труда не получилось. Дабы выразуметь, отчего авторы "Империи" (эти "Маркс и Энгельс эпохи интернета", как прозвали их иные рецензенты) не произвели на свет нечто равновеликое "Капиталу", следует пристальнее всмотреться в те силы, с которыми Хардт и Негри связывают надежды на противостояние Империи и её конечное разрушение, те силы, что прочатся ими в качестве "нового революционного субъекта", а также и те "техники освобождения", что "Маркс и Энгельс эпохи интернета" прописывают для бытия-против-Империи. Как они сами признаются в одном месте своего "opus magnum", "подлинным прояснением ситуации мы более всего обязаны французским философам". В самом деле, начиная где-то с 1960-х гг. "французские философы" (такие, как Ги Дебор, Фуко, Делёз и проч.) выдвинулись, так сказать, в "авангард" мировой левой мысли. Вопрос в том, насколько предложенные ими "техники освобождения" в действительности "освобождали"… Например, данной плеядой философов-леваков ореолизировалась фигура кочевника-"номада" в качестве желательного примера "освобождения" (о "номадизме" в данном аспекте рассуждали Делёз и Гваттари). Хардт и Негри также благосклонно смотрят на "номадизм", предлагая видеть в нём "эффективные формы классовой борьбы внутри и против имперской постсовременности". Но вот, с другой стороны, Жак Аттали — явный клеврет Мирового правительства, патентованный адепт "Империи" — он ведь также в своём видении будущего "Империи" (в работе "Линии горизонта") считает фигуру "номада" (чью идентичность заменяет "кредитная карточка", "электронный паспорт" или нечто подобное) наиболее удовлетворительной для "имперской постсовременности", "строя денег". Указанные философы-леваки, а с ними и авторы "Империи" распознают потенциал сопротивления в "структурах гендера и сексуальности", предлагая видеть "технику освобождения" в видоизменении и взятии под сомнение "традиционных норм внутри- и межгендерных телесных и сексуальных отношений" (т.е., говоря грубо, "новое социальное тело по ту сторону Империи" усматривается в разнообразных "пидарасах", в своего рода "гоминтерне"). И в этом, по сути, нет ничего нового, сверхреволюционного. Не говоря уж о том, что рассчитывать на доброкачественность данной среды в качестве революционного кадра едва ли и возможно, надобно отдавать себе отчёт и в том, что "имперская постсовременность" прекрасно владеет технологиями видоизменения "структур сексуальности", используя их в качестве инструмента укрепления своего господства. Примерно то же самое можно сказать и о прочих "техниках сопротивления": и о "разрушении метанарратива", и о "подрыве гегемониальной культуры", и о "осмеянии мифов аутентичности", "фаллологоцентризма", и о всём таком прочем. Диалектику подобного сорта "техник сопротивления" блистательно вскрыл Достоевский в "диалектике шигалёвщины": "исходя из безграничной свободы, заканчиваем безграничным деспотизмом"… На таком пути "Империи" не сокрушить и не разрушить. Надобно идти другим путём. "Империя", "имперская постсовременность" — это своего рода метанарратив. И противопоставлять ему следует другой метанарратив. Говоря опять же грубо, противостоять "Империи Зла" должна "контр-Империя", "Империя Добра". Отвергаемому нами глобальному Проекту надлежит противопоставить наш, другой Проект, не менее глобальный. У Хардта и Негри есть хороший образ изучаемой ими "Империи" в виде Двуглавого Орла, с головами, повёрнутыми друг к другу, "атакующими друг друга". Придерживаясь данного символического ряда, должно узреть символ искомой контр-Империи в Двуглавом Орле с традиционным расположением голов. Наша древняя, русская, мессианская идея "Третьего Рима", "Государства Правды", "Града Ограждения", являющегося внеположным греховному миру, погрязшему во зле, подлинным "островом спасения в океане всеобщей апостасии" приобретает тем самым более чем современное звучание. Собственно, авторы "Империи", к их чести следует заметить, вплотную подошли к означенному решению. Они утверждают: "наше исследование исходит из того предположения, что власть Империи и механизмы имперского суверенитета можно понять, лишь столкнувшись с ними на самом общем уровне, в их глобальности. Мы уверены, что в целях противостояния Империи и её мировому рынку необходимо представить ей некую альтернативу на том же глобальном уровне. Любой проект частного изолированного сообщества, определяемого в расовых, религиозных или региональных терминах, "отсоединённого" от Империи, защищённого от её влияний жесткими границами, обречён выродиться в гетто". Мы видим здесь, как революционная мысль авторов начинает как-то "выдыхаться". Хотя они и проговариваются рядом, что "мы можем черпать своё вдохновение в идеях Блаженного Августина", но не очень-то заметно, чтобы такое вдохновение было "почерпнуто". Хотя сделать сие и стоило. Ибо "Град Божий" против "града диавола" — что может быть "глобальнее" этой Альтернативы? Глобальная апокалиптическая схватка двух Орлов, один из которых символизирует "Civitas Dei", Третий и Последний Рим, а две "атакующие друг друга" головы второго отсылают к евангельскому образу "разделившегося в самом себе" царства Сатаны, — вот то, что в конце концов разрушит "Империю “нового мирового порядка" и всякий иной порядок Лжи. Не сказано ли: "всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его?" (Мф. 12, 25-26). И о возможных "техниках сопротивления" исчерпывающе сказано там же: "Или, как может кто войти в дом сильного и расхитить вещи его, если прежде не свяжет сильного? И тогда расхитит дом его. Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, тот расточает" (Мф. 12, 29-30).
