Очерки истории российской внешней разведки. Том 1

Князь Черкасский, подозреваемый в захватнических намерениях, был схвачен и казнен. Погибли или были обращены в рабство люди из состава посольства и его сопровождения. Лишь немногим удалось бежать и добраться до Астрахани. Они-то и поведали о гибели экспедиции.

Но Петр не отступил от своих планов и решил направить посольство в Бухару. В это время в Петербурге как раз находились представители бухарского хана. Петр заявил им, что собирается направить к хану русское посольство и представил Флорио Беневени, который должен был возглавить эту миссию.

Флорио Беневени, итальянец, находился на русской службе и не только зарекомендовал себя умным и ловким человеком, но и доказал на деле свою преданность Петру и России. Беневени хорошо знал Восток, его нравы и обычаи, легко сходился с людьми, устанавливал полезные связи. Он бывал в Константинополе, владел турецким и персидским языками.

Главная задача, поставленная перед ним, сводилась к негласной проверке сведений о золоте. Но, кроме того, он должен был провести экономическую и политическую разведку. Петр собирался установить торговые отношения с Бухарой, и Беневени предстояло выяснить, какое влияние на бухарского хана оказывают Персия и Турция.

В 1719 году русское посольство отправилось в Бухару через Персию вместе с возвращавшимися домой бухарскими посланниками. Переправившись через Каспийское море, они высадились на персидском берегу. Путь был нелегким. Не обошлось и без вооруженных провокаций. Но русские на сей раз были готовы дать должный отпор.

В 1720 году русское посольство наконец прибыло в Тегеран.

Все это время Беневени не сидел без дела: и на побережье Каспия, и в Тегеране он собирал информацию военно-политического характера и направлял ее в Петербург.

Пребывание в Тегеране снова затянулось, но в конце концов шах соизволил отпустить Беневени. Покинув столицу Персии, русское посольство в сопровождении бухарских коллег прибыло в Бухару в конце 1721 года.

Хан внешне благосклонно принял Беневени, и тот три года проработал на земле Бухары. Несмотря на пристальное наблюдение, Беневени делал свое дело. Ему удалось выяснить, что золотоносный песок выносится в Аму-Дарью горными речушками. Он сделал вывод, что месторождение золота находится где-то в горах.

И действительно, как потом удостоверились сам Беневени и его люди, в горах Бадахшана находились залежи руды, содержащей золото. В других местах были залежи меди, квасцов, свинца и железных руд. Были выявлены месторождения и серебряных руд. Беневени выяснил также, что все эти месторождения строго засекречены, находятся подлинным контролем хана и никому не разрешается заниматься их разработками. Об этом в Петербург ушло обстоятельное сообщение.

Беневени проанализировал позицию бухарского хана и пришел к выводу, что запрещение на разработку богатых месторождений преследовало разумные цели. Ведь если бы Китай или Персия дознались о залежах золота, серебра, меда и других ценных рудных пород в бухарских недрах, не избежать бы хану нашествия чужеземцев.

Понимая сложное положение, в котором оказался Беневени, находившийся под неусыпным доглядом со стороны ханской стражи, в Петербурге решили послать ему в помощь сотника, выступавшего под видом торговца. Этот сотник, имя которого, к сожалению, в архивах не сохранилось, бродил со своим товаром по просторам бухарской земли. В Балхе и Бадахшане сотник обнаружил английские товары и английских купцов.

Так в те далекие годы на просторах Средней Азии «встретились» интересы России и Англии, вылившиеся в последующем в длительную борьбу за влияние в этом регионе.

Но все это было впереди, а пока Флорио Беневени выяснил, что хан и другие влиятельные бухарцы тяготились зависимостью от Персии и исподволь тянулись к России. Но эти настроения, в общем-то, были довольно переменчивы.

Летом 1722 года, когда русские войска начали Персидский поход и до Бухары и Хивы дошла весть о взятии Дербента, Баку и Решта, проперсидские силы присмирели и перестали строить козни русскому послу. В эти дни к Беневени прибыл посланец из Хивы, который привез письмо от хана, выражавшего свою «радость» по поводу победы русских войск и приглашавшего посла заехать в Хиву при возвращении в Россию.

А Беневени действительно уже собирался в обратный путь. Да хан Бухары не отпускал его. Томительно тянулись дни, и однажды к Беневени зашел бухарский посол, с которым они проделали долгий путь из Петербурга через Тегеран в Бухару. За время путешествия; насыщенного множеством событий, у них сложились добрые отношения, которые бухарец, однако, тщательно скрывал от окружающих. Работа Беневени с послом не прошла даром. И бухарец сообщил, что скоро ему будет дано разрешение уехать из Бухары, но в дороге будет предпринята попытка уничтожить посольство.

Вскоре, получив от хана разрешение на отъезд, русское посольство отправилось в путь. Кровавой резни удалось избежать. Сам Беневени воспринял попытку разделаться с посольством как стремление восточных властелинов не выпускать из своих владений носителей секретов о них и их землях. В Хиве, которую не могло миновать русское посольство, Беневени пришлось также испытать на себе и восточное гостеприимство, и коварство. 17 сентября 1725 г. Флорио Беневени и его посольство наконец прибыли в Астрахань.

Так закончилась опасная и длительная эпопея российского посланника, разведчика Флорио Беневени. Собранные им сведения о положении в Бухарском и Хивинском ханствах, о нравах и обычаях проживавших там народов значительно расширили представление, сложившееся в Петербурге о государствах Средней Азии. Беневени подтвердил стремление Персии и в какой-то степени и Турции оказывать влияние на эти мусульманские государства. Но главное, что удалось установить Беневени, это зарождавшийся интерес Бухары и Хивы к России и первые, еще неустойчивые намерения пойти на установление межгосударственных отношений.

Что касается дальнейшей судьбы Беневени, то по возвращении в Петербург он был назначен на работу в Коллегию иностранных дел. Его большой личный опыт и хорошее знание Востока позволили ему успешно осуществлять руководство одним из отделов Коллегии — так называемой экспедицией «турецкого и других языков».

13. Первый министр государыни

Времена раздоров и неустойчивости во внутренней политике России после смерти Петра заметно сказались на ее международных связях и авторитете. Западные послы в Петербурге, не считаясь ни с чем, стали вести бесконечные, бесцеремонные интриги, которые, случалось, заканчивались отстранением от власти царствующих особ и неугодных правительственных чиновников. Так, французский посол Шетарди, стремясь. ослабить засилье немцев при русском дворе (Бирон, Миних, Остерман) и укрепить там влияние Франции, активно содействовал возведению на престол опальной дочери Петра Елизаветы, которая при воцарении сначала оказывала ему всяческие знаки внимания. Однако вскоре наметилось сближение России с Австрией, и Шетарди снова принялся за тайные интриги, в результате которых был выдворен из страны.

В этом калейдоскопе часто меняющихся внешнеполитических ориентиров российское правительство действовало нерешительно. Только в Швеции, где велась бесконечная борьба аристократии с королевской властью, внешнеполитическая служба Петербурга активно прикладывала в те годы «свою руку». Тратились большие суммы для создания среди шведской знати «русской партии» в противовес другой группировке, сориентированной на поддержку Франции. Главную роль в этой политической борьбе сыграл русский посол в Стокгольме, а позднее руководитель российской внешней политики граф Никита Иванович Панин.

«Всю свою жизнь, от юных лет до самой смерти, он провел в придворной атмосфере, причем около 30 лет состоял по дипломатической части. Всегда приветливый и любезный со всеми, мягкий по манерам, вежливый в обращении, он легко снискал себе уважение придворных сфер, своих и чужих… Многолетнее пребывание за границей и служба среди иноземных людей, к тому же дипломатов, обогатили его многими познаниями, особенно драгоценными для русского человека того времени…», — писал посол одной из европейских стран, давая характеристику «самому сановитому вельможе Российской империи середины XVIII века»[28].

С именем Никиты Панина связаны успехи России в решении черногорской проблемы, когда в результате двух войн с Турцией и дипломатической борьбы с западными державами Россия усилила свое влияние и авторитет среди порабощенных Османской империей христианских народов, утвердилась на Черном море, приобрела право проводить свои торговые суда через Босфор и Дарданеллы, добилась ослабления агрессивности Речи Посполитой и расширила свои позиции на Балтике. Новым, чисто «панинским» моментом во внешней стратегии явилось решение России играть роль организатора коллективных акций и международного арбитра в европейских делах. В 60-х годах XVIII столетия русская дипломатия выступила инициатором создания так называемого «Северного аккорда» — союза государств Северной Европы в противовес франко-австрийскому блоку. А провозглашенная Россией «Декларация о вооруженном нейтралитете» в период борьбы североамериканских колоний за независимость не только продемонстрировала перед миром возросший авторитет России, но и в известной мере ограничила действия британского флота.

В Коллегии иностранных дел под руководством Н.И.Панина работало 260 сотрудников. Он сам подбирал подходящие кандидатуры, которым доверял и полагался на их высокую профессиональную подготовку. Руководя работой российских представителей за рубежом, Панин лично определял задачи, сообщал необходимую информацию и давал советы, как лучше воздействовать на «нужного человека», способного принести пользу российскому государству[29].

«Сотрудник иностранной коллегии, — поучал своих питомцев граф Панин, — должен уметь вербовать открытых сторонников и тайных осведомителей, осуществлять подкуп официальных лиц и второстепенных чиновников, писать лаконично и четко свои шифрованные и открытые донесения на родину не по заранее установленной форме, а исходя из соображений целесообразности»[30].

Глядя на сохранившийся портрет сановного вельможи в пышном напудренном парике и атласном, расшитом золотом кафтане, трудно предположить, что этот с виду милейший и деликатнейший человек был признанным мастером служебной конспирации и тайных межгосударственных интриг. А в жизни было именно так. Даже царицу граф Панин обучал строгим правилам соблюдения секретности, изобретя в этих целях весьма оригинальную «фельдъегерскую службу». Для пересылки дипломатических и иных конфиденциальных документов он предложил использовать в качестве связного малограмотного, но исключительно преданного царице придворного истопника по имени Федор Михайлович. В его кафтан с непомерно глубокими карманами Екатерина загружала срочные бумаги и отправляла посланца к Панину. Таким же образом после ознакомления графа с почтой он возвращал документы царице.

Свою дипломатическую карьеру Никита Иванович начал в тридцатилетием возрасте сразу с должности посла — сначала в Дании, затем в Швеции, жаждавшей реванша за Полтаву и унижение короля Карла XII. К моменту приезда Панина в Стокгольм обстановка в столице по накалу политических страстей была взрывоопасной.

Панин начал свою работу в Швеции с создания сети своих тайных «друзей». Ими стали на первых порах несколько влиятельных членов Государственного совета, некоторые торговцы и промышленники, заинтересованные в связях с Россией. С помощью щедрых подарков и крупных денежных взяток Н.И.Панин умело руководил своими «помощниками», с которыми часто встречался во время специально организованной лесной охоты в окрестностях Стокгольма. Заботясь об их безопасности, он «пронумеровал» все свои связи и копию нумерации отправил в Коллегию по иностранным делам. Поэтому, когда там получали «шифрованное письмо» из Стокгольма, где говорилось о необходимости «производить отныне N 2-му оплату, оставшуюся от N 1-го по 3000 рублей на год; N 6-му к прежнему трехтысячному окладу прибавить еще тысячу, а N 5-му отныне давать впредь вместо пятитысячного оклада по 3000, чем он, как человек старый и впредь к делам не прочный, может совершенно доволен быть», то в Санкт-Петербурге отлично понимали, кому, за что и сколько платить[31].

Граф Панин пережил и превратности судьбы. После опустошительного пожара в его личной резиденции в Стокгольме сгорело все имущество и не осталось денег, чтобы расплатиться с кредиторами. Гонец из Санкт-Петербурга привез спасительную весть: граф отзывался в Северную Пальмиру, чтобы стать постоянным воспитателем малолетнего наследника Российского престола — будущего императора Павла I.

Историки утверждают, что очный контакт сложился крайне неудачно. Мальчик, увидев высокого, полного, на редкость импозантного «дядю», сильно испугался и громко расплакался, упрятав голову в юбку одной из нянек. Оказывается, наследника все время пугали: не будешь слушаться — придет суровый дядя и не даст тебе играть в веселые игры. Но, к счастью, для наследника все обошлось благополучно. «Суровый дядя» стал для него большим другом, равно как и другом его матери, которой в свое время помог с группой гвардейских офицеров отстранить от власти ее мужа — Петра III и провозгласить великую княгиню императрицей Екатериной II. В награду за верность и дружбу обер-гофмейстеру Никите Ивановичу Панину было пожаловано «по пять тысяч рублей ежегодно».

Царица разглядела в нем те качества, о которых позднее писал современник Панина, французский дипломат Кальберон: «В характере его замечательная тонкость… соединенная с тысячью приятных особенностей. Она заставляет говорящего с ним о делах забывать, что он находится перед первым министром государыни; она может также заставить потерять из виду предмет посольства и осторожность, которую следует наблюдать в этом увлекательном и опасном разговоре»[32].

Вердикт царицы был красноречив:

Указ нашему тайному действительному советнику Никите Панину.

По теперешним небезтрудным обстоятельствам рассудили мы за благо… перепоручить вам исправление и производство всех по иностранной коллегии дел… и присутствовать в оной коллегии старшим членом, поелику дозволяют вам другие ваши должности.

Екатерина[33]

Граф Панин возглавил внешнеполитическое ведомство России в тяжелое для страны время, которое он характеризовал в докладе царице в одной из своих служебных записок так:

«Каково есть настоящее положение дел наших, оное не требует никакого изъяснения. Война с Портою Оттоманскою свирепствует еще в полном огне, Польша утопает в бедственнейшем междоусобии; дело независимости Крыма и прочих татарских орд не достигло по сю пору совершенства своего, а напротив, величайшую ненависть и явное недоброжелательство к успехам оружия нашего».

И все эти проблемы сразу, в одночасье, обрушились на плечи вельможного обер-гофмейстера. Его путеводной звездой стала единственно верная для России внешнеполитическая позиция, суть которой Никита Панин сформулировал еще в самом начале своей дипломатической карьеры: Россия должна «следовать своей собственной системе, согласной с ее истинными интересами, не находясь постоянно в зависимости от желаний иностранного двора»[34]. Никита Иванович Панин был большим патриотом своей страны. «Ничто, касавшееся России, не было ему чуждо и безразлично, — отмечал известный русский литератор князь Петр Андреевич Вяземский. — Только при такой любви и можно доблестно служить стране своей и родному своему народу»[35].

14. «Инерция покоя»

Если попытаться представить себе историю становления и развития российской внешней разведки в виде какой-то одной графической линии, то эта линия не была бы сплошной восходящей прямой. В истории разведки были свои взлеты и падения, свои периоды относительного, иногда довольно продолжительного «покоя». Все это объяснялось конкретными историческими причинами.

«В Европе XVIII века не было политического тела более массивного и менее подвижного, чем была Российская империя по своей обширности, по своему этнографическому составу, наконец, по своему политическому складу, — писал В.О. Ключевский. — Такие массивные тела как в природе, так и в истории движутся или покоятся больше по инерции, чем по воле своих двигателей»[36].

Век начался с бурных событий во время правления Петра, мощного «двигателя», поставившего перед Россией цель догнать Европу. Для осуществления этой цели требовалась прежде всего детальная достоверная информация о тех процессах, которые происходили тогда за рубежом. Многое из такой информации можно было получить только разведывательным путем. Поэтому именно в петровскую эпоху на российской внешнеполитической сцене появляется целая плеяда выдающихся личностей, таких как А.А. Матвеев, П.А. Толстой, А.Я. Хилков, И.Р. фон Паткуль, Ф. Беневени, имена которых занимают достойное место в истории отечественной разведки.

Петр придавал большое значение вопросам внешней разведки, хоть и не успел создать соответствующей государственной структуры. Многие из его начинаний не получили дальнейшего развития. Все, что осталось после Петра в плане организации внешней разведки, — это лишь отдельные имена, зачатки генерал-квартирмейстерской службы и воинский устав, утвержденный им 30 марта 1716 г., в одном из положений которого говорится, что «эта служба обязана… производить разведку».

При Петре I были также предприняты первые попытки иметь своих представителей при иностранных армиях. В роли военных агентов выступали дипломаты, которые одновременно выполняли и разведывательные задания.

После Петра в России наступает продолжительный период «инерции покоя». Общая слабость и противоречивость внешней политики этого периода отразились и на разведке.

Немецкое влияние надолго и прочно утвердилось в высших эшелонах власти. И только с восшествием на престол Елизаветы Петровны, «умной и доброй, но беспорядочной и своенравной русской барыни», по определению В.О. Ключевского, в России начинается некоторый возврат к традициям Петра Великого, но внешняя политика империи при Елизавете, по мнению многих историков, определяется не столько государственными интересами, сколько личными симпатиями и антипатиями императрицы. Внешняя разведка в этот период, как, впрочем, и всегда, находится в закономерной зависимости от общего внешнеполитического курса государства, и даже с приходом к власти Екатерины II, несмотря на заметную активизацию российской внешней политики, вопросам разведки уделяется сравнительно мало внимания. На юге, основными объектами имперских интересов были степное Причерноморье с Крымом и Северным Кавказом — области традиционного турецкого господства. Здесь вопросы решались в основном силовым, военным путем. На Западе, в Польше, имперская политика (раздел и передел Речи Посполитой) проводилась через доверенное лицо императрицы, одного из ее фаворитов — Станислава Понятовского, поставленного там у власти.

Европейские связи Екатерины II носили скорее идиллический, чем политический характер. Вскоре после прихода к власти она решила всерьез заняться реформаторской деятельностью — не только догнать, но и перегнать Европу. Для реализации этой цели она создала специальную комиссию и составила для нее «Наказ», идеи которого, намного опережая тогдашние формы государственного устройства в наиболее развитых европейских странах, представляли собой лишь далекий идеал передовых западноевропейских мыслителей того времени. Вслед за Монтескье Екатерина провозглашала принцип равенства всех граждан перед законом. Эта правовая норма никак не «вписывалась» в монархический образ правления и застряла в очередной российской ловушке «инерции покоя» более чем на двести лет.

В конце века французская революция надолго приостановила реформаторский «двигатель» в России. Екатерина была потрясена «злодейским умерщвлением» французского короля Людовика XVI, с ужасом отшатнулась от благих демократических намерений «Наказа», направив свои усилия на создание коалиции европейских монархий против Франции.

Оценивая итоги и последствия французской революции, российский посол в Англии граф С.Р. Воронцов, замечая, что «Франция как будто укушена бешеной собакой», в одном из частных писем (от 2 декабря 1792 г.) предрекал: «Зараза будет повсеместной. Наша отдаленность нас предохранит на некоторое время: мы будем последние, но и мы будем жертвами этой эпидемии».

Первые признаки «эпидемии» начали проявляться в конце XVIII века. Два князя Голицына с ружьями в руках участвовали в штурме Бастилии. Молодой граф П. Строганов, оказавшийся в это время в Париже, чуть ли не каждый день ездил в Версаль на заседания Национального собрания, вступил в клуб якобинцев и с восторгом писал: «Самый лучший день в моей жизни будет день, когда я увижу Россию, возрожденную подобной революцией». По улицам Парижа разгуливал будущий великий историк Н.М. Карамзин с трехцветной республиканской кокардой на шляпе. Любимый внук Екатерины, будущий монарх Александр I признавался, что он «с живым участием следил за французской революцией и что… желает успехов республике и радуется им».

Для Екатерины этого было более чем достаточно. Поэтому в конце своего правления она заботилась прежде всего об укреплении собственной безопасности, усилении ведомства внутреннего сыска «кнутобоя» Шешковского.

В этой обстановке вопросам внешней разведки отводилось далеко не первостепенное место. Разведывательная деятельность продолжалась, хотя носила в целом спорадический характер — отдельные лица, отдельные поручения. К ней по-прежнему привлекались люди, состоявшие на дипломатической или военной службе, наиболее надежные, способные, проверенные. Но это были в основном одиночки. Выполнение секретных поручений считалось делом весьма почетным как для представителей аристократии, царедворцев, так и, тем более, для выходцев из низших социальных слоев общества.

В этом отношении интересна судьба Тимофея Степановича Бурнашева, сына простого сибирского казака, разведчика глубинных районов Средней Азии, в сторону которых неизменно посматривало око двуглавого орла даже в тревожные времена «французской эпидемии». Ведь недаром, как заметил В.О. Ключевский, массивность российского «политического «тела» служила верным гарантом от всяких излишних движений». Приращение этой массивности за счет южных и восточных земель создавало искомые условия для внутреннего покоя.

В 1794 году управляющий Сибирским краем генерал Густав-Эрнест Штрандман получил высочайшее повеление о направлении в Среднюю Азию «под секретным видом экспедиции для узнавания сего края во всех отношениях». Среди кандидатур на выполнение этого сложного и небезопасного задания генерал остановил свой выбор на Тимофее Бурнашеве.

Тимофей в юности окончил с отличием Барнаульское горное училище, работал на руднике. Проявил изобретательность, создал специальную лабораторию по исследованию добываемых руд. Затем — служба в одном из отрядов Сибирского корпуса. И здесь он выделяется среди сверстников не только умом, но и хорошей военной подготовкой, отличными успехами в стрельбе, недюжинной физической силой. Тимофею был 21 год, когда генерал решил, что он будет наиболее подходящей кандидатурой для выполнения намеченной разведывательной миссии.

Подготовка к экспедиции проходила в обстановке строгой секретности. «Велено было мне назваться русским купцом, а между тем воспрещено даже любопытствовать о настоящем моем звании и мне не иметь ни с кем никакого обращения и знакомства, кроме главного правителя дел, — вспоминал Бурнашев. — …Отправка моя будет с Оренбургской линии из-под города Троицка, при купеческом караване татар. Наперво в Большую Бухарию, а оттуда через Самарканд, Ходжемент, Уратубу, Кокан — в Ташкентию. Из сего места через Туркестан, Киргизскою степью обратно в Россию». Вместе с Бурнашевым в разведывательную экспедицию отправлялся унтер-офицер Сибирского корпуса Безносиков.

Несмотря на принятые меры конспирации и тщательную подготовку, разведчики, прибывшие в Бухару под видом «русских купцов», вызвали подозрение у местных властей и были взяты под неусыпное наблюдение. В то время подобные меры принимались ко всем посещавшим Бухару иностранцам. К «русским купцам» приставили караул, запретили посещать город, в течение двенадцати дней они подвергались строжайшему допросу: кто они, куда следуют и зачем?

Но разведчики сумели выдержать проверку и рассеять имевшиеся в отношении их подозрения. Они даже удостоились благосклонной аудиенции самого бухарского эмира.

После аудиенции «купцы» получили свободу и несколько месяцев пробыли в Бухаре. «В сие время, — писал Тимофей Бурнашев, — успели собрать много нужных и любопытных сведений. Все путевые замечания делал я придуманными мною еще в России знаками, дабы никто не мог их читать, и даже товарищ мой не мог разбирать сего моего письма».

В мае 1795 года Бурнашев отправляется в Россию. Бухарские стражи безопасности принимают меры к тому, чтобы не допустить его возвращения на родину. Они организуют набег отряда киргизов Малой Орды на караван, в составе которого находился Бурнашев. Ночью у реки Сыр-Дарья Бурнашеву удается бежать, и он в одиночку добирается до Оренбурга.

Его «Замечания о пути по Бухарин» были срочно отправлены управляющему кабинетом императрицы, а он сам был щедро вознагражден за выполнение опасного задания.

В начале 1798 года инспектор Сибирской дивизии племянник А.В. Суворова князь А.И. Горчаков поручает Бурнашеву организовать новую секретную экспедицию в малоизученные районы Киргизской степи. Подготовка к ней заняла у Бурнашева около двух лет. Он должен был под видом посланника выехать к одному из киргизских султанов и по пути собрать через русских пленных как можно более полную информацию о «ташкентских землях» и секретных проходах через Голодную и Киргизскую степи.

Бурнашев с десятью казаками и султаном Букеем в течение полугода кочевал по безводным степным просторам, посетил Ташкент и вручил местному правителю послание Павла I.

По возвращении на родину он снова составил подробный отчет, который получил высокую оценку в Петербурге. Его секретные экспедиции во многом способствовали расширению связей России со странами Средней Азии.

15. «Красавец Леандр» выходит на связь

С некоторых пор в Петербург из Парижа стали поступать шифрованные сообщения от российского посла во Франции К.В. Нессельроде, в которых все чаще и чаще мелькали какие-то странные персонажи.

«Мой кузен Анри рассказал мне в частной беседе…» — и далее следовал перечень сведений о положении во Франции и ее предстоящих внешнеполитических шагах, которые никак не могли быть известны какому-то частному лицу, не посвященному в государственные тайны. Аналогичная ситуация складывалась и вокруг информации «красавца Леандра», «Анны Ивановны» или «юрисконсульта». Сторонний наблюдатель, случайно прочитав в архивах Российской империи информационные сообщения со ссылками на вышеназванных лиц, даже в самом вдохновенном полете своей фантазии не мог бы предположить, что знакомится с секретными донесениями одного из самых выдающихся агентов за всю историю русских спецслужб — платной информацией его высочества светлейшего князя и владетельного герцога Беневентского, великого камергера императорского двора, вице-электора Французской империи, командора ордена Почетного легиона, князя Талейрана-Перигора.

В России, по свидетельству академика Тарле, хорошо знали о душевных особенностях Талейрана. И не только душевных. Знали, например, что в конце 1804 года французский министр иностранных дел охотно поторговывал большими и малыми княжествами Центральной Европы и собирался продать Голландию, запросив с покупателя четырнадцать миллионов франков. Знали и о том, что бывший монах-расстрига не в ладах с моралью и весьма далек от многих человеческих добродетелей. Но то, с чем неожиданно столкнулся сам царь Александр I, не укладывалось ни в какие мыслимые и немыслимые представления о Талейране.

В один из дней сентября 1808 года, когда, утомленный беседами с императором Наполеоном в Эрфурте, Александр отдыхал в гостиной княгини Турн-и-Таксис, туда вошел французский министр иностранных дел. После первых же слов приветствия Талей-ран обратился к российскому монарху с неожиданным вопросом: «Государь, для чего вы приехали в Эрфурт? Вы должны спасти Европу, а вы в этом преуспеете, только если будете сопротивляться Наполеону». Александр был буквально ошеломлен. «Не провокация ли это?» — подумал он. Однако встречи в неофициальной обстановке были продолжены, и подозрения русского царя вскоре рассеялись. А после отъезда из Эрфурта, когда тайная переписка между Талейраном и Александром I стала регулярной, царь стал серьезно полагаться на советы и секретную информацию «Анны Ивановны», «красавца Леандра» и т. п., поскольку не усматривал в ней никакого подвоха или фальсификации. Такое множество псевдонимов, под которыми по инициативе самого царя скрывалось одно и то же лицо, показывает, насколько Александр I дорожил этим контактом, оберегал его от случайного раскрытия, прибегая к строжайшему соблюдению правил конспирации. Такая зашифровка источника информации может служить примером и сегодня.

Сообщения Талейрана царю становились все подробнее и… тревожнее. В декабре 1810 года он доставил Александру ряд сведений, которые подтвердили наихудшие опасения российской дипломатии: Наполеон действительно готовился к нападению на Россию. Талейран даже называл конкретную дату — апрель 1812 года, рекомендовал Александру крепить оборону, так как война уже у порога Российского государства. В сообщениях Талейрана можно было прочитать его оценки состояния французской армии, советы относительно укрепления российской финансовой системы и даже предложения о дальнейшей системе безопасной связи между тайными корреспондентами. Среди собственноручных писем Талейрана к императору Александру архивы сохранили одно, написанное 10 февраля 1809 г. Это послание, по свидетельству специалистов, скорее напоминает криптограмму, чем обычное деловое письмо. Но при его прочтении адресату становится понятна новая система, которую Талейран разработал для обеспечения безопасности дальнейшей секретной переписки. В завершение этого послания Талейран тепло благодарил Александра за «благородное и мудрое постоянство» в намерении вести с ним дальнейшую тайную переписку.

Желание оказывать русскому царю «информационную поддержку» в какой-то степени, видимо, объяснялось весьма сложными и порой скандальными отношениями между Наполеоном и его министром иностранных дел. В качестве примера можно привести один из выпадов Наполеона в адрес Талейрана, сделанный им публично в присутствии десятков придворных и дипломатов в Тюильри 28 января 1809 г. По свидетельству очевидцев, император Франции в буквальном смысле слова со сжатыми кулаками подбежал к Талейрану, бросая ему в лицо неслыханные обвинения. «Вы — вор, мерзавец, бесчестный человек! — бешено кричал на весь зал Наполеон. — Вы не верите в Бога, вы всю вашу жизнь предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали вашего родного отца! Я вас осыпал благодеяниями, а между тем вы на все против меня способны… Вы заслужили, чтобы я вас разбил, как стекло, и у меня есть власть сделать это, но я слишком вас презираю, чтобы взять на себя этот труд! Почему я вас еще не повесил на решетке Карусельной площади? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы — грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!»

В случае с «кузеном Анри», естественно, присутствовал не только элемент личной обиды на Наполеона, но и самый вульгарный меркантильный интерес. По сообщениям тех дней из Парижа, посол Нессельроде докладывал Александру, что выдал «кузену Анри» 3000 франков за подробную информацию о брачных намерениях императора Наполеона, а спустя буквально несколько недель информировал царя, что «Анна Ивановна» попросила еще 4000 франков за новые информационные сообщения, на этот раз военного и политического характера. Чтобы не утруждать себя и казначеев единичными частыми просьбами о гонорарах для «Анны Ивановны», Нессельроде запросил у Александра сразу сумму в 30–40 тысяч франков.

Ценность сообщений Талейрана Александру во много раз возросла, когда французский министр иностранных дел стал использовать «втемную» своего друга — министра полиции Фуше. От него «Анна Ивановна» получала самые достоверные и секретные сведения о внутриполитической обстановке во Франции, брожении в провинциях, расстановке политических сил. В зашифрованных донесениях Нессельроде в Петербург Фуше проходил под конспиративными псевдонимами: «Наташа», «президент», «Бержьен». А внутреннее положение во Франции обозначалось словами «английское земледелие» или «любовные шашни Бутягина» (фамилия секретаря русского посольства в Париже).

И когда Наполеон отправил в неожиданную отставку министра полиции, в Петербург полетело тревожное послание Нессельроде от 6 июня 1810 г.:

«Уход президента очень мне мешает, именно от него наш «юрисконсульт» почерпал сведения, которые я вам пересылал… Я предвижу, что на моей корреспонденции это отразится».

Взаимоотношения Александра I со своим высокопоставленным тайным «корреспондентом» отнюдь не всегда были безоблачны.

В послании царю от 15 сентября 1810 г. «кузен Анри» прозрачно намекнул, что в последнее время «несколько поиздержался», и просил полтора миллиона франков золотом. Александр ответил, что не может дать столь крупной суммы, так как боится подвергнуть князя Талейрана подозрениям и скомпрометировать его. И этот довод не был лишен основания. Такие крупные фигуры, как Талейран, постоянно находятся в поле зрения соперников, общественных и политических кругов, местной и иностранной прессы. Их образ жизни, круг близких друзей и связей и, конечно же, источники получения денег и денежные затраты привлекают всеобщее внимание, в том числе и со стороны спецслужб. Поэтому появление неоправданно крупной суммы денег может привести к скандалу или разоблачению.

Но в данном случае могла быть и другая причина: до слуха Александра, видимо, дошла кое-какая информация из Вены, что к этому времени «красавец Леандр» уже вовсю тайно сотрудничал с австрийскими властями, продавая им порой те же секреты, что и русским. «Главное качество денег — это их количество», — цинично рассуждал коварный Талейран.

Прошло много лет, и 84-летний Талейран, предчувствуя близкую свою кончину, решил получить «отпущение грехов» от самого папы римского, а заодно распроститься и со всеми давними и недавними друзьями, которых он обманывал с такой же легкостью, как и заклятых врагов. Поэтому, когда до Парижа дошла весть о прощении папой «неисправимого грешника», остроумные французы сразу же откликнулись шуткой: «Князь Талейран всю жизнь обманывал Бога, а перед самой смертью вдруг очень ловко обманул Сатану». Что ж, завидное постоянство: и тут Талейран остался самим собой.

16. «Военные агенты» Барклая

Александр I в России и Наполеон I во Франции были двумя главными героями-антиподами военно-политической драмы, которая разыгралась на полях Европы в самом начале XIX века. И русские, и французы зорко следили друг за другом, отлично понимая, что столкновение и военный конфликт двух держав неизбежны. В этих условиях получение своевременной, достоверной и секретной информации о замыслах и действиях потенциального противника приобрело первостепенное значение.

Историки утверждают, что впервые мысль о полезности приобретения платных «друзей»-информаторов посетила императора Александра I после тайной беседы в Эрфурте с министром иностранных дел Франции Талейраном, который в пику Наполеону поведал русскому царю о планах французского императора. Так или иначе, но после бесед с Талейраном Александр I провел ряд мобилизационных мер и распорядился направить в Париж молодого и способного представителя, который мог бы перепроверять сведения, поступавшие от Талейрана, и информировать российского самодержца об обстановке во Франции и ее подготовке к военному конфликту. Таким посланцем Александра I стал представитель старинного дворянского рода Александр Иванович Чернышев.

Он родился 30 декабря 1785 г. в семье генерал-поручика, сенатора, правителя костромского наместничества. По существовавшему тогда обычаю Александр с детства был записан на военную службу вахмистром. В 1801 году ему довелось присутствовать на коронации Александра I и лично познакомиться с императором. Юноша произвел на императора весьма благоприятное впечатление и вскоре при личном содействии Александра I поступил корнетом в Кавалергардский полк. За Аустерлицкое сражение он получил свою первую воинскую награду — крест Св. Владимира IV степени с бантом. Во Фридландском сражении за совершенный подвиг он был удостоен Георгиевского креста IV степени и золотой шпаги.

В феврале 1808 года боевой офицер А.И. Чернышев направляется в Париж с личным письмом Александра I Наполеону. В марте 1809 года Александр поручает Чернышеву быть его личным представителем в военной ставке Наполеона во время боевых действий французской армии против Австрии и Пруссии. С 1810 года А.И. Чернышев постоянно находится при дворе французского императора.

…Неистовый пожар в доме австрийского посла князя К. Шварценберга в Париже вспыхнул мгновенно. От одной из свечей, вставленных в хрустальное бра, внезапно загорелся шелковый занавес, затем огонь перекинулся на старинную мебель, сухую, как порох, и стал пожирать натертый до зеркального блеска роскошный паркет. А рядом, буквально в двух шагах от огненного кошмара, за дверью гремела музыка и в вихре бесшабашного танца кружились ничего не подозревавшие прекрасные пары — баловни судьбы парижского «света».

Кто из танцующих мог предполагать, что этот праздничный вечер будет для многих из них последним? В толчее и панике в море бушующего огня погибли десятки людей. И было бы их намного больше, если бы не расторопность одного из гостей, молодого гвардейца, который тут же, на месте организовал группу смельчаков-спасателей. Они раз за разом бросались в огонь, выхватывая из ада пожара очередную беспомощную жертву. Звали героя Александр Иванович Чернышев.

До страшной трагической ночи в доме австрийского посла имя Чернышева встречалось только в разделах светской хроники и местных сплетен парижских газет. Рослый красавец с непокорной вьющейся шевелюрой, прекрасный рассказчик и острослов, он неизменно становился душою любого общества, особенно того, где были прекрасные дамы. В великосветских салонах неизменно бытовало представление о посланце российского царя как о жуире и удачливом покорителе женских сердец. Ему симпатизировала сестра Наполеона — королева Неаполитанская. А другая сестра императора — легкомысленная Полина Боргезе, согласно молве, была даже «в любовной связи» с кудрявым российским повесой…

Но это была лишь театральная маска. Репутация легкомысленного повесы служила прекрасной ширмой для ловкого и умного царского посланца, которому почти всегда удавалось получать важную информацию о политических и военных планах Наполеона накануне франко-русского военного конфликта 1812 года. Полковник А.И. Чернышев был одним из первых семи русских «военных агентов», которых тогдашний военный министр Михаил Богданович Барклай де Толли направил в столицы ряда европейских государств в качестве сотрудников «Особенной канцелярии» — специального органа русской внешней разведки[37]. Кроме А.И. Чернышева были направлены поручик Г.Ф. Орлов, полковники Ф.В. Тейль фон Сераскеркен, голландец по происхождению, и Р.Е. Ренни, потомок шотландского переселенца (Вена, Берлин), поручик П.И. Брозин (Мадрид), поручик П.Х. Граббе (Мюнхен), майор В.А. Прендель (Дрезден). В молодости Прендель за революционную борьбу во Франции был посажен в тюрьму. Как и другие герои-разведчики — Ф. Винцингероде, Д. Давыдов, А. Фигнер — В. Прендель в Отечественную войну 1812 года командовал партизанским отрядом.

Деятельность «Особенной канцелярии» велась в трех направлениях: организация стратегической разведки (добывать за границей стратегически важные секретные сведения), оперативно-тактической разведки (собирать данные о войсках противника на границах России) и контрразведки (выявлять и нейтрализовывать наполеоновскую агентуру).

Идея создания такого строго секретного государственного органа разведки принадлежала Барклаю де Толли.

Летом 1810 года Барклай де Толли поставил перед Александром I вопрос об организации деятельности российской разведки за границей и попросил разрешения направить в русские посольства специальных военных агентов, с тем чтобы собирать сведения «о числе войск, об устройстве, вооружении и духе их, о состоянии крепостей и запасов, способностях и достоинствах лучших генералов, а также о благосостоянии, характере и духе народа, о местоположениях и произведениях земли, о внутренних источниках держав или средствах к продолжению войны и о разных выводах, предоставляемых к оборонительным и наступательным действиям»[38]. Эти военные агенты должны были находиться при дипломатических миссиях под видом гражданских чиновников и служащих Министерства иностранных дел.

Аппарат сотрудников «Особенной канцелярии» был очень небольшим: помимо упоминавшейся «семерки» закордонных агентов в ней служили директор, подчинявшийся лично министру, три экспедитора и один переводчик. До 19 марта 1812 г. пост директора «Особенной канцелярии» занимал флигель-адъютант А.В. Воейков, близкий Барклаю де Толли человек, начинавший много лет назад военную службу ординарцем у знаменитого А.В. Суворова. Именно полковник Воейков рекомендовал А.И. Чернышева на работу в Париж и не ошибся в своем выборе.

«Светский лев» Чернышев быстро вошел в доверие к императору Франции, был в добрых отношениях со многими приближенными Наполеона. За короткий срок русскому полковнику удалось создать сеть информаторов в правительственной и военной сферах Парижа, наладить и расширить деятельность лиц, подкупленных за большие, в том числе и личные, деньги. Об одном из них — сотруднике военного министерства Франции Мишеле — стало публично известно после того, как острый нож наполеоновской гильотины лишил жизни этого ценнейшего тайного осведомителя полковника Чернышева.

Мишель входил в группу, которая составляла лично для Наполеона один раз в две недели в единственном экземпляре сводку о численности и дислокации французских вооруженных сил. «Человек полковника Чернышева» тайно снимал копию с документа, аккуратно переписывая его от руки, и передавал материал русскому разведчику. Тот спешно отправлял курьера с секретным донесением в Петербург. «Зачем не имею я побольше министров, подобных этому молодому человеку», — написал на полях одного из сообщений из Парижа Александр I. Полковнику А.И. Чернышеву шел в то время только двадцать шестой год.

К копии секретной сводки А.И. Чернышев часто прикладывал свои собственные наблюдения и заключения, в частности по персональному составу руководящих военных деятелей Франции.

Вот отрывки из сохранившихся «портретов» наполеоновского генералитета, написанные рукою А.И. Чернышева.

«Удино, герцог Реджио. Отмечен во всей французской армии как обладающий наиболее блестящей храбростью и личным мужеством, наиболее способный произвести порыв и породить энтузиазм в тех войсках, которые будут под его началом. Из всех маршалов Франции он один может быть употреблен с наибольшим успехом в тех случаях, когда нужно выполнить поручение, требующее точности и неустрашимости. Не будучи очень образованным человеком, Удино не страдает недостатком знаний; его отличительные черты — это здравый смысл, большая откровенность, честность; друзья и недруги — все единогласно отдают ему в этом должное…»