Лазарев. И Антарктида, и Наварин

Из обрывков разговоров стало понятно, что император умер не своей смертью, а был убит.

Вечером, уединившись с Андреем и Алексеем в дальней комнате, Миша начал читать братьям вторую часть записок именитого рыльского гражданина:

— «Российского купца Григорья Шелихова продолжение странствования по Восточному океану к американским берегам в 1788 году с обстоятельным уведомлением об открытии им новообретенных островов, до коих не досягал и славный английский мореходец капитан Кук…»

Незаметно ребята входили в неведомый мир. Не раз прибегали они к Гавриле Романовичу, расспрашивали о далеких землях, незнакомых народах. Теперь на занятиях по географии и истории Лазаревы ловили каждое слово о путешественниках и мореплавателях в далекие земли.

Спустя месяц преподаватель географии перед началом урока вынул из сумки увесистый том.

— Книга сия о путешествии в южной половине земного шара и вокруг оного, учиненном английскими судами четверть века тому назад, — он обвел взглядом притихших кадетов, — а начальствовал над ними Иаков Кук.

Преподаватель положил книгу на стол.

— Мореплаватель сей отважный задумал отыскать Южный материк, однако оного не достиг. Кто из вас о том полюбопытствует, книгу ту может взять для прочтения…

Первым попросил книгу Михаил Лазарев.

Особое уважение питал Миша к математическим наукам. Геометрия, начала сферической тригонометрии, а затем основы алгебры давались ему непросто. По вечерам долгими часами просиживал он в классе, но зато скоро стал одним из первых успевать по этим предметам. Сии науки младшим кадетам преподавал Марк Филиппович Гарковенко, человек увлеченный. Частенько приговаривал он:

— Арифметика, геометрия и алгебра подобны трем слонам, на коих прочно покоится вся наука. Особливо математика надобна в мореходном деле — навигация и астрономия без нее мертвы, а без оных ни малые, ни большие вояжи не свершить.

Солнце между тем припекало все сильнее. По Неве изредка плыли последние льдины, устремляясь к Финскому заливу…

В ту пору, когда по весне в Петербурге меняли владельцев трона, на другом конце Балтики происходило необычное. Впервые к российским берегам с недобрыми намерениями направилась английская эскадра.

Акция эта началась, когда престолом еще владел Павел I, а десятки тысяч донцов по его приказу двинулись на юг, к Индии.

Еще раньше, осенью, в британских портах арестовали датские, шведские, русские коммерческие суда и товары. В ответ Россия задержала английских купцов.

Эскадра адмирала Хайда Паркера появилась на рейде Копенгагена. Там шли переговоры. Английские дипломаты склоняли Данию порвать отношения с Наполеоном. Поэтому адмирал Паркер не торопился.

— Лучшие дипломаты Европы — это флот британских боевых кораблей, — убеждал Паркера его заместитель, вице-адмирал Синего флага Гораций Нельсон.

Победитель у Абукира рвался в бой. Был убежден: только сила может принести успех Англии.

Переговоры закончились безрезультатно. Паркер вызвал своего заместителя.

— Нельзя терять ни минуты, нужно атаковать противника, — жестко чеканил Нельсон, — иначе могут к ним на помощь подойти шведы и русские. Никогда у нас не будет такого равенства, как сейчас.

Адмирал Паркер колебался, а Нельсон распалялся:

— Вам вверена Англия, ее безопасность и, несомненно, ее честь. Теперь от вашего решения зависит — упадет ли страна в глазах Европы или поднимет голову еще более гордо.

Паркер продолжал осторожничать, оттягивая время.

— Надо решить, каким из проливов подойти к Копенгагену.

— Мне наплевать, каким проливом подойти, лишь бы начать драться, — парировал Нельсон.

«К чему порет горячку этот неугомонный Нельсон? — подумал Паркер. — Вечно он куда-то несется, мало ему прежней славы».

Если бы Паркер служил бок о бок с Нельсоном года два тому назад на Средиземном море, быть может, он и получил бы ответ на свой вопрос.

Нельсон торопился разделаться с датчанами, чтобы быстрее двинуться на восток к Ревелю и Кронштадту. Там он хотел выместить свои прежние обиды за Средиземноморскую кампанию. Именно во время нее впервые прославленный моряк столкнулся с русским характером.

Упоенный славой, лорд Нельсон тогда привык довольно фамильярно обращаться не только с равными себе, но и со своими начальниками.

Едва эскадра Федора Ушакова появилась в Адриатике, английский адмирал на правах «союзника» стал наставлять, где и как использовать русские корабли с наибольшей пользой, конечно для Британии. Надо послать корабли в Египет. Оттуда текут золотые реки в казну английского короля. Ну, а Корфу и Мальта — это не для русских, Нельсон сам разберется, что к чему.

Однако коса нашла на камень. Ушаков имел свое мнение, в корне противоположное советам Нельсона. Англичанин не раз прикусывал язык, получая веские и недвусмысленные ответы русского адмирала.

Совсем рассвирепел Нельсон после визита к Ушакову. На борту «Святого Петра» адмирал нелицеприятно упрекнул его за бессмысленное кровопролитие и расправу английских моряков с повстанцами в Неаполе. «Я ненавижу русских, — писал Нельсон на Мальту капитану Боллу, — и если этот корабль пришел от их адмирала с о. Корфу, то адмирал — негодяй». С тех пор Нельсон носил за пазухой камень, но он, конечно, не знал, что Ушакова нет ни в Ревеле, ни в Кронштадте. Но там засели эти русские, которых следовало проучить…

Паркер в конце концов решился нанести удар по датскому флоту и поручил это Нельсону.

За две недели до этих событий в далеком Петербурге адмирал Чичагов[21] встревоженно докладывал только что занявшему престол Александру I:

— Ваше величество, получено донесение из Копенгагена от генерал-майора Хрущева. Ожидается там со дня на день появление английской эскадры.

Флегматичный Александр I недовольно поморщился.

— Так что из того следует?

В военных вопросах новоиспеченный монарх не очень разбирался. А флотские дела тем паче казались ему темным лесом.

— Я имел достоверные донесения из Лондона о прежних намерениях правительства Питта[22] послать сильную эскадру для нападения на наши укрепления и порты.

Александр I вытянул губы, недоуменно поднял брови:

— По какому же поводу?

Чичагов слегка кашлянул. «Что он в самом деле, позабыл или хитрит?»

— Сие произошло, когда генерал Орлов двинулся с донцами к Индии.

Любое напоминание о необдуманных поступках покойного родителя вызывало раздражение царя.

— Но поход отставлен, в чем же дело?

— Видимо, на берега Альбиона эти известия еще не дошли, а британские адмиралы прытко исполняют приказы адмиралтейства.

Александр бесцельно крутил в руках гусиное перо.

— Так надобно распорядиться, чтобы тех адмиралов упредить и встретить подобающим образом, ежели они посмеют выступить.

Надобно отдать должное Чичагову. Хотя он долго жил в Англии, женился на англичанке, но ревностно защищал интересы России, когда приходилось вступать в стычку с английскими притязаниями.

Через два дня на секретном заседании Адмиралтейств-коллегии Чичагов огласил царский указ об экстренном приготовлении флота к боевым действиям: «Сделать надлежит распоряжения без упущения времени — приведения в готовность всех кораблей, вооружения эскадры, приведения в готовность всех береговых батарей».

Одновременно последовали указания в Ревель. В его бухте зимовала эскадра из девяти линейных кораблей. Ее могут заблокировать в порту, а потом уничтожить… Тогда откроется путь к Кронштадту.

В Ревель главному командиру порта контр-адмиралу Алексею Спиридову поступило высочайшее повеление: «В течение апреля соорудить на острове Карлус батарею. Цитадель и все береговые укрепления привести в состояние отражать всякие могущие случиться на тамошний порт покушения».

Командира порта, сына героя Чесмы и ее участника, в десять лет вступившего на палубу корабля, понукать не было нужды. С первым известием об угрозе Спиридов сам проехал по всем береговым батареям, осмотрел каждую пушку от Бригиты до Старой гавани. Собрал командиров кораблей, начал вооружать эскадру.

Чичагов спешно направил в Ревель вице-адмирала Тета.

— Его императорское величество повелел вам немедля убыть в Ревель и в самоскорейшем времени привести тамошнюю эскадру в Кронштадт.

— Однако там лед еще, видимо, не сошел.

Чичагов досадливо чертыхнулся.

— Для того и посылают вас, дабы ускорить все действия.

Когда Тет приехал в Ревель, там сотни матросов уже обкалывали лед вокруг вмерзших кораблей, прорубали канал для проводки эскадры. День и ночь пешнями и топорами рубили лед солдаты и матросы. В конце апреля все корабли вытянулись на чистую воду и Тет повел корабли на соединение с Кронштадтской эскадрой. На другой день у входа в Финский залив замаячила армада английских кораблей…

Под Копенгагеном Нельсон встретил ожесточенное сопротивление датского флота и крепостной артиллерии. Несмотря на успех, ему пришлось вступить в переговоры с датским принцем Фредериком. Часть английских кораблей, в том числе и флагман Нельсона, приткнулись к мели у крепостных батарей. Большинство из них были сильно потрепаны. Разговаривая о перемирии, датчане уже знали о перемене власти в Петербурге и умышленно тянули время, чтобы отвлечь англичан. В конце концов датский принц согласился на двухнедельное перемирие.

Паркера вскоре отозвали в Лондон, и Нельсон получил свободу действий. Зная о переменах на троне в Петербурге, он все же не оставил надежды проучить русских, показать им свою силу. Исправив поврежденные после сражения с датчанами корабли, он повел эскадру к Финскому заливу. Формальный предлог у него был. В портах России оставались купеческие суда англичан, задержанные осенью, но никто и не думал им угрожать. В портах Англии тоже томились русские купцы. По пути английские капитаны веселились. Нельсон не забыл о сокровенном дне рождения леди Гамильтон. 26 апреля он объявил днем Святой Эммы и закатил на борту флагмана пир со своими капитанами. «Вчера у меня за столом был двадцать один приглашенный, — описывал Нельсон торжество в письме возлюбленной, — я выпил большой бокал шампанского за Святую Эмму. Четвертый тост после обеда был обычным — за твою земную суть».

По пути к Ревельскому рейду Нельсон отправил письмо графу Палену[23]:

«Мое присутствие в Финском заливе будет большой помощью тем английским коммерческим судам, которые провели эту зиму в России. Лучше всего я могу доказать свои добрые намерения приходом моим в Ревель или Кронштадт. Если император найдет это более удобным».

Дерзкое, с явной издевкой, письмо.

Ответ из Петербурга, от графа Палена, не заставил себя ждать.

«Император считает ваш поступок совершенно не совместимым с желанием Британского кабинета восстановить дружеские отношения между обоими монархами. Его величеством приказано объявить вам, милорд, что единственную гарантию, которую его величество примет от вас — это немедленное удаление вверенного вам флота, и никакие переговоры не могут быть начаты раньше, чем какая-либо морская сила будет находиться в виду русских укреплений».

Нельсон проглотил пилюлю. Впервые в жизни адмиралу Синего флага британской эскадры дали от ворот поворот. «Надо же было потревожить этих медведей в берлоге», — с досадой подумал Нельсон. Ему то и дело приходили на ум прошлые схлестки с Ушаковым. Тогда Гораций Нельсон ни разу не вышел победителем. Похоже, история повторялась.

Однако из неприятной ситуации пришлось выпутываться. Для начала адмирал Синего флага запросил через парламентера разрешения у Спиридова пополнить запасы воды и провизии. Затем подкатился к царю.

«Будьте любезны доложить его величеству, — скрывая досаду, сообщил Нельсон графу Палену, — что я даже на наружный Ревельский рейд вошел только тогда, когда получил на то разрешение от их превосходительства губернатора и командира порта». Такого унижения он еще ни разу не испытывал.

Английская эскадра покинула Финский залив, не простояв у Ревеля и недели. Прославленный адмирал понял, что у берегов России он не добьется новых лавров. Теперь ему не терпелось вернуться в Англию, к Эмме, и он попытался использовать небольшое недомогание как предлог для отпуска. Однако адмиралтейство не отвечало, и Нельсон пришел в ярость. Он пишет Эмме: «Держать меня здесь — чистое убийство».

Не теряя надежды, он продолжал бомбить адмиралтейство рапортами с просьбой об отпуске, с требованием, чтобы его отпустили с этого «промерзлого севера». Он писал, что в Ревеле он-де провел шесть часов в шлюпке, простудился, а потом даже решил, что у него чахотка. В письме к Эмме он сокрушался: «Стоило ли плыть в Балтийское море, чтобы умереть там естественной смертью?» И уверял, что не останется в этих местах «даже за титул герцога с годовым доходом в пятьдесят тысяч фунтов».

В середине мая небо над Финским заливом наконец-то очистилось и яркие лучи весеннего солнца засверкали, переливаясь на гребнях хмурых свинцовых волн. Русской эскадре адмирала Ханыкова[24] салютовал тринадцатью пушками британский фрегат «Логона» капитана Сотерона. Ханыков ответил по традиции, неуклонно соблюдая правила Петра Великого, таким же количеством выстрелов. На борту фрегата следовал в Петербург новый английский посол сэр Геленс.

Чуть раньше исполнилась и мечта Нельсона. Следом за фрегатом прибыла и замена Нельсону — вице-адмирал Синего флага Поль. Сдавая должность, Нельсон рассказал Полю о своих злоключениях. Прощаясь, он, как бы в свое оправдание, проговорил:

— Я не думаю, что граф Пален осмелился бы написать мне подобное письмо, если бы русский флот не покинул Ревель и мне удалось бы блокировать его.

И все же, что ни говори, кумир англичан укатил в Лондон к своей возлюбленной несолоно хлебавши.

Эскадра Поля через месяц ушла в Портсмут. И на Балтике воцарилось спокойствие.

Кампания 1801 года открылась выходом на рейд Балтийской эскадры. Кадеты-второгодки начали плавать на тендере, потом их перевели на бриг. За месяц они возмужали, говорили с хрипотцой. Лица обветренные, загоревшие, а натруженные, не по-ребячьи мозолистые руки, видимо, были в ладах с солнцем и ветром, мачтами и парусами. В нынешнюю кампанию кроме парусных учений Лазаревых впервые допустили к артиллерийским. Братьев расписали на фок-мачту и батарею правого борта.

Лазаревы упросили ротного командира не разлучать их с друзьями.

Вместе с Алексеем Шестаковым и Семеном Унковским поздним вечером поднимались они с нехитрыми «кадетскими баулами» на борт брига «Ласточка». Молодцеватый боцман привел их в носовой кубрик.

— Размещайтесь, господа кадеты, за переборкой, на котел с завтрака определим вас, а ныне сухарями с чайком побалуйтесь…

Утром, на построении, командир брига с лихо подкрученными усами остановился перед ними, весело подмигнул:

— Вижу, вы воробушки стреляные, но посмотрим, каковы в деле.

Сразу после подъема флага сыграли аврал:

— С якоря сниматься! Паруса ставить!

Матросы бежали к мачтам, а вдогонку им неслось:

— По марсам и салингам!

Самые смелые и расторопные матросы — марсовые — устремились вверх по вантам, наперегонки.

Миша упросил унтер-офицера разрешить занять место на нижней марса-рее. Задрав голову, Шестаков ткнул Унковского:

— Глянь-ка, Мишка спроворил уже на пертах.

Одним из первых Лазарев-второй начал отдавать сезни, державшие подобранный парус. Мачты будто нехотя одевались отбеленным солнцем и ветром холщовым нарядом.

— Якорь панер! — донеслось с бака.

«Ласточка» на мгновение замерла, чуть приткнувшись форштевнем в набегавшие волны. Боцман перегнулся через фальшборт:

— Пошел шпиль веселей!

Матросы грудью навалились на вымбовки. Еще через миг натянутый струной якорный канат, почувствовав слабину, заскользил проворно в клюз, наматываясь на барабан шпиля.

Освободившийся от привязи нос брига, будто вздохнув, поднялся на волне, слегка уваливаясь под ветер.

Ловкий, крепко сложенный Миша выделялся среди сверстников смелостью и сноровистостью, особенно в обращении с парусами. Командир мачты много раз посылал его на рискованные работы на верхних реях, и тот проворно и грамотно управлялся со снастями в любую погоду…

Вице-адмирал Голенищев-Кутузов до последнего дня жизни оставался во главе корпуса.

Весна 1802 года принесла смену командования в Морском корпусе.

Новый директор вице-адмирал Петр Карцов[25] участвовал в Чесменском сражении на линейном корабле «Европа». Под командой адмирала Федора Ушакова в Средиземном море блокировал наполеоновские войска в Северной Италии, содействовал успеху армии Суворова.