Философия права

В самой же морали представляется крайне существен­ным различать ее уровни (учитывая при этом, что "уро­вень" вовсе не предопределяет большую или меньшую значимость морали для права; соотношение здесь, как мы увидим, нередко парадоксальное, обратное очевидному).

В морали решающее значение имеет уровень элемен­тарных моральных (нравственных) требований, императи­вов, максим, заповедей[61]. Ядром их являются Христовы заповеди-откровения, сконцентрировавшие в предельно кратких формулах сокровенные ценности истинно духов­ной человечности.

Как это ни покажется странным, настороженное, а в чем-то и критическое отношение должны вызывать моральные ценности и идеалы, часто получающие религиозную интерпретацию и соответствующую оценку в качестве "высоких", "высших", такие, как Спасение, Добро, Освобождение от зла, иные, порой мессианские определения. Их соотнесение с правом — острая проблема, требующая подробного анализа (об этом — ниже).

Необходимо держать в поле зрения и дифференциа­цию в праве, своеобразие его структурных подразделений.

В литературе с давнего времени взаимосвязь рассмат­риваемых нормативно-ценностных регуляторов освещается главным образом под углом зрения уголовно-правовой про­блематики. Действительно, с генетической стороны именно уголовно-нормативная регламентация людских поступков и уголовное преследование наиболее тесно — по сравнению с иными подразделениями системы права — связаны с мора­лью. Условия нормальной жизнедеятельности людей, тре­бующие ответственности человека за свое поведение, ближайшим образом выражаются в морали, и лишь потом в "морально отработанном" виде воспринимаются государст­вом, в результате чего и образуется "криминалистическая часть" правовой материи — уголовное право и примыкаю­щие к нему правовые подразделения (в том числе исправи­тельное, пенитенциарное право).

К сожалению, при этом не обращается внимание на то, что данные подразделения правовой материи в большей мере относятся непосредственно к государству, его запретитель­но-карательной деятельности, являются ее юридизированным продолжением, когда закон, иные правовые формы используются только в соответствии с требованиями госу­дарственно-признанной морали и государственными инте­ресами. Возникающие здесь отрасли и институты имеют публично-правовую природу, выявляющую с предельной отчетливостью свои властно-принудительные черты. При­менительно к данной, публично-правовой сфере, действи­тельно, есть известные основания усматривать в юри­дических запретительно-карательных установлениях толь­ко “минимум морали" и вообще видеть в морали "основу права".

Между тем вся сложность проблемы соотношения права с моралью, а отсюда выработка самой концепции философии права на самом деле касается его первородных, искон­но-правовых подразделений, призванных, как мы увидим, юридически опосредствовать и гарантировать свободу людей. В первую очередь — тех подразделений, в которых закрепляются права человека, экономическая свобода,- словом, отраслей и институтов конституционного и частного права, а также отраслей и институтов, посредством которых осуществляется независимое правосудие.

Моральность права.

С точки зрения общей системы ценностей, сложившихся в современном обществе, право должно отвечать требованиям морали[62]. Но — далеко не всем и не всяким и тем более — не идеологизированным (таких как требования "коммунистической морали"), а общепринятым, общечеловеческим, элементарным этическим требованиям, соответствующим основным началам хри­стианской культуры, или культуры, однопорядковой с христианской, в том числе культуры буддизма, ислама.

При этом элементарные общечеловеческие требования, основанные на Христовых заповедях ("не укради", "не убий" и т. д.), не сводятся к ним одним, а представляют собой более конкретизированные и развернутые нормативные положения; такие, связанные с современным уровнем ци­вилизации, как добросовестность, вера в данное слово, чув­ство персональной ответственности за свои поступки, открытое признание своей вины и другие из того же ряда. Основным постулатом, определяющим сам феномен права, остается воплощение в правовой материи, во всех его подразделениях требования справедливости, равной меры и равного юридического подхода, которое в юридиче­ской области трансформируется в важнейшее правовое на­чало — необходимость справедливого права и справедливого его применения — правосудия.

Моральность права, и в первую очередь выражение в нем начала справедливости, — этико-юридическое требова­ние, которое со всей очевидностью "выдает" генетическую общность права и морали — то обстоятельство, которое, как будет видно в дальнейшем, свидетельствует о наличии у них единого прародителя в самих основах человеческого бытия.

Эта общность, единство относятся не только к содер­жанию права как нормативно-ценностной регулятивной сис­темы, то есть к содержанию законов, иных нормативных юридических документов, но и к практике их реализации.

Немалое число нормативных положений, содержащихся в этих документах и имеющих оценочный характер (таких, как "грубая неосторожность", "исключительный цинизм", "оскорбление" и другие аналогичные положения), могут приобрести необходимую определенность и реальное юридическое действие только на основе моральных критериев и моральных оценок. На основании этих же критериев и оценок решаются принципиально важные юридические вопросы при рассмотрении юридических дел, связанных с назначением мер юридической ответственности, размера возмещения за причинение нематериального вреда, растор­жением брака, лишением родительских прав и т. д.

Во всех этих и им подобных случаях перед нами не только конкретные примеры взаимодействия морали и права, но и свидетельство того, что право по своей органике пред­ставляет собой явление глубоко морального порядка и его функционирование оказывается невозможным без прямого включения в ткань права моральных критериев и оценок.

Вместе с тем при характеристике соотношения права и морали нельзя упускать из виду встречного влияния права на мораль и в этой связи того обстоятельства, что реальность господствующей морали, ее фактическое воплощение в жиз­ненных отношениях в немалой степени зависят от того, на­сколько действенными являются правовые установления. Факты (и наших дней, и прошлого) свидетельствуют о том, что общество, в котором в результате целенаправленных уси­лий утвердился устойчивый правопорядок, входящий в кровь и плоть общественной жизни, — это общество, где получают развитие и начинают доминировать также и соответствую­щие моральные принципы. Причем, как свидетельствуют исторические данные, в самом понимании моральных прин­ципов (в том числе религиозно-моральных) начинают сказы­ваться утвердившиеся в обществе правовые начала.

Мораль и право — разные миры.

При всем глубоком взаимодействии морали и права, получивших жизнь от од­ного и того же социального прародителя и равным образом являющихся нормативно-ценностными регуляторами, необходимо вместе с тем видеть, что-то и другое — это две са­мостоятельные, значительно отличающиеся друг от друга, "суверенные" нормативные системы.

Три характерные черты, отличающие мораль и право, являются наиболее существенными:

во-первых, мораль устремлена к той цели, чтобы идеалы справедливости, добра, иные моральные требования воздействовали на человека преимущественно изнутри, его сознание, его духовный мир при помощи стимулов сознания и общественного мнения. Право же — преимущественно регулятор внешний, он призван регламентировав людские поступки главным образом путем установления формально-определенных, писаных норм, содержащихся, законах, иных нормативно-обязательных документах, поддерживаемых властью;

во-вторых, мораль — это область "чистого" сознания, замкнутая на духовной жизни людей и не требующая обязательного внешнего, объективированного выражения (хотя закрепление моральных требований в известных документа) прежде всего религиозных писаниях, канонах, усиливает силу их воздействия). Право же — институционный регулятор; оно в развитом обществе выступает как писаное право, входя­щее в жизнь общества в виде объективированной реальности, устойчивой догмы, не зависящей от чьего-либо усмотрения (что является предпосылкой самой возможности стабилизи­рующего действия права — предпосылкой законности);

и в-третьих, содержание морали самым непосредственным образом сосредоточено на долге, обязанностях, от­ветственности людей за свои поступки. Право же призвано в первую очередь "говорить о правах", оно сфокусировав; на субъективных правах отдельных лиц, нацелено на то чтобы определять и юридически обеспечивать статус субъ­ектов, их юридические возможности и, следовательно, обу­словленную правом свободу их поведения.

На последней из указанных особенностей морали и права хотелось бы сделать акцент. Ведь широко распро­странено и порой считается чуть ли не аксиоматическим, общепринятым мнение о том, что мораль — регулятор бо­лее мягкий, более человечный, уступчивый и покладистый, нежели право с его суровыми процедурами и санкциями. И будто бы только она, мораль, достойна высоких, даже пре­восходных оценок. И будто бы именно морали уготована наиболее значительная перспектива в будущем, в решении судьбы человека и человечества.

В действительности же картина здесь иная.

Как это ни парадоксально, на самом деле суровые и жесткие черты права во многом коренятся не в чем ином как в морали, в ее бескомпромиссных, нередко максимали­стских, предельных требованиях, безоглядных императи­вах. Все дело лишь в том, что эти требования и императивы, когда они "выходят" на власть, получают карательное подкрепление от власти, которая использует — нередко по вольному усмотрению, по максимуму — свои карательные, принудельно-властные прерогативы, облекая собственные веления в юридическую форму. Не меньшую жесткость, во всяком случае в историческом плане, получает мораль в церковно-религиозной сфере. И именно тут, в области ка­рательной деятельности государства и церковной непреклонности, когда вступают в действие уголовное и админи­стративное право, другие примыкающие к ним подразделе­ния системы права (а в прошлом — средневековое канони­ческое право карательно-инквизиторского толка), оказы­вается, что право в рассматриваемом ракурсе, напомню — в основном уголовное право, действительно, выступает в виде некоего "минимума морали".

Напротив, если уж уместно говорить о праве с позиции его гуманистического, человеческого предназначения, его миссии в утверждении либеральных начал в жизни людей, то эта сторона юридического регулирования находится в ином измерении, в иной плоскости по отношению к той, где право ближайшим образом, хотя и через власть, контакти­рует с моралью. Причем именно в том измерении, в той плоскости, которые являются исконными для права, отно­сятся к его изначальной сущности.

Это и есть "право как право", призванное выражать и обеспечивать упорядоченную и оцивилизованную свободу людей, свободу личности во всех сферах жизни общества. Эта же сторона юридического регулирования, хотя и является предметом оценки с точки зрения общепризнанных элемен­тарных моральных норм, все же не может быть выведена из морали, не может быть охарактеризована в качестве такого регулятивного явления, основой которого является мораль.

Таким образом, мораль и право — это две особые, ду­ховные, ценностно-регулятивные социальные области, занимающие самостоятельные ниши в жизни общества.

И в данной связи — еще такой вывод. Бытующий взгляд о некоем превосходстве морали, о якобы присущем ей пер­венстве в отношении права[63] не имеет сколько-нибудь серьезных оснований. Более того, нужно полностью отдавать себе отчет: негативные стороны характерны не только для юридического регулирования (в частности, крайняя, порой дельная формализация правовых установлений, их зависимость от усмотрения власти), но в не меньшей мере и для морали как нормативно-ценностного регулятора. Наряду с общепринятой и передовой моралью существует и порой сохраняет крепкие позиции мораль отсталая, архаичная фиксирующая порядки, отвергнутые историей и прогрессом. Главное же — идея первенства морали, ее безгранич­ного господства может внести неопределенность в общес­твенную жизнь, стать оправдательной основой для произвольных действий.

Увы, следует признать, что этическая идеология, возвеличивающая мораль как регулятор человеческих поступков, остается в сегодняшней действительности серьезной и в чем-то тревожной реальностью. В науке и общественном мнении еще не осознано то решающее обстоятельство в со­отношении права и морали, в соответствии с которым пер­вое (право) является естественной и надежной обителью прав, а второе (мораль) обителью обязанностей — долга, долженствования, ответственности.

С учетом этого обстоятельства, а также максималист­ской императивности морали, ее известной неопределенно­сти, расплывчатости, ее прямой зависимости от многих факторов духовной и политической жизни — с учетом все­го этого сама идея приоритета морали над правом может вести и на практике ведет к ряду негативных последст­вий — к утверждению идей патернализма, вмешательства всесильного государства во имя добра и справедливости в частную жизнь. С этой точки зрения справедливыми пред­ставляются суждения Ю.Г. Ершова в отношении "морали­стической законности", когда "нравственные представления о принципах права способны подменить право разнообраз­ными и противоречивыми представлениями о добре и зле, справедливом и несправедливом"[64].

Впрочем, некоторые другие выводы из идеологии пре­восходства морали — предмет особого разговора, и об этом — далее.

А сейчас следует сказать о другой стороне проблемы. Сказать еще раз в связи с рассматриваемым вопросом о значимости, незаменимости права. В том числе — и при сопоставлении с моралью. Не случайно ведь государственная власть, поддерживая своей карательной мощью определенный крут моральных требований и императивов, облекает их в юридическую форму. Таким путем не только приводятся в действие достоинства права (всеобщая нормативность, определенность содержания, государственная гарантированность), но и при режиме законности упорядо­чивается властно-принудительная деятельность государства, да плюс к тому — дается престижное "правовое оправдание" всей карательно-репрессивной политике.

На весьма примечательную сторону достоинств права обратил внимание Фихте. По его обоснованному мнению, право способствует усвоению основополагающих начал мо­рали вот с какой стороны: "Если он (человек) и не постигает морального мира путем сознания своих обязанностей, но он все же его несомненно постигает путем требования осу­ществления своих прав. То, чего он от себя, может быть, никогда не потребует, он потребует от других по отноше­нию к себе"[65].

"Моральный путь" к произволу и тирании.

Есть пункт в сложном лабиринте соотношений морали и права, на ко­тором, продолжая предшествующее изложение, следует остановиться особо. Это самые, пожалуй, тяжкие из тех не­гативных последствий, которые могут наступить в услови­ях узкоэтической идеологии — признания приоритета и доминирования морали над правом.

Очевидно, что право, в том числе и "силовые" отрасли (уголовное и административное право, примыкающие к ним отрасли и институты), способствует внедрению в реальную жизнь элементарных, общечеловеческих моральных норм и требований — того "минимума", на котором они при иде­альном варианте основаны.

Но, спрашивается, допустимо и оправдано ли исполь­зование права, его возможностей и достоинств для того, чтобы с помощью правовых средств и юридических меха­низмов утверждать в жизни, делать твердыми и общеобя­зательными "высокие" моральные принципы и идеалы? Такие, как Добро, Милосердие, Спасение и им подобные?

На первый взгляд, такого рода нацеленность права на воплощение в жизнь высоких нравственных начал и идеа­лов может показаться вполне обоснованной. И даже — возвышенной. Уж слишком велико значение в жизни людей этих начал и идеалов, чтобы не воспользоваться для их peaлизации всеми возможностями, которые дает общество, существующий в нем социальный инструментарий.

Подобная настроенность характерна для ряда церковных конфессий, в том числе — католической церкви, использовавшей в условиях средневековья мощь власти и закона для претворения в жизнь высоких христианский принципов и целей в их католическом понимании.

Вопрос о соотношении морали и права в рассматриваемой плоскости стал предметом обсуждения и в русской философско-религиозной и юридической литературе. По мнению видного приверженца религиозной философии В.С. Соловьева, право является инструментом "всеобщей организации нравственности", выступает в качестве "принудительного требования реализации определенного мини­мального добра"[66], определенного "минимума нравственно­сти"[67].

Нетрудно заметить, что в данном случае сама форму­ла права как "минимум морали" существенно меняет свое содержание. Она обозначает здесь не нормальную, вполне оправданную функцию права (в известном круге его отрас­лей) — защищать юридическими средствами и механизма­ми известный минимальный круг нравственных требований, карать за их нарушение, а совсем другое — некое мессиан­ское назначение права, утверждение в жизни общества зем­ного абсолюта, земного Спасения, определенных стандартов, в первую очередь, по мнению В.С. Соловьева и его сторон­ников, "права на достойное существование"[68] (как выраже­ния минимального добра).

Уже в ту пору, когда увидели свет приведенные суж­дения, они встретили серьезные возражения у правоведов либеральной ориентации.

И это вполне обоснованно. Практическое осуществле­ние задачи по "всеобщей организации нравственности", за­креплению моральных требований и критериев (неважно — "минимума" или "максимума") при помощи юридических средств и механизмов неизбежно сопряжено с применением государственного принуждения, государственно-властной деятельностью, которая в практической жизни при неразвитых юридических отношениях далеко не всегда отделена строгой гранью от насилия.

Об этом свидетельствует и исторический опыт. Насильственное внедрение в общественную жизнь требований Добра и составляет суть властного насаждения Царства Божьего на земле, образующего содержание теократических устремлений католического средневековья, в том числе беспощадных крестовых походов, инквизиции.

Одна из характерных черт подобной правовой этики состоит в том, что она смыкается с юридическим этатиз­мом, приданием всеобъемлющего значения в жизни людей государственным началам и в конечном итоге открывает путь к государственной тирании. В данной связи важно отметить подмеченное русскими правоведами единство между идея­ми католического теократизма и государственного социа­лизма[69], марксистского коммунизма. Характерно при этом, что сама идеология "социалистического права" в немалой степени опиралась на этические критерии "морали трудо­вого народа", "коммунистической нравственности".

Словом, как еще в начале XX века показали русские правоведы, высокоморальные добрые устремления, которым будто бы должно подчиниться право, с неизбежностью при­водят к идеологии жертвоприношения во имя будущего, к оправданию террора и насилия величием исторических за­дач, а в конечном счете — к утверждению общества тира­нии, самовластной диктатуры, бесправия личности.

Следует присоединиться к справедливому мнению А.Б. Франца: "Когда говорят, например, о цивилизованном значении права, лично я вижу его величайшую миссию в ограничении безграничных самих по себе притязаний мо­рали. Хотите еще одну пару синонимов к противопоставле­нию демократического и тоталитарного общества? Извольте, — это правовое и моральное общество. Ибо тоталита­ризм есть язык морали в той же степени, в какой морали­зирование есть язык тоталитарной политики"[70].

Разумеется, надо быть достаточно корректным в фор­мулировании и в отстаивании приведенных положений, указывающих на опасность узкоэтической идеологии, признания приоритета морали по отношению к праву. Нельзя абсолютизировать эти положения, упускать из поля зрения величие и незаменимость истинно человеческой морали, взаимное благотворное влияние права и морали, их взаимодействие и взаимопроникновение, прежде всего на уровне основных моральных требований христианской культуры.

Было бы неоправданным также не видеть того глубокого человеческого смысла, который заключен в "право на достойное существование". Но это — как и "всеобщая организация" жизни людей — дело именно права, а не морали.

И во всех случаях взаимное благотворное влияние к взаимодействие морали и права не должны влечь за собой их взаимную подмену, когда разрушается целостное и одновременно двустороннее, морально-правовое обеспечение упорядоченного функционирования их первоосновы — сво­боды, и она превращается в произвол, в хаос вседозволен­ности. Так что при всей важности моральных начал в жизни людей последовательно философское понимание права тре­бует того, чтобы оно получило самостоятельную, "суверен­ную" трактовку и обоснование.

4. Власть и право

Власть неизбежная. — Власть — антипод права. — Правок и умирение власти. — "Право сильного" и "право власти". — "'Право государства".

Власть неизбежная.

Ключевое значение среди правовых проблем, связанных с выработкой философии права, принадлежит группе вопросов о соотношении права и власти.

Начать здесь нужно вот с какого, в общем-то очевид­ного, тезиса.

Право требует власти.

Даже в обстановке, когда правовые положения, нормы, принципы прямо отражают условия жизнедеятельности людей (как это характерно для реализуемого в мононормах естественного права в доцивилизационную эпоху), соответ­ствуют их интересам и поддерживаются непреклонным обычаем-табу, религиозным верованием, — даже в этом случае необходимы некие страховочные и обеспечивающие меха­низмы, которые гарантировали бы в любых, самых слож­ных, нестандартных ситуациях строгость и неукосни­тельность действия права. Основу таких механизмов обра­зует определенная сила, а их рабочую часть — власть.

При этом здесь и дальше понятие "власть" рассматривается в достаточно строгом, узком, а не в широком значении. Понятием "власть" охватываются не все виды господства, в частности экономическое и духовное воздействие на людей, а только господство в области организации общественных отношений и управления, то есть система подчинения, при которой воля одних лиц (властвующих) является императивно обязательной для других лиц (подвластных).

В первобытном обществе, где свобода отдельного чело­века сводилась к таким величинам, которые сообразуются с иерархической системой подчинения и не препятствуют сплоченности сообщества, его коллективным действованиям в качестве носителей власти, имевшей непосредственно общественный характер, выступали родовые и племенные собрания, вожаки, воины-предводители и в не меньшей мере — старики (старейшины), нередко обладавшие в дан­ной общности тираническими прерогативами.

Но вот наступила эра цивилизации, когда существова­ние и развитие сообществ разумных существ — людей ста­ло все более явно строиться не на природной, а на их собственной (человеческой) основе и когда, стало быть, со­образно "замыслу природы" в ткань общественной жизни начали интенсивно, во все больших масштабах включаться действенные формы разумной, свободной, конкурентной дея­тельности (прежде всего и особенно — в экономике, в отно­шениях собственности, рынка, имущественного оборота).

Тогда-то — с тем, чтобы упорядочить резка усложнив­шиеся общественные отношения и главным образом с тем, чтобы упорядочить свободу, не дать ей обернуться произ­волом и своеволием, и тем более — насилием, грозящим самоистреблением людей, потребовались более мощные ин­ституты регуляции, чем мононормы-обычаи, поддерживае­мые общественной властью. И именно тогда, с появлением государства и письменности, стало формироваться позитив­ное право — право, выраженное в юридических источниках (законах, обычном праве, юридических прецедентах) и под­держиваемое предельно могучей властью — властью по­литической, государственной.

Могущество политической, государственной власти, об­разующей стержень нового всеобщетерриториального инсти­туционного образования — государства, концентрируется в аппарате, обладающем инструментами навязывания воли властвующих, прежде всего — инструментами принуждения, также институтами, способными придать воле властвующих общеобязательный характер (наиболее пригодными для осуществления таких целей, наряду с церковными установлениями, оказались как раз законы, учреждения юрисдикции, иные институты позитивного права, которые в этой связи были объявлены — с немалым ущербом для суверенности права — "элементами государственности").

Политическая, государственная власть — и по логике вещей и по фактам истории, фактам нашего сегодняшнего бытия — действительно оказалась таким мощным фактором в обществе, который способен раскрыть возможности силу и предназначение позитивного права. Политическая государственная власть как бы по самой своей природе предназначена для того, чтобы давать жизнь позитивному нраву и через систему правоохранительных учреждений институтов юрисдикции обеспечивать строгую и своевременную реализацию юридических норм и принципов.

В рассматриваемой плоскости связь политической, го­сударственной власти с правом — связь органичная, соз­дающая сам феномен права и делающая его реальным фактором в жизни общества. О ее особом значении для пра­ва можно судить по двум основным моментам:

во-первых, именно государственная власть через свои акты (нормативные, судебные) в условиях цивилизации придает нормам и принципам качества позитивного пра­ва — прежде всего всеобщую нормативность, возможность строгой юридической определенности содержания регули­рования и шире — качество институционности, а в этой связи — публичного признания и общеобязательности;

во-вторых, именно государственная власть оснащает необходимыми полномочиями и надлежащими средствами воздействия правоохранительные учреждения, органы юрис­дикции, правосудия, что и дает значительные гарантии реа­лизации правовых установлений.

И в этой связи одна из драм нашего человеческого бытии состоит в том, что именно от людей, обязанных обеспечи­вать действие законов и функционирование правосудия (про­куроров, судей, работников учреждений общественного порядка, налоговых служб, инспекций и т. д.), идут настой­чивые и нарастающие требования об усилении власти, спо­собной обеспечивать действие права. А осуществление эти требований, выдвигаемых, казалось бы, во имя благородной цели — придания большей эффективности законам и пра­восудию, ведет к возрастанию и ужесточению власти, a это, увы, исподволь, а порой и открыто подготавливает условий для попрания права. Впрочем, это уже другая плоскость взаи­моотношений власти и права, к которой и следует обратиться

Власть — антипод права.

Да, такой парадокс. Власть, особенно - власть политическая, государственная, которая и делает "право правом", в то же время — явление, в какой то мере с ним несовместимое, выступающее по отношению к праву в виде противоборствующего, а порой чуждого, остро враждебного фактора.

Истоки такой парадоксальности кроются в глубокой про­тиворечивости власти, в том, что, являясь (в своих социально оправданных величинах) необходимым и конститутивным эле­ментом оптимальной организации жизни людей, управления общественными делами, она обладает такими имманентными качествами, которые в процессе утверждения и упрочения власти, когда она переступает порог социально оправданных величин, превращают власть в самодовлеющую, самовозрас­тающую, авторитарную по своим потенциям силу.

И суть дела — не в "хороших" или "плохих" людях, стоящих у власти (хотя отчасти и в них тоже). Суть дела в самой органике власти, ее внутренних закономерностях, их противоречивой и коварной логике.

Эти закономерности проистекают, по-видимому, из того обстоятельства, что власть без реализации заложенных в ней стремлений к постоянному упрочению теряет динамизм и социальную мощь. Однако, увы, это же стремление при социально неоправданной концентрации власти, то есть за известным порогом, обозначающим достижение властью сво­ей критической массы, оборачивается как раз тем, что власть превращается в самодовлеющую силу.

И тогда власть приобретает демонические, в немалой степени разрушительные качества, она становится силой, отличающейся неодолимыми импульсами к дальнейшему и притом неограниченному, все более интенсивному росту, к приданию своему императивному статусу свойства исключительности, некой святости, нетленности и неприкосновенности, к своему возвеличиванию и увековечиванию, к отторжению в пространстве своего действия любой иной власти, всего того, что мешает ее функционированию и угрожает положению властвующих лиц. На этой основе обостряются, быть может, самые сильные человеческие эмоции: наслаждение властью и, что еще более психологически и социально значимо, жажда власти, это стремление, не считаясь ни с чем, овладеть властью или любой ценой ее удержать еще более усилить — одна из самых могущественных земных страстей, источник острых драм, потрясений, переломов в жизни и судьбе людей, целых стран и цивилизаций.

Такого рода "запредельные" импульсы и порывы власти к непрерывному самовозрастанию получают порой известное "моральное оправдание" (к сожалению, при содействии религии, церковных институтов), особенно когда в обществе существуют внутренние или внешние трудности проблемы или когда известные группы людей, овладевших властью, подчиняют ее групповым, узкоклассовым, этническим, идеолого-доктринерским, а то и просто утопическим, фантастическим целям.

И вот на этом пути самовозрастания и ожесточен власти основным препятствием, мешающим и раздражающим фактором становится близкий к власти социальный институт, в известном смысле детище самой власти, — право.

Чем это объяснить? Двумя основными причинами.

Во-первых, тем, что законы, юрисдикционная, правосудная деятельность, крайне необходимые, незаменимые инсти­туты, при помощи которых власть оказывается способной с наибольшим эффектом проводить свою политику, имею; по своей природе и сути иное, "свое" предназначение. Право призвано утверждать начала справедливости, гарантированной свободы поведения, защищать интересы человека, и это все далеко не всегда находится в согласии с притязаниями и уст­ремлениями власти, склонной решать жизненные проблемы волевым приказом и административным усмотрением[71].

Во-вторых, тем, что право относится к числу немногих внешних социальных факторов, которые благодаря своим свойствам способны свести власть к социально-оправдан­ным величинам, умирить власть, снять ее крайние, социально-опасные, разрушительные проявления.

Вот и получается, что не только власть в процессе сво­его функционирования встречается с препятствием — со своенравным, не всегда послушным своим детищем, непо­датливой "правовой материей", но и право, со своей стороны, выступает в отношении власти в виде противоборствующего фактора, нацеливаясь на решение "своих", правовых, задач и плюс к тому на то, чтобы при достаточно высоком уровне демократического и правового развития общества умирить, обуздать власть.

Словом, перед нами — сложная, парадоксальная ситуация, решение которой во многом зависит от природы и характера — существующего в данном обществе строя, культуры политического режима и в особенности — от "величины" и объема ее концентрации в функционирую­щих государарственных учреждениях и институтах.

Право и умирение власти.

При разумно-прогрессив­ном общественном строе, при развитой демократической и правовой культуре власть благодаря приверженности к де­мократическим ценностям умиряет свои императивные административно-приказные стремления, сдерживает ("скре­пя сердце") свои властные порывы и во имя общественной поль­зы вводит властно-императивную государственную деятель­ность в строгие рамки.

С этой целью вырабатываются политико-правовые ин­ституты (разделения властей, федерализма, разъединения государственной и муниципальной власти и др.), которые препятствуют концентрации власти и превращению ее в самодовлеющий фактор. Подобное самоусмирение власти приобретает реальный характер в развитом демократиче­ском обществе, где по существенным содержательным эле­ментам государственная политика и функционирование более или менее развитой юридической системы совпада­ют. И именно тогда, подчеркну, в развитом демократическом обществе при устойчивом правовом прогрессе, вырабатываются и приобретают реальное значение положения формулы о "правовом государстве", "верховенстве права", "правлении права".

При таком нормальном, "деловом" взаимодействии власти и права, вполне естественном при демократическом общественном и государственном строе, происходит их взаимная притирка и — более того — взаимное обогащение. Политическая государственная власть, ее носители получают установку на то, чтобы умирять и даже обуздывать "себя", свои властные претензии. Со своей стороны и право, его представители и агенты преодолевают "правовой экстремизм", крайности формализма, другие теневые стороны юридической регламентации человеческих взаимоотношений.

Иное разрешение указанная ранее парадоксальная ситуация находит в обществах, где власть перешагнула социально оправданный порог своей концентрации и в содержании власти доминирующее значение приобретают авторитарные стороны и тенденции или, хуже того, власть попадает в сферу групповых, узкоклассовых или этнических интересов, доктринерской или даже утопической идеологии. При таком положении вещей власть, и так жестко-императивная по своим первородным началам, становится по отношению к праву и вовсе неуступчивой, нетерпимой.

В этом случае происходят процессы, обратные тем которые характерны для обществ с развитой демократиче­ской и правовой культурой. Власть стремится, и это ей во многом удается, подчинить себе правовые институты, так "обработать" их и таким образом ввести в существующую общественную и государственную систему, чтобы они стали послушной игрушкой в руках властвующих государственных и политических учреждений, безропотно реализовывали (и — что не менее важно — юридически оправдывали или даже возвеличивали) неправомерные требования вла­сти, а то творили прямой произвол. Здесь происходит де­формация права, нередко весьма значительная, которая при неблагоприятных политических условиях вообще превра­щает право в ущербную юридическую систему, а то и в один лишь фетиш, "маску права", "видимость права", или, по иной терминологии, в "имитационное право".

И наконец, — момент, к которому хотелось бы при­влечь внимание.

Как показывают фактические данные последнего времени, модные правовые лозунги ("правовое государство", "верховенство права", "права человека" и аналогичные им) широко и вольно используются в разнообразных политиче­ских целях различными политическими силами, в России — от коммуно-радикальных до радикальных демократов. Не­редко их со всей активностью пускают в дело и государст­ва, далеко не всегда отличающиеся последовательно демо­кратическим режимом. И это обстоятельство, что подобные лозунги с трудом реализуются или вообще не реализуются в жизни, заинтересованные люди порой объясняют несо­вершенством права, недостатками в работе законодатель­ных и правоохранительных учреждений, упущениями тех или иных должностных лиц.

Между тем здесь, наряду с упомянутыми обстоятель­ствами, есть еще и довольно жесткая закономерность, кото­рая по большей части не принимается в расчет. Право как нормативно-ценностный регулятор вообще, по определе­нию, не способно занять высокое место в общественной жизни, которое бы соответствовало критериям и стандартам правового государства и верховенства права, если в данном обществе политическая, государственная власть заняла авторитарно-доминирующее положение или - что хуже - положение тотально всемогущей, тиранической силы, - словом, Большой власти. То есть власти, намного превышающей естественные, социально оправданные "потребности во власти", существующие в данном обществе и настроенной на то, чтобы использовать свое могущество в групповых, узкоклассовых, этнических или идео­логических интересах.

Ведь власть — это наиболее могущественный социаль­ный фактор в обществе, который способен применять сколь угодно мощное насилие и имеет монополию на это и которо­му (коль скоро власть достигла значительных величин, пре­ступила порог допустимого и оправданного) в этом отношении нет равных. Такой власти нет противовеса, нет воздействия никакой альтернативы; и даже формально введенные ин­ституты по упорядочению власти — разделение властей, федерализм и др. во многом оказываются бессильными. И с такой ("Большой") властью право, сколь бы оно ни было развито и совершенно, справиться также не в состоянии. Право в обществе, в котором доминирует Большая власть, "социально обречено", ибо это общество в принципе не в состоянии стать правовым обществом, в котором утвержда­ется верховенство права, правление права.

Запомним эти положения. Они, как надеется автор, помогут в понимании особенностей одного из основных на­правлений философии права (коммунистического), которое в процессе своего развития реализовалось в феномене все­сильного государства.

"Право сильного" и "право власти".

То обстоятельст­во, что право может не только "рассчитывать" на власть, на ее поддержку, но и попасть под ее пяту, стать инструмен­том политической государственной власти, означает, что перед нами — особый феномен, интегрированный в систе­му политико-государственных отношений, который допус­тимо так и назвать — "правом власти" и который, помимо всего иного, приводит к утверждению специфической идеологии, господствующей повсеместно и поныне, — юридиче­ского этатизма.

Здесь необходимо затронуть проблему более общего характера, ранее уже упомянутую, проблему о силе, которая служит основой юридических механизмов.

И этой связи нужно еще раз подчеркнуть, что право — такой нормативно-ценностный регулятор, который нуждается в известной поддержке "со стороны", в силовых методах гарантирования. Наряду с природной необходимостью, этическим (религиозно-этическим) освящением права, требуется и просто сила, способная воздействовать на волю людей, при необходимости — преодолеть ее сопротивление и добиться фактической реализации права.

С этой точки зрения позитивное право с первых же, фаз своего формирования и до последнего времени выступало и выступает в качестве "силового" нормативно-ценностного регулятора, то есть такого социального образования, которое для людей является внешним фактором, напрямую поддерживается силовыми институтами и рычагами, с той или иной степенью навязывается извне.

Но существо и характер этой силы, стоящей за спиной права, различны.

В данном отношении история позитивного права во многом состояла в трансформации и модификации силы, определяющей жизнь и реальность юридических установ­лений, когда право, оставаясь "силовым", меняло стоящие, за ним силовые институты и рычаги.

Логику такой трансформации и модификации можно выразить в формуле: от права сильного к праву власти, а затем — к праву государства[72].

Право сильного — это первичный, по своей основе в немалой степени биологический, способ устройства жизни "организованных сообществ". Он образует исходный, начальный блок иерархического построения жизни "органи­зованных существ", в том числе и человеческого сообщества.