— Бедняжка, ведь она только и мечтает об этом. Представляю, какое разочарование ее ждет.
— Барбара, поймите, она должна учиться принимать разочарования, которые преподносит жизнь.
— Вы серьезно? А вам не кажется, что она еще слишком мала, для того чтобы вступать в игру с жизнью и, проигрывая, получать в виде утешительного приза горькие уроки, или вы не согласны?
Ажар сделал шаг к столу, и, когда он протянул руку к пепельнице, чтобы положить сигарету, Барбара почувствовала, как на нее пахнуло приятным свежим запахом чистого, хорошо выстиранного белья. На нем была хлопковая рубашка с короткими рукавами, и она заметила, что кожа на его руке покрыта тонкими темными волосками. Он, как и его дочь, был сухощав и хорошо сложен, но выглядел более смуглым.
— К несчастью, это не в нашей власти — решать, в каком возрасте мы должны начать понимать, что жизнь намеревается отшвырнуть нас на обочину.
— И что, вы уже испытали это на себе?
— Спасибо за сигарету. — Он словно пропустил мимо ушей ее вопрос и ушел, не дожидаясь, когда она задаст ему следующий.
Когда дверь за ним закрылась, Барбара, чувствуя ожесточение, спросила себя, а за каким чертом ей вообще понадобилось подкалывать его, но, подумав, убедила себя в том, что делает это ради Хадии: долг каждого человека делать все возможное в интересах ребенка. Хотя, честно говоря, скрытность и сдержанность Ажара действовали на нее, как гвоздь в туфле, подстрекая докопаться до истины. Что, черт возьми, он за человек? В чем причина его постоянной церемонной серьезности? И как ему удается держаться особняком, наглухо отгородившись от всего мира?
Она вздохнула. Наивно было бы думать, что ответы на все эти вопросы можно найти в течение недолгой вялотекущей беседы, затягиваясь прилипшей к губе сигаретой. Забудь об этом, мысленно приказала она себе. Как можно хоть о чем-нибудь думать в таком пекле, а тем более подыскивать правдоподобные объяснения поведению окружающих? Плевать на них на всех, решила она. Да и вообще, при такой жаре плевать на весь мир. Она потянулась к лежащей на столе кучке конвертов.
«Ищете любовь?» — бросился ей в глаза вопрос, напечатанный на фоне сердца. Барбара, вскрыв конверт, вынула из него тонкий листок и прочитала: «Вам надоели бесперспективные свидания? Желаете ли вы, чтобы компьютер подобрал именно того, кто вам нужен, или предпочитаете надеяться на счастливый случай?» Затем шли вопросы о возрасте, интересах, роде занятий, зарплате, уровне образования. Барбара ради развлечения решила ответить, но, размышляя над тем, как описать свои увлечения, поняла, что ее персона вряд ли кого-нибудь заинтересует: ну кто обрадуется, что компьютер подобрал ему в подруги жизни женщину, которая вместо снотворного читает перед сном «Похотливого дикаря»? Скомкав вопросник, она сунула его в мешок для мусора, лежавший в углу ее крошечной кухни, и стала просматривать остальную почту. Напоминание об оплате телефона, реклама частной страховой компании, предложение провести вдвоем со своим спутником незабываемую неделю, совершая кругосветное путешествие на лайнере, являющемся, как утверждала реклама на обложке буклета, плавучим раем, где созданы все условия для проявления нежности и пылких чувств.
Лайнер подходит, решила она. Ее вполне устроит неделя нежности с проявлением пылких чувств или без оных. Страницы буклета пестрели фотографиями восседающих за стойкой бара или нежащихся в шезлонгах на краю бассейна юных красавиц, загорелых и стройных, с ярким маникюром и пухлыми, вызывающе накрашенными губками. Рядом с ними стояли молодые люди в плавках, с мускулистыми грудными клетками, густо заросшими волосами. Барбара, представив себя кокетливо фланирующей мимо них, рассмеялась. Уже много лет она не надевала купального костюма, решив, что некоторые части тела лучше оставить плотно задрапированными, дабы дать работу воображению.
Буклет проследовал туда же, куда до него отправился вопросник. Барбара затушила окурок в пепельнице и, вздохнув, обвела глазами комнату, раздумывая, чем бы еще развлечься, но развлечься было нечем. Она подошла к дивану, взяла телевизионный пульт, решив посвятить вечер переключению каналов.
Нажала первую кнопку, и на экране появилась старшая из дочерей королевы, инспектирующая Карибскую больницу для детей-сирот. На этот раз ее лошадиное лицо выглядело чуть более привлекательным, чем обычно. Скучно. Переключила на документальный фильм о Нельсоне Манделе. Снотворное. Она пробежалась еще по нескольким каналам. На одном шел фильм Орсона Уэллса[6], на другом показывали «Принца Вэлианта»[7], затем промелькнули два ток-шоу и гольф-турнир.
На очередном канале она задержалась при виде сомкнутого строя полицейских, преградивших путь толпе темнокожих манифестантов. Она уж было подумала устроиться поудобней на диване и послушать Теннисона или Морса, как вдруг внизу экрана побежала красная полоса со словами «Прямое включение». Сообщение, прерывающее выпуск новостей, заинтересовало ее, и она с любопытством стала ждать, что будет дальше.
Наверное, с таким же вниманием какой-нибудь архиепископ следит за событиями, происходящими в Кентерберийском соборе. Барбара была полицейским и сейчас чувствовала что-то вроде угрызений совести. Она в отпуске, а там что-то происходит, думала она, напряженно ожидая продолжения.
На экране появилась заставка «Эссекс». Все еще переживая, она смотрела на толпу людей с восточными смуглыми лицами, держащих над головой какие-то плакаты. Она усилила звук.
— …Тело было найдено вчера утром в доте на отмели, — продолжала молоденькая девушка-репортер. Она сильно волновалась и, произнося текст, то и дело поправляла свои аккуратно уложенные светлые волосы и бросала настороженные взгляды на волнующуюся позади толпу, словно опасаясь, что эти люди только и ждут, чтобы наброситься на нее.
— Немедленно! Немедленно! — раздавались громкие крики митингующих. Их написанные вкривь и вкось лозунги требовали: «Немедленной справедливости!», «Только правды!» — и призывали: «Действовать!»
— Началом волнений послужило чрезвычайное заседание муниципального совета, на котором должны были обсуждаться планы реконструкции, — говорила в микрофон блондинка. — Мне удалось пообщаться с одним из лидеров протестующих и… — В этот момент дородный полицейский оттеснил блондинку в сторону. Изображение на экране дернулось — было ясно, что оператора толкнули.
Толпа бушевала. Пролетела брошенная кем-то бутылка. С лязгом разбилась о бетон. Строй полицейских прикрылся прозрачными щитами.
— Черт возьми! — в сердцах произнесла Барбара, не понимая, что происходит.
Белокурая девушка-репортер и оператор обосновались на новом месте. Блондинка подвела какого-то человека к камере. Это был крепко сложенный азиат двадцати с небольшим лет; длинные волосы собраны в хвост; один рукав рубашки оторван.
— Отвали от него! — через плечо крикнул он, а затем повернулся к репортеру.
— Рядом со мной Муханнад Малик, — начала она, — который…
— У нас нет ни малейшего желания терпеть эти чертовы отговорки, извращение фактов и неприкрытую ложь, — неожиданно прервав ее, закричал мужчина в микрофон. — Настал момент, когда наш народ требует равенства перед законом. Если полиция будет игнорировать истинную причину смерти этого человека — а это явное убийство на почве расовой ненависти, — тогда мы намерены добиваться справедливости собственными методами. У нас есть силы и средства. — Он быстро отошел от микрофона и, поднеся к губам рупор, закричал, обращаясь к манифестантам: — Нам все по силам! Нам все по силам!
Толпа взревела, ринулась вперед. Изображение на экране перекосилось, замелькало.
— Питер, давай перебираться в более безопасное место, — раздался голос девушки-репортера, и на экране появилась студия новостей телеканала.
Постное лицо диктора было Барбаре знакомо. Некий Питер. Он всегда вызывал у нее антипатию. Все мужчины с пышными прическами были ей неприятны.
— Вернемся к ситуации в Эссексе, — объявил он. Слушая его, Барбара закурила следующую сигарету.
Тело человека, сообщил Питер, было обнаружено ранним утром в субботу в доте на отмели в Бал-форде-ле-Нез одним из местных жителей, отправившимся на прогулку. Как выяснилось, убитым оказался некий Хайтам Кураши, недавно прибывший из Пакистана, точнее из Карачи, для того чтобы сочетаться браком с дочерью состоятельного местного бизнесмена. Небольшая, но быстро растущая пакистанская община города считает, что причиной смерти стало убийство на расовой почве, хотя сам факт убийства не установлен. Полиция до сих пор не сообщила о том, какие меры предпринимаются для расследования этого дела.
Пакистанец, подумала Барбара. Пакистанец. Вновь вспомнилось, как Ажар говорил: «У моих родственников возникли проблемы, но не очень серьезные». Так. Все правильно. Проблемы у его пакистанских родственников. Ну и ну.
Она вновь посмотрела на экран, где что-то монотонно бубнил Питер, но она не слышала, что он говорит. Она лихорадочно соображала.
Крупные пакистанские общины вне столицы довольно редки, наличие двух таких общин на побережье в Эссексе нереально. А если принять во внимание слова самого Ажара, что он едет в Эссекс, и то, что вскоре после его отъезда последовало сообщение о волнениях, грозящих перейти в мятеж; если учесть, что он уехал улаживать проблемы, возникшие в его семье… Барбара решила, что совпадений чересчур много. Таймулла Ажар явно направлялся в Балфорд-ле-Нез.
Он, по его словам, собирался воспользоваться «собственным опытом, помочь». Но что это за опыт? Метание камней? Подстрекательство к мятежу? А может, он рассчитывает помочь в расследовании местной полиции? Или — и это было бы ужасно — он намеревается принять участие в манифестациях, которые она только что видела по телевидению и которые неминуемо приведут к еще большему насилию, арестам, тюремному заключению?
Черт возьми! — мысленно выругалась Барбара. Господи, он соображает, что он делает? Да еще тащит с собой восьмилетнюю дочь!
Через все еще распахнутую дверь она смотрела в ту сторону, куда ушли Хадия и ее отец. Ей вспомнились милая жизнерадостная улыбка девочки и ее косички, словно живые змейки извивающиеся у нее на голове в такт приплясывающей походке.
Постояв, она вдавила горящую сигарету в полную окурков пепельницу, а затем подошла к платяному шкафу и, раскрыв его, достала с полки рюкзак.
Глава 2
Рейчел Уинфилд собиралась закрыть магазин на десять минут раньше положенного, и это решение не вызывало у нее ни малейших угрызений совести. Ее мать ушла еще в половине четвертого: был тот день недели, когда она регулярно «приводила в порядок голову» в парикмахерской косметического салона «Море и солнце». И хотя она оставила четкие инструкции, что следует делать для пополнения кассы, за последние полчаса ни один покупатель и даже ни один праздношатающийся не переступили порога магазина.
У Рейчел были дела поважнее, чем наблюдать, как большая стрелка настенных часов медленно тащится по циферблату, поэтому она, проверив замки и убедившись, что витрины плотно закрыты, заперла на засов входную дверь. Перевернув висящую на двери табличку с надписью «Открыто» на другую сторону — «Закрыто», она прошла в подсобку и там из тайника, устроенного за ящиками с мусором, извлекла коробку в подарочной упаковке, которую все это время тщательно прятала от матери. С коробкой под мышкой она быстрым шагом двинулась в переулок между домами, где обычно стоял ее велосипед, и аккуратно положила ее в багажную корзину. Потом, ведя велосипед за руль, она вновь подошла к магазину, чтобы проверить, хорошо ли заперта дверь.
Ей здорово достанется, если мать узнает, что она ушла раньше времени. Но страшно даже подумать, что будет, если она к тому же еще и магазин не закроет как положено. Дверной засов был старым, и случалось, его заедало. Она подергала входную дверь за ручку и убедилась, что все в порядке. Отлично, сказала про себя Рейчел, она свободна.
Приближался вечер, но жара все не ослабевала. В последние две недели обычный для этих мест ветер с Северного моря, отравляющий в зимнее время жизнь обитателей города Балфорд-ле-Нез, вообще не давал о себе знать. Его редкие дуновения были настолько слабыми, что от них не колыхались даже флажки, уныло висевшие на Хай-стрит.
Рейчел решительно нажимала на педали, и велосипед быстро катился по улице, украшенной красно-синими флажками, еще не снятыми после недавнего торжества. Она ехала к югу от торгово-деловой части города, удаляясь от расположенных за промышленной зоной трех улиц, застроенных домами с террасами, в одном из которых они с матерью жили в добром, но часто нарушаемом ссорами согласии. Сейчас она приближалась к дому своей давней и лучшей подруги, жизнь которой была омрачена недавно случившейся трагедией.
Нужно проявлять сочувствие, настойчиво твердила про себя Рейчел, не следует даже упоминать о «Приюте на утесе», прежде чем я расскажу ей, как мне плохо. Хотя, признаться, мне не так уж и плохо. У меня такое чувство, словно дверь передо мной широко распахнулась и я хочу войти в нее, раз уж выпала такая возможность.
Рейчел задрала юбку выше колен, чтобы было удобнее крутить педали и чтобы легкая прозрачная материя не попала в промасленную цепь. Одеваясь сегодня утром, она уже знала, что поедет к Салах Малик, и поэтому постаралась подобрать соответствующую одежду для дальней вечерней поездки на велосипеде. Но юбку она выбрала такой длины, которая выставляла напоказ только то, что она не без гордости могла продемонстрировать, — её лодыжки. Рейчел была молода, но давно прекрасно поняла, что в мастерской Творца ее внешности было уделено слишком мало внимания, а поэтому ей необходимо подчеркивать то привлекательное, что у нее есть. Поэтому она обычно носила такие юбки и обувь, которые демонстрировали стройность лодыжек, надеясь, что беглые взгляды прохожих не задержатся на уродливом лице.
В свои двадцать лет она вдоволь наслушалась оскорбительных слов, произнесенных в ее адрес: «кувалда», «квашня», «задница» — и, как правило, эти обидные прозвища сочетались с определением «гнусная». Ее могли обозвать «коровой», «кобылой», «свиноматкой» — тут все зависело от склонностей и вкусов обзывающих. Еще в школьные годы она была постоянной мишенью для насмешек и издевательств и уже тогда поняла, что таким людям, как она, жизнь предоставляет три способа выжить: плакать, спасаться бегством или научиться давать отпор. Она выбрала последнее, и то, что она никому не спускала обид, расположило к ней Салах Малик, которая стала ее подругой.
Лучшей подругой, думала Рейчел. И в радости и в горе. Ничто не омрачало их радости с той поры, когда им исполнилось по девять лет. А вот в последние два месяца им пришлось испытать горе. Но скоро все должно измениться, и в этом Рейчел была более чем уверена.
Вихляя из стороны в сторону, она преодолела крутой подъем на Черч-роуд, миновала погост перед церковью Святого Иоанна; поникшие от жары головки растущих на могилах цветов будто что-то внимательно рассматривали на земле. Дорога, обогнув дутой железнодорожный вокзал, стены которого покрывала глубоко въевшаяся грязь, круто шла на подъем; с трудом преодолев его, Рейчел въехала в более обустроенный район с ухоженными газонами и зелеными улицами. Эта часть города называлась районом Авеню. Семья Салах Малик жила в доме на Второй авеню в пяти минутах ходьбы от Гринсворда, большой лужайки с густой, аккуратно подстриженной травой, которая тянулась, полого спускаясь, до моря, где на берегу стояли два ряда небольших летних домиков.
Семейство Малик обитало в одном из наиболее респектабельных домов, окруженном большим садом, где под раскидистыми деревьями Рейчел и Салах поверяли друг другу свои детские тайны. Дом выглядел типично английским: из дерева и кирпича, крытый черепицей, с ромбовидными стеклами в рамах в стиле XIX века. На сработанной под старину входной двери красовались поперечные железные стяжки; многочисленные каминные трубы были точь-в-точь как на Хэмптон-Корте[8]; гараж, расположившийся у задней стены, походил на средневековую крепость.
При взгляде на дом невозможно было поверить, что он построен около десяти лет назад. Все говорило о том, что здесь живет одна из самых состоятельных семей Балфорда; никому и в голову не могло прийти, что его обитатели — выходцы из Азии, из страны муджахеддинов и мечетей.
Когда Рейчел, преодолев поребрик, въехала на тротуар, а затем передним колесом открыла калитку, лицо ее было мокрым от пота. Войдя в тень разросшейся ивы, она с удовольствием набрала полную грудь прохладного свежего воздуха и на мгновение остановилась под деревом, убеждая себя, что надо передохнуть. Она лукавила: эта пауза была необходима ей, чтобы продумать план своего визита. Рейчел еще ни разу не доводилось бывать в семье, переживающей недавнюю утрату с такой горечью, какую она видела в глазах своей подруги. Сейчас ей нужно было сообразить, как говорить об этом горе, что делать и как себя вести. Любая оплошность была бы непростительной.
Прислонив велосипед к вазону с цветущей геранью и вынув из багажной корзины коробку, Рейчел направилась к парадному входу, повторяя заготовленные фразы: «Какой ужас… Я пришла сразу же, как смогла… Я не хотела звонить, ведь по телефону всего не выразишь… Все сразу так ужасно изменилось… Я знаю, как сильно ты любила его…»
Она понимала, что все фразы, кроме последней, были правдивыми. Но вот своего будущего мужа Салах Малик не любила.
Впрочем, сейчас это не имело значения. Мертвые не могут вернуться и попросить у живых объяснения, а потому какой смысл копаться сейчас в том, что ее подруга не испытывала сильных чувств к человеку, внезапно превратившемуся из незнакомца в будущего супруга. Он все равно уже не станет мужем. А это наводит на мысль… Ну нет! Рейчел тряхнула головой, стараясь не забегать вперед. Зажав коробку под мышкой, она постучала в дверь.
Дверь открылась от первого прикосновения. И сразу же до ее слуха донеслись разговор на непонятном языке и музыка, которая, видимо, сопровождала события, происходящие на экране. Говорили, как предположила Рейчел, на урду. А фильм, по всей вероятности, был куплен по каталогу невесткой Салах. Она наверняка, как обычно, сидела сейчас перед телевизором на подушке с чашей мыльной воды на коленях и тщательно перемывала кучу своих золотых браслетов.
Все было именно так, как предположила Рейчел. Произнеся:
— Есть кто-нибудь? Где ты, Салах? — она открыла дверь в гостиную и сразу увидела Юмн, молодую жену брата Салах, но та была занята не мытьем драгоценностей, а починкой дупаты, национального головного убора. Юмн сосредоточенно тыкала иголкой в подогнутую кайму шарфа, однако прилагаемые усилия явно не приносили ожидаемого результата.
Она негромко вскрикнула, услышав, как Рейчел кашлянула, давая знать о своем присутствии, а затем всплеснула руками, отчего иголка, нитки и шарф разлетелись в разные стороны. Непонятно почему, но на всех пальцах ее левой руки были надеты наперстки. Они упали на ковер и раскатились по комнате.
— Как ты меня напугала! — пожаловалась Юмн. — Боже мой, Рейчел Уинфилд! И это именно сейчас, когда мне нельзя волноваться. Женский цикл — это так хрупко, уязвимо. Или тебе об этом неизвестно?
Салах всегда говорила, что ее невестка рождена для театра, но воспитанием и образованием она не была обременена. Испуг, по всей вероятности, был истинным. Вряд ли она могла расслышать, как Рейчел вошла. Но Юмн, по обыкновению, воспользовалась даже этим незначительным событием, чтобы оказаться в центре внимания. Конечно, это было сделано для того, чтобы привлечь внимание к ее «женскому циклу», как она выражалась, и сейчас она обеими руками обхватила живот на тот случай, если Рейчел не поймет смысла ее слов. Но это было лишним. Рейчел знала, что Юмн может думать и говорить только о желании в третий раз — за тридцать семь месяцев замужней жизни — стать матерью; ее второму сыну не исполнилось еще и полутора лет.
— Прости, — сказала Рейчел. — Я не хотела тебя испугать.
— Надеюсь.
Юмн посмотрела вокруг в поисках разлетевшихся по комнате швейных принадлежностей. Широко раскрытым правым глазом — косящий левый она обычно прятала в тени дупаты — она заметила шарф. Рейчел показалось, что Юмн намеревается снова приступить к работе, не обращая внимания на ее присутствие, и она решила продолжить разговор:
— Юмн, я пришла повидать Салах. Что с ней?
— С этой девушкой всегда что-то происходит, — пожала плечами Юмн. — Стоит мне обратиться к ней, как она сразу делается глухой как пень. Что ей нужно, так это хорошая трепка, только жаль, здесь никто не хочет этим заняться.
— А где она? — спросила Рейчел.
— Бедняжка, думают они, — продолжала Юмн. — Не трогайте ее. Она так переживает. Она переживает, ты можешь себе это представить? Да это просто смешно!
Слова Юмн встревожили Рейчел, но она приложила максимум усилий, чтобы это скрыть.
— Она дома? — спросила Рейчел, стараясь говорить спокойно. — Где она, Юмн?
— Только что поднялась наверх.
Когда Рейчел была уже в дверях гостиной, Юмн со злобным хихиканьем добавила:
— Там она, вне всякого сомнения, страдает от горя. Рейчел нашла Салах в спальне, окна которой выходили в сад; сейчас эта комната была переоборудована в детскую для маленьких сыновей Юмн. Салах стояла у гладильной доски и складывала аккуратными квадратами высушенные пеленки. Ее племянники — старший, которому было два года и три месяца, и его младший брат — лежали в одной коляске у окна. Мальчики крепко спали.
Рейчел не видела подругу уже две недели. Слова, сказанные девушками друг другу при последней встрече, были не из приятных, и сейчас, несмотря на заранее подготовленные и отрепетированные фразы, она чувствовала неловкость и старалась выглядеть уверенной. Причиной этого было не только нарастающее взаимное непонимание и даже не то, что, входя в дом Маликов, Рейчел сразу же осознавала, что попадает в другой мир: иная культурная среда, обычаи. Чувство, которое она испытывала — а оно усиливалось с каждым разом, — возникло из горького осознания — насколько сильно внешне она отличается от Салах.
Салах была прелестна. От нее просто глаз нельзя было отвести, хотя, согласно религиозным предписаниям и желанию родителей, она носила скромный национальный костюм — шальвар камис, состоящий из шаровар и жакета, полы которого спускались до колен. Ее кожа была цвета мускатного ореха, а глаза оттенка какао прикрывали густые длинные ресницы. Черные волосы она заплетала в тугую косу, спускавшуюся до талии.
Она подняла голову, услышав, как ее окликнула Рейчел. Тонкие, словно паутинки, завитки выбивались из гладко зачесанных волос и прозрачным облачком окружали ее очаровательное лицо. Единственным недостатком было родимое пятно, цветом и формой напоминающее ягоду клубники, оно выглядело словно детская татуировка, прилепленная около виска. Когда Салах встретилась глазами с подругой, родимое пятно стало заметно темнее.
Рейчел внимательно разглядывала Салах. Та выглядела нездоровой, и Рейчел мгновенно забыла все подготовленные и отрепетированные фразы. Она протянула коробку и сказала:
— Это тебе, Салах. Подарок.
После этих слов она почувствовала себя жалкой дурой.
Салах не торопясь разглаживала складки на пеленке, затем сложила ее пополам, тщательно совместив углы.
— Я не знаю, как тебя утешить, — снова заговорила Рейчел. — Ну что я вообще могу знать о любви? А что касается брака, так об этом — меньше всех на свете. Ведь ты же видишь, как я живу. Моя мать была замужем не больше десяти минут. По ее словам, все произошло по любви. Вот так-то.
Салах сложила пеленку еще раз пополам и присоединила к стопке, лежащей на краю гладильной доски. Затем подошла к окну посмотреть на спящих племянников. В этом не было никакой необходимости, подумала Рейчел, ведь малыши спали, словно мертвые.
Рейчел вздрогнула, оттого что произнесла — пусть мысленно — это слово: «мертвые». В доме повешенного не говорят о веревке.
— Мне очень жаль, Салах, что так случилось, — сказала она.
— Тебе не стоило приносить мне подарок, — тихо произнесла Салах.
— Ты прощаешь меня? Пожалуйста, скажи, что прощаешь. Если ты не извинишь меня, я просто не знаю, что со мной будет.
— Ты ни в чем не провинилась, Рейчел.
— Так, значит, ты меня не прощаешь, я правильно поняла?
Салах молча покачала головой, при этом круглые костяные бусинки на ее сережках чуть слышно защелкали, ударяясь друг о друга.
— Ну прими мой подарок, — попросила Рейчел. — Как только я его увидела, сразу подумала о тебе. Посмотри, я прошу тебя.
Ей так хотелось смыть с души неприятный осадок, оставшийся от их последнего разговора. Она ничего бы не пожалела, лишь бы взять обратно свои слова и обвинения. Пусть бы все у них стало по-прежнему!
Задумавшись на мгновение, Салах тихо вздохнула и взяла коробку. Прежде чем открыть она внимательно рассмотрела рисунок на упаковке, и Рейчел обрадовалась, что подруга улыбается, глядя на забавных котят, запутавшихся в шерстяных нитках. Одного Салах даже погладила. Она развязала тесьму, развернула бумагу, оторвала полоску липкой ленты, вынула платье и легко провела по нему ладонью.
Рейчел была уверена, что правильно выбрала подарок, который восстановит мир между ними. Фасон длинного жакета-шервани с высоким воротником был выдержан в традициях культуры и религии Салах, надежно укрывая фигуру от посторонних глаз. Родители подруги — их желания и вкусы Рейчел учла — наверняка одобрили бы такой подарок. Но самое главное — этот жакет из натурального шелка, часто простроченного золотыми нитями, должен был показать Салах, какое значение Рейчел придает дружбе с ней. Было понятно, что он стоит дорого и его приобретение значительно поубавило накопления Рейчел. Но если подарок поможет вернуть Салах, то никаких денег не жалко.
— Мне сразу понравился цвет, — сказала Рейчел. — Темно-коричневый тебе к лицу. Примерь.
Она деланно усмехнулась, наблюдая, как Салах в нерешительности колеблется. Наклонив голову, она рассматривала платье, обводя пальцем пуговицы. Это настоящие, костяные, хотела объяснить Рейчел. Но не могла произнести ни слова, со страхом ожидая, что будет дальше.
— Салах, ну не стесняйся. Надень. Тебе нравится?
Салах разложила жакет на гладильной доске и сложила рукава так же тщательно, как перед этим пеленки. Ее рука потянулась к большому камню на ожерелье; это был ее талисман.
— Это слишком дорогой подарок, Рейчел, — произнесла она наконец. — Я не могу его принять. Прости.
Рейчел почувствовала, что глаза наполняются слезами.
— Но мы же с тобой… — с трудом выдавила она, — мы ведь подруги. Или уже нет?
— Мы подруги.