Помоги проекту - поделись книгой:
Постепенно скандал затих, и в том же году Доминик вступил в московское купечество. Для этого ему потребовалась рекомендация от двух купцов 2-й гильдии и купца 3-й гильдии: «Мы нижеподписавшиеся московские купцы, быв уверены в добрых качествах и познаниях в торговых делах уволеннаго из с[анкт]петербургскаго мещанскаго оклада Доминика Сихлера и зная, что он имеет достаточный капитал на вступление в Московское купечество по 3-й гильдии, соглашаемся принять его в сословие наше и ручаемся по нем в точном платеже всех казенных податей и гражданских складок, как по купечеству так и по мещанству… в чем и выдали мы ему сие свидетельство за подписанием нашим»460. На основании этого представления московское купеческое общество дало согласие на принятие Сихлера в свое сословие461. И через некоторое время указом Московской казенной палаты от 21 апреля 1825 года за № 7837 «предписывается. приняв от с[анк]т-петербургскаго мещанина Доминика Зихлера следующия на сей 1825 год с капитала 3-й гильдии процентный с повинностями деньги двести восемьдесят рублей, вычтя из оных в пользу города четверть процентных 20 руб. отослать в здешнюю шестигласную думу, на земския повинности 40 руб. и за право торговли 220 руб. в здешнее уездное казначейство, и потом его Зихлера причислить с начала сего ж 1825 года в московское купечество по 3-й гильдии с женою его Марьею Францовою»462.
В посемейном списке за 1825–1826 годы купцов «Гостиной сотни» Москвы значится «Доминик Зихлер, 65 лет; у него жена Марья Францова, 52 года. По указу Московской казенной палаты от 21 апреля 1825 г. за № 7837 /перечислен/ из с/анкт-петербургских/ мещан с 1825 г. С 1825 по 1834 г. числится по 3-й гильдии; капитала объявлено 8000 руб.»463. Доминик был прихожанином французской церкви Святого Людовика в Москве, во всяком случае, священник именно этой церкви свидетельствовал, что «московский 3-й гильдии купец Доминик Сихлер и законная супруга его Марья Францевна исповедают католическую апостольскую римскую религию»464.
В 1836 году Доминик выбыл из московского купечества465. Но до этого – в 1835 году – в 3-ю гильдию вступил его сын Эрнст Жан Этьен Сихлер. Указом Московской казенной палаты от 22 ноября 1835 года за № 24953 предписывалось «из иностранцев российско подданного Эрнста Жан Этьена Сихлера с женою его Фанниею Францовою в Московское по 3-й гильдии купечество на будущий 1836 год причислить»466. Эрнсту Жану Этьену было 28 лет, его супруге – 27, они торговали дамскими уборами и проживали в доме Глебовой-Стрешневой на Большой Дмитровке. Присутствие Эрнста Сихлера в Москве прослеживается до конца 1840-х годов. В адресной книге 1839 года значится «Сихлер Эрнст Жан Этьен, портн[ой], куп[ец] 3 г[ильдии], Твер[ская] ч[асть], 5 к[вартал], пр[иход] Георг[иевского] монастыря, д[ом] Глебовой-Стрешневой»467. Его имя присутствует в указателе 1846 года468. В 1845 году он продлил аренду помещений в доме Глебовых-Стрешневых еще на шесть лет469. Календарь на 1850 год сообщает: «Сихлер, Эрнст Жан Этьен, 3 гил[ьдии] куп[ец], Серп[уховская] ч[асть], в Градской больнице»470.
Мастерская Доминика Сихлера – достаточно крупная по меркам 1830-х годов, согласно официальной ведомости на 1831 год, в ней числились 1 работник и 40 учеников, возраст последних не превышал 18 лет471. У его преемника Эрнста Сихлера в 1837 году значились 2 работника и 17 учеников472. Фанни Францевна в 1842 году заявила об 1 работнике и 14 учениках473.
Представители делового семейства внимательно следили за всеми новинками в индустрии моды, для детального знакомства с которыми выезжали во Францию. Из газетных публикаций следует, что они отправлялись в «командировку» раз в два-три года. Нам известны «вояжи» Доминика Сихлера из столицы летом 1815 и 1818 годов474, из Москвы – в октябре 1826-го и в сопровождении дочери Зои Сихлер в апреле 1828 года475. Перед очередным отбытием из Москвы Доминик опубликовал в газете уведомление: «Московский купец Сихлер, предполагая, что по случаю отъезда его за границу можно будет подумать, что и дела его по магазину, состоящему на Большой Дмитровке, в доме генеральши Глебовой, от сего прекратятся, честь имеет довести до сведения особ как здешней столицы, так и иногородних, удостаивавших его своею доверенностию, что во время пребывания его в Париже управление магазина препоручил он сыну своему Льву Сихлеру и дочери г-же Лопес»476. Вскоре его родственницы Изабелла Францевна Сихлер и Наталья Осиповна Лопес, урожденная Сихлер, сообщали москвичам, «что для поддержания славы, которою их заведение поныне пользуется, прибыла к ним из Парижа мастерица, превосходного искусства по модной части, избранная г-м Сихлером, ныне пребывающим во Франции. Кроме сего… по причине нахождения отца их в Париже, они имеют способы беспрестанно получать появляющиеся ежемесячно там новости, и чрез то удовлетворительным образом возобновлять отделку всех работ их»477.
Наташенька Сихлерова (так в тексте) упомянута в письме 1819 года А.Я. Булгакова к брату478. Любопытно примечание к письму, где сказано, что названная особа – «знаменитая впоследствии мастерица мод, содержавшая богатый магазин в Москве на углу Большой Дмитровки и Камергерского переулка. Через братьев Булгаковых много иностранцев водворилось и разбогатело в России»479. Наташенька – предположительно Наталья Осиповна Лопес. Скажем еще, что в газете 1832 года среди отъезжавших за границу значился португальский подданный малолетний Фердинанд Лопес, проживавший все по тому же адресу: Тверская часть, дом Глебовой-Стрешневой № 77480.
Сертификат, выданный Сихлеру на право продавать водоочистительные фильтры
В январе 1820 года из Москвы в Париж отправился «санктпетербургской купеческой сын Лудовик Франц Сихлер»481. Летом 1823 года деловой вояж совершил «французский подданный, купеческий сын» Эрнст Сихлер482. В 1830 и 1835 годах выезжала французская подданная Изабелла Сихлер, во втором случае взяв с собой малолетних детей Александра и Марью483. В 1838, 1840, 1843 и 1844 годах во Францию отправлялась «московская 3-й гильдии купеческая жена Гостиной слободы Фанни Францова Сихлер»484.
В 1848 году Эрнст Сихлер вновь засобирался во Францию. В Российском государственном историческом архиве сохранилось «Дело о выдаче купцу Сихлеру заграничного паспорта». В деле представлены письмо Сихлера от 22 сентября 1848 года и перевод этого письма на русский язык. В письме изложены причины выезда за границу и содержатся сведения о купеческом семействе. Приведем этот документ. «Я являлся в канцелярию господина Генерал-губернатора дабы узнать о формальностях, которыя должно исполнить, чтобы отправиться с первым пароходом во Францию, и мне там приказано как российскому купцу 3-й гильдии обратиться к Вашему Высокопревосходительству и просить разрешения ехать в упомянутое государство, где находятся теперь жена и почти все семейство мое.
Вместе с тем мне приказано представить Вашему Высокопревосходительству объяснение о прежних обстоятельствах моих и о причинах, побуждающих меня к сему путешествию, из котораго я должен возвратиться в будущем декабре месяце.
Прибывши сюда в 1835 году, я с тех пор поступил в гильдию и сделался начальником нашего заведения в Москве, которым прежде управляли отец и брат мой с 1818 по 1835 год. В 1845 году я передал это заведение, дабы заняться по доверенности делами наследников Сихлер по петербургскому заведению, которым управляла наша почтенная матушка Мария Сихлер в продолжение 30 лет, с 1815 по 1845 год, когда мы имели несчастие потерять ее.
Мое путешествие имеет целью:
1. Увидеться с женою и привезти ее сюда, если здоровье ея, по причине коего она уезжала, позволит ей возвратиться навсегда.
2. Доставить моему семейству отчеты по управлению доверенному мне в течение 3 лет.
3. Закупить товары по поручению, данному мне разными петербургскими негоциантами.
4. Привести в порядок некоторыя семейныя и торговым дела, весьма важных для моих настоящих выгод и будущности моей.
Вот наивозможно кратчайшее изложение причин, побуждающих меня обратиться к милостивому покровительству Вашему, которым Вы всегда осчастливливали мое семейство, коего признательность равняется моей собственной. <…> Е. Сихлер»485.
Во второй половине 1850-х годов Ернест Осипов Сихлер продвигал на русский рынок новые водоочистительные фильтры Бернара. В марте 1859 года «его сиятельству» московскому военному генерал-губернатору А.А. Закревскому подано следующее прошение: «Зная, что недостаток в чистой воде для жителей и фабрик в г. Москве весьма ощутителен, но желая принести нашим способом очищения воды несомненную пользу, имею честь покорнейше просить разрешение у Вашего Сиятельства на установление пробнаго водоочистительнаго аппарата в таком месте, где указано будет, и поручить иметь наблюдение за этими опытами корпуса путей сообщения генерал-майору барону Дельвигу как опытному по сей части инженеру». В прошении Сихлер упоминал об уже проведенных испытаниях в столице в 1857 году и о благосклонных отзывах в прессе486. А.А. Закревский после консультаций с Дельвигом дал дозволение «произвести опыт очищения воды»487.
Реклама магазина Дюбуа в газете «Ведомости Московской городской полиции». 1857 г.
Отрывочные архивные сведения говорят о том, что представители этого семейства пробовали себя и в других производствах. Так, в 1843 году к французскому подданному Луи Реми Шуэну перешла фабрика стеариновых свечей от московского купца Сихлера, устроенная «в проданном Сихлером Шуэну доме»488. В том же году Людвиг Шуан на московской мануфактурной выставке отмечен большой серебряной медалью за «стеариновые свечи хорошей обработки»489. По сведениям 1845 года, его завод находился в Серпуховской части 5-го квартала в доме купца Сихлера, на заводе функционировал 1 паровой котел, который обслуживало 18 рабочих. Годовое производство составляло 23 000 рублей серебром490.
Остается сказать, что Эрнст закончил свой земной путь в России, в «Петербургском некрополе» читаем: «Сихлер, Эрнст, р. в Фонтенебло 9 февраля 1808 f 13 марта 1871 (Волково лютеранское кладбище)»491. Другие члены клана вернулись на родину, но и там их деятельность бывала связана с Россией. Долго живший в нашей стране Леон Сихлер написал во Франции «Историю русской литературы» от ее начала до 1880-х годов, перевел русские сказки, а также выступил автором нескольких романов. В 1888 году он редактировал французское еженедельное иллюстрированное издание «Франко-русская жизнь» и писал для него статьи492.
Итак, в середине 1840-х годов оба модных магазина Сихлеров обрели новых хозяев. В 1847 году журнал «Современник» сообщал, что в Петербурге «самые грациозные шляпки делаются в магазине г-ж Уат (бывшей Сихлер) и Лабюсьер»493. Годом ранее «Московские ведомости» объявляли: «Мадам Дюбуа, заслужившая в прошедшую зиму доверие почтеннейшей московской публики за выбор мод и новостей, привезенных ею самою из Парижа, ласкает себя надеждою, что и новости, ныне полученныя ею из Парижа к Святой неделе, как-то: манто джелма, монте-кристо, портос виктория, каталан и мантильи, сделанныя по последним парижским рисункам и лучших фасонов, заслужат тоже самое доверие, которым сей магазин до сих пор имел честь пользоваться»494. Присутствие новой хозяйки подтверждается и справочником М.Д. Рудольфа 1849 года, в котором модный магазин на Большой Дмитровке указан как «быв[ший] Сихлер»495.
Но московскую мастерскую еще долго продолжали упоминать под маркой прежних владельцев. Возможно, Дюбуа, выказывая определенное уважение успешным предшественникам, эксплуатировала их славу уже в свою пользу. Весной 1853 года корреспондент московского издания «Магазин мод и рукоделья», рекомендовавший «только магазины, признанные общим мнением за первые», писал: «M-me Сихлер (на Большой Дмитровке, в доме Глебовой-Стрешневой), Фабр (в Столешниковском переулке в доме Солнцева), Anette (в Кузнецком переулке в доме Солодовниковой) и другие приготовляют к празднику множество прекрасных шляпок, форма которых очень грациозна, с тульями немного наклоненными вниз. Описывать их мы не решаемся, во-первых потому, что они потеряют много в описании, во-вторых потому, что не хотим лишить тех из наших читательниц, которые живут в Москве, приятного удивления при виде их произведений»496. Надо сказать, и у горожан магазин на Большой Дмитровке ассоциировался с именем первых владельцев, по воспоминаниям М.Д. Бутурлина, «держался в течение пятидесяти лет… модный магазин Сихлер, неподвижно на одном месте, на углу Газетного переулка и Большой Дмитровки»497.
Договор аренды купцом Сихлером помещений в доме Е.П. Глебовой-Стрешневой на Большой Дмитровке в Москве. 1818 г.
При новой хозяйке магазин продолжал пользоваться популярностью у городских модниц. Ежегодно в марте в «Ведомостях Московской городской полиции» модистка рекламировала новую весеннюю «коллекцию»: на пятой неделе поста обыкновенно выставляли весенние и летние манто, бурнусы, салопы, мантильи, а неделей позже появлялись многочисленные шляпы из разнообразных материй и соломы. Обозреватель журнала «Москвитянин», описывая ее салон, захлебывался от восторга: «Бесспорно, из всех московских модных магазинов самый лучший магазин г-жи Дюбуа, бывший Сихлера: конечно, и в других магазинах вы найдете превосходные шляпки и уборы; но там иногда, а здесь всегда вы увидите полный и превосходный выбор этих вещей. Правда, г-жа Дюбуа против других модисток берет дороже; но все материалы, употребленные ею, действительно лучшего качества. В ее магазине, так как и в других модных магазинах, главная продажа бывает в первых числах декабря и на Страстной неделе, к этому времени устанавливаются фасоны зимних и весенних шляп. Положимте, что теперь Страстная неделя, что к Святой вам, любезная читательница, необходима новая шляпка; отправляйтесь прямо к мадам Дюбуа, смело пробирайтесь в круглую залу ее магазина. Смотрите, на этом круглом столе стоят сотни головных уборов, какой вам нужно; все эти эфемерные создания французской искусницы привлекательнее одно другого. Но могу вас уверить, что это не богатейшие и не лучшие; велите открыть шкапы, и там вы увидите действительно такие прелести, которые могут восхитить и не женщину, даже и мужчину с эстетическим чувством. Вот посмотрите эту креповую шляпку: она, кажется, вся составлена из воздуха; эта китайская роза, облитая росою, кажется, не произведение человеческих рук, а действительно цветок, только лишь сей час отделенный от своего стебля; или вот эта розовая шляпа из пу-де-суа, гарнированная только лентами и кружевами, какая стройность во всех ее частях! Несмотря на ее простоту: видно, что ее делали с любовью, также как вот и эту богатую шляпу с перьями и блондовым полу-вуалем. Какой счастливице достанется этот наряд? Кто кинет за него 25 р. сер. И раза три-четыре будет красоваться в нем? Да, ежели уборы г-жи Дюбуа для вас дороги, ежели вы не хотите кинуть несколько лишних рублей, не хотите здесь купить себе наряд, все-таки съездите в этот магазин, чтобы иметь понятие о том, что носят в настоящее время. Здесь всегда огромный запас чепцов, чепчиков, наколок, уборчиков из лент, бархата, блонд, цветов и проч. проч.»498.
Магазин Сихлер – Дюбуа производил товары класса люкс, что было бы невозможно без хорошо подготовленных швей и закройщиц. Попасть в эту мастерскую на обучение было большой удачей. В 1853 году отставной штабс-капитан Николай Александрович Поливанов определил к Дюбуа на три года «крепос[тную] девочку Наталью Петрову для об[учения] шить и кроить разного рода женское платье с разными отделками, новейшия модныя уборы во всяком вкусе»499. Попечительница московского отделения комитета о бедных полковница княгиня Елена Петровна Друцкая устроила двух можайских мещанок, одна обязана была за четыре года обучиться делать шляпки и чепцы, а вторая за пять лет – «шить и кроить всякого рода бурнусы, салопы, мантильи и платья во всяком вкусе»500. Женщины, обучившиеся или работавшие в этой мастерской и перешедшие к другим работодателям, составляли гордость своих новых хозяев. Л. Верньер, открыв заведение дамских мод, платьев и корсетов, обращал внимание публики на то, что одна из его сотрудниц – Анна Ивановна Шапилова, «бывшая в магазине Сихлера»501. Владельцы магазина Бастид (Bastid, Кузнецкий Мост, дом Хомякова) неоднократно приглашали (или переманивали?) мастериц из магазина Дюбуа: Луиза Дюкоман (Louise Ducommun) основала и возглавила на новом месте большое ателье по производству готового платья502. Позднее к Бастид перешла некая Эмилия (Emile), бывшая закройщицей в магазине Дюбуа503.
Во всякую эпоху городские власти «присматривали» за населением. В середине XIX столетия полиция «опекала» иностранцев – выходцев из революционной Европы – купцов, мастеров, лиц, живших здесь «под воспитательными названиями», и прочих гостей. Например, учредили надзор за парикмахером Иосифом Оливье «по предписанию г. генерал-адьютанта графа Орлова… но за что неизвестно». Французские подданные Яков Пуаре и Николай Билье, содержавшие в Москве школу гимнастики и фехтования, находились под наблюдением полиции «по предписанию г. московского военного генерал-губернатора. за то, что любят много говорить против правительства»504. Московский 3-й гильдии купец Франц Невиль (в Первопрестольной работал парикмахер Франсуа Невиль) состоял «на учете» «за разговор о политике и современных военных действиях»505.
Донесения чиновников Секретного отделения Канцелярии московского военного генерал-губернатора позволяют сегодня наметить контуры судьбы Елизаветы Ланфль, по мужу Гиньон, именуемой Дюбуа. По «Ведомости о лицах, состоящих под надзором полиции за вторую половину 1849 года», наблюдение за ней учредили «по отношению г. генерал-адьютанта графа Бенкендорфа от 15 ноября 1840 года за № 5894, в коем изъяснено, что прибывшая на сих днях из Парижа, вовсе не известная в С. Петербурге французская подданная капиталистка Елизавета Ланфль при получении вида объяснила, что она немедленно отправится в Москву для поступления в модный магазин г-жи Лебу[р], с которою заключила условие на три года; почему и просит об учреждении строгаго секретнаго надзора за этою иностранкою по прибытии ея в Москву, за поведением, образом жизни, занятиями и связями в обществе». В 1849 году г-же Гиньон был 41 год от роду, она проживала в доме Глебова-Стрешнева Тверской части и занималась портным мастерством. В графе «Семейство» указан муж, «жительствующий в Париже». «По надзору оказалось», что «в поведении… ничего предосудительнаго не замечено»506. Согласно просмотренным нами ведомостям за 1849, 1850, 1852 и 1854 годы, мадам Гиньон занималась портным мастерством по указанному адресу; в ведомости же за 1856 год находим другую формулировку: «содержит магазин дамских мод»507. При мастерице находились ее дочери Мария и Виктория. В 1851-м и следующем годах модистка выезжала во Францию508 и до некоторого момента была «известна местной полиции с хорошей стороны».
Билет на свободное проживание в Москве, выданный Елизавете Гиньон в 1854 г.
Летом 1853 года мастерица обратилась в Канцелярию московского военного генерал-губернатора с просьбой выдать ей паспорт для поездки во Францию «по делам семейным», из Канцелярии отправили запрос в III отделение, где нашли «возможным удовлетворить ея ходатайству». В августе 1855 года она получила паспорт для выезда в С.-Петербург, куда незамедлительно и отбыла. А уже в октябре квартальный надзиратель Тверской части дознался, что «Дюбуа находится ныне за границею, но в скором времени намерена возвратиться снова в Москву». Француженка ускользнула из страны под чужим именем, и ее прошение о дозволении вернуться весной следующего года потребовало череды согласований. По этому поводу граф Орлов сообщал губернатору А.А. Закревскому: «Пребывающая ныне в Париже французская подданная Елиза Дюбуа /Elise Dubois/ обратилась ко мне с просьбою о дозволении ей возвратиться в Москву, где она имеет… модный магазин под фирмою «Сихлер»; где она оставила двух дочерей, и где она, по возвращении своем, намерена вступить в российское подданство. Хотя я признаю причины, представленныя иностранкою Дюбуа, вполне уважительными; но так как она выехала из России во Францию минувшею осенью для навещения больной матери без ведома нашего правительства, – то я разрешу ей обратный въезд в наши пределы только в таком случае, если Ваше Сиятельство не изволите иметь с вашей стороны на сие препятствий». Одновременно находившиеся в Москве ее дочери обратились к губернатору: «Совершенно неожиданно мы разлучились с матерью своею французскою подданною Елиз Ланф, по муже Киньон, именуемая Дюбуа, которая проживала в России более 15 лет и занималась торговлею во вверенной вашему сиятельству столице Москве, но в прошлом 1855 году уехала за границу навестить больную и престарелую мать свою и по каким-то препятствиям со стороны российскаго правительства возвратиться в Россию не может; мы в ожидании ея живши сиротами в Москве, в которой получили образование свое и к которой привыкли как к родине своей, осмеливаемся прибегнуть к покровительству вашего сиятельства, как единственному средству смягчить суровость судьбы нашей, мы плачем непрестанно и не видим себе утешения. Ваше сиятельство! Отрите слезы молодых девушек, лишенных материнских попечений, помогите возврату матери нашей в Москву, ибо, благодаря Бога, между Россиею и Франциею заключен мир. Преданные вашему сиятельству Марья 17 лет и Виктория 11 лет, дочери Елиз Ланф, по муже Киньон, именуемая Дюбуа, французския подданныя, проживаюшия в Москве Тверской части в доме Глебовой-Стрешневой». 29 мая француженка прибыла в Москву509. После этого случая полиция аттестовала ее так: «Поведения хорошаго, но характера скрытаго»510.
Елизавету Гиньон связывали близкие отношения с сыном Виктории Лебур. В 1858 году Указ Правительствующего сената предписал «причислить к семейству потомственнаго почетнаго гражданина и временно московскаго 2-й гильдии купеческаго брата Карла Константинова Лебур воспитываемую им крестницу девицу Викторию Киньон, со введением ея во все права, законным детям принадлежащия, но с тем, чтобы она Киньон… правами почетнаго гражданства не пользовалась, пока сама не приобретет на оное право»511. Как мы уже видели выше, девушка продолжала семейное дело. Сама Елизавета Гиньон одевала московских щеголих по крайней мере до конца 1860-х годов512.
Запись о французской подданной Елизавете Ланфль, по мужу Гиньон, в «Ведомости о лицах, состоящих
Владение Глебовой-Стрешневой было оживлено торговлей и до появления здесь семейства Сихлер, и в последующие годы. Еще до наполеоновского нашествия «Московские ведомости» писали: «Мадам Дамерваль, торгующая французскими модными товарами, чрез сие извещает, что находятся у нее дамския платья, тюники и фартуки нарядныя и другия вещи последняго вкусу, как-то: батист, лино-батист, фарфор, французский уксус и разные духи. В том же магазине найти можно для маскерадов разныя платья. <…> Магазин сей находится на Большой Дмитровке, в доме г-жи Стрешневой-Глебовой, и против дому г-на Толстова, бывшаго дому Мясоедова»513. Помимо одежды предлагались косметические товары. «В переулке между Тверской и Дмитровки, против Егорьевского монастыря, в доме Елисаветы Петровны Глебовой-Стрешневой в лавке, где продаются разные духи, продается настоящая о де перль для белизны лица и рук, по 2 р. склянка, и миндальные порошки для чистоты и умягчения рук, по 2 р. банка»514. Где-то в соседних помещениях «мадам Прево [Prevost], парижская модная купчиха. делает моды и платья по последнему вкусу»515.
К концу 1830-х годов пришло новое поколение мастериц. В «Ведомостях о прибывших в Московскую губернию иностранцах» за 1839 год по данному адресу «зарегистрированы» портнихи – великобританская подданная Мария Филипс и французская подданная Мария Фев516. Обе дамы рекламировали свои мастерские в печати. «Любительницы хороших платьев и уборов в новейшем вкусе и по самым умеренным ценам приглашаются сим адресоваться с заказами своими к г-же Филипс из Парижа, квартирующей в Газетном переулке в доме Глебовой-Стрешневой, возле магазина Сихлера»517. Портниха из Парижа мадам Месмер, урожденная Фев, предлагала платья, манто, корсеты, мантильи, канзу, бурнусы, салопы и брала девушек в ученье518. В этом же владении французская цветочница Доссион, «приехавши недавно из Парижа, учредила новое цветочное заведение, в котором будут делать разные цветы для шляп, чепцов, уборки волос, отделки для платьев, также букеты, гирлянды и другия к дамским уборам принадлежащия вещи из золота, серебра и бус. В оном же заведении возмутся чистить и красить разныя перья и марабу»519. В конце 1842 года по соседству обосновалась мадам Оже (Auger), модистка из Парижа, и обещала «большой выбор шляп, сделанных по образцам, полученным ею из первых модных магазинов Парижа и Петербурга. Она смеет льстить себя надеждою, что все новейшее, грациозное и отделанное с отличным вкусом и легкостию в цветах, материях и лентах дамы найдут в ее магазине», причем дешевле, нежели у других торговцев на 10, 20 и 25 рублей520. Мадам Оже продержалась около года и в конце 1843 года распродавала огромное количество своих изделий «по причине прекращения торговли»521.
«На Петровке, в доме г-жи Раевской»
Еще один известный в Москве модный магазин принадлежал Антону Ивановичу Монигетти и его жене Шарлотте Осиповне и существовал около трех десятилетий на Петровке.
В Центральном историческом архиве Москвы сохранилось дело 1812 года «О наведении справок о швейцарском подданном Монигедт Антоне для выдачи разрешения на поездку в С.-Петербург». Пристав Тверской части рапортовал в Управу благочиния, что иностранец вел хороший образ жизни, не имел за собой особого надзора и потому не имел никаких препятствий к выезду в столицу522. В декабре следующего года «Московские ведомости» сообщали: «Антоний Монигетти, приехавший недавно из Санкт-Петербурга… открыл лавку на Петровке, в приходе Рождества Богородицы, что в Столешниках, в доме ея высокоблагородия надворной советницы Марьи Антоновны Раевской. и продает разные иностранные вина, одеколон настоящий, разные лучшие духи, помаду, прованское масло, уксус, санкт-петербургской Лазаревой фабрики шоколад, а также можно найти и шоколадницы, все по самым сходным ценам»523. Лавка торговала стальными перочинными ножиками, бритвами и ножницами, настоящими римскими струнами для скрипки, виолончели и контрабаса, английскими барометрами и термометрами, черепаховыми гребнями для волос и даже цветочными луковицами524.
Вскоре торговец вступил в русское подданство, в рапорте пристава Тверской части от 15 мая 1816 года засвидетельствовано: «Живущий в сей части швейцарской уроженец города Биаска Антон Монигетти с билетом данным из Московской управы благочиния и поведения хорошаго, о чем представил от московских купцов… при сведении своем свидетельство а потому на вечное России подданство приведен к присяге»525. Антон Монигетти состоял купцом 3-й гильдии, имел 28 лет от роду и был женат на 21-летней Шарлотте Осиповне526.
Антон Иванович осел в доме М.А. Раевской на несколько десятилетий. В маклерской книге 1817 года сделана запись: «Иностранец Антоний Монигетти нанял в доме госпожи надворной советницы Марьи Антоновны Раевской, состоящем Тверской части под № 100, во флигеле верхний и нижний отделения с винным подвалом, с двумя погребами и напогребицами, с двумя каретными сараями и одной конюшнею взойдя в ворота на левой руке впредь на пять лет ценою за каждый год три тысячи семьсот рублей ассигнациями»527.
Заведение четы Монигетти именовалось Швейцарским магазином и предлагало широчайший выбор товаров; тут можно было найти разнообразные чепчики, итальянские соломенные шляпки, дамские касторовые шляпы с перьями, перья страусовые и марабу; кисейные, шерстяные, кашемировые платья, бальные газовые платья, бурнусы, атласные палантины, атласные, кисейные и бархатные канзу, модести, шарфы и шали, блондовые шарфы и косынки, шелковые, филейные, тюлевые и буфмуслиновые мантильи, вуали, фартуки и колоретки, шелковые чулки для дам и мужчин, перчатки, материи для платьев, модные кисеи, блонды и брюссельские кружева различной ширины, французские корсеты.
Сюда завозились разнообразные детские вещи и товары для мужчин – батистовые и полотняные сорочки, галстуки, манишки и пуговицы для них, модные жилеты, батистовые шейные и карманные платки, бумажники; а также шкатулки для женских рукоделий и для дороги, дорожные мужские туалеты, бронзовые столовые часы и фарфоровые сервизы. В магазине предлагали ридикюли, веера и бижутерию – диадемы, черепаховые гребни, пряжки, серьги, броши, подвески, колье и браслеты, булавки, бусы «сходные с настоящим жемчугом», в 1828 году завезли кресты а-ля Жаннет, в 1833 году – «серьги и браслеты чугунные, называемые Фер-де-Берлен, и разные чугунные вещи». Дамы могли порадовать себя разнообразными косметиками – лавандовой и альпийской водой, душистым неаполитанским мылом, свежей огуречной помадой для лица, римской водой, «от которой содержатся волосы в величайшей чистоте», которая также способствовала их росту и придавала приятный запах и глянец, или новыми духами. Для мужчин имелся выбор охотничьих ружей и пистолетов фабрики Лепажа528. Здесь же выполняли заказы по пошиву приданого. Что касается белья, то этот адрес считался едва ли не лучшим в Москве. Справочная книжка на 1826 год рекомендовала: «Охотники и охотницы до хорошего белья могут покупать его… у Монигетти в Швейцарском его магазине, который выписывает оное прямо из Парижа; также принимает работу и по заказу»529.
Клятва на верность российскому самодержцу, которую давали при получении русского подданства
Чертеж усадьбы Раевских в Москве на Петровке, 12–16. 1834 г.
Ремесленники и торговцы бойко извлекали прибыль из любого нерядового происшествия. В конце 1825–1826 году французские мастера заполнили рынок (вероятно, в первую очередь в России) вещами, связанными с кончиной русского императора Александра I и восшествием на престол Николая I. В Москву, Орел и Киев завезли «самыя новейшия и щеголеватейшия» парижские новинки – черные пояса и браслеты а l’Alexandre с серебряными фермуарами и пояса и браслеты а la Nicolas. Эти вещицы продавались в Москве в магазинах Риса, Буаселя, Монигетти и Цихлера (вероятно, имеется в виду магазин Доминика Сихлера на Большой Дмитровке), а иногородние дамы могли получить обновку по почте, для этого им следовало обратиться к г-ну Монигетти и приложить 30 рублей ассигнациями. В рекламе утверждалось, что «все в новом роде, изящно, просто и нарядно. Заботливость дам иметь сии приборы служит им лучшею похвалою. <…> Должно сказать, что вкус, самый разборчивой, виден как в изобретении, так и в отделке сих прекрасных приборов»530.
Магазин имел свой круг покупателей и своих должников. В 1834 году мастерская шила все необходимое к свадьбе дочери московского почт-директора Кати Булгаковой с Павлом Соломирским531. Дочь княгини Е.Р. Дашковой Анастасия Михайловна Щербинина (1760–1831), по признанию современников, была прекрасно образованна и обладала великолепным вкусом, но часто делала долги, что всегда огорчало и сердило ее просвещенную родительницу. В Центральном историческом архиве Москвы в фонде канцелярии московского генерал-губернатора сохранились дела 1819 и 1820 годов «О просьбе московского купца Антона Монигетти взыскать деньги с бригадирши Щербининой». Настасья Михайловна задолжала купцу 2497 рублей 80 копеек и никак не могла расплатиться: после первой жалобы «она объяснением отозвалась, что в наличности денег не имеет, а обязуется заплатить в непродолжительном времени, до того же обеспечивает иском с санкт-петербургского купца Степана Усачева»532, а при повторном разбирательстве «письменно отозвалась, что ныне заплатить за неполучением из вотчины ея оброку не может, а не преминет отдать вскорости, до того же времени представила в обеспечение сей претензии недвижимое имение, состоящее в Новгородской губернии Череповецкого уезда в деревне Коротовой»533.
Вероятно, в магазин приходили покупатели с разным уровнем достатка. Такое предположение основано на анализе рекламировавшегося перечня изделий: тут соседствовали дорогие мериносы, изделия из атласа, газа или батиста, итальянские соломенные шляпы, платки из шерсти горных коз тибе, недешевые перья, блонды и кружева с вещами среднего качества – например, с платками и шалями из третьесортного шелка бур-де-суа534. Да и бусы, «сходные с настоящим жемчугом», навряд ли предназначались для состоятельных клиентов.
Согласно ведомости 1837 года, в мастерской числилось 3 работника и 10 учеников535. Приказчиком в магазине служил бельгиец Матвей Иосиф Леклерк. Матвей прибыл в сентябре 1833 года «из-за границы к С. Петербургскому порту… на пароходе Николай I… с братьями Томасом и Шарлем»536. Оттуда они направились в Москву и «остановились Тверской части в доме г-жи Раевской у купца Монигетти, из них Томас и Шарль. переехали Мясницкой части в дом графа Шереметева»537. Аккуратные ежегодные ведомости тайного надзора сообщают, что к концу 1842 года Матвею исполнилось 37 лет, при нем находились его отец, мать, жена и двое детей538, то есть практически все семейство, включая родителей, приехало в Россию. Жена Маргарита Леклер тоже трудилась у Монигетти, затем приняла русское подданство и в январе 1842 года вступила в московское купечество по 3-й гильдии539. Она открыла собственный магазин Au corbelli de manage в доме князя Голицына, где шилось разнообразное белье, батистовые рубашки для свадьбы, детское платье, корсеты и многое другое. Из ее рекламы мы знаем цену на «носовые батистовые платки» – от 15 до 100 рублей ассигнациями540.
В 1823 году Швейцарский магазин предложил необычную услугу: некий итальянец Талмафери из Милана, «уезжая скоро из Москвы в свое отечество», брался «удовлетворить каждую из особ, которая пожелает иметь родословие свое и своих предков, также и герб своей фамилии, сделав выписку из знаменитой библиотеки, существующей для сего в одном городе Милане и известной во всей Европе своею верностию на счет существования каждой фамилии». Заинтересовавшиеся записывались в специальную книгу в магазине Монигетти, у которого могли увидеть образец герба. Услуга стоила 40 рублей ассигнациями и оплачивалась после выполнения заказа, который обещали доставить в пятимесячный срок. Иногородние граждане могли обратиться к Антону Ивановичу во время Коренной ярмарки в Курской губернии, куда он собирался выехать вместе со своим магазином541.
В конце 1830-х годов хозяева магазина ограничили свой ассортимент бельем, дамскими уборами и косметикой542. А весной 1842 года магазин перешел к новой владелице – Елизавете Вильям, о чем сообщила сама Шарлотта Осиповна в газетном объявлении, выразив признательность своим постоянным покупателям и представив новую хозяйку: «Г-жа Монигетти, имевшая после продолжительного двадцатисемилетнего времени свой магазин, состоящий в изделии всякого белья и продаже всяких модных новостей, в доме г-жи Раевской, честь имеет известить почтеннейшую публику, что, оставляя ныне торговлю, передала свой магазин госпоже Вильям, урожденной Массон, и сим пользуется изъявить свою благодарность всем почтеннейшим покупателям, которые до сих пор удостоили ее своим доверием, и просит покорнейше почтенных особ продолжать сиё доверие г-же Вильям, недавно приехавшей из Парижа, где она имеет сношение с лучшими заведениями, касающимися до нового вкуса модных изделий, и ручается вперед, что оная г-жа Вильям всевозможное старание употребит поддержать славу, приобретенную моим магазином, и усердием своим и знанием всякого изделия, касающегося до сего магазина, будет стараться удовлетворять Почтеннейшую Публику своею аккуратностию и выбором товаров новейшего вкуса»543.
В середине 1840-х годов Шарлотта Осиповна и Антон Иванович перебрались на новую квартиру – в дом генеральши Бартоломеус на Большой Дмитровке. По-видимому, они и там вели небольшую торговлю, в газетах объявлялось о распродажах косметических товаров, письменных приборов, подарочных бронзовых вещей, кашемировых платьев, французской кисеи, батистовых платков544. В городском справочнике 1852 года упомянут их магазин дамских мод и уборов в доме Глебова-Стрешнева на Большой Дмитровке545.
Шарлотта Осиповна выезжала за границу уже не по торговым делам, а к минеральным водам – в Эксля-Шапель или немецкий город Ахен546. Антона Ивановича не стало в 1857 году547. В апреле следующего года в «Ведомостях Московской городской полиции» объявлялось: «По случаю отъезда, в квартире г. Монигетти, на Большой Дмитровке в д. г. Бартоломеус, продолжают продавать с большою уступкою: шкафы для одежды, буфет, столовые часы, сервиз французский, белье, дрожки и проч., также отд[ается] внаймы дача в Петровском парке, с фруктовым садом и полисадником»548. Распродав все лишнее имущество, вдова в сопровождении сына Иосифа и лекарского помощника (коллежского регистратора) Андрея Тимофеевича Успенского отправилась в Германию и Бельгию549.
Наши герои не сторонились и общественной жизни города. Осенью 1830 года в Москве свирепствовала холера. Во всех частях Первопрестольной на частные пожертвования горожан были устроены временные больницы. В пользу Тверской лечебницы поступило 105 рублей монетой от московского купца Сихлера550. Антон Монигетти оповестил москвичей, что «продает известный уксус под названием Четырех разбойников, и долгом себе поставляет по нынешним обстоятельствам продавать его за самую умеренную цену, а именно стклянка 3-х унций 1 руб. 50 коп., которую продавал в прежнее время по 4 р.; неимущим же людям, которые жительство имеют в Тверской ч[асти], по представлении свидетельства из полиции, будет выдаваем от него безденежно»551. Уксус предназначался для очищения воздуха в помещении, для обработки одежды и втирания в руки и виски перед выходом на улицу. Кроме трех сотен бутылок, предназначенных для бедных, торговец передал еще 50 штук для Тверской больницы.
В 1839 году Антона Ивановича Монигетти избрали присяжным попечителем Московского коммерческого суда552. Кроме того, он являлся членом Швейцарского благотворительного общества, учрежденного в конце 1830-х годов553.
Шарлотта Осиповна и Антон Иванович вырастили троих сыновей: Ипполита, Федора и Осипа. Родители связывали будущее своих детей с торговой деятельностью, но вместе с тем постарались дать им разностороннее начальное образование. Мальчики Монигетти провели первые годы учения вместе с будущим писателем Дмитрием Григоровичем, мать которого определила сына «не столько в пансион, сколько в семейство порядочных, вполне надежных людей». Дмитрий Васильевич Григорович находился в пансионе у Монигетти с июня 1833 года по январь 1836-го554.
Приведем воспоминания писателя об этом времени с минимальными сокращениями. «В Москве… существовал на Петровке известный французский модный магазин г-жи Монигетти; у содержательницы магазина было три сына; желая дать им образование, но вместе с тем желая, чтоб оно обошлось дешевле, она придумала брать к себе на дом воспитанников; за известную годовую плату они пользовались помещением, столом и уроком. <…>
Г-жа Монигетти была женщина умная, бойкая, привыкшая командовать, особенно над мужем, но, в сущности, имела доброе сердце и обращалась с нами по-родительски. Не следовало ей только противоречить; она сама говорила, что тогда горчица подступает ей к носу; голос ее в таких случаях раздавался по всему дому, и все мгновенно затихало как перед бурей; но «горчица отходила от носа» – и снова все шло обычным порядком.
Муж ее, родом итальянец, содержал в том же доме погреб иностранных вин и отличался голубиною кротостью нрава; он занимал в квартире жены крошечную комнату и редко показывался, проводя свободное время в обществе соотечественников – певцов, музыкантов, артистов всякого рода, приезжавших в Москву.
К уходу за нами приставлена была пожилая женщина, Катерина, образец доброты, тип слуг старого времени. Она вынимала нас из ванны, кутая в теплую простыню, уносила на руках и укладывала в постель, заботливо прикрывая одеялом.
<…> Кроме трех сыновей Монигетти, посторонних воспитанников было шестеро. Четверо из них принадлежали семействам французских коммерсантов, основавшихся в Москве с двенадцатого года; русских было только двое: я и Попов, поступивший потом в отделение восточного факультета при Министерстве иностранных дел, назначенный после окончания курса консулом в Яссы, потом генеральным консулом в Марсель и окончивший дипломатическую карьеру послом в Пекине. Все мы были почти одного возраста, кроме старшего сына Монигетти, которому было уже пятнадцать лет; он готовился для поступления в Академию художеств и впоследствии сделался известным рисовальщиком и архитектором.
Несмотря на разность наших специальностей и состояний, мы жили весьма дружно; говорю «состояний» потому, что даже в нашем детском кругу исключительно, кроме меня и Попова, оно имело большое значение; всем давали деньги на театр, удовольствия, покупку сластей во время прогулок; у детей Монигетти, которым родные и знакомые имели обыкновение дарить деньги в дни именин и рождения, были накоплены маленькие капиталы. <…>
Г-н де Метраль, главный руководитель в нашем образовании и живший в том же доме, родом из французской Швейцарии, был видный, рослый, белокурый красавец лет тридцати пяти; румянец во всю щеку на открытом веселом лице, живая походка, звонкий голос; такая наружность не могла, конечно, принадлежать строгому, сухому педанту; он им и не был, но прежде всего был бонвиван, жуир, весельчак, тщательно скрывавший свои похождения от г-жи Монигетти. Мы все очень его любили, несмотря на привычку прогуливать линейку по нашим плечам. Он преподавал едва ли не все предметы, в числе которых главным была мифология. Преподавание происходило, конечно, на французском языке. Раз в неделю являлся учитель немецкого языка, но больше для виду, для счета. Раз также, на один час, приходил русский учитель, чахлый старенький чиновник; только мне и Попову вменялось в обязанность присутствовать на уроке, состоявшем в диктовке, которую к следующему уроку следовало переписать набело.
Графиня Марина Дмитриевна Гурьева, урожд. Нарышкина
Два раза в неделю нас всех гурьбою водили в Строгановское училище рисования. <…>
Артистическое наше образование дополнялось уроком танцев, сопровождавшимся всегда некоторою торжественностью: приглашались знакомые, зажигались жирандоли с восковыми свечами, нам надевали новые курточки, башмаки, и мы выводились в залу. К семи часам являлся старый, лысый скрипач, и вскоре входил танцмейстер г. Бодри555, во фраке с необыкновенно высокими буфами на плечах, завитый хохлом и вывороченными, как у гуся, ногами. Раскланявшись с изысканною грацией на все стороны, он устанавливал нас в ряд: сначала учили нас, как входить в комнату, как шаркать ногой, соблюдая при этом, чтобы голова оставалась неподвижной, как подходить к дамской ручке и отходить, не поворачиваясь правым, но непременно левым плечом; затем начинались танцы; французская кадриль едва входила в моду; танцевали больше экосез, гросфатер и обращали внимание на характерные танцы: гавот, матлот и еще какой-то особенно сложный, называвшийся «Швейцарка на берегу озера». Характерным танцам учили, впрочем, только детей хозяев дома и приготовляли их в виде сюрпризов в дни именин отца и матери.
Летом нас переселяли в Петровский парк; там у Монигетти была собственная дача. Здесь нам положительно давалась полная свобода бить баклуши, – разве когда г. де Метраль, нагулявшись досыта в Москве, неожиданно приезжал на дачу и сажал нас за диктовку. Но г. де Метралю это скоро надоедало, и он уезжал, передавая нас на руки дядьке. Мы отправлялись в Петровское-Разумовское, ходили купаться во Всесвятском пруду, наполненном наполовину водой, наполовину разными водорослями, лягушками и пиявками. <…>
К концу моего пребывания у г-жи Монигетти пансион ее стал сам собою распадаться. Старший ее сын был отправлен в Петербург, в Академию художеств, второй поступил в иностранную книжную лавку для изучения этой отрасли торговли; двое иностранных воспитанников уехали за границу для окончания образования. Попов также отправлен был в Петербург для определения в Институт восточных языков»556.
Старший сын Ипполит родился 2 февраля 1819 года. Он свободно изъяснялся на русском, французском и итальянском языках. «Воспитанием и первыми познаниями Монигетти обязан матери. Она недурно владела акварелью, хорошо исполняла вышивки по собственным рисункам и старалась привить свое уменье… сыну. Занятия с матерью были Ипполиту по душе и проходили успешно, поэтому, когда мальчику исполнилось десять лет, мать решила предоставить ему возможность серьезно заняться искусством»557. Юноша окончил московское Строгановское училище «первым учеником с похвалой», а затем петербургскую Академию художеств, где занимался в архитектурном классе Александра Павловича Брюллова. Ипполит Антонович стал известнейшим архитектором, его постройки украшают Петербург и окрестности, а в 1873 году по его проекту возводился павильон «Русская изба» на Всемирной выставке в Вене558. Москва обязана архитектору зданием Политехнического музея. Современники отмечали необыкновенную скромность Ипполита Антоновича, высокие нравственные качества, сердечную верность друзьям и близким, которые уважали и горячо любили его. Будучи архитектором высочайшего двора, Ипполит Антонович близко знал царских особ, членов императорской семьи, многих сановников, однако он никогда не выставлял себя напоказ, а «жил в тесной семейной среде и весь с утра до вечера в продолжении всей своей жизни отдавался исключительно искусству»559.
Федор Антонович пошел по стопам родителей, занимаясь торговлей. В 1838 году Антон Монигетти открыл для сына в Москве на Петровке, напротив Кузнецкого Моста, в доме Михалкова (прежде Анненкова), французский книжный магазин, в котором было представлено большое количество французских изданий по литературе, истории, медицине, физике, химии, богословию, мемуарная литература, труды по искусству, большой ассортимент книг для образования и для развлечения юношества, детская литература, атласы и географические карты, журналы для детей и, конечно, модные журналы того времени. Тут же существовал читальный зал для посетителей, принималась подписка на французские газеты и журналы, например, имелась возможность выписать журнал La Brodeuse[20]560. Поскольку библиотека для чтения принадлежала частному лицу, за пользование книгами платили, для постоянных читателей существовал полугодовой или годовой абонемент. В 1843 году Федор Антонович и книгопродавцы Готье объединили торговлю, одновременно купив богатую книжную лавку и библиотеку для чтения у А. Семена. Фирма Готье и Монигетти обосновалась в доме Суровщикова на Кузнецком Мосту. «Таким образом из трех книжных лавок составилась одна огромная библиотека, где в десяти залах расположены все произведения прошедшей и современной литературной деятельности Франции, разумеется те, которыя дозволены нашей цензурой. Подписавшимся на получение книг на дом предстоит неисчерпаемый источник чтения; к тому же теперь пренумеранты избегнут продолжительного и неприятного ожидания парижских новостей… потому что каждой новой книги поступает в кабинет чтения столько экземпляров, что читатели могут быть удовлетворены в самое короткое время. Цены книгам очень умеренныя, и нет сомнения, что поручения иногородных и выписка книг из-за границы будут исполняемы скоро и добросовестно»561. Спустя несколько лет Федор Антонович и Владимир Готье приобрели и типографию Августа Семена, получив в 1847 году разрешение от московского военного генерал-губернатора на ее функционирование, но уже в следующем году Федор Антонович вышел из дела – и типография полностью отошла Готье562. В типографии работало 80 человек, которые обслуживали 10 станов, на содержание типографии тратили 30 000 рублей серебром, а годовая выручка составила 37 000 рублей серебром563. В 1853 году Федор Антонович перешел в санкт-петербургское купечество, но каких-либо упоминаний о его деятельности в столице выявить не удалось. Согласно «Адрес-календарю Москвы» на 1873 год, купец 2-й гильдии Федор Антонович Монигетти имел меблированные комнаты в Тверской части – в Кузнецком переулке, дом Шориной564.
Книжная лавка Монигетти являлась своеобразным культурным центром. Здесь, например, в сентябре 1846 года выставлялась «Панорама столичного города Москвы и ея окрестностей» французского художника Акария Барона, снятая им с колокольни Ивана Великого. Художник планировал литографировать свое полотно в Париже на шести больших листах, и в лавке принимали подписку на эти литографии565. Кроме того, книготорговцы распространяли билеты на различные музыкальные вечера, в 1843 году они продавали билеты на концерты Рубини, гастролировавшего в Москве. В «Записках» А.Я. Булгакова находим «анекдот, довольно смешной, рассказанный… Монигетти», рисующий и нравы эпохи, и характеры наших героев: «Дверь книгопродавца беспрестанно отворялась и затворялась; приходит русский купец, с бородою, в большой шубе, спрашивает:
– Здесь ли билеты продают?
– Здесь!
– А што стоит билетец?
– 15 рублей!
Поделиться книгой: