Помоги проекту - поделись книгой:
Итак, торговцы модным и галантерейным товаром активно посещали ярмарки и всюду занимали лучшие помещения. В описании Нижегородского торга читаем:
Отчеты той поры позволяют понять, какие из предметов моды и роскоши пользовались покупательским спросом. Так, на ярмарку 1843 года «шелковых и полушелковых товаров привезено более, чем на 8 500 000 р. Из них едва ли шестая часть осталась непроданною, и то из низких сортов; продано же примерно на 7 000 000 руб. <…> Иностранных шелковых и полушелковых товаров привезено на сумму более 1 800 000 руб. Две трети проданы. <…> Иностранных товаров, как-то: лент, разных блонд, блондовых пелеринок, кружев, тюлю, гасрису и прочих модных товаров на сумму более 700 000 р. Шестая часть осталась непроданною. <…> Товаров чулочных и перчаточных – шелковых, бумажных и шерстяных, на сумму более 700 000 р. Четвертая часть осталась непроданною. <…> Шляпных и картузных товаров на сумму более 500 000 р. Продано почти все». Бриллианты и жемчуг не особенно привлекли покупателя: «торговали сими вещами весьма тихо»631.
Объявление об участии магазина Августа Матиаса в Нижегородской ярмарке. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.
Модные уборы привозили «модистки из Москвы (с Кузнецкого Моста) и из некоторых других городов, которые, приезжая на ярмарку, шьют в продолжение месяца множество различных нарядов. Модистки занимают особую линию на ярмарке, находящуюся в лучшем месте Гостиного Двора и служащую прогулкою для приезжающих. Покупают модные товары нижегородские и отчасти казанские и симбирские помещицы и купчихи разных городов. Особенно много поступает женских уборов в Сибирь, для которой Нижегородская ярмарка служит законодательницею мод. Модный товар сбывается всегда выгодно и, разумеется, по высоким ценам и за наличные деньги»632. На ярмарку в течение многих лет приезжали фирмы Юнкера и Августа Матиаса. В 1841 году московский башмачник Даниил Царман «отправляет свои изделия на Нижегородскую ярмарку, которые и будут продаваться в Модной линии под № 11-м»633.
Объявление об участии магазина Юнкера в Нижегородской ярмарке. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.
Вместе с тем на ярмарку поступали и европейские модные товары634. Обязательно привозили французские шелковые ткани и изделия – ленты, блонды, шарфы; из Англии и Голландии доставляли чулки; пике и буф-муслин имели французское или голландское происхождение; из европейских стран поступали тюль, рюш и дымка635. В то же время шелковые ткани русских фабрик уже вполне удовлетворяли покупателя и к дорогим французским образцам относились спокойно. Так, в 1844 году завезли французских шелков на 578 000 рублей серебром, а продали только на 323 000 рублей «от того, что из Франции выписываются одни высокие сорты, которыми на ярмарке торговали очень плохо»636.
Спрос на галантерейные изделия постоянно увеличивался. В исследовании И.С. Аксакова находим подробное описание галантерейного товара, который «назначается для высших сословий. <…> К галантерейному товару принадлежат дамские зонтики, трости, лорнеты, зрительные трубки, очки, перчатки, запонки, тонкие чулки, шерсть берлинская и английская, ленты, пряденая бумага, брошки, булавки, гребни, щетки (головные), сигарочницы, портмоне, кошельки, портфели, почтовая бумага, бронза, бахрома, аграманты и тысяча разнородных мелких предметов, употребляемых в быту дворянском и купеческом, – служащих для украшения, для удовольствия, но не составляющих существенной потребности в жизни»637. Обозреватель ярмарки писал в середине 1840-х: «Торговля галантерейными вещами усиливается год от году, с распространением новых потребностей в среднем классе народа. Главный сбыт сих товаров в Сибирь и Закавказские провинции; всего продано их на 75 000 р. сер.»638. Значительную часть галантерейных изделий составлял импорт. Современник признавал: «Галантерейные товары иностранного изделия составляют необходимую для нас потребность, потому что наша галантерейная производительность еще далеко не достигает до европейской. Иностранных галантерейных товаров на Нижегородской ярмарке бывает вчетверо более против отечественных»639.
Реализация модной одежды не относилась к основным видам торговли на Нижегородской ярмарке и давала относительно небольшие прибыли:
Эти триста тысяч – не удачная рифма, а примерная цена вопроса. В 1845 году в Нижний завезли «модных товаров, как-то: шляпок дамских, искусственных цветов, чепцов, салопов, шинелей и разного готового платья» на 282 432 рубля серебром и осталось непроданного на 120 885 рублей серебром. В следующем году завезли на 300 494 рубля серебром, осталось – на 104 209 рублей серебром641. В 1848 году эпидемия холеры осложнила торговлю на ярмарке. Тем не менее туда было доставлено русских модных товаров на 340 000 рублей, из них «осталось за продажею» на 140 000 рублей642.
Много модных товаров прибывало на Коренную ярмарку. «Так называемая Панская линия, представлявшая собою громаднейшую галерею магазинов, равной которой не знала ни одна русская ярмарка, не исключая и Нижегородской, была устлана зеленой травой и наполнена множеством нарядных посетителей… По временам здесь раздавались звуки военного оркестра, а с утра до ночи лились волшебные трели многочисленных соловьев, клетки с которыми висели над магазинными витринами… Этот соловьиный концерт-монстр, подобного которому и найти трудно, представлял одну из приманок Панской линии.»643 Галерея магазинов обслуживала потребности дворянства и богатого купечества и составляла «одну из трех главных и прямых линий большого корпуса гостиного двора. <…> Здесь вы найдете модную мантилью и ученую книжку, тонкие кружева и черкесское седло, брильянтовый браслет и икону в окладе, косметические товары, подзорные трубы, шляпы московского изделия и прочее»644. Статистические отчеты 1830—1840-х годов отражают приблизительные объемы привозимого и проданного товара. В 1837 году модных дамских уборов привезено на 138 900 рублей, продано же только на 45 750 рублей645. В следующем году их было на 140 850 рублей, разошлось – на 52 940 рублей646. В 1846 году общая стоимость приготовленных модных дамских товаров составила 750 300 рублей серебром, продано на 150 500 рублей серебром647. В 1847 году их общая сумма равнялась 32 000 рублей серебром, продано же на 10 500 рублей серебром648.
Некоторые московские модистки активно посещали ярмарку, это, например, Марья Рисс (бывшая Урбен) и чета Монигетти. Хозяйка модного магазина на Кузнецком Мосту Марья Рисс в 1818–1822 годах нанимала две лавки в верхней галерее, она привозила шелковые материи, голландское полотно, батисты, ковры для комнат, «новейшаго фасона шляпы, платья, фарфоры, духи, также и большое количество дамских башмаков». Едва вернувшись из Парижа, Рисс уже готовилась к следующему путешествию – на ярмарку. Однажды с ее товаром выехала родственница и коллега Шарлотта Монигетти649. Шарлотта Осиповна тоже выезжала на ярмарку, снимая павильон в Суконной линии650. В 1850-х годах на ярмарке «красовались вывески Матье, Матьяса, Гайдукова»651. Десятилетие спустя современник утверждал, что «панская линия не уступает красотою ни с. – петербургскому пассажу, ни московской голицынской галерее. <…> Магазины московских купцов Рахманина и Голофтеевой предлагают оптом и в розницу большой выбор модных дамских нарядов и привлекают к своим прилавкам целые рои прекрасного пола. Между дамскими нарядами заслуживают внимания коллекции мантилий поплиновых, драповых и бархатных, первые – от 8 до 15 руб., вторые – от 14 до 60 руб. и последние – от 60 до 140 руб. За ними идут по количеству оборотов магазины курских купцов Пузанова и Богданова и елецкого Назарова. Комиссионер придворного поставщика Королева предлагает выбор лучшей дамской и мужской обуви. <…> Тут же теснились две книжные лавчонки из Москвы, с Никольской улицы – Исакина и Преснова, дело которых шло довольно плохо»652.
Ильинская ярмарка была «знаменита как источник мод, к которому стекались представители и представительницы высшего общества целого южного края. Съехавшееся в Ромны дворянство не спешило уезжать в свои поместья. Наняв квартиру на все время ярмарки, окруженное крепостной дворней с месячными запасами деревенской провизии, дворянское семейство проводило время в городе самым приятным образом, несмотря на пыль и духоту, свирепствующие в Ромнах в это время года. Дамы, одетые «по последнему костюму», и мужчины, облаченные во фраки и мундиры, съезжались на вечера в контрактовый дом и ездили на обеды друг к другу. <…> Днем к услугам мужчин была огромная конная площадь и ренсковые погреба, часто заменявшие в те времена рестораны, а к услугам дам – галантерейные и модные магазины»653. Тот же источник сообщает: «В конце сороковых годов московский погреб француза Дюлу привлекал к себе самое избранное общество»654. В романе «Монастырка» роменские барышни «как зайдут к мадам Дюлу, так рады просидеть там целый день!»655. Позднее на ярмарке в Полтаве присутствовали торговцы «Матье и Лемерсье, множество модных магазинов. и всего одна книжная лавка с малым количеством книг»656.
На Ирбитскую ярмарку купцы и фабриканты доставляли многочисленные мануфактурные товары, а также «невероятное множество. готового платья, женского и мужского, которое быстро распродается»657.
Качество привозимых предметов одежды бывало сомнительным, но оценить это могли только искушенные жители столиц. Москвичка Е.П. Янькова вспоминала ярмарку в Лебедяни (1802): «Была какая-то торговка-француженка, мадам, с модным старьем, которое в Москве уже не носят: наколки и шляпы преужасные, с перьями, с лентами и цветами, точно вербы; и все это втридорога»658. Традиция сбывать невостребованный товар на ярмарочных распродажах сохранялась и в дальнейшем. В Нижнем Новгороде «под арками главного Биржевого дома, где постоянно движется густая толпа, развешаны персидские ковры, восточные ткани и т. под.; лавки загромождены модными товарами. В рядах, примыкающих к главному проспекту (от Биржевого дома до собора), сотня магазинов наполнена также дорогими изделиями, фарфором, хрусталем, ювелирными работами, шелковыми материями, предметами роскоши и щегольства, и в этих магазинах теснятся покупатели с утра до поздней ночи. <…> Притом товары эти большею частию состоят из брака или из вещей, залежавшихся в столичных магазинах и привозимых на Нижегородскую ярмарку для верного сбыта по разным захолустьям России»659.
Тем не менее посетители ярмарок ждали прибытия модисток и сильно огорчались их отсутствием, как это случилось на летней Онуфриевской ярмарке, переведенной в Киев из Бердичева: «Приезжих модисток к сожалению дам не было ни одной. Но особенно наши дамы жалели, что на время ярмарки, по примеру Контрактов, не приехала из Москвы M-me Babst, которая восхищала своими изящными шляпками, наколками, чепцами, мантильями, дорогими материями и кружевами»660.
«В потребностях всякого рода нет недостатка»
Дворяне использовали труд крепостных портных, башмачников, швей и вышивальщиц вплоть до реформы 1861 года. М.Л. Назимов вспоминал о жизни своей семьи в уездном городе Арзамасе в 1810-х годах, где его отец служил соляным приставом – «по тогдашнему времени значительная для уездного города должность»: «Одежда и обувь у всех были очень незатейливы. Для ежедневной носки нам большею частью перешивали костюмы из старого платья отца или матери, да и у них был незавидный гардероб, тогда не знали столь разнообразных как в настоящее время одеяний и тем более предметов роскоши. Шуба и шинель, салоп зимний и летний, фрак, скорее камзол, сюртук, женские платья из двенадцати или четырнадцати аршин материи, шаль, платки и несколько ниток жемчуга составляли почти все богатство чиновного быта. При крепостном праве отец мой владел тридцатью ревизскими душами, но из этого маленького имения, кроме хлеба, круп, живности, получался холст и какое-то сермяжное сукно. Кухарка, портной, сапожник и комнатные девушки были все свои доморощенные. Из холста делали набойку для платьев, из сукна шили кафтаны и казакины. Ситцевые платья и сюртуки из другого сукна надевались только в праздничные дни и когда бывали гости. Сапоги или башмаки из тогдашних кожевенных материалов сошьют так, что их доставало с починкой и на год»661.
Некоторые из крепостных мастеров удостоились теплых слов в мемуарах своих господ. Автор «Семейной хроники» не забыла своего мучителя башмачника Петра, «который шил обувь для всех нас и для всей дворни. Когда он становился передо мной на колена и, наклонив свою кудрявую голову… снимал с меня мерку, туго сжимая ею мою ногу, маменька всегда ему говорила:
– Делай ей как можно просторнее, Петр; ты всегда ей делаешь такие узкие башмачки, что приходится двадцать раз расколачивать.
– Слушаюсь! Слушаюсь! – говорил он успокоительно, выстригая огромными няниными ножницами уголки из мерки. – Слушаю-с. Это точно, в тот раз я маленько ошибся! Зачем им делать тесно!.. Растут-с!
Но когда башмаки были готовы и мы с няней хотели их примерить, они совсем не надевались. Мы шли с ними к маменьке, и тут же призывали Петра. Он пожимал плечами от удивления; божился, что думал – будут велики; разминал подошву, вытягивал края башмаков, засовывал в них пальцы и просил позволения самому на меня примерить. Тут он брал мою ногу, ловко и безжалостно всаживал ее в узкий башмак, живо завязывал ленты, и показывая маменьке свое произведение на моей ноге, говорил:
– Самый фасонистый, просторный башмачок!.. А это только барышня всегда изволят капризничать!..»662
Сын малороссийского помещика писал: «В числе крепостных крестьян моего отца многие знали ремесло. <…> Другим выдающимся лицом из ряда крепостных был родом из с. Сахновки портной Левко. Он обшивал всю нашу семью, можно сказать, с ног до головы. Он шил мужское и женское платье, белье, шляпы и не отказывался ни от какой работы, которая требовала иголки с ниткою. Обыкновенно, в случае надобности, его выписывали из с. Сахновки, и он устраивал свою мастерскую в зале. По виду он был больной человек, худой, желтый, смирный, тихий, молчаливый. Детей у него не было, а жена его была гораздо моложе его. Во время работы он питался от нашего стола. Вся наша семья любила Левка, и мы, маленькие дети, постоянно окружали его. Он был пожилым человеком и, конечно, давно уже умер.
Рядом с ним можно поставить другого ремесленника, тоже из с. Сахновки, сапожника Опанаса. Он шил всякого рода обувь для нашей семьи и для дворни, а также упряжь. Мастерскую свою он устраивал, обыкновенно, в поварской, где и пользовался остатками от кушаньев, в виде контрабанды. Он не пользовался особыми нашими симпатиями, был молчалив и только под звуки молотка напевал песни. У меня и до сих пор сохранилась одна его песня на русском языке с украинским акцентом. <…> Опанас тоже был свободным от панщины. В с. Сахновке он имел свою мастерскую и постоянно был занят исполнением заказов»663.
