Помоги проекту - поделись книгой:
— Вы знаете, Иван Логинович, что покойный сенатор Петр Гаврилович Лазарев был мне близким приятелем. Потому святым чувством почитаю заботу о его сиротах. — Державин вынул платок, вытер глаза. — Дочь его, Верочку, взял к себе под опеку. Сыновей же, как желал покойный, определил под ваше попечение.
— Можете быть уверены, что у нас они получат достойное образование и великолепное воспитание.
— Когда и куда прикажете, ваше превосходительство, доставить отроков?
— Гаврила Романович, хоть завтра поутру, в это же время, я сам буду на месте, в крайнем случае распоряжусь своему помощнику.
Державин учтиво раскланялся.
Сквозь разбитое стекло на подоконник неслышно падали редкие снежинки. Метель крутила еще с вечера, и Мише невольно вспомнилась такая же вьюга год назад, когда вернулся из поездки отец и заболел. В каморе, где размещалось полторы дюжины кадетов, было довольно прохладно. Кадеты ежились под казенными одеялами и всхлипывали во сне. Справа, натянув на нос одеяло, спал старший брат Андрей, слева свернулся калачиком, укрывшись с головой, и тоненько посапывал Алеша.
…Вчера в полдень братьев привел Державин и сдал помощнику директора корпуса. Перед уходом наказал обязательно быть у него на Пасху. Потом Лазаревых повели в каптерку, выдали зеленые мундиры, белые чулки. Не успели они кое-как переодеться, как на них налетела туча кадет-одноротников. Они куражились, строили рожи, тыкали пальцами и кричали: «Новенькие, новенькие!»
Вечером на Алешу ни с того ни с сего наскочил кадет-«старичок» и стал его мутузить и толкать. Не тут-то было. Через минуту поверженный «старик» лежал на полу, а в грудь коленом ему упирался Андрей, рядом Миша отряхивал Алексея.
— Покорен, — просопел поверженный кадет, — слезай, чего давишь?
Столпившиеся вокруг кадеты объяснили, что «покорен» означает «сдаюсь», а потому борьба окончена. Андрей встал и подал руку лежавшему. Поднявшись, тот, нисколько не обижаясь, дружелюбно ухмыльнулся и, не отпуская руки, представился:
— Унковский Семен…
…Миша прислушался. По коридору торопливо протопали. Громкая барабанная дробь поднимала кадет.
Для Андрея, Миши и Алексея начинался первый день многолетней жизни в корпусе, познания «хитростных мореходных наук».
После победы у Гангута[12] Петр учредил в Петербурге Морскую академию. Сюда перевели из Москвы классы Навигацкой школы. При Елизавете из академии образовался Морской кадетский корпус…
Нынче он располагался на набережной Невы. Науки будущим офицерам преподавали разные — математику и философию, географию и астрономию, разные языки. Обучали танцам и фехтованию. Среди педагогов были и раньше здесь замечательные. Такие, как Магницкий[13] и Курганов[14]. А нынче Лазаревым пришелся по душе и капитан 1-го ранга Платон Гамалея[15], инспектор классов.
Однажды в классную комнату в сопровождении преподавателя математики вошел худощавый, среднего роста, черноволосый офицер. Приняв рапорт старшего гардемарина, он кивком разрешил кадетам сесть. Преподаватель начал перекличку по журналу:
— Лазаревы — первый, второй, третий!
На инспектора устремились настороженно-пытливые, не по-детски серьезные глаза. Гамалея припомнил: трое братьев-сирот приняты в корпус нынешней зимой, говорят, не ленивы, надобно приглядеться… Перекличка закончилась. Из распахнутых окон приятно обдавало теплым майским ветерком. С Невы доносился скрип мачт и снастей, хлопали на ветру паруса проходивших судов, с пристани слышались боцманские трели, крики матросов, разгружавших шхуну, запахи Балтики наполняли класс.
— Господа кадеты, — начал Гамалея. Андрей незаметно подмигнул Мише. За три месяца пребывания в корпусе они уже попривыкли к неучтивости и грубости многих наставников, особенно ротных командиров. Миша с любопытством вслушивался в непохожую на прежние речь, наблюдал иную манеру общения.
Капитан 1-го ранга продолжал:
— Ныне возрождается флот Российский. В море Средиземном виктории сопутствуют флагу нашему под командой знаменитого адмирала Ушакова. Флот наш, однако, славен не токмо делами военными, но и проходцами именитыми, открывателями земель дальних. Недалече времена, когда корабли наши вояжами вкруг света опояшут нашу землю. На то и ваша подмога потребна станет.
Наступило лето — кадеты разъезжались на каникулы по домам. Те, кому ехать было некуда, — такие, как Лазаревы, — оставались на лето в корпусе. Державин наказал братьям быть у него с первого дня каникул. Однако они упросили ротного командира оставить их в корпусе и начали учиться ходить на шлюпке. Сначала гребцами, а через месяц со старшими учениками уже ходили под парусами и вскоре управлялись с ними не хуже опытных кадет. В конце лета Андрея и Михаила взяли в поход на тендере до Кронштадта, как отменно обучившихся ходить на шлюпке.
Едва августовское солнце поднялось над горизонтом, тендер отошел от набережной. Все лето проходив на шлюпке, Михаил не спускался по Неве дальше Елагина, и Финский залив все время манил его своими дальними просторами. Нынче все не так. Давно миновали стрелку, Васильевы острова, зюйдовый ветер утих, а Лазаревы, сидевшие на кливер-шкотах, словно завороженные, неотрывно всматривались вперед, в бескрайний горизонт, и лишь иногда переводили глаза на удалявшиеся справа и слева берега. Кливер заполоскало, и коуш больно ударил засмотревшегося Мишу по затылку.
— На кливер-шкотах!.. — с кормы понеслась отборная унтер-офицерская брань.
Михаил Лазарев, закусив губу, не чувствуя боли, ловко выбрал шкот, но нос тендера уже вышел на ветер, и набежавшая волна, ударившись в правую скулу судна, окатила братьев каскадом брызг. Кливер лениво наполнился ветром, нос наконец увалился, и тендер, медленно набирая ход, лег курсом на Котлин. Ветер посвежел, крутые волны пенились барашками. Тендер накренился. Втугую выбранные паруса все быстрее тянули его вперед. Финский берег уже был виден, слева чуть маячили петергофские постройки, прямо по носу простирался бескрайний простор. Поскрипывала мачта, легкий посвист временами слышался у задней шкаторины паруса, шальные брызги, размельченные ветром, приятно бодрили лицо.
— На шкотах! Готовьсь к повороту! Поворот оверштагом! — донеслась с кормы зычная команда.
Справа по курсу уже явственно просматривались мощные бастионы Кронштадтской цитадели…
Поздними вечерними сумерками тендер ошвартовался у родной стенки Морского корпуса. Усталые кадеты шнуровали убранные паруса. Ныли натруженные ладони, ломило поясницу, опаленные ветром и солнцем, горели лица. Хрустя сухарями, кадеты перебрасывались шутками. На баке Миша вместе с другом Алексеем Шестаковым укладывал кливер и с удивлением обнаружил, что, несмотря на утомление и поздний час, настроение было превосходное. Вспомнилось, как зевнул на шкотах. Он улыбнулся и почесал шишку на затылке.
— А что, брат, побаливает? — Затягивая шнур, Шестаков участливо посмотрел на друга.
— Не-ет, — Миша, сжав губы, замотал головой.
Кто-то положил ему руку на плечо. Он обернулся.
Пряча улыбку в прокуренные усы, присел на банку старый боцман Акинф Евсеев, или, как его любовно звали кадеты, Евсеич. Все лето присматривался он к Мише, хвалил не раз за сметку и сноровку.
— Ну, ну, так уж полфунта железяки по затылку шмякнуло, саднит небось. Это что, на море каждый час головушки лишиться можно. Волна-то — она могуча, да глупа, особенно в океане. Потому-то, брат, глядеть надобно в оба, ни-ни, чтоб зевать. Не токмо себя погубишь, а и товарищей своих, и судно потопишь.
На стенке послышался топот, подбежал дежурный прапорщик:
— Лазарев-первый! К дежурному офицеру по корпусу!
Андрей ловко вспрыгнул на стенку. Вернувшись, он озорно улыбнулся:
— Завтра поутру велено всем нам отправляться к Гавриле Романовичу, иначе ротный пообещал всыпать «горячих» на гауптвахте.
С самой Пасхи не наведывались братья к Державину, и тот был весьма огорчен и недовольно ворчал:
— Видано ли такое — с малолетства неслухами быть, хотя бы о сестричке младшей озаботились. — Сенатор ласково гладил прижавшуюся к нему Верочку, она целое лето провела на даче в семье поэта, и тот не чаял в ней души, словно в родной дочери.
Присмотревшись за несколько дней к ребятам, Державин заметил, что минувшие полгода не прошли для них даром. Они повзрослели, стали крепышами, а главное, было заметно, мореходное дело их влекло.
Из столовой вышел гость, Николай Резанов.
— Ты знаком с пострелами, — сказал Державин. — Помнишь покойного Петра Гавриловича Лазарева? Его сынки…
За обеденным столом упрашивать братьев откушать не пришлось. Державин пошутил:
— Видать, харчи кадетские скудны. А может, аппетит служба прибавляет?
— Нынче в морской вояж ходили до Кронштадта, — с хрипотцой проговорил, уплетая горячие щи, Михаил.
Державин переглянулся с Резановым, шутливо спросил:
— Ну и как, волнами вас покидало, ребрышками шпангоуты посчитали?
— Было дело, — поддержал брата Андрей, — вестимо, на море пучина не разбирает, знать, что щепку, что корабль пошвыривает одинаково.
— Хм, вы и взаправду, видно, отведали Нептуновых прелестей, — проговорил Державин. — Однако морские его проделки по-настоящему еще предстоит вам узнать. — Он повернулся к Резанову: — А помнишь, Григорий Иванович тоже по молодости начинал.
Резанов посмотрел на ребят, задумался на минуту:
— Не в юные годы, но лет в двадцать в океан уже хаживал. Провожал я его из Охотска в Великий океан к американским берегам. Без страха всегда уходил вояжировать. Сильный духом был человек тесть мой покойный, царство ему небесное.
Ребята примолкли, прислушиваясь к разговору старших.
— Он первым побывал на Уналашке, открыл немало промысловых мест на Алеутах. Память о себе достойную в тех местах оставил. Да и правителя подыскал достойного, Баранова Александра Андреевича. Крепкий человек…
— Позвольте спросить, — вдруг прервал тишину Михаил, — сей мореходец в самой Америке побывал?
Резанов рассмеялся:
— Не токмо побывал, но проживал там не один год.
Проводив Резанова, Державин обнял ребят и повел их в свой кабинет.
— В корпусе вашем наставники немало толкуют про иноземных мореходцев, то не без пользы. Токмо не они одни сими делами славны. — Державин взял со стола книгу, погладил переплет. — Еще со времен Петра Великого мореходцы наши хаживали на берега океана на востоке. И Дежнев, и Чириков, и Креницын немало полезных деяний там свершили. Книга сия знатного гражданина российского Григория Шелихова, про те места писана. Прочтите ее, что невдомек, — Державин положил книгу перед Мишей, — меня спросите.
Ребята нетерпеливо поглядывали на книгу. Державин вышел, а они уселись поудобнее на диване. Андрей открыл переплет, развернул сложенную карту. Так вот какая ты, Русская Америка! Мелким бисером чернели названия мест, открытых и заселенных русскими людьми. Алеутские острова, Кадьяк, Афонгнак, Уналашка, Андреяновские острова… Севернее Алеутов, далеко от берега материка, Андрей прочел:
— «Хутор, где живут русские люди».
Немного южнее, у мыса Крестовый, виднелась надпись: «Здесь остался штурман Дементьев с 12-ю человеками в 1741 году».
— Надобно Гаврилу Романовича допросить, что с ними сталось, — сказал Андрей. Он сложил карту и открыл первую страницу…
На фронтисписе была нарисована любопытная картинка. Причалив кормой к высоким скалам, стоял русский корабль. С него, видимо, только что сошел путешественник в европейском платье. Стройный алеут, у ног которого смиренно лежали два громадных котика с глупыми мордами и торчащими клыками, дружелюбно протягивал ему звериную шкуру. Под рисунком затейливой вязью выведены стихи М. В. Ломоносова:
Заголовок книги гласил: «Российского купца Григорья Шелихова странствия с 1783 по 1787 год из Охотска по Восточному океану к американским берегам и возвращение его в Россию». Чуть ниже напечатано:
«Издано в Санкт-Петербурге в 1791 году…»
Лазаревы — первый, второй, третий — отправились в удивительное путешествие по следам именитого гражданина города Рыльска…
Новый, 1801 год и Рождество Лазаревы провели у Гаврилы Романовича. Веселились, водили хороводы, бегали вокруг нарядной елки с детворой. Почти все праздники у Державина провел закадычный друг, свояк, поэт Николай Львов[17] с многочисленным семейством.
Дети тешились у елки, а Державин за чаем проводил время с желанным гостем в кабинете… Львов питал страсть к иноземным делам.
— Нынче государь круто обходиться начал с британцами, слышь, Гаврила Романович. Они Мальту по несправедливости прихватили. Хотя по трактату должны бы вернуть Мальту законному владельцу — ордену Святого Иоанна…
Державин согласно кивнул:
— Тем паче известна англичанам слабость нашего государя, который год он принадлежит Мальтийскому ордену[18], пожалован их рыцарями в гроссмейстеры.
— Кроме прочего, вставляют они шпильки эскадре Федора Ушакова. Поговаривают, завернули из Европы Суворова и Ушакова отозвали.
Однако дело оказалось более серьезным.
После праздников Державин наведался в Морской корпус. Он частенько заглядывал туда, следил за своими подопечными.
Как обычно, Голенищев-Кутузов радушно встретил приятеля.
— Лазаревы молодцы, — похвалил директор корпуса, — успевают отменно, поведения похвального. Ну, бывает не без проказ, но кто из нас в эти годы по линеечке хаживал.
Собеседники рассмеялись. Державин всегда интересовался флотскими новостями.
Голенищев велел принести чаю, притворил дверь кабинета.
— Ведома вам перемена политики государя? Англичане с австрийцами плодами наших побед на суше и на море пользуются бесстыдно, принижая во всем. Теперь же государь начал сближение с Бонапартом[19]. Донские войска генерала Орлова на марше, идут к Волге и Каспию. Оттуда морем вместе с французами двинутся к Индии.
Державин удивленно поднял брови.
— Кое-что я слыхивал краем уха, но причину досконально не знаю.
— Англия нынче на морях бесправно установила морскую блокаду в Европе. Силой захватывают купеческие суда датские, шведские, испанские.
— Это уж действо — разбой, — удивился Державин. — Мне думалось, из-за Мальты весь сыр-бор разгорелся.
— Нет, милейший Гаврила Романович, в конце прошлого года государь заключил союзный договор с Пруссией, Швецией, Данией, дабы оградиться от произвола англичан.
— В таком случае дело к войне движется?
Голенищев пожал плечами:
— Теперь английские эскадры вошли в проливы и двигаются на Балтику. Под Копенгагеном кровопролитный бой с датчанами произошел, с большими потерями. После того эскадра адмирала Нельсона[20] направилась к Финскому заливу, в сторону Ревеля…
Однажды, в середине марта, случилось необычное. Прибежав из умывальника в камору, Миша удивленно посмотрел на Андрея. Тот, полуодетый, стоял у окна и смотрел на улицу. Первые лучи солнца по-весеннему ложились на изрытый трещинами посеревший лед Невы. Несмотря на ранний час, по набережной взад и вперед сновали горожане, офицеры, чиновники. Они вскидывали руки, раскланивались, некоторые из них обнимались.
— Христосуются, ровно на Пасху, так еще рано, — Андрей пожал плечами.
Внизу, в вестибюле, непривычно часто хлопали двери. Все вскоре прояснилось. На утреннем построении дежурный офицер с пунцовым носом и мутными глазами быстро прошел вдоль фронта, без обычных придирок осматривая лица, руки, мундиры. Остановившись у левого фланга, испуганно-хриплым голосом объявил:
— Прошлой ночью император Павел скончался. — Он сдернул треуголку, перекрестился. — Нынче новый государь взошел на престол. — И зычно закончил: — Живо на завтрак, а после того в храм на литургию, стало быть.
Он кивнул усатому фельдфебелю, и тот торопливо начал раздавать кадетам булки.
На следующий день корпус строем, поротно повели в Александро-Невскую лавру. Гроб с телом Павла стоял на высоком постаменте, и лица его не было видно. Дежурные офицеры в черных перевязях торопили кадетов проходить побыстрее, не задерживаясь.
На Пасху Лазаревы гостили у Державина. Поэт был несказанно рад перемене на троне и не скрывал этого.
— Наконец-то тиранству несносному положен конец, — сказал он за обеденным столом сидевшему рядом с ним Резанову.
Кивнув на другой конец стола, промолвил, вздохнув:
— Покойного друга моего Петра Гавриловича Лазарева детки не без его свирепства сиротками остались.
Поделиться книгой: