Борьба миров (без указания переводчика)

Он узнал, что первая из них была женой, а вторая младшей сестрой деревенского врача из Стенмора. Этот врач, возвращаясь домой рано утром от тяжело больного в Пиннере, услышал на железнодорожной станции о приближении марсиан. Он поспешил домой, разбудил женщин — служанка ушла от них за два дня перед тем, — уложил кое-какую провизию, сунул, к счастью для моего брата, револьвер под сиденье и сказал им, чтобы они ехали поскорей в Эджуер к поезду. Сам он остался, чтобы оповестить соседей, и обещал их нагнать около половины пятого утра. Но шел уже десятый час, а его все не было. Остановиться в Эджуере путешественницам помешал чрезвычайный наплыв беженцев, и таким образом они заехали на глухой проселок.

Все это они бессвязно рассказывали брату, пока не остановились вблизи Нью-Барнета. Брат обещал не покидать их, по крайней мере до тех пор, пока они не решат, что предпринять, или пока их не догонит пропавший муж. Желая их успокоить, брат уверял, что он отличный стрелок из револьвера, хотя стрелять он совсем не умел.

Они расположились возле дороги, и пони стал обгладывать живую изгородь. Брат рассказал спутницам о своем бегстве из Лондона и сообщил им все, что слышал о марсианах. Солнце поднималось все выше, и скоро их оживленный разговор сменился томительным ожиданием. По проселку прошло несколько пешеходов. От них брат узнал кое-какие новости. С каждым бессвязным ответом, который ему удавалось получить, он все глубже уяснял себе громадные размеры обрушившегося на человечество бедствия и все больше убеждался в необходимости дальнейшего бегства. Он заговорил об этом со своими спутницами.

— У нас есть деньги, — сказала молодая девушка и смутилась; но глаза ее /встретились с глазами брата, и ее нерешительность прошла.

— У меня тоже есть деньги, — ответил брат.

Она сообщила, что у них имеется тридцать фунтов золотом и одна пятифунтовая кредитка и сказала, что, быть может, им удастся сесть в поезд в Сент-Олбене или Нью-Барнете. Брат считал, что попасть в поезд совершенно невозможно: он видел, с какой яростью толпы лондонских жителей осаждали поезда, и предложил пробраться через Эссекс к Гаричу и там на пароходе покинуть Англию.

Миссис Эльфинстон — так звали даму в белом, — не слушая никаких доводов, хотела ждать своего «Джорджа». Но ее золовка оказалась рассудительнее и в конце концов согласилась с братом. Итак, они поехали к Барнету, намереваясь пересечь Большую Северную дорогу. Брат вел пони под уздцы, чтобы сберечь его силы.

Солнце поднималось по небу, и день становился необычайно жарким; густой беловатый песок обжигал лицо и слепил глаза, так что они подвигались вперед очень медленно. Живые изгороди посерели от пыли. Когда путники приблизились к Барнету, то услышали все усиливающийся гул.

Стало попадаться больше народу. Беженцы тащились изнуренные, угрюмые, грязные, бессвязно бормоча себе под нос какие-то вопросы. Мужчина во фраке прошел мимо них, пристально глядя в землю; они слышали, как он разговаривал сам с собой, и, оглянувшись, увидели, что одной рукой он схватил себя за волосы, а другой наносил удары невидимому врагу. Когда припадок бешенства миновал, этот человек побрел дальше, ни разу не обернувшись.

Подъезжая к перекрестку дорог южнее Барнета, брат и его спутницы увидели в поле у дороги женщину с ребенком на руках; двое других детей шли за нею, а позади плелся мужчина в грязной черной блузе, с толстой палкой в одной руке и с маленьким чемоданом в другой. Потом из-за поворота по проулку между дачами, примыкавшими непосредственно к большой дороге, выехала тележка, в которую был запряжен взмыленный черный пони; правил тощий юноша в широкополой, посеревшей от пыли шляпе. В тележке сидели три девушки, по виду фабричные работницы из Ист-Энда, и двое маленьких детей.

— Как проехать в Эджуер? — спросил растерянный, бледный возница и тотчас же хлестнул пони, не сочтя нужным поблагодарить, когда брат сказал ему, что надо свернуть влево.

Вдруг прямо перед собой брат мой заметил бледносерый дым; он поднимался между домами и окутывал белый фасад террасы, возвышавшейся над дорогой, которая тянулась позади длинного ряда дач. Миссис Эльфинстон вскрикнула при виде языков дымно-красного пламени, плясавших над домами под знойным синим небом. Среди смутного гула выделялись теперь беспорядочно смешивавшиеся голоса, скрип множества колес и топот копыт. Проселок делал крутой поворот метрах в пятидесяти от перекрестка.

— Господи! — воскликнула миссис Эльфинстон. — Куда же вы нас ведете?

Брат придержал пони.

Большая дорога представляла собою клокочущий людской поток, беспорядочно стремившийся к северу. Облако пыли, ослепительно-белой в лучах солнца, поднимаясь над землей на высоту шести метров, окутывало все своей пеленой, а сплошная масса лошадей, пешеходов и экипаже непрерывно поднимала новые клубы.

Приближаясь к месту соединения проселка с большой дорогой, можно было подумать, что въезжаешь в дым, стелющийся от пожара. Толпа гудела, как пламя, и пыль была горячей и едкой. А немного дальше, действительно, горела дача, и клубящиеся массы черного дыма расползались над дорогой, увеличивая сумятицу.

Прошли двое мужчин, потом какая-то женщина, перепачканная и заплаканная с тяжелым узлом. Заблудившаяся охотничья собака, испуганная и жалкая, покружилась, высунув язык, около кабриолета и убежала, когда брат пригрозил ей.

Насколько хватал глаз, вся дорога, ведущая из Лондона, казалась сплошным клокочущим среди домов потоком грязных толкающихся людей. Черные головы и тесно прижатые одно к другому тела обрисовывались немного яснее у перекрестка, проходили мимо и снова сливались в сплошную темную массу под облакам пыли.

— Вперед, вперед! — раздавались крики. — Дорогу, дорогу!

Руки задних упирались в спины передних. Брат вел пони под уздцы. Этот поток неудержимо притягивал его к себе. Медленно, шаг за шагом, подвигался он по проселку.

В Эджуере царила суматоха, в Чок-Фарм — паника, но здесь происходило настоящее переселение народов. Трудно представить себе движение этой огромной массы, уже не походившей на толпу. Фигуры появлялись из-за угла и удалялись, повернувшись спинами к поселку. По краям шли пешеходы, увертываясь от колес экипажей, сталкивались друг с другом и оступались на выбоинах.

Повозки и коляски тянулись вплотную одна за другой, иногда очищая немного места для тех более быстрых и нетерпеливых экипажей, которые, как только для того представлялась малейшая возможность, прорывались вперед, заставляя пешеходов прижиматься к заборам и воротам дач.

— Вперед! — слышались крики. — Вперед! Они идут!

В одной коляске стоял слепой, одетый в мундир Армии Спасения. Он шевелил скрюченными пальцами и вскрикивал: «Вечность, вечность!» Голос у него был хриплый и такой громкий, что брат слышал его долго после того, как он скрылся за поворотом в облаке пыли. Люди, ехавшие в экипажах, без толку подхлестывали лошадей и переругивались; другие сидели неподвижно, жалкие, растерянные; третьи в отчаянии ломали себе руки или лежали, растянувшись в повозках. Глаза у лошадей были налиты кровью, а удила покрыты пеной.

Тут были кебы, коляски, товарные фургоны, простые телеги, даже почтовая карета и повозка для нечистот с надписью: «Приход св. Панкратия», огромная ломовая платформа, переполненная оборванцами, и пивной фургон с запачканными свежей кровью колесами. — Дайте дорогу! — раздавались крики. — Дайте дорогу! — Веч-ность, веч-ность! — доносилось, как эхо, издалека.

Тут были оборванные жалкие женщины, и с ними бок о бок плелись хорошо одетые дамы в сопровождении плакавших и спотыкавшихся детей; их нарядные платья были запылены, усталые лица мокры от слез. Рядом с женщинами нередко шли мужчины, одни предупредительно вежливые, другие — озлобленные и грубые. Тут же прокладывали себе дорогу нищие в выцветших лохмотьях, зычно кричавшие и ругавшиеся. Рядом со здоровенными рабочими, энергично пробиравшимися вперед, жались тщедушные люди, одетые как клерки или приказчики; брат заметил раненого солдата, железнодорожных носильщиков и какое-то жалкое создание в наброшенном поверх ночной сорочки пальто.

Но, при всей пестроте своего состава, толпа имела нечто общее. Лица у всех были испуганные, измученные; чувствовалось, что всех подгоняет страх. Случайный шум, раздавшийся на дороге, спор из-за места в повозке, все заставляло эту человеческую громаду ускорять шаг. Даже те, которые от страха и усталости уже едва держались на ногах, на мгновение оживлялись словно под действием электрического тока. Жара и пыль истомили толпу, кожа пересыхала, губы чернели и трескались. Всем хотелось пить, все устали, все прихрамывали. И среди хаоса криков слышались споры, упреки, стоны изнеможения. У большинства голоса были хриплые и слабые. И вся толпа повторяла, словно припев:

— Дорогу, дорогу! Марсиане идут!

Кое-кто останавливался и отходил в сторону. Проселок под острым углом соединялся с большой дорогой. Создавалось обманчивое впечатление, что он тянется по направлению к Лондону. И, однако, людской водоворот образовался у его устья. Толпа оттесняла сюда более слабых, которые большей частью отдыхали здесь не больше минуты и снова ныряли в поток.

Посреди проселка лежал мужчина с ногой, завернутой в окровавленные лохмотья. Два человека склонились над ним. Счастливец! У него были друзья.

Маленький старичок, с седыми солдатскими усами, в грязном черном сюртуке, выбрался, прихрамывая, из давки, сел, снял башмак — носок был в крови, — вытряс мелкие камешки и снова обулся. Девочка лет восьми-девяти бросилась на землю у забора, неподалеку от моего брата, и расплакалась.

— Я не могу больше итти. Я не могу больше итти…

Мой брат, очнувшись от своего столбняка, стал ее утешать, поднял и понес ее к мисс Эльфинстон. Девочка притихла, как будто в испуге.

— Элен! — крикнула со слезами в голосе какая-то женщина из толпы. — Элен!

Девочка вдруг вырвалась из рук брата с криком «мама».

— Они идут, — оказал мужчина, ехавший верхом по проселку.

— Прочь с дороги, эй, вы! — кричал, привстав на козлах, какой-то кучер.

Брат увидел закрытую карету, которая сворачивала на проселок.

Люди бросились в сторону, давя друг друга, чтобы не попасть под копыта. Брат осадил пони ближе к забору. Кучер проехал мимо и остановился у поворота. Это была парная карета, но почему-то ее везла только одна лошадь.

Брат заметил сквозь облако пыли, что двое мужчин вынесли кого-то на белых носилках из кареты и осторожно положили на траву у забора. Один из них подбежал к брату.

— Есть тут где-нибудь вода? — спросил он. — Он умирает. Он хочет пить… Это лорд Гаррик.

— Лорд Гаррик! — воскликнул брат. — Председатель верховного суда?

— Где тут вода?

— Может быть, в одном из этих домов найдется водопроводный кран, — сказал брат, — у нас нет воды, я боюсь оставить своих.

Человек стал пробиваться сквозь толпу к воротам углового дома.

— Проходите, проходите! — кричали люди, напирая на него. — Они идут! Проходите!

Брат заметил бородатого мужчину с орлиным профилем, с небольшим саквояжем в руке; саквояж раскрылся, и из него посыпались золотые соверены. Со звоном падали они на землю и катились под ноги двигавшихся людей и лошадей. Бородатый мужчина остановился, тупо глядя на рассыпавшееся золото, оглобля кеба ударила его в плечо, он пошатнулся, вскрикнул и отскочил в сторону, чуть не угодив под колесо.

— Дорогу! — кричали ему. — Дайте дорогу!

Как только кеб проехал, бородатый мужчина, протянув руки, снова бросился к куче монет и стал совать их пригоршнями себе в карманы. Вдруг над ним выросла лошадь. Он приподнялся, но тут же упал под копыта.

— Стойте! — закричал брат и, оттолкнув с дороги какую-то женщину, бросился вперед, чтобы схватить лошадь под уздцы.

Но, прежде чем брат успел это сделать, послышался крик, и сквозь клубы пыли он увидел, как колесо проехало по спине упавшего. Кучер хлестал кнутом подбегавшего брата; рев толпы оглушал его. Несчастный бородач корчился в пыли среди своих золотых монет и не мог подняться, потому что колесо раздробило ему позвоночник и у него отнялись ноги. Брат попросил кучера следующего экипажа остановиться. Какой-то человек, ехавший верхом на вороной лошади, пришел к нему на помощь.

— Уберите его с дороги! — крикнул он.

Брат схватил упавшего за воротник и стал одной рукой тащить его в сторону, но тот все силился подобрать свои монеты и злобно бил брата по руке пригоршней золота.

— Не останавливайтесь, проходите! — кричали сзади гневные голоса. — Дорогу, дорогу!

Послышался треск, и дышло кареты ударилось о повозку, которую остановил владелец вороной лошади.

Брат оглянулся, и человек, цеплявшийся за свое золото, вдруг укусил руку, державшую его за воротник.

Произошло столкновение: вороной конь рванулся в сторону, а лошадь, запряженная в повозку, дернула вперед, чуть не наступив копытом на ногу брату. Он выпустил упавшего и отскочил в сторону. Злоба сменилась ужасом на лице несчастного; в одну минуту он исчез в давке. Брата оттеснили, и он с большим трудом выбрался обратно на проселок.

Он видел, как мисс Эльфинстон прикрыла рукой глаза, а маленький ребенок с чисто детским любопытством уставился на неподвижную черную кучу тряпья под колесами катившихся экипажей.

— Назад! — крикнул брат и натянул вожжи. — Нам не пробраться через этот ад.

Они проехали около ста метров назад по проселку; остервенившаяся толпа скрылась за поворотом. Проходя мимо, брат увидел мертвенно-бледное, искаженное, лоснящееся от пота лицо лорда Гаррика, который умирал в канаве под забором. Обе женщины, дрожа и не говоря ни слова, ухватились за сиденье.

За поворотом брат остановился. Мисс Эльфинстон страшно побледнела, а ее невестка тихо плакала и была так потрясена, что забыла даже про своего Джорджа. Брат тоже растерялся. Но, отъехав на некоторое расстояние от большой дороги, он понял, что надо сделать новую попытку так или иначе перебраться на другую сторону. Он решительно повернулся к мисс Эльфинстон.

— Мы должны там проехать, — сказал он и снова повернул пони.

Вторично в этот день молодая девушка выказала большое присутствие духа. Чтобы снова пробиться в русло потока, брат ринулся вперед и схватил под уздцы напиравшую на него лошадь какого-то кеба. Пользуясь этим мгновением, мисс Эльфинстон хлестнула пони и выехала на дорогу. Но тут кабриолет сцепился с проезжающей фурой, и в ту же минуту из его кузова вылетела планка, выбитая дышлом третьего экипажа. В следующую секунду поток подхватил их и понес вперед. Брат с красными следами кучерского бича на лице и руках вскочил в кабриолет и схватил вожжи.

— Цельтесь в этого человека позади нас, если он будет слишком напирать, — сказал он, подавая револьвер мисс Элъфинстон. — Или нет… цельтесь в лошадь.

Затем он стал поджидать возможности перебраться на противоположный край дороги. Но, очутившись внутри потока, они словно потеряли собственную волю и стали частицей мятущейся пыльной громады. Вместе с потоком беглецов они миновали Чиппинг-Барнет и проехали больше километра от центра города, прежде чем им удалось сделать то, что они хотели. Гвалт и шум стояли неописуемые. К счастью, за городом дорога разветвлялась, и это несколько уменьшило давку.

Они свернули на восток через Гедли. Там, по обе стороны от дороги, они заметили множество людей, пивших прямо из реки; некоторые дрались из-за доступа к воде. А дальше, с вершины холма у Восточного Барнета, они увидели два поезда, медленно тащившиеся без сигналов. Поезда были набиты людьми — люди теснились даже между кучами угля на тендерах — и шли на север по Главной Северной линии.

Брат полагал, что эти поезда приняли пассажиров где-нибудь за пределами Лондона, потому что в это время неистовство перепуганной толпы уже остановило всякую работу на центральных вокзалах. Наконец они остановились, чтобы отдохнуть: все трое страшно устали от пережитых за этот день волнений, но уснуть боялись. Ночь была очень холодная. В темноте мимо них проходили вереницы людей, убегавших от неведомой опасности, которая подстерегала их впереди, и направлявшихся как раз в ту сторону, откуда приехал мой брат.

XVII

«Сын Грома»

Если б целью марсиан было лишь истребление человеческого рода, то они могли бы в этот понедельник уничтожить все население Лондона, медленно растекавшееся по ближайшим графствам. Не только по дороге к Барнету, но и по дорогам к Эджуеру и Вальтамскому аббатству, и на восток к Саусенду и Шрусбери, и к югу от Темзы к Дилю и Бродстарсу стремилась такая же неистовая толпа. Если б в это июньское утро кто-нибудь поднялся на воздушном шаре в ослепительную синеву и взглянул на Лондон сверху, то все северные и восточные дороги, расходящиеся от запутанной сети улиц, показались бы ему усеянными черными точками беженцев — каждая точка олицетворение ужаса и физического страдания. В предыдущей главе я привел рассказ моего брата о его приключениях по дороге, ведущей в Чиппинг-Барнет. Мне хотелось показать читателю, чем представлялся этот рой черных точек одному из беженцев. Еще ни разу в истории мира такое множество людей не передвигалось и не страдало вместе. Легендарные полчища готов и гуннов, величайшие орды, какие когда либо видела Азия, показались бы только каплей в этом потоке. Это не было организованное отступление, — это было паническое стадное бегство, гигантское и ужасное, без всякого порядка, без определенной цели; шесть миллионов людей, безоружных и голодных, стремились куда-то очертя голову. Это было началом падения цивилизации, истребления всего человеческого рода.

Прямо под собой воздухоплаватель увидел бы сеть улиц, дома, церкви, скверы, перекрестки, сады, уже покинутые, распростертые, как огромная карта, с пятнами черного дыма на юге. Словно какое-то чудовищное перо накапало чернильные кляксы на карту над Илингом, Ричмондом, Уимблдоном. Безостановочно, неуклонно каждое пятно ширилось и разветвлялось, останавливаясь перед подъемами и быстро переливаясь через возвышенности в какую-нибудь вновь открывшуюся ложбину. Так расплывается чернильное пятно на промокательной бумаге.

А дальше, за голубыми холмами, поднимающимися к югу от реки, расхаживали блистающие марсиане, спокойно и планомерно выпуская свои ядовитые облака над этим участком территории. Затем струями пара они рассеивали сослуживший свою службу газ и вступали во владение покоренной страной. Они, очевидно, не собирались уничтожать всех людей, а только хотели поколебать мужество у своих противников и сломить всякое сопротивление. Они взрывали пороховые склады, перерезывали телеграфные провода и портили в разных местах полотно железных дорог. Они как бы подсекали человечеству подколенную жилу. Казалось, они не торопились расширить сферу своих действий и не продвинулись в этот день далее центральных кварталов Лондона. Весьма возможно, что значительное число лондонских жителей осталось в своих домах в понедельник утром. Не подлежит сомнению, что многие из них были задушены черным дымом.

Вплоть до полудня Пуль[8] представлял удивительное зрелище. Пассажирские пароходы и другие суда не уходили в море, привлеченные огромными суммами, которые платили беженцы… Говорят, что многие, у кого не было денег, бросались вплавь к кораблям, но их отталкивали баграми, и они тонули. Около часу дня под арками Блек-Фрайерского моста показались тонкие струйки черного пара. Мгновенно весь Пуль превратился в арену бешеного смятения, борьбы и свалки. Множество лодок и катеров столпилось у северной арки Тауэр-Бриджа; матросы и грузчики отчаянно отбивались от людей, устремившихся к ним с берега. Некоторые, карабкаясь, спускались даже по устоям моста…

Когда час спустя за Часовой башней парламента появился первый марсианин и направился вниз по реке, за Лаймхаузом плавали одни обломки.

О падении пятого цилиндра я еще расскажу. Шестой упал близ Уимблдона. Брат, охраняя своих спутниц, спавших в кабриолете на лугу, видел зеленую вспышку далеко над холмами. Во вторник, все еще не потеряв надежды сесть на какой-нибудь корабль, они продолжали пробираться среди толп беженцев в Колчестеру. Слухи о том, что марсиане уже захватили Лондон, подтвердились: их встречали у Гайета и даже у Нисдена.

Брат мой, однако, увидел их только на следующий день.

Скоро толпы беженцев почувствовали недостаток продовольствия. Голодные не церемонились с чужой собственностью. Фермеры вынуждены были защищать с оружием в руках свои скотные дворы, амбары и зреющую, но еще не снятую с полей жатву.

Некоторые беженцы, как мой брат, повернули на восток. Находились такие смельчаки, которые в поисках пищи возвращались обратно к Лондону. Это были, главным образом, жители северных предместий, которые знали черный пар только понаслышке. Брату сказали, что около половины членов кабинета министров собралось в Бирмингеме и что большие количества сильных взрывчатых веществ собраны для закладки автоматических мин в графствах Средней Англии.

Ему передавали также, что Мидленская железнодорожная компания, исправив все повреждения, причиненные в первый день паники, восстановила сообщение, и поезда снова идут к северу от Сент-Олбена, чтобы уменьшить прилив беженцев в ближайшие графства. В Чиппинг-Онгере висело объявление, гласившее, что в северных городах имеются значительные запасы муки и что не позднее, как через двадцать четыре часа хлеб будет раздаваться голодающим жителям окрестностей Лондона. Однако это сообщение не заставило брата изменить свой план. Весь день он и его спутницы продвигались к востоку и нигде не видели раздачи хлеба. Да и никто не видел. В эту ночь седьмая звезда упала на Примроз-Хилл. Она пролетела во время дежурства мисс Эльфинстон, которая сторожила бивак, чередуясь с моим братом.

В среду наши три беглеца после ночевки на пшеничном поле достигли Челмсфорда, где банда местных жителей, именовавшая себя Комитетом общественного продоволь- ствия, отобрала у них пони, пообещав, правда, уделить часть мяса при разделе на следующий день. По слухам, марсиане были уже у Эппинга. Говорили также, что при неудачной попытке взорвать одного марсианина разрушены пороховые заводы Вальтамского аббатства. На церковных колокольнях были устроены сторожевые посты. Брат, на свое счастье, как выяснилось позже, предпочел итти пешком к побережью, не дожидаясь раздачи съестных припасов, хотя и он и обе его спутницы сильно проголодались. В полдень они прошли через Тиллингхем, который оказался безлюдным: лишь несколько мародеров рыскало по домам в поисках пищи. За Тиллинг-хемом они увидели море и множество самых разнообразных судов.

Не смея подняться вверх по Темзе, моряки направились к берегам Эссекса — к Гаричу, Уолтону и Клектону, а потом и к Фаульнессу и Шеберри, где принимали на борт пассажиров. Суда расположились широкой серповидной линией, конец которой терялся в туманной дымке у Нейза. У самого берега стояли небольшие рыбачьи шхуны, английские, шотландские, французские, голландские и шведские, паровые катера с Темзы, яхты, моторные лодки; подальше — суда более крупного тоннажа: грязные угольщики, пароходы грузовые, пассажирские, нефтеналивные, даже один старый госпитальный транспорт и изящные, серые с белым пакетботы, поддерживавшие сообщение между Саусгемптоном и Гамбургом. И вся синеющая линия берега от Блекуотера до самого Мельдона кишела лодками. Лодочники торговались с людьми, толпившимися на побережье, и перевозили их на суда.

Километрах в трех от берега виднелся броненосец с такой низкой осадкой, что при первом взгляде брат мой счел его затонувшим. То был монитор береговой обороны «Сын Грома». Других военных судов поблизости не было, но далеко вправо, над спокойной поверхностью моря — в этот день стоял мертвый штиль — змеился черный дымок: броненосцы Ламаншской эскадры, вытянувшись длинной линией против устья Темзы, держались под парами; они были в полной боевой готовности и зорко наблюдали за победоносным шествием марсиан, которому бессильны были помешать.

Увидев море, миссис Эльфинстон струсила, хотя золовка и старалась ее ободрить: до сих пор она никогда не покидала Англии; она предпочитает лучше умереть, чем плыть на чужбину, и так далее. Бедняжка! Она, кажется, воображала, что французы мало чем отличаются от марсиан. За последние два дня она становилась все истеричнее, боязливей и печальней. Она во что бы то ни стало хотела вернуться в Стенмор. В Стенморе всегда было так тихо и мирно. К тому же они, наверное, встретят Джорджа в Стенморе…

С большим трудом уговорили ее спуститься к берегу. Там брату удалось привлечь внимание матросов колесного парохода, шедшего из устьев Темзы. Они выслали лодку и сторговались на тридцати шести фунтах за троих. По их словам, пароход направлялся в Остенде.

Было уже около двух часов, когда брат и его спутницы, заплатив за свои места на шкафуте, поднялись наконец на борт. Здесь, хотя и по безумным ценам, можно было достать еду, и они решили закусить, примостившись на палубе.

На борту уже набралось больше сорока человек; многие из них истратили свои последние деньги, чтобы заручиться местом. Однако капитан простоял у Блекуотера до пяти часов, набирая новых пассажиров, пока вся палуба не наполнилась народом. Он, может быть, оставался бы и дольше, но около пяти часов на юге началась канонада. Как бы в ответ на нее, «Сын Грома» выстрелил из небольшой пушки и выкинул ряд флажков. Клубы дыма вырывались из его труб.

Некоторые пассажиры уверяли, что пальба доносится из-под Шубьернеса, но вскоре всем стало ясно, что канонада приближается. Далеко на юго-востоке в море показались мачты и верхние части трех броненосцев, окутанные черным дымом. Тут внимание брата отвлекла отдаленная орудийная пальба на юге. Ему показалось, что он увидел в тумане поднимающийся столб дыма.

Пароходик заработал колесами и двинулся к востоку от длинной изогнутой линии судов. Низкий берег Эссекса уже оделся голубоватой дымкой, когда появился марсианин. Маленький, чуть заметный на таком расстоянии, он подходил по илистому берегу со стороны Фаульнесса. Перепуганный капитан на своем мостике стал сердито браниться во все горло, упрекая себя за промедление, и лопасти колес, казалось, заразились его страхом. Все пассажиры стояли у бортов или на скамейках и смотрели на далекую фигуру, возвышавшуюся над прибрежными деревьями и колокольнями, которая приближалась, забавно пародируя человеческую походку.