В семье графа М.Д. Бутурлина прислуга вполне удовлетворяла высоким требованиям: «У жены были теперь две горничные; старшая из них. была столь искусной портнихой, что все бальные женины платья были ее работы, и в магазины ничего для этого не отдавалось»664. Мемуарист Илья Салов рассказывал, сколь разительно отличались изделия крепостных от вещей, выполненных в специализированных мастерских. «Почти каждое лето приезжал к нам в Никольское крестник моей матери Василий Никитич Фок, или, как мы его тогда звали, Вася. <…> В то время, о котором я говорю, Вася был уже на службе, кажется, в Пензенской палате государственных имуществ. Он был франт большой руки, одевался всегда щеголевато и носил крахмальные манишки с такими же накрахмаленными стоячими воротничками, которые в то время назывались брыжами и были еще мало распространены. Он любил завивать волосы, помадиться и всегда носил с собой зеркальце, гребешочек и щеточки. Своими модными костюмами он всегда, признаться, приводил меня в смущение и даже возбуждал некоторую зависть.
У нас был крепостной портной, Николай Иванович Полозов, которого я всегда призывал к себе, как только приезжал Василий Никитич, и слезно упрашивал его подробно осмотреть фасон платья и сделать по нему надлежащие выкройки. Все это Николай Иванович исполнял в точности, но как только платье выходило из-под иголки, то ничего похожего на щеголеватый костюм Васи в нем не оказывалось. То, бывало, резало под мышками, то на спине выходили какие-то складки, а воротник чуть не достигал до ушей»665.
Воспоминания Салова обнаруживают еще одно обстоятельство: обитатель провинциальной усадьбы заглядывался на костюм чиновника из губернского города. Но этот чиновник и его коллеги в свою очередь разинув рот осматривали прибывших из столицы. Уроженец Пензы вспоминал: «Надобно заметить, что в мой родной город приезжали иногда чиновники из Петербурга и, разумеется, делались предметом изумления и изучения всех местных чиновников. Так, я помню, приезжал туда сенатор Горголи с толпою чиновников для ревизии. Боже милосердный! Сколько было толков и рассуждений относительно фасонов платья, которые они вывезли из столицы, их причесок, их манер. Это были идеалы чистейшего совершенства, которым, во что бы то ни стало, все старались подражать»666. Автор этих строк, сам став петербургским чиновником и приезжая на родину, щеголял столичными туалетами. Граф Д.Н. Толстой, живший в деревне, на всю жизнь запомнил костюмы, в которых к ним в гости пожаловали двоюродные братья из Москвы: «Оба они были красивой наружности и носили щегольское платье, какого мы до того времени не видывали. На одном был светло-голубого цвета фрак, с перламутровыми, украшенными бронзою, пуговицами, планшевые панталоны в сапоги а l’ecuyere, а другой при зеленом с искорками фраке, носил белые панталоны и цветной галстух»667.
Среди провинциальных дворян были как равнодушные к щегольству, так и те, кто активно приобщался к столичным вкусам. Лица недворянского происхождения в разных регионах с разной скоростью перенимали европейское платье.
Купечество также обнаруживало неоднородность в одежде. Смешение традиционных и новых костюмов бросилось в глаза путешественнику в городском саду Тулы летом 1829 года, где он встретил «несколько куч разбеленных купчих в старопокройных салопах и в новомодных манто»668. По мнению современного исследователя городской культуры, «определенно можно утверждать, что в 1840—1860-х годах (в Петербурге еще раньше) происходит размывание сословного характера одежды.
Горожане (особенно женщины) из непривилегированных слоев общества постепенно перестают рассматривать модное платье как дворянское и «немецкое» и охотно, если позволяют средства, переходят на европейский костюм. Это наблюдается как в городах Центральной России, так и в Сибири. Модное платье позволяло его обладателю претендовать на иную – общегородскую – культурную идентичность. Скорость перемены в одежде была выше в городах, где была значительная доля мигрантов, где проживало больше иностранцев и, соответственно, меньше старообрядцев, а также в тех молодых городах, население которых не имело давних локальных традиций»669.
Астраханские торговцы активно осваивали модные тенденции. Современник писал: «Здесь, в Астрахани, за полторы тысячи верст от столицы, вы найдете стремление к мишурной цивилизации в сильнейшей степени. Купец, несколько обогатившийся, бреет себе бороду и надевает немецкое платье, а купчих реже, чем в Москве, вы увидите в кичках, все разодеты по последней моде, все лезет в почетное гражданство и дворянство. <…> У m-me Kotoff, жены писаря-переводчика, живущей совершенной барыней, было собрание. Были дамы, разодетые в пух (мещанки и купеческие дочери), и любезные кавалеры; всех более производили эффект столоначальники белужьего и севрюжьего столов. <…> Молодые люди, т е. столоначальники, одеваются лучше меня в 20 раз. Все они в альмавивах или в щеголеватейших сюртуках, все это сидит на них ловко и совсем не смешно. Но разговор, увы! разрушил очарование. Не так легко перенять разговор, как одежду»670.
До жителей же какого-нибудь захолустья новинки доходили спустя десятилетия. В 1844 году по пути в Астрахань И.С. Аксаков на несколько дней задержался в небольшом городке Черный Яр, который представлял собой «собрание низеньких и маленьких мещанских домиков, разделенное на улицы. две церкви, каменный дом присутственных мест и ни одной лавчонки! Нет возможности что-либо купить или достать»671. В один из вечеров «безбородые племяннички бородатого хозяина» развлекали гостей «плохим концертом на плохой скрипке. Должно быть, франты оба, особенно скрипач, потому что у него к панталонам каким-то образом пришиты штрипки. Штрипки! Этого нет ни у кого в городе, у всех панталоны или в сапогах или болтаются просто около сапог, а у него штрипки»672. Штрипки представляли собой тесемку, пришивавшуюся к низу панталон, и удерживали их натянутыми. Иронию Аксакова легко понять, если иметь в виду, что они вошли в употребление еще в начале 1820-х годов673.
Производители и торговцы одеждой со своей стороны двигались навстречу провинциальному покупателю – в губернских столицах открывались модные магазины и укоренялись модистки. В 1844 году увидел свет роман «Самопожертвование» малоизвестного в наши дни писателя М. Воскресенского. В романе обрисован портрет губернского города Далекого. Согласно этому описанию, «Далекой был ничем не хуже других губернских городов, вдобавок еще стоял на горе и имел в полном заведывании судоходную реку, опоясывавшую подгорье его светлою широкою лентою. Строение в нем было по большей части каменное, не лишенное современного вкуса; на большой площади старинный пятиглавый Собор с низенькою колокольнею; за ним длинные, только что отстроенные ряды, потом бульвар, или нечто вроде общественного сада, с прудом посредине и зелеными решетчатыми скамьями для отдыха гуляющих. Чего ж вам более? А если прибавить ко всему этому высокий четырехэтажный дом, занимаемый губернатором, у которого жена – бывшая петербургская дама – давала премиленькие балы по вторникам, еще длинный двухэтажный дом около присутственных мест, где иногда проезжая труппа актеров давала по нескольку представлений, а зимой по воскресеньям устраивалось нечто похожее на наше Благородное собрание, да две кондитерских лавки, одну книжную и три модных магазина, так право поневоле согласишься, что еще в таком городе можно жить порядочно, иногда даже и очень весело, несмотря на его далекое расстояние от обеих столиц наших!»674
Таким образом, к началу 1840-х годов относительно комфортная жизнь в губернских столицах уже не мыслилась без театра, Благородного собрания, книжных лавок, кондитерских и нескольких модных магазинов. Статистические отчеты этого десятилетия подтверждают, что в целом ряде губернских и некоторых уездных городах обосновались модистки, среди которых встречались как иностранные, так и русские имена. Посетив в 1838 году Пензу, путешественник свидетельствовал: «В потребностях всякого рода нет недостатка, даже русская модная торговка отмечена на вывеске мадамою»675. Спустя десятилетие автор статистического обозрения указывал на существование в Тамбове «нескольких модных магазинов»676.
В 1819 году «девица Шарлотта Тальбо, вновь поселившаяся в Воронеже… завела в оном городе лавку, в которой продаются всякаго рода модные товары»677. Эта Тальбо, по-видимому, состояла в родстве с московской торговкой Урсулой Буасель. В 1847 году в Воронеже зафиксировано 6 модисток, и все они относились к временным цеховым, а не к коренным горожанам678. Число мастериц выросло до 10 человек в 1861 году679. В эти годы приблизительный оборот магазина с галантерейными и дамскими уборами, располагавшегося в Дворянской части Воронежа, составлял 12 000 рублей серебром. Еще 5 лавок с мужским и дамским платьем в Мещанской части имели оборот в 17 500 рублей. В Московской части 3 лавки с модными уборами торговали на 20 000 рублей680. В середине века модные магазины принадлежали Елизавете Павловне Николаевой, Екатерине Леонтьевне Пономаревой, Василию Скуратову, Анне Наумовой, Софье Формаж, Марье Остроумовой, Аграфене Пименовой, Александре Патриарк (она же m-me Жозеф) и Авдотье Саввишне Крапивиной. Две последние вели дела в собственных домах681. В последующие годы модная промышленность губернии заметно окрепла – к 1897 году число модисток в Воронеже достигло 153 и они присутствовали во всех уездных городах682.
В Орле модная индустрия зародилась около середины 1820-х годов. По свидетельству современника, в эти годы «в коммерческом отношении Орел скудно удовлетворял потребностям людей, привыкших к некоторому комфорту. Вся городская промышленность сосредоточивалась в традиционном Гостином дворе. <…> На главной улице (Московской). не было никаких магазинов, и незадолго до моего туда приезда открыт был на этой улице винный погреб москвича Эдуарда Ивановича Дюлу»683. В 1858 году в Орловской губернии занимались мастерством 51 модистка, имея в подчинении 101 работницу и 104 ученицы. В губернской столице трудились 20 модисток с 62 работницами и 57 ученицами, 2 модистки, 4 работницы и 6 учениц – в уездном Мценске, 2 модистки и 2 работницы – в Болхове, соответственно 7, 2 и 14 – в Карачеве, 6, 5 и 6 – в Брянске, в Севске обосновались 2 модистки, в Малоархангельске – 2 модистки с 1 ученицей, в Ливнах – 8 модисток, а с ними 8 работниц и 1 ученица, в Ельце – 2 модистки, 18 работниц и 9 учениц684.
Автор «Памятной книжки» Орловской губернии дал крайне нелестную оценку тамошним ремесленникам: «Здешний работник труда не любит; обращается к нему только в необходимости, очень уважает праздники, которых у него гораздо более, нежели сколько назначено табельных дней по календарю и в эти дни не станет работать. Уездные города в особенности бедны мастеровыми по производствам, требующим искусства и отделки, – и со стороны городских управлений ничего до сих пор не сделано для их развития между жителями, что не может не стеснять лиц известного сословия, которые многие предметы, сделавшиеся почти необходимыми в общественном быту, должны выписывать из столиц и других мест. Собственно в Орле есть несколько хороших мастеров из иностранцев, в особенности по цехам: булочному, живописному, серебрянному, портному; работы их весьма удовлетворительны»685.
В 1847 году некая сочинительница опубликовала очерк о Тобольске, в котором не без удивления сообщала: «Я никак не воображала найти здесь такое образованное общество, и столь приятное препровождение времени. С того начать, в Т[обольске] получают все возможные журналы. Какой здесь утонченный вкус во всем, в нарядах, в угощении, даже обращение самое привлекательное; я не верила глазам моим приехав в первый раз в Благородное собрание 22 августа, незабвенный день коронации нашего обожаемого монарха. <…> А как все дамы были прелестно одеты, ты ни за что не поверишь, ma bonne amie, но, ей богу, все это истинная правда, да и мудрено ли! здесь два прекрасные магазина и mademoiselle Adele получает журналы из Парижа и из Москвы»686. Согласно официальной статистике 1860 года, во всей Тобольской губернии «модисток считается 22, в том числе 17 мастериц, 4 рабочих и 1 ученица. Большее число модисток в Омске (10), затем 4 в Тюмени, по 2 в Тобольске, Ялуторовске и Кургане и по 1 в Петропавловске и Туринске»687.
«Политические известия получаются в Красноярске, против Петербурга, позднее месяцем, а моды запаздывают целым годом. Роскошь там еще не наложила свою свинцовую руку на карманы: не видно щегольских экипажей, разряженных, осыпанных брильянтами дам, хотя многие и в состоянии были бы то сделать»688. Так писал очевидец о второй половине 1820-х годов. Десятилетие спустя, «с 1837 по 1845 г., когда был здесь разгар золотопромышленности», Красноярск «изумлял всю
Сибирь своею роскошью. В это время возникали здесь винные погребки с дорогими винами, магазины с готовым платьем и показались у домов вывески разных житейских потребностей»689.
В Самаре существовали трудности с приобретением качественной одежды: «Из ремесленников крайний недостаток в хороших мебельщиках, резчиках на меди, портных, сапожниках, часовых мастерах и модистках. Необходимые вещи: мебель, платье и т. п., жители принуждены часто выписывать из Симбирска (за 200 верст), или и еще далее, из Нижнего Новгорода, а иногда и из Москвы»690.
Модная промышленность Нижнего Новгорода развивалась весьма активно. Иностранный студент, эвакуированный сюда осенью 1812 года, отметил в своем дневнике: «Нижний Новгород многое выиграл благодаря пребыванию в городе беженцев из Москвы. Уже с сентября месяца иной жизнию зажила торговля. Появились товары, о которых нижегородские купцы вряд ли слыхали ранее. Открылись новые лавки, – к примеру, торговля перчатками и хлопчатобумажными тканями. <…> На верхнем рынке построено здание с лавками, кои открыли московские купцы»691. Помимо русских беженцев, там оказались и некоторые французы, по решению московских властей «удаленные из сей столицы на жительство в Нижний Новгород». Среди ссыльных – портной Луи Сегю, купцы Франц Гут, Жан Арман, владелец известного модного магазина Александр Демонси692. Но остается неясным, занимались ли они своим ремеслом, находясь в вынужденной ссылке, и оказали ли какое-то влияние на местную промышленность.
К 1830-м годам в городе сформировалась сеть модных мастерских, в которые поступали заказы из других городов. Любопытно свидетельство современника (1836): «Государь из Нижнего ехал на пароходе в Казань и Симбирск, куда прибыть изволил в день коронации. <…> Бала не принял в тот же день, но изъявил согласие для следующего дня. Дамы выписали немедленно уборы из Нижнего и были очень нарядны. Тургенев Алекс[андр] писал мне, что хоть бы в Париже найти такой вкус и щегольство»693. К началу 1860-х годов в Нижнем функционировало 154 модных магазина, по этому показателю он возглавлял список провинциальных столиц694. В середине века на Осыпной улице «в собственном доме госпожа Купресова, подражая Сихлер и Лебур, превращает лоскутки бархата, атласа, глясе, блонд, лент и прочее в дивные куафюры и шляпки, приводящие в восторг нижегородских щеголих средней руки, которые также находят, что мантильи и платья, выходящие из мастерской госпожи Купресовой, – совершенное очарование»695. Франты от купечества и солидные люди заказывали платье у портного Зевакина, месье Гансен шил все для мужского костюма добросовестно и со вкусом, почему и пользовался доверием городских щеголей.
Развитию модной индустрии Саратова немало способствовала тяга его жителей к разнообразным увеселениям. Мемуарист писал об эпохе 1840-х годов: «Тогда Саратов в зимнее время был полон съезжавшимся из своих поместий дворянством, которое после нескольких месяцев однообразной деревенской жизни старалось вознаградить себя городскими развлечениями. Театры, балы-маскарады в дворянском собрании, домашние спектакли и семейные вечера шли одно за другим»696. К этому времени в городе существовали 14 модных и 11 галантерейных магазинов, а также 3 магазина с разными товарами697. Путешественник по здешним местам свидетельствовал: «В городе пусто и мало движения, и очень велико было мое удивление, когда я посетил щегольские здешние магазины гостинаго двора. <…> В Саратове несколько магазинов модисток, кондиторская и даже фортепьянный мастер»698.
В 1828 году «московская купчиха Елена Сегино… открыла в городе Саратове модной магазин, в котором продаются и на заказ делаются всякие дамские уборы, шляпы, чепчики, платья, салопы, корсеты, шемизетки. все с лучшею и последнею отделкою с моднаго журнала; особы, желающия ей заказать приданное и отдать девушек в учение, могут к ней адресоваться в Саратов, в дом Благороднаго Собрания»699. По традиции той эпохи в ее магазине продавались духи, помада, одеколон, серьги, табакерки, ридикюли, трости, перчатки, гребни и прочие аксессуары700. Супруг модистки, по-видимому, содержал в Саратове гостиницу, во всяком случае, мемуарист упоминал «ресторацию весьма порядочную, где можно найти хорошие комнаты, экипаж, изрядный стол и баню: за все это путешественники по здешним степям часто говорят спасибо г-ну Сегино»701. Любопытно газетное уведомление: «Купецкая жена Елена Феоклистова дочь Сегино сим объявляет, что от имени ея все заемныя письма и другие акты, на кого-либо писанные за рукоприкладством мужа ея, рязанского купца Петра Сегино, не почитать действительными, потому что она ему за себя ни в каком случае рукоприкладствовать не доверяла»702.
Петр Петрович был на два года младше Елены Феоктистовны, он исповедовал католичество (имел иностранные корни?), супруга и дети – православие. В их семье выросли шестеро детей: сыновья Петр и Павел, дочери Варвара, Елизавета, Ольга и Александра703. Сын Петр с 1857 года состоял в звании свободного неклассного художника, Павел с 1840-го – в мещанском сословии.
Реклама модистки Сегино в газете «Ведомости Московской городской полиции». 1854 г. 2 апреля. № 74
В 1850-х годах в Москве работала модистка Елиза Сегино. Корреспондент журнала «Москвитянин» так описал ее магазин на Дмитровке в доме Засецкого: «Это заведение не щеголяет роскошью своего помещения; здесь вы иногда не найдете ничего порядочного, чтобы немедленно купить. Но ежели у вас есть время и вы хотите приобресть вещи за умеренную цену, то закажите, что вам нужно, растолкуйте, желаете ли вы богатый или простенький убор, и остальное уже предоставьте на вкус Елизы. Она вам сделает непременно прелестную шляпу или загляденье уборчик, а главное не возьмет с вас втридорога. Это самая добросовестная модистка, какую я только знаю. <…> Елиза Сегино работает всегда безукоризненно хорошо и в особенности любительницам маскерадов рекомендую ея домино: она постигла тайну этого наряда; домино, сшитое ею, хорошо скрывает вас; но ежели вы захотите, то она не скроет изящныя линии ваших форм»704.
Модная индустрия Харькова была весьма многочисленной, о чем говорят и статистические отчеты, и мемуарные свидетельства. В середине столетия в городе насчитывалось 53 модистки705. Кроме того, по сведениям Ивана Сергеевича Аксакова, «в Харькове одних модных магазинов, из которых многие выписывают товары не из Москвы или Петербурга, а прямо через Одессу и Таганрог, из заграницы, более 20. все это свидетельствует об удобстве жизни в Харькове даже для богатого образованного сословия, а также и о царствующей в городе роскоши»706. Еще следует упомянуть о 12 галантерейных магазинах, в которые товар поступал от московских, петербургских, рижских, варшавских и бердичевских купцов, у галантерейщиков только 1/8 часть товара имела русское происхождение707. А по свидетельству очевидца, в Харьков «привозили тайком из Одессы товар, не оплаченный пошлиной, и сбывали знакомым торговцам… преимущественно оптом. Нет сомнения, что этого товара было привозимо. в достаточном количестве. Привозили. шелковые материи, настоящее голландское полотно, дорогие часы, различные бронзовые вещи, как предметы изысканной роскоши, кружева, настоящий лионский бархат, тюль, рюш, блонды, батист, настоящие французские перчатки, английские духи и вообще произведения того чудодейственного алхимика из Парижа, который когда-то хлопотал превратить все в золото, а в девятнадцатом столетии сузил программу своей задачи и специально занялся превращением безобразных женщин в неземных существ, хотя и с очень земными помыслами.»708.
Между тем обыватели не слишком доверяли своей промышленности. Автор «Военно-статистического обозрения Харьковской губернии» охарактеризовал ее так: «В некоторых помещичьих домах находятся отличные швейки, которые шьют между прочим и шляпки, чепчики и проч[ие] наряды. Во всех почти городах есть также модистки и женские портнихи; но ничего порядочного сделать не могут и берут за свои дурные работы очень дорого. В губернском городе большая часть модных магазинов содержится иностранцами, которые от своих промыслов получают огромные доходы; особенно во время ярмарок, дворянских выборов и от съездов в зимнее время. Страсть дам к нарядам и к роскоши вообще и здесь пустила уже глубоко свои корни. Помещики буквально разоряются на наряды своих жен и дочерей»709.
Для Одессы первая половина XIX столетия – период бурного развития: за четыре десятилетия городское население увеличилось почти в восемь раз: в 1803 году там проживало около девяти тысяч жителей, а в 1845 году – с лишком семьдесят тысяч710. В городе действовало порто-франко. «Беспошлинный привоз в Одессу иностранных вин, материй, кружев, фруктов, мебели давал возможность одесситам за малые деньги жить со всею европейской роскошью»711. Многие русские путешественники не могли сдержать восторженных вздохов при виде здешнего изобилия: «Магазины здешние, напоминающие лучшие петербургские щегольскою наружностью, наполнены товарами всякого рода… вы найдете здесь для удовлетворения роскоши и даже прихоти все, что только вздумаете пожелать, и гораздо дешевле, чем где-нибудь в других городах России»712. Приехавший в Одессу из Парижа Анатолий Демидов увидел в ней «юную и цветущую столицу Новороссии». Он писал: «Наиболее движения заметно в Ришельевской улице, самой прекрасной и многолюдной. В этой улице множество магазинов, в которых выставлены разнообразнейшие европейские изделия, привозимые сюда свободно. <…> Об этой торговой свободе, обогатившей Одессу, свидетельствуют блестящие магазинные вывески, украшенные надписями на всех европейских языках»713.
К началу 1850-х годов в городе работали 15 модных магазинов, 15 мужских и 6 женских портных, 2 корсетницы и 6 белошвеек714. Всего же современник насчитал 74 лавки с модными и мануфактурными товарами715. «Покупались материи для дамских платьев в старой Одессе в магазине г-жи Штрац и у мануфактуристов Александровского проспекта. Причесывали дам Леонард и Трините. Одевали их мадам Леонард, Томазини и позднее г-жа Пиетерс». Безупречные фрачные пары выходили из-под ножниц портных Вереля и Лантье716. Некоторые из этих имен имели широкую известность, так, петербурженка Олимпиада Петровна Шишкина, очевидно, много слышала о «славном… магазине мадам Томазини… она работает с большим вкусом; зато, как и славные модистки петербургские, берет непомерно дорого, особенно с приезжих»717. Одновременно путешественница нашла, что «в двух модных магазинах, в гостином дворе, у француженок, или по крайней мере у иностранок, называющихся француженками, чепчики и шляпки хуже и дороже, нежели у русских купцов в Петербургском гостином дворе, с которым здешний только одно имеет сходство, что также построен четве-роугольником»718. Конечно, жительницы столиц находили изъяны, но по сравнению со многими другими городами России Одесса снабжалась гораздо лучше, и дамы ехали туда в том числе ради шопинга. Современник вспоминал о своей поездке с супругой: «Утро мы обыкновенно проводили в магазинах, где молодая моя жена положительно зарывалась во всевозможных тряпках, относящихся к дамскому туалету, в ложном убеждении, тогда сильно распространенном, что одесские товары отличаются большою дешевизною. Возвращаясь в гостиницу в сопровождении многоразличных ящиков, картонов, футляров, мы обедали у окна, выходящего на море»719.
Если в Одессе современники находили цветущую столицу Новороссии, то Киев в 1840-х годах «представлял из себя вполне неблагоустроенный город: не было ни каменных многоэтажных домов, ни тех улиц, которые застроены теперь зданиями красивой архитектуры. На площади, где теперь городская Дума, была невылазная грязь, в некоторых местах охотились даже на диких уток. Мощеных улиц почти не существовало, освещались они плохо даже в центре города. Около нынешней главной улицы Крещатик была запущенная роща, называвшаяся Жандармским садом»720. И.И. Фундуклей, более десяти лет занимавший пост киевского губернатора (1839–1852), написал сочинение об этом крае. В приведенных им сведениях по Киеву на 1845 год показаны только 10 женских портных: из них 6 – иногородние. Мужских портных насчитывалось более ста, сапожников – 200, башмачников – 180. Одиннадцать иногородних обувщиков выделывали и сапоги и башмаки721. Тут же приводится любопытная статистика по объему практики: на каждого мастера по изготовлению одежды и обуви приходилось 28 заказчиков. Его размышления об уровне подготовки мастеровых очень созвучны замечаниям орловского автора, цитированным выше: «За исключением некоторых порядочных мастеров, работающих для богатых домов, все прочие по искусству – весьма посредственные ремесленники. В их изделиях заметна недоученность, небрежность отделки, совершенное равнодушие к улучшению и отсутствие всякой изобретательности в формах. Все работают по рутине, заказ по оригинальному рисунку приводит мастеров в величайшее затруднение. <…> Цены на все ремесленные изделия очень высокие и нисколько не соответствуют их достоинству»722.
По наблюдению путешественницы, в середине 1840-х в Киеве имелось «по крайней мере десять модных магазинов»723. Известны и некоторые имена торговцев, в 1820—1840-х годах там работало семейство Финке, в 1840-х существовал магазин Дюлу. В 1850-х годах журнал «Мода» рекомендовал «модный магазин Ясевичевой, на Подоле, в доме Серебрянникова, где еженедельно получается из Варшавы большой транспорт модных новостей: шляпок, наколок, кашпеней, цветов, лент и т. п. <…> Наши дамы впрочем более пристрастны к модным магазинам m-mes Шустовой и Фрам»724. К концу 1850-х киевская торговля заметно преобразилась. «Почти все дома на Крещатицкой улице каменные, двух– и трехэтажные, самой новейшей архитектуры. Все они заняты различными магазинами, весьма хорошо убранными, чистыми и светлыми, потому что все окна в них большие и нередко с цельными зеркальными стеклами. <…> там находится по нескольку модных магазинов, чайных, с галантерейными вещами, суконных, ювелирных, табачных, с детскими игрушками, дамскою обувью. <…> Между магазинами встречаются кондитерские, винные погреба, мастерские: портных, сапожников, токарей и проч. и проч. Одним словом: на этой улице, похожей на Невский проспект в С.-Петербурге, можно найти самые разнообразные предметы»725.
Уездный город Нежин Черниговской губернии по сию пору славится своими соленьями, а особенно нежинскими огурчиками. В середине позапрошлого столетия жизнь в Нежине не отличалась комфортом, весной и осенью городок превращался «в огромную лужу, представляя из своих улиц площадь сплошной грязи, о которой нельзя иметь даже приблизительного понятия, не побывав в Нежине или в каком-нибудь другом городе южной Малороссии»726. Не водились в городе и предметы роскоши. В декабре 1840 года горожанин умолял своего киевского знакомого: «Моя кузина Marie Галаган вышла замуж за графа Комаровского, и как по случаю свадьбы всегда необходимы подарки, то я нуждаюсь в табакерке золотой, хорошей, красивой, такой, какую, короче, Вы можете выбрать по Вашему вкусу; и еще в другой какой-нибудь вещице, которой назначение сделает моя кузина; при этом прилагаю всю необходимую сумму и записочку об обеих вещах. Сделайте милость, почтеннейший и добрый Николай Эварестович, не подосадуйте за докучливость; магазины Финке и Дюлу у Вас под рукою, а у нас в знатном городе Нежине нет ничего, кроме греческих колбас»727. Однако во второй половине 1840-х там имелся модный магазин728.
В небольшом уездном городе Лепеле Витебской губернии в середине века насчитывалось 12 портных, 2 модистки, 11 сапожников, а также 2 мастера золотых и серебряных дел. У них могли отовариваться «относительно обеспеченные чиновники Березинской водной системы»729. В самом Витебске к началу 1860-х годов функционировало более 10 модных магазинов730. Несколько ранее – в конце 1840-х – в городе с 20 000 жителей находили себе работу 195 сапожников и башмачников, а также 266 перчаточников, мужских и женских портных. Сохранился любопытный отзыв о тамошних мастерах: «Из витебских ремесленников весьма искусны в своем деле портные, сапожники и башмачники. Но у всех страсть набирать как можно более работы, забирать вперед деньги и держать таким образом в зависимости своих давальцов»731.
Модная картинка
В 1845 году наместником на Кавказе назначен М.С. Воронцов, который заметно оживил городскую жизнь в Тифлисе. «Модистки из Одессы и Парижа внесли вкус к европейским туалетам, которые постепенно заменяли грузинские чадры… и шелковые платья. <…> Бедный куафер Blotte, приехавший в Тифлис с ножницами и гребенкой, открыл при помощи жены своей m-me Virginie модную* ателье и огромный магазин, с которыми в несколько лет нажил большое состояние, и впоследствии я его видел живущим в довольствии в Париже помещиком известной propriete de Monmirail. Это были впрочем очень хорошие люди, относительно честные и всеми любимые в Тифлисе»732. Другой современник увидел «на Головинском проспекте и Эриванской площади здания большие, высокие, прекрасно отделанные, с магазинами всех европейских национальностей, с галантерейными предметами высшей роскоши и цивилизации»733.
Перенесемся в места, не слишком удаленные от столиц. Например, в Ярославль 1849 года. «Роскошь в городе страшная. Мебель, квартиры, одежда – все это старается перещеголять и самый Петербург. Ярославль с гордостью рассказывает, что у него нынешнею зимой был детский маскарад, на котором были дети в костюмах, стоивших тысячи по две и по три и в алансонских кружевах»734. Уже в 1843 году здесь существовали 5 модных магазинов735. Выше мы говорили о страсти ярославских крестьянок к городской одежде. Торговля готовым платьем для крестьян отражена и в статистическом обзоре Ярославля: «В особом, так называемом кафтанном, ряду торгуют 1 купец, 4 мещанина и 2 крестьянина. Ежегодный оборот этой торговли 12 000 руб. сер.; из этого количества на 3000 руб. сер. продается крестьянам и на 9000 городским обывателям»736.
В губернском городе Владимире «большие и изящной архитектуры каменные дома простираются нераздельно целыми улицами, испещренные разного рода блестящими вывесками. Этими вывесками артисты разных цехов рекомендуют себя, что они из Санкт-Петербурга. Значит, во вкусе и моде Владимир старается подражать Петербургу, значит, горе самому искусному портному, урожденцу* Владимира, если он не имел чести нагревать утюг у петербургского портного! <…> Везде и повсюду первенствуют модные магазинщицы – француженки, по преимуществу, и немки. <…>
Воздушные их произведения, нередко возникшие под волшебною иглою русской мастерицы, какой-нибудь безвестной и скромной Маланьи Федотовны, величаются парижскими и венскими.
Множество блестящих, модных магазинов доказывает и развитие промышленности и мотовство. <…> Владимир современный едва ли не великолепнее бывшей древней столицы! <…> Ночью улицы во Владимире освещаются нескупо фонарями. Яркие лампы, пылающие в лавках и магазинах, и уличное освещение, слившись вместе, придают особенную красоту ночью городу»737. По сведениям за 1860 год, во Владимирской губернии работали 15 модисток, 9 из которых – в губернской столице, 3 – в уездном городе Юрьеве и 3 – в Шуе. У них числились 15 работников и 34 ученика – соответственно, во Владимире – 12 и 22, в Шуе – 3 и 12738.
Тула – город оружейных заводов и мастерских – жила относительно комфортно. Будущий филолог И.И. Срезневский оказался здесь летом 1829 года. По его наблюдению, «улицы почти совершенно каменные, редко встречаются на иных домы деревянные, а если и есть, то по большей части двухэтажные»739. Но в 1834 году Тула пережила два опустошительных пожара, в результате которых выгорела значительная часть города – от Московской до Воронежской заставы. Второе возгорание случилось 5 сентября в одной из рестораций на Посольской улице. Пламя быстро распространилось и уничтожило всю Хлебную площадь, городовой магистрат, думу, сиротский и словесный суды, пожарное депо, аптеку, несколько заводов и фабрик, значительное число купеческих домов, множество прекрасных садов и оранжерей. Кроме того, в огне погибли 2 галантерейных и 3 модных магазина740.
В середине столетия местный летописец свидетельствовал: «Одна из лучших, многолюднейших и торговых улиц в Туле, без сомнения, есть Киевская улица. <…> Большая половина домов на Киевской улице обвешана разноцветными вывесками. Это – наш Кузнецкий мост, наша Тверская. Здесь находятся богатые магазины и лавки с разными товарами. <…> Здесь кондитерская, аптеки, театр, ресторации. множество серебряных и часовых дел мастеров, множество цирюльников, сапожников, башмачников, переплетчиков и портных, которые, если верить их вывескам, все до одного ученики известнейших портных, проживающих в обеих наших столицах»741.
В «Списке рязанских купцов и мещан. за 1837 год» указан единственный торговец дамскими уборами – купец Василий Соловьев742. Но уже в начале следующего десятилетия в Рязани «проявляется много столичного; улицы также мощены как в Москве, те же магазины и почти то же движение»743. Тамошняя купеческая элита активно перенимала дворянские манеры, поэтому «начала развиваться потребность и в предметах роскоши, вместо прежних 2-х галантерейных лавок к 1860-му году в Рязани их стало около 10-ти. Магазинами дамских уборов и модными портными были наполнены Большая и Почтовая улицы»744. Официальная статистика Рязанской губернии на 1860 год зафиксировала 14 модисток, 27 работниц и 60 учениц, из которых 9 мастериц с 22 работницами и 42 ученицами трудились в губернской столице, еще 2 модистки с 4 работницами и 12 ученицами имели практику в Раненбурге, 2 мастерицы с 3 ученицами работали в Егорьевске и 1 модистка при 1 работнице и 3 ученицах занималась мастерством в Касимове745. Из мемуаров современников известно, что в начале 1850-х годов в Рязани славился магазин мод и уборов Рубцовых746.
Модные магазины присутствовали и на российских курортах. В первое десятилетие XIX века в моде Липецкие воды, куда съезжались многие московские дворянские семьи. Разумеется, общество не могло отказать себе в развлечениях. Вот «граф Чернышев дает завтрак с танцами в галерее для всей липецкой публики, пьющей и непьющей. <…> Надобно видеть, как занимаются своим туалетом местные красавицы. Monsieur Le-bourg, плутоватый француз, продал почти все свои модные товары, а сверх того, спустил содержателю галерейного буфета Приори для графского завтрака рублей на 300 разных вин»747. И.С. Аксаков в середине столетия (1848) сам находился на лечении и отдыхе в местечке Серные Воды в Самарской губернии. Свои впечатления от курорта и прибывшей туда публики он подробно описал в письмах к родным: «Серные воды – место преоригинальное. Это не деревня: крестьян почти нет, они не пашут, не сеют; не город, ибо здесь нет ни присутственных мест, нет торговли и купечества постоянного, не местечко, – а имеет, однако же, полицмейстера с двадцатью человеками команды; 157 домов. – людей разного сословия. <…> На этой неделе съехалось довольно много: полиция считает 105 семейств, но семейств дворянских не более тридцати. <…> Много молодых людей из Казани, одетых по последней моде; почти не слышишь другого языка, кроме французского. Дамы наряжаются взапуски, меняя платья поутру и ввечеру. <…> Все это очень порядочно, скромно, – фраки, сюртуки и пальто безукоризненны; конечно, есть некоторые прорухи, являются кое-какие спенсеры особенного вида, ну да этого немного. Мне даже это грустно, даже досадно, что все здесь хорошо одеваются (хоть и не совсем изящно, но это дар, не всем принадлежащий), во-первых, потому, что не над чем добродушно посмеяться, во-вторых, потому, что уязвленные насмешками писателей над их костюмом провинциалы выписывают себе платья и шляпки из Москвы, Петербурга и Парижа и тратят огромные деньги. <…> Самое лучшее доказательство, что здесь 4 модных магазина!!! Но скверно едят, нельзя найти ни зелени, ни порядочной телятины, ни книг, ни журналов»748.
Провинциальные мастерицы, как и их заказчицы, следовали капризам моды, в начале 1860-х современник свидетельствовал: «Теперь в Орле ни одна почти швея из модного магазина не выходит на улицу без кринолина»749. Впрочем, одежда швеи это не только наряд женщины, но и ее визитная карточка как мастерицы. И любая успешная модистка, понимая это, постарается отразить свои профессиональные достоинства в собственном туалете.
Те состоятельные провинциалы, кого не удовлетворял уровень мастерства местных портных и швей, обращались к столичным купцам и модисткам. Журналы констатировали: «Иногородныя дамы жалуются, что в провинции нет хороших модисток, которым можно бы было ввериться, давая на фасон журнальную картинку; к тому же там бывает часто такой недостаток в материалах, что не имея знакомых в Петербурге, которые могли бы исправить их комиссии, оне часто находятся в большом затруднении. Чтобы избавить их от такого неудобства, мы выставляем имена и адресы известнейших петербургских и парижских модисток, к которым оне могут обратиться в случае нужды»750. И столичные магазины выполняли письменные заказы иногородних покупателей. Московская модистка Бапст обещала, что «заказы и отправка вещей в разныя места России будут исполнены аккуратно и без взятия денег за пересылку»751. Петербургская шляпница Александрин (дом Петрова № 46, напротив Владимирской церкви) «открыла специальное отделение для иногородных заказов», кои обещала исполнить в 24 часа752.