"Империя", описанная Хардтом и Негри, она и есть тот самый евангельский "дом сильного", сатаническое царство. О тех, кто всё-таки "свяжет сильного", войдёт в дом его и расхитит вещи "сильного", подобает заключить лишь одно. Путевождь сих последних революционеров — "в белом венчике из роз, впереди — Исус Христос". Dixi.
ПУТИ-ДОРОГИ
ПУТИ-ДОРОГИ
Александр Синцов
ПУТИ-ДОРОГИ
В ГОРОДАХ КУЮТСЯ ДЕНЬГИ, делается политика. В городах — скоморохи и юродивые. Сытые, здоровые, шустрые люди. В одной только Москве живет каждый десятый россиянин. А деревни дымят посреди снежных пустынь, редкие, далекие друг от друга и от городов. И в них тоже живет каждый десятый россиянин. По населению все русские деревни равны одной Москве. Но если Москва трещит от энергии и напора трудового люда, то деревни усыхают и дичают. Северные — быстрее и бесповоротнее.
Голос деревни теперь слаб, но по-прежнему доходчив.
Письмо от Василия Ивановича Белова: "Посылаю вам материал. Автор — мужик, крестьянин, сам не посмел, очень стеснителен. Кто еще кроме "Завтра" заступится за деревню?"…
Когда-то в беловском "Привычном деле" Иван Африканович на дровнях разъезжал по деревням в компании с молодым парнем. Теперь уж тот парень состарился. Да и путей-дорог тех уже нет на свете, заросли ольхой. Но человек на той земле продолжает жить и мыслить. Автора, которого представляет Василий Иванович, зовут Николай Созонтович Алешинцев. Из самого северного угла Вологодской области он пишет:
"В своей книге "Ремесло отчуждения" Василий Иванович Белов назвал пять условий гибели русской деревни. Не строить проселочные дороги. Закрыть сельские школы. Закрыть медпункты. Закрыть сельские клубы. Закрыть магазины райпотребсоюза.
Наверное, Василий Иванович, вы теперь уже сами убедились, что все эти условия гибели взяты нынешним руководством страны на вооружение.
Умудренные многовековой борьбой с русской деревней, чиновники пошли дальше. Сейчас за самой паршивой справкой надо ехать в город, а уж если, не приведи Господи, ты родился или умер, то только в райцентре можно получить документ. Иначе ты и не родился и вроде бы еще живой.
С недавних пор оказалось, что весь народ деревенский проживает в своих домах незаконно, потому что дома не зарегистрированы и налог за них не платится. Но тут вышла со стороны чиновников явная промашка: вдруг народ не захочет регистрировать то, что сам построил? Куда его? В Сибирь? Опять неладно. Доходная база пострадает. Вот, оказывается, до какого абсурда можно довести страну, если плохо учиться в школе, читать исключительно любовные романы и от безделья рассусоливать на тему: "Нужно ли материться"? Уверяю вас — нужно, и большая часть страны именно этим и занимается. Потому что понимает: как социализм строился прежде всего для социалистического руководства, так и капитализм и все его прелести — для Кремля и буржуазии, я все его гадости, как и всегда, — для остальных.
На днях мне сказали, что в одной из деревень умер мужик, отравился "фанфуриками" и "левой" водкой. Отравился, естественно, по собственному желанию, и, конечно, власть тут ни при чем. Да так-то бы все и ладно. Умер и умер, для капитала он никакого значения не имел. Но мать-то его не для того рожала и надрывалась на ферме, чтобы накормить и одеть свое дитятко, надеялась на помощь в старости. Советская власть еще пыталась тащить его к нормальной жизни, ругала, поощряла, не давала спиться. Но бац! Капитализм!
Уверен, если бы передачу "Последний герой" снимали в осенне-зимний период в нашей заброшенной властями деревеньке, даже за миллионный приз нашлось бы мало охотников в ней участвовать. А если бы сказать, что в условиях этой деревеньки надо прожить годы, да еще самому себя кормить, желающих бы вообще не оказалось. Потому что это труд, а не барская забава с элементами издевательства над населением, едва тянущим свой бюджет от получки до получки.
Возьмем обыкновенного русского мужика, моего знакомого Николая Анатольевича Осколкова. Не буду перечислять вехи его жизни: родился, учился, женился, имеет трех дочерей. Отец его Анатолий Петрович Осколков, человек был добрейшей души, степенный и трудолюбивый. Я имел честь знать его лично и хорошо запомнил, что после любой такой встречи у меня улучшалось настроение, и я думал, что ради таких людей и мне стоит работать.
Анатолий Петрович — интеллигент. Всегда умудрялся и сам выглядеть чистым, и к телятам его навоз не приставал, потому что с рук кормил, и давали они по килограмму привеса в день. Гордились мы им да плодами труда его. Но хорошие работяги — они в грудь себя не бьют, а потому медали за освоение Нечерноземья Анатолий Петрович не получил. Много интересного в те годы было и с медалями этими, а на деньги, вроде бы Госпланом на деревню выделенные, строились дворцы в городах типа нашего обкома партии. А потом все возмущались, куда деньги деваются, черная дыра и т.д.
Мама Николая Евгения Леонидовна — маленькая, улыбчивая женщина, отзывчивая на людское горе и готовая помочь любому — от нищего до министра сельского хозяйства, который все время требовал повысить темпы.
В таких условиях вырос и живет Николай Анатольевич. Работает механизатором в ООО "Устьлен". И хоть условия эти были весьма малопригодны для нормальной жизни, он выстоял! В меру выпивает, не курит, растит детей и ждет в гости внуков. Может, кому бы хотелось к нему привязаться с какой-нибудь гадостью, да нет, не получается. Не к чему придраться. А в России быть таким хорошим тоже не шибко хорошо.
Пользуются безотказностью Николая Анатольевича, двужильностью его и трудолюбием не только начальство, но и земляки. Сидят, бывало, "хрендякают" на разные темы, кости моют попутно начальству, планы всякие строят иногда прозрачные, как бутылка водки. А Николаю некогда: и на общественном поле надо успеть, да и дома дел непочатый край. Вот он и пластается с утра до ночи. А самое главное — все у него получается, хоть на комбайне, хоть на трактор сядет любой, хоть за топор возьмется. Надо сказать, я всегда восхищаюсь каким-то особым талантом русских мужиков выйти из любого положения, отремонтировать в полевых условиях то, что и в мастерской мне, например, не сделать. То собачку сложнейшую для немецкого пресса напильником выточат, то вместо полетевшего колеса березу привяжут и все-таки доедут, да что перечислять — нет в мире ничего такого, что бы не мог русский человек. Да и понятно: с такой породой, как наша, шутки плохи.
Недавно читал публикацию, что вот, мол, у финнов солярка тоже дороже молока, а выживают. И хочется сказать: милый, в Финляндии к каждому полю дорога! Мне, в бытность директором "Первомайского", пришлось однажды четыре часа добираться до полей, за шесть километров по отчаянной грязи пять комбайнов гнать с бульдозером впереди. Но как-то бы надо всем понять, что не виноват и русский человек в том, что родился в России, а не в Финляндии. И конечно, большинству из нас тоже хотелось бы жить по-человечески, и чтобы к полю — на "Волге", той самой, которую обещал Чубайс, и чтобы губернаторы не "Челси" покупали, а дороги строили. Убежать бы, конечно, до Финляндии, тут недалеко, так ведь жалко эту милую, проклятую и такую родную землю. Предлагали Николаю Анатольевичу работу и жизнь полегче. Отказались. Почему? Не поверите, если скажу: "Землю любит и технику".
Как-то Николай заболел, и единственный комбайн встал. Те, кто любит косточки помыть чужие, очень не любят комбайны. Так вот, нашелся умник, подсказал: "Если Колю на мостик комбайна поднять, то он еще поубирает". До этого вроде бы не дошло, да и слова были сказаны по-дружески, без издевки. Но, превозмогая боль, Коля практически один спас весь урожай отделения. Это ли не подвиг?
Говорят, в городе Вологде поставлен памятник писающей собачке. Забавно. Только вот в одном китайском городе поставлена статуя деревенской девушки. Говорят, что она с детства взращивала рис и кормила им страждущих.
Небольшая разница в мировоззрении, по-моему, есть, в заслугах собачки и девушки тоже".
ТАК ЗАКАНЧИВАЕТ СВОЙ РАССКАЗ Николай Созонтович Алешинцев. Герой его рассказа — тип русского крестьянина серединный. Мелькнул в письме и другой тип, человек добрый, но слабый, на котором мне хотелось бы остановиться поподробнее.
Мне интересен этот тип кроткого русского мужичка — источник национальной жалости, герой многих наших романов, песен и стихов. "Добрый Филя". Определения для него подбираются от богоносного до юродивого. Породу вывели такую селекционеры — интеллигенты демократического лагеря царских времен. Порода неприхотливая, созерцательная. Баба, качая такого в люльке, говорит умильно: "Что я буду за мать, коли свое дитя до сорока лет не прокормлю". Потом пестует, мается, несет тяжелейший крест кормления. Вырастает жалкенький, смотрит на мир светлыми детскими глазками, и очень скоро к самому себе проникается жалостью, не без лукавства, конечно: "Что с нас взять. Мы лаптем щи хлебаем, оборой хлеб режем".
Кто родился и жил какое-то время в деревне, тот обязательно припомнит и местного "доброго Филю" и, перескочив в памяти через серединного, вспомнит "стамого" Петьку или Тольку какого-нибудь, деревенского заводилу и бунтаря. Такому уже годам к пятнадцати становится тесно в деревне. Из таких города строятся, такие становятся цветом нации. От Ломоносова до Маршала Жукова.
Еще после войны такие дерзкие, бесстрашные встречались в деревнях среди фронтовиков. Как-то ухитрялись сбиваться в артель и уезжать на заработки в город, шабашить, деньгу зашибать. Но потом у них паспорта отобрали. Они спились, поумирали от язвы желудка и туберкулеза. А их дети уже не рыпались. Редко кого из них, школьных отличников, отпускали в город. После армии же почти всех возвращали в родные МТС, мехдворы и телятники, где они жили дотациями. Потом так жизнь отрегулировали, что не мужику надо было ехать за деньгами в город, а сами деньги шли к нему из города. Никакого смысла не было шустрить. Успокоили ухаря, шальную головушку настолько, что подряда на строительство коровника в собственном селе ему было не добиться. Строили под окнами его избы чеченцы с ингушами, студенты из стройотрядов. Получилось так, что теперь кавказцы и городская молодежь поехали в деревню деньгу зашибать. А коренной мужик из окошка глядел, темя чесал, но локти, точно, не кусал. Справлял худо-бедно совхозную должность. А как дотаций не стало, кирпичи с этих коровников и шифер потаскал и оборотился к своему натуральному хозяйству, стал проживать наработанное. Если и не оголодал лет за двадцать последних, то обносился до крайности и состарился. Доживает теперь свой век в брусчатом домике. Благо у него есть сын. Николай Рубцов описал ситуацию так: "Но только сын заводит речь, что не желает дом стеречь, и все глядит за перевал, где он ни разу не бывал". То есть, можно сказать, у парня за двадцать лет жизни "без дотаций" на полуголодной воле-вольнице глаз заблестел по-охотницки, струна прадеда в генах зазвенела. Труба взыграла — или пропадешь тут на неудобях, состаришься бездарно, как отец, или в город когти рви на зиму, в отход, на заработки.
Лет пять последних я, пребывая летом в своей деревне, мужиков агитировал приезжать в столицу на заработки. С октября по апрель гарантировал им тысяч пятьдесят наличными. Предлагал на первое время останавливаться у меня хоть по одиночке, хоть артелью. Помощь в обустройстве обещал. Но никто не ехал. Теперь я понимаю: они были из того серединного типа, оседлого поколения, может быть, даже осадочного. Почвой служили, а может быть, навозом для молодого племени, один из представителей которого, 25-летний Валентин Брагин, нынче осенью на мой клич отозвался.
Мы не родственники. Отца его плохо знаю, шапочно. Но в сельской библиотеке оставил я оставил свой телефон, и он им воспользовался. Звонит уже с Ярославского вокзала. Говорит до сердечного щемления, родной северной скороговоркой с подъемом интонации в хвосте фразы. Я ему приказал ждать. Без регистрации менты в два счета вычислят, если и не замордуют, то собьют с толку, испортят впечатление от столицы. Ведь провинциал, деревенщина сразу виден в московской толпе даже не ментовским глазом. И походкой он чужак. И одеждой, и лицом.
Поделиться книгой: