Очерки истории российской внешней разведки. Том 1

«Лефевр, герцог Данцигский. Маршал Испании и сенатор. Не получил никакого воспитания; будучи глубоко невежественным человеком, имеет за собою только большой опыт, много мужества и неустрашимости. Неспособный действовать самостоятельно, он может, однако, успешно выполнять те операции, которые ему будут указаны. Маршалу Лефевру от 55 до 60 лет, но он еще очень свеж и очень крепкого здоровья».

«Даву, герцог Ауэрштадтский, князь Экмюльский. Маршал Империи, главнокомандующий войсками на севере Германии. Человек грубый и жестокий, ненавидимый всеми, кто окружает Императора Наполеона; усердный сторонник поляков, он большой враг России… В настоящее время это тот маршал, который имеет наибольшее влияние на Императора. Ему Наполеон более, чем всем другим, доверяет, и которым он пользуется наиболее охотно, будучи уверен, что, каковы бы ни были его приказы, они будут всегда исполнены точно и буквально.

Не обнаруживая под огнем особо блестящей храбрости, он очень настойчив и упорен и, сверх того, умеет всех заставить повиноваться себе. Этот маршал имеет несчастье быть чрезвычайно близоруким».

«Груши. Граф Империи, генерал-полковник конных егерей. Маловлиятелен и находится еще далеко от тех милостей, которые Наполеон уже оказал другим его товарищам. В отношении нравственном этот генерал пользуется всеобщим уважением — результат незапятнанной репутации и безукоризненного поведения; офицер крупных достоинств, он имеет за собой глубокие познания в военном деле, и в особенности в том, что касается кавалерии…»[39].

Таким образом, Барклай де Толли мог докладывать Александру не только общую политическую обстановку во Франции начала ХIХ века, но и сообщать важные сведения о состоянии ее вооруженных сил, давать характеристику наиболее крупным военачальникам.

Служебная командировка полковника А.И. Чернышева в Париже закончилась довольно неожиданно. Французская полиция установила за ним плотное наблюдение, не упуская из виду ни одной его подозрительной встречи или поездки. Полицейские поняли, что «беспечный повеса и ловелас» их долго водил за нос, и решили «обезвредить опасного русского полковника». Но для доклада Наполеону нужны были веские доказательства недозволенной деятельности Чернышева. И такие улики, увы, нашлись. Французским полицейским по случайно затерявшейся записке Мишеля, найденной при негласном обыске в доме Чернышева во время его отъезда в Петербург, удалось установить имя ее автора, а далее все было очень просто. В парижских газетах появились инспирированные полицией материалы, из которых явствовало, что полковник Чернышев занимается шпионажем. Александр Иванович из Петербурга не вернулся, он увидел Париж уже после победы над Наполеоном, находясь в качестве флигель-адъютанта в свите царя-победителя.

Император Франции, естественно, выразил «праведный гнев» в связи с «делом полковника Чернышева», хотя сам всячески поощрял шпионскую деятельность французских спецслужб, справедливо полагая, что, отказываясь от такого образа действий, его правительство «будет иметь одним шансом меньше на успех во время войны или же купит этот успех ценою больших усилий и потерь». Недаром в русских архивных документах за 1810–1812 годы указывалось, что на территории Российской империи было задержано и обезврежено 39 гражданских и военных лиц, задействованных иностранными спецслужбами. Любопытны в этом плане высказывания английского посланника в России тех лет сэра Роберта Морея. Он считал, что в XVIII–XIX веках Россия была «главным центром шпионажа», и признавал, что его правительство отпускало ему до 100 тысяч фунтов на шпионаж и подкуп российских должностных лиц. Сэр Роберт Морей при этом утверждал, что Франция тратила на эти цели гораздо больше, что грозило ей «чуть ли не финансовым банкротством»[40]. История сохранила сведения и об одном «французском лжешпионе» — некоем ротмистре русской армии Д. Савоне, который по собственной инициативе изъявил готовность сотрудничать с русской разведкой. Когда в мае 1812 года в Россию прибыл специальный посланник Наполеона граф Л. Нарбонн, чтобы разведать ситуацию накануне вступления французских войск на территорию Российской империи, Савои сумел установить с Нарбоином «деловой контакт» и негласно передать специально подготовленные российским генштабом «сведения». В них, в частности, очень убедительно говорилось о серьезных приготовлениях Барклая де Толли к незамедлительному отпору Наполеону прямо в приграничной полосе после перехода Великой армией русской границы. Историки отмечали, что Наполеон был сильно обескуражен, когда вместо ожидаемого отпора и «генерального сражения» с русской армией он не встретил на первых порах наступления никаких русских воинских подразделений, а тем более ожидавшегося контрудара.

Царь Александр наградил Чернышева и с началом войны направил в действующую армию. Опыт разведывательной работы в Париже и профессиональное разведывательное чутье очень пригодились Чернышеву в организации партизанского движения в районах, оккупированных наполеоновскими войсками. Он стал одним из активных участников движения. Получив звание генерала от кавалерии, титул светлейшего князя, Александр Иванович в 1832 году был назначен военным министром, прослужив на этом посту два десятка лет. Существуют различные мнения относительно оценки его деятельности на посту министра, особенно в поздний период, в годы, предшествовавшие Крымской войне. Но надо отдать должное: сохранилось много документальных свидетельств того, что как раз в этот период А.И. Чернышев уделял большое внимание вопросам технического перевооружения русской армии. По его личной инициативе, часто за подписью самого императора, в российские представительства за рубежом направлялись разведывательные задания получить образцы новейших видов оружия. Венцом карьеры разведчика была высочайшая должность председателя Государственного совета.

17. Загадочная Дарья Христофоровна

Если бы вам случилось оказаться в Брайтоне, маленьком курортном городе на юге Англии, в тот апрельский день 1823 года, то вы, наверное, тоже обратили бы внимание на эту странную леди. Во всяком случае, местные жители, занятые своими делами, обычно сдержанные, скуповатые на эмоции и не очень предрасположенные к любопытству, при виде ее останавливались, оборачивались, глядели ей вслед с явным недоумением, хотя ничего странного в ней самой не было: высокая, стройная, средних лет, уверенная в себе, с большими серыми глазами, высоким благородным лбом и пышными темно-каштановыми волосами, завитыми у висков. Ее облик, походка, одежда — все выдавало в ней даму высшего света. И в этом опять же не было ничего особенного. Весной, с началом курортного сезона, сюда, в Брайтон, съезжалось на отдых немало представителей аристократии. Курорт славился лечением нервных и сердечных болезней. Сам король жаловал Брайтон своим присутствием. Отдыхал он здесь и на сей раз.

Что же все-таки казалось странным в этой леди жителям Брайтона? Причина была очень проста: такая важная — и вдруг разгуливает пешком, в одиночку, без кареты, без всякого сопровождения! По тогдашним понятиям это выглядело совершенно диковинно.

А леди между тем совсем не нравилось быть в центре всеобщего внимания. А тут, как назло, в одной из узеньких торговых улочек навстречу ей скачет элегантная всадница. Конечно же, знакомая: леди Кэролайн Лэм, жена родовитого аристократа, члена парламента Уильяма Лэма, одного из кандидатов в премьер-министры Англии. Только этого еще не хватало! Леди Кэролайн — у всех на слуху, писательница, одна из самых эксцентричных особ британского высшего света, известная своим скандальным любовным романом с лордом Байроном…

Но отступать и прятаться некуда. Леди Кэролайн уже увидела, узнала Доротею Ливен, супругу русского посла в Лондоне, и была, конечно, заинтригована столь неожиданной уличной встречей. «Видишь, сама езжу по городу, спрашиваю цен& на сыр и другие продукты, обещала Уильяму сократить расходы по хозяйству, — первой затараторила всадница, явно намекая на то, что ее супружеские отношения с Уильямом в полном порядке, несмотря на разные там «сплетни» о Байроне. — А что здесь делаешь ты, милочка?»

От ехидного вопроса этой маленькой, ловко сидящей в седле «амазонки» Доротея была готова провалиться сквозь землю. Ответила что-то невнятное, не очень учтивое и тут же поспешила прочь, провожаемая еще одним недоуменным взглядом.

А что ей оставалось делать? Не могла же она сказать, что собирается отправить тайное письмо, да еще какое: состоящее из четырех вложенных один в другой конвертов!

Внешний конверт был адресован секретарю австрийского посольства в Лондоне Нойманну; второй, лежащий внутри, был с тем же адресом и запиской: «Нет нужды объяснять вложенное, мой дорогой друг». Третий конверт адресовался некоему джентльмену по имени Флорет, и внутри находился четвертый, без адреса, содержащий само послание. А послание — не что иное, как запись последней конфиденциальной беседы Доротеи с самим королем, содержащей уйму ценнейших политических сведений…

У читателя, видимо, уже нет сомнений, что это «послание» представляло собой шпионское донесение. Но если бы оно даже попало в руки британских спецслужб, то надо было бы еще доказать, что оно адресовано главному вершителю европейских судеб того времени, всесильному и вездесущему австрийскому канцлеру Меттерниху. А оно было адресовано именно ему, прикрытому псевдонимом «Флорет».

Доротее наконец удалось благополучно, без свидетелей, отправить письмо, одно из многих десятков донесений Меттерниху от женщины, которую он, по всей вероятности, любил и, уж вне всякого сомнения, считал своим ценным агентом, женщины, до сих пор до конца не разгаданной.

Даша, Доротея, Дарья Христофоровна, в девичестве фон Бенкендорф, сестра знаменитого николаевского шефа жандармов, родилась в 1785 году в семье рижского военного губернатора. Ее мать, урожденная баронесса Шиллинг фон Канштадт, была близкой подругой великой княгини Марии Федоровны, супруги будущего императора Павла I.

Воспитывалась Даша в Смольном институте под непосредственной опекой самой Марии Федоровны, которая по окончании учебы пожаловала четырнадцатилетнюю девочку в свои фрейлины. В 1800 году при участии Марии Федоровны Дашу выдают замуж за любимца императора Павла, двадцатитрехлетнего военного министра, графа Христофора Андреевича Ливена (1777–1838).

Военный министр в двадцать три года? Случай действительно весьма необычный даже по тем временам, когда не редкостью были двадцатилетние полковники и даже генералы. Благодаря каким же талантам Христофор Андреевич столь «молниеносно» продвинулся вверх по карьерной лестнице?

Талантов особых у него не было, и он в них, в общем-то, не нуждался. Его «ранний взлет» объясняется совсем другими причинами, а именно волей сложившихся обстоятельств.

Как известно, между царицей Екатериной II и ее сыном цесаревичем Павлом чуть ли не с самого его рождения возникли и развивались неприязненные отношения. С 1783 года цесаревич жил в отчуждении от матери, в Гатчине, где имел «свой двор» и даже свое небольшое «гатчинское» войско. Время от времени Екатерина вспоминала о том, что у нее есть сын, а также внуки и внучки. Императрица понимала, что они — будущие наследники престола, и в этом смысле их воспитание и дальнейшая судьба были ей, конечно, не безразличны. По ее собственному выбору в воспитательницы к дочерям и сыновьям цесаревича Павла была назначена графиня Шарлотта-Екатерина Карловна Ливен, которую она лично знала и доверяла ей.

В дальнейшем получилось так, что к графине стали относиться с симпатией и доверием цесаревич Павел, его шесть дочерей, а также сыновья Александр (будущий император Александр I), Константин, Николай (будущий император Николай I) и Михаил. Все они благоволили и к сыну графини — Христофору, которому в 1783 году, ко времени создания «гатчинского двора», исполнилось всего шесть лет. Но уже с тех пор он был потенциально «зачислен» в царедворцы.

После смерти Екатерины II в 1796 году цесаревич Павел, став императором всероссийским, первым делом решил сменить все, что было связано с памятью матери, в том числе и придворный штат, заведя при дворе свои собственные порядки и посадив на все правительственные должности «своих людей». Так молодой граф Христофор Андреевич получил один из наипервейших постов в государстве.

А его матушка — графиня Шарлотта-Екатерина Карловна, которая еще при Екатерине Великой сумела снискать уважение и доверие всей царской семьи, неизменно оставалась в большом фаворе при дворе в течение четырех царствований. В 1826 году по случаю коронации Николая I Шарлотта-Екатерина Ливен с нисходящим потомством (т. е. своими детьми, внуками и т. д.) была возведена в княжеское достоинство с титулом светлости и умерла в 1828 году глубокой старухой.

Таким образом, Дарья Христофоровна с ранней юности находилась в близких отношениях с царствующей семьей и была в курсе всех интриг и положения дел при дворе. По свидетельству современников, она не отличалась классической красотой, была сухощава, выше среднего роста. И, тем не менее, какой-то особый «шарм», острый ум, наблюдательность, умение вызвать к себе интерес у собеседника делали ее не только привлекательной для молодых царедворцев, но и прямо-таки душой этого весьма узкого, элитарного общества. Это не совсем нравилось ее мужу. Как-то стало общим мнением, что его личность меркла и подавлялась даровитостью и неисчерпаемой энергией супруги.

Граф Христофор Андреевич сумел избежать опалы после убийства Павла I. К убийству, впрочем, он никакого отношения не имел; пользовался доверием восшедшего на престол Александра I, был с ним под Аустерлицем и в Тильзите, а в 1809 году был назначен послом в Берлине.

В 1812 году после возобновления дружественных отношений с Великобританией граф Ливен направляется послом при Сент-Джеймском дворе и остается там до 1834 года, когда уже при императоре Николае I, став (по матери) светлейшим князем, назначается членом Государственного совета и попечителем наследника престола — великого князя Александра Николаевича.

Пройдя «азы» дипломатической школы в Берлине, молодая графиня Ливен в Лондоне, по выражению известного писателя-мемуариста первой половины XIX века Ф.Ф. Вигеля, «при муже исполняла должность посла и советника и сочиняла депеши». Графиня создала в Лондоне блестящий салон, где собирались дипломатические знаменитости, выдающиеся политические деятели самых различных взглядов и направлений. Дарья Христофоровна с ранней юности была прекрасно знакома с интимной стороной дворцовых отношений. Теперь из близкого общения с крупнейшими европейскими деятелями она усвоила тонкости тогдашней международной политики. Она была постоянно в курсе всех важнейших политических новостей, слухов; от ее наблюдательного и острого ума не ускользали малейшие нюансы еще не созревших до конца политических решений. Порой случайно оброненная фраза или намек наводили ее на серьезные размышления, которыми она часто делилась с мужем. Однажды граф Ливен предложил ей самостоятельно составить депешу министру иностранных дел Нессельроде, и вскоре необычайные таланты «посланницы» в Лондоне перестали быть тайной для русского двора.

Граф Нессельроде завел с Доротеей самостоятельную переписку, обсуждая с ней вопросы российской внешней политики. Доротея неофициально становится одной из центральных фигур в реализации этой политики в период так называемого «Священного союза».

Как известно, этот альянс был заключен в 1815 году в Париже между русским и австрийским императорами и прусским королем. Позднее к нему присоединилось большинство монархов Европы. Общепризнанно, что ведущую роль в этом альянсе играли Александр I и австрийский канцлер Меттерних. Но это отнюдь не означало, что в отношениях между ними все было хорошо и гладко. Каждый из них по-своему стремился стать гегемоном в Европе и всеми возможными и невозможными средствами переиграть партнера.

Меттерних, ловкий мастер политического лавирования и интриги, никогда не отличался особыми симпатиями к России. Скорее наоборот: в марте 1812 года, накануне вторжения Наполеона в Россию, Меттерних заключает союзный договор между Австрией и Францией; после разгрома наполеоновских войск он выступает с предложениями «мирного посредничества» между Россией и Францией, стремясь извлечь из этого определенные выгоды для Австрии и помешать укреплению позиций России в Европе.

В 1815 году одновременно с участием в создании «Священного союза» Меттерних подписывает секретный договор против России с представителями Великобритании и Франции.

В этой сложной борьбе за перераспределение сфер влияния в Европе после крушения наполеоновской империи Меттерних играет двойственную роль, стремясь укрепить внешнеполитическое положение Австрии, но не забывая при этом и о своих собственных интересах. Известно, например, что в этот период он нажил огромное состояние, принимая «подарки» от иностранных держав, в том числе и от России: в 1815 году русское правительство назначило ему специальную «пенсию». Это его уже к чему-то обязывало… Разумеется, ни та, ни другая сторона не были заинтересованы в разглашении столь «щекотливого» факта, а тем более размеров «пенсии». Как раз к этому времени И относятся знакомство графини Ливен с Меттернихом и возникшая между ними интимная близость, продолжавшаяся добрый десяток лет.

Был налажен секретный канал переписки между Доротеей и Меттернихом, контролируемый не только Нессельроде, но и самим царем. Александр оказывал графине милостивое внимание, лично беседовал с ней по вопросам европейской политики, давал ей устные инструкции. В 1818 и 1822 годах Александр лично приглашал ее присутствовать на Аахенском и Веронском конгрессах «Священного союза», где участвовал и Меттерних.

В июле 1825 года Доротея, приехав в Петербург, имела важную конфиденциальную беседу с царем. Речь шла о тайных планах резкого поворота во внешней политике России — отхода от Австрии и сближения с Англией, министром иностранных дел которой был в то время Джордж Каннинг, гибкий и ловкий политик, ставший через два года премьер-министром. Дарья Христофоровна хорошо знала сильные и слабые стороны Каннинга и, что самое главное, пути подхода к нему. Беседа с царем прошла успешно, об этом можно судить по ремарке Александра, сделанной А.Х.Бенкендорфу после беседы. «Когда я видел твою сестру последний раз, — сказал царь, — она была привлекательной девочкой, сейчас она — государственный деятель».

В тот же день у Доротеи состоялась деловая беседа с Нессельроде, который в других, более «казенных» терминах повторил задание: разрыв с Меттернихом и сближение с Каннингом как наиболее твердым его противником в европейских делах и наиболее ценным союзником России в ее новой политике. Доротее снова предстояло выступить в роли агента… в интересах России. И снова почти на добрый десяток лет.

В 1834 году Ливены покинули Лондон. При этом Дарья Христофоровна, будучи уже княгиней, удостоилась редкого для иностранки в Великобритании внимания: от имени лондонских дам ей поднесли драгоценный браслет «в знак сожаления об ее отъезде и на память о многих годах, проведенных в Англии».

Дальнейшая ее судьба сложилась так. По возвращении в Петербург, несмотря на все почести и ласковый прием, она вскоре почувствовала ипохондрию: не было здесь привычной западноевропейской политической «сутолоки», без которой ей уже, как без допинга, было не по себе. Охлаждение к мужу, который вскоре умер, потеря двух сыновей, суровый северный климат — все это усиливало ее одиночество, склонность к депрессии. Она выехала в Париж, купила старинный дом Талейрана и возобновила там свой салон, который приобрел мировую славу, неотразимо привлекая к себе самое блестящее по талантам и политическому значению общество: королей, министров, выдающихся государственных и общественных деятелей. Среди ее наиболее близких друзей в этот период был Франсуа Гизо (1787–1874 гг.) — известный французский историк и государственный деятель, министр внутренних дел (август — ноябрь 1830 г.), народного просвещения (1832–1837 гг.), иностранных дел (1840–1848 гг.) и, наконец, премьер-министр Франции (1847–1848 гг.). С 1840 года Гизо был фактически руководителем всей политики так называемой Июльской монархии. Революция во Франции 1848 года положила конец политической карьере Гизо. Многолетняя интимная связь с ним была «лебединой песней» Дарьи Христофоровны, одной из самых выдающихся «теневых» фигур в европейской политике первой половины XIX века.

Умерла она в Париже весной 1857 года, оставив после себя огромное количество писем, отрывочных записей, воспоминаний, которые разошлись по всему свету.

В соответствии с предсмертным желанием княгини Дарьи Христофоровны ее положили в гроб в черном бархатном платье фрейлины российского императорского двора.

18. Секретное поручение А. Грибоедову

Первую треть XIX века Россия провела в кровопролитных войнах с Персией (1804–1813 и 1826–1828 гг.). В результате Россия победила, и Персия была вынуждена признать присоединение к России Грузии, Дагестана, Северного Азербайджана, а также Эриванского и Нахичеванского ханств.

В выработке условий Туркманчайского договора, который юридически оформил результаты двух войн и стал основой взаимоотношений между двумя странами вплоть до октября 1917 года, самое активное участие принял сотрудник дипломатической канцелярии при командующем российской действующей армией на Кавказе И.Ф. Паскевиче Александр Сергеевич Грибоедов. Он уже работал в российском посольстве в Персии между двумя войнами и хорошо изучил обстановку в стране. И когда он поехал в лагерь Абаса-Мирзы, сына шаха, командующего персидской армией, для решения политических вопросов, то заодно изучил состояние армии, выявил ее низкий моральный дух, «прощупал» адъютанта Абаса-Мирзы Гаджи-Махмуда-Агу на предмет его возможного использования в дальнейшем как агента и сумел получить от него практически согласие на это[41].

Успех Грибоедова при заключении мира решил его дальнейшую дипломатическую карьеру: он был назначен послом в Тегеран.

В инструкции для Грибоедова, составленной К.В. Нессельроде и утвержденной Николаем I 25 апреля 1828 г., помимо детальных указаний в отношении политических целей в его работе в Персии (таких, как упрочение мирных отношений между двумя странами, нейтралитет Персии в русско-турецких делах, развитие взаимовыгодной торговли и др.) большое место было отведено таким вопросам, как: — покровительство подданным Персии, которые оказывали услуги российскому войску во время русско-персидской войны и которых стали бы преследовать после окончания этой войны (об этом специально было сказано в Туркманчайском договоре);

— сбор статистических и политических сведений о Персии, ее истории, географии, о состоянии ее экономики, торговли;

— сбор сведений о соседях Персии и ее с ними взаимоотношениях, о быте и нравах их населения, об их торговле, об их дружественных и неприязненных отношениях с другими странами.

Особо выделяется задача по сбору «в подлинном свете изложенных» сведений о Бухаре, ее торговле и внешних сношениях с Хивой, Персией, Афганистаном и Оттоманской империей.

Не менее важной задачей был сбор сведений о древних и современных караванных путях, идущих от Каспийского моря в Индию и сопредельные с нею страны.

«Но более всего, — говорилось в инструкции, — МИД встречает надобности в сведениях, почерпнутых из верных источников, об отношениях Персии к туркоманам (туркменам) и хивинцам, о степени ее приязни с оными и влиянии могущества ее на сии кочевые племена, а с другой стороны о случаях к опасению, к взаимным враждебным действиям их и о способах Персии к отражению их набегов».

Большой раздел инструкции был посвящен так называемым «чрезвычайным расходам». «Для успешного исполнения всего, что Вам предначертано, необходимы связи в том крае, где Вы будете иметь постоянное пребывание, и содействие людей усердных. Самые вельможи и даже сыновья шахские нуждаются иногда в незначащем вспоможении наличными деньгами, от которых внезапно восстанавливается их вес и зависит нередко их спасение. Такая услуга с Вашей стороны, вовремя оказанная, может приобрести Вам благодарность лиц полезных и сделать их искренними, следовательно, решения по сему предмету предоставляются Вашему благоразумию.

Впрочем, многие местные обстоятельства в Персии нам в совершенной полноте неизвестны, а потому я ограничиваюсь выше изложенными наставлениями, по Высочайшему повелению предначертанными Вам в руководство. Но при сем долгом поставляю сообщить Вам, что Его Императорское Величество пребывает в том приятном удостоверении, что Вы при всяких случаях и во всех действиях постоянно будете иметь в виду честь, пользу и славу России»[42].

Слава России во многом зависела в те времена от успешного противодействия экспансионистским устремлениям Англии на всей протяженности российских границ на юге и востоке страны. Еще в первой половине XIX века в Азии обозначились две тенденции, исключавшие возможность какого-либо компромисса: это — продвижение англичан на север от Индии и стремление России выйти на юг в сторону «жемчужины британской короны», Англия всячески оберегала даже самые дальние подступы к Индии и стремилась укрепить свое присутствие и влияние в странах, граничащих с ней. Для осуществления этих целей британское правительство использовало самые разнообразные средства, начиная от чисто пропагандистского разоблачения «агрессивного курса» России против своих южных соседей и кончая реальными угрозами открытого столкновения с применением «объединенных усилий стран, опасавшихся нападения со стороны северного соседа», К таким странам прежде всего относились Оттоманская империя и Персия, которые с большой подозрительностью взирали на «военные игры» царской армии в непосредственной близости от их границ и пытались повысить собственную боеспособность путем массовой закупки современных вооружений и приглашения к себе на службу квалифицированных английских советников.

Эти советники были заинтересованы в том, чтобы их присутствие там строилось на постоянной основе. А для этого нужна была постоянная угроза или создание таковой.

А.С. Грибоедов по прибытии в Тегеран практически не успел приступить к выполнению поставленных перед ним задач. В декабре 1828 года произошел роковой инцидент, который дал почву для раздувания антирусской вражды. Вняв слезной мольбе евнуха из шахского гарема, армянина Мирзы Якуба, и двух плененных во время войны армянок, спасавшихся от преследователей, Грибоедов дал им убежище в здании миссии. Это послужило для персидских властей поводом возбудить религиозный фанатизм определенной части местного населения и начать антирусское выступление в Тегеране. Многие склонны считать, что это произошло не без помощи англичан.

30 января 1829 г. огромная толпа разъяренных персов ворвалась на территорию российского посольства, убила всех, кто там находился, и разграбила все имущество. Среди погибших был и А.С. Грибоедов.

Инструкцию Нессельроде пришлось выполнять уже преемникам Грибоедова, в частности генерал-майору Симоничу Ивану Осиповичу, заступившему на место Грибоедова.

Представитель Николая I генерал-майор Долгоруков, приехавший в Тегеран для улаживания инцидента с разгромом российской миссии и пробывший в персидской столице довольно длительное время, высказал свои замечания главе Азиатского департамента МИД К.К. Родофиникину относительно дальнейшей организации разведывательной работы в Персии. Он отмечал: «В Азии не так, как в Европе. Здесь каждый день является перемена в мыслях и весьма часто в действиях. Чтобы не дать дурного хода делам и чтобы иногда успеть предупредить какие-либо действия, нужно быть скоро и верно извещену. Успех в деле от сего происходит. Чтобы дойти ж до намечаемой цели, надобно иметь людей, а людей без денег и подарков невозможно приобрести… Я совершенно того мнения, что не должно дозволять больших экстраординарных расходов, но необходимо также назначить сумму, чтобы отыскать одного или двух чиновников персидских, которые бы доставляли верные известия… по приезде же моем я не нашел ни одного человека, который бы хоть немного придерживался к нашей миссии, тогда когда всё валит к англичанам»[43].

Пройдет не так уж много времени, и в агентурной сети появятся лица, о которых говорил Долгоруков. В 70-х годах, когда заметно активизировалась российская политика в Средней Азии и шла борьба с происками англичан в этом регионе, российский посол в Тегеране получал детальные сведения о тайных замыслах и действиях англичан не только от своих консулов, имевших многочисленную агентуру в туркменских племенах, которые англичане постоянно пытались натравить на Россию, но и непосредственно от персидского министра иностранных дел.

19. В далеком Рио

Значительным импульсом, подталкивавшим Россию к поискам прямых контактов с колониями европейских держав в Америке, стало установление императором Наполеоном «континентальной блокады» Англии — крупного российского внешнеторгового партнера того периода. Русское самодержавие было вынуждено присоединиться к блокаде по Тильзитскому миру с Францией 1807 года, и это фактически перекрыло и без того тоненький ручеек получения таких продуктов, как сахар, кофе, хлопок, индиго, пряности, ценные породы древесины, а также резко ограничило экспорт русского хлеба, железа и железных изделий (в том числе пушек), леса, пакли, пеньки, парусины, канатных изделий.

К тому же возникло еще одно обстоятельство. В 1808 году после вторжения в Португалию войск Наполеона португальский принц-регент Жуан бежал в Бразилию вместе со своими придворными и частью португальской армии. Бразилия превратилась в монархию со столицей в Рио-де-Жанейро, принц-регент официально стал королем Жуаном I. Переезд португальского двора в Рио-де-Жанейро усилил интерес России к установлению связей с Бразилией.

О важности, которую придавало правительство России вопросам установления и развития прямой торговли с Бразилией, свидетельствует выдержка из письма канцлера Н.П. Румянцева императору Александру I от 10 декабря 1809 г., в котором он рекомендовал «воспользоваться сложными обстоятельствами, в которых находится сейчас Европа, чтобы установить прочные и постоянные прямые торговые связи между Российской империей и владениями Португалии в Америке, что значило бы воздвигнуть памятник нынешнему царствованию»[44].

Александр I дает указание о назначении аккредитованного при правительстве США Ф.П. Палена русским посланником при португальском дворе в Бразилии. Император наставлял Палена, что в этой далекой стране основной интерес для России представляет торговля, «выгоды которой кажутся несомненными». Однако вскоре убедились, что совмещать одновременно обязанности посла в США и посланника в Бразилии нецелесообразно, и тогда пришли к решению о направлении в Рио-де-Жанейро отдельного постоянного представителя в ранге консула. Н.П. Румянцев лично занялся подготовкой инструкций будущему консулу, из которых видно, что канцлер ставил перед ним достаточно широкие, носившие по существу разведывательный характер задачи.

Консулу прежде всего указывалось на необходимость «раскрыть бразильцам, какие преимущества дает им торговля… и показать русским купцам всю пользу, которую они могут извлечь из торговли с Бразилией»[45]. Ему предлагалось также изучать бразильские товары, собирать информацию об условиях торговли (особенно привилегий, которыми пользовалась Англия, занимавшая на бразильском рынке практически монопольное положение), анализировать бразильское торговое законодательство и т. д. Рекомендовалось не пренебрегать «ни малейшими деталями». «Сведения, которые считались бы излишними в Европе, — говорилось в документе, — становятся важными в отношении Бразилии».

Одновременно консулу настоятельно предписывалось собирать данные о политическом и экономическом положении, причем не только в Бразилии, по и в Латинской Америке в целом.

Решительная настроенность канцлера Н.П. Румянцева на скорейшее развитие торговых связей с Бразилией насторожила англофильские круги России. Сильнейшее противодействие всеми доступными средствами оказывали этим планам могущественные силы в самой Англии и, естественно, в контролируемых ими проанглийски настроенных кругах, близких к португальскому двору. Им удалось сорвать выезд в Рио-де-Жанейро в качестве консула крупного российского коммерсанта польского происхождения Ксаверия Ивановича Лабенского, до этого являвшегося генконсулом России в Париже. Против него было распространено лживое обвинение в том, что он является «агентом» Наполеона. На этом основании португальский двор потребовал от России отмены назначения Лабенского.

Возникла срочная необходимость найти другого человека, что было не так-то просто сделать, учитывая не только требование соответствия кандидата ставившимся перед ним весьма сложным торгово-экономическим и политическим задачам, но и не в последнюю очередь то, что ему пришлось бы работать в самой отдаленной от России стране, в условиях, которые в тот период лишь с большой натяжкой можно было назвать цивилизованными.

Такой человек нашелся. Это был недавно принятый в российское подданство немецкий ученый-энциклопедист Георг Генрих (Григорий Иванович) фон Лангсдорф.

Узнав о планах развития отношений с Бразилией, Лангсдорф сам предложил свою кандидатуру на пост консула в Рио-де-Жанейро. Обосновывая свою просьбу, Г.И.Лангсдорф писал, что пробыл пять лет в Португалии, хорошо знает ее народ и язык, а также французский, немецкий, английский и русский языки.

Официальное назначение Лангсдорфа на должность российского консула в Бразилии состоялось летом 1812 года. В конце сентября того же года он с женой, военным моряком Н.Г. Рубцовым и прикрепленными к нему в качестве стажеров четырьмя юношами из российских торговых семейств (Ф. Душкин, Н. Танненберг, И. Горбунков и П. Кильхен) отправился на попутных судах в Рио-де-Жанейро, куда прибыл лишь в апреле 1813 года. Спутниками Лангсдорфа были работавшие по контракту художники — немец М. Ругендас и французы Э. Флоранс и А. Тоней, сделавшие много зарисовок.

К моменту прибытия Г.И. Лангсдорфа обстановка в стране стала более благоприятной для России. Во-первых, Россия к тому времени возобновила союзнические отношения с Португалией и Англией в войне против Наполеона. Во-вторых, по своим политическим взглядам Лангсдорф являлся убежденным монархистом, что также не могло не вызывать симпатий португальского двора. И, наконец, Лангсдорф был одним из довольно известных врачей своего времени, что имело немаловажное значение для условий Бразилии, где только в 1811 году из двенадцати высших государственных советников девять умерли, а двое из оставшихся троих страдали тяжелыми болезнями[46]. Большую роль играло и свободное владение Лангсдорфом португальским языком.

Все это обеспечило ему чрезвычайно любезный прием в Рио-де-Жанейро. Он быстро установил близкие отношения с министрами и видными сановниками, а также с членами королевского дома, не говоря уже о представителях дипломатического корпуса.

Главную свою задачу в точном соответствии с полученными инструкциями Г.И. Лангсдорф видел в глубоком и тщательном изучении бразильского рынка. В начале 1813 года в связи с англо-американской войной, возникли определенные затруднения с поставками в Бразилию товаров как из США, так и из Англии. Для расширения сбыта в этой стране российских товаров открылись благоприятные перспективы. Г.И. Лангсдорф в этой связи собрал конспиративно и направил в департамент внешней торговли Министерства финансов России практически полный список иностранных судов, посетивших Рио-де-Жанейро в январе — апреле 1813 года, с указанием времени прибытия и отправления судна, его названия и класса, фамилии и имени капитана, характера груза, порта отправления и назначения, времени нахождения судна в пути, грузополучателя (в Бразилии).

Не ограничиваясь этими данными, Лангсдорф на основании имеющейся у него информации, полученной от капитанов судов, бразильских и иностранных купцов, произвел расчеты и сделал рекомендации относительно наиболее целесообразных сроков выхода в плавание к берегам Бразилии русских торговых судов из балтийских портов, с тем чтобы они могли воспользоваться как благоприятной погодой, так и эскортом английских военных кораблей (от Портсмута до Рио-де-Жанейро), что было немаловажно для безопасного плавания, а также сроков выходов в обратное плавание и маршрутов. Консул давал одновременно рекомендации по номенклатуре, качеству и другим детальным характеристикам товаров, которые следовало везти в Бразилию[47].

Англия в начале развития русско-бразильской торговли относилась к этому процессу сравнительно терпимо, рассматривая эти отношения как определенный удар по наполеоновской «континентальной блокаде». Но, когда победа над Наполеоном фактически была одержана, англичане начали предпринимать значительные усилия, чтобы сохранить свое монопольное положение на бразильском рынке. Вот почему Лангсдорф пристально следил за деятельностью в Рио-де-Жанейро английских представителей и регулярно в закрытой переписке информировал российское правительство о бразильско-английских отношениях и их влиянии на связи России с Бразилией..

Для более внимательного изучения всех деталей англо-бразильских отношений Лангсдорфу удалось, преодолев немалые трудности, пристроить прибывших с ним в Рио-де-Жанейро консульских учеников в ведущие английские фирмы. Судьба этих молодых людей сложилась по-разному, но один из них — Петр Петрович Кильхен — стал впоследствии известным коммерсантом и дипломатом. В 1818 году он был назначен российским вице-консулом в Бразилии, прослужил там до 1831 года и принес немалую пользу России своей информацией о положении в этой и прилегающих латиноамериканских странах.

В мае 1815 года в Рио-де-Жанейро прибыл поверенный в делах России Алексей Васильевич Сверчков, принявший от Лангсдорфа дипломатические обязанности, которые он исполнял в отсутствие официально назначенного посла России.

Умный и образованный человек, А.В. Сверчков обладал спокойным и уравновешенным характером, легко сходился с людьми и умел расположить их к себе. Эти качества помогли ему быстро обзавестись, с помощью Г.И. Лангсдорфа, нужными связями в правительственных кругах Бразилии, верно оценить обстановку при португальском дворе и активно включиться в сбор политической информации.

Сверчков пользовался доверием и уважением у самого короля Жуана и его жены — испанской принцессы Карлотты-Хоакины, несмотря на смертельную ненависть царственных супругов друг к другу. Алексей Васильевич нередко приглашался на такие придворные церемонии и приемы, где вообще был единственным иностранцем. Все это позволяло ему получать информацию о политике королевского двора «из первых рук» и сообщать наиболее важные сведения российскому правительству.

В частности, А.В. Сверчков подробно информировал Петербург о подготовке Бразилии к вторжению на Восточный берег (ныне Уругвай). «Эта экспедиция, кажется, совершается в секрете от мадридского двора и от Лондона»[48], — писал он Нессельроде 20 мая (1 июня) 1816 г. Сверчков весьма точно предсказывал и конечный неудачный исход этой военной экспедиции; «Даже если предположить, что португальские войска захватят всю территорию, расположенную вдоль Рио-де-Ла-Платы, между Восточным мысом и колонией Сан-Сакраменту, что весьма вероятно, то этому правительству с такими небольшими силами будет очень трудно оставаться хозяином земель, где все население военизировано, особенно если этому воспротивятся Испания и Англия»[49].

При этом Сверчков весьма основательно аргументировал свои выводы тем, что Англия, естественно, не захочет терять в результате начинающейся войны свои выгоды от торговли с Буэнос-Айресом, оказывающимся фактически в зоне конфликта, а Испания надеялась самостоятельно подавить национально-освободительное движение в Уругвае и не отдавать эти территории в чужие руки.

Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы Г.И Лангсдорф вновь, во второй раз, принял на себя обязанности русского официального представителя в Рио-де-Жанейро. Вот как он писал об этом К.В. Нессельроде: «В стране, которую покидает г-н Сверчков… я снова поставлен перед необходимостью выполнять обязанности поверенного в делах, и не из-за того, что премьер-министр этого двора г-н граф де Барка, устно заявивший мне, что его величество не желает, чтобы дружба и доброе согласие, столь долго и счастливо существовавшие между нашими дворами, оказались прерванными, уже признал меня в случае отъезда г-на Сверчкова представителем нашего государя… Я не поколебался временно принять эту должность, на что прошу вашей санкции…»[50].

В начале сентября 1819 года в Рио-де-Жанейро в качестве посланника России прибыл Федор Васильевич Тейль фон Сераскеркен, один из первых «военных агентов» Барклая. До начала Отечественной войны 1812 года, работая в Вене и Берлине, Ф.В. Тейль успешно выполнял разведывательные задания. Детально изучив стратегию и тактику военных действий Наполеона, всегда стремившегося добиться быстрого успеха, он еще в 1811 году рекомендовал в случае нападения Франции на Россию «вести длительную и упорную войну», отступать, «избегать генерального сражения», действовать отрядами легкой конницы в тылу противника, стараться затянуть военные действия до зимы. Г.И. Лангсдорф передавал дела в надежные руки.

Итак, Бразилия стала первым форпостом российской дипломатии в Латинской Америке. Отношения с другими странами континента развивались медленно и вяло. Россия, придерживаясь порожденного «Священным союзом» принципа «легитимизма», в течение десятилетий не хотела признавать освободившиеся от колониальной зависимости латиноамериканские государства, за исключением монархической Бразилии, хотя еще в начальный период борьбы за независимость латиноамериканских республик (1810–1812 гг.) представители Венесуэлы, Перу, Чили, Аргентины пытались найти пути к сближению с Россией, сталкиваясь, по меньшей мере, с выжидательной позицией царского двора.

Освоение русскими Американского континента шло в основном с севера, невзирая на конфликты с США и Англией. В качестве опорного пункта использовалась Российско-Американская компания. Особую роль здесь играл Ф.П. Врангель, который был в 1830–1835 годах главным правителем Русской Америки, а в 1840–1849 годах — директором Российско-Американской компании.

В 20—30-х годах XIX века перед Российско-Американской компанией встала задача укрепить положение Русской Калифорнии, сделав ее базой снабжения хлебом Русской Америки. Врангель предложил в 1834 году вступить в переговоры с мексиканским правительством, с тем чтобы в обмен на официальное дипломатическое признание Россией Мексика уступила бы Российско-Американской компании долину реки Славянки. В отчете о переговорах Врангель писал в Санкт-Петербург в 1836 году: «Дипломатическому агенту России в Мексике по заключении торгового трактата будет нетрудно, думаю я, утвердить за Россиею колонию Росс, и, определяя границы от колонии, можно оные отодвинуть на десятки миль к востоку, югу и северу, чему не встретится затруднений». Царское правительство не решилось пойти на официальное признание республиканского правительства Мексики, и переговоры Врангеля не получили дальнейшего развития, хотя в инструкции ему поручалось выяснить, «до какой степени акт нашего признания мог бы склонить мексиканское правительство к формальной уступке занятых нами в Калифорнии земель».

Ситуация несколько изменилась лишь к концу XIX века. В этот период выделяется фигура талантливого русского дипломата Александра Семеновича Ионина. Будучи послом в Бразилии в 1883–1892 годах, он участвует в установлении дипломатических отношений с Аргентиной (1885 г.), Уругваем (1887 г.) и Мексикой (1890 г.), много ездит по странам материка. Подробные сообщения Ионина о ситуации в этих странах и возможностях активизации отношений с ними привлекали внимание самого императора Александра III. Однако каких-либо конкретных мер по усилению российского влияния в этом регионе не принималось. Сказывались, конечно, огромные расстояния, отделяющие Россию от Латинской Америки, да и традиционные интересы империи диктовали необходимость сосредоточить внимание на решении «более близких» внешнеполитических задач.

20. Рыцарь «Зеленой лампы»

Его биография настолько богата различными событиями, неожиданными драматическими перипетиями, что вполне могла бы послужить основой для приключенческого романа. Может быть, со временем такой роман и порадует любителей детективного жанра, а пока ограничимся кратким изложением «тезисов» к роману.

Прежде всего необходимо отметить, что с точки зрения современных понятий деятельность этого человека на поприще спецслужб никак не укладывается в какие-то строго очерченные рамки. Он служил в Генштабе, был военным разведчиком, затем, следуя нынешней терминологии, находился в розыске по подозрению в причастности к государственной измене, затем выполнял задания III отделения Канцелярии Его Императорского Величества, того самого жандармского ведомства, которому ранее было поручено провести расследование о его участии в антигосударственном заговоре, и, наконец, он исполнял функции того, кто сейчас называется «агентом влияния», проводя на протяжении многих лет большую разведывательную работу на пользу Отечества в средствах массовой информации за рубежом. Больше того, о нем можно сказать, что он был одним из первых крупных «агентов влияния» царской разведки… Но начнем все по порядку.

Старший из трех сыновей зажиточного помещика, предводителя дворянства Осташковского уезда Тверской губернии Николая Яковлевича Толстого, названный Яковом в честь деда, появился на свет в 1791 году в родовом имении отца. В 1802 году Яков был зачислен в Пажеский корпус. Хотя его семья не была приближена ко двору и имела всего 3000 душ крепостных, что по меркам того времени было не слишком уж много, Толстые считались представителями верхушки российского общества благодаря древности и славе своей фамилии. Предок Толстых, черниговский боярин Андрей Харитонович, переехал на службу к московским государям еще во второй половине XV века. С тех пор Толстые, старшая ветвь которых в лице Петра Андреевича получила графское достоинство при Петре Великом, верой и правдой служили правителям России, дав ей немало крупных военачальников, государственных деятелей, дипломатов и талантливых литераторов. На службе Отечеству предстояло проявить себя и Якову, тем более что Пажеский корпус давал все необходимые возможности, позволявшие юноше успешно начать любую военную или штатскую карьеру.

Яков вышел из Пажеского корпуса летом 1808 года, в разгар непрекращающихся войн в Европе, которые вел Наполеон, претендовавший на полное господство на континенте. Русской армии уже доводилось сражаться с его войсками в Италии и при Аустерлице, и, несмотря на перемирие, в России понимали, что большая схватка с французами еще впереди. Поэтому в армию стремились многие юные дворяне, считавшие карьеру военного лучшим исполнением патриотического долга. Среди них был и Яков Толстой, зачисленный 20 ноября 1808 г. прапорщиком придворного лейб-гренадерского полка. Но жизнь при дворе, интриги и однообразные утомительные церемониалы быстро наскучили юноше, еще в пажах отличавшемуся тягой к литературному творчеству. В декабре 1810 года Яков Толстой подал в отставку. Уже через год он сдал экзамены за курс наук в педагогическом институте, получив право на гражданский чин коллежского асессора. Возможно, Яков стремился продолжить образование, но уже совсем близкая война с Наполеоном изменила его планы.

В апреле 1812 года он подает прошение о восстановлении в армии и получает назначение в один из пехотных полков, спешно выдвигавшихся к западной границе. Первый бой полк принял в Белоруссии под Кобрином 15 июня 1812 г., сражаясь с авангардными войсками армии Наполеона. Яков Толстой участвовал в сражениях 1812 года, в кампаниях 1813–1814 годов, за которые был удостоен боевых наград, включая орден Св. Владимира с бантом — боевой орден за личную храбрость, высоко ценимый среди офицерства. По окончании войны Яков вернулся в Петербург, получив назначение адъютантом к генерал-лейтенанту Л.О. Роту в гвардейский Павловский полк.

В январе 1817 года Толстой назначается старшим адъютантом дежурного генерала Генерального штаба А.А. Закревского. Теперь через руки молодого капитана проходят распоряжения и приказы для всей русской армии.

Одновременно в жизни Якова происходит событие, благодаря которому он в основном и остался известен потомкам: в том же 1817 году он входит в кружок молодых литераторов — «лихих рыцарей, друзей свободы и вина», получивший название «Зеленая лампа» в честь абажура, под которым участники кружка собирались в доме его председателя Никиты Всеволожского. Там Толстой знакомится с Пушкиным, Глинкой, Дельвигом, Чаадаевым, Шаховским, многими другими знаменитостями того щедрого на таланты времени. В 1819 году встречи с квартиры Всеволожского перешли к Толстому. Тогда же Пушкин посвятил ему «Стансы»:

Философ ранний, ты бежишь Пиров и наслаждений жизни, На игры младости глядишь С молчаньем хладным укоризны…

Среди блестящей и шумной молодежи, составлявшей кружок, Толстой выделялся собранностью, внутренней серьезностью, что хорошо подметил Пушкин. Если другие «кавалеры «Зеленой лампы»», любившие порассуждать о свободе и равенстве, а иногда и о свержении тирании, делили время в основном между пирушками, любовными историями, картами и театром, то Яков неукоснительно исполнял службу в Генштабе, а свои первые стихотворные опыты, довольно напыщенные и тяжеловесные, сохранял от друзей в тайне. Эта тайна раскрылась только в 1821 году, когда Яков Толстой все-таки решился издать свою первую книгу «Мое праздное время», в которую вошло 28 стихотворений. И снова два важных события одновременно: в том же 1821 году Толстой получает высокую должность старшего адъютанта Генштаба. Теперь он допущен к делам особой важности и секретности — мобилизационным планам, переписке с военными агентами России за границей, обработке поступавшей от них информации, в том числе и разведывательной.