Подобные услуги пользовались устойчивым спросом. Москвичка М.А. Волкова рассказывала: «Когда сестра была губернаторшей в Херсоне, я не только делала закупки для нея, но даже снабжала туалетами всех тамошних дам. В каждом письме она давала мне поручения, и я вечно возилась с купцами. Херсонским дамам нравились услуги сестры их губернаторши»753. Богатая симбирская помещица Мария Федоровна Кроткова «выписывала наряды с Кузнецкого моста из Москвы»754. Е.Ю. Хвощинская вспоминала: «В Салтыках (село Тамбовской губернии. –
Москвичи и петербуржцы активно отправляли друг другу бандероли. Чтобы не ошибиться с размером изделия, видом и цветом материи, высылали образцы ткани, мерки или уже изношенный предмет одежды и обуви. При приобретении обуви надежнее всего было высылать полюбившийся башмак, что и делали заказчики. Любопытно, что и столицы снабжались неодинаково, видимо, это зависело от возможностей торговцев, их коммерческих связей. Купцы шли на уступки, обменивая товар, но и не упускали случая поднять цену или обмануть покупателя. Москвичка Мария Аполлоновна Волкова часто занималась закупками и справлялась с этим превосходно. В одном из писем она уведомляла подругу: «Купила тебе пять аршин двойного линона по десяти рублей. Ты не сказала мне, сколько тебе нужно аршин; если я купила лишнее, наверно найдутся охотники на эту материю, потому что в Петербурге ее нельзя достать»758. В другом ее письме читаем: «Сейчас вернулась из лавки Авраама; ездила к нему за материей, которую ты желаешь иметь; у нас она называется камлотом. Хорошо, что ты прислала мне образчик, иначе я была бы в затруднении, не зная названия, которое носит эта ткань в Петербурге. Ты не ясно определяешь цвет; я условилась с купцом; если материя тебе не годится, пришли ее обратно, он переменит. Прилагаю при сем различные образчики»759. Через месяц Волкова писала: «Вот тебе пять аршин голубого камлота; я сама пешком ходила за ним к Аврааму. В настоящее время у него нет красивой тафты. Он получит товар через две недели, тогда, если желаешь, я куплю тебе на платье»760. А еще пару месяцев спустя она отослала «10 аршин черного камлота; он подороже того, который я прежде покупала. <…> Авраам захотел воспользоваться случаем нажить лишний рубль и стал продавать эту материю дороже, потому что и в Петербург выписывают в большом количестве – и здесь раскупают. Вчера при мне он продал ее по 7 руб. аршин; так как я пользуюсь его особенным расположением, то он с меня взял по пяти с полтиной за аршин»761.
Реклама в газете: «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.
В 1847 году в Москве венчалась внучка генерала Н.Н. Раевского Анна Михайловна Орлова. Все необходимое для свадьбы шилось в Петербурге, где проживала ее родственница графиня С.А. Бобринская. Накануне торжества графиня отправила невесте 2 ящика с туалетами – подвенечное платье из брюссельского кружева с бертою; кружевной шарф; вышитую мантилью из белого пудесуа; белое манто, подбитое ватой; серое домашнее платье на розовой подкладке и шесть носовых платков с отделкой из валансьенского кружева762. Еще десяток платьев молодая супруга получила по прибытии в столицу.
Издатель журнала «Отечественные записки» А.А. Краевский неоднократно выполнял просьбы проживавшего в Харькове писателя Г.Ф. Квитки. В конце 1842 года он выслал ему из Петербурга зимнюю шляпку за 80 рублей, она обошлась «пятью рублями дороже, но, говорят, зато очень хорошо сделана», этой покупкой занималась свояченица издателя. Краевский еще старался отправить посылку так, чтобы «в особенности шляпка поспела к праздникам»763. В ответном письме из Харькова звучит благодарность: «И как кстати вы доставили удовольствие моей Анне Григорьевне, присылкою книг и более миленькою шляпкою, очень ей понравившеюся. К самому празднику все пришло»764. Уже в марте следующего года Квитка вновь обратился к Краевскому: «Прежде нежели сообщите вы мне обещанный расчет, обстоятельства требуют беспокоить вас покорнейшею просьбою о высылке по прилагаемой записке. Не вместно вам такое поручение, но вы избаловали нас, угодив очень зимнею шляпкою. Полагаю, что денег у вас достаточно для того будет, а высылка нужна непременно скорее, если бы можно, чтобы к празднику здесь было. Если же почему-либо невозможно этого сделать, по расчетам, или по неудобству вам, в таком случае убедительно прошу вас потрудиться и отложа все заботы, с первою почтою уведомить, чтобы мы могли распорядиться, или не накупить здесь того же, но дрянного»765. Конечно, Краевские не отказали в просьбе – прислали по записке «скуро и все прекрасное, выключая шляпки. Она как-то найдена не так изящною, как прочее все; и материя, из коей она сделана, простовата, и чепчика под ней нет, и вообще не удовлетворительна, полагаю, что мы причиною, назначив цену сообразно с здешними, следовало бы написать просто шляпку такую-то, во что обойдется»766. Но вскоре мнение изменилось: «Шляпка вышла в последствии более чем хороша – прелестна, как рассмотрелись да попригляделись на здешние выписные»767.
Передачи с тканями, предметами одежды и обуви курсировали по всей стране. Московский почтамт поместил в одном из газетных выпусков список отправлений, возвращенных в 1817–1820 годах из различных городов «за неотысканием тех, к кому были адресованы». Опубликованный реестр позволяет спустя двести лет «заглянуть» в посылки москвичей. Позаимствуем описания некоторых бандеролей: «из Курска, Прасковье Сафоновой посылка… с башмаками на 10 р.»; «из Тотьмы, Александре Воложановой посылка. с чулками на 2 руб.»; «из Пензы, Александре Машковой, посылка… с платком на 100 р.»; «из Твери, Александру Борисову ящик. с шляпкою на 20 р.»; «из Корсуни, Елиса-вете Мартыновой посылка. с дымкою на 40 р.»768.
Жители губернских городов атаковали заказами модные магазины столиц, если к ним ожидалось прибытие императора или представителя императорской фамилии. По случаю монаршего визита обыкновенно устраивался бал, и местная знать, не жалея денег и сил, готовилась к приему. Анна Петровна Керн, находясь с мужем на маневрах в Риге, ожидала прибытия Александра I. К предстоящему балу для нее «было заранее выписано из Петербурга платье – тюлевое на атласе и головной убор: маленькая корона из папоротника с его воображаемыми цветами»769. «Харьков ежегодно был посещаем в конце августа месяца Николаем I, проездом в г. Чугуев, для маневров и смотра войск. <.> Затем, на возвратном пути государя, в Харькове дворянство и купечество давали бал и просили его оказать им милость своим присутствием. Девицы, получившие приглашение на царский бал, приобретали костюмы в магазинах m-me Саде и Каппель, а также выписывали платья из Москвы, от лучших модисток. <.> Но не всем выпадало на долю счастье быть на царском балу, и такие несчастливицы старались тщательно скрывать, что они заказывали костюмы и покупали вещи для туалета. Они с затаенною злобой выслушивали рассказы о прелестях бывшего бала.
– Да! – говорили они. – Мы бы могли быть тоже на этом балу, но…
– Конечно, это очень бы дорого стоило! – спешила досказать прерванную речь хитрая собеседница, бывшая на балу.
– Совсем не то! – обиженно возражала дама, не бывшая на балу. – Нас нисколько не удержал расход, необходимый для этого бала. Любочка, покажи скорее платье и вещи, которые мы получили из Москвы.
Поделиться книгой: